Хрестоматия. Политология

ОГЛАВЛЕНИЕ

Раздел II. ОБЩЕСТВО И ВЛАСТЬ

Глава 6. СОЦИАЛЬНЫЕ СУБЪЕКТЫ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ВЛАСТИ

Ф. ШМИТТЕР. Неокорпоративизм

Из более чем сорока стран мира, пытавшихся, начиная с 1974 г., «перейти» от какой-либо формы авторитаризма к какой-либо форме демократии, многие, возможно даже большинство, в тот или иной момент пытались также добиться заключения «общественного договора» между трудом, капиталом и государством как средства снижения присущей переходным процессам неопределенности. Мало кому из них удалялось достичь успеха на этом поприще — даже в выработке формального соглашения, не говоря уже о его претворении в жизнь. Но несмотря на столь обескураживающий опыт, перспектива такого рода неокорпоративистских соглашений остается настолько заманчивой, что ключевые акторы неодемократий продолжают видеть в них свою основную цель.
Не составляют исключения и молодые демократии, возникшие в Восточной Европе и на территории бывшего Советского Союза. В процессе перехода от авторитарного правления едва ли не в каждой из них — по крайней мере на уровне риторики, а иногда и на практике — поднимался вопрос о неокорпоративизме или его аналогах: согласовании
Глава 6. СОЦИАЛЬНЫЕ СУБЪЕКТЫ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ВЛАСТИ 305

[интересов], социальном партнерстве и т.п. Что же такое неокорпоративизм, почему он возникает и каковы его последствия? В предлагаемой статье я постараюсь дать ответ на эти вопросы.
Определение понятия
У корпоративизма — как явления политической жизни, равно как и концепта политической теории — довольно странная судьба. Ему пели осанну как новому и многообещающему пути достижения гармонии [интересов] между противоборствующими социальными классами; его осуждали как реакционную антидемократическую доктрину, направленную на подавление требований самостоятельных ассоциаций и движений. Практика корпоративизма и само понятие получали самые разные интерпретации и всегда вызывали политическую полемику.
В 1974 г. представители нескольких академических дисциплин из разных стран мира практически одновременно обратились к понятию «корпоративизм» для описания ряда особенностей политической действительности развитых демократий, которые, по мнению исследователей, далеко не в полной мере объяснялись господствующей моделью, применяемой для характеристики взаимоотношений между государством и обществом, т.е. моделью плюрализма. К неокорпоративистским государствам, социальная ткань которых глубоко пронизана соответствующими отношениями, были отнесены прежде всего Австрия, Финляндия, Норвегия и Швеция. Важные элементы неокорпоративизма при выработке макроэкономической политики были отмечены в Австралии, Бельгии, ФРГ, Дании, Нидерландах, а также в таких неодемократиях, как Португалия и Испания. В 1960 — 1970-х гг. попытки (правда, безуспешные) ввести подобную практику делались в Великобритании и Италии. В других странах, к примеру, во Франции, Канаде и Соединенных Штатах, распространение неокорпоративизма, похоже, ограничилось отдельными отраслями или регионами.
И хотя корпоративизм определяли и как идеологию, и как разновидность политической культуры или государственного устройства, и как форму организации экономики, и даже как особый тип общества, наиболее продуктивным оказался подход, в рамках которого корпоративизм рассматривается в качестве одного из возможных механизмов, позволяющих ассоциациям интересов посредничать между своими членами (индивидами, семьями, фирмами, локальными сообществами, группами) и различными контрагентами (в первую очередь, государственными и правительственными органами). Главную роль в этом процессе
306 Раздел II. ОБЩЕСТВО И ВЛАСТЬ

играют прочно укоренившиеся ассоциации с постоянным штатом, которые специализируются на выражении интересов и стремятся выявлять, продвигать и защищать их посредством влияния на публичную политику. В отличие от политических партий — другого важнейшего посредника — эти организации не выставляют своих кандидатов на выборах и не берут на себя прямую ответственность за формирование правительства. Когда ассоциации интересов (и в особенности вся сеть таких ассоциаций) определенным образом организованы и /или когда они определенным образом участвуют в процессе принятия решений на различных уровнях государственной власти, мы можем говорить о корпоративизме.
В 1974 г. я предложил свою дефиницию современного корпоративизма, которая во многом дала толчок последующей полемике. Согласно этому определению, неокорпоративизм есть «система представительства интересов, составные части которой организованы в несколько особых, принудительных, неконкурентных, иерархически упорядоченных, функционально различных разрядов, официально признанных или разрешенных (а то и просто созданных) государством, наделяющим их монополией на представительство в своей области в обмен на известный контроль за подбором лидеров и артикуляцией требований и приверженностей». При таком подходе упор делался практически исключительно на «входные» параметры явления, т.е. на организационную структуру ассоциаций интересов. По-иному подошел к проблеме Г. Лембрух, определивший то, что он назвал «либеральным» корпоративизмом как «особый тип участия больших организованных групп в выработке государственной политики, по преимуществу в области экономики, [отличающийся] высоким уровнем межгрупповой кооперации». В последующих дефинициях, как правило, предпринимались попытки учесть основные параметры рассматриваемого феномена как на «входе», так и на «выходе».
Стоило корпоративизму авторитарио-этатистско-фашистского толка фактически исчезнуть с лица земли (первый удар по нему нанесла послевоенная волна демократизации, а довершила дело новая волна, нахлынувшая после 1974 г.), как стало понятно, кто же действительно добился наибольших успехов в реализации неокорпоративистской модели, правда, в ее более «социальном» (т.е. идущем «снизу») варианте. Это были малые европейские страны, с хорошо организованными ассоциациями интересов и крайне у язвимыми интернационализированными экономиками. Корпоративистские тенденции просматривались
Глава 6. СОЦИАЛЬНЫЕ СУБЪЕКТЫ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ВЛАСТИ 307

особенно отчетливо, если в таких странах имелись мощные социал-демократические партии, сохранялись устойчивые электоральные предпочтения, если они обладали относительным культурным и языковым единством и соблюдали нейтралитет во внешней политике. И напротив, с наивысшими трудностями в поддержании подобных «общественных договоров» столкнулись страны с более слабой социал-демократией, менее постоянным в своих предпочтениях электоратом и глубокими расхождениями в подходах к решению военных вопросов и проблем безопасности, например Нидерланды и Дания. (Относительный неуспех Бельгии на этом поприще можно объяснить расколом бельгийского общества на соперничающие языковые группы.)
Неокорпоративистский подход
«Неокорпоративистский подход» — это лишь один из подвидов более широкого класса теоретических подходов в политической экономии, известных под названием «институционализм». Общим для всех институционалистских теорий является представление о том, что поведение людей — будь то экономическое, социальное или политическое — невозможно объяснить, исходя исключительно из выбора и предпочтений индивидов либо из коллективной идентичности и обязательств, налагаемых группой. Данный тезис направлен прежде всего против ставшего в последнее время довольно модным предположения, что все действия людей могут быть сведены — методологически или эмпирически — к рациональному расчету конкурирующих особей. Одновременно он противостоит и обратной, но не менее ошибочной идее, которая была весьма популярна в прошлом (и которую тут же хочется назвать немецкой, поскольку важнейший вклад в ее разработку внесли такие немецкие мыслители, как Гегель, Маркс и фон Герк), что все происходящее вытекает из особенностей глобальных сущностей — племен, общин, классов, наций, «систем» и т.п. Если обратиться к позитивной части аргументации институционалистов, то она строится на предположении о том, что где-то между рынком и государством расположена широкая сесть устойчивых моделей коллективного поведения (институтов). Эти модели поведения запутаны и временами противоречат друг другу, однако индивиды и коллективы более или менее привычно опираются на них, чтобы структурировать свои ожидания относительно поведения других сторон и найти типовые решения возникающих проблем. Подобные «стандартно действующие процедуры» могут
308 Раздел 11. ОБЩЕСТВО И ВЛАСТЬ

показаться, с абстрактной точки зрения или с позиций стороннего наблюдателя, далеко не оптимальными по своим техническим характеристикам, однако они значительно сокращают издержки, связанные с поиском и приобретением информации, и в то же время обеспечивают психологически успокаивающую привычность тем, кто ориентируется на них. Со временем, как правило, их существование получает культурное или этическое обоснование в тщательно разработанных идеологиях. Случается, что люди начинают внутренне ценить свое участие в такого рода институтах, практически независимо от тех внешних благ, которые данное участие обеспечивает. Кроме того (что особенно важно для корпоративистской версии институционализма), функционирование институтов требует специализированного персонала. У тех, кому довелось войти в состав этого персонала, вырабатывается клановый интерес, состоящий не только в поддержании, но и в дальнейшем развитии институциональной активности. Определенная доля членских взносов, пожертвований и ассигнований, которые институты получают от своих членов и контрагентов, может быть «инвестирована» для последующей легитимации их деятельности и расширения круга выполняемых ими задач. Другими словами, эволюция институционального, т.е. нерыночного и негосударственного, сектора способна быть не только пассивным отражением потребности в его услугах со стороны индивидов или властей, но и иметь собственную динамику.
Анализируя подобные институты — к какому бы конкретному подвиду те ни относились, — необходимо отталкиваться от присущего всем им важнейшего качества, а именно от их промежуточного положения между двумя группами автономно существующих и наделенных ресурсами акторов: индивидами (в том числе семьями и фирмами) и властями (которые могут быть не только общественными, но и частными). Институты должны черпать свои ресурсы из обоих источников, причем соотношение объемов вклада каждой из сторон зависит от типа института. Первой они обязаны своим членством (вклад входящих в них лиц не ограничивается лишь финансовыми взносами, но и предполагает добровольное согласие с институциональными нормами), второй — признанием (которое обеспечивает не только правовой статус, но и определяет степень гарантированного доступа [к принятию решений], финансовые льготы и бюджетные субсидии). Поэтому при анализе такого рода институтов-посредников нельзя игнорировать ни предпочтения и ресурсы индивидов, ни требования и распоряжения государственных
Глава 6. COЦИАЛЬНЫЕ СУБЪЕКТЫ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ВЛАСТИ 309

органов и других могущественных контрагентов, однако его нельзя свести ни к одному из названных компонентов.
Корпоративизм и демократия
Длительное существование неокорпоративистских институтов на общенациональном и макроэкономическом уровнях несомненно имело определенные позитивные следствия: рост управляемости населения, падение забастовочной активности, большую сбалансированность бюджета, повышение эффективности финансовой системы, снижение уровня инфляции, сокращение безработицы, уменьшение нестабильности в рядах политических элит и затухание тенденции использовать «политический цикл деловой активности». Все это означает, что страны, дальше других продвинувшиеся по пути корпоративизма, являются более управляемыми, что, однако, не делает их более демократическими.
С момента своего возрождения в середине 1970-х гг. понятие корпоративизма несло на себе клеймо прежних связей с фашизмом и другими формами авторитарного правления. Назвать политию или некий установленный порядок «корпоративистскими» фактически означало обвинить их в недемократичности. Более того, некоторые имманентные черты корпоративизма: подмена индивидов как основных участников политической жизни организациями; рост влияния профессиональных представителей специализированных интересов в ущерб гражданам, обладающим более общими интересами; предоставление отдельным ассоциациям привилегированного (если не эксклюзивного) доступа [к процессу принятия решений]; признание и даже возвышение монополий над конкурирующими друг с другом посредниками с частично совпадающими сферами охвата; возникновение организационных иерархий вплоть до всеобъемлющих общенациональных ассоциаций, подрывающих автономию местных и более специализированных организаций, — казалось, подтверждали справедливость подобных обвинений.
Однако по мере углубления исследований корпоративизма оценки его влияния на демократию начали меняться. Во-первых, многие из отчетливо корпоративистских стран, несомненно, остаются демократическими в том смысле, что в них в полном объеме сохраняются гражданские свободы, дается самое широкое определение понятия «гражданства», регулярно проводятся состязательные выборы, исход которых не предрешен заранее, органы власти ответственны за свои действия и осуществляют политику, учитывающую требования народа. Не-
310 Раздел II. ОБЩЕСТВО И ВЛАСТЬ

которые из этих стран, в особенности скандинавские, были в числе первых, кто опробовал такие новейшие демократические механизмы, как участие рабочих в управлении предприятиями, полная «открытость» политического процесса, создание института омбудсменов для рассмотрения жалоб граждан, государственное финансирование политических партий и даже организация фондов наемных работников в целях расширения общественной собственности на средства производства.
Во-вторых, вскоре стало очевидно, что корпоративистские порядки существенным образом видоизменяют условия, определяющие возможности соперничающих интересов влиять [на государственные органы]. Спонтанные, добровольные и эпизодические отношения, характерные для плюралистической демократии, лишь кажутся более свободными, но на деле порождают большее неравенство доступа к властным структурам. В рамках плюралистической модели привилегированные группы, сравнительно компактно расположенные и обладающие относительно небольшой численностью и концентрированными ресурсами, имеют естественное преимущество перед большими рассредоточенными группами, подобными объединениям рабочих или потребителей. Корпоративизму же, напротив, присуща тенденция к более пропорциональному распределению ресурсов между организациями, охватывающими широкие категории [интересов], и обеспечению по крайней мере формального равенства доступа к принятию решений. Кроме того, прямое включение ассоциаций в процесс реализации принятых решений гарантирует большую чуткость к групповым нуждам, нежели «сохранение дистанции» между государственной и частной сферами, свойственное плюралистической системе.
В свое время мне уже приходилось писать о том, что оценка влияния корпоративизма на демократию во многом зависит от того, какие черты демократической системы наиболее близки тому или иному исследователю. Если руководствоваться «классической» точкой зрения, согласно которой демократия должна поощрять участие индивидов в принятии общественно значимых решений, а все государственные органы — проявлять равную открытость по отношению к требованиям граждан, то влияние корпоративистских механизмов следует считать отрицательным. Если же обратиться к тем параметрам явления, которые проявляются на «выходе», и посмотреть на проблему с точки зрения реальной ответственности властных органов за свои действия и за степень учета в этих действиях нужд граждан, оценка корпоративизма, несомненно, будет более позитивной. Менее однозначным является
Глава 6. СОЦИАЛЬНЫЕ СУБЪЕКТЫ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ВЛАСТИ 311

воздействие корпоративизма на основной механизм демократии — конкуренцию. С одной стороны, вследствие исключения [из общественной жизни] борьбы между соперничающими ассоциациями за членов и доступ [к принятию решений] уровень конкуренции вроде бы сокращается. С другой —он возрастает, так как каждая ассоциация становится полем выражения весьма разнородных представлений об общем интересе. В любом случае следует признать, что под влиянием неокорпоративистской практики происходит постепенная трансформация современных демократий. Наряду с индивидами (если не взамен последних) своего рода гражданами становятся организации. Степень подотчетности [властей] и их восприимчивости [к нуждам граждан] возрастает, но за счет снижения степени участия индивидов [в политической жизни] и их доступа [к принятию решений]. Конкуренция внутри организаций начинает заменять конкуренцию между организациями. Развитие данной тенденции происходит не равномерно, не все ее признают и далеко не очевидно, каков в конечном счете будет результат; и все же практически во всех современных обществах демократия становится все более связанной «интересами», все более «организованной» и все более «непрямой».

Перспективы неокорпоративизма
Согласно современным представлениям о природе корпоративизма в передовых индустриальных (капиталистических) обществах, его появление обусловлено скорее определенным набором обстоятельств, нежели функциональными качествами. Предполагается, что вероятность возникновения подобной формы организации интересов/принятия решений зависит от институционального наследия прошлого и политических расчетов настоящего. Появление корпоративизма ни в коей мере не является чем-то неизбежным. В современных демократиях имеется множество способов разрешения конфликтов интересов и достижения политических компромиссов, и среди них нет такого, который априори и при любой ситуации был бы эффективнее других. То, что в силу специфики классовой самоорганизации в прошлом или определенного равновесия классовых сил в настоящем будет успешно функционировать в одной стране, может оказаться далеко не столь плодотворным в соседней. Вдобавок, следует учитывать и тот факт, что в странах, строго либеральных как с точки зрения господствующих там идеологий, так и по форме организации политики, корпоративистские механизмы испытывают острую нехватку легитимности.
312 Раздел 11. ОБЩЕСТВО И ВЛАСТЬ

Как считают сторонники таких оценок корпоративизма, вероятность того, что со временем во всех странах сформируется сходный набор посредничающих институтов и типов деятельности, исчезающе мала. Более того, даже в пределах одной и той же страны значение корпоративистских институтов может существенно меняться, то нарастая, то убывая в зависимости от изменений в относительном соотношении сил между различными классовыми, отраслевыми и профессиональными ассоциациями. Поэтому можно предположить, что в обозримом будущем развитие корпоративизма будет скорее циклическим, а не линейным.
Опыт прошлого, казалось бы, подтверждает данное предположение. «Мода» на корпоративизм, без сомнения, имеет свои приливы и отливы, причем весьма регулярные. Его воскрешение как идеологии удобнее всего приурочить к папской энциклике Rerum Novarum 1891 г., хотя возрождение и расширение системы ремесленных, промышленных, торговых и сельскохозяйственных палат в некоторых регионах Центральной Европы, началось 20 годами раньше. После Первой мировой войны понятие «корпоративизм» всплыло вновь, причем на этот раз в более светском и этатистском обличьи, и нашло свое самое наглядное выражение в corporazioni фашистской Италии, за которой последовали Португалия, Испания, Бразилия, вишистская Франция и ряд других стран. Как уже отмечалось, в 1950 — 1960-х гг. нечто подобное стали практиковать и некоторые малые европейские демократические страны (хотя при этом они тщательно избегали употреблять термин «корпоративизм»). Все это позволяет говорить приблизительно о 20—30-годичных циклах развития корпоративизма как идеологического феномена и политической практики в Западной Европе, хотя в отдельных странах оно шло с запозданием, а в некоторых отраслях хозяйства такая цикличность отсутствовала вовсе. К примеру, в течение некоторого времени особую склонность к корпоративизму проявляло сельское хозяйство. В этом секторе производства корпоративистские структуры — вместо того, чтобы появляться и исчезать, — накапливались и принимали все более разветвленную форму, а венчала все сооружение Общая сельскохозяйственная политика Европейского Сообщества. Аналогичным образом в большинстве европейских стран сохранялись устойчивые — пусть и едва заметные — корпоративистские традиции, регулирующие деятельность некоторых профессиональных и ремесленных групп (и защищающие их представителей).
Глава 6. СОЦИАЛЬНЫЕ СУБЪЕКТЫ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ВЛАСТИ 313

Все это, конечно, лишь поверхностные впечатления. Чтобы приведенная выше гипотеза обрела статус правдоподобной теории, необходимо выявить тот набор переменных и обусловленных обстоятельствами условий, которые «побуждают» акторов к смене предпочтений, к отказу от корпоративистско/консервативных решений в пользу прямо противоположных, т.е. в пользу плюралистической конкуренции и политики давления, а затем толкают их в обратном направлении. Наиболее подходящая кандидатура на эту роль — цикл деловой активности. Факт, что его периодичность или, точнее, его периодичности не полностью совпадают с периодичностями цикла корпоративизм/плюрализм, может быть опущен на том основании, что институты обладают таким свойством, как «вязкость». Им требуется время, чтобы усвоить новое содержание, отразить новое равновесие сил и преодолеть сопротивление собственных клановых интересов. В то же время имеется немало данных, говорящих о том, что изменения параметров функционирования экономики, в первую очередь — уровня занятости, по-разному влияют на капитал и труд, то усиливая, то понижая их готовность вести «систематический» диалог. Когда рынок труда недостаточен, капиталисты начинают видеть в корпоративистских компромиссах, ограничивающих рост заработной платы, прежде скрытые для них достоинства; когда же он избыточен, тред-юнионы обнаруживают, что они могут использовать названные механизмы для защиты тех уступок, которых удалось добиться ранее. Искушение отказаться от корпоративистских методов сильнее всего в верхней и нижней точках цикла. И все же подобные экстремальные варианты институционального ответа реализуются весьма редко, что объясняется не только отмеченной выше «вязкостью» институтов, но и развитием доверия между ведущими торг классовыми ассоциациями. Стороны «недоиспользуют» преимущества момента в обмен на будущие уступки или же руководствуются рациональным расчетом — ведь в противном случае, как только (согласно законам цикла) развитие пойдет в обратном направлении, те, кто в настоящее время находится в невыгодном положении, возьмут реванш еще на более разорительных условиях.
В настоящее время в Западной Европе влияние неокорпоративизма на макроэкономическом уровне заметно уменьшилось. И действительно, нынешняя фаза развития цикла деловой активности такова, что капиталисты не видят особой (или какой-либо вообще) пользы в том, чтобы связывать себя консенсуальными критериями. Даже в Швеции, где корпоративистская практика пережила все прежние спады экономической
314 Раздел 11. ОБЩЕСТВО И ВЛАСТЬ

конъюнктуры и, казалось, прочно укоренилась, переговоры между трудом и капиталом переместились на отраслевой, или мезоуровень. Неокорпоративистскими в изначальном, т.е. макроэкономическом, смысле можно назвать сегодня только Австрию и — в меньшей степени — Норвегию и Финляндию. Но и в этих странах многие вопросы, бывшие ранее предметом переговоров между «социальными партнерами», решаются теперь на уровне отдельно взятых фирм и предприятий. Конечно, если теория цикла деловой активности верна, можно предположить, что как только будет восстановлена полная занятость, современное наступление капитала на все формы планирования, политику доходов, корпоративистские механизмы и тред-юнионизм как таковой (по крайней мере в некоторых странах) ослабнет. [...] Кроме того, в той мере, в какой некие институциональные уловки, извлеченные из опыта одного цикла, переносимы на следующий, можно постепенно преодолеть крайние проявления конфликта интересов — видимо, даже путем асимптотического движения, конечной точкой которого станет формирование совокупности обычаев и порядков, менее чувствительных к циклическим изменениям и более терпимых к потребностям и стремлениям каждой группы.
Этот оптимистический сценарий представляется мне, однако, неудовлетворительным. Конечно, не исключено, что (нео)корпоративизм включает в себя компонент, реагирующий на изменения в рамках цикла деловой активности, но наличия такого компонента недостаточно даже для того, чтобы объяснить сегодняшнюю жизнеспособность корпоративизма, не говоря уже о том, чтобы гарантировать его сохранение в развитых капиталистических демократиях в отдаленном будущем. Мне кажется сомнительным, что эвентуальный возврат к полной занятости (даже в том случае, если он будет сопровождаться возрождением политической значимости социал-демократии) автоматически откроет новую эру макрокорпоративизма. Одна из причин подобного скептицизма состоит в том, что под покровом происходящих примерно с 1973 г. количественных сдвигов в темпах роста, уровне занятости, ценах, международной торговле и т.п., похоже, произошли серьезные качественные структурные изменения в производственном процессе, отношения найма и направленности интересов граждан. Здесь не место подробно анализировать литературу, где рассматриваются названные тенденции, но на основе ряда высказываемых там соображений можно прийти к нескольким (умозрительным) заключениям, каждое из которых
Глава 6. СОЦИАЛЬНЫЕ СУБЪЕКТЫ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ВЛАСТИ 315

крайне неблагоприятно с точки зрения перспективы использования корпоративистских решений.
Во-первых, переговоры, направленные на введение стандартных общенациональных макроэкономических параметров, постепенно утрачивают свою релевантность, а иногда даже оказываются контрпродуктивными, прежде всего в тех случаях, когда требуется выработать политику, которая была бы в силах увеличить производительность и повысить конкурентоспособность на мировых рынках конкретных секторов экономики, особых отраслей производства и даже отдельных предприятий.
Во-вторых, и члены, и контрагенты посреднических институтов начали по-иному, чем раньше, оценивать роль такого рода структур (в особенности профсоюзов и предпринимательских объединений): как одни, так и другие ищут новые, более дифференцированные формы представительства интересов.
В-третьих, сущностное содержание конфликта интересов (а следовательно, и основное внимание субъектов политики) определяется уже не столько классовыми расколами, сколько широкой палитрой дискретных интересов, как-то: защита прав потребителя, качество жизни, экология, отношения между полами, этические и иные проблемы, причем каждый из этих интересов представляет особое движение.
Трудности, с которыми столкнулся макрокорпоративизм, первоначально казались не более чем следствием устойчивого падения темпов роста и вялых рынков труда, равно как и усиливающегося финансового кризиса государства. Просто не было излишка для того взаимного взноса сторон, который облегчал достижение классовых компромиссов в прошлом, и посредники с явной неохотой шли на то, чтобы делить ответственность за управление сокращающимися ресурсами. Постепенно, однако, возникли новые сложности, и их появление говорило о том, что изменение описанных выше обстоятельств не обязательно приведет к возврату к прежнему положению дел (status quo ante). Перемещение занятости из традиционного «ядра» производства в сферу услуг и, в некоторых случаях, в общественный сектор оказало серьезное воздействие на процесс рекрутирования членов профсоюзов. В тех странах, где уж сложилось относительно много корпоративистских структур, представительность профсоюзов не упала, однако начали происходить существенные изменения в ее «характере»: крупнейшими в национальных конфедерациях стали профсоюзы работников сферы обслуживания и государственных служащих. Деиндустриализация нанесла
316 Раздел II. ОБЩЕСТВО И ВЛАСТЬ

серьезный удар по крупным стандартизированным группам квалифицированных и полуквалифицированных рабочих (в частности, в металлургии), которые ранее играли ведущую роль в коллективных переговорах, а те, кто пришел им на смену (если они вообще вступают в профсоюзы), более рассредоточены территориально и выполняют более индивидуализированные задачи в рамках более неопределенных иерархий власти и вознаграждения. Иными словами, подверглись эрозии, а затем и вовсе рассеялись те самые социальные категории, которые ранее служили основой макроэкономических компромиссов. Сложились крайне неблагоприятные условия для централизованных переговоров относительно заработной платы, пособий и условий труда. В некоторых странах (например, в Швеции) корпоративистская система сохранилась только благодаря переходу на отраслевой уровень.
Более того, новые производственные технологии, основанные на микроэлектронике, перечеркивают традиционные формы разделения труда и привычные профессиональные квалификации, создавая возможность организации гибкого производства в рамках относительно небольших производственных единиц. В каком-то смысле все эти процессы усиливают потребность в «активном согласии» рабочих — и, соответственно, увеличивают заинтересованность предпринимателей в переговорах по качеству, а также количеству трудового вклада. Однако обстановка, в которой осуществляется трудовой процесс, настолько различна, что достигнутые соглашения нелегко свести к стандартному договору и контролировать через посредников. Вот почему профсоюзы и предпринимательские объединения все чаще исключаются из подобных переговоров.
Обострившаяся международная конкуренция и резко возросшая транснациональная мобильность капитала не только дали толчок развитию многих описанных выше процессов, но и играют в них самую непосредственную (и весьма опасную) роль. Неприкрытая угроза того, что производство будет перенесено в другое место или же полностью остановлено, оказывает сильное воздействие на рабочих и вынуждает их к уступкам на уровне предприятий, которые подрывают договоренности, достигнутые ранее на общенациональном или отраслевом уровне. Аналогичным образом жесткая конкуренция между фирмами затрудняет выработку предпринимательскими объединениями общей позиции и единых обязательств. Правительство и государственные органы, чутко реагирующие на эти тенденции в международной обстановке вследствие их влияния на платежные балансы, под давлением со стороны
Глава 6. СОЦИАЛЬНЫЕ СУБЪЕКТЫ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ВЛАСТИ 317

определенных групп интересов увеличивают субсидии и налоговые льготы некоторым отраслям, а иногда и отдельным фирмам.
Результатом развития названных тенденций, с точки зрения их влияния на корпоратизм, стало перемещение корпоративистских структур С макро— на мезоуровень. Основной вопрос заключается в том, остановится ли данный процесс на этом уровне или будет развиваться и дальше, пока «систематический диалог» между трудом и капиталом не будет перенесен полностью на уровень фирм или отдельных населенных пунктов. Вопреки ожиданиям как либералов, так и марксистов, капиталистическая экономика не движется неумолимо ко все более интегрированным национальным рынкам со сходными коэффициентами стоимости по отдельным отраслям производства и отдельным территориальным единицам. В ответ на международную конкуренцию и технические новшества разнообразные политические вмешательства из многочисленных источников «секторизируют» и «регионализируют» эту стоимость. Во имя чего бы такие вмешательства ни осуществлялись — будь то «промышленная политика» или «региональное развитие», — их следствием может оказаться значительная согласованность позиций различных групп интересов относительно финансовых и фискальных стимулов, не говоря уже о таких вопросах, как прямое обеспечение инфраструктуры, обучение и т.п. Неясно, правда, на каком уровне будет осуществляться торг: будет ли он направлен на выработку соглашений между фирмами в рамках целой отрасли производства или же он будет вестись в рамках промежуточных административных единиц, таких как регион или провинция. Профсоюзы и предпринимательские объединения (в особенности последние) уже начали приспосабливать свои внутренние структуры к новым реалиям, но когда уровень, на котором проходит взаимодействие, опускается ниже определенной черты, их посреднические навыки и способность добиваться общего согласия теряют свою релевантность. Межорганизационное корпоративистское согласие становится ненужным; его место занимают динамика межличностных отношений и переговоры между малыми группами.
Твердолобым макрокорпоративистам, убежденным, что корпорати-вистские структуры великолепно приспособлены для регулирования классовых, отраслевых и профессиональных конфликтов капиталистической экономики и демократической политии, будущее представляется весьма мрачным. Небольшая часть из них — и, прежде всего, Ж. Делор — видит новые и многообещающие возможности для развития корпоративизма в создании сети соответствующих механизмов ведения
318 Раздел II. ОБЩЕСТВО И ВЛАСТЬ

торга на уровне Европейского Сообщества/Союза. Однако пока что все попытки подобного рода кончились ничем, и система посредничества в выражении интересов, которая складывается вокруг ЕС, особенно после принятия Единого Европейского акта 1985 ? 86 гг., напоминает скорее некое подобие неуравновешенного плюрализма и политики давления, характерных для Соединенных Штатов, нежели более упорядоченные, монополистические и иерархические структуры, которые еще присущи большинству входящих в Союз государств.

Печатается по: Шмиттер Ф. Неокорпоративизм // Полис. 1997. №2. С. 14—22.