Кеннеди П. Вступая в двадцать первый век

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть вторая. Региональные импульсы

10. ПОБЕДИТЕЛИ И ПОБЕЖДЕННЫЕ В РАЗВИВАЮЩЕМСЯ МИРЕ

Ничто не иллюстрирует растущие различия между развивающимися странами лучше, нежели тот факт, что в 60-х годах ВНП на душу населения в Южной Корее был абсолютно такой же, как в Гане (230 долларов), а ныне в первой он в 10—12 раз больше, чем в последней* . В обеих странах преобладала аграрная экономика, обе более полувека находились под колониальным правлением. Обретя независимость, каждая из них столкнулась со множеством трудностей, пытаясь «догнать» Запад, и, хотя Корею отличала более тесная историко-культурная общность, ее шансы могли бы выглядеть менее предпочтительными, поскольку она располагала скудными природными ресурсами (за исключением вольфрама) и понесла тяжелые потери во время войны 1950— 1953 гг. Спустя десятилетия, однако, государства Западной Африки остаются одними из беднейших стран мира — ВНП на душу населения в Нигерии, Сьерра-Леоне и Чаде сегодня, к примеру, составляет менее 500 долларов,2 а Корея, приблизилась к разряду стран с высоким доходом. Уже сейчас тринадцатое крупнейшее в мире торговое государство, Корея, планирует стать в двадцать первом веке одной из богатейших стран3, в то время как Западную Африку ждут, по крайней мере в обозримом будущем, хроническая нищета, недоедание, болезни и отставание в развитии в целом. И наконец в то время, как рост благосостояния в Корее сопровождается сокращением роста численности населения, большинство африканских стран по-прежнему сталкивается с демографическим взрывом, сводящим на нет любые достижения в области национального производства.
Подобное различие вовсе не ново, ибо богатые и бедные общества существовали всегда; в семнадцатом веке пропасть в благосостоянии, скажем, между Амстердамом и западным

230

побережьем Ирландии или между такими цветущими индийскими портами, как Сурат и Калькутта4, и жителями горных селений Новой Гвинеи была весьма заметной, хотя, возможно, и несравнимой с нынешним разрывом между богатыми и бедными странами, Отличие состоит в том, что благодаря происшедшей в двадцатом веке революции в сфере глобальных коммуникаций подобное неравенство стало общеизвестным. Такое обстоятельство может породить возмущение бедных народов против процветающих обществ, однако оно же способно и пробудить стремление к подражанию (как Южная Корея последовала примеру Японии), Ключевой проблемой здесь является следующее: во что обойдется превращение «неимущей» страны в «имущую»? Требуется ли для этого лишь простое копирование экономических методов или такой процесс затронет и культурную и социальную структуру, а также отношение к зарубежному опыту?
Упомянутое различие между Восточной Азией и субсахарской Африкой ясно демонстрирует чрезмерно расширительный смысл термина «третий мир». Это понятие было удобным в 50-х годах, когда нищие недавно деколонизированные государства придерживались политики неприсоединения, старались остаться независимыми от блоков, возглавляемых двумя сверхдержавами5. Взлет сверхбогатых нефтедобывающих стран десятилетие спустя уже поставил его под сомнение. Ныне же, когда в процветающих странах Восточной Азии ВНП на душу населения превышает показатели России, Восточной Европы и даже таких западноевропейских государств, как Португалия, упомянутый термин кажется менее подходящим, чем когда бы то ни было. И когда тайваньские и корейские корпорации открывают сборочные предприятия на Филиппинах и создают сеть сбыта внутри Европейского сообщества, нам следует признать наличие существенных различий между незападными экономиками. Некоторые исследователи сейчас насчитывают пять отдельных типов «развивающихся» стран для оценки потенциалов стран Азии, Африки и Латинской Америки6.
*
Согласно Рейвинхиллу они делятся на: нефтеэкспортирующие страны с высоким доходом; страны с индустриализованной экономикой, прочной государственной властью и сравнительно низким уровнем задолженности (Тайвань и т.д.); страны с индустриализованной экономикой, нестабильным государственным аппаратом и (или) задолженностью (Аргентина, Польша);
новые потенциально промышленные страны (Малайзия, Таиланд);
производители сырья (субсахарская Африка, Центральная Америка).

231

Сравнение национальных темпов роста в 80-х годах подтверждает такие различия. В то время, как экономики стран Восточной Азии развиваются весьма впечатляющими средними темпами на уровне 7,4% в год, государств Африки и Латинской Америки соответственно на1,8и1,7%7, — а поскольку численность их населения растет гораздо быстрее, они в итоге откатились назад как по абсолютным, так и по относительным показателям. На протяжении упомянутого десятилетия увеличились различия и в экономических структурах: в то время как африканские страны, располагающие сырьевыми ресурсами, стремились к повышению цен на сырье, ориентирующиеся на экспорт промышленные страны Восточной Азии старались их сбить. Самый наглядный разрыв образовался в удельном весе готовых изделий в мировой торговле, который является ключевым показателем экономической конкурентоспособности (см. график 6).
Таким образом, хотя некоторые исследователи все еще предпочитают говорить о биполярном характере мировой экономики8, делящейся на богатые и бедные страны, мы имеем дело со все большей дифференциацией. Причины этого и будут рассмотрены в данной главе.
Среди развивающихся стран наиболее успешно догоняют Запад торговые государства региона Тихого океана и Восточной Азии. За исключением расположенных в этой зоне стран, контролируемых коммунистическими режимами, государства Тихоокеанского бассейна (включая западные районы Канады и Соединенных Штатов и отчасти Австралию) переживали продолжительный бум в области промышленности, торговли и инвестиций; однако центр его находится в азиатской части Тихоокеанского бассейна, главным образом благодаря зримому подъему Японии и тем стимулам, которые он дал экономикам соседних стран и трансокеанской торговле. Согласно одному из источников:
«В 1962 г. доля западной зоны Тихого океана (особенно Восточной Азии) в мировом ВНП составляла около 9%, Северной Америки — 30 и Западной Европы — 31%. Двадцать лет спустя доля западной зоны Тихого океана стала выше 15%, а Северной Америки сократилась до 28 и Западной Европы — до 27%. Существует вероятность, что к 2000 г. на долю западной зоны Тихого океана будет приходиться примерно четверть мирового ВНП, а на весь регион Тихого океана — около половины по сравнению с чуть более 43% в настоящее время»9.

232

График 6. Доля в мировой торговле промышленными
товарами(10)

Субсахарская Африка

Новые индустриальные страны Восточной Азии

Нынешний бум в Восточной Азии имеет, конечно, неоднородный характер, и исследователи выделяют различные степени экономического и технического развития в этом огромном регионе. Схематически это деление выглядит примерно так:
а) Япония, ныне крупнейший в мире финансовый центр, страна, наиболее интенсивно разрабатывающая инновационные высокие технологии в невоенной сфере;
б) четыре восточно-азиатских «тигра» или «дракона», новые индустриальные страны (НИС): Сингапур, Гонконг, Тайвань и Южная Корея, из которых две последние имеют более многочисленное население и большую территорию, нежели два

233

первых государства, представляющих собой портовые города;
все они, однако, в последние десятилетия переживают процесс развития производства, ориентированного на экспорт;
в) крупные южно-азиатские государства Таиланд, Малайзия и Индонезия, которые при содействии иностранных (главным образом, японских) инвестиций развивают сборочное производство, выпуск готовых изделий и экспорт (существует сомнение, следует ли включать в эту группу Филиппины);
г) наконец, чахнущие бедные коммунистические страны:
Вьетнам, Камбоджа, Северная Корея, а также изоляционистская Мьянма, идущая своим «бирманским путем к социализму».
Такое ступенчатое построение в зависимости от уровня развития побудило экономистов к образному сравнению Восточной Азии с «летящей гусиной стаей», где Япония играет роль вожака, за которым следуют новые индустриальные страны, крупные южно-азиатские государства и т.д. Все, что бы ни произвела Япония в течение десятилетия, — сравнительно дешевые игрушки, кухонная утварь, электротовары — в следующем десятилетии начинают выпускать ближайшие «гуси в стае», а еще через десять лет — те, кто находится за ними. Каким бы точным ни был этот образ применительно к отдельно взятой стране, общая картина ясна: «гуси» в полете, и летят они целеустремленно вперед, к заветным местам обетованным.
Среди упомянутых стран новые индустриальные страны Восточной Азии являют собой наиболее наглядный пример успешных изменений. И хотя сторонним наблюдателям они могут казаться похожими, на деле заметно различаются размерами территории, численностью населения* , своей историей и политическими системами. Отличны даже структуры экономики. Экономика Южной Кореи, где процесс развития начался как минимум на десятилетие позже, чем на Тайване (а демократизация шла еще медленнее), в огромной степени контролируется несколькими гигантскими промышленными конгломератами, из которых четыре крупнейших («Самсунг», «Хёндэ», «Лаки-голд стар» и «Дэу») выпускают товары на сумму, равную половине валового национального продукта страны. Для Тайваня, наоборот, характерны
__________________
*
В то время как население Кореи составляет около 43 млн., Тайваня — примерно 20 млн. человек, в Гонконге проживает 5,7 млн., а в Сингапуре всего 2,7 млн.

234

многочисленные мелкие фирмы, специализирующиеся на одном—двух видах продукции. В то время как тайваньцы озабочены тем, что их фирмы могут проиграть зарубежным гигантам, корейцев тревожат все большие трудности, с которыми они будут сталкиваться в конкурентной борьбе в таких крупномасштабных отраслях промышленности, как нефтехимия, производство полупроводников и кораблестроение11.
Несмотря на эти структурные различия, у каждой из упомянутых стран есть определенные общие черты, которые, взятые вместе, помогают понять причины их неуклонного — из десятилетия в десятилетие — роста. Первая, возможно наиважнейшая, заключается в первостепенном внимании к образованию. Оно основано на конфуцианских традициях почитания знаний и системе конкурсных экзаменов, и поддерживается семьей: мать ежедневно занимается с детьми в дополнение к учебному процессу в школе. На взгляд представителя Запада, образование — так же, как и в Японии — кажется сконцентрированным на механической зубрежке, приобретении технических навыков и подчеркивании общности, а не на развитии индивидуальных способностей и привычки подвергать сомнению авторитеты. И даже если некоторые местные деятели просвещения в наши дни и готовы согласиться с такой критикой, большинство населения убеждено, что их традиции в сфере образования создают социальную гармонию и воспитывают хорошо обученную рабочую силу. Более того, единообразие системы вовсе не исключает острого индивидуального соперничества; на Тайване (где, между прочим, двенадцать из четырнадцати членов кабинета 1989 г. получили степени доктора философии за границей), из 110 тыс. абитуриентов, ежегодно держащих вступительные экзамены в национальный университет, поступает всего треть лучших, что, несомненно, лишь подчеркивает важное значение, которое придается высшему образованию12. И, возможно, ничто лучше не иллюстрирует стремление к образованию, нежели тот факт, что в Южной Корее (43 млн. населения) насчитывается 1,4 млн. студентов высших учебных заведений по сравнению со 145 тыс. в Иране (54 млн. населения), 15 тыс. в Эфиопии (46 млн.) и 159 тыс. во Вьетнаме (64 млн. населения). И еще один факт: уже в 1980 г. «корейские технические институты окончили столько же выпускников, сколько в Соединенном Королевстве, Западной Германии и Швеции вместе взятых»13.
Вторым общим фактором является высокий уровень национальных сбережений. Использование для поощрения личных

235

сбережений фискальных мер, налогов и контроля над импортом обеспечило наличие крупных низкопроцентных капиталов для инвестиций в промышленность и коммерцию. На протяжении нескольких первых десятилетий развития жестко регулировались личное потребление и уровень жизни — посредством ограничений на вывоз капиталов за границу и ввоз предметов роскоши зарубежного производства — с тем, чтобы направить имеющиеся ресурсы на развитие своей индустрии. И хотя в среднем благосостояние и росло, плоды экономических достижений по большей части использовались для дальнейшего расширения экономики. И лишь тогда, когда экономический «взлет» действительно состоялся, система начала видоизменяться; возросшее потребление, зарубежные закупки, капиталовложения в новые области — все это позволило внутреннему спросу играть большую роль в развитии страны. В таких условиях можно было бы ожидать сокращения удельного веса общих сбережений. Однако даже в конце 1980 г. в новых индустриальных странах Восточной Азии по-прежнему сохранялся высокий уровень национальных сбережений, что видно из табл.7.
Таблица 7 Сравнительный уровень сбережений, 1987 г.14

Третьей отличительной чертой являлась прочная политическая структура, благоприятствовавшая росту экономики. Хотя предпринимательство и частная собственность всемерно поощрялись, «тигры» никогда не следовали модели полного невмешательства в экономику. Намеченным для приоритетного развития отраслям промышленности оказывалась поддержка в самых разных формах — экспортные субсидии, стипендии для обучения, протекционистские тарифы для защиты от иностранных конкурентов. Как отмечалось выше, фискальная система была призвана обеспечить

236

высокий уровень сбережений. Налоговая и энергетическая политика имела целью содействие деловой активности. Профсоюзы функционировали в условиях жестких ограничений. Демократия была скована — губернатором в Гонконге, распорядительными администрациями в Сингапуре и военными режимами на Тайване и в Корее. И только недавно были разрешены свободные выборы и политическая деятельность партий. Апологеты подобной системы утверждают, что во имя сосредоточения всех усилий на развитии экономики было необходимо ограничивать гражданские права и что демократические реформы служат «наградой» за долготерпение народа. Главное состоит в том, что, хотя внутриполитические курсы этих стран и отличались от существовавших на Западе, это не стало препятствием их торговой экспансии.
Четвертой отличительной чертой стала ориентация на экспорт, в отличие от курса на удовлетворение потребностей за счет импорта, проводимого Индией, и определяемого потребителями курса Соединенных Штатов. Для такого небольшого государства с уже процветавшей торговлей, как Гонконг, подобная направленность была не новой, но на Тайване и в Корее ориентация на экспорт потребовала значительных структурных преобразований, поскольку этим странам пришлось сначала приучить управленцев и рабочую силу выпускать именно ту продукцию, которая желанна зарубежному покупателю. Во всех случаях с целью увеличения экспорта и сокращения импорта курс национальной валюты удерживался на низком уровне. Более того, новые индустриальные страны Восточной Азии умело использовали благоприятные международные условия; их затраты на оплату труда были гораздо ниже, чем в Северной Америке и Европе, они сполна извлекли выгоду из принципов открытой международной торговли, созданных и охраняемых Соединенными Штатами, и одновременно искусно оберегали свою собственную промышленность от иностранной конкуренции. С течением времени это привело к образованию значительного положительного сальдо торгового баланса и возникновению угрозы ответных мер со стороны европейских и американского правительств, что опять же напоминало о сильной зависимости новых индустриальных стран от существующей на данный момент международной экономической системы. Важно, однако, то обстоятельство, что они поставили целью рост выпуска ориентированной на экспорт готовой продукции, — в то время как другие развивающиеся страны продолжали полагаться на экспорт сырья и не предпринимали почти никаких

237

усилий, чтобы удовлетворить спрос зарубежных покупателей15 .И если рассматривать торговлю под таким углом зрения, то неудивительно, что семь из двенадцати крупнейших портов мира расположены сейчас именно в Азии.
И наконец, перед новыми индустриальными государствами находился пример для подражания, (Япония), которого у Йемена, Гватемалы или Буркина-Фасо не было. На протяжении четырех десятилетий народы Восточной Азии воочию наблюдали за бурными успехами своего соседа, не принадлежащего к западному миру, успехами, основанными на образованности и техническом мастерстве, на высоком уровне сбережений, на долгосрочном и направляемом государством освоении новых отраслей промышленности и рынков, на решимости поддерживать конкурентоспособность на мировой арене... хотя ныне к этому восхищению Японией примешивается определенная боязнь оказаться втянутыми в неновый блок под господством Токио. И хотя японский внутренний рынок крайне важен для новых индустриальных стран Восточной Азии, а им самим весьма выгодны японские инвестиции, сборочные производства, инженеры и опыт, особого энтузиазма перспектива возникновения новой большой восточно-азиатской зоны общего процветания у них не вызывает16.
Результаты экономического роста видны не только в неуклонном повышении уровня жизни в странах Восточной Азии. Дети там сейчас в среднем на четыре—пять дюймов выше, чем были их сверстники в 40-е годы, и растут они в странах, которые, с точки зрения здоровья населения, числятся среди самых благополучных в мире.
«Тайваньский ребенок, родившийся в 1988 г., может рассчитывать прожить 74 года, всего на год меньше, чем американское или западногерманское дитя, и на пятнадцать лет дольше, чем танванец, родившийся в 1952 г.; южнокореец 1988 г. рождения может рассчитывать провести на земле семьдесят лет по сравнению с пятьюдесятью восемью годами в 1965 г.. В 1988 г. тайваньцы ежедневно потребляли на 50% больше калорий, нежели тридцатью пятью годами раньше. На каждую семью приходилось в двести раз больше телевизоров, телефонов и автомобилей; в Корее эти показатели были еще выше»17.
В дополнение ко всему в новых индустриальных странах Восточной Азии отмечается высокий уровень грамотности, и это также подтверждает, что в целом они ближе к странам «первого» мира, нежели к бедным развивающимся государствам.

238

Таблица 8
Сравнительный уровень жизни18

Сохранится ли этот прогресс и в двадцать первом веке? Политическое будущее Гонконга совершенно неясно, и многие компании переводят свои штаб-квартиры в другие районы; из-за традиционных притязаний Пекина Тайвань остается в дипломатическом плане «отверженным» государством; Южная Корея по-прежнему считает, что непредсказуемый военизированный режим на севере представляет угрозу ее безопасности. Будущее Китая — и Сибири — весьма неопределенно и вызывает озабоченность. Взлет цен на азиатских фондовых биржах в 80-е годы (вызванный огромным увеличением денежных ресурсов) был необоснованно высоким и спекулятивным и потому обреченным на спад. Протекционистские тенденции в развитом мире представляли для торговых государств еще большую угрозу, чем внешнее давление с целью отказаться от субсидирования местных крестьянских хозяйств. Рост курсовой стоимости корейской и тайваньской валют привел к сокращению выручки от экспорта и замедлил общие темпы развития. Некоторые японские конкурентные фирмы перевели свои производства в соседние страны с более дешевой рабочей силой — такие, как Таиланд и Южный Китай. Резкий рост цен на нефть ведет к увеличению платежей за импорт. Повышение заработной платы (в Корее она возросла в среднем на 14% в 1988 г. и на 17% в 1989 г.) сказалось на

239

издержках на оплату рабочей силы и конкурентоспособности. Социальный мир, столь драгоценный для этих молодых демократий, подрывается студенческими беспорядками и волнениями среди промышленных рабочих19.
С другой стороны, подобные явления могут представлять собой просто, болезни роста. Уровень сбережений по-прежнему чрезвычайно высок. Ежегодно из колледжей выходит большое число новых инженеров и техников. Повышение покупательной способности рабочих привело к бурному расцвету внутреннего рынка; правительства, со своей стороны, расширяют инвестиции в жилищное строительство, развитие инфраструктуры и коммунального хозяйства. Рабочая сила из-за демографического спада не будет численно возрастать столь стремительно, как прежде, однако она станет более образованной, увеличатся ее потребительские расходы20. Существенный рост капиталовложений за рубежом содействует сохранению долгосрочного платежного баланса. А поскольку рынки густонаселенных Индонезии, Таиланда и Малайзии растут удвоенными темпами, перед торговыми государствами открывается широчайшее поле деятельности. На повышение курса национальной валюты можно ответить расширением экспорта высококачественных товаров, повышением уровня капиталовложений в промышленность, освоением новых высокотехнологичных производств — подобно переоснащению японской индустрии в 80-х годах, когда стремительно взлетел курс ее национальной валюты. Нигде более в мире темпы роста «всего» на 5—6% не станут называть тревожными или предвещающими спад. И если не считать возможности войны в Восточной Азии или массового спада деловой активности в глобальном масштабе, то, по всем признакам, четыре «тигра», с точки зрения социальной структуры, находятся в лучшем, чем большинство остальных стран, положении, чтобы преумножать богатство и здоровье нации.
Чтобы получить подтверждение этому мнению, достаточно обратить внимание на нынешнее трудное положение Латинской Америки, которая в 80-х годах утрачивала позицию за позицией — в то время как Восточная Азия их завоевывала. И в данном случае следует проводить различие между странами континента, где на площади почти 7 млн. кв. миль проживает более 400 млн. человек, сосуществуют различные политические культуры и социально-экономические структуры. Аргентина, уровень

240

жизни которой в 1900 г. позволял отнести ее к разряду «развитых» государств, совсем не похожа на Гондурас и Гайану. По демографическим изменениям Латинскую Америку можно разделить на три различные группы: в таких странах, как Боливия, Доминиканская Республика и Гаити, отмечаются высокий уровень рождаемости и низкая продолжительность жизни; в средней группе: Бразилия, Колумбия, Мексика, Венесуэла, Коста-Рика и Панама — начинают наблюдаться спад рождаемости и увеличение продолжительности жизни; странам умеренного пояса — Аргентине, Чили и Уругваю — присущи демографические характеристики развитых государств21.
Несмотря на такое разнообразие, существуют причины рассматривать перспективы Латинской Америки как единого целого: весь регион сталкивается с одинаковыми экономическими проблемами, внутриполитическая ситуация в странах весьма сходна — в частности, ее отличает хрупкость молодых демократий, — и все эти государства зависят от своих отношений с развитым миром, особенно с Соединенными Штатами.
Несколько десятилетий назад будущее Латинской Америки выглядело весьма обещающим. Экономический бум 50-х годов вызвал прибыльный спрос на кофе, лесоматериалы, говядину, нефть и минералы; иностранные инвестиции в сельское хозяйство, промышленность и инфраструктуру помогали региону уверенно двигаться вперед. За тридцать лет после 1945 г. производство стали там возросло в двадцать раз, а производство электроэнергии, металлов и машинного оборудования — более чем вдесятеро22. Реальный валовой внутренний продукт на душу населения ежегодно увеличивался в среднем на 2,8% в 60-е годы, а в 70-х — и еще более ускоренными темпами, составляя 3,4%. К сожалению, в последующем этот процесс принял обратное направление и в период между 1980 и 1988 гг. реальный ВВП на душу населения неуклонно снижался в среднем на 0,9% в год23. В некоторых странах, например, в Перу и Аргентине, реальный доход в 80-х годах сократился на четверть. За очень редкими исключениями (Чили, Колумбия, Доминиканская Республика, Барбадос и Багамские острова) ВВП на душу населения в большинстве стран в настоящее время ниже, чем десятилетие или даже два назад:

241

Таблица 9
ВВП на душу населения в странах Латинской Америки24 (в долларах США)

Изучение причин подобного отката вскрывает разительное отличие этих государств от новых индустриальных стран Восточной Азии. Вместо того, чтобы поощрять промышленников к освоению зарубежных рынков и стимулировать экономику путём ориентации ее на выпуск экспортной продукции, правительства латиноамериканских стран, во-первых проводили политику вытеснения импортных товаров, создавая собственную металлургию, цементную, бумажную, автомобильную и электронную отрасли промышленности, которым oбеспечивались протекционистские тарифы, государственные субсидии и налоговые льготы, что изолировало их от иностранной конкуренции. А в результате продукция этих стран стала для зарубежных потребителей менее привлекательной* . Более того, хотя создать металлургическую промышленность было сравнительно просто, освоить такие высокие технологичные отрасли, как производство компьютеров, аэрокосмической техники, машинного оборудования и фармацевтической продукции оказалось куда сложнее, поэтому большинство этих стран зависит от импорта промышленных товаров, а экспорт, в основном, по-прежнему состоит из сырья: нефти, кофе и соевых бобов.25
Во-вторых, развитие экономики сопровождалось нечёткой финансовой политикой и всё растущими упованиями на иностранные займы. Правительства закачивали деньги не только в инфраструктуру и образование, о и в государственные предприятия, громоздкие бюрократические аппараты и непомерно раздутые вооружённые силы, оплачивая их содержание печатанием бумажных денег и займами у западных (главным образом у американских) банков и международных организаций. Результатом стало резкое увеличение доли государственных расходов в валовом внутреннем продукте и ускорение темпов инфляции и роста цен, ещё более усугубленных индексацией заработной платы. Инфляция достигла таких масштабов, что не поддавалась пониманию, а о её сдерживании и речи не было. «В 1989 г., например, инфляция в Никарагуа составила более 3400% в Аргентине инфляция достигла 3700, в Бразилии – почти 1500,
__________________

* Как уже отмечалось, Япония и её последователи в Восточной Азии также стремились защищать свои ещё не оперившиеся отечественные отрасли промышленности, однако это предпринималось с целью создания прочной базы для наступления их экспортных товаров, но никак не для сооружения экономического бастиона, за стенами которого почивала бы их промышленность.

243

а в Перу — около 3000%. Эквадор, где инфляция зарегистрирована на уровне всего 60%, в этом смысле можно было считать страной вполне благополучной»26. В таких условиях национальная валюта совершенно обесценивается, а идея повышения уровня национальных сбережений с целью обеспечения долгосрочных капиталовложений утрачивает всякий смысл.
Еще одним следствием такой политики явилось то, что некоторые латиноамериканские страны оказались в числе самых крупных в мире должников, что видно из табл. 10.
Таблица 10 Рост задолженности некоторых латиноамериканских стран27

В результате общая задолженность Латинской Америки достигает сейчас примерно 1000 долларов на каждого мужчину, женщину и ребенка. Эти деньги, однако, были направлены не в производительные инвестиции, а либо растранжирены на внутренние потребности, либо бесследно исчезли (есть такой термин «бегство капиталов») на частных счетах в американских и европейских банках. И большинство латиноамериканских стран оказалось неспособным выплачивать даже проценты по своим долгам. Невыполнение обязательств по займам (или отсрочка выплаты процентов) привело к прекращению поступлений капиталов от разъяренных западных банков и, более того, к общему оттоку

244

капиталов из Латинской Америки именно в то время, когда она более всего в них нуждалась для поддержки экономического развития* . Испытывая острый недостаток иностранных средств, многие страны, национальная валюта которых полностью обесценена гиперинфляцией, оказываются куда в более худшем положении, чем можно было вообразить двадцать пять лет назад28. В какой-то период появились даже опасения, что финансовые проблемы этого региона могут частично подорвать международную банковскую систему. Сейчас, однако, ситуация выглядит так, что основной ущерб понесет сам континент, где 180 млн. человек (40%) живут в нищете и только в 80-е годы их численность возросла на 50 млн. человек.
С учетом упомянутой расточительности в странах Латинской Америки и осторожной политики Белого дома в 80-х годах по отношению к «амбициозным правительствам» можно было смело предсказать, что на Латинскую Америку будет оказан нажим — со стороны Всемирного банка, Международного валютного фонда, частных банкиров и самого Вашингтона — с требованиями урезать государственные расходы, обуздать инфляцию и выплатить долги. Однако подобные советы легче давать, нежели претворить их в жизнь. Островки демократии действительно существовали (например, Коста-Рика), однако в большинстве государств у власти были правые военные диктатуры или социал-революционеры; внутренние партизанские войны, военные перевороты и рабочие волнения были общим и широко распространенным явлением. Даже по мере того, как в 80-е годы там начали приходить к власти демократические силы, новые лидеры оказались в сложном положении, унаследовав огромную внешнюю задолженность по соглашениям, заключенным уходящими режимами, и во многих случаях систему индексированной заработной платы, подстегивающую инфляцию. Они стали мишенью для нападок землевладельцев и (или) повстанческих атак, столкнулись с кознями раздутой и зачастую коррумпированной бюрократии и недостатком подготовленных кадров. В попытках преодолеть эти пороки они обнаружили, что западный мир, который неистово аплодировал возвращению демократии, отнюдь не горит желанием предоставлять новые займы, все больше проявляет склонность к протекционизму и настаивает на одно-*
__________________

* В 1989 г. общий перевод капиталов из Латинской Америки составил около 25 млрд. долларов.

245

сторонних мерах (скажем, в сельве Амазонки) по борьбе с глобальным потеплением.
Столь желанное возрождение тормозится еще двумя недостатками. Первый состоит в неудовлетворительной деятельности системы образования. И происходит это не из-за отсутствия школ и университетов, как в некоторых странах Африки. Во многих латиноамериканских странах существует широкая система государственного просвещения, насчитываются дюжины университетов, отмечается высокий уровень грамотности среди взрослого населения; в Бразилии, например, функционируют шестьдесят восемь университетов, в Аргентине — сорок один29. Действительная проблема заключается в недостаточном внимании и скудных капиталовложениях. Один из граждан недавно сокрушался по поводу коллапса в Аргентине следующим образом:
«Система образования, которая более чем столетие боролась с неграмотностью, лежит в руинах. Университеты не отапливаются, а в окнах многих государственных школ нет стекол. Прошлым летом (1990 г. — П.К.) учитель начальной школы с десятилетним стажем получал менее 110 долларов в месяц. Адъюнкт профессору Буэнос-Айресского университета, читавшему лекции 10 часов в неделю, платили 37 долларов в месяц. Зарплата врача в муниципальной больнице составляла 120 долларов в месяц.
...Временами учителя проводили занятия по очереди или сокращали их продолжительность, поскольку у них и у их учеников не хватало денег на оплату проезда в транспорте»30.
При наличии средств можно было бы, вероятно, вернуть к жизни эти пришедшие в упадок структуры в сфере образования и здравоохранения и содействовать тем самым национальному оздоровлению; однако в существующих условиях невозможно представить, где изыскать необходимый капитал. Более того, в терзаемых раздорами странах Центральной Америки образование вообще находится в плачевном состоянии; в Гватемале, по данным последней переписи населения, 63% жителей в возрасте от десяти лет и старше оказались неграмотными, а в Гондурасе уровень неграмотности составил 40%31. К сожалению, именно в латиноамериканских странах с наиболее слабо поставленным просвещением наличные ресурсы истощаются стремительным ростом численности населения.
Несмотря на все эти слабые стороны, в последних исследованиях по Латинской Америке высказывается предположение, что за «потерянным десятилетием» 80-х годов последует период

246

восстановления. Приход демократических режимов, компромиссы, достигнутые на затянувшихся переговорах об отсрочке погашения задолженности, жесткие экономические реформы (сокращение государственных расходов, отказ от индексирования), направленные на снижение уровня инфляции, «либерализация импорта и приватизация вместо государственного протекционизма»32, превращение бюджетного дефицита в положительное сальдо — все это побудило Межамериканский банк развития утверждать, что близится «решительный и подлинный взлет», если, конечно, не изменятся новые политические курсы33. Возобновился рост экономики в Аргентине, Мексике и Венесуэле. Как говорят, на континент начинают возвращаться даже инвестиционные банки. Приведут ли эти перемены к положительным результатам, пока неясно, особенно если учесть, что недавно пришедшие к власти правительства сталкиваются с широким недовольством предлагаемыми реформами. Как выразился один из комментаторов, «значительная часть Латинской Америки вступает в 90-е годы в условиях состязания между экономическим спадом и политическим прогрессом»34. В то время как Испания, Португалия и Греция перешли к демократии при достаточно высоком уровне благосостояния, Латинская Америка (подобно Восточной Европе) вынуждена осуществлять такое преобразование в условиях, когда ее экономика вязнет в трясине, что возлагает колоссальную ответственность на политическое руководство.
И хотя несомненно, что будущее региона находится в его собственных руках, сильное влияние на него окажут также и Соединенные Штаты. Во многих смыслах отношения между США и Латинской Америкой сходны с отношениями между Японией и новыми индустриальными странами, которые ощутимо зависят от Японии как их основного рынка и источника капитала35. И все же эти отношения есть нечто большее, нежели просто экономическая зависимость Латинской Америки от Соединенных Штатов, чья банковская система тоже пострадала из-за латиноамериканской задолженности. Экспорт Соединенных Штатов в этот регион, в пятьдесят раз превышающий экспорт в Восточную Европу, из-за экономических трудностей Латинской Америки потерпел значительный урон, и подъем экономики континента пойдет ему только во благо. Постепенное исчезновение амазонской и Центральноамериканской сельвы может уже сейчас представлять угрозу окружающей среде в самих Соединенных Штатах. Кошмарная проблема борьбы с наркотиками, спрос на которые все более растет, также связана с Латинской Америкой — более

247

80% всего кокаина и 90% всей марихуаны, поступающих в Соединенные Штаты, либо производятся в Латинской Америке, либо провозятся через ее территорию транзитом. И наконец, состав населения Соединенных Штатов меняется благодаря миграции из Мексики, стран Карибского бассейна и Центральной Америки; и если к югу от Рио-Гранде произойдет крупномасштабная социально-экономическая катастрофа, «осколки» разлетятся по всем Соединенным Штатам. И Латинская Америка вместо того, чтобы отойти с окончанием «холодной войны» для Вашингтона на второй план, может преподнести ему целый букет пугающих проблем — социальных, экологических, финансовых и, наконец, политических36. Таким образом, хотя основную ответственность за возрождение региона должны нести сами его политические деятели и общественность, более богатые государства — и особенно Соединенные Штаты — могут прийти к мысли, что оказание Латинской Америке помощи отвечает их самым насущным интересам.
Если подобные замечания заденут читателей в Бразилии или Перу, они, возможно, могут найти злорадное утешение, обратив взор на мир ислама. Одно дело противостоять таким трудностям, как рост численности населения, нехватка ресурсов, несовершенная система образования, низкий уровень технического развития и региональные конфликты, которые могут явить собой серьезные проблемы для самого мудрого правительства. И совсем другое дело, когда сами режимы воинственно выступают против глобальных преобразований вместо того, чтобы (как в Восточной Азии) избирательно воспринимать такие тенденции. Не говоря уже о том, чтобы готовиться к вступлению в двадцать первый век, большинство арабского и мусульманского мира, похоже, с трудом приноравливается к условиям века девятнадцатого с его спекуляризмом, демократией, свободной экономикой, транснациональными индустриальными и коммерческими связями, социальными переменами и интеллектуальным вольнодумием. И если нужен пример того, как важно учитывать культурные традиции в попытках объяснить отношение общества к преобразованиям, то им может служить современный ислам.
Прежде, чем анализировать отличительную роль исламской культуры, следует принять во внимание опасность обобщений применительно к отнюдь не однородному региону. В конце

248

концов до сих пор еще даже неясно, как именовать эту часть нашей Земли. Называть ее «Ближним Востоком»37 значит, помимо проявления пристрастных симпатий к Атлантике, исключить такие североафриканские государства, как Ливия, Тунис, Алжир и Марокко. Использовать термин «арабский мир»38 значит оставить за его пределами Иран (и конечно, Израиль), курдов и немусульманские племена Южного Судана и Мавритании. И даже такие понятия, как «ислам» или «мусульманский мир», затушевывают тот факт, что многие миллионы жителей этого региона являются христианами, коптами, иудеями и что исламские общества расположены на огромной территории от Западной Африки до Индонезии39.
В дополнение к этому неравномерное залегание нефти на Ближнем Востоке породило резкое деление на сверхбогатые и ужасающе бедные страны, не имеющее аналогов в Центральной Америке или субсахарской зоне Африки* . Такие страны, как Кувейт (2 млн. жителей), Объединенные Арабские Эмираты (1,3 млн.) и Саудовская Аравия (11,5 млн. жителей), обладают одним из самых высоких в мире годовых доходов и соседствуют с такими густонаселенными государствами, которые втрое (Иордания, Иран, Ирак), а то и вдесятеро (Египет, Йемен) беднее их. Эта пропасть еще более подчеркивается различием в политических системах: консервативная, антидемократическая и традиционалистская в шейхствах Аравийского полуострова; демагогическая, популистская, милитаризированная в таких странах, как Ливия, Сирия, Ирак и Иран. Агрессия Ирака против Кувейта в 1990 г. и противоположная реакция на нее, скажем, элиты Саудовской Аравии, с одной стороны, и людей на улицах Аммана и Рабата — с другой, иллюстрируют этот раскол на «имущих» и «неимущих» в мусульманском мире. Присутствие в богатых нефтью государствах миллионов иностранных рабочих из Египта, Йемена, Иордании и Палестины только подогревает взаимную неприязнь, а привычная склонность Саудовской Аравии или Эмиратов предоставлять широкую помощь, например Ираку во время его войны против Ирана или Египту для решения его экономических проблем, лишь подкрепляет впечатление, что богатые, но вероломные режимы стремятся обеспечить свою безопасность, подкупая своих превосходящих по размерам и завистливых
__________________
* По сравнению с государствами Аравийского полуострова в некоторых нефтедобывающих странах Африки — таких, как Габон и Нигерия, — ВНП на душу населения по-прежнему остается на низком уровне.

249

соседей40. Стоит ли удивляться, что не имеющие работы и пристойного жилья городские массы, разочарованные собственным светским обществом, столь легко поддаются влиянию религиозных лидеров, взывающих к исламской гордости и самосознанию, к отпору иностранным державам и их местным приспешникам?
А значит, на будущее Ближнего Востока и Северной Африки более, чем в любом другом развивающемся регионе, оказывают влияние проблемы войн и конфликтов. В этой части Земли сосредоточено, вероятно, больше солдат, самолетов, ракет и других вооружений, нежели где-либо еще на планете. В течение нескольких последних десятилетий сюда западными, советскими и китайскими производителями поставлено оружия на многие и многие миллиарды долларов. Учитывая радиус действия и разрушительную силу этих вооружений, еще одна арабо-израильская война обернулась бы настоящим кошмаром — и все же мусульманские государства по-прежнему относятся к Израилю с острой враждебностью. Даже если бы не существовало арабо-израильского антагонизма, в регионе все равно осталось бы в избытке других враждующих сторон: Сирия против Ирака, Ливия против Египта, Иран против Ирака и т.д. Злобные единоличные диктатуры с ненавистью и угрозой поглядывают на архиконсервативные, антидемократические феодальные шейхства. От Ирана до Судана существуют фундаменталистские режимы. Террористические группировки в изгнании грозят уничтожить своих врагов. Массовые волнения ставят под вопрос будущее Египта, Алжира, Марокко и Иордании41. Недавняя трагедия Ливана вместо того, чтобы послужить предупреждением против сектантского фанатизма, чаще расценивается как урок силовой политики, когда сильный пожирает слабого.
Западному наблюдателю, воспитанному в традициях эпохи Просвещения, или рационально мыслящим экономистам решение проблем мусульманских государств могло представляться в широкой программе образования, но не просто в обучении техническим и профессиональным навыкам, а в приобщении к парламентаризму, плюрализму и светской гражданской культуре. Разве не в этом, в конце концов, кроется причина политической стабильности и экономических успехов сегодняшних стран Скандинавии и Японии?
Если такое утверждение справедливо, тогда упомянутый наблюдатель едва ли обнаружит эти факторы в современном

250

исламском мире. В странах, где силен фундаментализм, у женщин, составляющих половину населения, мало или вообще нет шансов получить образование* . И там, где все же найдутся инженеры и техники, их опыт и знания слишком часто используются в военных целях — так, как в Ираке. Трагедия, скажем, Египта заключается в том, что он располагает широкой и действенной системой университетского образования, но в то же время абсолютно неадекватным количеством рабочих мест для выпускников высшей школы и квалифицированных рабочих, так что миллионы и тех, и других остаются не у дел. В Йемене общее состояние системы образования просто угнетающе. В отличие от него богатые нефтью государства закачивали огромные средства в школы, технические институты и университеты, но одного этого недостаточно для создания «культуры предпринимательства», которая произвела бы на свет ориентированную на экспорт промышленность по образцу Восточной Азии. Ирония состоит в том, что обладание колоссальными запасами нефти может обернуться не преимуществом, а недостатком, поскольку оно ослабляет побудительные мотивы полагаться на умение и мастерство народа, как это происходит в странах (Япония, Швейцария), бедных природными ресурсами. Подобные обескураживающие обстоятельства могут также объяснить, почему множество образованных и предприимчивых арабов, страстно желавших, чтобы их страны учились у Запада, избрали эмиграцию.
Трудно установить, имеют ли причины тревожной ситуации в мусульманском мире культурные или исторические корни. Западные критики, которые отмечают господствующие в регионе религиозную нетерпимость, техническую отсталость и феодальный образ мышления, часто забывают тот факт, что за много столетий до Реформации исламский мир первенствовал в математике, картографии, медицине и многих других областях науки и техники; библиотеки, университеты и обсерватории уже существовали там в те времена, когда в Европе они были наперечет, а в Японии и Америке их не было вовсе. Потом это достояние было принесено в жертву возрождению традиционалистской идеи и сектантскому расколу между шиитами и суннитами, однако то, *
__________________

* В 1985 г. уровень грамотности среди взрослых женщин в Йеменской Арабской Республике составлял всего лишь 3%, в Саудовской Аравии — 12 ив Иране — 39%. С другой стороны, множество женщин, принадлежащих к среднему и высшему слоям населения мусульманских стран, вполне образованны, что позволяет предположить, что бедность — так же, как и культура, — играет свою роль.

251

что ислам замкнулся в себе —«отстал от истории», как выразился один из авторов,42 — стало, возможно, его реакцией на подъем процветающей экспансионистской Европы. Курсируя вдоль берегов Аравийского полуострова, содействуя кончине Монгольской империи, строя в стратегических пунктах железные дороги каналы и порты, неуклонно продвигаясь в Северную Африку долину Нила, Персидский залив, Левант и саму Аравию, разделяя в результате дипломатического торга после Первой мировой войны Ближний Восток противоестественными границами, наращивая американское присутствие, вытеснявшее, а после и вовсе заместившее европейское влияние, подстрекая мятежи против местных популярных лидеров, привычно давая понять, что эта часть земного шара важна лишь своей нефтью, Запад, видимо, сыграл куда большую роль в превращении мусульманского мира в то, чем он является сегодня, нежели захотят признать иностранные комментаторы43. Понятно, что исламский мир страдает от многих проблем, которые создал себе сам. Однако, если многое в его воинственном конфронтационном отношении к международному порядку сегодня порождено долго копившимся страхом быть проглоченным Западом, то нельзя ожидать каких-либо перемен до тех пор, пока такие опасения не рассеются.
Еще более отчаянная ситуация сложилась в субсахарской Африке — «третьем мире третьего мира», как ее называют44. Стоит задуматься над тем, что такие недавние события, как перестройка в бывшем Советском Союзе, грядущая интеграция Европы, экономическое чудо Японии и новых индустриальных стран Восточной Азии, по словам бывшего президента Нигерии генерала Олусегуна Обасанджо, «столь контрастируют со всем тем, что происходит в Африке, что трудно поверить, что мы живем в одно и то же историческое время»45. Последние сообщения о положении на континенте выглядят чрезвычайно мрачно, Африка в них называется «зоной человеческой и экологической катастрофы», «отживающей свой век», «оттесненной на задний план», «окраиной остального мира», у нее столько непостижимых проблем, что некоторые иностранные эксперты по вопросам развития отказываются там работать и уезжают в другие страны. По мнению Международного банка реконструкции и развития (Всемирного банка), к 2000 г. уровень бедности удастся, вероятно снизить буквально повсюду, кроме Африки, где положение, возможно, ухудшится46. «Субсахарская Африка, — приходит к

252

выводу один из экономистов, — страдает целым букетом экономических, социальных, политических, институциональных и экологических недугов, которые до настоящего времени во многом срывали все усилия африканских стран и их доноров, направленные на ее развитие»47. И как же, задается в одном из исследований полный сочувствия вопрос, Африке удастся выжить48»
С учетом необыкновенной разнородности сорока пяти государств, входящих в субсахарскую зону Африки* , подобное единодушие мнений весьма примечательно. Население девяти из этих стран составляет менее миллиона человек в каждой, в то время как Нигерия насчитывает около 110 млн. жителей. Одни государства расположены в пустыне, другие — в тропических влажных вечнозеленых лесах. Многие располагают богатыми месторождениями полезных ископаемых, а другие — только чахлым кустарником. И хотя в ряде стран (Ботсвана, Камерун, Конго, Габон, Кения) после обретения ими независимости удалось значительно повысить уровень жизни, они составляют исключение. Это наводит на мысль о том, что препятствия на пути развития по образцу Восточной Азии имеют такие глубокие корни и столь неподатливы «стратегиям роста», разрабатываемым иностранными экспертами и (или) их собственными лидерами, что для их подъема потребуются глубокие мировоззренческие перемены.
Тридцать лет назад, когда народы Африки завоевывали свою независимость, настроение было совсем иным. Конечно, их экономическая отсталость была очевидной, но ее относили на счет десятилетий иностранного правления, которое привело к зависимости от рынка метрополии, монокультуре, ограниченному доступу к капиталу и т.д. Когда африканцы взяли свою судьбу в собственные руки, они могли бы создавать промышленность, строить города, сооружать аэропорты, развивать инфраструктуру и привлекать иностранные инвестиции и помощь либо со стороны западных держав, либо со стороны СССР и его партнеров. Бум мировой торговли и спроса на сырье в 50—60-е годы только упрочил этот оптимизм. И хотя существовали отдельные районы крайней нищеты, Африка в целом сама обеспечивала себя продовольствием и, более того, даже экспортировала излишки продуктов питания. Во внешнеполитической сфере африканские
__________________
* Как станет ясно из текста, данное обсуждение исключает Южно-Африканскую Республику.

253

государства обретали все растущее значение в организации Объединенных Наций и других международных организациях.
Так что же тогда стряслось? Ответ неутешителен — «много всего». Во-первых, наиболее важное обстоятельство заключается в том, что на протяжении последующих трех десятилетий, благодаря иностранной медицинской помощи и борьбе с малярийными комарами, резко снизилась смертность среди новорожденных и численность населения стала стремительно возрастать. В среднем она увеличивалась на 2,6% в год, но в 70-е годы эти темпы подскочили до 2,9%, а к концу 80-х превысили 3%, что означало удвоение числа жителей каждые двадцать два года; эти темпы были самыми высокими в мире49. В некоторых странах рост был шокирующим. Между 1960 и 1990 гг. численность населения в Кении возросла вчетверо — с 6,3 млн. до 25,1 млн. человек, в Кот-д'Ивуар — с 3,8 млн. до 12,6 млн. человек. В целом же численность населения Африки — включая североафриканские государства — за три десятилетия выросла с 281 до 647 млн. человек50. Более того, хотя большинство африканцев проживало в сельской местности, урбанизация континента происходила с головокружительной быстротой. И на окраинах национальных столиц (Аккра, Монровия, Лилонгве) уже возникли гигантские скопления лачуг. Предсказывают, что к 2025 г. городские жители будут составлять 55% всего населения Африки.
Но хуже всего то, что снижения подобных темпов прироста в обозримом будущем не предвидится. Хотя в большинстве африканских стран на здравоохранение расходуется менее одного процента валового национального продукта и, как следствие, регистрируется самый высокий уровень смертности среди новорожденных — в Мали, например, умирает 169 новорожденных на каждую тысячу оставшихся в живых, — этот уровень все же существенно ниже, чем четверть века назад, и имеет тенденцию к снижению, что побуждает демографов предсказывать, что в 2025 г. численность населения Африки превысит нынешнюю втрое51. Еще одной причиной такого демографического бума является традиционная африканская система верований в отношении плодовитости, потомства, предков и роли женщин. Остро ощущая незримое, но вездесущее присутствие своих предков, стремясь приумножить свой род, рассматривая бездетные или малочисленные семьи как происки злых духов, большинство африканцев стараются завести как можно больше детей; добродетели и достоинство женщины оцениваются по числу произведенных ею на свет отпрысков. «Желательный размер семьи», согласно

254

опросам среди африканских женщин, колеблется от пяти до девяти детей. Социальные факторы, которые побуждают женщин Северной Америки, Европы и Японии поздно заводить детей, — образование, карьера, стремление к независимости, — в африканских обществах практически отсутствуют, а там и когда их влияние начинает проявляться, оно быстро подавляется семьей52.
Этот рост численности населения в Африке не сопровождался адекватным или большим увеличением производства, что, конечно, изменило бы всю картину. В 60-е годы сельскохозяйственное производство возрастало примерно на 3% в год, т.е. равными с приростом населения темпами, однако начиная с 1970 г. темпы увеличения производства в сельском хозяйстве снизились наполовину. Отчасти такой спад произошел из-за засухи, охватившей большинство стран к югу от Сахары. К тому же существующие сельскохозяйственные ресурсы были сильно истощены сверхинтенсивным выпасом крупного и мелкого рогатого скота из-за резкого увеличения поголовья коров и коз, а также бесконтрольной вырубки леса на топливо и сооружения жилищ для растущего населения. В период дождей вода смывает с обнаженных и беззащитных полей верхний плодородный слой почвы. Внесли свою лепту и перемены в структуре сельскохозяйственной продукции, когда крестьян поощряли заниматься выращиванием экспортных культур чая, кофе, какао, пальмового масла и каучука, а не продуктов питания для внутреннего потребления. На раннем этапе производители получили солидные прибыли, обусловленные высокими ценами на сырье, но затем их постигла целая серия ощутимых ударов. Обременительные налоги на товарные культуры плюс обязательные поставки государству ослабили стимулы к расширению производства; обострилась конкуренция со стороны азиатских и латиноамериканских производителей; завышенная курсовая стоимость многих африканских валют шла в ущерб экспорту; а в середине 70-х годов упали и мировые цены на сырье. В то же время цены на импортные промышленные изделия и продовольственные товары оставались высокими. Тяжелый урон понесла субсахарская Африка в результате четырехкратного повышения цен на нефть53.
Эти неблагоприятные обстоятельства привели к росту задолженности Африки, но в качественно новой форме. Сразу после обретения независимости необходимость в получении займов объяснялась стремлением к модернизации, и деньги закачивались в сооружение цементных заводов, металлургических предприятий, воздушных и морских портов, в создание национальных

255

авиалиний, в развитие электрификации и телефонной связи. Многие из этих проектов пострадали от бюрократического вмешательства, нехватки квалифицированных кадров, нереалистического планирования и недостатка основного оборудования. Большинство недостроено или (там, где завершено строительство) приходит в упадок без ремонта, ухода и содержания. Однако получение займов для оплаты импортируемой нефти или закупки продовольствия для половины населения страны означает, что задолженность растет, а каких-либо перспектив на возвращение средств не предвидится. Как следствие, общий долг Африки увеличился с 14 млрд. долларов в 1973 г. до 125 млрд. долларов в 1987 г.; ее платежная способность быстро падала, и к середине 80-х годов выплаты по займам съедали почти половину поступлений от экспорта — это даже больше, нежели в латиноамериканских странах-дебиторах. После многократного пересмотра сроков платежей по задолженности западные банкиры — которые с самого начала не горели особым энтузиазмом — просто прекратили предоставление частных займов Африке54.
А в результате экономика Африки сейчас находится в куда худшем положении, нежели в эпоху обретения независимости, — за исключением немногих стран вроде Ботсваны и Маврикия. Возможно, самой наглядной иллюстрацией бедственного положения Африки является тот факт, что «за исключением Южно-Африканской Республики общий валовой внутренний продукт стран субсахарской Африки, где проживает 450 млн. человек, меньше, чем ВВП Бельгии с ее 11-миллионным населением»; весь континент производит примерно 1% мирового валового внутреннего продукта55. Доля Африки в мировой торговле сокращалась почти столь же быстро, как увеличивалась доля стран Восточной Азии. Планы модернизации остаются нереализованными. Удельный вес промышленности во всей экономике Африки по-прежнему составляет всего 11% — едва заметный подъем с 9% в 1965 г.; и только 12% всего экспорта континента представлено готовыми изделиями (по сравнению с 90% в Корее). Пугающе быстро множатся признаки всеобщего упадка: разваливающаяся инфраструктура, сбои в энергоснабжении, неисправные линии связи, заброшенные проекты... и повсеместная острейшая проблема, как прокормить растущее население. Уже сейчас Африке необходимо для обеспечения минимального уровня потребления продовольствия импортировать 15 млн. т. маиса в год, однако в условиях, когда рост численности населения опережает увеличение сельскохозяйственного производства, эта цифра в течение

256

следующего десятилетия может возрасти многократно, а это означает еще большее отвлечение средств от капиталовложений и развития инфраструктуры56.
Ситуацию в Африке ухудшают еще два фактора. Первый заключается в частых войнах, переворотах и политической нестабильности. Отчасти это является следствием «расчленения» Африки европейцами, когда границы колоний проводились совершенно произвольно, без учета различий между племенами и этническими группами* и даже без учета прежних завоеваний сильными племенами соседних земель и народов; например, в Эфиопии существует семьдесят шесть этнических групп и 286 языков57. И хотя все единодушно считают, что пересмотр этих границ невозможен, большинство из них тем не менее явно искусственны. Лояльность правительствам не в моде (за исключением разве что родственников находящейся у власти группировки), и этнические трения породили неисчислимые гражданские войны — от попытки Биафры выйти из Нигерии до конфликта между арабами на севере и африканцами на юге Судана, борьбы Эритреи за отделение от Эфиопии, движения тутси и хуту в Бурунди, столкновений, репрессий и партизанских движений повсюду от Уганды до Западной Сахары, от Анголы до Мозамбика58.
Этот антагонизм зачастую усугубляется борьбой на идеологической почве и за государственную власть. Правители многих молодых африканских государств быстро перешли либо к личной диктатуре, либо к однопартийному правлению. Они также взяли на вооружение советскую или маоистскую политическую экономию, вводя контролируемые цены, плановые производственные задания, насильственную индустриализацию, национализацию частных предприятий, а также другие составные части «научного социализма», которые — о чем они даже не ведали — уже вели исподволь к разрушению самой советской экономики. Сельское хозяйство оставалось без внимания, а бюрократия процветала. Результатом стало исчезновение излишков сельскохозяйственной продукции, пренебрежение к выпуску промышленных товаров для мирового рынка, раздувание партийной и государственной бюрократии, что вело к нарастанию проблем региона. *
__________________

* В этом отношении такие страны Восточной Азии, как Тайвань и Корея, где проживает единое коренное население, вновь оказываются в более выгодном положении.

257

Вторая слабая сторона заключается в абсолютно неадекватных инвестициях в людские ресурсы и в развитие культуры предпринимательства, научных разработок и технического мастерства. По данным одного из исследований, Африка расходовала на научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы менее одного доллара в год на душу населения — в то время как в Соединенных Штатах этот показатель достигал 200 долларов на душу населения. Как следствие, по числу научных кадров Африка вечно плелась в хвосте у остального мира.
Во многих африканских странах — Малави, Замбия, Лесото, Сомали — государственные расходы на образование сократились, так что после нескольких десятилетий прогресса ныне школы посещает гораздо меньшая часть детей. И хотя тяга к знаниям существует, удовлетворить ее за пределами среднего образования может очень незначительное меньшинство. В Анголе, например, в 1982/83 г. начальную школу посещали 2,4 млн. учеников, но среднюю школу — только 153 тыс., а высшие учебные заведения — всего лишь 4700 человек59. Для сравнения, в Швеции, где общая численность населения даже несколько меньше, в средних школах обучалось 570 тыс. и в высших учебных заведениях — 179 тыс. человек60. В 1984 г. среди 5 млн. жителей Бурунди насчитывалось лишь 218 ученых и инженеров.
Таблица II
Число ученых и инженеров на миллион населения(61)

И хотя африканские ученые вопиют о необходимости руководства, которое бы «лично воспринимало науку и технику как ключ к преобразованию общества»62, обстоятельства, при которых столь многие африканские лидеры пришли к власти (т.е. военные перевороты), и постоянная борьба за сохранение целостности их стран делают перспективу принятия стратегии, ориентированной на приоритетное развитие науки, крайне маловероятной,
Несмотря на эти взаимосвязанные слабые стороны, некоторые наблюдатели усматривают признаки наступления поворотного момента. За исключением африканских закоснелых социалистов многие лидеры сейчас пытаются провести реформы63. В обмен на «структурные коррективы», т.е. меры по поощрению свободного предпринимательства, некоторые африканские страны обеспечили себе дополнительные займы от западных государств и Всемирного банка. Эта последняя организация признала ошибки прошлого (многие из которых были совершены африканскими правительствами по ее настоянию и ею финансировались) и поддержала проведение реформ. Мозамбик, Гана и Замбия достигли некоторых успехов, хотя и дорогой социальной ценой. На континенте возрождаются демократические принципы: демонтаж апартеида в Южно-Африканской Республике, перемирие в Анголе, независимость Намибии, успехи демократии и рост благосостояния в Ботсване, призывы к реформам в Габоне, Кении и Заире, растущее внимание африканских интеллектуалов к преобразованиям в Восточной Азии — все это может содействовать, как утверждают, изменению мировоззренческих позиций и взглядов, которое является необходимой предпосылкой для возрождения64. Более того, среди масс появляются примеры стремления к экономическому самосовершенствованию, для борьбы с эрозией почвы и повышения урожайности создаются кооперативы, отдельные деревни составляют планы улучшения условий жизни65. И в конце концов, Африка — это континент богатейших сельскохозяйственных и минеральных ресурсов, при условии, конечно, что они будут эксплуатироваться с умом.
Несмотря на такие многообещающие признаки, ситуация, вероятно, останется тяжелой. Рост численности населения, уменьшение размеров пастбищ и запасов продовольствия, бремя задолженности, развал инфраструктуры, сокращение расходов на здравоохранение и образование, живучая сила анимистических религий и традиционной системы убеждений и верований, могучая хватка коррумпированной бюрократии и преданность своей

259

этнической группе... — все это стоит против относительно немногочисленных африканских политических лидеров, просветителей, ученых и экономистов, призывающих к переменам. И пока Африка борется за сохранение связей с остальным миром, все явственнее проступают признаки — уменьшение объемов помощи, сокращение торгового обмена и притока инвестиций, ослабление интереса средств массовой информации и присутствия великих держав — того, что она все более и более отходит на задний план. Некоторые эксперты утверждают, что самоустранение развитых государств может иметь положительный эффект и вынудит африканцев начать процесс возрождения собственными силами, а также положить конец злоупотреблениям денежными средствами, поступающими в виде помощи66. Другие считают, что Африке не прожить без Запада, хотя ее лидерам и общественности придется отказаться от нынешних привычек, а поступающую на цели развития помощь использовать более эффективно67. Какая бы из этих точек зрения ни оказалась верной, предстоящее десятилетие для Африки будет решающим. Даже частичное оздоровление даст основания для надежды; с другой стороны, еще одно десятилетие спада, сопровождаемого ростом численности населения, завершится катастрофой.
Ясно, что отношение развивающихся стран к обширным влияниям глобальных перемен будет неоднозначным. В то время как одни из них бедствуют, другие переживают бурный подъем, но что же еще можно ожидать, рассматривая столь широкий круг государств — от Сингапура до Буркина-Фасо? Более того, существуют признаки того, что пропасть между ними будет расширяться; в одних странах действуют взаимосвязанные благоприятные тенденции, другие страдают от взаимодействующих отсталости и дефицита68.
Совершенно очевидно, что все это имеет прямое отношение к демографии. Как отмечалось выше, приоритетное внимание торговых государств Восточной Азии к развитию образования, промышленности, а также ориентация на экспорт привели к устойчивому повышению уровня жизни и позволили их обществам осуществить демографический переход к ограничению размеров семьи. В этом состоит их разительное отличие от субсахарской Африки, где царят иные культурные воззрения и социальные структуры, где совершенствование системы здравоохранения и повышение доходов привело не к падению темпов роста

260

численности населения, а к совершенно противоположному результату. В 1960 г., в самый канун обретения независимости, средняя кенийская женщина, например, имела 6,2 ребенка, а в 1980 г. — уже 8,269. И это в тот период, когда экономические перспективы Африки заметно ухудшались.
В случае Африки «глобальным фактором», воздействующим на все остальные, является демографический взрыв. Его последствия проявляются во всем — в вытаптывании пастбищ, в локальных конфликтах из-за воды и продовольствия, в массовой бесконтрольной урбанизации, в перегруженности социальных структур и системы образования, в зависимости от импорта продуктов питания (ценой растущей задолженности), в этнической напряженности, внутренних волнениях и беспорядках, в пограничных войнах. Некоторые африканские правительства, пусть и слишком запоздало, принимаются убеждать людей ограничивать размеры их семей, да и само население начинает понимать, что планирование семьи и расширение для женщин возможностей получить образование ведут к значительному сокращению рождаемости. Таким обнадеживающим явлениям противостоят упомянутые выше многочисленные силы и факторы в области культуры, взаимоотношений полов и экономики, которые поощряют большие семьи. Подобное сопротивление переменам усугубляется в Африке и общей нехваткой ресурсов. Повысить уровень грамотности среди сомалийских женщин (6% в настоящее время) до показателя в Южной Корее (88%) с тем, чтобы осуществить демографические преобразования, представляется прекрасным — до тех пор, пока не задумаешься, каким образом такую крупномасштабную реформу можно было бы осуществить и финансировать. К сожалению, существующие прогнозы позволяют предположить, что в течение нескольких следующих десятилетий численность населения Африки почти утроится и единственным фактором, содействующим ее сокращению, может стать быстрое распространение СПИДа*70.
Во многих регионах Латинской Америки демографический взрыв также повлияет на ее способность приспособиться к глобальным переменам. Хотя между странами с умеренным климатом и странами, расположенными в тропиках, и существуют большие различия в уровнях рождаемости, общая картина такова, что численность населения Латинской Америки, которая в 1960 г.
__________________
* См. выше, с. 44—45.

261

была примерно равна численности населения Соединенных Штатов и Канады, растет столь стремительно, что к 2025 г. она превзойдет последнюю более чем в два раза*71. Даже если сейчас в более крупных странах и наблюдается снижение уровня рождаемости, прирост численности населения будет колоссальным; к 2025 г. число жителей Мексики подскочит до 150 млн., а Бразилии — до 245 млн. человек72. А это означает массовую нищету и недоедание среди детей, еще большую перегруженность уже сейчас неадекватных систем образования и здравоохранения, скопление миллионов человеческих существ в дюжине или чуть более «мегаполисов», загрязнение окружающей среды, деградацию пастбищ, лесов и других природных ресурсов. В Мехико, например, 44 млн. человек живут в домах, не имеющих канализации, а 2 1 млн. — без питьевой воды, что в случае вспышки инфекционной болезни (скажем, холеры) ведет к ее стремительному распространению73. Все это, конечно, не самая надежная база для укрепления позиций региона в мировой экономической системе, отличающейся все обостряющейся конкуренцией.
В этом смысле многие мусульманские государства находятся в таком же или даже худшем положении; нет ни одной арабской страны, где рост численности населения составлял бы менее 2% в год74, а в большинстве из них он значительно выше. Менее чем через 25 лет общая численность населения региона, составляющая сейчас 200 млн. человек, возрастет вдвое, а темпы увеличения числа городских жителей в два раза превышают средние темпы роста численности всего населения. Это тяжелым бременем ложится на скудные ресурсы продовольствия, воды и земли и ведет к дисбалансу в составе населения. Уже сейчас в большинстве арабских стран как минимум четверо из каждых десяти жителей моложе пятнадцати лет — классическое соотношение для последующих социальных волнений и политических революций. «Пройдитесь по авеню Хабиба Бургибы, центральной улице Туниса, в разгар рабочего дня, и вы увидите кафе, забитые скучающими молодыми людьми; до 40% тунисцев составляют безработные, Сонная Касабланка превратилась в трехмиллионный город, все более придавливаемый мраком трущоб. В северных городах Марокко в 1984 г. вспыхнули голодные бунты. Большой Каир
__________________
* Общая численность населения США и Канады в 1960 г. составляла 217 млн. человек по сравнению с 210 млн. в Латинской Америке; к 2025 г., по некоторым оценкам, эти цифры составят соответственно 332 млн. и 762 млн. человек.

262

приютил 13 млн. человек, сотни тысяч которых живут на кладбищах, в устроенных из картонок лачугах, в подворотнях и подъездах...» Каждый пятый рабочий в Египте и каждый четвертый в Алжире не имеет работы75. В этом регионе, считающемся самой неспокойной частью мира, демографическая ситуация год за годом расширяет перспективы будущих беспорядков и волнений. Даже из-раильско-палестинский конфликт обрел характер демографической проблемы, поскольку приток советских евреев будет служить противовесом более высокому уровню рождаемости среди палестинцев.
Более того, вероятность снижения прироста численности населения в обозримом будущем весьма мала, поскольку во многих мусульманских странах смертность среди новорожденных все еще очень высока, а это означает, что дальнейшее улучшение медицинского обслуживания в дородовой и послеродовой периоды приведет к росту рождаемости, как это происходит в странах Персидского залива и Саудовской Аравии.
Таблица 12 Сравнительный уровень смертности среди новорожденных76
(Число смертей на 1000 выживших)

Как и повсюду, здесь примешиваются и политические соображения; многие режимы сознательно и умышленно поощряют

263

женщин к созданию больших семей, утверждая, что это способствует упрочению военной мощи страны. «Роди ребенка, и ты вонзишь стрелу врагу в глаз», — призывают плакаты в Ираке77, в таких странах, как Ирак и Ливия, существует много льгот и стимулов для больших семей, так же поступают государства Персидского залива и Саудовская Аравия, стремящиеся заселить свои богатые нефтью земли местными, а не иностранными рабочими. И только Египет предпринимает пропагандистские кампании, агитирующие за ограничение размеров семьи, но, даже если они и окажутся успешными — несмотря на сопротивление мусульманского братства, — нынешняя численность его населения вызывает тревогу. В условиях, когда шесть из каждых десяти человек среди более чем 55-миллионного населения Египта моложе двадцати лет, а каждые восемь месяцев на свет появляется еще один миллион египтян, существует угроза того, что в течение нескольких следующих десятилетий страна просто треснет по всем швам.
Примерно по тем же причинам следует ожидать, что и в решении экологических проблем развивающиеся страны достигнут неодинаковых степеней успеха, тем более что новые индустриальные страны Восточной Азии намного опережают остальные. При этом нельзя, конечно, игнорировать появляющиеся в Африке важные локальные проекты по улучшению экологической обстановки и интересные предложения о «поддерживаемом развитии», которые выдвигаются в других регионах развивающегося мира78, или забывать о том, что модернизация нанесла урон окружающей среде в Восточной Азии — от транспортных пробок на дорогах до сокращения лесных массивов. И все же остается фактом то, что страны, располагающие обильными ресурсами (капитал, ученые, инженеры, техника, ВНП на душу населения более 4000 долларов), способны куда успешнее справляться с экологическими опасностями, нежели те, у которых нет ни денег, ни оборудования, ни кадров. Существует также «система обратной связи» между уровнями высшего образования, сознательного отношения к экологии и желания предотвратить ущерб окружающей среде, и это позволяет предположить, что в этой области Восточная Азия будет более восприимчива и готова к решению проблем, В отличие от нее бедным государствам (Египет, Бангладеш, Эфиопия) при их нехватке финансовых и кадровых ресурсов будет гораздо труднее противостоять циклонам, наводнениям, засухе и другим стихийным бедствиям — и пострадавшее от них население станет пополнять многомиллионную армию беженцев и мигрантов. И если глобальное потепление приведет к повышению уровня

264

моря и увеличению высоты штормовых волн, то возникнет реальная угроза того, что жители густонаселенных островов Карибского моря и Тихого океана будут просто смыты .
И наконец, именно демографический взрыв в Латинской Америке, Южной Азии и Африке является главной причиной чрезмерного стравливания пастбищ, эрозии и засоления почв, исчезновения тропических лесов, что способствует глобальному потеплению и одновременно наносит ущерб местному населению и обостряет межрегиональную борьбу за власть. На Ближнем Востоке, например, водоснабжение является серьезнейшей проблемой, особенно с учетом продолжающегося роста численности населения. Уже сейчас средний иорданец потребляет в три раза меньше воды из внутренних источников, чем средний израильтянин, и надежды на улучшение водоснабжения в Иордании нет почти никакой, тем более что, как ожидается, в течение следующих двадцати лет численность населения этой страны удвоится80. В условиях, когда все без исключения правительства в этой части мира стремятся к резкому наращиванию сельскохозяйственного производства и крайне болезненно переживают голод и беспорядки среди крестьянства, поиски гарантированных источников воды существенно влияют на внутреннюю политику, международные отношения и приоритеты в распределении государственных расходов. Египет опасается, что либо Судан, либо Эфиопия могут соорудить на Ниле плотину для улучшения ирригации. Сирия и Ирак выражают тревогу в связи с сооружением новой плотины Ататюрка в Турции, которая может прекратить поступление воды из Евфрата. Иордания, Сирия и Израиль конфликтуют из-за прав на источники воды в долинах рек Литани, Ярмук и Иордан — так же, как арабы и евреи из-за колодцев на оккупированном Западном берегу. Амбициозное стремление Саудовской Аравии выращивать пшеницу истощает ее водоносные пласты, к такому же результату приведет реализация гигантского проекта Ливии по добыче воды из недр Сахары81. И по мере того, как все больше и больше людей включается в борьбу за сохранение прежних — или даже сокращающихся — объемов воды, грандиозные идеи о подготовке к вступлению в двадцать первый век все более теряют смысл; главной проблемой становится выживание в нынешнем столетии.
С другой стороны, биотехнологическая революция в сельском хозяйстве имеет к развивающимся странам самое прямое отношение, даже если ее последствия для них и будут неоднозначными. Улучшенные сорта семян, более совершенные виды пестицидов и

265

удобрений потенциально могли бы повысить урожайность в развивающемся мире, восстановить самообеспечиваемость сельскохозяйственной продукцией, улучшить платежный баланс и повысить уровень жизни. А поскольку биотехнология по большей части не требует создания дорогостоящих производств, мы смогли бы стать свидетелями экспериментов фермерских кооперативов с новыми сортами семян и улучшенными методами разведения скота, выращиванием генной ткани и созданием региональных генных банков, других изменений. С другой стороны, возможно также, что гигантские фармацевтические и агрохимические фирмы «первого мира» монополизируют технологии — и прибыли, — которые явятся результатом подобных преобразований. Возникшие в результате биотехнологической революции излишки продовольствия могли бы использоваться для борьбы с недоеданием. С другой стороны, они могли бы также привести к снижению цен на сырье и нанести ущерб странам, где большинство населения занято в сельском хозяйстве. Дематериализация производства продуктов питания подорвет аграрные страны, что побуждает некоторых экспертов в области биотехнологии призывать к строгому планированию в «сельскохозяйственной конверсии»82.
Как уже отмечалось* , все зависит от того, будет ли новая технология применяться для улучшения традиционных способов производства продовольствия и станет ли она доступной (через международные организации, обмен технологиями и т.д.) крестьянам в развивающемся мире или будет направлена только на создание продуктов питания «в пробирке» и их синтез в лабораториях многонациональных корпораций, что, конечно, превратит традиционное сельское хозяйство в дремучий анахронизм. И если возобладает последняя тенденция, странам с высокотехнологичным промышленным производством и сокращающимся аграрным сектором (например, Южная Корея) будет гораздо легче приспособиться к новым условиям, нежели странам, зависящим от экспорта сырья (например, Гамбия, Берег Слоновой Кости и Коста-Рика).
В то время как выгоды от применения биотехнологии отличаются сравнительным разнообразием, в области робототехники и автоматизированного промышленного производства дело обстоит совсем по-другому. Необходимые условия для по-настоящему робототехнической индустрии — капитал, развитая электронная промышленность, конструкторы, высокооплачиваемая квалифицированная рабочая сила — понуждают предположить, что такие
__________________
* См. главу 4.

266

страны, как Тайвань и Корея, могут последовать примеру Японии, опасаясь, что автоматизация производства в последней сделает их собственную продукцию неконкурентоспособной. С другой стороны, автоматизированные предприятия, где сборка изделий происходит более быстро, равномерно и экономично, создаст угрозу государствам со средним доходом (Малайзия, Мексика) и подорвет их относительные достижения. Что же касается стран, где отсутствует индустриальная база, трудно представить, какое влияние революция в робототехнике может вообще иметь для них — за исключением дальнейшей девальвации единственного из ресурсов, которым они обладают в изобилии, т.е. огромных масс нищих и необразованных человеческих существ.
И наконец, глобальная революция в области финансов и коммуникаций и появление многонациональных корпораций грозит еще более увеличить пропасть между богатыми и бедными странами — даже в развивающемся мире. Индустриальные конгломераты Южной Кореи уже готовятся преобразовать себя в многонациональные, а в целом новые индустриальные страны Восточной Азии вполне способны использовать мировую экономику в своих интересах (как видно по их торговым балансам, фондовым биржам, электронным отраслям, объединениям в союзы для стратегического планирования сбыта и т.д.). Более того, если «мир без границ» выгоден предпринимателям, конструкторам, брокерам, патентодержателям, юристам и дилерам в сфере услуг с высокой добавленной стоимостью, то первостепенное внимание, которое уделяют в Восточной Азии образованию, науке и технике, может только усилить их превосходство над другими развивающимися государствами. В отличие от них более бедным странам с их сравнительным дефицитом капитала, высоких технологий, ученых, квалифицированных рабочих и ориентированного на экспорт промышленного производства будет трудно присоединиться к революции в сфере финансов и коммуникаций, хотя некоторые из них (Бразилия, Индия) явно на это надеются. В некоторых более мрачных прогнозах предсказывается, что развивающийся мир будет все более отходить на задний план, отчасти из-за дематериализации рабочей силы, сырья и продовольствия и отчасти в результате того, что развитые экономики в условиях лучшей осведомленности могут сосредоточиться на торговле между собой.
Возможно ли не допустить этого? Очевидно, что общество, находящееся под сильнейшим влиянием фундаменталистских мулл, питающих отвращение к «модернизации», едва ли войдет в мировую экономику; да ему и нет нужды присоединяться к «миру

267

без границ», если народ убежден, что без него проживет гораздо лучше — если уж не в экономическом, то в духовном смысле. Не следует также ожидать, что страны, где господствуют эгоистичные авторитарные элиты, стремящиеся к наращиванию своей военной мощи, — только в одном 1988 г. страны развивающегося мира израсходовали на закупку вооружений и содержание армий почти 150 млрд. долларов, — поспешат последовать примеру Японии и Сингапура.
А что же те страны, которые хотели бы добиться улучшения своего положения, но которым препятствуют в этом смысле сложившиеся условия и обстоятельства? В конце концов, развивающихся стран так много, и подавляющее большинство из них зависит от экспорта продовольствия и сырья. Десятки бедных стран отчаянно стремятся продать на мировом рынке сахарный тростник или бананы, лес или кофе, вызывая падение цен, и это приводит их в еще большее отчаяние83. Более того, хотя значительная часть международной помощи поступает развивающемуся миру, на деле же куда больше денег уплывает из нищих стран Африки, Азии и Латинской Америки и попадает в богатые государства Европы, Северной Америки и Японию — по меньшей мере порядка 43 млрд. долларов в год84. Этот отток в виде выплаты процентов, вывезенных прибылей, бегства капиталов, оплаты авторских прав, патентов и информационных служб не дает бедным странам подняться на ноги; но даже если бы они были способны увеличить объем своего промышленного производства, это могло бы привести к существенному повышению «цены технологической зависимости»85. И подобно растущей зависимости от северных поставщиков в области продовольствия и медицинской помощи это для бедных стран означает еще одну область их зависимости.
Структурная отсталость распространяется также и на сферу коммуникаций. Многие развивающиеся государства обвиняют богатые страны в культурном засилье, насаждаемом посредством контроля над важнейшими средствами информации, неограниченного потока культурной продукции, могущественных рекламных агентств, международной газетной сети и издательских компаний, а также их властью над радиовещанием, навигационными средствами и многим другим86, И хотя в наши дни ни одно правительство не в состоянии остановить революцию в области коммуникаций, в политическом смысле по-прежнему важно, чьи взгляды (на свободное предпринимательство, отношения между Севером и Югом, культурные и религиозные проблемы) будут

268

поддерживать новые глобальные средства массовой информации. Как, спрашивается, можно ожидать, что бедные страны выиграют от революции в области финансов и коммуникаций, если их «засасывает в чрево этой гигантской машины», которая подавляет их традиционные культуры и не дает им никаких шансов на мировой арене?87
Итак, по мере того как мы продвигаемся к следующему столетию, на руках у развитых экономик, похоже, оказываются все козыри — капитал, техника, контроль над средствами связи, излишки продовольствия, мощные многонациональные компании88 — и их преимущества возрастают, поскольку развитие техники обесценивает рабочую силу и сырье — главное достояние развивающихся стран. Хотя и получив после деколонизации формальную независимость, эти страны сейчас, возможно, более зависимы от Европы и Соединенных Штатов, нежели столетие назад. Ирония заключается в том, что все усилия, которые прилагали развивающиеся страны на протяжении трех или четырех десятилетий для того, чтобы взять свою судьбу в собственные руки — посредством национализации западных компаний, создания картелей для экспорта сырьевых товаров, субсидирования отечественной промышленности для замещения импорта, агитации за новый мировой порядок на основе перераспределения существующих диспропорций в богатстве, — все эти их усилия не принесли никаких результатов. «Рынок», за которым стоят правительства развитых стран, оказался слишком силен, и борьба против него только еще более ослабила развивающиеся экономики — за исключением тех (например, Корея и Тайвань), которые решили к нему присоединиться.
В то время как пропасть между богатыми и бедными в нынешнем мире вызывает тревогу, те, кто ведет споры вокруг подобной структуралистской точки зрения, слишком часто выступают в поддержку сурового вмешательства государства и отказа от открытой конкуренции: на какой-то короткий срок это защищает отечественное производство, но обуславливает его слабость и невозможность противостоять тем экономикам, развитие которых стимулируется рыночными отношениями. «Научный социализм для Африки» может оставаться привлекательным для некоторых интеллектуалов89, однако, если побудить общество разобраться в нем поглубже, окажется, что он не в состоянии помочь им освоить те виды промышленного производства, которые обеспечивают все возрастающую добавленную стоимость. А новый «мировой порядок в области коммуникаций», предложенный несколько лет

269

назад ЮНЕСКО в противовес засилью Запада, на поверхностный взгляд представляется весьма привлекательным, однако, вероятнее всего, станет скорее инструментом в бюрократических и идеологических играх, нежели объективным источником информации. С другой стороны, апологеты рыночных отношений часто игнорируют колоссальные политические трудности, с которыми придется столкнуться правительствам развивающихся стран, решившимся пойти на отказ от контролируемых цен, распродажу отраслей национальной промышленности и сокращение субсидий на продукты питания. Они также забывают, что коммерческая экспансия Японии и новых индустриальных стран Восточной Азии осуществлялась сильной государственной властью, отвергавшей политику невмешательства в экономику. Поэтому развивающиеся страны вместо того, чтобы прямо копировать либо социалистическую систему, либо систему свободного рынка, могли бы взять на вооружение «смешанную стратегию» Восточной Азии, которая сочетает в себе государственный контроль и частное предпринимательство90.
Однако, хотя идея «смешанной стратегии» представляется весьма заманчивой, как могут страны Западной или Центральной Африки подражать Восточной Азии без аппарата «сильной государственной власти», без прочных традиций взаимоотношений между правительством и фирмами, в отсутствие ощутимых достижений в области образования и в условиях преобладания совершенно иных взглядов в обществе относительно размеров семьи и международной экономики? Смогут ли они добиться сейчас, когда на мировой арене индустриальных новичков встречают куда менее радушно, таких же успехов, как и новые индустриальные страны Восточной Азии, начинавшие четверть века назад? 9! Даже если и произойдет некое экономическое чудо и пятьдесят беднейших стран мира действительно пойдут по корейскому образцу путем развития ориентированного на экспорт промышленного производства, не создадут ли они тем самым тот же кризис перепроизводства в индустрии, что существует сегодня на рынке сырья?
Невозможно предсказать, сколько развивающихся стран окажется в состоянии последовать примеру Восточной Азии. «Доклад о мировом развитии» 1991 г. оптимистически прогнозирует значительный прогресс по всему земному шару при условии, что бедные страны будут проводить «дружелюбную к рынку» политику, а богатые государства станут воздерживаться от протекционизма92. Если примеру Тайваня и Кореи последуют крупные

270

государства Юго-Восточной Азии, а затем и Южной Азии и ряда стран Латинской Америки, это несколько сгладит разрыв между Севером и Югом и добавит пестроты международным экономическим блокам и группировкам. Более того, устойчивые успехи в области промышленного производства среди развивающихся стран, находящихся вне пределов Восточной Азии, могли бы побудить и другие регионы последовать их примеру. В данный момент, однако, обычный набор факторов, влияющих на экономику — культурные взгляды, образование, политическая стабильность, способность осуществлять долгосрочные планы, — позволяет предположить, что хотя небольшое, но все растущее число стран перемещается из категории «неимущих» в категорию «имущих», гораздо более многочисленная группа государств по-прежнему плетется в хвосте. История о победителях и побежденных поэтому будет продолжаться, только на этот раз современные средства коммуникации и связи станут постоянно напоминать всем нам о растущем неравенстве между ними.