Кеннеди П. Вступая в двадцать первый век

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть вторая. Региональные импульсы

9. ИНДИЯ И КИТАЙ

При любом обсуждении того, как Япония, Соединенные Штаты или европейские страны могли бы наилучшим образом подготовиться к двадцать первому столетию, численность населения (хотя и представляющая значительную важность) предстанет всего лишь одним из факторов, которые следует принимать во внимание. Что касается Индии и Китая, то здесь демографический фактор выходит на первый план и имеет определяющее значение не только для этих двух стран, но и для всего мирового сообщества, Китай и Индия являются двумя самыми густонаселенными странами на Земле. Численность их населения составляет соответственно 1,135 млрд. и 835 млн. человек, или более 37% всех жителей планеты. Если среднесрочные прогнозы окажутся правильными, то в каждой из этих стран к 2 О 2 5 г. будет жить около 1,5 млрд. человек, или примерно 35% всего населения земного шара. Деятельность такой гигантской массы людей окажет глобальное влияние на потребление продовольственных товаров, использование энергии и состояние окружающей среды. По доле в ежегодном усилении «парникового эффекта» Китай и Индия уже сейчас занимают 4-е и 5-е места соответственно1, а ожидаемый рост численности их населения и уровня индустриализации будет, вероятно, иметь еще более серьезные последствия для окружающей среды. С другой стороны, заметное развитие их экономик и повышение уровня жизни могли бы существенно стимулировать мировую торговлю, открывая новые рынки для Японии и новых индустриальных стран Восточной Азии по мере того, как падает спрос в промышленно развитом мире. Китай и Индия имеют также важное значение во внешнеполитической и военной сферах;
действия, которые они могут предпринять в будущем, будут иметь последствия для региональной безопасности в Восточной и

195

Южной Азии, а также для нераспространения ядерного оружия и глобального разоружения в целом.
И хотя в международных делах оба азиатских гиганта уже играют важную роль, их возможности достаточно ограничены сравнительной бедностью; в 1987 г. валовой национальный продукт на душу населения в Китае, например, составлял всего лишь 294 доллара, а в Индии — только 311 долларов. Это означает, что весь ВНП Индии не достигает и половины итальянского, а в Китае ВНП составляет от одной шестой до одной седьмой японского2. Другими словами, если бы каждая из этих стран сумела достичь южнокорейского уровня ВНП на душу населения, составляющего примерно 5000 долларов, то Китай имел бы крупнейшую в мире экономику, а Индия вплотную приблизилась бы к США3. Подобное колоссальное повышение уровня жизни — трудно поддающееся воображению, но теоретически вполне возможное — не только увеличит в огромной степени покупательную способность населения Китая и Индии, но и создаст более широкие возможности для осуществления научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ, для развития науки и техники, инфраструктуры и образования, а также для укрепления военной мощи.
Каковы же тогда шансы этих двух стран повысить нынешний низкий уровень среднего дохода и сохранить высокие темпы экономического развития, которых им, в отличие от Африки и Южной Америки, удалось достичь в 80-х годах?
Если бы средние темпы ежегодного роста в этих странах удалось сохранить на протяжении нескольких последующих десятилетий на умеренно высоком уровне — скажем, 5% в реальном выражении, — прогресс им был бы обеспечен. Возможно, такие показатели и не сопоставимы с куда более быстрыми темпами развития в последнее время новых индустриальных стран Восточной Азии; однако для китайского и индийского народов и такие результаты были бы положительными. В конце концов, хотя Китай в настоящее время и беден, десять лет назад он был намного беднее. Средний ежегодный рост ВНП на 9% в 80-х годах позволил удвоить реальные доходы, особенно среди 800-миллионного сельского населения, ослабить бремя нищеты, сократить смертность среди новорожденных и детей, повысить уровень потребления4.

196

Таблица 8
Рост ВНП Китая и Индии в 1980—1989 гг.5

Даже если средние темпы роста в последующие двадцать лет будут не столь стремительными, неуклонное и стабильное увеличение ВНП можно было бы только приветствовать — более того, оно на самом деле могло бы оказаться предпочтительнее сверхбыстрого роста, который зачастую ведет к возникновению узких мест, к инфляции и социальной напряженности.
Такому избавлению от мальтузианской «ловушки», однако, угрожает одновременный демографический взрыв в Индии и Китае, который год за годом добавляет новые миллионы голодных ртов. Действительно, попади ученый из восемнадцатого века в наше время, он бы увидел в Китае и Индии условия, близкие к тем, которые он описал в своем первом издании «Очерка». Успехи в здравоохранении (в особенности в области вакцинации) и достигнутое поначалу улучшение снабжения продовольствием в последние несколько десятилетий снизили смертность среди новорожденных, и произошел стремительный рост численности населения, несоразмерный с имеющимися ресурсами и грозящий вместо столь ожидаемого улучшения условий жизни их ухудшением.
Данная проблема настолько глубока и сложна, что, несмотря на различия в их политических режимах — демократический и многопартийный в Индии и монопольная власть Коммунистической партии в Китае, — как то, так и другое руководство изо всех сил пыталось убедить супружеские пары ограничить численность семьи. Однако так же, как в Африке, Центральной Америке и других частях развивающегося мира, эта кампания сталкивается с неимоверными трудностями: глубоко укоренившейся в крестьянских общинах верой в то, что еще один ребенок станет пополнением рабочей силы и, таким образом, будет способствовать увеличению достатка; обычаями предков, страхом остаться в старости без поддержки, общественным престижем большой семьи, укоренившимися в культуре взглядами на роль женщин; неосведомленностью о противозачаточных средствах и предубеждением против их использования наряду с недовольством

197

вмешательством государства в семейные дела. И все же, опасаясь, что рост численности населения превзойдет наличие ресурсов и сведет на нет увеличение производства, Пекин и Нью-Дели пытались — зачастую неуклюжими и даже драконовскими мерами — противостоять демографическому взрыву.
Из них двоих Китай, благодаря более; авторитарной и централизованной структуре правления, добился в последнее время больших успехов. Сам Мао выступал против ограничения рождаемости, отвергая страхи, что численность населения превзойдет имеющиеся ресурсы, и утверждал, что социалистической экономике не страшно и куда большее число жителей. А поскольку в течение первого десятилетия коммунистического правления было достигнуто повышение уровня жизни и почти повсеместно введено всеобщее (пусть и элементарное) медицинское обслуживание, то эти благоприятные факторы, взаимодействуя с уже существующим высоким уровнем рождаемости, и привели к демографическому взрыву в Китае. Однако затем последовали выверты «Большого скачка» 1957—1961 гг., когда население было разбито на группы по пять тысяч хозяйств в среднем, которые сообща обрабатывали землю, питались в общественной столовой и даже выплавляли сталь в примитивных печах. Это подорвало экономику, привело к сокращению производства и потребления продовольствия, к охватившему многие части страны голоду, усугубленному неурожаями. В результате произошла трагедия, число умерших за четыре года оценивается примерно в 30 млн. человек, «возможно, самое большое количество голодных смертей в наши времена»6. Чтобы восполнить эти потери, китайские семьи в 1960-х гг. стремились иметь как можно больше детей, и уровень рождаемости вновь подскочил до предреволюционного показателя 33—43 новорожденных на тысячу. Последовавший демографический рост вынудил в конце концов правительство ввести некоторые строжайшие из известных миру мер по ограничению рождаемости: поздние браки (после двадцати пяти лет), супружеским парам разрешалось иметь лишь одного ребенка; за их соблюдением бдительно следили работодатели, должностные лица и работники здравоохранения; тех, кто нарушал «правило одного ребенка», наказывали штрафами, увольнением с работы, лишением социальных льгот и льгот в получении образования, а жену зачастую всяческими угрозами принуждали к аборту7. Целью этих мер было «довести» численность населения Китая к 2000 г., до 1,2 млрд. человек, а к 2050 г. сократить ее до 700 тыс.

198

График 4. Общие темпы рождаемости в Китае в 1945—87 гг8.

1945 1950 1955 1960 1965 1970 1975 1980 1985

Резкий спад числа новорожденных на каждую семью в 70-х и 80-х годах, а также предшествовавшие ему разительные колебания в этой области демонстрирует график 4.
Жесточайший контроль за выполнением этих мер на начальной стадии — в одном лишь 1983 г., как сообщалось, стерилизации в соответствии с «правилом одного ребенка» был подвергнут почти 2 1 млн. человек — возбуждал среди населения все растущее недовольство и возмущение; другим зловещим последствием стал резкий рост числа новорожденных девочек, убитых или брошенных родителями-крестьянами, отчаянно жаждавшими, чтобы единственным разрешенным им ребенком стал сын, который позаботился бы о них в старости9. К середине 80-х годов власти заняли более терпимую позицию и пересмотрели запланированные на будущее показатели численности населения, зафиксировав их на менее амбициозном уровне. Одновременно, однако, дети «бума новорожденных» середины—конца 60-х годов

199

приближались к брачному возрасту. Росло не только число детей на каждую семью (особенно в сельской местности, где легче обойти контроль), но и численность двадцатипятилетних китайцев, получающих в этом возрасте право заводить детей. В результате возобновился стремительный рост численности населения Китая. Уровень рождаемости взлетел с 17,8 на тысячу в 1985 г. до 21,1 на тысячу в 1987 г. 22 млн. детей родилось в Китае в 1987 г., a умерло только 7 млн. человек — и чистый прирост почти достиг всей численности населения Австралии10. И если бы не прежний контроль за рождаемостью, то, по официальным оценкам, за последние два десятилетия в Китае родилось бы еще 240 млн. человек11.
Растущее несоответствие между численностью населения и наличием ресурсов ставит китайское правительство перед зловещим выбором. По разным оценкам, земельные угодья Китая могут прокормить от 750 до 950 млн. человек, а эти показатели были превзойдены еще два—три десятилетия назад. В Китае проживает пятая часть населения Земли, и лишь 7% его территории пригодны для обработки, причем многие земли малоплодородны. Плотность населения Китая втрое превышает среднюю по всему миру, что не соответствует его доле в мировых ресурсах. Один из китайских ученых отмечал, что в его стране:
«Площадь территории на душу населения составляет одну треть средней мировой, обрабатываемой земли — одну треть, пастбищ — одну четверть, лесов — одну девятую и водной поверхности — одну четвертую. А если сравнивать только с Соединенными Штатами, эти показатели окажутся еще ниже. На душу населения в Китае приходится обрабатываемых земель лишь одна восьмая, а лесов — одна десятая от имеющихся в США. С учетом существующего в настоящее время в Китае уровня производительности и развития техники, чрезмерный рост численности населения неизбежно обострит и без того напряженную ситуацию в сферах экологии и ресурсов»12
Для политических деятелей и занятых планированием должностных лиц, которые надеются, что Китай не останется в стороне от «экономического бума» в этой части Тихого океана, угроза того, что рост численности населения сведет на нет все экономические достижения, обретает, таким образом, реальные очертания.
С другой стороны, руководство Китая вынуждено принимать во внимание, что его жестко проводимая политика «одного ребенка на семью» в народе крайне непопулярна. Как и китайские императоры до них — или русские цари, — они обнаружат, что

200

настоящий «крестьянский бунт» может стать серьезнейшей из всех внутренних проблем. К тому же демографическая политика Китая вступает в противоречие с объявленной целью поощрять личную ответственность работников сельского хозяйства и мелких предприятий. И если теперь отдельная семья отвечает за обработку своего земельного надела или деятельность мелкой фирмы, то у нее появляется стимул — причем, экономически обоснованный — заводить как можно больше детей с тем, чтобы иметь возможность расширять свое дело. Ограничение рождаемости одним или двумя детьми на каждую супружескую пару будет тормозить развитие подобных предприятий10.
Наконец, существуют другие весьма серьезные опасности для будущей демографической структуры Китая, которая, вероятно, станет еще более несбалансированной. В настоящее время в Китае рождается гораздо больше детей, нежели могут прокормить его нещадно эксплуатируемые ресурсы; но даже если государство и достигнет к концу столетия намеченного нулевого прироста населения — перспектива, надо признать, мало вероятная, — оно столкнется с анормальным возрастным составом населения, нарушенным взрывом рождаемости в 60-х годах и, возможно, также их политикой «один ребенок на семью», на которую возлагаются такие надежды в 90-х годах. Нулевой прирост населения в 2000 г., отмечал один из демографов, означает, что население Китая в 2035 гг. будет включать «вдвое больше шестидесятилетних, чем двадцатилетних, возрастной состав, который едва ли порадует даже самых ярых почитателей добродетельной старости»14.
Хотя Индия также сталкивается с проблемой быстро стареющего населения15, ее основной трудностью остается демографический взрыв — просто потому, что темпы роста численности населения там гораздо стремительнее. К моменту обретения независимости средняя продолжительность жизни в Индии составляла 32,5 года для мужчин и 3 1,7 года для женщин; к концу 80-х годов в результате улучшения медицинского обслуживания, питания, санитарных условий и повышения общего уровня жизни она достигла 5 8 лет для тех и других (и продолжает расти)16. Однако, в отличие от Китая, снижение уровня смертности в Индии не сопровождалось соответствующим сокращением рождаемости. Индийское правительство располагает гораздо меньшими возможностями повлиять на сельское население и убедить крестьянские семьи ограничивать их численность; и с учетом гораздо более локализованной бедности и более высоких уровней неграмотности

201

и детской смертности, чем в Китае, стремление заводить как можно больше детей для увеличения семейных доходов остается среди индийцев весьма упорным. Его подогревало — в отрицательном, конечно, смысле — и мощное возмущение общественности, протестовавшей против программы принудительной стерилизации, которую в конце 70-х годов выдвинул Санджай Ганди, а также общим недоверием к власти, центрам планирования семьи, к неэффективным или даже опасным противозачаточным средствам17. Как бы то ни было, в Индии существует куда больше региональных различий в культуре и религии, чем в Китае, так что, даже если бы адекватные средства ограничения рождаемости были доступны всем, отношение к ним со стороны семей среднего класса в Гуджарате и горских племен Манипура было бы, вероятно, очень разным.
В то время, как общий уровень рождаемости в Китае в 1985— 1990 гг. упал до 2,4, что является самым низким показателем во всей Азии, в Индии он упорно держался на высокой отметке — 4,3. И если численность населения Китая ежегодно возрастает на 15 млн. человек, в Индии в 1985—1990 гг. регистрировался средний прирост 16,8 млн. человек в год18. И этот рост едва ли сможет подорвать даже предсказываемая эпидемия СПИДа. А поскольку в Индии смертность среди новорожденных вдвое выше, чем в Китае, любые положительные изменения в этой области могут только обострить проблему. По возрастному же составу населения Индия, где почти 40% населения составляют дети до пятнадцати лет, более напоминает страны Африки и Среднего Востока. Более того, из-за того, что экономика Индии развивается медленнее, нежели китайская, а семейные доходы распределяются менее равномерно, стремительный рост численности ее населения привел к повышению уровня бедности и в сельских, и в городских районах. В настоящее время, по некоторым оценкам, половина из 850 млн. индийцев живет в нищете19. И если подобная тенденция сохранится, к 2025 г. численность населения Индии будет такой же, как в Китае, однако среди полутора миллиардов ее жителей будет куда больше безземельных, безработных, страдающих от недоедания, практически неграмотных и ютящихся в непригодных жилищах людей, которые уже и сейчас бросаются в глаза по всей Индии20.

202

Если ставить целью обеспечить развитие в долгосрочной перспективе и не допустить голода, то — как и в Англии восемнадцатого века — сельское хозяйство обретает решающее значение. Одно только земледелие дает почти 30% ВНП Индии, что ниже показателя 1965 г., когда оно составляло 40%, но значительно больше, чем в Корее, где он составляет 11%, и в Японии — 2,8%21. Более того, сельское хозяйство обеспечивает 60% всей занятости населения Индии. Аграрный сектор экономики Китая играет еще более важную роль; вероятно, 80% его населения заняты земледелием или связанной с ним деятельностью. Последствия очевидны: если производительность сельского хозяйства приходит в застой, это тормозит всю экономику (что и случилось в СССР); если оно на подъеме, как произошло в Китае после реформ 1978 г., повышение покупательной способности миллионов мелких крестьянских хозяйств даст мощный толчок развитию всей экономики, вызывая «эффект домино» в производстве тракторов, инвентаря, удобрений, товаров широкого потребления, коммунальных и банковских услуг и т. д.
Следует отметить рост сельскохозяйственного производства и в Индии после обретения ею независимости, хотя некоторые наблюдатели считают, что ее успехи в этой области могли бы быть более впечатляющими22. Самым серьезным достижением стали результаты «зеленой революции», начавшейся в 1960-е годы и позволившей резко повысить урожайность многих культур — маиса, проса, но в особенности риса и пшеницы. Используя сорта «чудо-риса», индийские фермеры добились повышенной урожайности на орошаемых землях в полузасушливых районах северо-западной части страны. Но еще более важным стало освоение низкорослых сортов пшеницы, которые прекрасно прижились в северо-центральных и северо-западных районах Индии и позволили резко повысить сборы урожая. В целом, на протяжении нескольких последних десятилетий в Индии существенно улучшилось снабжение продовольствием, и обычно она располагает достаточными его запасами на случай засухи и голода; а рис и некоторые другие продукты питания порой даже дополняют список традиционных экспортных культур Индии, включающий в себя хлопок, чай и джут.
Хотя повышение урожайности и радует, есть признаки того, что «зеленая революция» себя во многом исчерпала. Как бы то ни было, успехи индийского сельского хозяйства неоднозначны, да и объемы увеличения его производства значительно меньше, чем

203

в Китае. А главная причина заключается в том, что применение улучшенных сортов пшеницы и риса требует также расширения выпуска удобрений и совершенствования ирригационной системы. В штатах с жарким и влажным муссонным климатом — таких, как Бенгалия и Орисса, — по-прежнему живучи традиционные методы выращивания риса, предусматривающие естественный дождевой полив и интенсивный труд, поскольку там отсутствуют реальные стимулы к освоению новых сортов. В более засушливых штатах многое зависит от системы водоснабжения, на состояние которого сильное влияние оказывают государственные ирригационные проекты, политические интересы и т. д. Более того, высокоурожайные сорта пшеницы требуют систематического внесения удобрений и применения тракторов — так что бедным крестьянским хозяйствам осваивать новые методы оказывается весьма затруднительно23. Однако центральное правительство и правительства штатов мало были озабочены борьбой с массовым неравенством среди сельского населения — что неизбежно поставило бы болезненные вопросы о праве на собственность, кастовом делении и привилегиях, — и стремилось к повышению сельскохозяйственного производства в целом24. Точно так же повышение надоев молока происходило за счет — и к выгоде — сильных кооперативов, имеющих тесные связи с донорами иностранной помощи, а не в мелких и бедных крестьянских хозяйствах25. И хотя аграрный сектор экономики Индии развивается, а ее национальный доход растет, нестабильные достижения, возможно, недостаточны по сравнению с ростом численности населения.
В Китае рост сельскохозяйственного производства оказался более значительным, главным образом потому, что была отменена существовавшая до 1978 г. система коммун. Признав, что коллективное ведение хозяйства привело к двадцатилетнему застою в производстве продовольствия, режим Дэна предложил осуществить реформы, стимулирующие крестьянство; сама земля оставалась в коллективной собственности, но отдельные семьи могли обрабатывать ее по своему усмотрению; после сдачи определенной части своей продукции в общину, они могут продавать остальное на свободном рынке; были сняты ограничения на использование наемной рабочей силы в крестьянских хозяйствах; в целях дальнейшего стимулирования крестьянства были повышены цены на сельскохозяйственные товары26. Результатом этих мер стал заметный рост сельскохозяйственного производства, особенно зерновых, что разительно отличается от стагнации в Советском Союзе, как это видно из графика 5.

204

С другой стороны, субсидируя потребительские цены на основные продукты питания, государство оградило массу городских жителей от резкого скачка цен. И в результате сотни миллионов китайских крестьян зажили намного лучше, чем когда бы то ни было прежде27, стимулируя развитие экономики страны и в течение всего лишь одного десятилетия повысив доход на душу населения более чем вдвое.
На какое-то время поэтому показалось, что Китай достиг са-мообеспечиваемости сельскохозяйственными продуктами, более того, что он сможет превратиться в одного из крупных экспортеров продовольствия. К концу 80-х годов, однако, этот оптимизм стал тускнеть. Хотя производство товарных культур и овощей продолжало расти — крестьянам они были более прибыльны, — имеющий жизненно важное значение урожай зерновых не всегда достигал официальных плановых заданий, что вынуждало к широкому импорту зерновых, сократившему валютные резервы Китая.
График 5. Производство зерновых в Советском Союзе и Китае в 1950—84гг.(28)

Чтобы избежать зависимости от иностранных поставок, правительство поставило целью повысить ежегодное производство зерновых с 400 млн. т (нынешний показатель) до 500 млн. т к концу столетия29. Однако многие экономисты, специализирующиеся на сельском хозяйстве, сомневаются, что Китай сможет достичь такой цели, во всяком случае без колоссальных трудностей и усилий. Дополнительных земельных угодий, пригодных для возделывания, в Китае мало, а с повышением уровня жизни люди стали потреблять продукты питания более высокой категории (овощи, птица), что ведет к дальнейшему увеличению спроса. Одновременно происходит постоянный рост численности населения. И для того, чтобы избежать зависимости от импорта зарубежных продуктов, за которую надо расплачиваться твердой валютой и политическими уступками, режиму придется расходовать крупные средства на ирригацию, удобрения, инвентарь, улучшенные сорта семян, усовершенствованные технологии переработки, а также еще более повысить закупочные цены30. А это поставит производителей зерновых в более выгодные условия перед потребителями, если, конечно, не будет расширено субсидирование продуктов питания, что увеличит дефицит государственного бюджета. Подобные меры также отвлекут капиталы от инвестирования в другие секторы и могут нанести ущерб общему росту экономики, имеющему ключевое значение для будущего Китая.
Вышеизложенное не означает, что китайская политика в области сельского хозяйства зашла в тупик, однако весьма трудно представить себе, как страна сумеет продолжать наращивать производство сельскохозяйственных культур пропорционально увеличению численности ее населения, если только развитие техники не предложит новую форму аграрной революции. Но судя по нынешнему состоянию дел, структурные препятствия на пути такой революции выглядят просто пугающими.
Одновременно с борьбой за ограничение рождаемости и увеличение производства продовольствия китайское и индийское правительства также должны развивать промышленный сектор и сферу услуг с тем, чтобы достичь повышения дохода на душу населения и обеспечить занятостью десятки миллионов ежегодного нового пополнения рабочей силы. Индустриализация в этом смысле весьма привлекательна, так как не только приумножает национальное богатство, но и способствует сокращению прироста численности населения, поскольку оно все более урбанизируется,

206

а его демографическая структура претерпевает изменения. Это, однако, в свою очередь означает бег наперегонки со временем, поскольку приток миллионов жителей из таких сельских местностей, как Сьгауань, уже привел к появлению гигантских трущобных пригородов наподобие тех, какими знаменит Сан-Паулу*. По грубым подсчетам, китайским крестьянским хозяйствам требуется всего лишь 200 млн. работников — тогда как в настоящее время сельскохозяйственная рабочая сила насчитывает 400 млн. человек, что вынуждает огромные массы крестьян либо перемещаться в пределах сельской местности — к растущей тревоге властей, — либо подаваться в города, усугубляя проблему их перенаселенности. И если рост экономики даст сбой или если индустриализация не создаст достаточно рабочих мест для новоурбанизированных масс, страну может ожидать мрачное будущее.
Поэтому в планах Индии и Китая по подготовке к вступлению в двадцать первый век осуществление их собственной промышленной революции всегда занимало центральное место. Таким образом, несмотря на определенное почтительное уважение к заветам Ганди относительно крестьянской экономики, индийские лидеры поощряют индустриализацию с тем, чтобы упрочить базу обороноспособности страны, сократить зависимость от иностранных производителей и повысить национальный доход. Избранный ими путь отличается и от японского, ориентированного на развитие экспортных отраслей, и от социалистической модели, принятой в СССР, он лежит где-то между ними — в полном соответствии с фабианскими убеждениями многих индийских политических деятелей. Подобно латиноамериканским государствам, Индия предпочла заменить импорт продукцией собственной тяжелой промышленности; государство поддерживает отечественное производство чугуна и стали, локомотивов и автомобилей, станков и оборудования, судостроение и машиностроение, оборонные отрасли. В государственном секторе оставлены транспорт, горнодобывающая промышленность и коммунальное хозяйство. Другие отрасли получают субсидии и государственные заказы, они защищаются весьма высокими протекционистскими тарифами. В результате появился ряд принадлежащих государству корпоративных гигантов в металлургии, аэронавтике, машиностроении и нефтехимии31. А там, где осуществить индустриализацию
__________________
* В связи с этой проблемой китайское правительство запрещает мигрантам селиться в крупных городах, хотя крестьянским семьям позволено переезжать в специально обозначенные города средних размеров.

207

собственными силами представлялось невозможным, привлекалась иностранная помощь — так, например, в сооружении металлургических заводов Индии оказал содействие Советский Союз. Такими способами Индия планировала превратить себя в индустриального гиганта.
Однако, хотя в 50—80-е годы и наблюдался рост экономики, он едва ли опережал рост численности населения страны. Реальный доход на душу населения возрастал в период 1950—1965 гг. всего лишь на 1,7 % в год и на 1 % в год в течение последующего десятилетия, побуждая некоторых наблюдателей отпускать шутки по поводу «индусских темпов роста»32. Как следствие, правительственные экономисты от одного четырехлетнего плана к другому все снижали и снижали свои собственные цифры по росту экономики33. Более всего разочаровывали темпы индустриализации. В 19 5 0 г. на долю обрабатывающей промышленности приходилось 10,3% валового внутреннего продукта к 1978—1979 гг. цифра доползла до показателя 15,8%; к 1989г. она практически не возросла, составив 16,1% (по сравнению с 31,6% в Корее)34. Поскольку в индустрии в целом (включая обрабатывающую промышленность) была занята только малая часть населения Индии35, страна по экономическим показателям откатилась назад;
если в 1955 г. она занимала среди крупнейших индустриальных государств мира десятое место, то два десятилетия спустя оказалась уже на двенадцатом36. Еще в 1965 г. индийский экспорт промышленных товаров в восемь раз превышал в стоимостном выражении корейский, однако уже в 1986г. корейский экспорт в стоимостном выражении превысил индийский в четыре с половиной раза.
Причин подобной стагнации в промышленности много — от отсутствия стимулов со стороны инертного и неповоротливого аграрного сектора до корыстных политических игр, в результате которых металлургические заводы или коммунальные предприятия размещались в совершенно неподходящих местах и блокировались предлагаемые экономические реформы. Но важнейшей из них, однако, стало решение Индии отказаться от ориентации на мировые рынки и проводить политику протекционизма, направленную на защиту отечественных отраслей промышленности. Не имея выхода на мировые рынки и не испытывая стимулирующего воздействия иностранной конкуренции, государственные компании Индии все более привыкали полагаться на государственное финансирование, посадив экономике на шею огромный и использующий непомерно раздутую рабочую силу государственный

208

сектор, частным же компаниям приходилось мириться с одной из самых сложных в мире систем бюрократического управления37. Теоретически можно предположить, что подобная гигантская замкнутая экономика могла бы обеспечить непрерывный рост и без конкуренции на мировых рынках, однако, какой бы опыт ни взять (СССР, Аргентина), он свидетельствует о прямо противоположном.
Побуждаемое Всемирным банком и Международным валютным фондом, а также своими собственными многочисленными отчаявшимися предпринимателями, в последнее время индийское правительство признало необходимость либерализации торговли и ориентированного на экспорт развития экономики — в не малой степени из-за огромного дефицита государственного бюджета и внешнего долга. Поворот Индии к такой политике, однако, лишь продемонстрирует, как далеко она отстала от некоторых своих азиатских соседей.
Предпринятая в 50-х годах индустриализация Китая копировала советскую модель с ее упором на централизованное планирование и тяжелую промышленность, но затем страна была ввергнута Мао в смятение экспериментами «Большого скачка». Кардинальные перемены наступили с объявлением Дэн Сяопином политики либерализации экономики в 1978—1979 гг. Хотя самые важные преобразования были предприняты в сельском хозяйстве, прогресс затронул и промышленность, коммерцию, производство товаров широкого потребления и внешнюю торговлю. Государственные предприятия побуждались реагировать на рыночные реалии: качество, цены, рыночный спрос; разрешалось создание частных мелких и совместных с иностранными фирмами предприятий; на китайском побережье создавались специальные экономические зоны; провозглашалась преимущественная ориентация на выпуск экспортной продукции. После десятилетий игнорирования экономического бума в Восточной Азии Китай допустил отступление от марксистских догм и, похоже, решил примкнуть к поклонникам свободного рынка. «Стать богатым — это прекрасно», — возвестил Дэн своим согражданам, многих из которых убеждать в этом было излишне38.
Статистические результаты оказались столь же впечатляющими, как и зримые свидетельства бурного роста. Расцвел мелкий бизнес — согласно одному из источников в 1989г. только в одних прибрежных провинциях насчитывалось 225 тыс. частных предприятий, где были заняты многие миллионы человек39. Провинциальные власти, жаждавшие обрести независимость от

209

Пекина и получить дополнительный доход, договаривались о создании совместных предприятий с хлынувшими в 1980-х годах в Китай иностранными бизнесменами. А новые предприятия бросились удовлетворять отложенный спрос потребителей на телевизоры, стиральные машины и холодильники; сделать это, правда, удалось только частично, и потому все еще оставались огромные личные сбережения, которые могли быть направлены на инвестиции. Сохраняя жесткий контроль над импортом, Китай поощрял экспорт текстиля, предметов домашнего обихода, игрушек, несложного электрооборудования и другой продукции, не требующей применения высоких технологий. Экспорт готовых изделий, который в 1980 г. составил в денежном выражении всего лишь 9 млрд. долларов, в 1989 г. взлетел до 37 млрд., что более чем вдвое превышало соответствующий показатель в Индии. После 1978 г. объем внешней торговли Китая рос в среднем на 13,5% в год и достиг почти одной трети национального дохода. Сейчас Китай занимает приблизительно четырнадцатое место среди крупнейших торговых государств мира40. Все это побудило оптимистически настроенных наблюдателей предположить, что в начале следующего столетия Китай, быстро наращивая свою и без того значительную мощь, может увеличить ВНП в четыре раза41,
Однако путь индустриализации в Китае был нелегок. Начать с того, что беспорядочный рост увеличил разрыв в уровне жизни между географически благоприятно расположенными прибрежными районами Китая и менее развитыми внутренними провинциями, куда поступает совсем мало иностранных инвестиций, где все еще живуча традиционная подозрительность к капитализму, а бюрократия по-прежнему необыкновенно сильна. В то время как провинция Гуандун, находящаяся неподалеку от Гонконга, добилась, благодаря спросу на зарубежном рынке, взлета промышленного производства на 70% в 1987 г. и еще на 30% в 1988 г., ее соседи во внутренней части страны — такие, как провинция Хунань, — жаловались на несправедливость новой системы в целом, и в частности на порожденные ею инфляцию, отток продовольствия и ресурсов, вопиющую коррупцию и дух потребительства42. Подобные упреки были на руку консерваторам, отвергавшим рыночную экономику, и подогревали недовольство части населения с фиксированными доходами, которые подрывались высокой инфляцией, сопровождавшей процесс модернизации43.
Проблема Китая заключается не просто в региональной экономической дифференциации — как, скажем, между Северной и Южной Италией, — но в возникновении двух совершенно разных

210

политико-экономических систем, одна из которых базируется на государственных предприятиях, ориентированных на внутренний рынок, и централизованном управлении, а другая построена по образцу цветущего и ориентированного на внешние рынки капитализма Гонконга и Южной Кореи44. Китайская индустрия по-прежнему в большой степени представлена государственными компаниями, пребывающими в застое из-за отсутствия стимулов к самосовершенствованию и искалеченными невозможностью устанавливать цены, увольнять неумелых рабочих, плановой системой сбыта, капиталовложений и поступлений твердой валюты. Поскольку государство не желает выбрасывать на улицу никуда не годных рабочих, оно закачивало в государственные предприятия миллиарды долларов и разрешало им для покрытия их дефицита брать в кредит в государственных банках крупные суммы денег. Несмотря на обилие ресурсов, поступающих в такие отрасли, деятельность их оставалась неудовлетворительной; в период частичного экономического оздоровления после событий на площади Тяньаньмынь рост в государственном секторе составил лишь 3%, на предприятиях коллективной собственности — 9,4% и в частных и совместных предприятиях — целых 57,7%45.
В условиях, когда часть китайской экономики очень похожа на болгарскую, а другая — все более напоминает тайваньскую, неудивительно, что иностранные компании окончательно сбились с толку и воздерживаются от новых инвестиций. Очевидно, что такие ненормальные экономические условия связаны с ожесточенной политической борьбой, происходящей в последние годы между китайскими консерваторами и либералами. Реформы Дэна предполагали либерализацию экономики, но отнюдь не уступки в политической области. И хотя подобная стратегия могла бы сработать в сельском хозяйстве, она оказалась несостоятельной в среде бизнесменов, студентов, интеллектуалов и чиновников прибрежных районов, которые пользовались экономическими свободами, участвовали в совместных предприятиях, совершали поездки (и учились) в зарубежные демократические страны, получали все более широкий доступ к западным средствам массовой информации. Отсюда и рост протестов в 1989г. — и жестокая ответная реакция режима. И если пропасть между внутренними и прибрежными районами будет продолжать расти, трудно представить себе, как Китаю удастся сохранить национальное единство.
Руководство Китая в еще большей степени, чем индийское, стремилось воспользоваться выгодами участия в мировой экономике, однако к далеко идущим последствиям этого относилось

211

весьма настороженно. В дополнение к этому отказ от прежнего курса порождает много чисто технических трудностей. К примеру, обе страны для продолжения модернизации нуждаются в иностранных технологиях и опыте, в зарубежных товарах и услугах, а это, в свою очередь, усугубляет дефицит их текущих бюджетов — в случае Индии до пугающего уровня. Более того, даже если они будут стремиться к бурному развитию промышленности, ориентированной на экспорт, совсем еще не ясно, допустит ли индустриально развитый мир такое же стремительное увеличение импорта готовых изделий, какое было позволено в более благоприятных глобальных условиях Японии и новым индустриальным странам Восточной Азии. И все же самая серьезная проблема лежит в социальной и политической сферах и заключается в том, как преобразовать архаичные общества в достаточной степени для того, чтобы они восприняли революцию высоких технологий в «мире без границ», и одновременно избежать социальной напряженности, недовольства, политических волнений и межрегионального хаоса — и это в странах, которым уже сейчас трудно справляться с ростом численности населения.
Не говоря даже просто о размерах территории, Индия и Китай отличаются от соседних «торговых государств» еще в одном важном отношении: их амбициями стать региональными сверхдержавами соответственно в Южной и Восточной Азии. В Нью-Дели и Пекине не очень сознают то, что грядет новый мировой порядок, обе страны, скорее, провидят «мир будущего... очень похожим на мир прошлого, (где) последнее слово за тем, кто обладает реальной силой»46. Индия находится в состоянии яростной конфронтации с Пакистаном из-за Кашмира, тревожится по поводу китайской политики относительно их общей границы и считает, что название «Индийский» океан есть не просто географический термин, но отражение реалий будущего. Китайское «Срединное царство» постоянно выступало с претензиями и воевало с большинством своих соседей (пограничные конфликты с Вьетнамом, Индией и бывшим СССР), да и теперь весьма подозрительно относится к Японии, отвергает «гегемонизм» и культурное проникновение Соединенных Штатов и не отказывается от притязаний на Тайвань, не говоря уже о таких расположенных южнее территориях, как Парасельские острова и острова Спратли47.
Как следствие, в то время как по уровню среднего дохода на душу населения, грамотности и здравоохранения, Китай и Индия могут считаться сравнительно «менее развитыми», с точки зрения военной мощи они занимают в мировой табели о рангах куда

212

более высокое место. Каждая из стран располагает многочисленными сухопутными войсками (в Китае насчитывается 2,3 млн. солдат регулярной армии, в Индии — 1,1 млн.), а также большим количеством самолетов; Индия имеет еще и значительный надводный флот. Китай обладает межконтинентальными баллистическими ракетами наземного базирования и продолжает испытывать ядерные устройства и средства их доставки; Индия хотя и не является полноправным членом ядерного клуба, но имеет технические возможности им стать. Обе страны стремятся контролировать военные расходы, но, осознавая региональные проблемы, эти усиливающиеся державы не приемлют аргумент, что вооруженная сила является анахронизмом.
Как и во многих странах Африки и Среднего Востока, попытки подготовить индийское или китайское общество к невоенным решениям проблем, которые бросает грядущий двадцать первый век, могут тормозиться или свертываться в результате вспышек пограничных столкновений и, возможно, новых региональных войн. Более того, увлечение наращиванием военной мощи и убеждение, что страна не должна зависеть от зарубежных поставщиков, привели к тому, что Индия и Китай направляют огромные ресурсы — и не только денежные средства, но и ученых, инженеров, научно-исследовательские институты и опытно-конструкторские бюро, промышленные предприятия — не на развитие ориентированной на экспорт экономики, а на военное производство. Неизвестно, какая именно часть китайских ресурсов была использована таким образом, но Китай не смог бы в течение всего пятнадцати лет* стать третьей по величине ядерной державой без массированной концентрации на решении этой задачи всех своих ограниченных научных и технических талантов.
Индия, со своей стороны, после обретения независимости создала мощный и современный военно-промышленный комплекс, в распоряжении которого насчитывается более 1700 исследовательских учреждений. Сторонники подобной «индианизации» оборонного производства постоянно подчеркивают, что она стимулирует отечественную науку и технику, а также местных субподрядчиков. Критики же, число которых неизменно растет, указывают в ответ, что такая политика является не только дорогостоящей, но и крайне неэффективной; защищенные от внешней и внутренней конкуренции, целиком или почти целиком
__________________
* Первая китайская атомная бомба была взорвана в 1964 г., а к концу 70-х годов Китай как ядерная держава обошел Францию и Британию.

213

полагающиеся на государственные заказы, несклонные (и не побуждаемые) продавать свою продукцию за рубеж, оборонные отрасли существуют почти в полной изоляции от остальной экономики48.
Подобно крупным государствам развитого мира — или, другими словами, подобно державам, на протяжении столетий традиционно считающимися великими,49 — Китай и Индия сегодня стремятся повысить свое благосостояние путем внутреннего экономического развития, а также защитить свои интересы в хаотичной мировой системе. Независимо от того, считать ли их стремление к повышению обороноспособности анахроничным или реалистическим, и Пекин, и Нью-Дели не могут сосредоточить всю энергию нации на восхождении к богатству; капитал, материальные и трудовые ресурсы должны направляться также и на оборону, подразумевая перелив инвестиций в «непроизводительную» сферу как раз в то время, когда обеим странам необходимо как можно больше капиталов вкладывать в долгосрочный рост экономики с тем, чтобы догнать своих соседей.
Несмотря на упомянутые недостатки, Китай и Индия потенциально весьма и весьма богаты одним из основных ресурсов — человеческим капиталом. Однако наличие такого огромного населения приносит экономическую пользу лишь в том случае, если общество в состоянии обеспечить его качественным образованием, поощряет экспериментирование и предприимчивость, обеспечивает работу многочисленной армии квалифицированных рабочих, инженеров, ученых, техников и конструкторов. Как мы убедились, стремительный рост населения может тормозить подъем благосостояния, если его численность истощает материальные ресурсы страны, а народные таланты не получают развития. Задача выравнивания соотношения между ними имеет две стороны. Первая, заключающаяся в ограничении роста численности населения, была рассмотрена выше. Здесь мы обсудим вторую — качество человеческого капитала страны.
Оба общества испытывают серьезный дефицит в области образования, а в дальнейшем грозит ухудшение ситуации, и это, с точки зрения долгосрочных перспектив, представляет собой гораздо более серьезную проблему, нежели дефицит текущего бюджета. Индия и Китай предпринимают героические усилия, чтобы дать образование алчущим его ученикам. В сфере общественного просвещения в последние годы отмечены определенные успехи, и некоторые научные достижения завоевали даже

214

международное признание. И все же, несмотря на эти позитивные сдвиги, система образования и в Китае, и в Индии характеризуется спорадическим и неравным уровнем доступности буквально на всех ступенях и очень низким по сравнению с развитыми странами соотношением числа квалифицированных и неквалифицированных работников.
Грамотность — главный статистический показатель в области просвещения — демонстрирует масштабы проблемы. Китай утверждает, что уровень грамотности среди взрослого населения страны достигает 69%; но это тем не менее означает, что неграмотными остаются примерно 220 млн. человек, почти три четверти которых составляют женщины — типичный основной недостаток в области образования во всем развивающемся мире50. В Индии ситуация еще хуже. Уровень грамотности среди взрослого населения составляет всего 43%, и за этим показателем также кроется значительный разрыв между сильным и слабым полом. Среди мужчин грамотных более половины, а среди женщин — всего лишь четверть51. Таким образом, в Индии насчитывается свыше 200 млн. взрослых жителей, которые не умеют ни читать, ни писать. Эти цифры со временем, конечно, претерпят изменения, поскольку число детей, посещающих школу, растет быстрыми темпами: в Китае, например, около 90% детей школьного возраста посещают занятия. Однако вопрос о том, смогут ли школы, существующие на скудные средства, совладать с увеличивающимся наплывом учеников или обеспечить их чем-то большим, нежели зачатками элементарных знании, остается открытым (52). В сельской Индии вопрос стоит еще острее, поскольку традиции просвещения там не столь сильны — в 1981 г. менее половины подростков в возрасте от пятнадцати до девятнадцати лет когда-либо посещало школу53, — а социально-экономические трудности достигают колоссальных масштабов.
Статистика также демонстрирует значительное сокращение числа учеников, продолжающих образование по окончании средней школы. В Китае, например, начальную школу посещало 128 млн. учеников и еще 54 млн. — среднюю школу (данные 1987 г.), однако — возможно, из-за маленькой стипендии — продолжило образование в высшей школе менее 2 млн., причем студенты в возрасте от 20 до 30 лет составляли ничтожную их часть54. В Индии, где показатели для школ всех ступеней ниже, высшее образование продолжало большее число студентов — согласно одному источнику, свыше 5 млн.,55 — что указывает на

215

существование в стране многочисленного среднего класса и менее эгалитарную структуру общества.
Но что же означают эти цифры? Некоторые экономисты утверждают, что Индия направляет в высшее образование, имитирующее по содержанию программ британскую систему (юриспруденция, экономика, гуманитарные науки), чрезмерно большую часть своих ограниченных ресурсов и что эти средства следовало бы использовать на расширение начального и среднего образования, поощряя овладение прикладными и техническими знаниями, более соответствующими основным потребностям страны56. С другой стороны, составители планов, стремящиеся к тому, чтобы их страна догнала Японию, могут посчитать, что осуществление преобразований в деревне менее важно, чем развитие промышленного производства, дизайна, науки и техники, в которых ни Китай, ни Индия не располагают достаточным для создания конкуренции числом квалифицированных рабочих. Индия, например, население которой по численности примерно в семь раз превышает японское, располагает менее чем четвертью общего числа японского научного и технического персонала, занятого научно-исследовательской и опытно-конструкторской работой57. И пока эта диспропорция — тридцать к одному в пользу Японии — не ликвидирована, как Индия и Китай смогут ее догнать?
В обеих странах наука и образование сталкиваются и с другими препятствиями. Одно из них, как и в большинстве развивающихся стран, состоит в том, что государству трудно обеспечить адекватное финансирование образования. В то время, как Соединенные Штаты, Япония и европейские страны тратят на образование примерно 6% своего ВВП, Китай и Индия с трудом выделяют от 3 до 4% их гораздо меньшего ВНП58. Во-вторых, ни одно из этих государств не проявило способности достаточно умело использовать имеющиеся средства. Для обеспечения национальной безопасности Индия и Китай значительную часть своих капиталов, ученых и промышленных предприятий используют в оборонных целях. Возможности же для развития коммерческих науки и техники, напротив, остаются сравнительно ограниченными, что приводит к парадоксальному результату. Несмотря на то, что лишь ничтожная часть населения получает высшее образование, слишком много одаренных личностей претендует на ничтожно малое количество подходящих рабочих мест. «В Индии более половины из 3,3 млн. человек, искавших в 1972 г. работу, имело образовательный ценз, превосходящий требования для зачисления в высшее учебное заведение»59; как следствие, большое число

216

экономистов, инженеров и ученых эмигрирует в страны развитого мира. В Китае, согласно другому источнику, «более трети научных работников остается не у дел из-за нехватки подходящей работы»60. И пока не появится крупный промышленный сектор, значительная часть человеческих талантов останется невостребованной.
С другой стороны, благодаря огромным размерам своего народного хозяйства и населения, ученые Китая и Индии добились заметных результатов во многих областях. Даже если слишком много научных и технических кадров сосредоточено в оборонном производстве, существует все же широкий круг производственной деятельности в других отраслях промышленности, что дает не только самообеспеченность в технической области, но и позволяет экспортировать продукцию, заполняя свободные ниши на различных рынках61. Индия находит такие рынки главным образом в развивающихся странах, которым требуется менее совершенная и современная продукция, чем, скажем, Германии, однако не исключена также возможность найти спрос и в развитом мире. Китай, со своей стороны, создал производственную базу для выпуска техники промежуточного класса, наряду с небольшим количеством вполне современных изделий (в основном в оборонных отраслях) — таких, как спутники связи, ракеты среднего радиуса действия и т.п. Но самое важное заключается в том, что обе страны проявляют пристальный интерес к научно-исследовательским и опытно-конструкторским работам — с последующим применением на практике — в области биотехнологии, растениеводства и почвоведения, лесоводства, животноводства и рыболовства, т.е. в отраслях, где они могут сохранить и приумножить свои местные ресурсы.
Благодаря тому, что Китай и Индия имеют техническое превосходство над многими развивающимися странами, их перспективы на будущее можно было бы оценивать с оптимизмом, если бы не два обстоятельства, вызывающих серьезные сомнения. Первое, основное, заключается в том, не будет ли их потенциальная способность повысить доход на душу населения сведена на нет ежегодным появлением на свет миллионов новорожденных. Второе, связанное с вышеупомянутым, задает мучительную головоломку:
действительно ли разумно и целесообразно странам, где проживает от 500 млн. до 1 млрд. крестьян, пытаться сегодня пройти через «стадию индустриального роста», которую прошли западноевропейские страны средних размеров 150 лет назад, или стараться скопировать высокотехнологическую революцию,

217

порожденную в Калифорнии и Японии разительно отличными социально-экономическими структурами? И не наводит ли этот вопрос на мысль о том, что Китаю и Индии не следует пытаться догнать развитые страны, соображение, которое, вероятно, будет отвергнуто политическими деятелями и людьми, принимающими соответствующие решения, поскольку это обрекает их страны на вечное отставание от Запада?
Однако отвергнуть подобное мнение в пользу промышленно-технического развития еще не значит решить проблему. С учетом их социальных структур смогут ли Индия и Китай осилить создание конкурентоспособных в мировом масштабе анклавов высоких технологий (предположительно пользующихся материальными благами, которые обеспечат им глобальные успехи) в гуще сотен миллионов нищих сограждан? Подразумевается, что передовые технологии обладают «эффектом просачивания», но сработает ли он в условиях, когда соотношение квалифицированных и неквалифицированных рабочих характеризуется столь огромной диспропорцией? Не целесообразнее ли направить ресурсы, выделяемые для того, чтобы догнать развитые страны в области производства компьютеров, аэрокосмической техники и средств связи, на создание соответствующих технологий, способствующих увеличению производительности в деревне62, или на «интеллектуальные» инвестиции в образование, особенно среди женщин?63 Лучшим выходом, несомненно, было бы продвижение вперед на всех уровнях — передовых, промежуточных — ив школе, и в деревне, но капитала для этого в наличии недостаточно, и перспективы того, что эти страны догонят развитой мир, таким образом, невелики.
Проблема политического выбора поднимает еще один вопрос относительно будущего Китая и Индии: существуют ли там национальное единство и единая национальная цель, необходимые для того, чтобы ответить на вызов, порождаемый стремительными изменениями на мировой арене, или им будут препятствовать внутренняя фракционность, межрегиональная напряженность и общая неспособность привлечь основную массу населения к достижению поставленной руководством цели? В Китае эта проблема имеет фундаментальное значение: каким образом может государство войти в мировую экономику, одновременно сохраняя внутри страны монополию в политической и идеологической сферах? События на площади Тяньаньмынь продемонстрировали, что

218

китайское руководство убеждено в том, что способно осуществить и то, и другое; однако проводимая Пекином политика силы и цензуры направлена на то, чтобы просто уходить от проблемы, а не решать ее. Все последующие сообщения о «нездоровых настроениях в народе» позволяют предположить, что широко распространенное — особенно среди городского населения, образованных слоев, возможно, даже в вооруженных силах — ощущение того, что их предали, недоверие и страх могут воспрепятствовать восстановлению экономики и затруднить укрепление хрупких связей Китая с внешним миром64.
Внутренняя обстановка в Индии еще сложнее и настолько же серьезна. Даже в лучшие времена нелегко править страной, где проживает 850 млн. человек, четко разделенных на двадцать пять различных этнических групп, с многослойной кастовой системой, неимоверной пропастью между элитой и бедняками, где существует процветающий 100-миллионный средний класс, с одной стороны, и сильные профсоюзы и марксистские политические партии — с другой, где наряду с индуистским большинством насчитывается 7 5 млн. мусульман и 13 млн. сикхов. Положение усугубляет и тот факт, что сравнительно медленные темпы реального роста пошли во благо лишь некоторым из граждан страны. Но еще более важно то, что чрезмерная фракционность индийской политической жизни — поспешно формируемые коалиционные правительства, раздоры между центральным правительством и штатами, систематическая коррупция и фаворитизм, гибельность бюрократических решений, демагогическое манипулирование кастовыми, расовыми и классовыми проблемами — рисует в воображении некоторых наблюдателей картину политической анархии65. Однако переход индийского государства к авторитарному правлению — синдром «администрация вне политики» времен чрезвычайщины 1975—1977 гг. — означал бы конец хрупкой и неупорядоченной демократии. Нынешняя тенденция, подразумевающая слабое центральное правительство и обилие политических маневров, имеет свои горькие последствия. Во-первых, она играет на руку экстремистам, которые, натравливая одну касту на другую, индусов на мусульман, спровоцировали кровопролитные столкновения, обострив тем самым политическую атмосферу в Нью-Дели и понуждая этнические группы отстаивать свои интересы силой.66 Во-вторых, она отвлекает внимание от важнейших реформ индийской экономики, которые могли бы привести к повышению общего уровня жизни67. Как и в отношении Китая, перспективы Индии на будущее будут поэтому в значительной степени зави-

219

сеть от качества политического руководства, которое придет к власти в течение нынешнего десятилетия — а это, в свою очередь, будет уже зависеть от самих китайского и индийского народов.
С учетом соотношения сильных и слабых сторон обеих стран становится очевидно, что их готовность к грядущим в двадцать первом веке преобразованиям в лучшем случае неоднозначна. Имея в виду долгосрочные изменения в глобальном военном и экономическом соотношении сил — традиционные мерки «подъема и упадка великих держав», — можно сказать, что обе страны становятся влиятельными региональными лидерами. Однако пока еще неясно, в какой степени скажутся на надеждах Индии и Китая превратиться в богатые и сильные государства невоенные проблемы, порожденные двадцать первым веком.
Рассмотрим, к примеру, революцию в робототехнике. По мере модернизации Индии там могут появиться предприниматели, специализирующиеся на электронике фирмы и другие деловые структуры, обладающие техническими опытом и знаниями, финансовыми возможностями и поддержкой официальных властей для освоения автоматизированного производства. В конце концов в Индии уже существует машиностроительная промышленность, которая является естественной базой для любого сколь-нибудь серьезного обращения к робототехнике, в стране работает много знающих и опытных математиков и инженеров; она к тому же жаждет приобщиться к прорыву стран Восточной Азии в область высоких технологий. При наличии лучшей инфраструктуры и обеспечении надежного контроля за качеством автоматизация производства в Индии представляется куда вероятнее, нежели, скажем, в Эфиопии. Это не означает, что Индия сможет бросить серьезный вызов японскому господству в робототехнике, однако потенциально она вполне способна превратиться в игрока среднего класса вроде Италии или Англии.
С другой стороны, автоматизация производства подразумевает замену рабочих машинами в то время, как в условиях постоянного притока сельского населения в города индийские плановые органы обязаны ставить главной целью создание множества новых рабочих мест в производстве и сборке промышленных изделий. И если роботостроение получит распространение в других странах или в самой Индии, результатом его воздействия на спрос и предложение может оказаться понижение заработной платы и уровня жизни в целом. Индийскому обществу, не прошедшему

220

завипервоначальной индустриальной революции, которая привела рабочих на фабрики, на протяжении нескольких будущих десятилетий менее всего, вероятно, будет нужно распространение технологий, которые вытесняют рабочих с заводов — или, уж если на то пошло, отбивают у многонациональных корпораций охоту вообще создавать такие заводы.
Еще серьезнее соображения против полной автоматизации производства в Китае. Промышленный бум 80-х годов был порожден, как отмечалось выше, предпринятой Пекином либерализацией в прибрежных провинциях с их «открытыми городами» и «особыми экономическими зонами», направленной на привлечение иностранных инвестиций и производство экспортных товаров. Достигнутые результаты действительно поражают: провинция Гуандун добилась темпов роста в реальном выражении на 12,5% в год, — самый высокий, возможно, показатель во всем мире, — а население одного только города Шэньчжэнь (рядом с Гонконгом) увеличилось со 100 тыс. до 2 млн. человек. Ключом к подобным успехам, помимо самой либерализации, является дешевая, прилежная и трудолюбивая рабочая сила. Благодаря буму цена труда в Шэньчжэни в десять раз выше, чем по всей провинции Гуандун, но тем не менее составляет всего пятую часть цены труда в Гонконге. В соседней провинции Фуцзянь средняя зарплата фабричных рабочих в 1991 г. (65 долларов в месяц) была в десять раз ниже, чем на Тайване*, и в тридцать — сорок раз ниже, чем средняя зарплата японских фабричных рабочих68.
С учетом такой диспропорции в затратах на оплату труда нет оснований утверждать, что робототехническая революция в Японии (а позднее в Корее и на Тайване) представляет собой немедленную угрозу промышленному производству Южного Китая. Однако на протяжении какого-то более или менее длительного периода на ситуацию в Китае окажут влияние два обстоятельства. Первым явится дальнейшее развитие автоматизации сборки и других производств, которое приведет к снижению общих производственных расходов благодаря применению «роботов-рабов»;
вторым станет рост доходов, а значит, и затрат на оплату труда в тех провинциях, что сейчас переживают бум, — в Шэньчжэни уже сегодня валовой внутренний продукт на душу населения
__________________

*
Для сведения: «Нью-Йорк тайме» сообщала (27 января 1992 г., с. А6), что доход на душу населения в нищей провинции Аньхой составлял в среднем 74 доллара в год. Разве удивительно поэтому, что десятки миллионов крестьян устремляются в города?

221

приблизился к 2000 долларов в год, в то время как Гонконг и Тайвань становятся слишком дорогими для базовых отраслей промышленности69. Теоретически этот рост затрат на оплату труда в прибрежном Китае мог бы иметь благоприятный «эффект концентрических кругов», захватывающий более бедные соседние местности и внутренние провинции Китая (при одном условии, что Пекин и консервативные региональные власти согласятся распространить на них меры по либерализации экономики). Но даже если это и произойдет, можно лишь гадать, удастся ли Китаю обеспечить достаточный спрос за рубежом и готовность других стран импортировать его продукцию для того, чтобы превратить сотни миллионов китайских крестьян в промышленных рабочих. Альтернатива состоит в том, что, столкнувшись с политическими и материальными препятствиями в осуществлении инвестиций во внутренние провинции Китая, располагающие дешевой рабочей силой, японские и тайваньские многонациональные корпорации для сохранения своей конкурентоспособности обратятся к роботизации производства. А это снижает шансы Китая на стабильный поэтапный переход к современной экономике, обеспечивающей высокий доход на душу населения.
На первый взгляд, биотехнологическая революция в сельском хозяйстве, похоже, таит в себе многообещающие перспективы для обеих стран. По мере того как достигнутое в результате «зеленой революции» повышение производительности начинает себя исчерпывать и новых пригодных для обработки земель становится все меньше, усиливается угроза того, что рост численности населения сведет на нет увеличение производства продовольствия, поэтому правительствам Китая и Индии необходимо использовать любые возможные пути повышения отдачи сельского хозяйства. И если биотехнология, включая генную инженерию с использованием свойств ДНК, позволит «энергии земли» опережать рост населения, то многих из пугающих последствий — недоедание, голод, рост уровня смертности, социальная напряженность — удастся избежать либо, по меньшей мере, смягчить. Создание культур, способных произрастать в полузасушливых зонах, более устойчивых к болезням или просто с большим содержанием калорий, несет очевидные выгоды. Поэтому обе страны выделяют значительные средства на исследовательские работы в области биотехнологии и на ее внедрение — от выведения новых культур до пересадки эмбрионов животных и создания источников биоэнергии. По большей части в такого рода деятельности используются сильные стороны обеих стран: каждая располагает

222

значительным числом ученых в данных областях (в отличие от большинства африканских государств субсахарской зоны), а эксперименты здесь не столь капиталоемки, как в других отраслях высоких технологий.
В ближайшем будущем опасности, которые таит в себе для Китая и Индии биотехнологическая революция в сельском хозяйстве, не перевесят ее потенциальные преимущества, но относиться к ним нужно серьезно. Первая из них может возникнуть, как это ни парадоксально, в том случае, если увеличение сельскохозяйственного производства в этих странах будет действительно год за годом значительно опережать рост численности населения. Поскольку бедные крестьянские хозяйства не в состоянии позволить себе применение новых биотехнологических методов, такая перспектива сегодня представляется весьма отдаленной; но, так как прорывы в научной сфере зачастую происходят стремительными темпами, сбрасывать подобную возможность со счетов тоже нельзя. На ранней стадии такой рост производительности будет только радовать, с течением же времени, однако, он может привести к кризису сельскохозяйственного перепроизводства, подобному тому, что в последнем столетии не раз наносил удары американскому фермерству. Все будет зависеть от скорости, с какой происходят перемены: понадобилось сто лет роста производительности, сопровождаемого наличием соблазнительных рабочих мест вне сельского хозяйства, для того чтобы удельный вес сельскохозяйственной рабочей силы в Соединенных Штатах упал от явного большинства до каких-то 3% сегодня. Будет ли у Индии и Китая, где в сельском хозяйстве занято соответственно почти две трети и четыре пятых их всей рабочей силы, достаточно времени, чтобы осилить подобную трансформацию, особенно с учетом резко возросших в наши дни темпов изменений в области техники? Если нет, то волнения в сельской местности будут куда более бурными и острыми, нежели те, что происходят сегодня среди французских или корейских фермеров.
Другую опасность может создать не само применение биотехнологии, повышающее «энергию земли», но массовое расширение экспериментов и производство продуктов питания «в пробирке» в лабораториях западных агрохимических и фармацевтических компаний — что поставит под угрозу все традиционные методы, рассмотренные выше* . Как именно это повлияет на Китай и Индию, предсказать трудно. Ни одна из них в экономическом
__________________
* См. главу 4.

223

смысле не имеет сходства со странами Центральной Америки, Карибского бассейна или субсахарской зоны Африки, которые традиционно получали иностранную валюту за счет экспорта главных культур (сахарный тростник, ваниль, каучук), а теперь сталкиваются с конкуренцией этим природным продуктам со стороны синтетических аналогов. Для Китая и Индии сельское хозяйство жизненно важно для удовлетворения внутренних потребностей, а на внешние рынки ориентируются промышленность и сфера услуг. И все же обе страны попытаются избежать излишней зависимости от западных фирм, специализирующихся в области биотехнологии и отличающихся склонностью к высокоприбыльной патентованной продукции, поскольку она просто увеличит уже существующий отток капитала, расходуемого на оплату патентов, авторских прав и т.п. И наконец, если подлинный прорыв в выпуске синтетических продуктов питания произойдет одновременно с образованием огромных излишков продовольствия, произведенного фермерскими хозяйствами, то проблема решительного сокращения аграрного сектора станет по-настоящему острой.
Если взять проблему вероятных последствий глобальной революции в сфере финансов и коммуникаций, то сходство между Китаем и Индией окажется не столь очевидным. С точки зрения китайского руководства, фантастические картины грядущего «мира без границ» могут вызывать одни лишь подозрения, и не только из-за культивировавшегося веками отношения к иностранцам. В экономическом смысле каждодневный и круглогосуточный обмен капиталами и оборотными платежами выгоден тем компаниям и странам, которые располагают обилием фондов, банков и других финансовых служб, вместе с обслуживающими отраслями и профессиональными кадрами, «добавляющими стоимость» подобным операциям. Учитывая нынешнее состояние экономической политики Китая, говорить о таких вещах едва ли уместно. Конечно, иностранные банкиры нужны для того, чтобы изыскать фонды для создания совместного предприятия с какой-либо крупной строительной компанией Запада или вести расчеты в иностранных валютах, поступающих в результате бума китайского экспорта, — это если сбудутся надежды на то, что прибрежные провинции и особые экономические зоны с их дешевой рабочей силой останутся для многонациональных корпораций по-прежнему заманчивым местом расположения их сборочных предприятий. Однако совсем другое дело, если Китай сам — или, точнее, его государственные банки и предприятия — намеревается стать самостоятельным партнером на мировом рынке, где присутствие

224

правительств практически не ощущается, а основную роль играют держатели акций и «аналитики символов».
Другая причина, по которой китайское руководство весьма недоверчиво относится к миру, взаимосвязанному электронной почтой, спутниковой трансляцией, беспрепятственной деятельностью информационных гигантов свободного рынка и т.п., заключается в том, что это с полной очевидностью угрожает его авторитарной политической системе. Факсы, связывающие ученых с их зарубежной ренегатской братией, спутники, передающие американские или японские программы на экраны китайских телевизоров, газеты и книги, затрагивающие опасные темы и ставящие под сомнение политическую монополию партии, — все эти штучки вызывают большое подозрение, особенно в связи с той ролью, которую они сыграли в потрясениях 1989 г. Модернизацию экономики поддерживать стоит, с крайней, правда, осторожностью;
свободный же обмен идеями с их тенденцией создавать угрозу существующему режиму и традиционно принятым в обществе нормам в глазах Пекина выглядит совсем непривлекательным.
В этом отношении Индия предлагает иные и заманчивые возможности. Там существует, как уже упоминалось, многочисленный и процветающий средний класс. Она располагает значительным числом мелких и средних предприятий (в дополнение к крупным компаниям в государственном секторе), многие из которых являются смешанными предприятиями. Известны и ее математики, инженеры и экономисты. У Индии есть также преимущество в знании английского как языка мировых финансов, компьютеров, коммуникаций и международного бизнеса. Уже сейчас на юге страны вокруг некоторых городов (например Бангалора) множатся предприятия, освоившие высокие технологии «Силиконовой долины». При условии дальнейшего смягчения бюрократических и юридических препон, тормозящих развитие коммерческой системы Индии, может возникнуть класс предпринимателей, конструкторов, программистов, консультантов, юристов и посредников, который выйдет на мировой рынок и которому «мир без границ» станет только выгоден.
Но если это и произойдет, останутся более серьезные проблемы; как указывалось выше, появление в странах с развитой экономикой класса «аналитиков символов» уже образует пугающую пропасть между меньшинством, которое может пользоваться преимуществами, предоставляемыми новыми транснациональными тенденциями, и огромным большинством, все более оттесняемым в ходе этого процесса на задний план. И если такое развитие

225

событий грозит нанести ущерб общественному устройству. Скажем, Соединенных Штатов, то насколько же более серьезными окажутся его последствия для Индии, которая по большей час; и еще даже не пережила индустриальную революцию, не говоря уже о том, что просто не готова к транснациональному предоставлению профессиональных услуг, обеспечивающих высокую добавленную стоимость? С учетом еще большего разрыва в доходах и качестве жизни, который неизбежно возникает в Индии, насколько уместны будут там острова процветания в океане нищеты? Не побудит ли это отдельных лиц, ненавидимых массами и все более утрачивающих связи с ними, искать убежища в заморских землях?

* * *
Идеальным выходом для всех китайцев и индийцев — предпринимателей и крестьян, инженеров и прачек — было бы постепенное и неуклонное повышение уровня жизни, хотя доход на душу населения и не может достигнуть существующего на Западе уровня, — уж очень велика пропасть между ними. Однако даже подъем нынешнего ужасающе низкого среднего дохода в 300— 350 долларов в год до показателя Мексики (ВНП на душу населения 1825 долларов) или Венгрии (2237 долларов), означал бы гигантское улучшение положения70.
К сожалению, до тех пор, пока не произойдет нового прорыва в создании технических средств защиты окружающей среды и такая технология не станет доступна Китаю и Индии в полном объеме, меры, принимаемые для повышения уровня жизни в этих странах, будут иметь ужасающие последствия для их экологии. Уже сейчас во все большем числе появляются свидетельства урона, который наносят окружающей среде рост численности населения и модернизация. Китай после 1950г. стремительно опрометчиво начал индустриализацию, не принимая во внимание состояние атмосферы, водных ресурсов, да и природы в целом. В результате в настоящее время там существуют промышленные районы, где воздух загазован так, что они месяцами не просматриваются (даже в безоблачную погоду) с разведывательных спутников. Ежегодно теряется около 5 млрд. т верхнего слоя почвы, около 1,2 млн. акров обрабатываемой земли в год исчезает по мере разрастания больших и малых городов, вода в реках на протяжении тысяч и тысяч миль отравлена токсичными отходами

226

промышленного производства, треть районов прибрежного рыболовства погублена в результате загрязнения, а воздух в Пекине «в шестнадцать раз грязнее, чем в Нью-Йорке, и, к невероятному изумлению, его загазованность в тридцать пять раз выше, чем в Лондоне»71. Когда происходят обширные наводнения, а такие случаи отнюдь не редкость, смывание верхнего слоя почвы приобретает еще большие масштабы из-за бездумной вырубки лесов* . Несмотря на запоздалое осознание китайскими властями серьезности этих проблем — создание заповедников и природоохранных зон, проведение мероприятий по контролю за загрязнением окружающей среды, планов озеленения и лесопосадок, — обстановка в целом продолжает ухудшаться72.
Такая же ситуация наблюдается и в Индии. Из-за роста численности населения районы вокруг Нью-Дели утратили ни много ни мало 60% лесов, вырубленных в основном на топливо.
В одном из недавних исследований подчеркивалось, что по причине бедности, продолжающегося уничтожения лесов, отрицательных последствий экономического развития и просто неприкрытой алчности загрязнение окружающей среды приобрело «угрожающие масштабы»:
«Из имеющихся в стране 304 млн. га 50% подвержены экологической деградации. Около 80% населения живет в условиях ниже принятых норм. Четырнадцать главных рек, включая Ганг, дающих почти 85% питьевой воды, отравлены... Число заболевании, вызываемых недоброкачественной или содержащей недопустимые ядовитые вещества пищей, за последние тридцать лет удвоилось. Свыше 80% всех (!) госпитализированных пациентов оказались жертвами загрязнения окружающей среды»73
Индия, особенно ее средний класс, во все большей степени осознает наносимый урон и планирует очистить реки, прекратить уничтожение лесов, наладить охрану живой природы, ограничить неуправляемую разработку полезных ископаемых, установить контроль за загрязнением атмосферы. Тем не менее, как заявлял бывший премьер-министр Раджив Ганди, «поскольку массовая нищета вынуждает бедняков губить природу, от которой зависит само их выживание», этот процесс разрушения окружающей среды не прекратить до тех пор, пока не удастся покончить с
__________________
* И ущерб от наводнений в последние годы соответственно значительно больше, поскольку, как это ни парадоксально, крестьяне, получившие свободу работать на собственных наделах, уклоняются от мобилизации в команды по предотвращению наводнений и ликвидации их последствий.

227

бедностью и остановить рост численности населения74. Дилемма стоит крайне остро, так как, если единственный путь в борьбе с нищетой лежит через расширение масштабов индустриализации, окружающей среде в Индии будет наноситься еще больший ущерб.
Ухудшение экологической ситуации имеет, несомненно, серьезнейшие последствия для здоровья индийцев и китайцев, а также для мировой атмосферы. Как отмечалось в «Экономисте», поставленная Дэн Сяопином «обманчиво скромная цель» повысить к 2000 г. валовой внутренний продукт Китая до 1000 долларов на душу населения означает, что экономика страны должна увеличиться в объеме втрое:
«Этого, конечно, не произойдет». Однако попытка достичь цели простыми и легкими средствами — а именно их изберут китайцы — будет состоять в сооружении большего числа электростанций и промышленных предприятий. Они будут работать в основном на добываемом в Китае угле, среднее содержание золы в котором составляет 27%, а серы — до 5%. Новые миллионы китайцев будут страдать респираторными заболеваниями, и еще несколько городов исчезнет со спутниковых фотографий»75
Возрастет также, скорее всего, и «парниковый эффект», особенно если китайское правительство осуществит, к примеру, свое благое, в конечном счете, намерение — обеспечить к 2000 г. каждую семью холодильником.76 И если эти сотни миллионов холодильников станут выделять в атмосферу фреоны, истончение защищающего землю озонового слоя примет невероятные масштабы. По выражению одного из журналистов, «амбиции Китая в области индустриализации... представляют собой угрозу планете»77. То же самое, наверное, можно отнести и к Индии. А это ставит перед Китаем и Индией, да и перед всем остальным миром головоломную задачу. Обе эти страны ведут гонку со временем, поскольку, если будет продолжаться взрывной рост численности их населения, он сведет на нет все достижения в сельскохозяйственном и промышленном производстве, подорвет надежды на повышение реального дохода, обострит региональный дисбаланс и нанесет удар общественному спокойствию. В целом, если Китаю и Индии не удастся вырваться из этой мальтузианской ловушки, огромная часть жителей Земли в начале двадцать первого столетия будет по-прежнему существовать в условиях нищеты и недоедания. С другой стороны, если Китаю и Индии с их тремя миллиардами жителей посчастливится повысить средний уровень жизни втрое (до показателей, которые на Западе будут считать

228

все еще необычайно низкими), это не только повредит их окружающей среде и здоровью населения, но представит также угрозу всей земной атмосфере. И хотя такая потенциальная опасность вызывает в развитом мире все большую тревогу, для Запада было бы немыслимо — и просто нелепо — требовать, чтобы Китай и Индия отказались от своих планов экономического развития; это было бы также чудовищным лицемерием, поскольку передовые страны (особенно Соединенные Штаты) в пересчете на душу населения наносят земной атмосфере куда больший ущерб.
Остается поэтому единственное логичное решение, заключающееся в том, чтобы развитый мир попытался своими капиталами, технологиями и интеллектуальными силами помочь этим двум гигантским популяциям покончить с бедностью и не нанести при этом вреда ни самим себе, ни всей планете и одновременно внедрить такие технические решения, включая использование альтернативных источников энергии и изменения в образе жизни, которые позволили бы сократить причиняемый ими самими ущерб глобальной окружающей среде.
Вопрос о том, насколько это вероятно и осуществимо, нуждается в дальнейшем рассмотрении; вне всяких сомнений, это не та проблема, за которую пожелают взяться американские или европейские политические деятели, которые в ходе предвыборных кампаний предпочитают обращаться к сиюминутным проблемам внутреннего характера. Тем не менее уже сейчас очевидно, что до тех пор, пока богатые и бедные страны не осознают того факта, что они живут в одном биопространстве, стоящие перед Китаем и Индией дилеммы будут обостряться, — а результаты иметь отнюдь не только локальное значение.