Кин Д. Страх и демократия

Развращает не власть, а страх. Страх лишиться

власти развращает тех, кто обладает ею,

а страх кнута власти развращает тех, кто ей

подчиняется.

Аун Сан Су Чжи (1991)

Перевод с английского Артема Смирнова

Деспотизм

Со временем о нападениях террористовсмертников на два главных аме-

риканских символа глобализации будет сказано многое, но уже сейчас с пол-

ной уверенностью можно говорить, что их следствием стал страх, которым

они, как сообщается, поразили сердца многих людей во всем мире и, преж-

де всего, в самих Соединенных Штатах.1 Спустя месяц после нападений ре-

активные истребители каждый день взмывали над главными крупными го-

родами этой страны для «защиты родины». Для обеспечения безопасности

внутри и снаружи всех правительственных зданий прилагались значитель-

ные усилия. Аэропорт в столице страны с большим трудом возобновил свою

работу. Средства массовой информации трезвонили о том, что двое человек

заразились сибирской язвой от смертоносного вещества, которое многие

называли наиболее вероятным оружием в случае биологической атаки. Мно-

жество слухов появилось также по поводу неожиданной приостановки рабо-

ты на восемь часов национальной автобусной сети «Грэйхаунд» (в результа-

те аварии, вызванной нападением на водителя человека с бритвой) и проис-

шествия в столице, когда была закрыта одна из станций метро, а пассажиры

подвергнуты карантину после того, как безбилетник обрызгал сотрудников

транспортной полиции из баллончика, содержавшего средство для чистки

ковров. Специалисты, приглашенные в эфир CNN, назвали такую нервоз-

ность «новой нормой»: отвечая на вопрос о том, что же собой представляет

«нормальное состояние», рядовые американцы главным образом говорили

о своих страхах, связанных с его утратой. Между тем, продажи боеприпасов,

оружия, бронежилетов и противогазов продолжали расти. Та же ситуация

наблюдалась и с продажей антибиотиков, воды в пластиковых бутылках

и консервов. Все шире велись разговоры об «экономике страха», которые,

в свою очередь, подкреплялись новой статистикой отмены отпусков, все бо-

лее частыми отказами летать самолетами, значительным сокращением по-

требительских расходов на предметы роскоши и снижением планов произ-

водственных капиталовложений. Несмотря на факт проведения самого масс-

штабного в истории республики расследования и сбора оперативной ин-

формации, большинство граждан признавалось, что им никак не удается из-

бавиться от страха. Они говорили о своей глубокой неуверенности и воз-

можности других нападений. Многие из тех, что постарше, вспоминали, что

нынешнее чувство страха имело сходство со страхом перед возможными

ядерными ударами в начале «холодной войны».

Выход страха за пределы Соединенных Штатов, которому способствова-

ло быстрое распространение кадров, записей и пересказов, возможно, озна-

меновало собой новый этап глобализации страха, начавшейся после оконча-

ния первой мировой войны и усилившейся после второй мировой, а также

изобретения и развертывания ядерного оружия. Четырежды за одно столе-

тие страх накрывал своей внушительной тенью весь мир. Странность заклю-

чается в том, что этот новый этап глобализации страха застал политическую

мысль врасплох, главным образом изза того, что в последние десятилетия

вопрос о страхе редко возникал при обсуждении проблем политической фи-

лософии и политической науки. Блестящая берлинская лекция полувековой

давности, прочитанная Францем Нойманом по данному предмету, представ-

ляла собой одну из последних трактовок этой темы, которая затем была пре-

дана забвению.2 Всякий раз, когда она всплывала вновь, как правило, она

представляла исторический интерес, связанный главным образом с класси-

ческой работой Монтескье «О духе законов» (1748).3 Это сочинение помог-

ло Монтескье завладеть воображением нескольких поколений политичес-

ких мыслителей и писателей, пораженным одним из важнейших политиче-

ских событий восемнадцатого века: возникновением страха перед государ-

ственным деспотизмом и надеждой на возможность вырваться из его тис-

ков, которую породили военное поражение британской монархии в амери-

канских колониях и первые шаги Великой французской революции.4

Все это время Монтескье много читали и обильно цитировали, в значи-

тельной степени потому, что в его работе содержалось совершенно новое по-

нимание концепции деспотизма. Монтескье видоизменил классическое гре-

ческое понимание деспотизма как формы монархического правления, осу-

ществляемого господином на законной основе над рабами. Отвергнув также

последующее положительное представление Бодена и Гоббса о деспотизме

как форме политического правления, оправданного победой в войне с внеш-

ним врагом или в гражданской войне, Монтескье вступил в споры восемнад-

цатого века, вызванные защитой «despotisme legal» у физиократов. Весьма ори-

гинально выступив против всех предшествующих рассуждений об этом пред-

мете, он, не без опасений, считал деспотизм типом политического режима,

который первоначально возник на Востоке, а теперь изнутри угрожал Евро-

пе. По его мысли, деспотизм был произвольным правлением, основанным на

страхе. Деспотизм безжалостно уничтожает в государстве группы и классы,

занимающие промежуточное положение, и вынуждает своих подданных

жить в разобщенности, невежестве и боязни. При деспотических режимах,

по замечанию Монтескье, пышным цветом расцветают страх и взаимные по-

дозрения. Жизнь, свободы и собственность отдельных граждан подчинены

произволу власти. Все вынуждены подчиняться пугающей максиме, согласно

которой «управляет одно лицо по своей воле и прихотям».5

В разборе деспотизма у Монтескье, несомненно, весьма сильны были эле-

менты воображения или «вымысла», особенно в том, что касалось предвзя-

тых или ориенталистских представлений о мусульманских обществах.6 Тем

не менее, связав воедино темы страха и деспотизма, Монтескье во многом

способствовал интеллектуальному отходу от status quo абсолютной монархии

в атлантическом регионе, убедив многих своих читателей в том, что деспо-

тизм был новой и опасной формой неограниченной — сосредоточенной

и необъяснимой — светской власти. С точки зрения Монтескье, деспотизм,

у которого не было никаких иных идеалов, кроме слепого стремления к вла-

сти ради власти, и который опирался на слепое повиновение своих поддан-

ных, представлял собой полубезумную, насильственную и внутренне проти-

воречивую форму правления. Слепо властвуя над миром, оставляя за собой

следы беспорядка, разорения и беззакония, он доходит до того, что начина-

ет уничтожать основы собственного всемогущества. Таким образом, он

уничтожает страх, без которого его процветание невозможно. Деспотизм

становится бичом приличий. Он повергает в ступор и вызывает отторжение

у тех, кто испытывают страх; он прибавляет мужества тем, кто жаждут жиз-

ни без страха. Он побуждает своих противников искать альтернативы ему,

к примеру, в виде республиканского правления, представительных парла-

ментских мер по разделению властей, взращивания свободного обществен-

ного мнения в условиях господства права и воспитания граждан в духе граж-

данской добродетели.

Демократия

Такие рассуждения у критиков деспотизма после Монтескье способствовали

возникновению современного представления о том, что республиканские

или парламентские демократии, в которых власть разделена и находится

под постоянным общественным надзором, ослабляют страх до такой степе-

ни, что он утрачивает свою значимость для политики. Иногда предположе-

ние о том, что демократические государства свободны от страха или реши-

ли его проблему, высказывается открыто, например, в одном из недавних

важных исследований современной политики и страха, проведенном Хуа-

ном Корради и его коллегами.7 В нем утверждается, что, хотя демократиче-

ские государства и не избавились от страха окончательно (политический по-

рядок без страха — это недостижимая утопия), они не имеют себе равных

в историческом отношении по способности сублимировать, ослаблять

и творчески использовать людские страхи. Признанные демократические

государства тяготеют к «приватизации» страха, превращению его в личное

дело, которым люди занимаются самостоятельно в своей повседневной жиз-

ни, в интимную проблему, которую анализируют и преодолевают вместе с су-

пругом, другом, психоаналитиком или священником. Не так уж удивитель-

но, что политическая философия и политическая наука утрачивают интерес

к этому предмету, который становится подразделом политической психоло-

гии. И только отдельные мыслители задаются вопросом о том, каким обра-

зом демократическим государствам действительно удается сделать страх

маргинальным явлением, вытеснить его в область интимного и трансцен-

дентного опыта. Корради и его коллеги по понятным причинам озабочены

современными формами государственного деспотизма в Латинской Амери-

ке, поэтому тезис о том, что в демократических странах решена вековая

проблема страха, по большей части играет роль контрфактического допу-

щения. Они всего лишь перечисляют различные средства, используемые де-

мократическими странами, построенными по американской модели, чтобы

избавиться от страха, которые включают децентрализацию власти, само-

управление местных общин, поощрение религиозных свобод, находящихся

под защитой государства, возможность быстрой географической и социаль-

ной мобильности и, прежде всего, представительное правление.8

Тезис о том, что демократии приватизируют страх, побуждает к опреде-

ленным размышлениям. Однако этот тезис малоубедителен, поскольку он

лишь в общих чертах намекает на динамические процессы, посредством ко-

торых существующие демократии действительно пытаются — но не очень ус-

пешно — ослабить ту роль, которую играет страх во всех структурах власти.

Что же тогда присутствует в этих процессах, свойственное только демокра-

тии, что приводит к ослаблению и «приватизации» страха? И возможно ли

существование обратных процессов, которые приводят к тому, что страх

оказывается проблемой, не разрешимой до конца демократическими госу-

дарствами? Возможные ответы на эти вопросы не самоочевидны, но при

рассуждении с позиций здравого смысла — скажем, с позиций традицион-

ных представлений о демократии и страхе — принято выделять три Пересе-

кающихся процесса, которые, повидимому, служат причиной того, почему

демократии делают страх обыденной вещью. Прежде, чем перейти к более

подробному — менее наивному — изложению проблемы демократии и стра-

ха, опишем в общих чертах указанные процессы:

1. Ненасильственное разделение властей

Согласно традиционной точке зре-

ния, в демократических странах обычно происходит ослабление страха

у тех, кто правит, и тех, кем правят, потому что в них вводится практика не-

насильственного разделения властей на уровне правительственных учрежде-

ний. Уникальность этого нововведения можно понять, приняв во внимание

то обстоятельство, что все предшествующие современные территориальные

государства и военные империи обычно стремились осуществлять монополь-

ный контроль над средствами насилия и править, вызывая у других страх пу-

тем угрозы использования этого насилия. Власть же в этих государствах и им-

периях, зачастую осуществлявшаяся во имя ослабления страха у собственных

подданных, сама вызывала страх у своих подданных, противников внутри

страны и врагов за границей. Как подчеркивал Гильельмо Ферреро, государ-

ственные и имперские правители, наделенные пугающим правом лишать

жизни других (меч правителя всегда должен быть обагрен кровью, замечал

Лютер), обнаружили вкус и склонность к жестким поступкам. Вооруженные

мечом, правители способны были вызывать страх, даже в самом крайнем его

проявлении, которое Монтескье называл деспотическим. Насильственное

преследование и попытки уничтожения религиозных меньшинств, напри-

мер гугенотов, были всего лишь наиболее яркими примерами такого правле-

ния: использование шпионов и осведомителей, милитаризация гражданско-

го населения, жестокие наказания, насильственные обращения в другую ве-

ру, пытки и избиение мужчин, женщин и детей способствовали возникнове-

нию страха, намного превышавшего все описанное или рекомендованное

в руководствах раннего Нового времени о правлении, написанных такими

выдающимися личностями, как Боден и Гоббс. Способность правителей вы-

зывать страх у других, разумеется, использовалась также и в отношении их

(потенциальных) соперников. Те, кто готовили заговор с целью захвата или

паралича вооруженной власти, например путем coup d'tat или цареубийства,

обычно рисковали своими жизнями и опасались совершить задуманное. Что

было совсем неплохо и даже необходимо, советовал Макиавелли. Размышляя

об известном своей жестокостью Чезаре Борджиа, он открыто критиковал

совет Цицерона, что любовь в сравнении со страхом — куда более действен-

ное средство правления: «гораздо надежнее внушать страх, чем любовь».9

Демократии сводят к минимуму такой страх, с самого начала договариваясь

об отказе от насилия между правителями и их потенциальными соперниками

и противниками. Основание этого соглашения помогает объяснить то, что

можно было бы назвать «законом Дамокла». При дворе Дионисия, довольно

опасливого тирана Сиракуз, был льстивый придворный по имени Дамокл. Он

жаждал обладать такой же властью, как и его господин, поэтому Дионисий ре-

шил преподать ему урок, пригласив Дамокла побыть главным на роскошном

монаршем пире. Облаченный в пышное одеяние, Дамокл был весьма польщен

и исполнял свою роль удивительно хорошо, пока не обнаружил, что над его бо-

гатым золотым троном на конском волосе висит огромный меч. Глупый при-

дворный, ставший на время правителем, в ужасе закричал. Он усвоил урок, что

те, кто правят при помощи страха, сами могут умереть от него и что поэтому

им лучше посоветовать найти для правления иные средства, чем страх. В демо-

кратических странах это правило становится основным законом: они чтят «за-

кон Дамокла», вырабатывая согласие между теми, кто правит, и теми, кем пра-

вят, относительно того, что угрозы насилия и правление при помощи страха

нелегко обуздать, что никто не находится в безопасности и что, следователь-

но, такие угрозы не должны использоваться правительством или оппозицией.

2. Гражданское общество.

Традиционные представления о демократии

и страхе предполагают, что в демократических государствах страх также на-

чинает реже использоваться в качестве оружия, которым обладают правя-

щие круги, вследствие институционализации границ действия политической

власти в форме гражданского общества. Историческое открытие в Европе

в начале Нового времени пространств ненасилия, называемых граждански-

ми обществами, оказалось внутренне противоречивым и потому весьма из-

менчивым — но от того не менее важным — процессом.10 Возникновение этих

обществ стало возможным в результате вытеснения или «вычищения» основ-

ных средств насилия из повседневной жизни и их сосредоточения в обезли-

ченном виде в руках аппаратов подавления имперских или территориальных

органов власти. Поскольку собственность на средства насилия перешла из

негосударственной сферы в сферу государственную (этот процесс всегда был

и до сих пор остается весьма спорным11), гражданские общества стали уязви-

мыми для постоянных армий и сил полиции, которые могли преследовать их

внутри государства или время от времени призывать их к убийству внешних

врагов в войнах между хорошо вооруженными государствами.

Гражданские общества, которым удалось выжить и которые процветают се-

годня, все же способствовали сохранению важной свободы: свободы людей

жить без повседневного страха насильственной смерти от рук других людей.

Современные гражданские общества, как правило, превращают потенциаль-

ных врагов в «чужаков», чуждость которых, по замечанию Зиммеля, происте-

кает из их одновременной отдаленности и близости к окружающим их другим

людям.12 Но в современных гражданских обществах чужаки имеются в изоби-

лии, а дикие наклонности и необузданная ненависть, уничтожающие все, что

кажется враждебным, становятся редкостью. Члены гражданского общества

научились подавлять или сублимировать свои агрессивные импульсы, незави-

симо от того, на что они направлены — на правительства или на точно таких

же граждан. Они обнаруживают поразительную выдержку, даже перед лицом

враждебности. Кажется, будто они руководствуются внутренним голосом, пре-

достерегающим их от причинения насилия другим людям, которые вызывают

у них раздражение или представляют для них угрозу. Социальные пространст-

ва, объединяющие индивидов, становятся все более ненасильственными,

а «соблюдение приличий» превращается в долгожданную норму. Конечно, су-

ществует множество тенденций, действующих в противоположном направле-

нии, но способность гражданских обществ обходиться без насилия означает,

что «другой», например, фигура чужака или незнакомца, в принципе может

быть принят — даже радушно встречен — без страха. Инаковость не считается

помехой или неудобством, которое со временем будет устранено либо путем

насильственного исключения, либо путем стирания ее особых черт. Говоря

языком Эммануэля Левинаса, в рамках гражданского общества субъект, дейст-

вующий самостоятельно или вместе с другими людьми, не находится ни «у се-

бя дома» [chez soi], ни «в себе» [en soi]. И, конечно, инаковость не существует

(как утверждает ЖанПоль Сартр в своей работе «Бытие и ничто») «для себя»

[pour soi]. Скорее предполагается, что она существует в близости к другим, что

она образуется при помощи и в виде ее предъявления им, что, следовательно, она

может ненасильственным образом сообщаться с ними посредством «бесстраш-

ного раскрытия себя в откровенности, в выходе из замкнутости и сбрасывании

всех покровов, в обнажении травм, в ранимости».13 Homo civilis понимается как

заложник других людей. Открытость перед ними — основа его существования.

Он понимает, что он — другой для других людей и что, следовательно, ответст-

венность за них не является ни случайностью, ни знаком его «естественной»

любви или «естественной» доброжелательности к ним. Homo civilis, напротив,

понимает нечто, что одновременно является более сущностным и более слу-

чайным: что почтительность — это выражение временной и пространственной

взаимозависимости, что только вследствие «пребывания в положении залож-

ника в этом мире возможны сострадание, сочувствие, прощение и близость —

и даже самая малость, даже простое «После Вас, сударь»».14

3. Публичность.

Существующие демократии действуют сегодня в рамках

глобальной системы средств массовой информации. Согласно традиционной

теории, эти средства массовой информации изменяют характер страха, испы-

тываемого членами гражданских обществ, публично рассказывая о нем и со-

кращая тем самым количество подлинных страхов, испытываемых ими. С мо-

мента возникновения печати в начале Нового времени эти средства передачи

информации способствовали разоблачению деспотического потенциала пра-

вительственных учреждений, тем самым способствуя возникновению в обще-

стве убежденности в том, что страх не должен быть нормой, что правление

при помощи страха незаконно. Развитие общественного мнения в ненасиль-

ственных общественных сферах стало считаться орудием против парализую-

щего действия страха.15 Во многом схожий процесс способствовал образова-

нию гражданских обществ путем создания пространств, в рамках которых оп-

ределенные вещи можно было говорить и совершать без страха последствий,

и содействия публичному высказыванию неопределенных опасений и откры-

тых страхов их членов, которое, в отличие от страданий в одиночестве, мо-

жет способствовать избавлению других от страха. Исчезновение слухов, кото-

рые некогда играли роль основного канала распространения страха,16 было

одним из важнейших следствий возникновения средств массовой информа-

ции. Слухи передают страх при помощи формулировок, наподобие «люди го-

ворят», «я тут слышал» или «ходят слухи». Такие слухи не имеют определенно-

го содержания, и потому их трудно опровергнуть; их подают горячими,

то есть тотчас же пересказывают следующему слушателю. Слух — это цитата

с лазейкой; никогда не ясно, кого цитируют или кто его запустил.17 Напротив,

ненасильственные предположения и опровержения, споры и обсуждения, ко-

торые имеют место в публичной сфере, связаны с проверкой достоверности

и отслеживанием источника — «денатурализацией» и «десакрализацией» — по-

вседневных страхов.

Треугольник страха

Пока что привычное утверждение, что при демократии количество страхов

у своих граждан, как правило, уменьшается, а сами они становятся тривиаль-

ными, кажется правдоподобным, но следующий вопрос без труда обнаружи-

вает основную сложность при исследовании демократии и страха: проблема

определения самого страха. В сфере политики, помимо страха, без внимания

остаются еще несколько ключевых понятий. В отличие от сильнейших дис-

куссий по поводу других ключевых понятий, наподобие государства, демо-

кратии, власти, понятие страха обычно используется как самоочевидный

термин, как понятие, которое даже не заслуживает определения, потому что

считается, что все, испытавшие в своей жизни страх или слышавшие о нем

от других, знают, что это такое.18

Такое допущение («страх — это страх») явно ошибочно, как показывает

полемика в других академических областях, наподобие психологии, физио-

логической психологии и философии.19 Многое можно было бы сказать об

этой полемике и ее значимости для демократической теории, но сейчас не-

обходимо выборочно использовать ее материалы для нового объяснения фе-

номена страха, который понимается здесь как «идеальнотипическое» поня-

тие, которое способно прояснить наше понимание политической темы, дол-

гое время остававшейся в тени, а теперь требующей особого внимания.

Страх — это имя, которое необходимо дать особой разновидности психи-

ческого и телесного отреагирования отдельного человека или группы лю-

дей в треугольнике связанных между собой переживаний. Этот треугольник

переживаний, в котором страх возникает в определенное время и в опреде-

ленном месте, у людей — и вообще позвоночных20 — исторически изменчив.

Нет никаких сомнений в том, что с течением времени люди и звери прохо

дят — филогенетически — различные пороги страха; также в процессе онто-

генеза люди с младенчества могут развить — и развивают — свою способ-

ность преодолевать разного рода страхи; и, как прекрасно понимал Мон-

тескье, в различных политических системах обнаруживались совершенно

различные формы проявления страха. Однако феномен страха всегда воз-

никает в треугольнике социально и политически опосредованных пережи-

ваний. Углы этого треугольника обозначены (а) объективными обстоятель-

ствами, которые кажутся субъекту или группе субъектов угрожающими; (б)

телесными и психическими симптомами, вызванными объектом и пережи-

ваемыми в качестве таковых отдельным субъектом или группой; и (в) индии-

видуальными или групповыми отреагированиями, направленными против

объекта, который вызвал эти симптомы (см.: Рис. 1).

При таком рассмотрении, становится очевидно, что страх не является со-

стоянием, возникающим естественным образом, а скорее представляет собой

результат динамических отношений между людьми и социальнополитически-

ми обстоятельствами, в которых они находятся. При понимании страха как

особого переживания, которое возникает в пределах этого треугольника, его

отношение к схожим в общих чертах, но в целом отличным переживаниям

становятся очевидными. За пределами этого треугольника понятие страха

просто не применимо. Рассмотрим случай, когда субъект не обнаруживает

симптомов страха и не реагирует на угрожающие обстоятельства (солдат, ко-

торый тупо идет в бой под воздействием наркотиков или из долга), или слу-

чай, когда человек реагирует на угрожающие обстоятельства, но не обнаружи-

вает никаких симптомов страха, например, когда человек, не раздумывая, ре-

шает обойти стороной патруль, который кажется ему вражеским. В обоих слу-

чаях понятие страха неприменимо. При таком понимании страха как особой

совокупности переживаний, определяемой взаимодействием субъекта и объ-

угрожающие объективные

обстоятельства

субъективные симптомы

Рис. 1. Треугольник страха отреагирования

га — это не разновидность страха, скорее, она представляет собой некую воз-

бужденную реакцию на события, произошедшие в прошлом (сексуальное на-

силие со стороны родителя, столкновение со смертью лицом к лицу), или на

возможные будущие события, например, экзамен, который может завершить-

ся провалом, ядерный взрыв, вызванный «обычной аварией», или старение.

В каждом из этих случаев события, которые вызывают тревогу, находятся

в некоем отдалении, либо могут вообще не случиться в будущем. Разумеется,

тревога может перерасти в страх, но различие остается. В отличие от трево-

ги, страх присутствует здесь и сейчас. Он представляет собой субъективную

реакцию на наличные объективные обстоятельства. 21

Исходя из этого уточненного понятия страха, рассмотрим подробнее, что

>же происходит в этом треугольнике переживания, называемого страхом.

Субъективные симптомы . Обычно страх переживается в виде субъектив-

ных симптомов, которые принимают форму физиологических, психичес-

>ких и эмоциональных изменений. Группы вообще не могут переживать эти

изменения; конечно, группы могут начать чего-то бояться, но лишь потому,

что страх овладевает каждым (или большинством) отдельным членом.

Страх — это всегда в значительной степени личное переживание. 22 Его пси-

хические и эмоциональные составляющие приобретают более или менее

выраженную форму, как с точки зрения «глубины», с которой они пережива-

ются индивидом, так и с точки зрения скорости, с которой они возникают

и протекают. Переживание страха может быть поверхностным (когда он

воспринимается как нечто вторичное, переживается на расстоянии, выра-

жается в сочувствии к другим) или проникать глубоко внутрь, даже скрыва-

ясь в ночных сновидениях тех, чей сон он беспокоит. Переживание страха

может быть более или менее неожиданным. Страх может накапливаться по-

степенно, исподволь, хитростью заманивая жертву в свою ловушку. Или он

может внезапно напасть на человека, как грабитель, скрывающийся в темно-

те, и тогда его последствия становятся очевидными здесь и сейчас.

Страх — это диктатор времени, ибо во всех случаях поверхностных или

глубоких переживаний, протекающих быстро или медленно, кажется, что

время замедляет или даже останавливает свое течение, когда человек испы-

тывает страх. Так происходит потому, что тело погружается в иной мир.

Оно съеживается, становится слабее, уязвимее и тяжелее, оно словно напол-

няется холодной и тягучей влагой. Страх — это принудительное погружение

в бездонный океан. Тело застывает, а потом дрожит. Внешние голоса и зву-

ки становятся приглушенными, ненаправленными, а потом звенят в голове.

Начинает стучать в висках. Плечи сжимаются. Пересыхает во рту. Страх за-

стревает в горле, а затем превращается в некое подобие опухоли. Речь нару-

шается. Сердце начинает бешено биться, пальцы трястись, а руки дрожать.

Становится невозможно сконцентрироваться на чем-то ином, кроме страха.

Страх сужает сознание и наполняет его мыслями, которые проносятся с шу-

мом как летучие мыши. Кажется, что пульс появляется повсюду — в ногах,

в руках, в груди, на лице. Естественное дыхание затрудняется. Вскоре появ-

ляется удушье. Или кажется, что все останавливается, что нет ничего ни вну-

три, ни вовне, а есть только зияющая дыра в груди.

Объективные обстоятельства. Субъективные симптомы страха всегда пере-

живаются в какой-то определенной среде. Страх — это реакция субъекта на

объект или объекты, которые кажутся ему враждебными или опасными.

В действительности, похожие на страх симптомы могут возникать, хотя ни-

что не говорит о наличии обстоятельств, вызывающих страх. Когда человек

признает, что нет никаких (непосредственных) признаков опасности,

но все же говорит: «Я не боюсь чего-то конкретного. Я все время чувствую

нечто подобное», и оказывается не в состоянии избавиться от этого чувст-

ва, о нем можно сказать, что ему либо не известно значение слова «страх»,

либо он страдает от травмы, которую испытал когда-то в прошлом.

Во всех остальных случаях страх, испытываемый отдельными людьми

или группами, обычно возникает в угрожающих обстоятельствах, которые

либо уже имеют место здесь и сейчас, либо появятся в самом ближайшем бу-

дущем. Страх может быть вызван множеством объективных обстоятельств —

тяжело больной ребенок, неожиданный взрыв, увольнение, нападение гра-

бителя, дикий рев самолета над головой, телевизионные кадры с граждан-

скими самолетами, превращающимися в смертоносные ракеты. Во всяком

случае, эти обстоятельства воспринимаются отдельными людьми или груп-

пой как зловещие, опасные, страшные, возможно даже представляющие уг-

розу для жизни.

Направленные реакции. Переживаемый в виде симптомов, вызванных объ-

ективными обстоятельствами, страх обычно приводит к некой направлен-

ной реакции или отреагированию объекта, вызывающего страх. В крайних

случаях страх может оказывать на отдельных людей или группу разруши-

тельное воздействие. Страх не отстает от тех, кто боится, ни на шаг. Им не

удается избавиться от своих страхов, и происходит регресс к болезненным

симптомам, наподобие паники и смятения. Страх также может быть спрое-

цирован вовне, на других, принимая форму преследования, когда пережива-

ние страха заставляет субъекта с ненавистью смотреть на врага; иногда

страх при посредстве демагогических лидеров затем изливается на других —

как в ксенофобии — или с яростью уничтожает или ослабляет (убивает или

ранит) причину страха. Как правило, подобные реакции предсказать невоз-

можно, поскольку страх — это форма радикальной неизвестности. Когда те-

ло находится в таком непривычном и возбужденном состоянии, невозмож-

но сказать, что произойдет потом. Для человека, испытывающего страх, по-

следний кажется холодным взглядом с какой-то темной высоты. Он переста-

ет ощущать под собой опору и не знает, как себя вести. Начинает сосать под

ложечкой. Тот, кто испытывает страх, неожиданно может почувствовать

между ног влажное тепло. Обделаться от страха можно вполне буквально.

«Я», которое боится, — это осажденное «я». Отчаянное «я». Прикованное

к объекту, оно может застыть или безудержно трястись. «Я» может закри-

чать, спустившись назад темной высоты, на которую оно взобралось, за-

стыть на месте, убежать или броситься на землю.

Удивительным образом, у того, кто боится, от страха могут вырасти кры-

лья ( Timor addidit alas , согласно латинскому изречению), и он дерзко взлетит

над тем, что вызывает этот страх. Во многих руководствах по самосовершен-

ствованию читателям даются советы о том, как обратить свои страхи и не-

уверенность в решительные действия. 23 В них это называется «обузданием

страха», но, испытав влияние классических греческих и римских сочине-

ний, они повторяют все ту же мысль: страх может пробудить смелость, «вы-

нудить к праведности» (Аун Сан Су Чжи) 24 , а смелость в сложившейся ситуа-

ции может стать причиной творческих или отважных поступков, которые

в буквальном смысле будут неординарными. То, как именно это происходит,

в значительной степени зависит от контекста, но когда большое число лю-

дей утрачивает страх, треугольник страха обычно разрушается вследствие

катализа. Отдельные люди или группы отважно выбираются из болота стра-

ха, тем самым побуждая других последовать своему примеру. Такое избавле-

ние от страха — поступок всегда индивидуальный , хотя сам поступок может

в большей или меньшей степени отталкиваться от группы. Комментируя

рассказ Эдгара Алана По о трех рыбаках, угодивших в водоворот, Норберт

Элиас отмечает, что двое из них умерли оттого, что их парализовал страх,

тогда как тот, который остался в живых, сумел побороть свой страх, заме-

тив, что цилиндрические предметы затягиваются в водоворот не так быст-

ро, а затем прыгнув к бочонку, чтобы спастись. По мнению Элиаса, счастли-

во уцелевший «начал думать более хладнокровно; и отойдя в сторону, кон-

тролируя собственный страх, глядя на себя как бы со стороны, подобно шах-

матной фигуре, образующей комбинацию с другими фигурами на доске, он

сумел перенаправить свои мысли с себя на ту ситуацию, в которой он оказал-

ся... Символически представив в своем сознании структуру и направление

потока событий, он нашел путь к спасению». 25

В таком случае, иногда избавление от страха на индивидуальном уровне

оказывается групповым процессом, событием, одинаково поразительным

и зависимым от «правильных» отреагирований других. Подходящий при-

мер — октябрьская революция 2000 года в Сербии. 26 Вероятно, неожиданное

свержение ancien rйgime было бы невозможно без бесстрашных катализато-

ров, наподобие молодежной группы «Отпор», которая, несмотря на жесто-

кое подавление, всеми силами сопротивлялась «социоциду» (свертыванию

гражданского общества) и бросала режиму Милошевича открытый вызов

своими ненасильственными действиями, включавшими вывод граждан на

улицы больших и малых городов, проведение музыкальных концертов,

а также вывешивание в общественных местах транспарантов и раздачу лис-

товок с лозунгами, наподобие «Ему конец!», которые казались тогда фантас-

тическими. Их поступки были праведными в буквальном смысле слова. 27

Они чувствовали, что должны были взять на себя ответственность, вынести

которую могли лишь они одни. Их задачи не могли быть обыкновенными

или банальными. Они ощущали необходимость выйти за обычные рамки,

сделать то, что другие, будучи напуганными или чересчур себялюбивыми,

не желали или не стали бы делать в здравом уме. Как и все прежние правед-

ники, они, несмотря на страх, были особыми людьми. Они стремились совер-

шить невозможное, поэтому они и не ждали, что другие будут стремиться

к тому же, что и они. Но именно это и делало их праведниками: готовность

взять на себя ответственность за то, что они делать были не обязаны.

Страх, который пробуждает смелость и стремление к свободе, — это всего

лишь одна из разновидностей отреагирования страха. Возможность избавить-

ся от него, столкнувшись с источником этого страха, действительно может

вызвать воодушевление. Стремление привлечь все внутренние и внешние ре-

сурсы для того, чтобы воспитать привычку сопротивляться влиянию страха

на свои поступки, может укрепить мужество отдельного человека. А возмож-

ность объединяться с другими людям для совместного противодействия уду-

шающим миазмам страха представляет собой форму уполномочивания. Пре-

одоление страха может, конечно же, придать людям уверенность в своих си-

лах, как это обычно и происходит в процессе онтогенеза и в определенный

волшебный момент в начале каждой революции (как подчеркивается в пре-

красном исследовании Рышарда Капусцинского, посвященном свержению

режима Пехлеви 28 ). Тем не менее, страх не следует возвеличивать, считая его

чем-то вроде необходимого условия отважного поступка, предпосылкой демо-

кратической свободы. Для этого есть две основные причины.

Во-первых, отреагирования, вызванные страхом, могут пагубным обра-

зом повлиять на свободу и достоинство — подчас даже жизнь — других людей.

Страх способен повлечь за собой антидемократические настроения и резуль-

таты. Соглашения, заключаемые на основе страха, которые были описаны

и оправданны в трактате Томаса Гоббса «О политическом теле» и других его

сочинениях, можно считать разновидностью боязливой реакции отдельных

людей и групп, завершающейся их собственным подчинением. 29 Еще одним

примером возможных антидемократических следствий страха служат по-

пытки тех, кто испытывают страх, спроецировать свои страхи на других, на-

пример в форме ненависти к иностранцам или националистической спеси.

Есть и вторая причина того, почему страх не следует превозносить в ка-

честве источника мужественной свободы. При переживании страха всегда

имеют место мгновения, которые кажутся бесконечно долгими, когда чело-

век боится, что ему не удастся отреагировать, или не предпринимает ника-

ких действий, чтобы защититься, например, тогда, когда человек бледнеет,

его бросает в пот, он начитает кричать и т.д., а потом он говорит, что «шиб-

ко испугался» или «врос в землю». Такое бездействие, конечно же, можно —

вполне обоснованно — считать разновидностью реакции, хотя она очень не-

значительна и непроизвольна, способствующей осознанию того, что

страх — это вовсе не друг свободы. Всякий страх — это неволя, гласит старая

итальянская и английская пословица. 30 Страх — это вор. Он крадет у субъек-

та его способность действовать вместе с другими или вопреки другим. Он

оставляет его потрясенным, а иногда наносит ему неисцелимую травму.

И когда над большим числом людей сгущаются тучи страха, никакое солнце

не способно осветить гражданское общество. Страх иссушает его живитель-

ные силы и соки и выворачивает наизнанку институты политического пред-

ставительства. Страх пожирает душу демократии.

Страх как общественная проблема

Итак, обратимся к следующему вопросу: действительно ли демократии, пони-

маемые как динамические системы ответственной перед обществом власти,

содержат в себе механизмы «приватизации», а следовательно, и ослабления

или даже искоренения страхов, угрожающих социальным и политическим

свободам, которые составляют источник жизненной силы демократии? Что-

бы ответить на этот вопрос, необходимы свежие мысли и суждения, хотя бы

потому, что тезис о том, что демократии «приватизируют» страх, весьма уяз-

вим. Более глубокое представление о страхе и демократии предполагает, что

тезис этот слишком прост и несколько ограничен. Гораздо большего внима-

ния требуют также некоторые вышеназванные противоположные тенденции

в государственных органах, гражданских обществах и средствах массовой ин-

формации. Такие противоположные тенденции, по всей вероятности, обус-

ловливают не только то, что страхи не преодолеваются демократией, но и то,

что страх представляет собой постоянную общественную проблему — одновре-

менно потенциальную и действительную — существующих демократий.

Война. Рассмотрим проблему войны: в сфере правительственных учреж-

дений страхи граждан, вызванные войной и слухами о войне, нисколько не

исчезают. И хотя демократии обычно не ведут войн друг против друга, 31 это

не означает, что война каким-то образом забыта или исчезла с горизонта на-

шего опыта. В наше время в обществе господствует представление о необхо-

димости минимизации человеческих потерь во время войны. Опора на на-

дежные компьютеризованные воздушные бомбардировки как на предпочти-

тельное средство военного вмешательства и рост «пост-героических» пред-

ставлений о войне влекут за собой нежелание мужчин и женщин размахи-

вать флагами, надевать военную форму и участвовать в войнах. Исходя из

этого, некоторые ученые сделали вывод о том, что мир разделен на две час-

ти: зону насильственной анархии, которая охвачена войнами и где правят

полевые командиры и царят беззаконие, репрессии и голод; и «безопасное

сообщество» миролюбивых преуспевающих демократий, в которых вызыва-

емый войной страх исчезает. 32

Такой вывод может показаться обнадеживающим, но, как недвусмыслен-

но показали недавние события, он по своей сути ошибочен. Так называемая

демократическая зона мира не в состоянии избавиться от проблемы страха,

вызванного войной, и не только потому, что наркоторговля и глобализован-

ное производство вооружений тесно связаны с судьбой тех зон, где не пре-

кращаются войны. Дело в том, что общественность призывает к осуществле-

нию военного вмешательства везде, где нарушаются права человека, где

страдают от чумы негосударственного насилия и варварских войн, разжига-

емых торговцами оружием, полевыми командирами, бандитами, вооружен-

ными сектами и повстанческими армиями. Страх войны сквозит в газетных

заголовках. То же относится и к росту глобальной системы средств массовой

информации, редактора которых часто показывают войну и зверства в соот-

ветствии с правилом: «Если есть кровь, значит пройдет «на ура»». Кроме

того, нерешенной остается проблема того, какую роль будут играть в миро-

вой системе государства, обладающие ядерным оружием в эпоху после окон-

чания «холодной войны». В этой системе господствуют Соединенные Шта-

ты, единственная мировая сверхдержава, которая может лавировать, опира-

ясь на свои ядерные вооружения. Постоянно лавируя, Соединенные Штаты

ведут активную деятельность в ряде регионов, но их действия осложняются

тем обстоятельством, что им приходится теперь сосуществовать и мирно со-

трудничать с четырьмя великими державами, три из которых — ядерные: Ев-

ропа, Китай, Россия и Япония. Геометрия такого мироустройства заметно

отличается от застывшего состояния времен «холодной войны», когда (со-

гласно формуле Раймона Арона) демократические государства жили по пра-

вилу: «мир невозможен, война маловероятна». После краха биполярного

противостояния правило изменилось. Ничто не говорит о завершении по-

слеядерной эпохи и избавлении от страха аварии ядерного реактора или

ядерной войны, которые принесли бы с собой завершение этой эпохи. Се-

годня, по выражению Пьера Хаснера, мир стал чуть менее невозможным,

а война чуть менее невероятной, главным образом потому, что во всем мире

установилась непредсказуемая анархия. 34 Вероятность ядерного апокалип-

сиса, в ходе которого Земля и населяющие ее народы превратятся в пыль,

может, уменьшилась, однако возможность возникновения крупных войн,

в том числе и с использованием оружия с ядерными боеголовками в кон-

фликтах, возникающих на локальном уровне, по-прежнему сохраняется.

Во время войн теперь обычно используют снаряды с обедненным ураном.

Ядерного оружия предостаточно на складах Соединенных Штатов и Рос-

сийской Федерации, которые имеют примерно по 7.000 ядерных боеголо-

вок. 35 И, вопреки Договору о противоракетной обороне 1972 года, ядерное

оружие, как можно увидеть на примере гонки ядерных вооружений между

Пакистаном и Индией и между Израилем и арабскими странами, распрост-

раняется все шире, несмотря на все прежние соглашения о правилах ядер-

ного противостояния и то обстоятельство (обнаружившееся в так называе-

мой Национальной системе противоракетной обороны, создание которой

затеяла администрация Буша), что проблема ядерного оружия теперь тесно

Сбои гражданского общества

Последовательно реалистические объяснения ослабления страха в совре-

менных гражданских обществах должны учитывать существование тенден-

ций, ослабляющих сами гражданские общества, а также меры, необходимые

для преодоления таких тенденций. Беспокойный (подходящее слово, ис-

пользованное Гегелем для описания своеобразия современных обществ) ха-

рактер гражданских обществ служит помехой для естественных тенденций,

направленных на установление социального равновесия, а социальные узы,

возникшие в результате конфликтов, ими вызванных, не гарантируют из-

бавления граждан от чувства страха. Гражданские общества структурируют-

ся динамическим комплексом организующих принципов и институциональ-

ных форм, которые дезориентируют участников, создают риски и ставят пе-

ред трудным выбором. Возникающая в результате тревога, по замечанию

Франца Ноймана, 36 служит той почвой, на которой произрастают различ-

ные страхи. Еще один пример — дезорганизующее воздействие процессов

товарного производства и обмена, связанного с рыночной экономикой.

Свобода вкладывать и забирать капитал вызывает известные симптомы: на-

пример, периоды творческого разрушения, связанного с техническими нов-

шествами; приток капитала и сверхспекуляцию, сопровождаемые спадами;

периодическую безработицу и излишек рабочей силы. Возникающие в ре-

зультате стрессы и перенапряжение могут вызвать и действительно вызыва-

ют подлинные страхи — страх лишиться средств к существованию (у рабо-

чих) или собственных штанов (у собственника капитала или того, кто им

распоряжается). В той степени, в которой рыночные экономики вплетают-

ся и включаются в глобальную экономику, такие страхи приобретают миро-

вые масштабы. Они состоят из бесконечных экологических катаклизмов,

причиной которых служат рыночные экономики, работающие на ископае-

мом топливе. Причем на первом месте здесь стоят Соединенные Штаты,

жители которых сейчас потребляют в 50—100 раз больше энергии, чем жи-

тели Бангладеш. За прошлое столетие такие экономики потребили в десять

раз больше энергии, чем их предшественники за тысячу лет до 1900 года. 37

Страхи также произрастают из склонности гражданского общества созда-

вать внутреннюю неопределенность и порождать противоречия между со-

ставляющими его отдельными людьми и группами. Такова отправная точка

так называемых коммунитаристских критиков гражданского общества. Опла-

кивая утрату воображаемых устойчивых сообществ прошлого и страдая от со-

стояния, которое можно было бы назвать Gesellschaftsangst , они мечтают о том,

чтобы сшить воедино разорванные кусочки морали синей нитью Политичес-

кого Сообщества. Что невозможно сделать, не разрушив при этом самого

гражданского общества, но тот акцент, который они делают на его дезоргани-

зующих следствиях, а также и беспокойство, которое они вызывают, хотя

и в преувеличенном виде, свидетельствуют о том, что гражданские общества

порождают страх в значительных количествах. Действительно, они выраба-

тывают средства (искусство вежливости и доброжелательного отношения,

способность уходить от конфликтов, шутить, договариваться и достигать вза-

имовыгодных компромиссов), которые помогают улаживать противоречия

и успокаивать вызываемые ими страхи. Можно также привести веские дово-

ды в пользу той точки зрения, что конфликт — это важнейший фактор социа-

лизации и что гражданские общества выигрывают от накопления опыта сво-

их социальных конфликтов, особенно тех, которые не несут большой угрозы

или «проходят бесследно». 38 Разумеется, на практике различие между кон-

фликтом, который несет большую угрозу, и конфликтом, который таковой уг-

розы не несет, само по себе оказывается весьма спорным для участвующих

в этом конфликте сторон и представляет собой серьезный камень преткнове-

ния: гражданские общества пробуждают в своем воображении страхи относи-

тельно того, что совершили, совершают или могут совершить другие, страхи,

которые подчас доходят до того, что сами члены гражданских обществ в раз-

личной степени — от самой умеренной до самой острой — оказываются напу-

ганными. Тревожным симптомом в сегодняшнем Европейском союзе служит

обеспокоенность вопросами национальной идентичности и вспышками ксе-

нофобии, в основе которых лежат дикие фантазии о «поглощении» «чужака-

ми» или то, что немцы называют Uberfremdungsangst . Проявления могут быть

более резкими или более мягкими, но чаще всего слышны разговоры в духе:

«А что, итальянский ресторанчик через дорогу от вас закрылся?» «Да, теперь

в нем заправляют китайцы». «О нет, опять!» 39

Средства массовой информации и зачарованность страхом

Ни одно объяснение проблематики страха и демократии не может быть

вполне убедительным без рассмотрения того, каким образом современные

средства массовой информации зачаровывают свои аудитории историями,

которые не просто рассказывают о страхах, но и вызывают их. Почему, на-

чиная с кладбищенских поэтов и первых омерзительных историй из буль-

варной прессы, через Дракулу, фильмы Альфреда Хичкока и романы Стиве-

на Кинга, миллионы людей столько времени тратят на то, чтобы сознатель-

но пугать самих себя, испытывая тайное удовольствие от того, что по телу

побежали мурашки? Почему средства массовой информации современных

демократических государств беззастенчиво используют возможность при-

влечь к себе публику тем, что должно заставить ее кричать?

Найти убедительные ответы на эти вопросы не легко, хотя один из вари-

антов ответа заключается в рассмотрении того, каким образом страх связан

с опытом смерти. Вся западная история рассуждений о страхе и политике,

начиная с Фукидида, может рассматриваться в «экзистенциальных» терми-

нах, как подмножество более общих, глубоко личных реакций на то неизбеж-

ное обстоятельство, что все мы обречены умереть. Смерть всегда захватыва-

ет и увлекает людей, независимо от того, известно ли им об этом и согласны

ли они с этим. Интерес появляется в раннем возрасте, когда смерть вызыва-

ет стойкое любопытство, но чаще всего она подпадает под табу, навязанные

взрослыми. С функциональной точки зрения, взрослые люди, а также боль-

шие и малые группы, справляются со смертью при помощи множества стра-

тегий, которые зачастую приводят к непредсказуемым результатам. Они мо-

гут впадать в меланхолию, смиренно вздыхать или отчаиваться, они начина-

ют всерьез относиться к важнейшим жизненным вопросам, тем самым зара-

батывая себе репутацию людей, способных испортить другим удовольствие.

Другие же, озабоченные идеей и неизбежностью смерти, ищут религию, ко-

торая несет утешение, ставя смерть на свое место, а иногда даже (например,

в случае «христианской науки») открыто отрицая ее. Безусловно, существуют

более простые способы забывания смерти. Возвеличивание мертвых в теп-

лых воспоминаниях и «значительные усилия, направленные на отрицание

смерти» 40 путем наложения на нее табу, — вот лишь два примера из множест-

ва способов, при помощи которых живым на время удается смириться с неиз-

бежностью смерти. Они живут, убежденные в собственном бессмертии.

Хорошо известно, что попытка отделаться от смерти чревата определенны-

ми последствиями. Людям обычно приходится расплачиваться за ее отрица-

ние. Иногда цена оказывается высокой и принимает форму серьезных симпто-

мов, например, приступов депрессии и психосоматических заболеваний.

Но чаще бывает, что люди испытывают — иногда очень остро — то, что Фрейд

назвал жутким ( das Unheimliche ), а именно — чувство зачарованности зловещим,

темным, странным. Когда они попадают в логовище жуткого, как будто против

своей воли, они напоминают детей, которые боятся темноты, но все же не мо-

гут оторвать от нее взгляда. Убедившись, что непосредственная угроза их жиз-

ни отсутствует, они проявляют весьма серьезный интерес к смерти.

Независимо от того, является ли «смерть целью всей жизни» и страдают

ли люди от тайного желания умереть, 41 нам нет нужды останавливаться на

этом. Суть заключается в следующем: поскольку осознанный страх смерти

не позволил бы людям вести обычную повседневную жизнь, они его вытес-

няют. Такое вытеснение, в свою очередь, вызывает напряжение, которое во

избежание чрезмерного его накопления время от времени выходит через

предохранительный клапан. 42 Что-то от этого есть в старом анекдоте о чело-

веке, который настолько боялся смерти, что сам себя же и убил. Иными сло-

вами, при демократии случается, что люди сами испуганно тянутся к смер-

ти, чтобы быстрее вырваться из ее объятий. При демократии такие страхи

больше не проецируются на воображаемые «силы» природы; религиозные

институты утрачивают свою монополию на сообщение с жутким при помо-

щи священных образов, приковывающих внимание верующих к образам жи-

вого Бога, который предстает в облике некоего ужасного божества, способ-

ного прогневаться на жалких людишек. Следовательно, современный опыт

жуткого, как правило, оказывается «бездомным». Вернемся к средствам мас-

совой информации: успешное создание и сохранение ими своих аудиторий

отчасти связано с их способностью создавать такие места, которые позволя-

ют людям фиксировать свои символические представления об умирании

и смерти. Средства массовой информации позволяют людям, которые слов-

но одержимы волнующей картиной, наподобие той, где Дюрер изобразил

Смерть в виде незваной гостьи, упрямо преследующей свою жертву, удовле-

творять таким образом свой страх смерти.

Демократизация страха

В современных демократических странах индустрия страха (беспрестан-

ное распространение средствами массовой информации образов и исто-

рий о страхе) широко критикуется за преувеличение масштабов и глубины

тяжких преступлений и иных личных и групповых несчастий. 43 Она обви-

няется в провоцировании страхов у других людей, подчас высказывая столь

расплывчатые суждения о «реальности», что люди начинают излишне па-

никовать, полагая, что они живут в некоей последней современной разно-

видности беззаконного состояния природы, описанного Томасом Гоббсом.

Подстегиваемые рейтингами, средства массовой информации превращают

страх в товар. Они заваливают свою аудиторию историями об одержимых

убийствами au pairs , массовых убийцах детей, учителях-педофилах и беспо-

щадных вирусах-убийцах. Отсюда вытекает соответствующая — антидемо-

кратическая — вера в гоббсовские решения или в то, что принято таковыми

называть. Те, кто испытывает страх, находят отдушину в разговорах о рос-

те преступности и ее причинах; они ежатся под защитой страховых поли-

сов, охранных сигнализаций и замкнутых сообществ, готовых дать «воору-

женный отпор».

Репрессивные формы закона и порядка вполне могут возникать у граж-

дан, испытывающих страх, хотя политика страха — это дикая лошадь, спо-

собная удивлять самыми невероятными прыжками. Можно привести пре-

красный довод в пользу того, что диалектика коммерциализации страха

в кино, на телевидении и в музыке заслуживает большего внимания, по-

скольку в долгосрочной перспективе она приводит к перемещению страхов,

внутренне переживаемых человеком, в общественную сферу. В результате,

обществу становится известно о тех, кто испытывают страх, и о том, что

представляют собой эти страхи. Страхи, однажды испытанные жертвами

бандитов, растлителей малолетних или насильников, суть сравнительно не-

давние примеры этой тенденции. Определяя эти страхи и позволяя тем, кто

их испытывают, высказаться публично, средства массовой информации до-

водят до сознания граждан то, что эти страхи представляют собой обществен$

ную проблему, для решения которой в принципе могут и должны быть най-

дены общественные средства.

Такое длительное превращение страха в общественную проблему, конеч-

но же, предполагает существование множества самых различных исключе-

ний, но его жизненно важное значение можно оценить, поместив его в бо-

лее широкий исторический контекст. До восемнадцатого века — до появле-

ния первопроходческих идей Монтескье — страх считался печальной необ-

ходимостью в человеческих отношениях. И хотя существовала традиция

стенаний по поводу чрезмерной власти и безумия, порождаемого страхом,

все же считалось, что страх является неотъемлемой составляющей природы

человека. Страх представлялся липкой паутиной, которую плетут боги,

столь же естественной и неизбежной, как гром и молния, составляющей че-

ловеческого бытия — так полагал сам Фукидид, связывая страх со стремлени-

ем человека к безопасности, славе и материальному богатству. 44

В восемнадцатом веке такое представление о неизбежности страха нача-

ло рушиться. Разразилась затяжная революция в понимании страха. Итак,

страх получил множество имен, а затем стал исследоваться авторами, кото-

рые проводили различие между его причинами и поводами. Внимательно

изучались его истоки в плотно переплетенной ткани психической, социаль-

ной и политической жизни. Более того, появилась возможность — по край-

ней мере, так думали эти авторы — преодоления страха и его парализующих

последствий, причем не просто путем его успокоения или ослабления, на-

пример, посредство религиозной веры. Страх стал считаться исключитель-

но человеческой проблемой, решаемой при помощи исключительно чело-

веческих средств. Некоторые авторы даже рассматривали эту тему в полити-

ческом отношении, иногда даже с радикальных позиций, например, утверж-

дая, что определенный тип политической системы (демократическая рес-

публика) представляет собой своеобразную «школу смелости» (Ферреро) и,

следовательно, лучшее противоядие от страхов, которые лишают граждан

способности поступать самостоятельно.

После того, как страхи, некогда переживавшиеся внутри, стали считать-

ся общественной проблемой, возникла основа для понимания страха как

обусловленной, как политической проблемы. Такое длительное превращение

может быть названо «демократизацией» страха, но не в том смысле, что

у всех появилась возможность осуществления своего права на страх или обя-

занность бояться, а в том смысле, что страх, особенно в его обессиливаю-

щих и антидемократических формах, перестает казаться «естественным»

и начинает пониматься как обусловленное человеческое переживание, как об-

щественно излечимое явление, как политическая проблема, для решения кото-

рой могут быть найдены политические средства. Важным шагом на пути

к современной демократизации страха стала его классификация. Частично

в подражание методам, впервые предложенным Линнеем, среди исследова-

телей страха появилась мода на придумывание новых слов. В первой четвер-

ти девятнадцатого века суффикс — фобия (от греческого phobeio , означающего

«я боюсь» и «я обращен в бегство») стал широко использоваться в медицин-

ской и психологической литературе, причем настолько широко, что такие

люди, как Бенджамин Раш, шутки ради предлагали новые термины, наподо-

бие «ромовой фобии» («очень редкое душевное расстройство»), «церков-

ной фобии» и «фобии докторов». 45 Не столь забавное изобретение Карлом

Вестфалем термина агорафобия заострило внимание на случаях болезнен-

ного страха открытых пространств. 46 Другие впервые заговорили о таких

страхах как фотофобия (боязнь и избегание света), гидрофобия (водобоязнь,

ранее называвшаяся фободипсией , боязнь употребления жидкостей) и ксенофо --

бия , боязнь и стремление избегать чужаков и незнакомцев. Накануне первой

мировой войны одним авторитетным автором было отмечено одновремен-

ное употребление 136 различных неологизмов с суффиксом — фобия . 47 Но-

вый и постоянно растущий словарь для описания и анализа страха, несо-

мненно, способствовал повышению «мастерства» и клинического «автори-

тета» его исследователей. Одновременно были заложены основы представ-

ления о том, что страхи могут быть названы и классифицированы, а их эти-

ология — публично объяснена. Ранние суждения Фрейда о зоофобиях у де-

тей (боязни лошадей у «маленького Ганса» и боязни волков у молодого рус-

ского, известного под именем «человек-волк») 48 способствовали укрепле-

нию этой тенденции. Страх не считался ни естественным следствием рож-

дения (как утверждал Ранк), ни проявлением врожденной способности (как

предполагал Эрнест Джонс), ни болезнью. 49 Подобные страхи указывали на

существование вытесненных страхов и желаний, которые смещались под

воздействием «я», чтобы затем появиться в сознании вновь, но уже в иска-

женном виде. Принято считать, что такое искажение страхов возникает

вследствие попытки убежать от них, и в принципе от страхов можно изба-

виться путем саморефлексии и их обсуждения.

Современная озабоченность травмами (настолько сильные переживания

страха, что при помощи обычных средств человеку уже не удается с ними

справиться) способствует дельнейшему развитию процесса демократизации

страха. Многие исследования в отдельных областях психиатрии и психоана-

лиза отмечают, что от острого переживания страха страдают не только те,

кто пережили Шоа, ядерную бомбардировку, эмиграцию, тюремные лагеря

или тяжелые бои. Травмы обнаруживаются совсем близко, иногда даже слиш-

ком близко, чтобы можно было жить спокойно. Обычные симптомы того, что

раньше называли «военным неврозом» или «психической травмой, получен-

ной в ходе военных действий», а теперь называют посттравматическим стрес-

совым расстройством (симптомы, выражающиеся в эмоциональном обедне-

нии, ощущении беспомощности, гневе, тревоге, нарушениях сна, спонтанных

воспоминаниях, приступах паники, чрезмерной настороженности, мыслях

о самоубийстве, чувстве вины из-за того, что уцелел, самобичевании, боязни

утратить других, общей спутанности), часто встречаются и среди тех, кто бы-

ли напуганы до полусмерти, например, среди тех, кто пережили изнасилова-

ние и инцест. 50 Отдельным людям и группам, страдающим от острого страха,

не легко вырваться из его объятий. Страх живет в своих жертвах. Он не отсту-

пает от них ни на шаг. Несмотря на то, что они могут и не помнить ничего из

того, что с ними произошло, жертвы страха остаются тревожными. Все вы-

глядит так, словно то, что случилось с ними позднее, возвращает их к исход-

ным страхам. «Нормальная» жизнь в гражданском обществе уже не может

стать самой обычной. В нормальной жизни их преследуют причудливые стра-

хи, от которых, как они полагали, им удалось скрыться. Поэтому они испыты-

вают потребность засвидетельствовать, рассказать другим об ужасах, которые

они испытали — и таким образом мучительно возродить свою искалеченную

жизнь, прибегнув не к успокоительному, а к катарсису.

В попытке обозначить страхи, присвоить им названия, рассказать о них

и позаботиться об их жертвах, настигнув преступников и предав их законно-

му суду, есть нечто положительное, хотя и незавершенное. Трудно понять,

занимаются ли сегодняшние демократии, подобно другим режимам, порож-

дением собственных страхов или же, напротив, путем публичной демонст-

рации низких последствий страха они воспитывают бесстрашие. Одно мож-

но сказать точно: несмотря на то, что современная политическая наука и по-

литическая философия так высоко парят над землей страха, обитатели ее

не остаются безучастными. Страх — это тема, которую невозможно игнори-

ровать или исчерпать, просто потому, что демократические государства спо-

собствуют осознанию обществом того обстоятельства, что те, кто игнориру-

ют страх, делают это на свой собственный риск.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1 Edward Alden and Sheila McNulty, ‘Fear and rumour leave America in grip of anxiety', Financial

Times Europe, 11 October 2001, p. 18; Paul Krugman, ‘Fear Itself', The New York Times, 30

September 2001.

2 Franz Neumann, ‘Anxiety and Politics', in The Democratic and Authoritarian State. Essays in Political and

Legal Theory (London 1964), pp. 270—300.

3 Монтескье Ш. Л. О духе законов. М., 1999.

4 См .: John Keane, ‘Despotism and Democracy. The Origins and Development of the Distinction

Between Civil Society and the State, 1750—1850', in John Keane (ed.), Civil Society and the State:

New European Perspectives (London and New York, 1988 [1998]), pp. 35—71.

5 Монтескье Ш.Л. О духе законов. С. 27.

6 См .: Alain Grosrichard, Structure du sйrail: la fiction du despotisme asiatique dans l'Occident classique (Paris 1979);

Chris Sparks, Montesquieu's Vision of Uncertainty and Modernity in Political Philosophy (London 1999).

7 Juan E. Corradi, Patricia Weiss Fagen and Manuel Antonio Garretуn (eds.), Fear at the Edge: State

Terror and Resistance in Latin America (Berkeley, Los Angeles and Oxford 1992).

8 Ibid, pp. 1—10, 267—292. Этот тезис прекрасно подытожен в статье: Norberto Lechner, ‘Some

People Die of Fear. Fear as a Political Problem', in ibid, pp. 33—34: «Демократия связана не только с
терпимостью; она связана с признанием другого в качестве такого же участника в построении
общего будущего. Демократический процесс, в отличие от авторитарного режима, позволяет нам
осознать, что будущее — это интерсубъективное предприятие. Инаковость другого — это, таким
образом, инаковость alter ego. Рассматриваемая с такой точки зрения, свобода другого, ее
непредсказуемость, перестает быть угрозой самотождественности; она служит условием саморазвития».

9 Макиавелли Н. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. Государь. М., 2002. С. 407.

10 См . классическую работу в этой области: Элиас Н. О процессе цивилизации. В 2х т. М. — СПб., 2001.

11 Janice E. Thomson, Mercenaries, Pirates, and Sovereigns. State$Building and Extraterritorial Violence in

Early Modern Europe (Princeton 1994).

12 Georg Simmel, «Der Fremde», in Soziologie (Munich and Leipzig, 1908), pp. 685—691.

13 Emmanuel Levinas, Autrement qu'кtre ou au$delа de l'essence (The Hague, 1974), pp. 82—83.

14 Ibid., p. 186.

15 См .: John Keane, «Liberty of the Press», in The Media and Democracy (Oxford and Cambridge, Ma.,

1991), pp. 2—50.

16 Ср.: слух — это «в равной степени подтверждение и разъяснение общего страха, и, кроме того, первый этап процесса отреагирования, который на время освобождает толпу от ее стра-

ха. Слух — это определение угрозы и прояснение ситуации, которая стала невыносимой»

(Jean Delumeau, La peur en Occident, XIVe$XVIIIe siиcles [Paris 1978], p. 247).

17 HansJoachim Neubauer, Fama: Eine Geschichte des Gerьchts (Berlin 1998).

18 Пример такого употребления понятия страха см.: Barry Buzan, People, States and Fear: An Agenda

for International Security Studies in the Post$Cold War Era (Boulder 1991).

19 Anthony Kenny, Action, Emotion and Will (London 1963), chapter 3.

21 Вариант такого различения между страхом (отреагированием конкретной внешней опаснос-

ти) и тревогой см.: Кьеркегор С. Страх и трепет . М., 1993. С. 161.

22 Проиллюстрируем эту мысль: одно из моих самых ранних детских воспоминаний — это страх,

который я испытывал каждый день, проходя по дороге в школу мимо огромной надписи бе-

лой краской на сером бетонном мосту: «Запретите бомбу». Будучи пятилетним мальчиком, я

не понимал, что означали те наспех написанные слова. Не понимала и моя старшая сестра,

которая помогала мне нести мой школьный портфель. Они просто вызывали у нас беспокой-

ство. Со временем это чувство никуда не исчезло. Оно еще сильнее врезалось в память, осо-

бенно после того, как мой во всех остальных отношениях физически крепкий отец перенес

ряд раковых опухолей, которые привели к его скоропостижной кончине в возрасте 63 лет.

Конечно, развитие раковых опухолей подчиняется сложной логике. В целом, причины рака

ничем не отличаются от причин эволюции: мутации. Рак — это главным образом вопрос ста-

тистического невезения. (Среди последних работ, лучше всего описывающих состояние зна-

ний о раке, см.: Mel Greaves, Cancer: The Evolutionary Legacy [Oxford and New York 2000]; Robert

Weinberg, One Renegade Cell: The Quest for the Origins of Cancer [London and New York, 1998]). Так

что он мог быть результатом случайного совпадения, злым ударом судьбы, но в конце 1950-х

годов, сразу же после завершения открытых британских ядерных испытаний на полигонах

Вумера и Маралинга в одном из штатов Южной Австралии мой отец был отправлен туда в ко-

мандировку федеральным правительственным учреждением, в котором заведовал складской

работой. Сын бедного безработного ирландского плотника, он совершенно спокойно отпра-

вился в командировку. Работа казалась здесь совершенно безопасной, и он прожил полгода

в городишке, располагавшемся в пустыне Вумера в 450 километрах от нашего дома. Он ни-

когда не упоминал о защитной спецодежде, и на фотографиях того времени он одет только

в шорты и ботинки. Полагаю, что это было обычным делом, особенно учитывая высокую

дневную температуру и упрямое невежество властей относительно возможных последствий

от соприкосновения с радиоактивной пылью и ее вдыхания. Первая раковая опухоль появи-

лась у него вскоре после возвращения с полигона Вумера. После его смерти не было прове-

дено никакого официального расследования. Никто из журналистов или политиков к нам не

приходил, и он был похоронен анонимно, даже не зная, что он мог бы стать специалистом

по статистике или что однажды он мог бы встретиться с активистами, написавшими те

страшные слова на мосту, который я каждый день пересекал по дороге в школу.

23 См ., напр.: Susan Jeffers, Feel the Fear and Do it Anyway (London 1991); Gavin de Becker, The Gift of

Fear (London 2000).

24 Aung San Suu Kyi, ‘Freedom from Fear [1991]', in Freedom from Fear and Other Writings (London and

New York 1995), p. 184.

25 Norbert Elias, «The Fisherman in the Maelstrom», in Involvement and Detachment (Oxford 1987), p. 46.

26 Dragica Vujadinovie-Milinkovie, «Degradation of Everyday Life, Destruction of Society and Civil

Society Suppression» , доклад, прочитанный в Университете Бредфорда, 25—26 марта 2000 го-

да; и моя беседа с Загой Голубович, Пераст, Черногория , 2 июля 2000 года.

27 См . замечания: Emmanuel Levinas, «Mourir pour…», in Entre nous: Essais sur le penser$а$l'autre (Paris

1991), pp. 228—229.

28 Ryszard Kapu ci?ski, Shah of Shahs (London 1986), pp. 109 111.

29 Thomas Hobbes, De Corpore Politico: or the Elements of Law, Moral and Politic , in William Molesworth

(ed.), The English Works of Thomas Hobbes of Malmesbury , volume 4 (London 1840), part 1, chapter

2, section 13, pp. 92—93.

30 James Sanford, The Garden of Pleasure: Contayinge most pleasante Tales… Done out of Italian into English

(London [?] 1573), p. 52.

31 R. J. Rummel, Understanding Conflict and War (Beverly Hills, Calif., 1975—81), volumes 1—5.

32 Max Singer and Aaron Wildavsky, The Real World Order: Zones of Peace/Zones of Turmoil (Chatham, N.J.,

1993).

33 См . об этом: John Kean, «The Long Century of Violence», in Reflections on Violence (London and

New York 1996)

34 См . заключительное интервью в: Pierre Hassner, La violence et la paix: De la bombe atomique au net$

toyage ethnique (Paris 1995): «В прошлом доктрина сдерживания отвечала гражданскому харак-

теру наших обществ: невидимая рука или абстрактный механизм заботились о нашей безо-

пасности, а мы об этом даже не задумывались. Но сегодня ядерная проблема больше не рас-

сматривается сама по себе, она неразрывно связана со всем остальным».

35 The Times (London), February 10, 2001, p. 16.

36 Franz Neumann, «Anxiety and Politics», in The Democratic and the Authoritarian State: Essays in

Political and Legal Theory (New York 1957), p. 271: «Современное общество производит фраг-

ментацию не только общественных функций, но и самого человека, который как бы держит

различные свои способности в различных ящичках (любовь, труд, отдых, культура), каким-

то образом объединяемые под действием некоего внешнего механизма, который остается

непонятым и непонятным».

37 J. R. McNeill, Something New Under the Sun. An Environmental History of the Twentieth$Century World

(London and New York 2000), pp. 14—17.

38 См .: Albert Hirschman, «Social Conflicts as Pillars of Democratic Market Society», Political Theory ,

22, 2 (1994), p. 56. Социализирующее воздействие конфликтов рассматривается в перво-

проходческой работе: Georg Simmel, «Der Streit», in Soziologie , op. cit .

39 Frank Pergande, «Der Sozialismus hat Erfolg gehabt», Frankfurter Allgemeine Zeitung , 262/45

(November 10 2001).

40 Hattie Rosenthal, «The Fear of Death as an Indispensable Factor in Psychotherapy», in Hendrik

M. Ruitenbeek (ed.), Death: Interpretations (New York 1969), pp. 169—170.

41 Фрейд З. По ту сторону принципа удовольствия // Фрейд З. Психология бессознательного . М., 1990.

42 G . Zilboorg, «Fear of Death», Psychoanalytic Quarterly, 12 (1943), p. 465; см. Также: Hattie

Rosenthal, «The Fear of Death as an Indispensable Factor in Psychotherapy», op. cit .

43 См ., напр.: Barry Glassner, The Culture of Fear. Why Americans Are Afraid of the Wrong Things (New York

1999).

44 См .: Milan Podunavac, Politics and Fear (в печати).

45 Цит. по: Karl Menninger et. al., The Vital Balance: The Life Processes in Mental Health and Illness (New

York 1963), особ. p. 444. См . также важные замечания в работе: Leopold Loewenfeld, Die psy$

chischen Zwangserscheinungen (Wiesbaden 1904), pp. 330—355.

46 Carl F. O. Westphal, «Die Agoraphobie: Eine neuropatische Erscheinung», Archiv fur Psychiatrie 3

(1871), pp. 138—161. Вестфаль описывает возбужденного пациента, который испытал страх

открытого пространства в Тиргартене, большом парке в Берлине, где не было жилых домов

или других строений. Пациент мог ходить по нему в компании других людей, но всякий раз,

когда он оказывался в похожих местах один, он страдал от таких серьезных симптомов, как

головная боль, сильное сердцебиение и дрожь.

47 G . Stanley Hall, «A Synthetic Genetic Study of Fear», American Journal of Psychology 25 (1914), pp.

149—200, 321—392.

48 Фрейд З. Анализ фобии пятилетнего мальчика // Фрейд З. Психология бессознательного . М., 1990;

Фрейд З. Случай Человека$Волка (Из истории одного детского невроза) // Человек$Волк и Зигмунд

Фрейд . [RTF bookmark start: p354][RTF bookmark end: p354]Киев, 1996.

49 См . критику Ранка в работе: Sigmund Freud, The Problem of Anxiety (New York 1936), chapter 10;

ср.: Ernest Jones, «The Pathology of Morbid Anxiety», (1911) in Papers on Psychoanalysis (London

4 th edition).

50 Хорошие обобщения этих тенденций можно сделать путем сопоставления следующих работ:

Report of the War Office Committee of Enquiry Into «Shell$Shock» (London 1922); the Veteran Admini-

stration publication, Selected Bibliography 2: Post$Traumatic Stress Disorder with Special Attention to

Vietnam Veterans , Revision 25 (Phoenix, VA Medical Center), January 16 1986; Charles R. Figley

(ed.), Stress Disorders Among Vietnam Veterans: Theory, Research and Treatment (New York 1978); Alice

Miller, Am Anfang war Erziehung (Frankfurt am Main 1980); Kali Tal, Worlds of Hurt. Reading the

Literatures of Trauma (Cambridge and New York 1996).

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел Политология