Семигин Г.Ю. Антология мировой политической мысли. Политическая мысль в России

ОГЛАВЛЕНИЕ

Берви-Флеровский Василий Васильевич

(1829—1918). Родился в Рязани, учился в Казанском университете. Его общественно-политические взгляды сформировались под влиянием идей Герцена, Белинского, Чернышевского, Добролюбова, а также таких западных мыслителей, как Фурье, Сен-Симон, Рикардо, Милль, Спенсер, Конт. Берви-Флеровский был близок к народникам, разработал систему “революционной этики”, основными принципами которой являлись солидарность, равенство, стремление к братству. Он признавал революцию, видел в ней объективное общественное явление. В революционной пропаганде считал необходимым прежде всего объяснить народным массам, что такое “республика”, “конституция” и т. д. Берви-Флеровский полагал, что задачей революции является построение на началах равенства “общества-организма”, все члены которого солидарны друг с другом, в котором создаются все условия для развития и раскрытия способностей и талантов личностей, направляющих все свои усилия и помыслы на служение общему благу. Такое общество соответствует социальным инстинктам справедливости, от природы коренящимся в человеке. Основой “общества-организма” Берви-Флеровский считал общественную собственность; в политическом плане его идеалом была демократия, народное самоуправление. (Тексты подобраны Б. Н. Бессоновым.)

АЗБУКА СОЦИАЛЬНЫХ НАУК. XIX ВЕК СОВРЕМЕННОЙ ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ

Отдел первый

ПЕРВАЯ ТРЕТЬ ДЕВЯТНАДЦАТОГО ВЕКА

Глава первая. НАРОДЫ НЕ БЫЛИ ПОДГОТОВЛЕНЫ К УДОВЛЕТВОРЕНИЮ ТРЕБОВАНИЯМ ВРЕМЕНИ

(...) Никакая форма общественной жизни одна сама по себе не может удовлетворить потребностям политической и социальной жизни. Форма только тогда и может быть полезной, когда она является результатом здорового народного духа, правильного взгляда на современные потребности и верного чутья народа. Если народ ставит себе в своей общественной жизни правильную цель, он все свои учреждения будет исправлять в таком смысле, что его политическая жизнь будет процветать и укрепляться, и, наоборот, неправильный взгляд на требования жизни даст всем учреждениям вредное или гибельное направление. Народам твердили о смирении и повиновении: выходило скверно, порождался гибельный деспотизм; им твердили, что если человек хочет быть свободным, то он должен уметь защищать свою свободу с оружием в руках, он должен носить меч и предпочитать смерть порабощению: выходила анархия польская, венгерская и испанских республик в Америке; им проповедовали умеренность, но умеренность приводила только к наглым захватам дерзких и сильных. Все оттого, что вовсе не в этом сила: ни смирение, ни дерзость, ни умеренность не приводят к цели. Нужно, чтобы деспотические и эксплуататорские наклонности уменьшались до минимума правильным понятием о счастье, стремлением к труду, к покладливости и к правильной оценке значения человеческих потребностей.

Только педагогически верный взгляд на значение идей и на условия их развития и умение предпочитать чужие необходимые потребности собственным, искусственным, могли подготовить людей к прочному созиданию и развитию необходимых организаций; только уменьшение до минимума стремления притеснять, пользуясь своею силою, могло обеспечить их успех. Между людьми должно было распространиться убеждение, что одна справедливость может создать прочное благополучие и что, употребляя силу для того, чтобы доставлять себе преимущества над слабыми, они этим заменяют идеею взаимной помощи идею борьбы и расшатывают основы, на которых покоится прочность их счастья среди треволнений и случайностей жизни. (...)

Глава девятая. ОСНОВЫ ИНСТИНКТИВНЫХ ОРГАНИЗАЦИЙ.— ИНСТИНКТИВНЫЕ ОРГАНИЗАЦИИ: РЕЛИГИОЗНЫЕ, ПОЛИТИЧЕСКИЕ И СОЦИАЛЬНЫЕ

(...) Инстинктивная организация всегда была основана на эксплуатации, эксплуатация неизбежно понижала нравственный и умственный уровень эксплуатируемых и в особенности эксплуатирующих, расслабляла организм эксплуатирующих путем, о котором мы говорили выше, деморализовало семейство и тем неизбежно направляло союз к развязке. В первобытных обществах государства слагаются и разлагаются непрерывно, никакого прочного порядка не может установиться. Это условие неустойчивости оказывается до того живучим, что еще тысячу лет тому назад оно повторилось на наших глазах в Европе и в Азии. Лишь только Русь начала составлять объединенное государство; как государство это тотчас же стало разлагаться под влиянием удельной системы. Для его объединения нужно было монгольское завоевание, но и монгольское государство сейчас же начало разлагаться, лишь только оно создалось. То же было и на западе Европы с империей Карла Великого, то же в Азии, Африке с халифатом. Для придания прочности инстинктивным организациям чечеловечеством был выработан религиозный инстинкт, но история этого инстинкта доказала с неотразимой ясностью, что на инстинктах нельзя построить общественной жизни, удовлетворяющей потребностям человеческим. Организация созидается на инстинктивном основании исключительно за недостатком рационального. Инстинкты вырабатываются путем подражания и бессмысленного повторения в идеях, чувствах и действиях; им неизбежно недостает ясного понимания как самой цели, так и средств, ведущих к ней. Религиозный инстинкт оказался наиболее могущественным из всех инстинктов, способных цементировать государство. Вера, передаваясь из поколения в поколение, вызывала неизменное повиновение теократической власти, господствовавшей над государством. Но религия разошлась с политикой, и все дело этим разрушилось. Государства слагались и разлагались своим путем, а религии — своим. Если инстинктивные средства оказывались недостаточными, чтобы упрочивать государственный союз, то они были настолько же мало удовлетворительны для защиты людей от эксплуатации. Чтобы сцементировать государство, власть старалась развивать инстинкты повиновения, но слепое повиновение было гибельно для граждан, и они старались защищаться против необузданной эксплуатации, развивая в своей среде инстинкты собственности. Таким образом, пошли рядом три рода инстинктивных организаций, из которых каждая сделалась тем менее удовлетворительной и тем более вредной, чем дальше развивалось общество. Первый род составляли религиозные организации, сцементированные общей верой, второй — политические, сцементированные инстинктом повиновения, третий — социальные, сцементированные инстинктом собственности, который развился из неискоренимого в человеке стремления располагать произведениями своего труда и, превратившись в инстинкт, принял формы, ничего общего с этим стремлением не имеющие. Каждый из них создал неограниченную власть: религиозные организации требовали неограниченной власти духовенства над совестью людей — слепой веры и признавали отступление от веры преступлением, достойным строжайшего наказания; политические организации требовали слепого повиновения государю и ослушников казнили; инстинкт собственности создавал социальные организации и установлял социальный порядок, средоточием которого был собственник, имеющий неограниченную власть над имуществом, организовал производство и потребление. Землевладелец, собственник рабов и зависимых людей был центром социальной организации, в то время когда государь был центром политической. Пользуясь неограниченной властью над имуществом и людьми, признаваемыми имуществом, он распределял работы, производил, как выражались собственники, и произведенное распределял по своему усмотрению. Таким образом он делался центром организации производства, связью между производителями и потребителями и посредством своей власти над имуществом мог эксплуатировать как тех, так и других, так же как государь эксплуатировал своих подданных. Рядом с поземельным собственником вырастали в городах инстинктивные организации ремесленников и других производителей и купцы. Хозяин ремесленного заведения, завода, мануфактуры, т. е. учреждения, работающего с помощью разделения труда, приобретал неограниченную власть и возможность эксплуатировать и производителей и потребителей, делаясь собственником заведения и производимого товара. В Китае и Индии при исключительном господстве инстинктивных организаций заведения с самым сложным разделением труда достигали высокой степени совершенства. Купец делался центром инстинктивной организации и мог эксплуатировать как производителей, так и потребителей товара через неограниченную власть, т. е. через собственность над лавкой и ее товаром. В течение веков собственность и религия составляли единственные средства для самозащиты от военной диктатуры и эксплуатации деспотизма и притом только для тех, кто держал в своих руках или эту собственность или духовную власть.

Глава десятая. ИСТОРИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА ЕСТЬ ИСТОРИЯ ПЕРЕХОДА ОТ ИНСТИНКТИВНЫХ К СОЗНАТЕЛЬНЫМ ОРГАНИЗАЦИЯМ.— ПОЧЕМУ НАЧАЛОСЬ С ПЕРЕХОДА К ПОЛИТИЧЕСКИМ СОЗНАТЕЛЬНЫМ ОРГАНИЗАЦИЯМ.— ЦЕНЫ НА ТРУД И УСЛОВИЕ ИХ ОБРАЗОВАНИЯ

История человечества представляет из себя историю инстинктивной работы людей над гибельной стороной инстинкта повиновения. Инстинкт этот создавал общества, основанные на эксплуатации; подобные общества находятся в таком противоречии с нормальными условиями развития и благосостояния как эксплуатируемых, так и эксплуатирующих, что они порождают неизбежное и неустанное стремление людей перейти к формам, сцементированным солидарностью. История показала, однако же, что сделать такой переход инстинктивным путем невозможно. Сколько ни старалось человечество в течение необозримого числа тысячелетий, но оно не достигло цели. Нельзя сказать, чтобы при этом окончательно невозможен был прогресс. (...) Если вся суть материи вообще заключается в развитии мыслительных сил, то тем более это следует сказать о человеке. Но мы уже видели выше, что инстинктивное сожительство основано из конца в конец на усыплении в людях мыслительной деятельности. Цель религии и приручения — превратить известные воззрения в бессознательный инстинкт, а потому всякая религия, всякое приручение ведут неустанную борьбу с развитием в человеке мыслительных сил и наклонностей; их спокойное и прочное существование только до тех пор и возможно, пока мышление в народной массе апатично и слабо. С умственным пробуждением начинается неизбежная борьба и против религии и против власти приручителей. Эта борьба будет продолжаться до тех пор, пока и религия и власть приручителей будут окончательно уничтожены; религия будет заменена идеей нравственности, основанной на правильном синтезе, а неограниченная власть приручителей как в политической, так и в социальной сфере — сознательными организациями. Вся социально-политическая история человечества заключает в себе прогрессирование от инстинктивных к сознательным организациям. На первый взгляд ход этого развития кажется нам очень странным, он начался с превращения политических организаций, т. е. государств, из инстинктивных в сознательные. По-видимому, было бы гораздо рациональнее начать с социальных. Что смыслит безграмотный крестьянин или работник в международных отношениях или в управлении государством? Он не знает даже и названий соседних государств, не всегда слышал названия тех присутственных мест, которыми управляется его отечество. Между тем деревню свою и земли, к ней принадлежащие, он знает прекрасно; ему гораздо естественнее было бы заменить кулака-торговца общественной деятельностью, иметь лавку с наемными приказчиками, которая снабжала бы жителей всем для них необходимым; вместо тысячи, пятисот или ста плохих изб построить один великолепный дворец, окружить его роскошным садом, парком и жить в нем сообща, по-царски: сообща обрабатывать земли и т. п. Стоит, однако же, только несколько внимательнее присмотреться к делу, чтобы понять, почему превращение инстинктивных организаций в сознательные началось именно с наименее доступной для массы стороны, с организаций политических, и иначе начаться не могло. История показывает нам, что сознательные социальные организации по времени действительно предшествовали. Родовые коммунистические общины, коммунистические военные братства, общинное землевладение существовали с незапамятных времен, а первое федеративно-демократическое государство появилось только сто с небольшим лет тому назад. Но все эти учреждения были разрушены и уничтожены инстинктивными политическими организациями, т. е. неограниченными монархиями или государствами, сцементированными духовной или военной аристократией вроде карфагенской и римской. Даже того уровня нравственности, при котором возможно было развитие солидарных социальных организаций, не могло сохраниться. Они все погибали от ядовитого дуновения эксплуататорских инстинктов и ложных воззрений на человеческое счастье, развиваемых инстинктивными политическими организациями. Ученое глубокомыслие стало находить, что сознательные социальные организации несогласимы с человеческим прогрессом; им казалось, что с этим прогрессом согласимы только тупоумие и животная инстинктивность, беспомощно и бессмысленно подчиняющаяся эксплуатации. История действительно показывала, что при господстве инстинктивных политических организаций все сознательные социальные или уничтожались силой, или видоизменялись до того, что они делались окончательно неспособными выполнять свое назначение. В России, например, долго сохранились в обширных размерах мирские земли, общественные воды, казацкие и другие социальные организации; на громадных пространствах частное землевладение вовсе не существовало, но под давлением инстинктивной политической организации, тех воззрений и чувств, которые ею размножались, эти прекрасные создания народного гения исказились до того, что они народу ровно никакой пользы не приносили. Правда, что они спасали народ от образования сельского пролетариата, но они не помешали тому, что половина населения попала в крепостную зависимость, которая создала в его среде невыразимую бедность и унижение. Казацкие земли и воды целиком принадлежали народу, который в особенности на водах ввел порядки неслыханного в западной цивилизации совершенства; но так как народ этот был под деспотическим управлением офицеров, то офицеры перевернули все по-своему; они самовольно завладели землями и водами и поселили на них сотни тысяч своих крепостных людей. На горных землях чиновники распоряжались как рабовладельды, заводчики и помещики, и расплодили невероятную бедность. На прочих хотя земля и делилась поровну среди общины, но между общинами она была распределена самым неравномерным образом, и повинностями она облагалась еще неравномернее. Государственные, удельные и другие крестьяне платили оброк, а помещичьи земли ничего не платили и пользовались крепостным трудом; заваливая рынки продуктами, произведение которых им ничего не стоило, они до того сбивали цены, что доводили крестьян до голода и нищеты. В окончательном результате оказывалось, что под гнетом крепостного права и чиновничьего произвола положение сельского населения в России было хуже, чем где-либо в цивилизованном мире.

Неизбежным последствием умственного пробуждения в западной цивилизации было постоянно возрастающее стремление народов к политической эмансипации. После первого перехода к конституционному управлению они все яснее видели недостатки этого управления и, устраняя их, шли все далее, пока не дошли до федеративного демократического. Рядом с этим устранялись в некоторой степени, даже помимо политической эмансипации, такие социальные учреждения, которые создавали рабскую, принудительную работу одних граждан по распоряжению и приказанию других. Явилось общество, социальным базисом которого были свободная собственность, наемный труд и свободная конкуренция; рабская, принудительная работа сохранилась только в ограниченном размере, преимущественно в форме воинской повинности. Если инстинктивные политические организации приводили к падению сознательных социальных и понижали в этой сфере уровень человеческой нравственности, то, с другой стороны, развитие сознательных политических организаций совершенствовало инстинктивную деятельность человека в области социальной. (...)

Глава одиннадцатая. СВЯЗЬ МЕЖДУ УМСТВЕННЫМ ДВИЖЕНИЕМ И ЦЕНАМИ НА ТРУД.— ПРИЧИНЫ, ВЫЗЫВАЮЩИЕ СТРЕМЛЕНИЕ К СОЗНАТЕЛЬНЫМ СОЦИАЛЬНЫМ ОРГАНИЗАЦИЯМ.— ДВИЖЕНИЕ В СОЕДИНЕННЫХ ШТАТАХ АМЕРИКИ: КОММУНИСТИЧЕСКИЕ ОБЩИНЫ И ИХ ЗНАЧЕНИЕ

(...) Коммунизм есть высшая, наиболее нравственная форма общественного сожительства, но его нельзя установить законом; законом можно установить только господство силы, потому что сила нужна для его поддержания. Коммунизм есть отрицание господства силы, прямая его противоположность — господство слабых, детей, женщин и их интересов. Учреждение коммунистических общин всего необходимее в среде рядовых рабочих, потому что тут-то именно дети и приносятся в жертву конкуренции, установляющей рыночные .цены, и Молоху собственности. Но в этой среде нечто вроде коммунистических общин установлялось на таком же инстинктивном основании, как оно когда-то установлялось в христианстве, т. е. на основании религиозном, во вновь возникающих религиозных сектах. Опыт показал, что окончательно невозможно создать инстинктивным путем, т. е. на религиозной подкладке, достигающую своей цели коммунистическую общину. Возникновение новой религии возможно только при таком низком умственном уровне, при котором легковерие над рациональностью господствует; чтобы уверовать в новое религиозное учение, нужно не замечать заключающейся в нем лжи, непоследовательности и противоречия. Но люди. которые не способны замечать противоречий, не могут установить в своей среде тот коммунизм, который требуется для достижения вышеуказанной цели ограждения детей. (...)

Глава двенадцатая. ЗЛОВРЕДНОСТЬ НЕОГРАНИЧЕННОЙ ВЛАСТИ СОБСТВЕННИКА В ИНСТИНКТИВНЫХ СОЦИАЛЬНЫХ ОРГАНИЗАЦИЯХ.— ЕЕ, ОГРАНИЧЕНИЕ ПУТЕМ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ВЛАСТИ И ПУТЕМ РАБОЧИХ ОРГАНИЗАЦИЙ

Влияние социальных и коммунистических учений укоренялось в обществе, несмотря на все причиняемые им страдания, именно потому, что господствовавшие перед тем учения о свободе промышленности и невмешательстве в ее дела приносили в жертву Молоху собственности рабочее население и прежде всего детей. Явление это оставалось незамеченным, пока в обществе царил идол, требовавший себе еще большее число жертв, идол тирании, водворяющей господство монополий и рабство. Но когда идол этот был низвергнут, тогда управление по соглашению, т. е. свобода прессы, речи, собраний, ассоциаций и вся та обстановка, которая разумелась под именем конституционной свободы, повело прямо к низвержению вышеуказанной идеи беспредельного деспотизма во имя собственности. В течение второй трети XIX века Бельгия считалась той из конституционных монархий материка Европы, в которой идея свободы получила наиболее широкое осуществление. И действительно, ни одна монархия материка не пользовалась в таких широких размерах свободою речи, собраний и ассоциаций, развитием местного самоуправления, как Бельгия. (...) Бездушное общество материка Европы ограничивалось тем, что спорило о пользе или вреде для бедных, а в Бельгии были города, где все женщины, воспитывающие детей без участия мужей, все многосемейные, получающие заработную плату не выше той, какая дается за простую работу, получали значительное пособие из этой подати. Собственники должны были платить значительную подать, чтобы ослабить социальное зло, порожденное собственностью, — это было, конечно, вполне справедливо и разумно. Англия составляла ту страну, которая энергичнее прочих отстаивала принцип невмешательства, и, действительно, для развития частной инициативы никто не сделал более ее, и все-таки под напором социальных идей ей пришлось отступиться от своего дорогого детища. Для спасения женщин и детей подати для бедных оказалось мало, нужно было прямое и энергическое вмешательство в дела имущего класса, распоряжающегося рабочим населением. Конкуренция малосемейных и бессемейных повсеместно держала заработную плату на таком низком уровне, что рабочее население нигде не могло платить за обучение своих детей, поэтому даже неограниченные монархи должны были вводить безвозмездное и обязательное обучение.

Право народа на бесплатное обучение вытекало прямо из того обстоятельства, что общественный порядок приносил детей в жертву Молоху собственности. Германия и Пруссия прославлялись за свои школы, которые сделали будто бы весь народ грамотным. При ближайшем рассмотрении оказывалось, что доля государей в этом случае была отрицательная, а не положительная. (...) Если немецкий народ сделался грамотным, то он обязан был этим самому себе и своей склонности к просвещению. Он везде создавал школы, а для неимущих — и безвозмездное обучение; в России народное образование было в полнейшем пренебрежении, даже у азиатских и африканских магометан было нередко более народных школ, чем в русских селениях, а у немецких колонистов на юге России обучалось в школах почти столько же детей, как в Германии.

В свободных государствах, где бюрократия заменялась самоуправлением, противодействующими народному образованию силами являлись духовенство и имущий класс. Поэтому в Англии пришлось ограждать женщин и детей не только от чрезмерной и ночной работы, определять возраст, ранее которого работа не дозволялась, но и принуждать капиталистов, чтобы они посылали работающих у них детей в школу. Этим английское общественное мнение в то время считало для себя возможным ограничиться и энергически восставало против определения часов работы для взрослых; в Соединенных Штатах пошли далее и стремились к введению восьмичасовой работы в сутки, в то время когда даже французская социально-демократическая республика в первые дни своего торжества в 1848 г. определила рабочий день в десять и в одиннадцать часов. Теперь в Англии после ирландского парламента на первой очереди стоит вопрос о восьмичасовой работе и при этом обязательным сделается только то, к чему общественное мнение уже успело принудить капиталистов. Стало выясняться, что первостепенное зло капиталистического производства заключалось в крайнем обременении работою. (...)

С тех пор как распространились социальные учения, необходимость вмешательства политических властей с целью ограничить в общественном интересе неограниченные права собственности перестала подлежать сомнению. Вместе с тем выяснилось, что такое вмешательство может разрешить только ничтожную часть предстоящей обществу задачи; для полного ее разрешения должна выступить на первый план самодеятельность тех, в ущерб которым собственник пользуется своими правами. Самое видное место в этой борьбе заняли английские рабочие союзы. Сначала они собирали капитал для своего обеспечения от различных случайностей, от смерти, болезни и т. п. Когда капиталу накопилось достаточно, они стали употреблять его на борьбу с капиталистами при понижении заработной платы. Когда капиталисты понижали заработную плату, рабочие делали стачку, разом прекращали работу, жили на свои сбережения и на пособия, получаемые от сочувствующих; путем убытков, наносимых хозяевам через внезапную остановку работ, им иногда удавалось принуждать хозяев к возвышению заработной платы если не в прежнем размере, то по крайней мере в некоторой степени.

Английское рабочее движение развивалось... отдельные рабочие союзы умножали свои средства, увеличивались в числе и посредством представительных учреждений создавали из себя организацию, обнимавшую все государство. Впрочем, они не только не могли достигнуть того, чтобы к ним принадлежало большинство рабочего населения, но между ними не было ни одного союза, который бы обнимал всех рабочих какой-либо специальной отрасли. Даже при таких условиях сила их была достаточно велика, чтобы расширить свою деятельность за пределы забастовок и стачек. Забастовки стали даже отступать на второй план, на первый выступили разные условия, которые союзы ставили капиталистам" для ограждения рабочих от переутомляющей, непосильной и зловредной работы. Они требовали от хозяев, чтобы они отказывались от приемов производства, которые действуют гибельно и зловредно на трудящихся. В этом отношении союзы дополняли деятельность политических властей в области санитарных мер.

Влияние рабочих союзов переступало за пределы их непосредственной деятельности; все рабочее население стало чувствовать себя менее прижатым к стене капиталистами; оно перестало считать борьбу с капиталистом окончательно невозможною, и хотя оно с полным основанием продолжало завидовать рабочим лошадям на фабриках и заводах, за которыми ухаживали внимательно и которых кормили прекрасно, но все-таки и оно могло делать поползновения, для того чтобы помешать хозяину кормить себя всякой дрянью, лишать по своему произволу сна и принуждать носить непомерные тяжести. Успех рабочих союзов был так велик, что у них могла зародиться мысль по соглашению с капиталистами установить приемы для предупреждения кризисов. Когда рынок был переполнен товарами, капиталисты понижали заработную плату, а работники доказывали нерациональность такого приема. Понижать заработную плату значит разорить рабочих и увековечить кризис; надо сохранять заработную плату на прежней высоте и сократить часы работы, таким образом уменьшить количество товара на рынке и восстановить его цену. К выполнению такого плана рабочие хотели принудить капиталистов стачками, но движение не удалось. (...)

Несмотря на вполне заслуженную славу английского рабочего движения, несмотря на то, что в течение последней трети XIX века движение это нашло себе подражателей во всем цивилизованном мире и казалось именно тем путем, по которому рабочим всего естественнее было идти, ближайшее и внимательное его рассмотрение показывает, что путь этот не может почитаться окончательным разрешением задачи. Он страдает такими же существенными недостатками, как революционный путь. Если даже рабочие союзы будут обнимать собою все рабочее население и будут иметь центральную организацию, обхватывающую все государство, то борьба их с капиталом путем стачек будет все-таки не равная. Стачка рабочих никогда не может иметь такой силы, какую имеет стачка капиталистов, по той простой причине, что число капиталистов во много раз меньше числа рабочих, а потому им легче и соединиться и столковаться; средствами своими капиталисты неизмеримо превосходят рабочих, во время стачки рабочие лишаются всех своих сбережений и без всякого преувеличения терпят со своими семействами такой голод и такую нужду, какую выносят жители, геройски защищающие осажденный город, между тем как капиталисты терпят только некоторые убытки. Кроме того, распоряжаются делом капиталисты и из книг своих знают его положение во всех его подробностях, в то время когда рабочие имеют о нем только неопределенное и гадательное понятие. Они похожи на две армии, из которых военачальники одной имеют в своих руках все сведения, а военачальники другой — никаких. Никакое развитие рабочих союзов не спасет их от неравенства в борьбе с капиталистами и не даст рабочему населению того, что ему следует иметь по справедливости. Бороться против капиталистов рабочими союзами, оставляя в их руках неограниченную власть над имуществом фабрик и промышленных заведений, все равно, что бороться с государями путем заговоров, мятежей и цареубийств, оставляя в их руках неограниченную власть над государством. Тысячелетняя история инстинктивных политических организаций доказала, куда приводит такая система.

Глава тринадцатая. РАБОЧИЕ СОЮЗЫ, АССОЦИАЦИИ ДЛЯ ПРОИЗВОДСТВА И ТОРГОВЛИ, ОБЩИННОЕ И МИРСКОЕ ВЛАДЕНИЕ

Если бы рабочие союзы создали из себя в какой-либо отрасли такие сильные организации, которые были бы в состоянии перетянуть к себе часть дохода капиталистов, то первым последствием такого явления было бы то, что капиталисты возвысили бы цены на товар и получили бы с неорганизованной публики все, что они должны были уступить организованным рабочим. Если принять в соображение, что фабрики и крупные промышленные учреждения продают услуги и товар, потребляемые массою рабочего населения, то в окончательном результате и окажется, что все рабочее население возместит капиталистам то, что они должны были уступить небольшой его части: бедная часть рабочего населения сделается беднее, интеллигентная его часть — богаче, а капиталисты останутся в прежнем состоянии. Кроме того, при неизбежном перевесе капиталистов в борьбе с рабочими козлом искупления служат и всегда будут служить именно те части рабочего класса, которые наиболее нуждаются в помощи. (...) Достоинство рабочих союзов заключалось в том, что они сравнительно легко могли распространяться по всей стране и причислять к себе большое число рабочих, но зато же они давали рабочему вопросу весьма малоудовлетворительное решение.

С точки зрения рабочего, вопрос этот решался, по-видимому, радикально ассоциацией; тут рабочий вполне устранял капиталиста и становился на его место. Производительные ассоциации рабочих опять-таки дали в Англии такие плодоносные результаты, каких ни одна страна материка Европы не могла достигнуть. Отдельные ассоциации владели миллионными капиталами и громадными заведениями, они употребляли самые усовершенствованные и дорогостоящие орудия труда. Они создали себе так же, как и рабочие союзы, центральную организацию. Идеалисты, положившие им начало, надеялись, что ассоциации исключат из своей среды наем и введут равенство паев, но в этом им пришлось жестоко разочароваться. Ассоциации отделили вполне вознаграждение за капитал от заработной платы, рядом с членами-пайщиками они употребляли наемных рабочих. Все усилия дать делу другой оборот и слить хозяина и рабочего в одном лице оказались тщетными и даже не осуществимыми. (...)

Для него [рабочего.— Сост.], конечно, важно иметь голос в хозяйственных распоряжениях того заведения, на которое он работает, потому что от успешного хода дел заведения зависит прочность его собственного существования. В качестве пайщика ассоциации он получает этот голос, и такой способ влияния рабочих на ход промышленных дел гораздо нормальнее, чем влияние посредством борьбы с капиталистами путем стачек. Но прежде всего и более всего не следует упускать из виду, что подобный способ разрешения задачи страдает ложностью принципа. Рабочий заинтересован в ходе дела, которое дает ему кусок хлеба, в качестве рабочего, а вовсе не в качестве пайщика. Если вследствие дурного распоряжения заведение даст убыток, то распорядители прежде всего пользуются своими правами, чтобы свалить этот убыток на других и на первом плане на рабочих, не имеющих права вмешиваться в их дела; они обременяют их излишней работой, ухудшают санитарные условия, в которых они работают, сокращают их заработную плату, недоплачивают им и позволяют себе всевозможные притеснения. Распорядители часто могут иметь прямой интерес в том, чтобы дела заведения шли дурно и управление было беспорядочным, потому что это даст им возможность обогатиться на счет рабочих и безгласных акционеров.

В предупреждение таких злоупотреблений рабочий должен иметь право влиять на управление в качестве рабочего, а вовсе не в качестве пайщика, и предоставление ему такого участия может быть достигнуто только путем законодательным. Рабочее законодательство должно быть таково, чтобы рабочий имел право влиять на ход дел заведения с целью оградить себя от злоумышленности распорядителей и чтобы ему не было надобности делаться для этого акционером, так как сбережения свои ему следует помещать отдельно, чтобы иметь в них ресурс на случай кризиса. Успех подобного рабочего законодательства находится в прямой зависимости от развития демократического самоуправления. (...)

Производительные ассоциации старались заменить рабочими хозяев заведений, распределительные ассоциации старались заменить теми же рабочими купца. Английское рабочее движение прославилось прежде всего и более всего лавкой, где рабочие являлись одновременно и хозяевами и покупателями; и тут они сравнительно с материком Европы достигли больших успехов. И тут они ворочали капиталами в сотни миллионов, имели центральные склады громадных размеров и многочисленные магазины, централизовали все движение посредством парламента из представителей от отдельных ассоциаций. Принцип этих ассоциаций казался как нельзя более верным и правильным. Что могло быть рациональнее замены хозяина лавки ее покупателями? Вопрос разрешался настолько же правильно, насколько и радикально. Неожиданно практика обнаружила такую сторону дела, о которой никто не помышлял. Особенность лавки заключается в том, что при том же капитале она может продавать тем дешевле, чем более у ней покупателей, потому что, чем больше число покупателей, тем более оборотов может сделать тот же капитал в течение года, тем менее лавка должна возвышать цену товара, чтобы выручить тот же процент. Поэтому первое стремление всякой лавки по возможности увеличить число своих покупателей. Между тем лавки, основанные рабочими ассоциациями, вместо того чтобы увеличивать число своих покупателей, ограничивали его членами ассоциации. Это не только лишало их возможности понижать цену товара, но приносило им прямые убытки, в особенности от товара, который залеживался. Торговля ассоциаций только тогда и пошла хорошо и дала им возможность делать обороты на сотни миллионов, когда они взяли приказчиками специалистов, стали продавать всем покупателям безразлично и вообще повели дело так же, как вели прочие торговцы. Вместе с тем члены ассоциации превратились в пайщиков торговых фирм, которые торговали так же, как торгуют всякие другие фирмы.

Вообще все это рабочее движение принесло пользу не потому, что оно давало делу верное направление, а потому, что оно приучало рабочее население к социальным организациям. При развитии политического самоуправления аристократические и буржуазные конституции предшествовали бюрократической и федеративной демократии. Попасть в этой сфере на истинную дорогу было так трудно, что античный мир не мог даже дойти до политического режима, базисом которого служило представительное управление. Создавались целые ряды систем, которые не могли удержаться по ложности своего принципа или потому, что они в том или в другом виде вводили начало эксплуатации народа привилегированными классами. Вполне естественно, что и социальная организация должна была переживать эпоху развития, в которой наиболее интеллигентная часть рабочего населения создавала односторонние организации, приносившие ей ту или другую пользу, но которые шли по дороге, имевшей мало общего с истинным направлением. (...)

Глава четырнадцатая. ЗЕМЛИ ПУБЛИЧНОГО ПРАВА

Право собственности на землю — учреждение слишком мало гибкое и по самому принципу своему не может удовлетворить требованиям социального прогресса нашего времени. Благодаря этому учреждению каждое английское семейство переплачивает более ста рублей в год за сельскохозяйственные произведения Англии только ради удовольствия иметь землевладельцев, которых единственное занятие состоит в том, чтобы отдавать свои земли в аренду. При учреждении собственности угнетенное положение труда и знания сделает навсегда невозможным экономическое употребление земли в качестве орудия производства. Труженики будут всегда страдающей частью, а производство будет плохим и неудовлетворительным. Если бы в Англии частная поземельная собственность была вовсе отменена и вся земля отдавалась государством в аренду способом, допускающим победу таланта и труда, то этим устранен был бы не только излишний орган для отдачи земель в аренду, т. е. лорды и землевладельцы, а все население Англии, Шотландии и Ирландии могло бы быть освобождено окончательно от всех прямых и косвенных налогов, все государственные издержки были бы с излишком покрыты доходом с земли, так как аренда, получаемая землевладельцами, превышает государственный доход.

Мирские земли составляют учреждение несравненно более гибкое и способное удовлетворять основным требованиям хорошего экономического и социального порядка, чем неповоротливое учреждение собственности. Конечно, это учреждение Может принимать нормальные свои формы только при свободе и демократическом управлении, но и в настоящем своем виде, сильно искаженном деспотическими влияниями сверху, оно обнаружило такие свойства, которые не оставляют ни малейшего сомнения насчет истинного его значения. По мысли, вложенной народом в учреждение мирских земель, земля создана природой в качестве орудия труда для человека, а потому никто не должен ею завладевать, а она должна распределяться между тружениками по общему их согласию так, чтобы ни один из трудящихся над нею при ее распределении не был обездолен или поставлен в более благоприятные условия; поэтому все дела, касающиеся земли, ее пользования и распределения, решались и приводились в исполнение на сходе, где никто не имел более прав, чем другой; все решалось и выполнялось не по большинству голосов, а по общему соглашению всех. Русская поземельная община тем и отличалась существенно, с одной стороны, от подобных ей азиатских, африканских и других общин, ас другой — от общин европейских, что основным ее принципом была равноправность всех членов общины и решение и исполнение дел всем сходом. (...)

Если бы дело было в руках людей, понимающих великое значение мирских земель, то все общественные земли — государственные, удельные, кабинетские, казацкие, городские и т.д.— были бы признаны землями публичного права, орудием труда, которое ни при каких условиях не может быть предметом частной собственности. Придав такой характер всем землям, как тем, которые поступили надел крестьянам, казакам и другим земледельцам, так и тем, которые остались в общественном пользовании под именем государственных, удельных, казацких и других, правительство должно было направить дальнейшую свою деятельность к тому, чтобы посредством уравнения наделов и платежей поставить всех землевладельцев в равные условия с точки зрения конкуренции. Ведь они все продавали свои произведения на одном рынке и по одинаковым ценам; чтобы земледелие и сельское хозяйство процветало и цены произведений были наиболее выгодны для покупающего населения, необходимо, чтобы производители производили в одинаковых условиях: только тогда дело перейдет к наиболее способным рукам и даст в окончательном результате наибольшую производительность и максимальное удешевление продуктов.

Между тем законодательство Александра II не только не заботилось о том, чтобы уравнять производителей сельскохозяйственных произведений в условиях производства, а, наоборот, поставило дело так, что распоряжавшиеся землею являлись тем более привилегированными, чем бесплоднее эти распорядители были с точки зрения производства. Наибольшими привилегиями пользовались земли, отрезанные уделу, государству и проч.; ими распоряжались чиновники и делались неодолимым препятствием к их возделыванию; огромные пространства оставались окончательно бесплодными или заняты были каким-нибудь сухостоем, в то время когда миллионы крестьян погибали от нужды по недостатку земли и могли бы найти себе на этих землях и обеспечение, и благосостояние, если бы их туда пустили. За государством и уделом следовали крупные землевладельцы, которые уплачивали казне и земству только самые ничтожные подати. Большинство из них вовсе не заботилось о своих землях, считало для себя занятие сельским хозяйством неудобным, неприятным и невыгодным и обеспечивало свое существование государственною или общественною службою, трудом адвокатов, врачей, писателей, денежных тузов и воротил; в деревнях жили только лица, по недостатку способностей получившие плохое образование, или вдовы и т. п. Настоящие земледельцы — казаки, крестьяне и прочие — были. обложены тем более тягостными податями, чем усерднее они занимались земледелием. Все платежи, лежавшие на земле, были рассчитаны так, что они тем более обременяли возделывающего землю, чем меньше было пространство земли, находившееся в его владении. В густо населенных местах, где владельцы ничтожных клочков возделывали их с приложением огромного труда с величайшей тщательностью, эти несчастные были окончательно задавлены огромными поборами. Такой варварский вид обратнопрогрессивного налога, при котором человек платил тем более, чем менее он получал дохода, был вполне достоин варварской русской финансовой системы, где нередко бедный платил не только в десять, а в сто раз более богатого.

Глава шестнадцатая. ЗЕМЛИ И ВЕЩИ ПУБЛИЧНОГО ПРАВА

(...) Стоит сравнить то положение, которое создано в России существованием мирских земель, с тем, которое порождено в западной цивилизации исключительным господством поземельной собственности и его неизбежным последствием — многочисленным сельским пролетариатом, окончательно лишившимся способности вести самостоятельное хозяйство, — чтобы понять, насколько условия социальной жизни в России более благоприятны для превращения орудий труда в вещи публичного права и для создания сознательных социальных организаций. По крайней мере вполне очевидно, что то из этих орудий, которое для русского народа имеет первостепенную важность, т. е. землю, можно сделать землею публичного права без всякого внутреннего потрясения и с полной уверенностью в успехе; никак нельзя сказать того же об орудиях труда первостепенной важности для рабочего населения западной цивилизации. После этого несомненно, что Россия скорее всякой другой страны могла бы сделаться тем центром, откуда сознательные социальные организации могли бы распространиться по свету. Однако же благодаря политическому бессилию русского народа дело приняло другой оборот. Крестьянский банк устроен был на ложных началах, и успех его продолжался очень недолго. Лишь только реакция овладела властью, крестьянский банк был выбит из седла вновь учрежденным дворянским, который роздал дворянам, крупным землевладельцам сотни миллионов денег. Возобновилась гибельная политика, которая дала сильный толчок развитию эксплуатации народного труда, внесла в среду крупных землевладельцев беспутное прожигание жизни, расточительность и разврат и сделала этот класс населения настолько же вредным для страны, насколько разоренным и вредным для самого себя.

Печатается по: Берви-Флеровский В. В. Избр. экономические про-изв. В 2 т. Т. 2. М., 1959. С. 354—355, 426—431, 441—444, 447—453. 457— 458.463—465,481.

ИЗДАНИЯ ПРОИЗВЕДЕНИЙ

Берви-Флеровский В. В. Положение рабочего класса в России: Наблюдения и исследования. СПб., 1869; Он же. Свобода речи, терпимость и наши законы в печати. СПб., 1869; Он же. Исследования по текущим вопросам. СПб., 1872; Он же. Как должно жить по закону природы и правды? Женева, 1873; Он же. На жизнь и смерть: Изображения идеалистов. Женева, 1877; Он же. Философия бессознательного, дарвинизм и реальная истина. СПб., 1878; Он же. Три политические системы. Лондон, 1897; Он же. Записки революционера-мечтателя. М.— Л., 1929. Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел Политология