Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть вторая. МОЖЕТ ЛИ КАПИТАЛИЗМ ВЫЖИТЬ?

Глава XIV. Разложение

1. Сталкиваясь с растущей враждебностью окружения и законодательной,

административной и судейской практикой, порожден­ной этой враждебностью,

предприниматели и капиталисты а на самом деле, весь социальный слой,

воспринявший буржуазный ук­лад жизни, со временем перестают функционировать.

Традиционные цели становятся все более недостижимыми, а усилия тщетными. Самая

заветная из буржуазных целей основать собственную промышленную династию во

многих странах уже стала недостижимой, но даже цели поскромнее настолько

труднодости­жимы, что по мере того, как все осознают, что неблагоприятные

условия установились навсегда, они могут перестать бороться за эти цели.

Учитывая ту роль, которую играла буржуазная мотивация в экономической истории за

последние два или три столетия, ее подавление вследствие недоброжелательности

общества или ее ослабление вследствие неупотребления, несомненно, представляет

собой фактор, адекватно объясняющий провал капиталистического процесса, если

нам когданибудь доведется наблюдать этот провал как перманентное явление,

причем фактор гораздо более существенный, чем любые из тех, что выдвигаются так

называемой "теорией исчезающих инвестиционных возможностей". Интересно поэтому

отметить, что этой мотивации угрожают не только силы, являющиеся по отношению к

буржуазному складу ума внешними, но и то, что она имеет тенденцию угасать также

под воздействием внутренних причин. Между теми и другими существует, разумеется,

тесная взаимосвязь. Но мы сможем поставить правильный ди­агноз только, если

попытаемся их разъединить.

С одной из этих "внутренних" причин мы уже встречались. Я назвал ее "размыванием

субстанции собственности". Мы видели, что современный бизнесмен, будь то

предприниматель или директорраспорядитель, принадлежит, как правило, к

категории исполнителей. В силу логики занимаемого им положения его психология

начинает приобретать некоторые черты, характерные для чиновников. Независимо от

того, является такой бизнесмен держателем акций или нет, его воля к борьбе и

выживанию уже не та, да и не может быть такой, какой обладал человек, знакомый с

тем, что такое собственность и личная ответственность в первозданном смысле этих

слов. Его система ценностей и его представление о долге претерпевают глубокое

изменение. Рядовые держатели акций, разумеется, теперь вообще не принимаются в

расчет совершенно независимо от урезания их доли регулирующим и взимающим

налоги государством. Таким образом, современная акционерная форма организации

бизнеса, хотя она и является продуктом капиталистического процесса,

социализирует буржуазное мышле­ние; она беспрестанно сужает горизонт

капиталистической мотива­ции; но и это еще не все в конечном итоге она убивает

его корни [См. примеры в гл. XXVI.Многие с этим не согласятся. Отчасти это

связано с тем, что люди черпают свои впечатления из прошлого опыта и лозунгов,

возникших в прошлом, когда институциональные перемены, привнесенные крупными

корпорациями, еще окончательно не утвердились Кроме того, они могут иметь в виду

тот простор для незаконного удовлетворения капиталистической мотивации, который

давала корпорация. Но это только подтверждает мою мысль: тот факт, что

акционерный бизнес не оставляет исполнительным менеджерам никаких возможностей

для личной наживы сверх зарплаты и премий, за исключением незаконных и

полузаконных махинаций, как раз и доказывает, что идея акционерного предприятия

противоречит идее личной заинтересованности/].

2. Однако еще важнее другая "внутренняя причина", а именно распад буржуазной

семьи. Факты, на которые я ссылаюсь, слиш­ком хорошо известны, чтобы подробно на

них останавливаться. Для мужчин и женщин в современном капиталистическом

обществе семейная жизнь и дети значат меньше, чем прежде, и потому их роль в

качестве мотивационного фактора снизилась; стропти­вые сыновья и дочери,

осуждающие нормы "викторианской" мора­ли, на самом деле пусть неумело, но

выражают непреложную исти­ну. Весомость этих фактов не снижается от того, что мы

не умеем измерить их статистически. Коэффициент брачности ничего не доказывает,

поскольку сам термин "брак" охватывает так же много социологических значений,

как и термин "собственность", и такой союз, какой раньше заключался посредством

брачного контракта, может вообще отмереть, никак не затронув при этом ни

юридическую форму, ни частоту заключения таких контрактов. Не более содержателен

в этом смысле и коэффициент разводимости. Не важно, сколько именно браков

расторгается в судебном порядке, важно то, сколько браков лишено содержания,

составлявшего существо брака прежнего образца. Если в наш статистический век

читатели настаивают на том, чтобы им были предъявлены цифры, та доля бездетных

или однодетных браков, хотя и этот показатель не вполне адекватен, чтобы

количественно выразить то явление, которое я имею в виду, наверное, лучше всего

отражает его масштаб. На сегодняшний день это явление в большей или меньшей

степени распространилось уже на все классы, но впервые оно возникло в буржуазном

(и интеллектуальном) слое, и его симптоматическое в причинное значение с точки

зрения того вопроса, который мы здесь рассматриваем, целиком связано именно с

этим слоем. Явление это можно полностью отнести на счет сплошной рационализации

жизни, которая, как мы видели, является одним из результатов капиталистической

эволюции. На самом деле оно представляет собой лишь один из результатов

распространения этой рационализации на сферу частной жизни. Все прочие факторы,

на которые обычно ссылаются при объяснении его причин, легко сводятся к этому.

Как только урок утилитарного отношения к жизни усвоен и мужчины и женщины

перестают принимать как должное традиционные роли, уготованные им их социальным

окружением, как только они приобретают привычку взвешивать все плюсы и минусы,

связанные с любым предпринятым ими шагом, иначе говоря, как только они

начинают пользоваться в своей личной жизни некой негласной системой учета

издержек они неизбежно начинают понимать, на какие жертвы им придется пойти,

если они решатся создать семейные узы и завести детей, а также то, что в

современных условиях дети уже не являются экономическим активом, если только

речь не идет о семьях крестьян или фермеров. Эти жертвы не ограничиваются теми,

которые можно измерить деньгами, но включают также и неизмеримый ущерб комфорту,

беззаботности и возможности наслаждаться альтернативными занятиями,

привлекательность и разнообразие которых все время растет, а радости

материнства и отцовства, с которыми эти альтернативы сравниваются, подвергаются

все более и более критическому анализу. То обстоятельство, что такое сравнение

будет скорее всего неполным, возможно даже принципиально ошибочным, не только не

ослабляет, но даже подтверждает общий вывод. Ведь са­мый главный плюс, тот

вклад, который вносит рождение ребенка в физическое и моральное здоровье в

"нормальность" человека, ес­ли можно так выразиться, особенно, если речь идет

о женщине, почти наверняка ускользнет от рационального взгляда современ­ного

человека, который как в частной, так и в общественной жизни склонен

сосредоточивать свое внимание на достоверно устанавливаемых деталях, имеющих

непосредственное утилитарное значение, и презрительно отвергает идею о

существовании скрытых потребностей человеческой натуры или социального

организма. Я думаю, что мысль, которую я пытаюсь сформулировать, уже ясна без

дальнейших пояснений. Ее можно кратко выразить в виде воп­роса, который столь

явно на уме у многих потенциальных родителей: "Почему это мы должны ставить

крест на своих мечтах и обед­нять свою жизнь ради того, чтобы на старости лет

нас оскорбляли и презирали?"

Одновременно с тем, как капиталистический процесс в силу создаваемых им

психологических установок все более подрывает идеалы семейной жизни и снимает

внутренние барьеры, которые прежняя моральная традиция воздвигла бы на пути к

иному жизненному укладу, он прививает и новые вкусы. Что касается бездет­ности,

то капиталистическая изобретательность постоянно создает все более и более

эффективные контрацептивные средства, которые устраняют преграды на пути самого

сильного человеческого импульса. Что касается стиля жизни, то капиталистическая

эволюция снижает деланность буржуазного семейного очага и обеспечивает

альтернативные возможности. Выше я ссылался на "размыва­ние промышленной

собственности", теперь я должен коснуться "размывания потребительской

собственности".

До последних десятилетий XIX в. городской дом и дом в деревне повсюду были не

просто приятными и удобными оболочками частной жизни высокодоходных групп

населения без них нельзя было обойтись. Не только возможность принимать у себя

гостей, какого бы уровня и стиля ни были эти приемы, но самый комфорт,

достоинство, покой и изысканность семьи зависели от того, имеет ли она

собственный, достойный ее домашний очаг с достойным ее штатом прислуги.

Соответственно все, что входило в понятие "Дом", и мужчинами и женщинами

буржуазного статуса восприни­малось как должное, так они относились и к браку, и

к детям "ос­новам семьи".

Итак, с одной стороны, прелести буржуазной семьи становятся все менее очевидными

по сравнению с ее тяготами. Критическому взгляду критической эпохи семья

представляется главным образом источником неоправданных неприятностей и

расходов. И дело здесь вовсе не в современных налогах, уровне заработной платы и

не в нерадивости современной домашней прислуги, хотя все эти факторы являются

типичными результатами капиталистического, процесса и, разумеется, значительно

подрывают устои того образа жизни, который в недалеком будущем почти все

поголовно будут считать старомодным и неэкономичным. В этом, как и в других

отношениях, мы переживаем переходный период. Средняя буржуазная семья склонна

избегать забот, связанных с содержанием большого дома и большого поместья в

деревне, предпочитая небольшие и высокомеханизированные жилища плюс максимум

внешних услуг и внешней жизни в частности, приемы гостей все больше и больше

переносятся в ресторан или клуб. С другой стороны, дом традиционного типа более

не является необходимым требованием для удобной и изысканной жизни в буржуазных

сферах. Многоквартирный дом и дома гостиничного типа представляют собой

рационализированный тип человеческой обители и иной стиль жизни, который со

временем, когда он получит свое полное развитие, несомненно, окажется на высоте

требований, предъявляемых новой ситуацией, и обеспечит все необходимое для

удобства и изысканной жизни. Еще раз подчеркну, что ни этот стиль, ни его

оболочка до сих пор нигде еще не получила своего полного развития. Они сулят

экономию издержек, только если все неприятности и трудности, связанные с

содержанием современного дома, окажутся сравнительно менее значительными. На

другое преимущества они предлагают уже сейчас это легкости доступа ко всему

разнообразию современных радостей жизни, высокая мобильность, перенос груза

текущих мелких жизненных забот на мощные плечи высокоспециализированных

организаций.

Нетрудно понять, каким образом это в свою очередь сказывается на проблеме

обзаведения детьми в верхних слоях капиталистического общества. Здесь опять

имеет место взаимное усиление уход в прошлое просторного жилища, в котором

только и может развернуться богатая жизнь многочисленной семьи [Современные

отношения между родителями и детьми, разумеется, отчасти обусловлены разрушением

этой прочной основы семейной жизни.], и все усиливающиеся трения в механизме его

функционирования дают еще один аргумент в пользу отказа от забот, связанных с

рождением ребенка, однако и снижение рождаемости в свою очередь делает

просторный дом все более и более ненужным.

Выше я сказал, что новый стиль буржуазной жизни пока не дает никакой

существенной экономии издержек. Но это относится только к текущим или основным

затратам на обслуживание потребностей частной жизни. Что же касается накладных

расходов, то здесь даже чисто материальное преимущество уже очевидно. И

постольку, поскольку затраты на наиболее долгосрочные элементы домашнего уюта

особенно на покупку дома, картин, мебели прежде финансировались главным

образом из прошлых доходов, мы можем сказать, что необходимость в накоплении

"потребительского капитала" в результате этого процесса резко сократилась. Это,

разумеется, не означает, что спрос на потребительский капитал в настоящее время

стал хотя бы относительно меньше, чем раньше; рост спроса па потребительские

товары длительного пользования со стороны низко и среднедоходных групп более

чем компенсирует этот эффект. Но это значит, что если говорить о гедонистской

компоненте в структуре мотивов совершения покупок, то за определенным порогом

желательность доходов начинает снижаться. Чтобы в этом убедиться, читателю

достаточно лишь взглянуть на ситуацию чисто практически: преуспевающий человек (

один или со своей женой) или человек "из общества" (один или со своей же­ной),

которые могут позволить себе снять самый роскошный номер в гостинице (каюту или

купе) и покупать самые высококачественные предметы личного потребления а

высококачественных благ конвейер массового производства производит все меньше и

меньше [Влияние возрастающей доступности товаров массового производства на

потребительские бюджеты усиливается изза разницы между ценами на эти товары и

ценами на соответствующие потребительские блага, выполненными на заказ. Эта

разница становится все больше вследствие роста заработной платы, сопровождаемого

относительным снижением ее желанности; капиталистический процесс делает

потребление более демократичным.] при нынешних условиях скорее всего будут

приобре­тать все, что захотят, и в любых количествах, но только для себя. И

нетрудно понять, что связанные с этим расходы будут намного меньше тех

требований, которые предъявлялись стилем жизни "сеньоров" прошлых лет.

3. Чтобы понять, что все это значит для эффективности капиталистической

производственной машины, достаточно лишь вспом­нить, что в прежние времена

именно семья и семейное гнездо бы­ли главной движущей силой того мотива к

извлечению прибыли, который был типичен для буржуазии. Экономисты далеко не

всегда придавали этому обстоятельству должный вес. Если повнимательней взглянуть

на их идею о личном интересе предпринимателей и капиталистов, станет очевидно,

что цели, которые этот интерес должен был, по их мнению, преследовать, не имеют

на самом деле ничего общего с теми целями, которые выводятся из рационального

личного интереса обособленного индивида или рационального интереса бездетной

супружеской пары, которые уже не смотрят на мир из окна семейного дома.

Сознательно или неосознанно, они анализировали поведение человека, чьи взгляды и

мотивы формируются таким домом, человека, который работает и сберегает в первую

очередь для своей жены и детей. Как только дети исчезают с морального горизонта

бизнесмена, мы получаем иной тип homo occonomicus, который заботится о других

вещах и ведет себя иначе. Для такого человека поведение прежнего типа

представлялось бы совершенно иррациональным даже с позиций индивидуалистической

утилитарности. Он утрачивает тот единственный вид романтики и героизма, который

только и оставался в неромантической и негероической цивилизации капитализма,

героизм navigare necese est, vivere non est necese ["Мореплавание есть

необходимость, жизнь не есть необходимость". Девиз, начертанный на старинном

особняке в Бременем.]. И он утрачивает капиталистическую этику, которая

заставляла работать на будущее независимо от того, кому придется собирать

урожай.

Последнюю мысль можно подать более убедительно. В предыдущей главе мы отметили,

что капиталистический строй возлагает защиту долгосрочных интересов общества на

верхние слои буржуазии На самом деле, он возлагает их на семейный мотив,

действующий в этих слоях. Буржуазия работала в первую очередь ради того, чтобы

инвестировать, и вовсе не стандарт потребления, а стандарт накопления пыталась

она отстоять перед лицом близоруких правительств [Говорят, что в экономических

вопросах "государство способно заглядывать далеко вперед". Однако за исключением

отдельных вопросов, лежащих за рамками партийной политики, таких как сохранение

природных ресурсов, оно практически нигде этого не делало.]. С затуханием

движущей силы, в качестве которой выступал семейный мотив, временной горизонт

бизнесмена сужается, грубо говоря, до ожидаемой продолжительности жизни. И

потому у него уже не будет такого желания, как прежде, продолжать зарабатывать,

сберегать и инвестировать, даже если бы ему не угрожала опасность того, что весь

его материальный интерес будет поглощен налогами. Он приходит в

антисберегательное расположение духа и со все большей готовностью поддерживает

антисберегательные теории, свидетельствующие о мировоззренческой близору­кости.

Но антисберегательными теориями дело не ограничивается. Вместе с иным отношением

к концерну, на который он работает, и с иной моделью частной жизни он склонен

вырабатывать и новый взгляд на ценности и нормы капиталистического строя.

Возможно, самым поразительным здесь является то, что буржуазия не только дает

образование своим врагам, но и позволяет им в свою очередь учить себя. Она

впитывает в себя лозунги современного радикализма и, похоже, вполне готова

обратиться в веру, враждебную самому ее существованию. И все это опятьтаки

становится вполне объяснимым, как только мы поймем, что социальные условия, в

которых она только и могла возникнуть, отходят в небытие.

Это подтверждается и той характерной манерой, в которой представители отдельных

капиталистических интересов и буржу­азия в целом ведут себя перед лицом

непосредственной опасности. Они произносят речи и оправдываются или нанимают

людей, которые делают это за них; они хватаются за каждый шанс достичь

компромисса; они в любой момент готовы пойти на уступки; они никогда не идут в

бой под знаменем своих собственных идеа­лов и интересов в США, например, не

было никакого сопротивления ни против непомерных налогов, которые вводились на

протяжении последних десяти лет, ни против трудового законодательства,

несовместимого с эффективным управлением промышлен­ностью. Как читатель уже

наверняка убедился, я вовсе не склонен переоценивать политическую власть как

большого бизнеса, так и буржуазии вообще. Более того, я готов многое списать на

трусость. Но все же, совсем беззащитной буржуазию тоже не назовешь, а ис­тория

знает немало примеров, когда даже малые группы, веря в правоту своего дела,

решительно отстаивали свои позиции и доби­вались успеха. Единственное объяснение

наблюдаемой нами сми­ренности заключается в том, что буржуазный строй потерял

всякий смысл для самой буржуазии и что ей все стало попросту безразлично.

Таким образом, тот же самый экономический процесс, который подрывает положение

буржуазии, снижая важность функций пред­принимателей и капиталистов, разбивая ее

защитный слой и институты, создавая атмосферу враждебности, одновременно

разлага­ет движущие силы капитализма изнутри. Именно это является самым

убедительным доказательством того, что капиталистический порядок не только

опирается на подпорки, сделанные из некапиталистического материала, но и энергию

свою черпает из некапиталистических моделей поведения, которые в то же время он

стремится разрушить.

Мы заново открыли то, что с иных позиций и, как мне кажется, недостаточно

обоснованно нередко утверждалось и раньше: что капиталистической системе

органически присуща тенденция к саморазрушению, которая на ранних стадиях вполне

может проявляться в виде тенденции к торможению прогресса.

Я не стану задерживаться на повторении того, каким образом объективные и

субъективные, экономические и внеэкономические факторы, усиливая друг друга во

внушительном аккорде, вносят свой вклад в достижение этого результата, и на

доказательстве того, что уже и так ясно, а в последующих главах станет еще

яснее, а именно, что все эти факторы ведут не только к разрушению капитализма,

но и к возникновению социалистической цивилизации. Все они указывают в этом

направлении. Капиталистический процесс не только разрушает свою собственную

институциональную структуру, но и создает условия для возникновения иной

структуры. Наверное, всетаки разрушение не совсем удачное слово. Возможно,

мне следовало бы говорить о трансформации. Ведь этот процесс ведет не просто к

образованию пустоты, которую можно заполнить всем, что ни подвернется; вещи и

души трансформируются таким образом, что становятся все более податливыми к

социалистической форме жизни. С потерей каждого колышка, на который опиралась

капиталистическая система, усиливается возможность осуществления

социалистического проекта. В обоих этих отношениях видение Маркса оказалось

верным. Мы также можем согласиться с ним и в том, что основной движущей силой

той конк­ретной социальной трансформации, которая происходит у нас на глазах,

является экономический процесс. Та часть марксистской аргументации, которую наш

анализ, если он верен, опровергает, имеет для нас в конце концов лишь

второстепенную важность, как бы ни была велика та роль, которую она играет в

социалистическом учении. В конце концов разница между тем утверждением, что

загнивание капитализма есть результат его успеха, и тем, что это загнивание есть

результат его несостоятельности, не так уж велика.

Но наш ответ на вопрос, которым открывается настоящая часть, ставит гораздо

больше проблем, чем дает ответов. С учетом того, ° чем мы будем говорить дальше,

читатель должен иметь в виду следующее:

Вопервых, мы еще до сих пор ничего не, узнали о том, какого рода социализм

маячит впереди. Для Маркса и для большинства его последователей и в этом

заключается один из самых главных недостатков их доктрины социализм означал

нечто вполне определенное. Но эта определенность на самом деле не идет у них

дальше национализации промышленности, хотя национализа­ция промышленности может,

как мы увидим, сочетаться с бесконечным разнообразием экономических и культурных

возможностей.

Вовторых, мы точно так же еще ничего не знаем о том конк­ретном пути, которым

может прийти социализм, за исключением того, что возможностей таких должно быть

немало, начиная от зау­рядной бюрократизации, кончая самой живописной

революцией. Строго говоря, мы не знаем даже, задержится ли социализм надол­го.

Должен повторить: выявить тенденцию и угадать цель, к которой она ведет, это

одно, а предсказать, что цель эта действительно будет достигнута и что возникший

при этом новый порядок вещей будет работоспособным, не говоря уже о том, что он

будет перма­нентным, это совершенно другое. Прежде, чем человечество

за­дохнется (или познает счастье) в темнице (или раю) социализма, оно вполне

может сгореть в пожаре (или лучах славы) империалистических войн [Написано летом

1935 г .].

Втретьих, многочисленные аспекты той тенденции, которую мы пытались здесь

описать, хотя они и наблюдаются повсеместно, еще пока нигде не раскрылись

полностью. В разных странах они проделали разный путь, но нигде не достигли той

зрелости, которая бы позволила нам с уверенностью судить о том, как да­леко они

могут зайти, или утверждать, что лежащая в их основе тенденция набрала уже такую

силу, что с пути ее теперь не свернуть, и что речь может идти лишь о какихто

временных отступлениях. Промышленная интеграция еще далека от завершения.

Конкуренция, как актуальная, так и потенциальная, до сих пор является главным

фактором, определяющим экономическую конъюнктуру. Предпринимательство до сих пор

играет активную роль, а лидерство буржуазного слоя до сих пор является главной

движущей силой экономического прогресса. Средний класс до сих пор является

политической силой. Буржуазные нормы и стимулы поведения, хотя они все более и

более ослабевают, до сих пор еще не исчезли окончательно. Стремление сохранить

традиции и семейную собственность на контрольные пакеты акций до сих пор

заставляет многих управляющих вести себя так, как это делали единоличные хозяева

в прежние времена. Буржуазная семья еще не умерла, она цепляется за жизнь

настолько упорно, что ни один ответственный политик до сих пор не отважился на

нее покуситься, разве что путем налогообложения. С позиций сегодняшней практики,

а также с точки зрения задач краткосроч­ного прогнозирования а в таких вещах и

столетие считается "коротким сроком" [Именно поэтому факты и доводы, приведенные

в настоящей и в двух предыдущих главах, вовсе не противоречат моим рассуждениям

о возможных экономических путях капиталистической эволюции на протяжении

последующих пятидесяти лет. Вполне может оказаться, что 30е годы окажутся

последним вздохом капитализма вероятность этого, конечно, многократно

усиливается нынешней войной. Но может случиться и иначе. Во всяком случае, нет

никаких чисто экономических причин, по которым капитализм не смог бы взять новый

успешный старт, и именно это я и пытался здесь доказать.] все эти

поверхностные процессы могут оказаться более существенными, чем тенденция

движения к иной цивилизации, которая медленно вызревает в глубоких недрах