Семигин Г.Ю. Антология мировой политической мысли

ОГЛАВЛЕНИЕ

Боттомор Томас Бартон

(род. в 1920 r.) — английский социолог и политолог, всемирно известный популяризацией марксистского учения и анализом различных его интерпретаций. Окончил Лондонский университет по специальности экономика и социология. С 1968 г. Боттомор преподает в Университете Сассекса (Великобритания), а также в течение ряда лет руководит факультетом политических наук, социологии и антропологии университета Симона Фразера в Ванкувере (Канада). В 1974—1978 гг.— президент Международной социологической ассоциации. Основными темами научных исследований Боттомора являются социологическая теория, в особенности теория марксизма, история социологической мысли, социальная стратификация и мобильность, теории элит, политические проблемы развивающихся стран. В духе западного марксизма Боттомор отвергал вульгарный экономический материализм; он понимал марксизм как социально-политическое учение, которое ищет объяснение человеческого поведения во взаимодействии различных социальных институтов: экономических, политических, юридических, религиозных и т. п. При этом он подчеркивал решающую роль в ряде случаев политических институтов и движений в ходе больших исторических перемен. Вслед за В. Парето, Г. Моской и Р. Михельсом Боттомор разрабатывал концепцию правящих элит, дополнив классические теории анализом современных политических элит. Для российского читателя представляет интерес его оценка современных социально-политических процессов в мире и некоторые выводы о будущем мировом развитии. (Текст подобран и переведен с английского Е. Г. Осиповой.)

ПОЛИТИЧЕСКАЯ СОЦИОЛОГИЯ

Очень часто в процессе проводимого нами исследования возникал вопрос, касающийся взаимосвязи между теорией и практикой при изучении различных политических явлений общественной жизни. Совершенно очевидно — и этот факт здесь подчеркивался неоднократно, — что новые политические идеи очень часто возникают и формулируются в качестве непосредственной реакции на различные ситуации, с которыми приходится сталкиваться общественным движениям, партиям и политическим лидерам.

Политическая мысль XIX и XX вв. оказалась в этом смысле исключительно плодотворной. Однако, с другой стороны, необходимо принять во внимание и то, каким образом возникшие идеи в свою очередь влияют на политическую жизнь общества, каким образом проводимый политическими учеными анализ событий политической жизни и предлагаемые ими объяснения используются в борьбе между различными заинтересованными группировками и помогают более четко определить сущность пришедших в столкновение интересов либо же содержат попытку указать пути их урегулирования.

Тесное взаимодействие теории и практики прежде всего проявляется в том, что систематическое исследование политических событий далеко не ограничивается одними высшими учебными заведениями, несмотря на то что теоретические политические исследования, как и социальные науки вообще, получили в текущем столетии широкое развитие. Многие серьезные политические мыслители выдвигали свои идеи, действуя за пределами академической сферы, активно участвуя в политических битвах. Особенно наглядным примером здесь служат мыслители марксистской ориентации, начиная с самого Маркса и кончая Мао Цзэдуном.

Подобная тенденция проявляется также и в других важных направлениях политической мысли, например в трудах фабианцев или Ганди и Неру. Во многих обществах, особенно в современных, существует большое число различных центров политической теории и практики: различного вида учебные заведения; партийные организации (включая партийные школы и научно-исследовательские институты); средства массовой информации; более или менее официально аккредитованные политические “мозговые центры”; центральные органы профсоюзов и объединений предпринимателей; международные учреждения и значительное число различного рода частных организаций, сферой деятельности которых являются политические исследования и образование и многие из которых выросли из различных общественных движений и остаются в большей или меньшей степени связанными с ними.

К таким общественным движениям следует отнести студенческое движение 60-х годов, женское движение, различные национальные движения — всеми ими были созданы новые политические концепции. Некоторые из наиболее важных политических произведений XIX и XX вв., которые не только представляют доктрину, но и излагают теорию политических действий, родились за пределами академической сферы; среди них, несомненно, самым значительным, оказавшим решающее влияние, был Коммунистический манифест.

Таким образом, главный вопрос, который вызывает наш интерес, — это взаимосвязь между людьми широких интеллектуальных интересов и политической жизнью. (В последующей дискуссии я сконцентрирую внимание преимущественно на влиянии, которое оказывают политические идеи на политическое действие, а не на различные способы, которыми интеллектуалы воздействуют на отдельные движения и партии или на специфическую роль, которую они играют в них. По этому вопросу см.: Вгут R. Intellectuals and Politics. L. , 1979.) Сфера проявления этой взаимосвязи, с одной стороны, является достаточно широкой; как заметил Грамши, “все люди являются интеллектуалами” в том смысле, что все члены обществу размышляют по поводу различных проявлений социальной жизни, в том числе и политической жизни, и это является важной стороной их повседневного существования. Однако следует указать и на различие, как заметил Грамши, подчеркнув далее, что “не все люди выполняют функцию интеллектуалов в обществе”, — различие между обыденным уровнем политического наблюдения и размышления и более систематизированной и строгой разработкой научных представлений об обществе и политической жизни, которые являются главной прерогативой более профессиональных интеллектуальных групп. Между этими группами и практической политикой, как представляется, существуют три основных вида связи.

Первый вид связи возникает, когда ученый или группа ученых формулируют принципы новой политической теории обычно в рамках какой-либо более широкой социальной теории. Бентам и утилитаристы, Маркс и Энгельс, Парето и Моска, фабианцы, американские прагматики — все они являют собой примеры политических мыслителей (конечно, сильно отличаясь друг от друга силой воздействия их теории и широтой охвата ими явлений общественной жизни), которые оказали влияние на политическую жизнь, давая новую ориентацию действиям классов, элит или других групп в их обществах, отчасти формируя взгляды, отчасти же непосредственно вовлекая их в общественные движения и политические партии.

Второй вид связи следует искать в объяснениях современных политических ситуаций и тенденций теми мыслителями, которые, хотя и не создавая новой политической теории, могут тем не менее вносить свой вклад в существующие теории таким образом, который особенно подходит к существующим условиям. Некоторые из таких мыслителей — Троцкий и австромарксисты, Неру и Мао Цзэдун — непосредственно участвовали в политической жизни в качестве лидеров политических движений; другие же, не столь явно связанные с политическими организациями, как , например, Сартр, философы франкфуртской школы, современные представители либерально-консервативного направления, такие, как Поппер или фон Хайек, оказали менее сильное влияние на различные общественные движения.

Многие представители академической политической социологии также находились в аналогичной связи с политической жизнью. Политический анализ Макса Вебера, направленный главным образом против марксистского социализма, можно рассматривать и как в определенной степени способствовавший распространению в среднем классе немецкого общества либеральных политических убеждений и, что более очевидно, ярко выраженных националистических взглядов. Если обратиться к другому теоретику, Дюркгейму, то его политическая социология была не столь бросающейся в глаза, тем не менее и в ней проявляются сильное тяготение к республиканизму (особенно наглядное в период “дела Дрейфуса”), а также осторожно высказываемая симпатия к реформистскому крылу социалистического движения и ярко выраженная враждебность к марксистским идеям классовой борьбы.

Социология Дюркгейма в целом, и в особенности его взгляд на необходимость новых нравственных основ общества, не только обеспечила общую поддержку политическим идеям Третьей республики во Франции, но и оказала прямое влияние на политику в области образования и попытки создать “светскую мораль”.

В более ограниченном контексте, возможно, социологические исследования политических партий и избирательных систем начиная с Михельса и далее оказали некоторое влияние на характер проведения политических кампании и даже на распространение концепции демократии. Теория демократии, предложенная Шумпетером, продемонстрировала влияние на нее теорий элит и в свою очередь повлияла на последующие политические взгляды.

В-третьих, существует тесная и постоянная связь между трудами политологов и повседневными действиями правительства и администрации. Высшие государственные должностные лица и в известной мере политические лидеры очень часто получают подготовку в области политической истории, конституционного права, практики управления; политологи становятся советниками правительственных департаментов и учреждений; социологические исследования нередко проводятся для оказания помощи в принятии решений.

В самом деле, можно утверждать, подобно Хабермасу и другим ученым, что в промышленно развитых обществах существует сильно выраженная тенденция к преобразованию политических проблем в чисто технические задачи, благодаря чему усиливается роль социальных ученых как “экспертов”, которые могут предложить технические решения. Но эта тенденция, на что также обращают внимание ее критики, уже сама по себе имеет политический характер и может быть объяснена как следствие прихода к власти нового технико-бюрократического класса или элиты.

В самом деле, все проблемы общества становятся, таким образом, “повседневными делами” технического порядка — контроль за уровнем инфляции, повышение производительности, проведение эффективной налоговой политики или же нахождение решения по преодолению неустойчивости курса валют — на основе предполагаемого консенсуса, который сглаживает действительное существование господствующих и подчиненных социальных групп в обществе. В качестве альтернативы данной концепции предлагается признание существования соперничающих групп по интересам, некоторые из которых обладают значительно большими возможностями успешно проводить свои интересы, и необходимость самого широкого политического обсуждения, касающегося распределения ресурсов общества между этими группами или в более широком смысле проблемы “справедливости ” и содержания понятия “справедливое общество”.

Это отнюдь не означает, что вклад, который могут внести социальные ученые, помогая разрешению отдельных технических проблем или же способствуя расширению сферы рационального принятия решений, следует целиком отвергнуть; необходимо только, чтобы этот вклад рассматривался в более широком контексте политического обсуждения и выбора. В любом возможном виде общества с развитой промышленной экономикой, с представленным в нем широким спектром различных общественных учреждений всегда будет существовать великое множество различных повседневных государственных дел, которые требуют, насколько возможно, более эффективного и профессионального рассмотрения.

В самом деле, представляется вполне вероятным, что распространение демократического и децентрализованного планирования смогло бы привести даже к более широкому вовлечению социальных научных знаний в процесс формирования различных направлений государственной политики, если судить по распространению и более активному их использованию, наблюдавшемуся за тот достаточно короткий период, в течение которого прошли свой путь развития современные “государства всеобщего благосостояния”. Из трех указанных здесь основных видов связи, которая может существовать у “интеллектуалов” вообще и у политологов в частности с политической практикой, наиболее заслуживает дальнейшего рассмотрения второй вид — тот, который состоит в объяснении современных и будущих краткосрочных политических тенденций в свете какой-либо общей теории или концепции политической жизни.

И это потому, что (как указывалось выше) третий вид связи — технический (профессиональный) и консультативный — существует в контексте широких политических понятий, которые уже сами по себе зависят от таких объяснений. С другой стороны, первый вид связи имеет небольшое значение в настоящее время, поскольку сейчас не создано ни одной новой широкомасштабной политической теории. Политические социологи, поскольку они теперь не занимаются преимущественно чисто описательными и историческими исследованиями, посвящают свои усилия в основном анализу методологических проблем или же переоценке или пересмотру тех теорий XIX в., в которых были первоначально сформулированы и объяснены такие понятия, как “демократия”, “класс”, “капитализм”, “социализм”, “ нация”.

Марксистская теория, в частности, подверглась всестороннему и скрупулезному критическому изучению, в результате которого она оказалась значительно измененной. Вместо всеобъемлющего мировоззрения, в котором можно было найти, согласно Грамши, все элементы, необходимые для построения новой, “единой цивилизации”, многие ученые стали рассматривать ее как более ограниченный и более гипотетический свод идей, который отнюдь не способен сколько-нибудь обстоятельно и достоверно предсказать будущее развитие общества или же предложить что-либо, кроме самых грубых и приблизительных ориентиров политического действия.

Короче говоря, марксистское учение стало плюралистичным. Для некоторых эта переоценка марксизма привела к полному разочарованию в “поверженном божестве” как карикатурной и поддельной форме религии, которая представляет свою временную эсхатологию в виде научной системы. В основном, однако, переоценка привела не к полному отказу от марксистской теории, но, напротив, к острой полемике вокруг нее и существенному пересмотру некоторых из ее главных положений — о классах, партии, об идеологии, о государстве, капиталистическом способе производства, переходе к социализму, в ходе которых марксизм подвергся серьезному влиянию последних работ в области социальных наук, а также философии науки.

Эта ревизия марксизма уже привела к политическим последствиям, особенно наглядно выразившимся в изменении позиции лидеров еврокоммунизма в отношении институтов европейской демократии. Это сопровождалось пересмотром ленинской концепции революционной партии рабочего класса. Большевистская партия, возникшая и развивавшаяся в особых исторических условиях, не является больше неоспоримым образцом для коммунистических партий в западных капиталистических государствах. Совершенно очевидно, что в этих партиях за последнее десятилетие происходит сложный и трудный процесс адаптации к новым условиям. В настоящее время трудно предвидеть, каковы могут быть возможные последствия этих изменений даже в течение нескольких будущих десятилетий.

Но заслуживают внимания два возможных последствия. Первое состоит в том, что постепенно коммунистические партии будут все более походить на различные социал-демократические и рабочие партии и что возникает тенденция к воссоединению социалистического движения, смутным предзнаменованием которого уже служат избирательные альянсы и совместные программы действий левых партий в некоторых европейских странах. И подобно тому как раскол социалистического движения после 1917 г. имел своим источником целый ряд исторических событий в виде действий социалистических партий в период первой мировой войны и захвата власти большевиками в России, другая, уже различимая в своих общих чертах историческая ситуация, когда разочарование в советской модели социализма становится все более распространенным, в то время как социал-демократические партии добились значительного успеха в своем развитии к демократическому социалистическому обществу, может привести к тому, что раскол будет преодолен.

В таком случае рабочей партией будущего в западных странах, очевидно, станет преимущественно партия социал-демократического типа, т. е. партия, которая сама явится коалицией различных группировок и направлений мысли, а не централизованной, монолитной организацией, единство которой обеспечивается строгой дисциплиной и авторитарно толкуемой идеологией согласно большевистской модели. Такой ход развития соответствовал бы и второму возможному последствию, а именно тому, что в политических конфликтах будущего (имея в виду обозримую перспективу) будут участвовать многие социальные группы помимо классов, например представляющие экологическое или женское движения.

Поэтому любая радикальная политическая теория, как и любая радикальная политическая акция, должна учитывать эти новые силы, вызванные к жизни новыми условиями и новыми проблемами, характерными для конца XX в. Но марксизм является не единственной политической теорией XIX в., которая в последние десятилетия предстала в новых формах. Либеральная эволюционистская теория, сформулированная в терминах прогресса демократии и возникновения политической системы, основанной на “гражданственности” (по выражению Хобхауза), вновь возродилась (хотя и в несколько усеченном виде) в теориях политического развития и модернизации.

Эти теории оказались гораздо более ограниченными по широте охвата различных явлений: во-первых, понятие развития ограничивалось ими развивающимися странами; в то же время в качестве модели современного развитого общества ими представлялись существующие западные промышленные страны, как если бы эти страны уже достигли предела своего исторического развития. И во-вторых, внимание этих авторов концентрировалось исключительно на экономическом росте, в то время как другие аспекты развития недооценивались.

Однако еще ранее, особенно начиная с целого ряда социальных и политических переворотов 60-х годов, такие теории стали объектом широкой критики; понятие развития было вновь расширено, вобрав в себя социальные, культурные, а также и экономические особенности; большее внимание было уделено развитию как общемировому процессу, в котором существует тесное взаимодействие между событиями, происходящими в различных регионах мира. Одно важное течение мысли в этой ревизии теории развития ведет к формулированию новых концепций “недоразвития” и “зависимого развития” как активных исторических процессов, которые возникают на базе комплекса экономических и политических отношений между странами “метрополии” (развитыми капиталистическими или, шире, индустриальными странами) и “сателлитами” или “периферийными” (неиндустриальными, во многих случаях прежде колониальными) странами. Полезный обзор этих проблем см.: Bernstein H. (ed.). Under development and Development. Harmondsworth: Penguin Books, 1973, [...]. В последние годы эти новые концепции прочно вошли в научные дискуссии на международном уровне под названием “Диалог Север — Юг” и в программу ЮНЕСКО по исследованию нового международного экономического порядка. В то же время все больше признавалось, что развитие может выбрать разные направления и иметь разные цели в различных политических и культурных контекстах. Подобно марксизму, теории развития приобрели плюралистический и гипотетический характер.

Консервативная политическая мысль также претерпела ряд изменений за последние десятилетия, но она оказалась менее плодовитой в создании новых идей или же менее способной вызвать острые теоретические споры в политической социологии. По замечанию Манхейма, консервативная политическая мысль в отличие от простого традиционализма с самого начала представляла собой “движение в обратном направлении, находящееся в сознательном противодействии “поступательному движению””. Вначале эта противодействующая политическая мысль была направлена против рационализма эпохи Просвещения, нашедшего свое воплощение в доктринах Великой французской революции и в Практике развивающейся капиталистической экономики.

В Германии, в частности, эта мысль ассоциировалась с развитием романтизма. Но вслед за периодом, охарактеризованным Манхеймом (первая половина XIX в.), развитие консервативной политической мысли предстало в основном как защита капитализма от нарождающегося социалистического движения, и тем самым она стала более притягательной для выразителей рационалистических взглядов, особенно в экономической сфере. Так, Шумпетер утверждал, что капитализм обеспечил наиболее благоприятную среду для развития рациональных и критических взглядов, которые затем могут быть обращены против самой капиталистической социальной системы. В современном консервативном направлении политической теории сформировались разные течения — и среди них национализм и традиционализм (непосредственно направленный против рационализма).

Однако одним из наиболее важных направлений по-прежнему является то, в котором утверждается превосходство — с позиций рациональности, действенности и создания благоприятных условий для всех проявлений свободы личности — капиталистической экономической системы над плановой экономикой социализма. Таким образом, на современном этапе происходит перепев давно определившихся тем, только обсуждаемых более настойчиво в связи с распространением социалистического планирования. В противовес возрастающей, все более распространяющейся и становящейся все более централизованной власти государства и сопутствующему этому процессу росту государственного чиновничьего аппарата ширятся выступления в защиту децентрализации и того принципа, который Роберт Нисбет назвал “новым невмешательством” (new laissez faire).

Итак, мы постарались достаточно обоснованно определить особенности различных видов политической теории с позиций тех философских доктрин, которые в широком смысле являлись господствующими в конце текущего столетия. Ведь политические теории, философские доктрины или идеологии и политическая практика действительно находятся между собой в тесном и сложном взаимодействии . Ранее, исследуя североамериканский радикализм (Bottomore Т. В. Critics of Society. London: Allen and Unwin, 1967. Ch. VIII “Criticism and Ideology”.), автор данного исследования также отмечал, что уже с конца XVIII в. большинство направлений социальной критической философии имело своей основой науку об обществе. С другой стороны, каждая значительная общественная теория, которая стремится создать новую научную конструкцию для объяснения политической жизни, в то же время воплощает в себе совершенно определенную ориентацию на решение важных политических проблем века в форме либо Марксовой преданности движению рабочего класса, либо веберовской идентификации с немецким средним классом, либо дюркгеймовской приверженности идеям Третьей республики во Франции. Политические теории и доктрины испытывают влияние политических условий, в которых они формируются и развиваются, а также потребности в практических действиях, оказывая в свою очередь на них свое воздействие.

Изменения этих условий в значительной мере определяют не только более или менее постоянный процесс переоценки идеологий политических партий и движений, но также более или менее глубокий пересмотр теоретических концепций. Поэтому нам необходимо далее определить, каковы те наиболее важные практические проблемы, характерные для завершающих десятилетий XX в., которые политической социологии предстоит отразить в научной мысли и воплотить в виде какого-либо нового объясняющего построения. Все эти проблемы можно разделить на три основных категории: во-первых, это проблемы, имеющие общее значение для будущего развития всех современных обществ; во-вторых, это проблемы, возникающие в результате взаимодействия между обществами, и, в-третьих, это те проблемы, которые являются специфическими для отдельных видов общества.

Глобальные проблемы могут быть обобщены новым, широко используемым в настоящее время выражением “пределы роста”. Роберт Хейлбронер, исследуя перспективы общественного развития, обращает внимание на “эрозию доверия” как характерную черту современного настроения в обществе и приписывает ее отчасти “опасению, что мы окажемся не в состоянии поддерживать тенденцию экономического роста в течение длительного времени”, признанию того, что мы окажемся перед угрозой “невообразимой до сих пор перспективы — замораживания промышленного производства (т.е. ситуации, когда промышленное производство достигнет своего потолка)”.

И это происходит не просто в результате тревоги, испытываемой в связи с тем, что стремительный рост населения мира и ускоренные темпы индустриализации представляют угрозу для окружающей среды, а также в связи с массовым потреблением ограниченных запасов материальных ресурсов, выброса в атмосферу антропогенной тепловой энергии. Эта ситуация была драматически представлена в подвергшемся самой резкой критике докладе Римского клуба, в котором был сделан вывод о том, “что “если современные все усиливающиеся тенденции роста населения мира, индустриализации, загрязнения окружающей среды, производства продуктов питания и истощения природных ресурсов сохранятся неизменными, то пределы развития на нашей планете будут достигнуты в течение ближайших ста лет”.

Можно также утверждать, что некоторые ограничения развития, которые Фред Хирш назвал “социальными пределами”, уже действуют. Короче говоря, Хирш утверждает: “Когда уровень среднего потребления возрастает, растущая доля потребления приобретает как социальный, так и индивидуальный характер. [...] Удовлетворение своих потребностей, которое отдельные индивиды получают от товаров и услуг, зависит во всевозрастающей степени не только от их личного уровня потребления, но также и от уровня потребления других индивидов” и “[...] за пределами определенной критической Точки, которая уже давно превзойдена в перенаселенных промышленных обществах, стабильные условия потребления имеют тенденцию разрушаться тем более, чем шире распространяется потребление”.

Следовательно, мы сталкиваемся с такой ситуацией, когда становятся в какой-то степени неопределенными (т.е. не поддающимися точному измерению) физические пределы роста, которые могут проявиться в более или менее отдаленном (но не бесконечно) будущем, а также социальные пределы роста, которые уже проявляются в ухудшении “качества жизни”, что привлекает всевозрастающее внимание социальных ученых и вызывает связанные с ними разочарования. Политические последствия такой ситуации можно легко предвидеть.

Легитимность сегодняшних режимов зависит в огромной степени, как стало очевидным уже с окончания второй мировой войны, от эффективного проведения курса интенсивного экономического роста. И если темпы экономического роста становится трудно поддерживать и намечается тенденция к спаду в результате достижения как физических, так и социальных пределов этого роста, то что может прийти ему на смену в качестве оправданной цели действия правительств?

Обозревая последние три десятилетия, мы могли бы сказать, подобно Фрэнсису Скотту Фицджеральду, что “...жизнь совершенствовалась, дойдя до точки”, в данном случае до критической точки растущего материального потребления; или же, если выразить ту же мысль в политических терминах, что промышленно развитые общества, как капиталистические, так и социалистические, придерживались узкоограниченной и навязчивой ориентации, за которую их резко критиковал Р. Тони. Он писал, что “...тяготы нашей цивилизации не состоят лишь в том, как многие полагают, что плоды промышленного производства распределяются несправедливо, либо же что распределение осуществляется деспотически, или же действие его нарушается ожесточенными разногласиями.

Дело в том, что самому промышленному производству стало принадлежать первостепенное место среди всех прочих человеческих интересов, — место, которое ни один из них, и менее всего связанный с обеспечением материальных средств существования, недостоин занимать”. Послевоенный бурный экономический рост вызвал почти всеобщую жажду обогащения, и отнюдь не очевидно, что в условиях, в которых такие желания не могут быть удовлетворены или же стремление к их удовлетворению порождает разочарование, социализм, исторические основы которого заложены в рабочем движении, действительно обеспечивает или же может обеспечить новое направление развития.

Поскольку массовые организации рабочих — профсоюзы — сами оказываются поглощенными капиталистической рыночной системой, они ориентированы в первую очередь на непосредственные материальные интересы своих членов, нежели на достижение более широких политических целей. Что совершенно очевидно, так это то, что экономический рост, который уже замедлился в большинстве промышленно развитых стран, продолжает снижаться, хотя притязания правительств на легитимность по-прежнему основываются прежде всего на их способности поддерживать такой рост.

Следовательно, мы можем предвидеть наступление периода политической нестабильности и волнений, потенциал которых проявился уже в событиях конца 60-х годов. Второй вид политических проблем, проявляющихся во взаимодействии между обществами, можно рассматривать с разных сторон. Прежде всего существует взаимосвязь между богатыми и бедными государствами, которую можно представить либо с позиций неоимпериализма и зависимости (но в данном случае империализм нужно рассматривать в более широком историческом аспекте, нежели тот, в котором ему отводится роль всего лишь определенной стадии в развитии капитализма, хотя и важной по своему значению), либо же с позиций поглощенности Соединенных Штатов “диалогом Север — Юг”, который становится уже не столько диалогом, сколько конфронтацией.

Очевидно, что, поскольку эта взаимосвязь существует, она содержит много элементов беспорядка и конфликтов. И если этот вид взаимоотношений и не выльется в обозримом будущем в какое-либо значительное движение за большее экономическое равенство государств мира, перспективы мирного международного сотрудничества между ними станут еще более разочаровывающими. Но взаимоотношения не только между Севером и Югом вызывают возникновение серьезных проблем.

Существуют соперничество и противоречия между различными государствами, носящие более общий характер, которые до сих пор не удавалось преодолеть или даже значительно ослабить. Различные региональные объединения государств, которые образовались в Восточной и Западной Европе, в Африке, на Ближнем Востоке, в Латинской Америке, строятся на преобладании (господстве) одного из государств в регионе над другими или же на узком соглашении относительно рамок, в пределах которых национальные экономические интересы могут более эффективно осуществляться.

При этом все они обнаружили свою неспособность контролировать в критических ситуациях энергичное проявление таких интересов. Европейское Сообщество, если взять его в качестве примера, является не сообществом в обычном смысле этого слова, а всего лишь более тщательно разработанной формой таможенного союза, которая служит особым экономическим интересам по крайней мере некоторых из своих членов и действует в соответствии с этим (адекватно своему назначению) до тех пор, пока в этом есть необходимость.

И если даже одно или несколько региональных объединений сделают реальную попытку развиться в наднациональную форму политической организации, это вовсе не обязательно повлечет за собой ослабление международной напряженности, поскольку новое политическое образование может начать действовать как еще один силовой блок на международной арене, присвоив себе роль, которую защитники европейского единства уже предусмотрели для “новой Европы”.

В общей совокупности конфликтов, возникающих в результате проведения странами своих национальных интересов, существует одно самое важное, можно оказать, противоречие, коль скоро оно касается возможности возникновения ядерной войны, — это противостояние между США и СССР и их союзниками, которое непосредственно или косвенно воздействует на всю систему международных отношений. Именно оно поэтому и является той центральной проблемой, на которую должны быть обращены политическая мысль и практика.

Что же в самом деле могут сказать политологи по поводу такой громадной, трудноразрешимой проблемы? Прежде всего, как представляется на чисто практическом уровне, гораздо большие политические средства должны быть направлены на ограничение, а в конечном счете и на сокращение уровня вооружений (а в более общем выражении “военной готовности”) с обеих сторон, поскольку если и существует некая общая закономерность, касающаяся причин возникновения войны, которая подтверждается эмпирическими свидетельствами, то она выражается во взаимосвязи между гонкой вооружений и возрастающей вероятностью войны.

Представляется вероятным, что если бы можно было достичь существенных успехов в ограничении вооружений, рассматривая это как шаг на пути к некоторому уровню разоружения, хотя бы и незначительному вначале, то это повлекло бы за собой ослабление международной напряженности, которое способствовало бы развитию сотрудничества в различных областях. Во-вторых, эти соображения могут быть применены и в более широком плане, исходя из того что богатые страны смогли бы выделить больше ресурсов, людских и денежных, непосредственно на решение общемировых проблем, чтобы сбалансировать чрезмерную приверженность национальным и региональным интересам.

Роль Организации Объединенных Наций и ее учреждений является значительно более важной исходя из вполне обоснованной оценки тех серьезных проблем общемировой политики, которыми они занимаются, нежели институтов Европейского Сообщества и подобных ему организаций; и было бы разумным признать этот факт, перераспределив ресурсы в пользу первых. Наиболее разочаровывающей стороной взаимоотношений между государствами в настоящее время является то, что почти не существует никаких признаков ослабления националистических настроений или же того рвения, с которым осуществляется национальное самоутверждение. Напротив, экономические потрясения в богатых странах привели, что неудивительно, к еще большей поглощенности национальными экономическими проблемами и перспективами национального развития.

Один из аспектов такой ситуации нашел свое выражение в том, что помощь, оказываемая развивающимся странам государствами — членами Организации экономической взаимопомощи, составлявшая долю их ВНП, продолжала сокращаться, в то время как различные протекционистские меры, принятые ими за последние годы, имели неблагоприятное воздействие на торговлю развивающихся стран. Вполне вероятно, что эта ситуация значительно ухудшится, если рассматривать ее исходя из длительной перспективы, когда проявятся некоторые из физических пределов роста, о которых говорилось выше; и тогда появится значительно большая вероятность возникновения серьезного конфликта как между бедными и богатыми странами, так и между самыми богатыми государствами в борьбе за природные ресурсы — конфликта, который будет еще более усугубляться вследствие глубокого экономического упадка некоторых из самых бедных развивающихся стран.

Такой анализ ситуации в мире безошибочно указывает на необходимость более взвешенного планирования и обдуманного регулирования общемировой экономики на основе новых институтов и новых политических действий, которые имели бы одной из своих главных целей более справедливое распределение богатств и доходов среди всех государств мира. Короче говоря, необходимо прежде всего определенное поступательное движение, пусть даже и незначительное сначала, к благосостоянию государств в общемировом масштабе.

Но совершенно очевидно также, что нигде в мире не существует в настоящее время какое-либо активное политическое движение, которое оказалось бы способным положить начало такому развитию, а если бы оно и появилось, то столкнулось бы с огромными трудностями. Нам не следовало бы также недооценивать некоторые опасности, которые могли бы ожидать любое движение к созданию более организованной мировой системы, — опасности установления еще более обременительного бюрократического контроля и еще большей централизации политической власти, одинаково враждебные свободе личности.

Есть все основания полагать, что дорога в будущее является исключительно опасной для современного поколения и политическая социология в лучшем случае сможет осветить ее лишь на коротком отрезке движения вперед. Наконец, рассмотрим некоторые из важных политических проблем, существующих внутри самих современных обществ. Каждому обществу, несомненно, приходится решать много своих специфических проблем, проистекающих из их собственной культуры и истории. (Это проблемы политического единства, возникающие в результате разделяющих тенденций, порождаемых племенными, лингвистическими или религиозными различиями, которые могут быть особенно острыми в некоторых развивающихся странах, хотя они и не относятся к таковым.) Однако существует также много более общих проблем, с которыми приходится сталкиваться различным обществам, и среди них две, которые представляются наиболее важными: это индустриализация и демократия. В развивающихся странах с низким доходом (Используя с некоторыми модификациями классификацию, предложенную в “Worid Development Report”, Oxford, 1978, я провожу здесь различие между развивающимися странами с низким уровнем дохода (с валовым доходом на душу населения от 250 ам. долл. и меньше) и развивающимися странами со средним и высоким уровнем дохода (с валовым доходом на душу населения свыше 250 долл.)), таких, как Индия, достижение довольно высоких темпов экономического роста и расширение промышленной инфраструктуры представляют, очевидно, первостепенную важность, но они также зависят от международных условий, существующих в сфере торговли, и оказываемой им помощи .

Почти то же самое можно сказать, имея в виду важность экономического развития, и по поводу тех развивающихся стран, принадлежащих к категории промежуточных (между средним и высоким доходами), которые, однако, занимают более низкие ступени в шкале доходов, таких, как Китай и Нигерия. С другой стороны, перед некоторыми странами, принадлежащими к этой категории, стоят достаточно разные проблемы.

Богатые нефтью страны Ближнего Востока, конечно, должны использовать имеющиеся у них ресурсы, чтобы провести широкую индустриализацию, но во многих случаях их серьезные политические проблемы проистекают из чудовищного внутреннего неравенства в уровне благосостояния, из их самодержавных режимов и растущей им оппозиции со стороны демократических и радикальных движений . Аналогичная ситуация существует в некоторых латиноамериканских странах, например в Бразилии, Аргентине и Чили, где успешно прогрессирует промышленное развитие, а политическая жизнь проходит под знаком усиливающейся борьбы, классов, исход которой должен решить, могут ли режимы в этих странах оставаться диктаторскими, преимущественно военными и репрессивными, или же стать демократическими и в итоге определенными разновидностями социалистических.

Существующие в промышленно развитых странах политические проблемы имеют другой характер, поскольку (как было показано) экономический рост, по-прежнему оставаясь в них исключительно важной целью, не предполагает такого мощного социального сдвига, которым сопровождаются быстро развивающаяся индустриализация и переход от сельскохозяйственного производства к промышленному. Этот экономический рост происходит в контексте других политических реалий. Коль скоро главные политические проблемы затрагивают и промышленные общества капиталистического типа или со смешанной экономикой, они могут быть обобщены следующим вопросом: каковы перспективы всеобщего благосостояния в будущем? Во всех этих обществах существуют движения, преследующие противоположные цели: одни стремятся ограничить, другие же, напротив, расширить различные виды социальной помощи.

Это движения, которые происходят в обществах, все еще надежно представляющих свободную рыночную экономику, но порождающих вопрос, может ли происходить и далее рост благосостояния без дальнейшего ограничения действий рыночных отношений и в итоге создания преимущественно социалистической экономики.

Уильям Робсон в своей недавней работе* сформулировал эту проблему, противопоставив благосостояние как способ оказания различных видов социальной помощи (услуг) бедным и неимущим членам общества “обществу всеобщего благосостояния”, “обеспечивающему неограниченные возможности развития личности”, включая условия труда, доход, характер и широкий спектр социальных услуг, качество окружающей среды (среды проживания), возможности рекреации, проведения досуга, развития художественных способностей, а также свободу слова и передвижения и защиту личности от злоупотреблений властью. (*Robson W. A. Weifare Stateand Weifare Society. L., 1976.)

По его мнению, именно неудача в проведении и развитии общественных и политических установок, присущих обществу всеобщего благосостояния, которое можно было бы также назвать демократическим социалистическим обществом, и является причиной ограниченного успеха в построении такого общества. Эта неудача особенно наглядно иллюстрируется дальнейшими перспективами развития и линией поведения профсоюзов, которые всегда составляли массовую основу социалистических движений, но которые теперь, по-видимому, по крайней мере в некоторых странах, имеют весьма слабое отношение к социализму. Особенно в Великобритании политические идеи представителей тред-юнионов являются в высшей степени путаными. С другой стороны, эти представители оказывают существенную поддержку лейбористской партии, а следовательно, поддерживают идею социалистического общества, хотя и весьма туманно ими представляемую.

Многие из них к тому же согласились с принципами рыночной экономики в том особом значении, которое они придают свободным переговорам между предпринимателями и профсоюзами об условиях труда. То, что здесь, по-видимому, нарождается, представляет собой фактически неполитический, “деловой тред-юнионизм” на американский манер, но наблюдаемый в условиях экономики, в которой совершенно отсутствует присущий американской экономике динамизм. Великобритания, однако, может представлять собой исключительный случай, тогда как в других странах существует значительно более близкая связь профсоюзов с социалистическим движением.

Так, изучение взаимодействия профсоюзов с политической деятельностью в Швеции позволяет прийти к выводу, что с усилением совокупной основы их могущества повышается уровень устремлений работников наемного труда (в политическом смысле), “распространяясь и на функции контроля над трудом и производством”. Другое исследование показывает существенное различие, существующее между английскими и французскими трудящимися в их отношениях к системе промышленного производства, — у последних они в большей степени отражают их политические взгляды: “Французы осознавали, что существующая структура власти являлась неправомерной, и абсолютное большинство их оказались подготовленными к расширению рабочего контроля над правом предпринимателей принимать решения. [...] Напротив, английские трудящиеся проявили полное удовлетворение существующим порядком принятия решений”*. [... ] (*Gallie D. In Seareh ofthe New Working Class. Cambridge, 1978. P. 299.)

Существует, таким образом, достаточно широкое разнообразие в проявлении политических позиций и участия трудящихся в политической жизни. Та форма, в которой эти позиции в конечном счете проявятся как у “белых воротничков” (служащих), так и у “синих воротничков” (рабочих) и в которой они воплотятся в политических действиях профсоюзов, окажется решающей для будущего развития существующих государств всеобщего благосостояния. Что касается промышленно развитых обществ с централизованно планируемой, построенной на основах коллективизма или социализма экономикой, то им предстоит справляться с несколько другими проблемами, несмотря на то что им также приходилось испытывать воздействие экономического кризиса и сталкиваться с некоторыми из тех же самых трудностей в поддержании экономического развития.

Одна из их основных проблем возникает из развития так называемого (в широком смысле) демократического движения, главная цель которого в странах Восточной Европы (а теперь и в Китае) состоит в том, чтобы создать общество более открытого типа, положив конец цензуре, более прочно закрепив основные права человека, в первую очередь право на свободное самовыражение и передвижение, и расширив сферу действия экономических реформ как с целью децентрализации принятия решений, так и более нормального удовлетворения нужд потребителей. (См., например, предложения, выдвинутые Андреем Сахаровым: Progress, Coexistence and Intellectual Freedom. Andre Deutsch, 1968.)

В Советском Союзе демократическое движение до сих пор остается ограниченным в основном небольшими группами интеллигенции и квалифицированных рабочих, но в других странах Восточной Европы оно иногда, в частности в 1956 и 1968 гг., приобретало более массовый характер, когда интеллигенция и рабочие объединялись в своем требовании большей политической свободы. Представляется вполне вероятным, что эта борьба за демократию усилится в будущем, если только движение в целом не будет подавлено силой. Как может осуществиться этот переход к более демократической системе, не вызывая больших сдвигов и периода серьезной политической нестабильности, пока еще предсказать трудно.

Итак, каким образом мы должны завершить наши рассуждения и какие сделать выводы по поводу задач, стоящих перед политической социологией, и по поводу ее значения для практической жизни применительно к той совокупности проблем, которые были определены выше? Обобщая вкратце, хотелось бы показать, что политическая социология стремится наиболее строго определить эти проблемы, описать как можно более точно обстановку, в которой эти проблемы возникают, понять их значимость в контексте более широких структурных и исторических условий и указать скорее посредством воображения, нежели с соблюдением каких-либо ограничительных требований, возможные альтернативные направления действий. И ее практическое значение проистекает именно из следования этим целям; поскольку, создавая определенные концепции, методы их обоснования, формы аргументации, определяя критерии доказанности, которая достигает определенного уровня объективности и всеобщности, политическая социология, проникая в общество, оказывает определенное влияние на господствующие в нем идеологии и на политическое сознание в более широком смысле и тем самым вносит свой собственный заметный вклад в формирование политических действий.

Основная мысль анализа, выполненного в настоящей главе, состоит в том, чтобы главные проблемы текущего столетия были сосредоточены на переходе к демократической социалистической мировой системе, которая обеспечит всем людям преимущества, получаемые от способа производства, основанного на передовой науке и технологии в пределах, установленных природными и созданными руками человека окружающими условиями. Окажется ли эта оценка правильной или неправильной, будут ли подсказанные действия обоснованными или необоснованными — все эти вопросы могут быть разрешены только путем проведения дальнейшего политического анализа, только развивая социологическую мысль, научные социологические исследования и аргументацию.

Перевод сделан по: Bottomore Т. В. Political Sociology, Hutchinson. L., 1979. P. 116—133.

ИЗДАНИЯ ПРОИЗВЕДЕНИЙ

Bottomore Т. В. Classes in Modern Socie.ty. N.Y., 1966;

Idem. Elites and Society. N.Y., 1964;

Idem. Critics of Society. N.Y., 1968;

Idem. Sociology: A. Guide to Problems and Literature. L., 1962;

Idem. Sociology дs Social Criticism. L., 1975;

Idem. Marxist Sociology. L., 1975;

Idem. Political Sociology. L., 1979;

Idem. Sociology and Socialism. Brighton, 1984;

Idem. The Frankfurt School. L.; N.Y., 1984;

Idem. Theories of Modern Capitalism. L., 1985. Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел Политология