Кеннеди П. Вступая в двадцать первый век

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть вторая. Региональные импульсы

12. ЕВРОПА И БУДУЩЕЕ

На фоне тех проблем, которые стоят перед странами Центральной Азии и Северной Африки, положение членов Европейского сообщества (ЕС), ныне Европейского союза, сталкивающихся с глобальными тенденциями, должно казаться гораздо более благополучным. При наличии таких богатств, как капитал, инфраструктура и особенно научные и квалифицированные кадры, европейцы, имеющие один из самых высоких уровней жизни в мире, обладают многочисленными преимуществами по сравнению с борющимися за выживание народами Востока и Юга. Наряду с Японией и Северной Америкой ЕС стало одним из трех главных центров экономической, технологической и политической мощи в страдающем сегодня от фракционности мире. Несомненно, после окончания «холодной войны» перед ЕС стоит задача пересмотреть свою внешнюю и оборонительную политику и, главное, найти путь к дальнейшему сближению. Хотя это и трудно, но, по всей вероятности, возможно.
Однако далеко не ясно, смогут ли европейцы уберечь свой комфортный уровень жизни от воздействия мировых процессов. Сможет ли относительно богатое европейское общество обезопасить себя от демографических проблем, возникающих в других регионах, или от серьезных климатических изменений? Сможет ли ЕС справиться с тенденцией к глобализации, даже если оно и дальше будет интегрироваться? Сможет ли оно преодолеть разъединительные политические тенденции, растущее отторжение этнических соседей и недавних иммигрантов, новый трайбализм? В некоторых частях мира, как недавно заметил журналист Томас Фридман, роботы собирают роскошные автомобили. В других местах (Сараево) детей расстреливают из танков, потому что они принадлежат к другой культуре и религии. Последствия технологических перемен и исторических

302

антагонизмов «пересекают» национальные границы и ощущаются на больших расстояниях. То же самое справедливо и в отношении действия других транснациональных сил. И если маловероятно, что даже Япония останется привилегированным анклавом посреди моря мировых проблем, как могла бы Европа — гораздо более тесно связанная с неспокойными регионами и более раздробленная изнутри — рассчитывать остаться невредимой? И смогут ли политические лидеры континента решать проблемы «старой» повестки дня (НАТО и его будущее, Единая сельскохозяйственная политика) и одновременно реагировать на новые, менее изученные задачи?
Дать на эти вопросы ответ более трудно, поскольку в отличие от таких унифицированных стран, как Япония, Соединенные Штаты или Австралия, Европа в настоящее время пытается выработать для себя собственную конституционную форму, и этот процесс поглощает большую часть ее политической энергии. По крайней мере в этом смысле между политиками ЕС и государств бывшего СССР существует нечто общее. В то время как один регион борется за интеграцию, другие пытаются осилить дезинтеграцию. Ни тут, ни там у руководства не остается много времени на то, что им, несомненно, должно казаться менее срочными вопросами. По мнению политиков из Брюсселя и, возможно, всех тех двенадцати государств, которые в настоящее время входят в ЕС*, дебаты по поводу будущего европейского единства стоят впереди таких проблем, как глобальный рост населения, использование робототехники и «парниковый эффект».
И хотя проблемы европейской интеграции заслоняют эти более широкие глобальные тенденции, последние просто нельзя игнорировать. Таким образом, правительства и народы Европы должны одновременно ответить на два вызова: определить будущие контуры континента и среагировать (или не среагировать) на силы, несущие глобальные перемены. Поэтому название этой главы «Европа и будущее» имеет двойное значение, а именно;
а) какую организационную форму приобретет Европа, вступая в XXI в.?;
б) какой бы ни стала эта форма, как Европа справится с транснациональными изменениями, описанными в первой части этой книги?
__________________
* Германия, Франция, Италия, Нидерланды, Бельгия, Люксембург, Великобритания, Дания, Ирландия, Испания, Португалия, Греция.

303

Несмотря на то, что эти два вопроса о будущем Европы стоят как бы отдельно друг от друга, между ними существует прочная взаимосвязь. Если европейцы объединятся, то у них будет больше возможностей выработать общий подход к проблеме потепления глобального климата, иммиграции, отношений между Севером и Югом и безопасности. Объединенными усилиями они также смогут финансировать технологические проекты (например, «Эрбас»), которые превосходят финансовые возможности одной страны. Действительно, изменение стратегических балансов в мире, дифференциация экономического роста, подъем Восточной Азии, а также изменившееся положение сверхдержав после 1945 года всегда являлись доводом в пользу более тесного европейского сближения. От ранних проектов Жана Манне и Роббера Шумана до сегодняшних сторонников более тесного объединения ЕС мотив прост: если Европа хочет восстановить ту относительно важную роль, которую она играла в мире к 1900 г., она должна избегать войн между своими странами, гармонизировать пути экономического роста и разработать общую политику, включая внешнюю и военную. Несмотря на все приложенные до сих пор усилия, ни одному европейскому государству в отдельности не удалось вернуть себе прежнее влияние на мировой арене. Только за счет объединения они смогут создать союз европейских народов, более процветающий и, возможно, даже более сильный, чем какое-либо другое государство в мире2.
Пока что Европе предстоит еще пройти немалый путь к этой цели, хотя она и отошла далеко от своего раздробленного состояния образца 1945 г. Начиная с конца 40-х годов европейская оборона была завязана на НАТО, при том, что США обеспечивали ей поддержку и ядерными и обычными вооружениями для предотвращения нападения. В экономической сфере действует такая гибкая по структуре организация, как Европейская ассоциация свободной торговли (ЕАСТ), объединяющая главным образом небольшие нейтральные государства, занимающиеся свободной торговлей промышленными товарами. Гораздо большую роль играет, однако, само Европейское сообщество, которое обычно и имеют в виду аналитики, когда употребляют слово «Европа». Учрежденное по Римскому договору 1957г. для создания общего таможенного союза как основы для большего европейского объединения (в том числе и политического), ЕС имеет центральный исполнительный орган — Комиссию европейских сообществ, Европейский парламент (Европарламент) и даже Европейский

304

суд. Таким образом, оно обладает конституционным «скелетом» для создания федерального государства.
Однако ни одна из этих организаций не включает все европейские страны. Членами НАТО являются такие неевропейские государства, как Канада и США, но в него не входят (что понятно) нейтральные страны Европы. ЕАСТ была создана как альтернатива ЕС теми государствами, которые выступают против единой сельскохозяйственной, социальной и финансовой политики, не говоря уже о политико-конституционной интеграции. Роль ЕС возросла, а положение ЕАСТ непрочное. После того как была распущена Организация Варшавского договора, а будущее НАТО стало неясным, некоторые страны, входящие в ЕАСТ (Австрия, Швеция, Швейцария), решили пересмотреть прежнее представление, согласно которому членство в ЕС противоречит их нейтралитету. Один из выходов заключается в том, чтобы раздвинуть границы свободного рынка ЕС и включить в них все страны, входящие в ЕАСТ*, предварительная договоренность об этом была достигнута в октябре 1991 г., но против выступают «централисты», которые опасаются, что «неполное» членство станет дурным примером. В настоящее время с сочетанием членства в той или иной организации наблюдается путаница: Турция входит в НАТО, но не входит в ЕС (хотя она и подавала заявку), Ирландия входит в ЕС, но не является членом НАТО, Норвегия — член НАТО и все еще колеблется относительно принятого в 1972 г. на референдуме решения отклонить членство в ЕС. Произошедшие в Центральной Европе и в бывшем СССР перемены привели к тому, что некоторые из этих стран, в том числе и Россия, заявили о своем желании вступить в ЕС и даже в НАТО!
Несмотря на такие осложнения, Европа могла бы приобрести гораздо больший вес в международных делах. Несколько лет назад профессор Самюэль Хантингтон высказал предположение, что «жезл мирового лидера» в следующем веке может перейти от Америки не к Японии, или к Китаю, или к России, а к Европейской федерации:
«Европейское сообщество, если бы оно стало политически сплоченным, располагало бы таким населением, ресурсами, экономическим богатством, технологиями, реальной и потенциальной военной силой, которые бы позволили ему стать в двадцать первом веке самой значимой мировой силой.
__________________
* Это приведет к созданию рынка из 380 млн. потребителей, на долю которого придется 40% мировой торговли.

305

Япония специализировалась в области инвестиций, Соединенные Штаты ~ в области потребления, а Россия — в вооружениях. Европа же равномерно занималась всеми тремя. Она инвестирует меньшую часть от своего валового национального продукта, чем Япония, но большую, чем Соединенные Штаты, и, возможно, большую, чем Советский Союз. Она потребляет меньшую долю от своего национального продукта, чем Соединенные Штаты, но намного большую, чем Япония и Советский Союз. Расходы Европы на вооружения меньше, чем у Соединенных Штатов и Советского Союза, но больше, чем у Японии.
Можно также говорить и о европейской идеологии, сопоставимой по привлекательности с американской. Во всем мире у дверей американских консульств стоят очереди людей, желающих получить иммиграционные визы. В двери Европейского сообщества в Брюсселе стучатся страны, желающие стать его членами. Федерация, состоящая из демократических, богатых, социально разнообразных обществ со смешанной экономикой, стала бы мощной силой на мировой арене. Если следующее столетие не станет американским, то скорее всего оно будет европейским»3.
Эти заключения могут показаться читателю опрометчивыми, поскольку не учитываются старые распри в Европе и ее настоящие проблемы. Даже четверть века спустя после Римского договора ЕС остается, как писал один аналитик, «сплетением различных пограничных режимов, систем государственных субсидий отраслям промышленности, скрытого распределения контрактов в военном и в других ключевых государственных секторах экономики, национального регулирования стандартов в промышленности, авторского права, транспорта, банковского дела, страхования и предоставления медицинских сертификатов для ввоза товаров»4. Как, таким образом, ЕС покажет себя в более сложных и более важных условиях существования общих правил иммиграции, общей валюты и центрального банка, объединенных (или федеральных) вооруженных сил и совместной внешней и военной политики? Не будет ли утопией предположить, что двенадцать или пятнадцать стран, каждая из которых имеет свои традиции в качестве суверенного государства, превратятся в некие Соединенные Штаты Европы, на что когда-то надеялись первые федералисты? Не является ли более практичным осуществить умеренные реформы (например, привести в соответствие патенты, единицы веса и меры) и удовлетвориться существованием «мягкой» федерации народов, с прочными культурными связями и с более совместимой промышленной политикой, чем тратить силы на химеру превратить Европу в интегрированного политического

306

игрока мирового уровня? В конце концов, не будет ли для Европы уже довольно сложно избежать воздействия существующих трудностей?
Те, кто желает создания «сильной» Европы, хотя, возможно, и согласятся, что полное объединение невозможно в настоящее время, будут, однако, настаивать на острой необходимости экономического единства, так же как и выступать в защиту привычки думать и действовать политически как один субъект. В противоположность им те, кто предпочитает «слабый» организующий центр, выступают за создание расширенного общего рынка товаров и услуг и категорически против бюрократического контроля над бизнесом, искажений в Единой сельскохозяйственной политике, расходов по приведению в соответствие политики социального обеспечения, потери финансового суверенитета в результате введения общей валюты и создания европейского центрального банка, а также перехода парламентских и государственных функций власти к панъевропейским органам. Между этими полярными точками зрения находится ряд разнообразных средних позиций в зависимости от того, какое государство-член их выражает: одни хотят усиления полномочий Европейского парламента, другие — усиления влияния Совета министров ЕС; третьи выступают за интеграцию оборонной политики, некоторые боятся, что она подорвет НАТО, а некоторые хотят остаться нейтральными5. Даже те, кто выступает за интеграцию, руководствуются очень разными мотивами, начиная от итальянских автомобильных магнатов, мечтающих о едином рынке на континенте, до немецких интеллектуалов, жаждущих «встроить» свою недавно объединенную страну в европейские структуры6.
Любое определение возможностей интегрированной Европы потребует изучить не только последствия достигнутой договоренности об удалении всех внутренних барьеров для обмена товарами и услугами, но и таких, более противоречивых мер вроде введения общей валюты, расширения полномочий Европейского парламента и координации военной политики. Именно в этих областях и скрыты наибольшие возможности для трансформирования «Европы» во что-то очень отличное от сегодняшнего географического понятия и основной пласт препятствий к изменению существующей структуры континента, состоящего из наций-государств. Если эти препятствия будут преодолены, ЕС вполне может играть ту роль в международных делах, которую предназначают ей федерационисты; если же они не будут преодолены, она может остаться тем, чем один возмущенный

307

бельгийский министр назвал ее во время войны в Персидском заливе в 1991 г. — «экономическим гигантом, политическим карликом и военным червяком»7.
Хотя организации, способствующие развитию регионального сотрудничества, существуют и в других районах мира, ни одна из них не обладает таким торговым значением и не вызывает такого общественного и политического интереса, как ЕС. На его долю приходится одна треть мировой торговли. Его финансовые ресурсы, вместе взятые, огромны, поскольку здесь находятся многие крупнейшие банки, страховые и финансовые компании мира. Из десяти крупнейших торговых государств мира семь являются европейскими8. В таких отраслях промышленности, как автомобильная, фармацевтическая, станкостроительная и вообще производство машиностроительных товаров, страны ЕС, вместе взятые, производят больше, чем любая другая страна мира9. Пока не вступит полностью в действие Североамериканский блок свободной торговли, куда входят Мексика, Соединенные Штаты и Канада, Европа останется самым большим рынком в мире. Подстегиваемая японской и американской конкуренцией, она совершает большие вливания капиталов в производство таких высоких технологий, как аэрокосмическая, промышленное производство суперкомпьютеров, поездов на магнитной подушке и т.п. Вся эта промышленная и коммерческая деятельность поддерживается (и в свою очередь помогает им) бесчисленным множеством культурных центров, научно-исследовательских библиотек, научных центров, сотен университетов и миллионов выпускников колледжей и высококвалифицированных рабочих* .
Ресурсы Европы распределены, однако, между двадцатью шестью суверенными государствами, от Греции до Норвегии и от Финляндии до Португалии. Экономическая необходимость согласования тарифов, коммерческой деятельности, налогов, законодательства в области перевозок и связанной с этим деятельности просто огромна. Грузовому автомобилю, который может проехать 750 миль с севера на юг Великобритании за тридцать шесть часов, потребуется после пересечения Ла-Манша пятьдесят восемь часов, чтобы покрыть то же расстояние от Кале до Милана —
*
Конечно, в этом отношении существуют серьезные различия между такими странами, как Германия и Португалия. В 1984 г. в первой число специалистов в области НИОКР на миллион населения было в семь раз больше, чем в Португалии. Однако приводимые здесь данные касаются ЕС в целом.

308

из-за задержек на границах. Гражданин «Европы», переезжающий из одной страны в другую и обратно и обменивающий свои деньги на местную валюту на каждой остановке, обнаружит, что примерно половину его первоначальной суммы съедят операции по обмену10. Добавьте сюда просто многообразие различных национальных стандартов — от типа электрических штепсельных вилок до целых систем телекоммуникаций, — и вы легко поймете, почему бизнесмены настаивают на создании подлинно общего рынка товаров и услуг. Такая стандартизация обеспечит, как утверждается, дополнительное «разовое ускорение экономики Европы», а также создаст более гибкие и эффективные экономические структуры, которые сделают ее конкурентоспособной в двадцать первом столетии11. Как утверждается в недавнем докладе Чечини, «цена не Европы», т.е. бремя, ложащееся на экономику стран ЕС, если они не объединятся, ужасающа; с другой стороны, создание общего рынка могло бы привести к экономии 200—300 млрд. американских долларов и добавить от 4 до 7 % к ВНП ЕС12. Европа может либо воспользоваться этой возможностью, как утверждается в докладе, либо оказаться позади Японии и Америки.
В результате этих и других аргументов Европейской комиссии была достигнута договоренность о свободном передвижении товаров, услуг, капитала и людей по всему Сообществу, вступающая в силу после 31 декабря 1992 г. Поскольку это было первоначальной целью Римского договора, она на вызвала таких споров, как, например, план об учреждении европейского Центрального банка или о выработке общей военной политики. Однако при этом обнаружился разрыв между теорией и реальностью. Когда в 1985г. член комиссии, уполномоченный ЕС по вопросам внутреннего рынка (лорд Кокфилд), выступил с докладом о мерах, необходимых для достижения единого общего рынка, выявилось свыше трехсот проблем, требующих решения, — от банковских лицензий до регулирования капитала, от гражданской авиации до законов по налогообложению, от вопросов охраны окружающей среды до безопасности потребителей13.
Осуществление многих из этих мер и ожидание других, подготавливающих общий рынок, вызвали бум в области слияния компаний, международных инвестиций, приобретения контрольных пакетов акций и заключения торговых соглашений, по мере того как европейские производители, финансовые компании, индустрия услуг и гиганты средств массовой информации стали готовиться к большей открытости, а с

309

другой стороны к обостренной конкуренции в 90-х годах Дойче банк и Морган Гренфелл, «Сименс» и «Плесси», Хеннесси и Гиннес, «Вольво» и «Рено»... — концу 80-х годов сообщения об этих союзах создавали впечатление, что практически каждая компания производит структурную перестройку, чтобы выжить внутри этого колоссального рынка. Этот всплеск приобретений, сопровождаемый разговорами журналистов о «Европе-крепости», в свою очередь стимулировал американские и японские транснациональные корпорации расширять свое присутствие внутри ЕС. Снова зазвучали такие привычные названия, как «форд» и «Ягуар», «Филип Моррис» и «Сушард», ИБМ и «Сименс», «Фуджицу» и «Интернэшнл компьютерс лимитед», «Хонда» и «Ровер», «Мицубиси» и «Даймлер-Бенц» — по-видимому, никто не хотел оставаться за бортом14.
Несмотря на это, полностью свободный рынок ЕС все еще не существует, главным образом из-за сопротивления привилегированных кругов, пытающихся сохранить свои позиции, которые могут пострадать от неограниченной свободы предпринимательства. Одно дело — дать разрешение какой-либо фирме открыть расчетно-финансовые отделения в Лондоне, Франкфурте и Милане, и совсем другое — добиться открытой конкуренции между, скажем, авиакомпаниями, так как каждое европейское правительство хочет защитить свой «национальный» транспорт. Такие крупные производители автомобилей, как «Пежо» и «Фиат», которым удалось убедить свои правительства ограничить импорт японских автомобилей, теперь обеспокоены появлением японских автомобильных заводов внутри ЕС (главным образом в Великобритании) и ведут активную борьбу за введение режима постоянных импортных квот. На первый взгляд это является явным нарушением принципа единого рынка в интересах менее эффективных производителей. С точки зрения французских и итальянских производителей, однако, объединение европейской экономики должно было дать преимущества, европейским компаниям и их рабочим, а не транснациональным компаниям из страны, которая на протяжении последних сорока лет сама прибегала к изощренным методам контроля за импортом.
Помимо этого, ажиотаж со слияниями и приобретениями по всей Европе был воспринят многими аналитиками как социально несбалансированный, приносящий выгоду председателям правлений, владельцам акций, юристам и другим

310

лицам в этих деловых сферах и мало дающий людям в целом. Учитывая глубокие корни европейского менталитета, заключающегося в том, что Европа не хочет стать подобием Соединенных Штатов, в планах, касающихся будущего Европы, присутствует значительный элемент социальной политики. Как каждый может заметить, прежняя структура национальных границ, тарифов и торгово-юридических систем поощряла в каждой стране ЕС развитие специфических для нее отраслей хозяйства — авиаперевозок, телефонных компаний, производства автомобилей или компьютеров, банков, заводов по производству вооружений. По сравнению с примерно равным по размеру рынком Соединенных Штатов, в Европе после снятия барьеров будет несомненно слишком много авиакомпаний, компаний-производителей электроэнергии и производителей автомобилей; и менее эффективные производители либо разорятся, либо, что вероятней, будут поглощены другими компаниями, если их правительства, отвергая смысл интеграции, не продолжат политику протекционистских мер. Следовательно, «гармонизация» экономик европейских стран, скорее всего, приведет к появлению локальных очагов высокой безработицы, даже при всеобщем стимулировании роста.
Более того, унификация экономики происходит на континенте с очень разными уровнями дохода и социального обеспечения: валовый национальный продукт на душу населения, например, в Германии в три—четыре раза выше, чем в Португалии или Греции15, а различие в социальных гарантиях, очевидно, еще больше. Поскольку подлинный общий рынок позволит производить товары в любом месте внутри границ стран Сообщества, возникает соблазн направлять новые инвестиции (или перевести существующее производство) в районы с более низкой оплатой труда и другими затратами, так же, как какая-либо американская компания перемещается из Коннектикута в Миссисипи или японская фирма основывает фабрику в Таиланде. В Европе же из-за особенности европейской политической культуры с ее упором на социальную политику и влияния профсоюзов (особенно в Германии), такой принцип невмешательства в экономическую и социальную жизнь встречает сопротивление. Усиливается также политическое давление с целью приблизить заработную плату в более бедных частях Европы к ее уровню в процветающих странах и соответственно унифицировать социальную систему. Несмотря на протесты бизнесменов (и британского

311

правительства) по поводу связанных с этим расходов, ЕС, по-видимому, намеревается расширить свою «социальную хартию». В общем идея европейского «общего рынка» включает не только образование зоны свободной торговли (как в торговом блоке Мексики, США и Канады), а гармонизацию и многого другого; и именно в унификации этих неделовых сфер и будут лежать наиболее серьезные политические проблемы.
Точно так же Единая сельскохозяйственная политика (ЕСП) ЕС не отвечает идее глобального рынка и оказывается, по сути дела, существенным препятствием для всеобщей мировой торговли и экономического роста. Общие тарифы, защищающие фермеров Сообщества от производителей более дешевой продукции стран — не членов ЕС, минимальные гарантированные цены на основные продовольственные товары и гарантированная закупка продукции фермеров при снижении цен до этих уровней, а также щедрые экспортные субсидии с тем, чтобы излишки могли быть проданы за границей, привели к нарушению мирового спроса и предложения на сельскохозяйственную продукцию* . Кроме того, ЕСП способствует повышению цен на продовольствие. Свыше 70% расходов ЕС приходится на сельское хозяйство и рыболовство, совсем мало остается на социальное и региональное развитие, которое могло бы принести пользу значительно большему числу людей16, к тому же непропорционально большую долю этих средств получают не действительно нуждающиеся крестьяне и мелкие собственники на Апеннинах, а крупные фермеры северной Франции и восточной Англии. Это превратило ЕС в главного экспортера продовольствия, отбирающего у других стран-экспортеров продукции сельского хозяйства рынки третьих стран, способствующего росту мировых сельскохозяйственных субсидий и обостряющего отношения с Соединенными Штатами, Канадой, Аргентиной и Австралией. В 1990 г. поддержка фермеров обошлась правительствам и потребителям ЕС в 133,4 млрд. долларов, по сравнению с 74,1 млрд. долларов в США и 59 млрд. долларов в Японии17.
*
В промышленности это было бы равноценно обязательству правительства США покупать по фиксированной цене все непроданные американские легковые и грузовые автомобили и затем субсидировать их продажу за границей. Это принесло бы, несомненно, выгоду американским автомобильным компаниям и рабочим, но можно представить, какие бы деформации это создало на мировом автомобильном рынке.

312

Тем не менее для сторонников европейского единства сохранение Единой сельскохозяйственной политики является необходимостью. С их точки зрения, европейский общий рынок нужен не только для развития промышленности. Он должен также компенсировать растущий разрыв в уровнях жизни между высокоразвитыми индустриальными странами (Германия), с одной стороны, и сельскохозяйственными странами (Греция, Португалия) — с другой, а также различия в доходах регионов и секторов внутри одного государства.
То, что сельское хозяйство все же поглощает большую часть бюджета ЕС, означает перемещение средств из более богатых стран-членов Сообщества в более бедные, где проживает множество крестьянских семей с низким доходом на душу населения. Ставить сельское хозяйство в условия неограниченной свободной торговли означало бы создать — или углубить — региональные социальные проблемы повсюду от Сицилии до Голуэя; кроме того, слишком много крупных партий (таких, как ХДС в Германии) в значительной мере зависят от голосов фермеров. Наконец, существуют эстетические, эмоциональные и культурные моменты:
слишком большое число регионов и городов изумительной красоты и огромного исторического значения уже страдают от демографического давления18. Поэтому понадобится та или иная форма поддержки сельского хозяйства, чтобы сохранить процветающие сельские общины в таких районах, как Овернь, Калабрия и Кастилия.
Равно сложным является и намерение, выраженное на Маастрихтской встрече лидеров ЕС в 1991 г., ввести совместно с Европейским федеральным банком общеевропейскую валюту* в целях контроля находящейся в обращении денежной массы. В конце концов, таможенный союз, внутри которого имеют хождение двенадцать и более валют, является своего рода противоречием. Существует мнение, что, за исключением самих посредников валютных операций между странами, каждый бизнес — и каждый путешественник — выиграют от введения общей валюты, и это будет также стимулировать рост инвестиций в другие страны. Более того, учитывая нестабильность американского
*
Европейская валютная единица (экю) уже существует и является основой для расчетов при составлении и исполнении бюджета ЕС. Ее курс периодически корректируется, отражая относительную стабильность экономики стран-членов ЕС. В качестве номинальной валюты она не может использоваться при обычных расчетах.

313

доллара в последние десятилетия, международная финансовая система в целом могла бы выиграть от введения новой валюты, имеющей более широкую базу. Если страны ЕС уже согласились координировать валютные колебания в относительно узком пределе, установленном механизмом валютных курсов, то почему бы не сделать следующий шаг и не слить валюты, введя общеевропейскую валюту?
Ответ, бесспорно, заключается в том, что валютный союз повлечет за собой гораздо более серьезное покушение на суверенитет, т.е. на свободу правительств и парламентов менять процентные ставки, печатать деньги и управлять дефицитом бюджета, чем программы приведения в соответствие технических стандартов или защиты сельскохозяйственных производителей. Однако предоставление каждому национальному банку права печатать экю и каждому правительству (в том числе слабым в финансовом отношении администрациям в Афинах и Риме) возможности иметь крупные бюджетные дефицита, выраженные в этой новой валюте, и увеличивать свои национальные долги теми же темпами, что и в 80-е годы, означало бы крах. И именно поэтому консервативный в финансовом отношении Бундесбанк настаивает на том, что право выпускать новую валюту должно принадлежать лишь Европейскому федеральному банку, который был бы так же политически независим, как и Бундесбанк. По сути дела, из-за сильных позиций немецкой экономики и той степени связи между обменным курсом и процентными ставками соседей Германии с самой Германией Бундесбанк уже превратился в некоторого рода европейский центральный банк. Эта существующая негласная договоренность могла бы быть формализована в будущем, и Евро-федеральный банк выпускал бы экю точно так же, как Бундесбанк выпускает сейчас немецкие марки.
По этой же причине госпожа Тэтчер заявила в Палате общин в конце 1990 г.: «Если вы отдадите свой фунт стерлингов, вы отдадите Европе полномочия своего парламента»19. При валютной унификации становится невозможным для отдельной страны «управлять» своей экономикой путем изменения процентных ставок. Что означало бы, например, для Банка Франции повысить учетную ставку на 2%, если банки и предприниматели могли бы получить ту же самую валюту при прежней ставке за пределами Франции? В сентябре 1992 г., будучи не в состоянии нести расходы по поддержанию курса своих валют в узких пределах, установленных существующей Европейской валютной системой, Великобритания и Италия вышли из нее, нанеся тяжелый удар

314

прежним надеждам на создание к 1995 г. финансового союза. Однако имели бы они саму возможность осуществить подобный шаг, если бы в странах ЕС существовала общая валюта? Поскольку Европейский федеральный банк, действуя таким же образом, как и Бундесбанк, был бы чрезвычайно консервативным в своей антиинфляционной политике, не создаст ли сохранение членства в Европейской валютной системе в конечном счете большие трудности для Франции (где Банк Франции в огромной степени зависит от министерства финансов) и других стран с большим дефицитом платежного баланса?
Что касается неэкономических аспектов, то тенденция к европейскому единству подрывает национальный суверенитет, несмотря на попытки различных политических групп это предотвратить. По мнению Европейской комиссии, интеграция экономики происходит так быстро, что, если политические связи останутся на прежнем уровне20, это окажется «очень опасным для сплочения Сообщества». Это не означает, что выработка соглашения о политическом союзе пойдет гладко и уверенно. Кувейтско-иракский кризис обнажил разобщенность в Европе по вопросам внешней политики, а референдумы в 1992 г. в Дании и во Франции по Маастрихтским соглашениям показали степень общественного беспокойства по поводу дальнейшей потери национального суверенитета. Все это напомнило о трудностях на пути к созданию федеративной Европы.
Однако при дальнейшем движении по пути гармонизации, возможно, будет необходимо внести изменения в функции и полномочия существующих органов ЕС. В настоящее время движущей силой интеграции является Европейская комиссия, семнадцать членов которой обязаны действовать независимо от национальных устремлений и отстаивать интересы Сообщества в целом. И хотя каждый член Комиссии имеет ранг министра и курирует определенный департамент — сельское хозяйство, отношения с конкурентами, внутренний рынок и промышленность и т.д., — цель их работы заключается в реализации различных договоров ЕС по гармонизации национальных законоположений.
Тем не. менее Европейская комиссия не является органом, принимающим политические решения в ЕС. Эти полномочия принадлежат Совету министров ЕС, т.е. министрам самих государств-членов. С точки зрения нескольких стран ЕС, особенно Франции, в их руках и должна быть сосредоточена политическая

315

власть, поскольку эти лидеры избраны демократическим путем (в отличие от членов Комиссии), и Европа будет двигаться вперед только в том случае, если все ее члены одобрят общее решение. Возможно, произойдет дальнейшее смягчение принципа единогласия, что должно помешать одному или двум членам заблокировать принятые большинством решения, но французская концепция усиления политической гармонизации в Европе опирается в основном на принцип участия глав государств (и других министров), которые должны чаще встречаться и принимать основополагающие решения.
Эти идеи отражают желание Парижа превратить Европу в действенную силу в международных делах, не отказываясь от дорогой ее сердцу национальной самобытности Франции. Однако этот упор на ведение политики за счет договоренностей внутри Совета министров вызывает беспокойство среди подлинных сторонников федерации, которые вместо этого хотят расширить полномочия Европейского парламента, совещательного органа из 518 членов, избираемых прямым голосованием на пять лет пропорционально численности населения в каждой стране21. Сторонники федерации считают, что этот орган может стать эквивалентом Палаты представителей в США, имея право распоряжаться финансами, возможность голосовать по предлагаемой исполнительными органами политике и т.д. В настоящее время, однако, его права ограничиваются более сильными и ревностно оберегающими свое положение органами: Европейской комиссией, опасающейся, что ее собственные панъевропейские планы могут быть заблокированы парламентской коалицией депутатов, созданной на основе местных интересов; главами государств и Советом министров, многим из которых не нравится идея о передаче власти парламенту, в котором граждане их страны будут в явном меньшинстве* , и, наконец, самими национальными парламентами и ассамблеями, большинство которых выступает против передачи их полномочий за границу. Следовательно, права Европейского парламента расширяются медленно, и Страсбургская ассамблея пока располагает «лишь незначительным правом вносить поправки»22. Она может распустить Европейскую комиссию и отклонить бюджет, но это крайние и в своем роде чрезвычайные меры; на практике многие ее решения не обязательны ни для Совета, ни для Комиссии.
________________
* Даже наиболее крупные страны ЕС могут послать только восемьдесят одного человека в Европейский парламент, состоящий из 518 членов.

316

По мере приближения двадцать первого века возникают новые предложения по поводу большей интеграции ЕС. Появляются идеи об учреждении в Страсбурге второй палаты, или «сената», или же комитета из членов национальных парламентов для контроля над законодательной деятельностью ЕС; как говорилось выше, есть и противоречащие друг другу планы по укреплению либо Совета министров (как предпочитают французы), либо Европейского парламента (предложение Германии), в то время как другие страны (особенно Великобритания и Дания) относятся с подозрением ко всем подобным проектам. Несмотря на прежний восторг в средствах массовой информации по поводу «Европы-1992 », настроения в обществе отличаются гораздо большей неопределенностью, и это указывает на то, что путь к европейскому единству будет нелегким.
И все же при всей неравномерности и запутанности процесса некое движение вперед произошло, так что «Европа» образца 1992 г. отличается от Европы-198 0 так же, как Европа-1973 отличается от Европы-195 7. В результате ли давления со стороны бизнеса, заинтересованного в полноценном общем рынке, или таких факторов, как подъем Японии, но продвижение к интеграции идет неуклонно, хотя и неравномерно. Разногласия в одних областях (сельскохозяйственная политика, валютная реформа) не помешали достижению соглашений в других областях (региональная политика, помощь другим странам), поскольку слишком многие заинтересованы в том, чтобы процесс не останавливался. Утверждается, что медленно, но уверенно «Сообщество становится гораздо в меньшей степени собранием национальных государств и в большей степени сплоченным единством, в котором остальной мир видит самостоятельную силу»23.
Но если это так, то Европа должна также стать «сплоченным единством» и в таких непростых областях, как внешняя и внутренняя политика. По целому ряду причин Европа не могла выработать независимую позицию по дипломатическим и стратегическим вопросам после второй мировой войны. Традиции межнационального соперничества, пошатнувшаяся экономика, неопределенность в германском вопросе и растущее давление на ее восточных границах со стороны СССР — все это означало, что безопасность Западной Европы может быть обеспечена только внутри «Североатлантической» внешнеполитической и оборонной структуры, где главенствовал бы Вашингтон. Однако

317

несколько десятилетий спустя положение начало меняться. Европа приблизилась к Соединенным Штатам по уровню общего благосостояния и становилась экономически намного сильнее, чем ослабевающий Советский Союз. В Америке происходило замедление производительности и темпов роста, а ее все возраставший огромный федеральный дефицит тревожил как банкиров, так и конгрессменов. Поэтому по обеим сторонам Атлантики начали раздаваться голоса, призывавшие к переменам, и Европе предлагалось взять на себя все растущую долю расходов на свою оборону и, возможно, даже разработать собственную оборонную политику24.
Теоретически многое говорило в пользу создания Европой собственной обороны. Европа стала достаточно богата, чтобы выделить 4—5% своего общего валового национального продукта на оборону, которых хватило бы для содержания различных стратегических и обычных сил развертывания, аналогичных тем, которыми обладали сверхдержавы послевоенного времени. Были бы созданы научные и производственные структуры — военно-промышленный комплекс, а слияние наземных сил только Германии, Франции, Великобритании и Италии образовало бы одну из самых больших и хорошо оснащенных армий в мире, несмотря на проблемы с взаимодействием. Поскольку это решение было и остается осуществимым, то почему бы Европе «не повзрослеть» и во все меньшей степени полагаться в своей обороне на Соединенные Штаты? В конце концов при наличии экономических, культурных и других связей трансатлантические контакты могли бы сохраниться даже после постепенного роспуска НАТО.
С распадом Советского Союза дебаты относительно будущего обороны Европы приняли совершенно новое направление. Конечно, конец «холодной войны» принес огромное облегчение из-за устранения угрозы ядерного уничтожения и из-за трансформации политической и стратегической обстановки; к удивлению, произошел «глубокий, многомерный сдвиг сил в пользу Запада»23 и изменение карты Европы без большой войны. Но если это и ослабило нагрузку на западные оборонительные силы и привело к значительным сокращениям военных расходов, то, с другой стороны, вызвало растерянность в планирующих органах при рассмотрении ими разного рода ситуаций, которые могут возникнуть в результате изменившейся коренным образом международной обстановки. Естественно, первоочередной заботой стала как можно более быстрая ликвидация огромных арсеналов оружия на Европейском континенте путем серии переговоров между

318

Востоком и Западом: в рамках Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе (СБСЕ), выросшего из Хельсинкских соглашений 1975 г., когда все тридцать пять государств Европы и два государства Северной Америки собрались, чтобы разработать дальнейшие «меры по созданию доверия и безопасности»; в рамках переговоров в Вене о взаимном сокращении вооруженных сил и вооружений в Европе с целью сокращения обычных вооружений и установления принятых ограничений по численности вооруженных сил по всему континенту; в рамках переговоров о взаимном воздушном наблюдении («Соглашение об открытом небе»), о сокращении и постепенном уничтожении химического оружия, о предотвращении кризисных ситуаций26.
Если предположить, что этот сложный процесс не будет сорван, политические лидеры на Западе должны будут рассмотреть и долгосрочный вопрос о том, должно ли остаться само НАТО. Созданный в конце 40-х годов на случай возникновения чрезвычайных ситуаций, этот союз превосходно выполнил свою задачу, но в связи с «концом» «холодной войны», когда российские и украинские лидеры то и дело заявляют о намерении вступить в НАТО, появились предложения о замене НАТО каким-то другим, более общим, более политическим и менее американским союзом. В нынешний период постоянных изменений мог бы быть рассмотрен на выбор целый ряд вариантов. В качестве одной такой возможной модели предлагается взять за образец существовавший в XIX в. «Священный союз» — своеобразный «клуб» главных государств Европы, созданный для того, чтобы поддерживать порядок. Совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе является другой моделью, что объясняется, в частности, тем, что его участниками являются все страны Европы (в том числе Сан-Марино, Ватикан и Лихтенштейн) и что оно рассматривает широкий круг политических вопросов, занимаясь также вопросами разоружения и поддержания мира27.
Этот поиск новых структур по обеспечению безопасности Европы в будущем осложняется повторным возникновением «германского вопроса» — как достичь гармоничных взаимоотношений между самой многонаселенной, экономически и технологически развитой и самой мощной (в прошлом) в военном отношении страной в Европе и ее меньшими, менее богатыми соседями. Этот вопрос имеет глубокие исторические корни, уходящие еще в добисмарковские времена28; «решение» германского вопроса послевоенным разделом Европы в 1945 г. оказалось лишь временным. Антигерманские круги в Европе и в

319

Соединенных Штатах опасаются того, что это крупное государство, увеличившееся по размерам и численности населения, будет склонно использовать свой вес для оказания политического давления и даже, возможно, военного29. Принимая во внимание основательность процесса «денацификации» и нежелание Берлина втягиваться в вооруженные конфликты, проблематично, имеют ли какие-либо основания опасения по поводу агрессивности Германии, однако, учитывая огромные изменения, произошедшие в европейской политике за последнее время, не стоит удивляться, что такие страхи существуют.
Более вероятно, что экономическая мощь Германии обеспечит ей растущий вес внутри ЕС и в Центральной и Восточной Европе и что франко-германская «дуополия», задававшая тон в политике ЕС в течение последних десятилетий, не будет иметь того влияния, что прежде. Если будет создан Европейский валютный союз и Европейский федеральный банк, то мало у кого возникнут сомнения, кому будет принадлежать решающее слово в руководстве новой системой. Примерно такое же положение в области дипломатии: вряд ли соседи Германии смогут противодействовать какой-либо акции (например, признанию независимой Хорватии), если Германия будет настаивать на ней. Возможно также представить и главенствующее положение Германии в будущей европейской оборонительной организации, особенно в производстве танков, истребителей и других видов техники. А уж мирное проникновение Германии в Центральную и Восточную Европу — торговое и финансовое, — по всей вероятности, неизбежно, по причинам географического характера и принципа взаимодополнения в торговых отношениях с такими странами, как Венгрия и Румыния; и действительно, как только «железный занавес» перестал существовать, должно было последовать возобновление этих связей. И хотя обеспокоенные поляки могут намекать, что «нехорошо», если иностранные инвестиции в Польше окажутся «в большинстве случаев немецкими»30, это положение изменится только в том случае, если другие западные страны направят туда большие денежные вложения; если же этого не произойдет, то лучше иметь немецкие инвестиции, чем никаких.
Является ли такая обеспокоенность по поводу будущей роли Германии анахронизмом или нет, однако она существует в некоторых кругах и заставляет немецкое руководство выступать за более прочное вхождение Германии в панъевропейские структуры и за то, чтобы ЕС как можно быстрее продвигалось к своему «сильному» интегрированному варианту. Не желая отдаляться от

320

своих западных соседей, Германия, наоборот, подчеркивает свое стремление к более тесным взаимоотношениям, чтобы, говоря словами Томаса Манна, обеспечить существование «не немецкой Европы, а европейской Германии»31. Не вызывает сомнений, что это было сказано искренне, но учитывает ли это проблему неодинаковых размеров стран (и, таким образом, неравного влияния) в объединенной Европе? До 1989 г. у ЕС было достаточно трудностей в достижении согласия, хотя оно состояло из четырех государств среднего размера и восьми других — от средних до очень маленьких. Станет ли оно более сплоченным в будущем, если будет состоять из одного большого государства (Германия), трех—четырех государств среднего размера (Франция, Великобритания, Италия, Испания) и, скажем, от десяти до пятнадцати небольших государств. Конечно, подобные территориальные диспропорции существуют между Калифорнией и Делавэром, а также Род-Айлендом; но мы имеем дело со «старым» миром, а не «новым», и еще не ясно, смогут ли новые структуры, не вызвав мстительных чувств, переварить столетия европейского национализма.
В общем, при рассмотрении и валютных вопросов, и вопросов обороны перед ЕС стоит одна и та же дилемма. «Сильная» и интегрированная европейская модель чрезвычайно привлекательна в теории, по крайней мере для убежденных сторонников федерации, но на практике она несет с собой многочисленные проблемы. Если, однако, Европа сохранится в виде «слабой» и нежесткой структуры, перед ней также встанут проблемы. За исключением экономических вопросов она останется в стороне от мировых дел, но при этом ее огромный потенциал также может пострадать от увеличивающейся разобщенности. Решая проблему лишь ограниченной торговой гармонизации, ЕС может оказаться перед лицом противоречия между все более интеграционными и панъевропейскими по характеру экономическими процессами, с одной стороны, и все более не адекватными политическими структурами, — с другой. Поэтому некоторые члены Сообщества, стремящиеся к большему единству (страны Бенилюкса, Германия, Италия), периодически предлагают принять «двухскоростную» модель, согласно которой они идут вперед, предлагая менее заинтересованным членам (Великобритания, Греция и другие страны) следовать за ними, когда у тех возникнет желание. Однако, как подозревают другие, сама по себе такая модель создаст новый узел проблем, как только будут изучены ее практические последствия32.

321

Станут ли такие хорошо известные теперь проблемы, как приведение в соответствие валютной системы, изменение Единой сельскохозяйственной политики, предоставление больших полномочий Европейскому парламенту, усиление координации в военной политике, переговоры о принятии в ЕС таких вполне достойных кандидатов, как Австрия и Швейцария, паникерство из-за неспособности Сообщества выработать единую позицию, скажем, по Ближнему Востоку, — станет ли все это единственными или главными вопросами повестки дня для европейских политиков, когда они вместе со своими гражданами вступят в новое столетие? В частности, позволительна ли будет Европе такая роскошь, как сосредоточить внимание на ее собственной проблеме — насколько ей объединяться — и остаться в стороне от глобальных тенденций и возможных глобальных потрясений, которые обсуждались в первой части этой книги? Ответ, несомненно, будет отрицательным. По сути дела, как будет показано ниже, страны ЕС и их граждане уже испытывают на себе влияние демографических тенденций, миграции, проблем экологии, глобализации промышленности и наступления новых технологий. Причем в следующие несколько десятилетий это влияние, скорее всего, еще больше усилится. Несомненно, процветающие и лучше подготовленные по сравнению с большей частью остального мира и являющиеся в этом смысле скорее «победителями», чем «побежденными», европейцы поступили бы опрометчиво, решив, что их не затронут широкие последствия влияния на нашу планету демографических проблем и новых технологий.
Таким образом, это и является как бы «второй повесткой дня» для европейских политиков: разрабатывать будущую форму ЕС и одновременно находить ответ на более широкие тенденции, оказывающие влияние на всю нашу планету. И ключевой вопрос заключается в том, помешают ли внутренние противоречия подготовке к транснациональным изменениям или же эти изменения будут стимулировать достижение европейского единства с тем, чтобы интегрированное Сообщество могло бы лучше справиться с глобальными проблемами.
Тенденции демографического развития явно будут представлять все более важную проблему для европейских лидеров и их стратегов. До последнего времени в центре внимания был вопрос о «старении Европы». Например, из 55-миллионного населения Франции 10 млн. человек старше шестидесяти лет, а к 2020 г. их число достигнет 15 млн. человек33. В результате падения в Европе уровня восполнения населения, особенно в

322

Германии и Италии, а также в большинстве других европейских стран, численность населения, по-видимому, действительно, приблизится к состоянию абсолютного сокращения. По сути дела, только в Ирландии уровень рождаемости составляет свыше 2,1 ребенка на женщину репродуктивного возраста, что является нормальным уровнем восполнения. Относительно Западной Германии, где в начале 1989 г. прогнозировалось снижение численности населения к 2030 г. с 61 млн. до 45 млн. человек, считалось, что она «совершает самоубийство». В том же прогнозе указывалось, что при сохранении существующих тенденций «восхваляемый рынок Европы, охватывающий 320 млн. человек, в 2000 г. достигнет максимальной отметки, а затем снизится до менее 300 млн. к 2100 г.»34 Экономисты, демографы и специалисты по планированию указывали на экономические и социальные последствия такого снижения: закрытие школ в сельских и городских районах, нехватка квалифицированного труда, необходимость увеличения мобильности рабочих рук внутри ЕС и гораздо больших инвестиций в профессиональное обучение, а также напряженное положение в сферах социального обеспечения и здравоохранения в результате роста населения в возрасте свыше шестидесяти пяти лет35. Возможно, такое демографическое развитие и изменится в обратную сторону, как это произошло в последние годы в Швеции и некоторых других североевропейских странах* . Однако общая тенденция говорит о снижении численности населения.
Западная Германия представляет особый случай, ибо там тенденция к снижению численности населения изменилась в конце 80-х годов в результате политической оттепели в Советском Союзе и Восточной Европе, которая увеличила миграцию в страну этнических немцев с 50 тыс. (1986) до 200 тыс. (1987) и плюс к этому 380 тыс. (1989) из ГДР по мере ее распада. Причем большую часть этих переселенцев составляла молодежь, которая могла получить профессиональное обучение36. Объединение Германии снова изменило картину, учитывая большое количество пожилых «восточных» немцев, так что теперь берлинское правительство стоит перед прежней долгосрочной демографической проблемой — на этот раз при населении в 78 млн. человек, а не в 61 млн., как прежде.
Все же, если бы демографические проблемы ЕС заключались только в этом, они, вероятно, могли бы быть разрешены путем
__________________

* См. обсуждение этого вопроса на с.401.

323

большей финансовой поддержки молодоженам (в целях повышения рождаемости), а в Германии — за счет мер по переподготовке недавно прибывших этнических немцев из Венгрии и других регионов, чтобы они могли заполнить рабочие места. Однако обстоятельства вне пределов ЕС и не подпадающие под его контроль могут коренным образом изменить ситуацию. Дезинтеграция СССР и потеря им контроля над бывшими странами Варшавского договора создают почву для этнических конфликтов, пограничных войн, социальных волнений и массовой миграции* . Ужасающий пример «этнической чистки» в Боснии и во многих частях Хорватии летом 1992 г. заставил миллионы бездомных, отчаявшихся людей искать спасение на севере и на западе. Более того, экономические пертурбации в Восточной Европе и бывшем Советском Союзе увеличивают поток людей, ищущих работу, кров и безопасность. Если там произойдет полный крах экономики или, с другой стороны, будет осуществлена крупномасштабная перестройка промышленности и сельского хозяйства, в результате которой будут ликвидированы миллионы рабочих мест на убыточных предприятиях и в колхозах, стремление миллионов людей эмигрировать в страны ЕС резко возрастет. Германия, Австрия и Венгрия уже сейчас чувствуют себя осажденными семьями беженцев37
Для Франции же, Испании и Италии серьезная демографическая проблема надвигается с юга, — со стороны быстро растущего населения государств Северной Африки. Во Франции уже проживает несколько миллионов иммигрантов, главным образом выходцев из ее бывших африканских колоний, а в Италии работает около миллиона иммигрантов (с учетом нелегальной иммиграции, их число, по-видимому, значительно больше)38. Эти новые пришельцы работают на сборе фруктов, на заводах, на транспорте, по очистке и уборке, т.е. выполняют работу, к которой сами европейцы не очень стремятся. Однако присутствие мигрантов вызывает рост возмущения коренных жителей, время от времени приводя к беспорядкам, усилению правых партий, требующих репатриации, и обсуждению встревоженными властями путей решения этой проблемы. Наибольшую обеспокоенность вызывает тот факт, что это только начало и что рост населения и экономические тенденции в Африке приведут в будущем к массовой миграции, если она не будет предотвращена действенными мерами. При
________________

* См. обсуждение этого вoпрocа в главе 11.

324

ожидающемся росте населения Алжира вдвое, с 25 млн. в настоящее время до 50 млн. в 2025 г., и Египта с 55 млн. до 95 млн., каким еще образом это новое пополнение мировой армии труда найдет себе работу, как не присоединившись к родственникам, уже перебравшимся на другую сторону Средиземного моря? Недавно бывший итальянский министр Джанни Де Микелис на основании всего лишь численности населения и географического положения предсказал «страшное демографическое давление в ближайшие десять—пятнадцать лет»39.
Страх перед этим неизбежно осложняет позиции европейских сторонников федерации, выступающих за беспрепятственное передвижение людей внутри границ ЕС. Он также объясняет, почему Европейская комиссия весьма прохладно относится к заявке Турции о вступлении в ЕС и обеспокоена таким же желанием Австрии, Венгрии и их соседей. Если некоторые правительства ЕС выступают против ослабления иммиграционных и таможенных процедур в воздушных и морских портах, мотивируя это необходимостью борьбы с террористами, торговцами наркотиками и нелегальными иммигрантами, то насколько усилится их тревога, если в расширившееся Сообщество хлынут миллионы и миллионы беженцев из Восточной Европы, России, Африки и с Ближнего Востока? В отличие от занимающих почти целый континент Соединенных Штатов, европейские государства не рассматривают себя в качестве общества «плавильного котла». Поэтому тот аргумент, что Европе нужны иммигранты, чтобы предотвратить в будущем нехватку рабочей силы (из-за «поседения» ее коренного населения), не пользуется популярностью. Даже те, кто поддерживает либеральные Шенгенские соглашения, в соответствии с которыми Бельгия, Франция, Нидерланды, Люксембург и Западная Германия договорились об отмене всех формальностей на своих общих границах, вынуждены признать, что реализация их проектов на некоторое время задерживается из-за экономического краха ГДР и вызванных этим опасений наплыва иммигрантов. В любом случае это было предупреждением, что отмена границ между странами ЕС может создать серьезные трудности40.
Другими словами, глобальные демографические тенденции являются угрозой, которую Европа не может игнорировать, и могут сказаться на социальной структуре, задержать (или отменить) снятие барьеров внутри ЕС и даже повлиять на его внешнюю политику. В следующие несколько десятилетий миграция может стать единственно важным аспектом отношений между ЕС и мусульманским миром. И если в некоторых

325

европейских странах будет проживать огромное число арабов, не окажет ли это влияние на позицию Европы в отношении ближневосточных конфликтов, если таковые возникнут в будущем? Если государства Европы сталкиваются с трудностями в выработке общей внешней политики по отношению к гражданской войне в соседней Боснии, то насколько реально формулирование ими объединенной позиции в связи с возможными потрясениями на Украине или в Северной Африке? Как смогут европейские политики контролировать реакцию коренного населения против иммигрантов из Африки и Азии, когда новые вспышки беспорядков, например в Алжире, заставляют растущее число не придерживающихся религиозных убеждений представителей алжирского среднего класса рассматривать вопрос о переезде во Францию — известно, что сообщения об этом вызывают рост популярности правых националистических лидеров, таких, как Ли Пен? Как европейские города сохранят свои исторические особенности и привлекательность, если через несколько десятилетий огромные толпы бедных иммигрантов образуют на их окраинах массовые гетто для обездоленных? И выдержат ли социальные фонды ЕС такую нагрузку? Наконец, если будут приняты жесткие меры в духе «Европы-крепости» — например, разрешено использование вооруженных сил для предотвращения въезда нелегальных иммигрантов на суше, на море и в воздухе, — разве это приведет к решению более существенной проблемы, которая заключается в том, что население Европы в целом не растет, в то время как в соседних странах оно по всем прогнозам' удвоится и утроится к началу следующего столетия?
К тем же выводам по поводу уязвимости Европы перед событиями вне ее границ можно прийти, рассматривая и другие транснациональные тенденции. В решении экологических проблем, например, Европа столкнулась с такими же проблемами, как и другие развитые страны. Рост населения и индустриализация в этом столетии привели к загрязнению атмосферы, отравили реки и моря, нанесли ущерб сельским районам. Но это также способствовало появлению организаций, выступающих в защиту окружающей среды, и принятию мер по ликвидации ущерба сначала на национальном уровне, а затем и через международные соглашения. Как и следовало ожидать, убедить немцев согласиться со снижением пределов скорости на их автобанах или британцев установить более строгие меры контроля за выбросами, относимыми ветрами в Норвегию, оказалось делом

326

сложным, вызывающим противоречивые мнения. Однако в Северной и Западной Европе реки и воздух сейчас менее загрязнены, чем четверть века назад, и даже в районах Средиземноморья растет понимание необходимости принятия мер в защиту экологии. В конце концов, страны северо-западной Европы и Скандинавии достаточно богаты, чтобы сделать экономику экологически чистой. Широкие слои среднего класса этих стран обеспокоены этими проблемами, существуют традиции вмешательства государства ради общего блага; поэтому меры по охране экосистемы ставятся на одну правовую основу с законодательством о безопасности труда на производстве или об охране детства. Европейская комиссия уже настаивает на резком повышении налогов для поддержания «чистой энергетики», демонстрируя этим, что Европа проявляет большую готовность нести расходы по снижению выбросов в атмосферу двуокиси углерода, чем Америка41.
Влияние глобального потепления климата на страны ЕС и ЕАСТ, вероятно, также можно уменьшить, по крайней мере на локальном уровне. В некоторых исследованиях высказывается мысль, что климат Западной Европы может стать суше и пониженное содержание влаги в почве скажется на производстве зерновых42. Однако эти потери можно компенсировать повышением урожайности с помощью биотехнологии, о которой речь пойдет ниже. Как и в Соединенных Штатах, повышение средней температуры могло бы привести к перемещению выращивания сельскохозяйственных культур в более северные районы, принеся убытки одним европейским фермерам и прибыль другим. От повышения уровня моря могли бы пострадать некоторые низко расположенные районы, такие, как Нидерланды и болотистые местности на востоке Великобритании. Однако для защиты своих берегов у этих стран имеются и финансовые, и технические возможности. Современные гидравлические системы могли бы также, вероятно, предотвратить давно прогнозируемое погружение Венеции. По сути дела, самым серьезным последствием глобального потепления климата для Европы может стать сокращение водных запасов по мере продвижения соленых вод вверх по рекам и затопления низинных областей.
Наиболее серьезные экологические проблемы для Европы могут возникнуть как следствие событий и ситуаций в других районах, и прежде всего в Восточной Европе и в развивающихся странах. Как говорилось выше, бездарно проведенная индустриализация стран-членов СЭВ оставила наследство в виде отравленных озер и рек, почвы, содержащей химические

327

вещества и металлы, небезопасных электростанций, уничтоженных лесных массивов и выбросов промышленного производства, относимых ветром через Балтику в Скандинавию. С крахом коммунизма, нанесение урона может быть остановлено и начато восстановление. Однако, учитывая масштабы ущерба и сложность модернизации промышленных структур в Восточной Европе, сомнительно, что даже богатые страны ЕС и ЕАСТ смогут за следующее десятилетие выполнить поставленные цели, особенно при недостатке общих наличных средств.
Сходное беспокойство о сохранности экосистемы вызывает огромный рост населения в странах Средиземноморья (особенно в Турции, Сирии и государствах Северной Африки), а также еще ускорившаяся миграция из внутренних районов в прибрежные, и так уже страдающие отнедостатка воды и загрязненности. В Алжире, например, 53% быстро растущего населения сосредоточено на 3% общей площади, где очистка сточных вод не ведется, так же, как и в Афинах, на Сицилии и в других северных прибрежных районах Средиземного моря. Добавьте к этому мириады небольших утечек нефти с различных судов, стоки с заболоченных земель и тот факт, что воды Средиземного моря (фактически закрытого) очень медленно обновляются, а также наплыв туристов во все прибрежные перенаселенные районы — и вы получите экологические проблемы, которые приводят в ужас. И хотя существует «Голубой план», согласно которому этот ущерб должен быть приостановлен, остается неясным, откуда взять необходимые для этого десятки миллиардов долларов, да и вообще все реформистские меры теряют смысл из-за роста численности населения. В отличие от Средиземноморских стран в более богатых и менее населенных странах Балтии и Северного моря проблема «очистки» оказывается не такой сложной43.
Большинство государств северо-западной Европы и Скандинавии в общем демонстрируют озабоченность по поводу положения дел в развивающихся странах и глобального потепления климата, видимо потому, что их население хорошо образовано, придерживается либеральных, гуманистических взглядов и проявляет интерес к положению в мире. Частично эта озабоченность — как, например, во Франции, — возможно, отражает также и желание сохранить влияние над прежними колониальными территориями. Тем не менее, поскольку некоторые европейские государства -признали, что развивающийся мир требует к себе внимания и оказания технической и финансовой помощи, они

328

ежегодно выделяют на его нужды больше установленных 0,7% от валового национального продукта, как об этом договорились страны-члены Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) (см. график 11).
График 11. Иностранная помощь и национальный доход (невоенная помощь)(44)

Источник: ОЭСР (данные 1987 г.).
В абсолютном выражении, конечно, 1 % валового национального продукта, который выделяют Норвегия и Швеция, составляет немного. Но. если их примеру последуют такие экономически развитые страны, как Великобритания, Германия, Япония и (особенно) Соединенные Штаты, это могло бы очень существенно увеличить поток средств из богатых стран в бедные. С другой стороны, по сравнению с нуждами развивающихся стран и тем,

329

что в один прекрасный день их возросшее население и погубленная экосистема могут погнать массы семей в более богатые районы мира, — даже выделение 1% ВНП на иностранную помощь в ретроспективе может оказаться абсолютно неадекватной платой за достижение мировой стабильности.
Гораздо более сложно обстоит дело со степенью готовности Европы к глобальным переменам, которые несет развитие новых технологий. Так, биотехнология, вызвавшая революцию в сельском хозяйстве и переработке его продукции, может, на первый взгляд, оказаться выгодной для Европы. В этом регионе находятся крупнейшие мировые химические компании, которые производят одну треть всей химической продукции в мире. Здесь имеются сотни институтов, факультетов университетов и частных компаний, занимающихся научными разработками в области продовольствия, сельского хозяйства, биотехнологий, морской биологии и т.п. И, наконец, правительства и сама Европейская комиссия заняты повышением конкурентоспособности региона. И все же биотехнология превращается в политическое минное поле, если учитывать социальную структуру европейского сельского хозяйства и Единую сельскохозяйственную политику (о которой говорилось выше)*. По сравнению с Соединенными Штатами в ЕС гораздо большее число фермеров, особенно фермеров—крестьян с чрезвычайно маленькими участками земли. В Греции и Португалии, например, средний размер хозяйства составляет всего 4,3 га, а по Сообществу в целом — 13 га. Кроме того, в ЕС принята особая система помощи сельскому хозяйству, названная журналом «Экономист» «самой идиотской системой, когда-либо разработанной богатыми Западными странами»45. Тем не менее эта система так просто не уйдет в прошлое, учитывая огромный политический вес 10 млн. фермеров и усиливающуюся тенденцию Европы к обособленности.
Биотехнологическая революция в сельском хозяйстве и переработке продуктов питания угрожает и без того напряженной ситуации в этом секторе. Во-первых, она сулит огромный рост выхода продукции, будь это молоко, мясо или зерновые культуры. К 2000 г. средний годовой удой, например, в Нидерландах повысится до 8—8,5 тыс. кг, по сравнению с 5 тыс. кг в 80-е годы46. Это поставит существующую систему поддержки цен в тяжелое, возможно безвыходное, положение, и в то время как Европейская комиссия пытается снизить
__________________
* См. с.312-313.

330

обший объем сельскохозяйственного производства, рост выхода продукции приведет к увеличению числа продуктов длительного хранения (сухого молока, масла), сокращению поголовья скота и вытеснению фермеров из сельского хозяйства. Казалось бы, что страны с большим поголовьем молочного скота (в Великобритании на одну ферму приходится пятьдесят семь коров, в Нидерландах — сорок) окажутся в более выгодном положение, чем страны с меньшим поголовьем (в Греции в среднем три коровы на одну ферму, в Италии — семь), однако осуществление принятой в 1984 г. системы квот на сельскохозяйственную продукцию для каждой страны «вытеснит производителей с рынка там, где прирост продуктивности является наибольшим»47. А учитывая характер системы финансирования, установленной Единой сельскохозяйственной политикой, и социальные и политические последствия спада в сельском хозяйстве во многих районах ЕС, расходы на этот сектор при развитии в следующем столетии биотехнологии должны будут возрасти, а отнюдь не сократиться.
Анализ последствий революции в биотехнологии дает основание предполагать, что зависимость большинства фермеров от гигантских агрохимических конгломератов будет неуклонно возрастать. Это может произойти довольно скоро в условиях экономики свободной конкуренции, подобно существующей в Соединенных Штатах, однако европейский опыт говорит о том, что в гораздо большей степени усилится официальная защита традиционного сельского хозяйства. В 1988 г. британское правительство приняло решение не санкционировать применение гормона роста BST в мясном животноводстве, по-видимому, не только из-за соображений здравоохранения, но и по экономическим причинам. Противодействие ЕС применению изоглюкозы (заменителя сахарной свеклы), запрет генетически измененных томатов и другие регулирующие меры контроля в научных исследованиях по биотехнологии замедлят распространение новых продуктов в Европе по сравнению с тем, как это происходит в других развитых странах. Это не остановит ведущиеся компаниями дальнейшие интенсивные исследования в области биотехнологии, но большая их часть будет проведена в североамериканских, а не в европейских лабораториях48.
Однако запреты не смогут остановить внедрение биотехнологии в сельское хозяйство и производство продуктов питания. Запрет применения гормона роста скота — это всего лишь единичный случай; целый ряд таких достижений, как получение

331

семян новых сортов, успехи в племенном животноводстве, повышение содержания протеина в растениях, более полное использование субпродуктов, уже получил одобрение и способствует неуклонному повышению среднего выхода продукции. Более того, по мере того, как каждая отрасль сельского хозяйства решает проблемы избыточной продукции, биотехнология предлагает оригинальные способы (ферментация, фрагментация, рекомбинация, увеличение протеинов) превращения одного продукта в какой-то другой, вторгаясь в другой сектор традиционного рынка. Крахмал, например, раньше получаемый из кукурузы (импортированной и французской) и отечественного картофеля, все в большей степени производится из излишков пшеницы; животные белки заменяются растительными, так что обычные сливки для кофе уступают свое место продукту, полученному из соевых бобов. В результате сельскохозяйственное «лобби» Европы может распасться на воюющие фракции, борющиеся каждая за свою долю рынка в век создания все более взаимозаменяемых веществ49.
Одним из выходов из этого кризиса может быть расширение экспорта сельскохозяйственной продукции, а также почти полный отказ от импорта. Некоторые расчеты показывают, что в практическом отношении для ЕС выгодно вновь отказаться полностью от импорта кормов для скота (свыше 20 млн. т в год), а также растительного масла и растительных жиров (4 млн. т в год) и урезать импорт лесных материалов (свыше 120 млн. куб. м. в год)50. Сможет ли благодаря этим мерам Европа справиться с будущими сельскохозяйственными излишками, остается неясным;
но политика поощрения экспорта и сокращения импорта, несомненно, вызовет бурные столкновения с Соединенными Штатами и другими крупными экспортерами продуктов питания и поставит в тяжелое положение производителей в развивающихся странах51. Возможно, единственным просветом является потенциальная возможность использования сельскохозяйственных площадей Европы для производства биомассы как источника энергии — в соответствии с одним предварительным подсчетом, возможно, до 100 млн. т угольного эквивалента в год52. Однако на сегодняшний момент излишки остаются, а расходы из фондов Единой сельскохозяйственной политики растут.
Учитывая трудности существующей сельскохозяйственной системы ЕС, можно понять озабоченность Европейской комиссии по поводу членства государств Центральной и Восточной Европы. Поглощение ГДР уже обошлось в миллиарды долларов и вызвало рост сельскохозяйственной продукции в целом, поскольку

332

крестьяне восточных областей Германии отреагировали на высокие цены в рамках Единой сельскохозяйственной политики. Этого же следует ожидать и в других странах Восточной Европы, где сельское хозяйство может стать высокоэффективным после ликвидации последствий коллективизации и применения наиболее эффективных методов, существующих на Западе. Это окажет еще большее давление на расстроенные финансы Единой сельскохозяйственной политики, а по мере модернизации и сокращения лишних рабочих рук в сельском хозяйстве Восточной и Центральной Европы и на региональные и социальные фонды Сообщества* . Это еще один пример того, как транснациональные тенденции и новые технологии усложняют существующие проблемы Европы53.
Революция в робототехнике также бросает вызов европейскому обществу, но она, вероятно, не станет такой политически спорной и сложной для обсуждения будущего ЕС, как достижения в биотехнологии. Автоматизация производства является длительным, постепенно нарастающим процессом и имеет тенденцию проходить децентрализованным путем, от завода к заводу. Кроме того, она затронула только несколько отраслей европейской промышленности (сборка автомобилей, покраска и т.д.), и используемые роботы заняты главным образом на грязных и опасных операциях, так что, хотя европейские профсоюзы продолжают с подозрением относиться к автоматизации, их оппозиция не так сильна, как этого можно было бы ожидать. Наконец, само производство роботов, наряду с компьютеризированной станкостроительной промышленностью, создало рабочие места для значительного числа квалифицированных и высокооплачиваемых рабочих.
Поэтому, вероятнее всего, в европейской промышленности, особенно в Германии, произойдет постепенный, но не резкий рост использования роботов. Инвестиции в этот сектор будут отвечать обычным критериям бизнеса — сокращение затрат труда, повышение качества продукции, увеличение ее выпуска, — и происходить это будет постепенно, от одного предприятия к другому. Темпы внедрения могут увеличиваться, если японские предприятия, размещенные в Европе, начнут автоматизировать производство более быстрыми темпами (скажем, как в самой
*
В конце 80-х годов занятость в сельском хозяйстве Восточной Европы составляла в среднем 13%, в Румынии — 24%. В ЕС она составляла 2.6%, в Соединенных Штатах — 0,8%.

333

Японии) и окажут таким образом давление на европейские фирмы. В области здравоохранения применение наделенных интеллектом подвижных роботов может также постепенно расти из-за нехватки квалифицированного среднего медицинского персонала для обслуживания быстро стареющего населения. Наконец, возможно, вопросы автоматизации станут составной частью дискуссии об иммиграции из развивающихся стран. Будут ли некоторые пронационалистически настроенные политики, видя пример Японии, стремиться к аналогичному уровню автоматизации, чтобы устранить необходимость ввоза рабочих по мере сокращения рабочей силы внутри Сообщества? И будут ли представители тех отраслей промышленности и сферы услуг, которые являются трудоемкими, а не капиталоемкими, настаивать вместо этого на продолжающейся иммиграции? Не предпочтут ли «белые» профсоюзы робота работе рядом с арабами?
В целом, Европа вряд ли последует по упорному, планомерному пути Японии к автоматизации, хотя бы просто из-за того, что она в настоящее время не испытывает общей нехватки рабочих рук. Общепризнанно, что дефицит квалифицированных рабочих существует в отдельных отраслях и регионах ЕС; но большинство официальных лиц, бизнесменов и профсоюзов считают, что наиболее верным решением будет повышение уровня квалификации рабочей силы и поощрение ее мобильности внутри ЕС54. Учитывая структурную безработицу во многих странах ЕС, которая может увеличиться при вступлении в него государств Восточной Европы, возможны широкие волнения, если в результате автоматизации будет выброшено на улицу множество рабочих промышленных предприятий. Вероятно, роботы будут применяться в более богатых странах ЕС, но наравне с человеком, а не вместо него. Гораздо менее ясно, сможет ли в такой ситуации европейская промышленность сохранить конкурентоспособность с суперэффективными, полностью автоматизированными японскими фирмами, не вводя протекционистских мер и не прибегая к относительному спаду производства.
Гораздо большую сложность представляют для европейского общества финансовая и коммуникационная революции и появление подлинно многонациональных объединений. Эти транснациональные тенденции во многих областях частично вызваны достижениями самой Европы. Ее банкиры научились взаимодействовать на глобальном уровне и вести торговые операции круглосуточно. Ее гигантские компании, подобно американским и японским, создали предприятия по сборке, научно-исследовательские

334

лаборатории и оптовые базы в главных центрах мировой торговли. Ее консультанты, инженеры и представители торговых банков действуют на всех континентах. Ее богатые конгломераты средств массовой информации скупают иностранные газеты и книжные издательства. Ее авиакомпании (Бритиш эруэйз, Люфтганза, САС) связывают весь мир. Получая значительные инвестиции американских и японских компаний, утвердившихся в ЕС до 1992 г., Европа сама также экспортирует огромные капиталы для приобретения земли, компаний, акций и облигаций в других странах, а также финансирует совместные проекты. Поэтому теоретически Европа занимает выигрышное положение и может получить наибольшую выгоду в результате глобализации финансов, промышленности и коммерции при условии, конечно, если не произойдут мировые финансовые потрясения,
Однако остаются две серьезные проблемы. Во-первых, движение к неограниченной глобализации может создать такую же социальную пропасть в обществе, какую Роберт Рейх наблюдает в Соединенных Штатах; т.е. появление верхнего социального слоя, состоящего из адвокатов, инженеров, консультантов и других «аналитиков символов», удовлетворяющих транснациональный спрос на их услуги, в то время как низшие четыре пятых общества во все растущей степени оказываются во власти национальных компаний, переводящих производство из одного региона в другой с целью получения наибольших прибылей. И все же, хотя в последние годы численность «аналитиков символов» в Европе резко возросла и европейские страны перевели часть производства в такие страны, как Соединенные Штаты, чтобы обеспечивать себе постоянный доступ на рынки этих стран, социальные последствия, о которых говорит Рейх, возможно, не будут такими тяжелыми для Европы55. Более серьезное отношение компаний к своим национальным корням и традиции большего вмешательства государства в экономику могут сдержать полный перевод производства из одной страны в другую. К тому же перемещение предприятий внутри ЕС будет менее экономически выгодно, если произойдет «гармонизация» социального обеспечения, размеров минимальной зарплаты и общего уровня жизни, а если производство будет перенесено за пределы ЕС, то его продукция может не попасть на закрытые европейские рынки. Наконец, более совершенная система социального обеспечения для безработных в странах ЕС смягчит последствия закрытия предприятий.

335

Во-вторых, в какой степени появление «мира без границ» противоречит цели ЕС углублять экономическое и политическое единство? Как уже отмечалось, всегда существовала напряженность между сторонниками сильной Европы и теми, кто стремился к созданию менее централизованной организации. Как считают первые, ЕС должно постепенно устранять все виды дискриминации в отношениях между государствами-членами (тарифы, контроль за передвижением капитала, предоставление государственных субсидий, иммиграционные барьеры) и двигаться вперед по пути к интеграции, сохраняя и некоторым образом укрепляя барьеры между европейцами и не европейцами. В конце концов не было смысла создавать объединенную «Европу», если кто угодно сможет воспользоваться ее привилегиями. Вторые же, в отличие от первых, предпочитают менее закрытую Европу, поскольку они не одобряют возведение стены между ней и неевропейскими образованьями (Британское содружество, Соединенные Штаты) и их товарами и услугами.
В целом, несмотря на такие осложнения, как референдум в Дании, на котором жители высказались против Маастрихтских соглашений, сторонники интеграции укрепляют свои позиции, что имеет большое значение для будущего Европы и мировой экономики. Теория «мира без границ» подразумевает, что «суверенный» европейский покупатель должен иметь свободное право купить американскую говядину, а не французскую, или же автомобиль, сделанный в Японии, а не в Италии, если цена на эти товары его устраивает56. В отличие от этого цель Единой сельскохозяйственной политики заключается в том, что покупатель должен потреблять европейскую (если не исключительно французскую) говядину, а ездить не на японской машине, от покупки которой его должны удержать предлагаемые многими политиками и бизнесменами европейские промышленные тарифы и квоты, а на машине, сделанной в Европе (предпочтительно в Италии). Более важным следствием этого является то, что национальные границы вместо того, чтобы исчезать, будут опоясывать просто большие образования — страны ЕС, североамериканскую зону свободной торговли, регионы, где преобладает иена, — при усилении господства в мировой экономике трех гигантских региональных торговых блоков. Не входящие в эти блоки страны будут отчаянно пытаться получить доступ к рынку, который скорее всего останется для них недосягаемым, если возьмет верх европейское протекционистское лобби. Это, вероятно, снизит перспективы

336

занятости в этих странах и, следовательно, увеличит стремление людей мигрировать в Европу в поисках работы.
Не таится ли, таким образом, основное противоречие в том, чем ЕС стремится стать и куда движется мировая экономика? Как мы видим, это диалектическое противоречие между национальными целями и транснациональными переменами существует во всех странах; однако в данном случае оно, возможно, является более глубоким, так как европейские страны идут к интеграции и к созданию нового «супергосударства» как раз в тот момент, когда тенденции в развитии технологий и коммуникаций ослабляют государственный контроль, размывают все границы и ставят под вопрос наше традиционное стремление сохранить национальную и региональную самобытность в противовес слиянию в одну человеческую семью. По сути дела, тенденции в развитии новых технологий — подобно тенденциям в демографии — угрожают сделать архаичными проблемы традиционной повестки дня, которые находились в фокусе внимания политики ЕС последние четыре десятилетия.
Сторонники европейской интеграции часто отрицают, что они стремятся отдалить их страны от остального мира. Но им, возможно, придется внимательнее, чем до сих пор, оценивать, что на практике несет другим политика по углублению европейского единства. Значительная часть мира обеспокоена тем, что доступ на рынок развитых стран будет ограничен. Существует также серьезное недоверие среди политических и деловых кругов Японии и (особенно) Соединенных Штатов относительно европейского протекционизма57. Суммируя сказанное выше, в мире широко распространено мнение, что ЕС, желая устроить свою собственную судьбу, менее заинтересовано в развитии мировой торговли за счет открытия рынков, так как хочет защитить своих фермеров и промышленных рабочих даже за счет ухудшения торговых отношений с развитыми странами мира и подрыва перспектив развивающихся стран. Возможно, эта обеспокоенность является неоправданной, и предсказания (особенно распространенные в американской прессе) о том, что «торговая война» заменит «холодную», могут также оказаться преувеличенными. И все же, наблюдая за интеграцией в Европе, мир явно озабочен тем, что она будет означать для других.
На будущее Европы заставляют обращать серьезное внимание не только экономические причины. Европа проводит

337

политический эксперимент огромной важности, касающийся вопроса о том, как общества видят себя и свои взаимоотношения с другими. Как указывают многие эксперты по международным вопросам, мы, по-видимому, являемся свидетелями уменьшения приверженности к традиционным ценностям и структурам, а также тех связей, которые сделали национальные государства средоточием политической и экономической принадлежности. Вместо этого усиливается «перемещение власти», о котором говорилось выше, перемещение, которое затрагивает и крупные (транснациональные), и мелкие (региональные, этнические) единицы по мере того, как политики и народы пытаются определить, в каком объеме государство будет лучше функционировать в нашем сегодняшнем и будущем мире. В теории это выглядит прекрасно, но что будет на практике? Если такой цивилизованный и умный народ, как датчане, голосует против дальнейшей европейской интеграции, то наступит ли когда-либо время, когда подобная ЕС организация станет легитимной в глазах входящих в нее народов, как это было с национальными правительствами? И будет ли такая организация с пониманием относиться к нуждам таких регионов, как Валлония, Тоскана, Верхний Рейн и Южный Уэльс? Является ли смещение власти вверх и вниз отрицательным или положительным? Как известно, в уходящем двадцатом столетии движущими силами в мире являются две тенденции. Одна под влиянием технологии, коммуникаций и торговли ведет ко все большей экономической интеграции. Другая — это возродившееся стремление к этническому сепаратизму, обострившееся после краха коммунизма, подъема религиозного фундаментализма и усиливающегося требования (от Хорватии до Сомали) пересмотра границ, которые были навязаны, часто извне, весьма различным этническим группам. Эта тенденция также временами обостряется по экономическим причинам.
И в том и в другом отношении роль Европы была кардинальной в истории. В первой половине нашего столетия она являла миру ужасающие примеры того, как чрезмерный национализм, этнические предрассудки и желание наживы могли ввергнуть так называемое цивилизованное общество разных стран в войну. После 1950 г., однако, европейцы стремятся извлечь уроки из прошлых ошибок, создавая структуру, которая обеспечит экономическую интеграцию и сгладит национальные различия. На фоне сложных взаимоотношений в других регионах (в Восточной Азии, на Ближнем Востоке, в Центральной Америке, Южной Азии) движение Европы к интеграции, несмотря на его просчеты, показывает

338

пример всем охваченным внутренней борьбой регионам. Если лидеры таких государств, как Германия и Франция, после столетий конфликтов хотят теперь жить в длительном мире со своими соседями и вступить в более крупные, транснациональные объединения, то не может ли то же самое произойти когда-нибудь в будущем также с группой государств других регионов, от Южной Азии до Латинской Америки? И если это произойдет, разве не будет это шагом вперед по сравнению с сегодняшней региональной раздробленностью?
Конечно, Европе еще предстоит пройти длинный путь. На этом пути ее ждут бесчисленные препятствия, и не в самую последнюю очередь те, которые привносят новые глобальные силы, бросающие вызов всем обществам и, как говорилось выше, создающие особые проблемы для ЕС на этой стадии его развития. И все же именно потому, что эти глобальные силы требуют перемен, аргументы сторонников интеграции должны возобладать над доводами тех, кто хочет воздвигнуть лишь крупный торговый консорциум. В свете всего происходящего на мировой арене — распада СССР и угрозы возникновения региональных конфликтов на его бывших территориях, роста экономической мощи Восточной Азии, появления новых ядерных сверхдержав (Индия, Китай), длительных социальных и экономических трудностей Соединенных Штатов, вероятности столкновений из-за демографических проблем, войн за сырьевые ресурсы и массовой миграции, надвигающейся несбалансированности в численности населения Севера и Юга, долгосрочных опасных последствий нарушения экосистемы — Европа действительно не имеет другой реальной альтернативы, кроме движения вперед, к созданию влиятельного и ответственного сообщества, способного сообща ответить на эти вызовы, чего двенадцать или двадцать отдельных государств просто не смогут сделать. Никто не будет оспаривать, что эта задача потребует огромных усилий, особенно учитывая противоречие, существующее между процессом «углубления» Сообщества и «расширения» его членства. Все же масштаб международных перемен, требующий нового мышления и создания новых структур, укрепляет позиции тех, кто утверждает, что Европа не может позволить себе топтаться на месте.
Хотя в более широком смысле логика истории благоприятствует сторонникам интеграции, они, в свою очередь, должны творчески среагировать на стоящий перед ними вызов и открывающиеся возможности. В настоящее время слишком много разговоров о судьбе Европы сопровождается своекорыстными

339

политическими маневрами, внутренней бюрократической борьбой, вульгарными попытками прикрыть экономическую неэффективность, желанием националистических групп контролировать и направлять в своих целях панъевропейские устремления, а также протекционистскими, корыстными действиями, — что подтверждает самые худшие опасения как европейских противников интеграции, так и других стран. Более того, типичный насущный вопрос политики ЕС — например, как уменьшить «горы масла» или отрегулировать стандарты бухгалтерского учета — кажется чрезмерно мелочным и своекорыстным в свете существования громадных демографических и технологических сил, изменяющих мир. Неясно, сможет ли какая-либо страна или группа стран эффективно отреагировать на новые транснациональные изменения, часть из которых может проявиться быстро и неожиданно. Но если европейские лидеры тратят на споры об интеграции столько времени, что его почти не остается на выработку разумных решений в ответ на демографические тенденции, миграцию, глобальное потепление климата и влияние новых технологий, тогда их страны могут оказаться полностью не подготовленными к предстоящим задачам. Даже в начале 90-х годов ясно, что Европа не может остаться в стороне от проблем остального мира. Насколько очевиднее это станет в 2010 г. или 2030 г.?
В общем перед сторонниками европейской федерации стоит задача определить, как они смогут создать процветающий единый механизм, который возьмет на себя ответственную роль в мире, не отгораживаясь за стенами, не проводя своекорыстную политику и не выступая против тенденций к глобализации; как они смогут совершенствовать внутреннее развитие ЕС, и в то же самое время справляться — и помочь справиться бедным странам — с глобальными переменами? Если Европе действительно удастся совместить эти цели, она, возможно, обнаружит, что следующее столетие будет к ней добрее, чем нынешнее. Однако при сегодняшнем положении дел распутать такой клубок серьезных проблем представляется маловероятным. В таком случае последствия этого придется испытать и Европе, и остальному миру.