Хантингтон С. Столкновение цивилизаций

ОГЛАВЛЕНИЕ

ЧАСТЬ 5. БУДУЩЕЕ ЦИВИЛИЗАЦИЙ

Глава 12. Запад, цивилизации и Цивилизация

Возрождение Запада?

Для каждой цивилизации, по крайней мере, единожды, а временами и чаще, история заканчивается. Когда возникает универсальное государство, его народ обычно бывает ослеплен тем, что Тойнби называл “миражом бессмертия”, и убежден, что их государство есть последняя форма человеческого общества. Так было с Римской империей, с халифатом Аббасидов, с империей Великих Моголов, с Оттоманской империей. Граждане подобных универсальных государств “совершенно пренебрегая очевидными фактами… склонны считать его не пристанищем на ночь в пустыне, а землей обетованной, целью человеческих стремлений”. То же самое было верно, когда вершины своего расцвета достиг Pax Britannica. Для английского среднего класса в 1897 году “как они себе это представляли, история закончилась… И у них имелись все причины, чтобы поздравить себя с постоянным государством благоденствия, которым подобное окончание истории их одарило”1. Однако государства, предполагающие, будто для них история закончилась, обычно суть те государства, история которых начинает клониться к закату.

Является ли Запад исключением из общей схемы? Мелко удачно сформулировал два ключевых вопроса. [c.495]
Первое: является ли западная цивилизация новым видом цивилизации, единственной в своем роде, несравнимой со всеми прочими цивилизациями, которые когда-либо существовали?

Второе: угрожает ли (или сулит ли) всемирная экспансия исчерпать возможности развития всех прочих цивилизаций?2.

Вполне естественно, что большинство жителей Запада склонно на оба этих вопроса отвечать утвердительно. И, возможно, они правы. Однако в прошлом народы других цивилизаций полагали точно так же, и полагали неверно.

Очевидно, Запад отличается от всех прочих когда-либо существовавших цивилизаций тем, что он имел преобладающее влияние на все другие цивилизации, которые существовали в мире, начиная с 1500 года. Он также знаменовал собой процессы модернизации и индустриализации, которые охватили весь мир, и, как следствие этого, государства в иных цивилизациях пытаются нагнать Запад, стать столь же современными и богатыми. Но означают ли подобные характеристики Запада, что развитие западной цивилизации фундаментально отличается от моделей, которые главенствуют во всех иных цивилизациях? Свидетельства истории и суждения ученых, занимающихся сравнительной историей цивилизаций, заставляют предполагать иное. По сегодняшний день развитие Запада существенно не отклонялось от эволюционных схем, обычных для цивилизаций на протяжении всей истории. Исламское возрождение и экономический динамизм Азии наглядно демонстрируют, что и другие цивилизации жизнеспособны, активны и, по меньшей мере, потенциально угрожают Западу. Нельзя сказать, что большая война с участием Запада и стержневых государств, принадлежащих к другим цивилизациям, является неизбежной, но она может случиться. В качестве альтернативы, постепенный и неравномерный процесс упадка Запада, начавшийся в начале двадцатого века, продолжался бы десятилетия, а возможно, и грядущие столетия. Или [c.496] же Западу суждено пройти через период возрождения, обрести свое прежнее влияние на международные отношения, ныне пошедшее на спад, и вновь утвердить положение лидера, за которым следуют другие цивилизации и которому они подражают.

Вероятно, наиболее пригодной является периодизация эволюции исторических цивилизаций, в которой Кэрролл Куигли рассматривает общую схему из семи фаз3. По ее представлению, западная цивилизация постепенно начала приобретать свой вид между 370 и 750 годами н.э. через смешение элементов классической, семитской, мавританской и варварской культур. За периодом созревания, продлившимся от середины восьмого века до конца десятого столетия, последовало поведение, необычное для цивилизаций, – колебания между фазами экспансии и конфликта. По терминологии Куигли, как и по терминологии ученых-гуманитариев из других цивилизаций, Запад теперь, по-видимому, выходит из фазы конфликта. Западная цивилизация становится зоной безопасности; войны внутри Запада, не считая случающихся изредка тресковых войн, практически немыслимы. Запад развивает, как показано в главе 2, свой эквивалент универсальной империи в форме сложной системы конфедераций, федераций, различных режимов и иных разновидностей объединенных институтов, каковые на цивилизационном уровне воплощают его приверженность демократической и плюралистической политике. Короче говоря, Запад превратился в зрелое общество, и оно вступает в эпоху, которую будущие поколения, согласно повторяющейся схеме развития цивилизаций, будут вспоминать как “золотой век”, как период мира, являющегося результатом, в терминах Куигли, “отсутствия всяких конкурирующих единиц в пределах сферы самой цивилизации и отдаленности или даже отсутствия борьбы с другими государствами вне оной”. Это период процветания, к которому приводит “окончание внутреннего агрессивного уничтожения, сокращение внутренних торговых барьеров, установление единой системы мер и весов и общей монетной [c.497] системы и сложная система правительственных расходов, что связано с установлением универсальной империи”.

В предшествовавших цивилизациях эта фаза благословенного золотого века с его образами бессмертия завершалась либо драматично и скоротечно, победой внешнего государства, либо медленно и в равной мере болезненно из-за внутреннего разложения. Происходящее внутри цивилизации жизненно важно как для ее способности противостоять разрушению со стороны внешних источников, так и для способности сдерживать разложение внутри. Цивилизации растут, как утверждала Куигли в 1961 году,
потому что у них имеется “инструмент для экспансии”, а именно, военная, религиозная, политическая или экономическая организация, которая аккумулирует излишек и вкладывает его в производительную инновацию. Цивилизации приходят в упадок, когда прекращают “использование избытка для новых способов производства. В современных терминах мы говорим, что уменьшается темп инвестирования”. Это происходит потому, что у контролирующих излишек социальных групп имеется привилегированная верхушка, которая использует его для “непроизводительных, но удовлетворяющих эго целей… которая распределяет излишки для потребления, но не обеспечивает более эффективных методов производства”. Люди проживают свой капитал, и цивилизация движется от стадии универсального государства к стадии загнивания. Это период сильной экономической депрессии, падения жизненного уровня, гражданских войн между различными привилегированными классами и нарастающей неграмотности. Общество становится все слабее. Предпринимаются тщетные усилия законодательно прекратить напрасные траты. Но упадок продолжается. Религиозные, интеллектуальные, социальные и политические уровни общества начинают терять поддержку народных масс в больших масштабах. В обществе начинают [c.498] широко распространяться новые религиозные течения. Наблюдается нарастающее нежелание бороться за государство или даже поддерживать его посредством уплаты налогов.

Затем разложение приводит к стадии вторжения, “когда цивилизация, более не способная защищать себя, потому что она более не хочет защищать себя, оказывается беззащитной перед “захватчиками-варварами”, которые часто приходят из “другой, более молодой, более сильной цивилизации”4.

Однако важнейший урок истории цивилизаций состоит в том, что многие события вероятны, но нет ничего неизбежного. Цивилизации могут меняться и на самом деле меняются и обновляются. Важнейший вопрос для Запада заключается в том, способен ли он, оставляя в стороне все прочие внешние вызовы, остановить и обратить вспять внутренние процессы разложения. Может ли Запад обновиться или будет вынужден претерпевать внутреннее загнивание, просто ускоряя конец и/или подчинение другой, экономически и демографически более динамичной цивилизации?*

В середине 1990-х годов у Запада отмечались многие характерные черты, определенные Куигли как свойственные [c.499] зрелой цивилизации на грани разложения. Экономически Запад был намного богаче любой другой цивилизации, но у него также были низкие темпы экономического роста, норма сбережений и темпы прироста капиталовложений, особенно по сравнению со странами Восточной Азии. Личное и совокупное потребление имеет приоритет над созданием возможностей для будущей экономической и военной мощи. Естественный прирост населения невысок, особенно по сравнению с тем же показателем в исламских странах. Однако ни одна из этих проблем не влечет неизбежно катастрофических последствий. Экономика стран Запада по-прежнему росла; в целом западные народы богатели, и Запад по-прежнему оставался лидером в научных исследованиях и технологических новшествах. Маловероятно, чтобы ситуацию с низкой рождаемостью удалось поправить мерами правительств (чьи усилия в этом направлении, как правило, еще менее успешны, чем старания уменьшить рост населения). Иммиграция, тем не менее, является потенциальным источником новой энергии и человеческого капитала только при выполнении двух условий: первое, если приоритет отдается способным, квалифицированным, энергичным людям с талантами и знаниями, в которых нуждается принимающая сторона; второе, если новые мигранты и их дети ассимилировались в культуру конкретной страны и Запада вообще. Соединенные Штаты, по всей видимости, сталкиваются с проблемами при реализации первого условия, а европейские страны – с проблемами, связанными с выполнением второго. Тем не менее, определение политики, выявляющей уровни, источники, особенности иммиграции и ассимиляции иммигрантов, находится всецело в компетенции западных правительств.

Куда более важными, чем экономика и демография, являются проблемы падения нравов, культурного суицида и политической разобщенности на Западе. Среди наиболее часто отмечаемых проявлений морального упадка: [c.500]
1. Рост антисоциального поведения – преступность, употребление наркотиков и насилие вообще;

2. Распад семьи, включая возросший процент разводов, незаконнорожденных детей, подростковой беременности и неполных семей;

3. По крайней мере в США, упадок в “общественном капитале”, то есть сокращение членства в добровольных объединениях и снижение межличностного доверия, связанное с подобным членством;

4. Общее ослабление “рабочей этики” и рост культа персональных привилегий;

5. Падение интереса к образованию и к интеллектуальной деятельности, проявляющееся в США в более низких уровнях научной работы.

Будущее процветание Запада и его влияние на другие страны зависят в значительной мере от успешного преодоления этих тенденций, которые, разумеется, дают повод к притязаниям мусульман и азиатов на моральное превосходство.

Западной культуре бросают вызов и группы внутри западных обществ. Один из них исходит от тех иммигрантов из других цивилизаций, кто отказывается ассимилироваться и продолжает оставаться верен духовным ценностям, обычаям и культуре своих родных стран и передает их из поколения в поколение. Данный феномен наиболее заметен среди мусульман в Европе, где они, однако, составляют небольшое меньшинство. В меньшей степени он также проявляется в США у латиноамериканцев, которые являются значительным меньшинством. Если в этом случае не произойдет ассимиляции, то США превратятся в расколотую страну, обладающую всеми потенциальными возможностями для внутренних раздоров, влекущих за собой разобщение. В Европе западная цивилизация также может быть расшатана ослаблением своего центрального компонента, христианства. Все меньшую долю составляют те европейцы, [c.501] которые заявляют о своих религиозных убеждениях, следуют религиозной практике и участвуют в религиозной деятельности5. Эта тенденция отражает не столько враждебное отношение к религии, сколько равнодушие к ней. Христианские идеи, нравственные ценности и обычаи, тем не менее, пропитывают европейскую цивилизацию “Шведы, пожалуй, самый нерелигиозный народ в Европе, – заметил один из них, – но вы совершенно не поймете эту страну, если только не осознаете, что наши общественные институты, социальные обычаи, семьи, политика и образ жизни зиждутся на фундаменте, сформированном нашим лютеранским наследием”. Американцы, в отличие от европейцев, в преобладающем большинстве веруют в Бога, считают себя религиозным народом и в массовом порядке посещают церковь. Хотя в середине 1980-х годов было не слишком много свидетельств возрождения религии в Америке, в следующее десятилетие, по-видимому, религиозная активность возросла6. Эрозия христианства среди жителей западных стран, вероятно, даже в самом худшем случае является лишь далеко отстоящей по времени угрозой жизнеспособности западной цивилизации.

США оказались перед более непосредственным и опасным вызовом. Исторически американская национальная идентичность определялась в культурном отношении традициями западной цивилизации, а политически – принципами “американского идеала”, с которыми согласно подавляющее большинство американцев: свобода, демократия, индивидуализм, равенство перед законом, конституционализм, частная собственность. В конце двадцатого века оба компонента американской идентичности подвергались непрерывным нападкам мелких, но влиятельных групп интеллектуалов и публицистов. Во имя мультикультурности они избрали объектом своей критики отождествление США с западной цивилизацией, отрицая существование единой американской культуры, и поддерживают расовые, этнические и другие субнациональные культурные особенности и группировки. Они осуждают, как сказано в одном из их [c.502] докладов, “систематическое пристрастие к европейской культуре и ее производным” в образовании и “преобладание европейско-американской монокультурной перспективы”. Мультикультуралисты являются, как сказал Артур М. Шлезингер-младший, “этноцентрическими сепаратистами, которые в наследии Запада видят разве что преступления Запада”. Их “отношение – одно из тех, которые лишают американцев грешного европейского наследия и отправляют на поиски искупительного вливания от не-западных культур”7.

Тенденция к мультикультурности проявилась также в ряде законов, которые были приняты после актов о гражданских правах в 1960-х годах, и в 1990-х годах администрация Клинтона провозгласила поощрение многообразия культур одной из своих целей. Полная противоположность прошлому! Отцы-основатели понимали разнообразие как реальность и как проблему: отсюда и национальный девиз, е pluribus unum, выбранный комитетом Континентального конгресса, состоявшим из Бенджамина Франклина, Томаса Джефферсона и Джона Адамса. Позже политические лидеры, которые также испытывали опасения в отношении расового, группового, этнического, экономического и культурного многообразия (каковое фактически и вызвало крупнейшую войну века между 1815-м и 1914 годами), отозвались на призыв “объединиться” и сделали своей важнейшей обязанностью сохранение национального единства. “Абсолютно надежный способ привести эту нацию к гибели – воспрепятствовать всякой возможности ее существования как нации вообще, – предостерегал Теодор Рузвельт, – и он состоит в том, чтобы позволить ей превратиться в клубок вздорящих народов”8. Но в 1990-х годах лидеры Соединенных Штатов не только создали такую возможность, но и с настойчивостью утверждали идею многообразия нации, которой они управляют.

Руководители других стран, как мы видели, иногда предпринимали попытки отречься от культурного наследия и изменить идентичность своей страны, перенеся ее из одной [c.503] цивилизации на другую. До сих пор ни в одном случае успеха не наблюдалось, вместо этого получались шизофренически разорванные страны. Американские мультикультуралисты сходным образом отказываются от культурного наследия своей страны. Но вместо попытки идентифицировать США с другой цивилизацией они желают создать страну из множества цивилизаций, иначе говоря, страну, не принадлежащую ни к какой цивилизации и лишенную культурного ядра. История показывает, что ни одна страна, так составленная, не просуществует достаточно долго как связное общество. Полицивилизационные Соединенные Штаты Америки не будут Соединенными Штатами; это будут Объединенные Нации.

Мультикультуралисты также бросают вызов стержневому элементу “американского идеала”, заменяя права личностей правами групп, определенных в значительной мере в терминах расы, этнической принадлежности, пола и сексуальной ориентации. Как сказал в 1940-х годах Гуннар Мурдал, подтверждая замечания иностранных наблюдателей, начиная с Эктора Сент-Джона де Кревекера и Алексиса де Токвиля, идеал служил “цементом в здании этой великой и не сравнимой ни с кем нации”. “Такова наша судьба, – соглашался Ричард Хофштадер, – не иметь идеологии, но быть ею”9. Тогда что происходит с США, если от этой идеологии отказывается значительная часть ее граждан? Судьба Советского Союза, другой великой державы, чье единство, даже больше, чем единство США, определялось в идеологических терминах, должна стать отрезвляющим примером для американцев. “Абсолютная неудача марксизма… и стремительный распад Советского Союза, – высказывал предположение японский философ Такеши Умехара, – являются предвестниками краха западного либерализма, основного течения современности. Далекий от того, чтобы быть альтернативой марксизму, господствующая идеология конца истории, либерализм станет следующей костяшкой домино, которой суждено упасть”10. В эру, [c.504] когда люди во всем мире определяют себя в терминах культуры, каким будет место общества без культурного ядра, общества, определяемого только посредством политического кредо? Политические принципы – слишком хлипкое основание, чтобы на нем строить прочное общество. В полицивилизационном мире, где основой является культура, США рискуют стать последним аномальным пережитком угасающего западного мира, где за основу бралась идеология.

Отказ от идеала и от западной цивилизации означает конец тех Соединенных Штатов Америки, которые мы знали. Фактически это означает и конец западной цивилизации. Если США девестернизируются, Запад съежится до размеров Европы и еще нескольких мало населенных европейскими поселенцами заокеанских стран. Без Соединенных Штатов Запад превратится в очень маленькую, исчезающую часть мирового населения на небольшом и не имеющем значения полуострове на оконечности громадного Евразийского континента.

Столкновение между мультикультуралистами и защитниками западной цивилизации и “американского идеала” является, по выражению Джеймса Курта, “настоящим столкновением” внутри американского сектора западной цивилизации11. Американцам не уйти от вопроса: являемся ли мы народом Запада или мы – нечто иное? Будущность США и Запада зависит от американцев, которые вновь подтверждают свою приверженность западной цивилизации. Внутри страны это означает отказ от сеющих распри, чарующих призывов к мультикультурности. На международном уровне это означает отказ от расплывчатых и иллюзорных призывов отождествить США с Азией. Какие бы экономические связи ни существовали между ними, фундаментальная культурная брешь между азиатскими и американским обществами препятствует их соединению в общем доме. Американцы в культурном отношении являются частью западной семьи; мультикультуралисты способны нанести ущерб и даже разрушить это родство, но они не смогут [c.505] заменить его. Когда американцы начинают искать свои культурные истоки, то находят они их в Европе.

В середине 1990-х годов прошла новая дискуссия о природе Запада и о его будущем, вновь возникло понимание, что таковая реальность существует, и на передний план выдвинулась обеспокоенность тем, что могло бы надолго гарантировать его существование. Отчасти это было вызвано предугадываемой необходимостью расширить главный западный институт, НАТО, и включить в него западные страны на Востоке и серьезными разногласиями, которые возникли на Западе относительно того, как реагировать на распад Югославии. Также эта проблема отражает вообще тревогу о будущем единстве Запада в отсутствие советской угрозы и в особенности стремление понять, что это означает для обязательств США в отношении Европы. Так как западные страны все в большей степени взаимодействуют с наращивающими свою мощь не-западными странами, они все более и более осознают свое общее западное культурное ядро, которое связует их воедино. Главы стран по обе стороны Атлантики подчеркивают необходимость вдохнуть новую жизнь в атлантическое сообщество. В конце 1994 года и в 1995 году немецкий и английский министры обороны, французский и американский министры иностранных дел, Генри Киссинджер и многие другие видные деятели Запада выступили с поддержкой этой идеи. Высказанные ими соображения в сжатом виде выразил английский министр обороны Малкольм Рифкинд, который в ноябре 1994 года приводил доводы о необходимости создания “Атлантического сообщества”, опирающегося на четыре столпа: оборона и безопасность, олицетворенные НАТО; “общая вера в нормы закона и в парламентскую демократию”; “либеральный капитализм и свободная торговля” и “общее европейское культурное наследие, восходящее от Греции и Рима через Ренессанс к общим ценностям, убеждениям и цивилизации нашего собственного века”12. В 1995 году Европейская комиссия начала проект, призванный “оживить” [c.506] трансатлантические взаимоотношения, который привел к подписанию важного пакта между Евросоюзом и США. Одновременно многие европейские политические и деловые лидеры одобрили создание трансатлантической зоны свободной торговли. Хотя АФТ–КПП противятся деятельности НАФТА и другим мерам по либерализации торговли, его глава горячо поддержал соглашение о трансатлантической зоне свободной торговли, которое не будет угрожать американским рабочим местам конкуренцией со стороны низкооплачиваемых стран. Его также поддержали консерваторы, как европейские (Маргарет Тэтчер), так и американские (Ньют Гингрич), а также канадские и английские политики.

Запад, как было показано в главе 2, миновал первую, европейскую, фазу развития и экспансии, которая длилась несколько столетий, а затем прошел через вторую, американскую, фазу в двадцатом веке. Если Северная Америка и Европа вновь обратятся к “добродетельной жизни”, основанной на их культурной общности, и создадут тесные формы экономической и политической интеграции, дополнив свое сотрудничество во имя безопасности в НАТО, то они способны породить третью, евро-американскую, фазу западного экономического изобилия и политического влияния. Содержательная политическая интеграция в какой-то мере уравновесила бы относительное падение доли Запада в мировом народонаселении, экономической продукции и военном потенциале и воскресила бы мощь Запада в глазах лидеров других цивилизаций. “Имея подобное влияние на торговлю, – предупреждал Азию премьер-министр Махатхир, – конфедерация Евросоюза и НАФТА смогла бы диктовать условия остальному миру”13. Однако объединится ли Запад политически и экономически, в огромной мере зависит от того, подтвердят ли Соединенные Штаты свою идентичность как западной нации и заявят ли о своей глобальной роли лидера Западной цивилизации. [c.507]

Запад в мире

В мире, где культурные идентичности – этнические, национальные, религиозные, цивилизационные – занимают главное место, а культурные сходства и различия формируют союзы, антагонизмы и политические линии государств, Западу вообще и Соединенным Штатам в частности следует опираться на три основания в своей политике.

Во-первых, только принимая и понимая реальный мир, государственные деятели способны конструктивно изменять его. Складывающаяся ныне политика, основанная на культуре, возвышение и усиление могущества не-западных цивилизаций и растущая культурная уверенность в себе этих стран широко признаны не-западным миром. Европейские лидеры указывали на культурные силы, сближающие людей и отдаляющие их друг от друга. Американская же элита, наоборот, чересчур медлит с признанием возникающих реалий. Администрации Клинтона и Буша поддерживали единство полицивилизационных Советского Союза, Югославии, Боснии и России, в тщетных усилиях сдержать мощные этнические и культурные силы, подталкивающие эти государства к разделению. Они выступали в поддержку планов полицивилизационой экономической интеграции, которые либо оказывались бессмысленными, как в случае с АПЕК, либо приводили к значительным непредвиденным экономическим и политическим издержкам, как в случае с НАФТА и Мексикой. Они стремились развивать тесные взаимоотношения со стержневыми странами других цивилизаций в форме “глобального партнерства” с Россией или “конструктивного привлечения” с Китаем, вопреки существующему между США и вышеупомянутыми странами естественному конфликту интересов. В то же самое время администрации Клинтона не удалось полностью привлечь Россию к поискам мира в Боснии, несмотря на то, что эта война непосредственно затрагивала интересы России как [c.508] стержневой страны православной цивилизации. Гонясь за химерой полицивилизационного государства, администрация Клинтона отвергла самоопределение сербского и хорватского меньшинств и помогла создать на Балканах однопартийного исламистского партнера Ирана. Сходным образом правительство США поддержало подчинение мусульман православному правлению, придерживаясь тезиса, что “Чечня, вне всякого сомнения, является частью Российской Федерации”14.

Хотя европейцы ясно осознают значимость разделительной линии между западным христианством, с одной стороны, и православием и исламом – с другой, Соединенные Штаты Америки, как заявлял их государственный секретарь, “не признают каких бы то ни было фундаментальных рубежей между католической, православной и исламской частями Европы”. Однако те, кто не признает важнейших границ, обречен постоянно испытывать разочарование. Первоначально администрация Клинтона, по-видимому, не обращала внимания на изменение баланса сил между США и восточно-азиатскими странами и в результате снова и снова провозглашала цели в области торговли, прав человека, нераспространения ядерного оружия и других сфер, которых не способны была осуществить. Вообще правительство США исключительно тяжело приспосабливалось к эпохе, в которой глобальная политика формируется культурными и цивилизационными течениями.

Во-вторых, американское внешнеполитическое мышление страдало от нежелания изменить, а иногда и пересмотреть политический курс, отвечавший потребностям времен “холодной войны”. Некоторым по-прежнему мерещится потенциальная угроза возрождения Советского Союза. Обычно люди склонны относиться к альянсам времен “холодной войны” и к соглашениям по контролю над вооружениями как к святыне. НАТО должно сохраняться таким, каким оно было в “холодную войну”. Японо-американский договор о безопасности – краеугольный камень системы безопасности Восточной Азии. Договор по ПРО нерушим. Договор об [c.509] обычных вооружениях в Европе должен соблюдаться. Понятно, нельзя просто отбросить в сторону ни один из этих договоров, как и другие остатки наследия “холодной войны”. Однако интересы США и Запада не требуют того, чтобы все эти договоренности сохранялись неизменными в том же виде, какими они были в эпоху “холодной войны”. Реалии полицивилизационного мира предполагают, что НАТО следует расширять, включать в себя желающие присоединиться к пакту западные страны. Нужно также признать, что по сути бессмысленно иметь в качестве членов организации два государства, каждое из которых является злейшим врагом другого, при том, что обоим недостает культурного сродства с прочими членами блока. Договор по ПРО, заключенный в эпоху “холодной войны” и призванный гарантировать взаимную уязвимость советского и американского государств и таким образом не допустить советско-американскую ядерную войну, может серьезно помешать США и другим государствам защитить себя от непредсказуемой ядерной угрозы или от нападения со стороны террористических движений и неблагоразумных диктаторов. Американо-японский договор о безопасности способствовал сдерживанию советской агрессии против Японии. Каким целям он призван служить в эпоху после “холодной войны”? Чтобы сдерживать Китай и внушить ему страх? Задержать процесс приспособления Японии к возвышению Китая? Предотвратить дальнейшую милитаризацию Японии? Все больше и больше возникает сомнений: в Японии – относительно необходимости американского военного присутствия в стране, а в США – по поводу целесообразности односторонних обязательств по защите Японии. Договор об обычных вооруженных силах в Европе был призван ослабить конфронтацию, ныне исчезнувшую, между НАТО и Варшавским договором в Центральной Европе. Теперь это соглашение главным образом создает трудности для России, когда ей приходится противостоять тому, что, по ее мнению, является угрозой безопасности страны со стороны мусульманских народов на южных границах. [c.510]

В-третьих, культурные и цивилизационные различия ставят под сомнение западную и в особенности американскую веру в универсальную значимость западной культуры. Подобная убежденность выражается как в описательном, так и в нормативном видах. Описательно она основывается на том, что люди всех обществ стремятся воспринять западные ценности, институты и обычаи. Если же оказывается, что у них нет такого желания и что они привержены своим традиционным культурам, то этих людей считают жертвами “ложного сознания” – сравнимого с тем, какое марксисты обнаруживали у пролетариев, поддерживающих капитализм. Нормативно же убежденность западных универсалистов исходит из постулата, что людям во всем мире следует усвоить западные ценности, институты и культуру, потому что те воплощают в себе самое высшее, самое просвещенное, самое либеральное, самое рациональное, самое современное и самое цивилизованное мышление человечества.

В возникающем мире этнических конфликтов и столкновения цивилизаций западная вера в универсальность западной культуры страдает от трех недостатков: она неверна; она аморальна и она опасна. Ошибочность ее – краеугольная идея этой книги; этот тезис хорошо резюмировал Майкл Говард: “Широко распространенное на Западе представление, что культурное разнообразие – некий исторический курьез, который быстро исчезает в результате экспансии всеобщей, ориентированной на Запад, англофонной мировой культуры, который изменяется, воспринимая наши основные ценности… является попросту неверным”15. Читатель, которого к настоящему моменту не убедили доводы сэра Майкла, живет в мире, совершенно не похожем на тот, какой описывается в этой книге.

Вера в то, что не-западным народам нужно усвоить западные ценности, институты и культуру, аморальна, если подумать о том, что необходимо для реализации такой задачи. Почти всемирное господство европейской мощи в конце девятнадцатого века и глобальное доминирование США в [c.511] конце двадцатого века привели к распространению по всему миру многих элементов западной цивилизации. Однако европейского глобализма более не существует. Американская гегемония отступает, хотя бы потому, что больше нет необходимости защищать США от советской военной угрозы, как то было в эпоху “холодной войны”. Культура, как мы показали, следует за могуществом. Если не-западным государствам суждено еще раз сформироваться под влиянием западной культуры, то это произойдет только в результате экспансии, воздействия западного могущества. Империализм является неизбежным логическим следствием универсализма. Помимо того, будучи зрелой цивилизацией, Запад более не обладает экономическим или демографическим динамизмом, необходимым для навязывания своей воли другим государствам, а любые попытки добиться этого также противоречат западным ценностям самоопределения и демократии. И поскольку азиатская и мусульманская цивилизации все громче заявляют об универсальной значимости своих культур, то на Западе все больше начинают осознавать значение связи между универсализмом и империализмом.

Западный универсализм опасен для мира, потому что может привести к крупной межцивилизационной войне между стержневыми государствами, и он опасен для Запада, потому что может привести к поражению Запада. На Западе с крушением Советского Союза полагают, что их цивилизация достигла беспрецедентного господства, в то время как более слабые азиатские, мусульманские и другие страны начинают набирать силу. Таким образом, на Западе могут руководствоваться знакомой и преисполненной силы логикой Брута:

…наши легионы

Здесь в полном сборе; наш успех созрел,

Враг на подъеме, набирает силы;

А нам с вершины под уклон идти.

В делах людей прилив есть и отлив, [c.512]

С приливом достигаем мы успеха.

Когда ж отлив наступит, лодка жизни

По отмелям несчастий волочится.

Сейчас еще с приливом мы плывем.

Воспользоваться мы должны теченьем

Иль потеряем груз**.

Однако такая логика привела к поражению Брута при Филиппах, и благоразумным для Запада курсом была бы не попытка остановить перемены в балансе сил, а понять, как провести корабль через отмели, вытерпеть несчастья, умерить груз и охранить свою культуру.

Все цивилизации проходят через сходные процессы возникновения, возвышения и упадка. Запад отличается от прочих цивилизаций не тем, как он развивался, а особенным характером своих духовных ценностей и общественных институтов. Среди них наиболее яркими являются западное христианство, плюрализм, индивидуализм и верховенство закона, что позволило Западу создать современный мир, осуществить мировую экспансию и превратиться в объект зависти других стран. В своем единстве и целостности эти характеристики являются присущими Западу. Европа, как говорил Артур М. Шлезингер-младший, является “источником – уникальным источником представлений об индивидуальной свободе, политической демократии, господстве закона, правах человека и свободы в культуре… Это – европейские идеи, не азиатские, не африканские, не ближневосточные – за исключением случаев заимствования”16. Именно они делают западную цивилизацию уникальной, и западная цивилизация ценна не потому, что универсальна, а потому, что действительно уникальна. Следовательно, главная ответственность западных лидеров состоит вовсе не в том, чтобы пытаться изменять другие цивилизации по образу и подобию Запада – что выше его [c.513] клонящегося к упадку могущества, – но чтобы сохранить, защитить и обновить уникальные качества западной цивилизации. Поскольку Соединенные Штаты Америки – наиболее могущественная страна Запада, то ответственность за это ложится главным образом именно на них.

Чтобы оберечь западную цивилизацию, вопреки ослаблению могущества Запада, в интересах США и европейских стран:
• добиться большей политической, экономической и военной интеграции и координировать свою политику таким образом, чтобы помешать странам, принадлежащим к другим цивилизациям, воспользоваться разногласиями между западными странами;

• принять в Европейский Союз и НАТО западные страны Центральной Европы, а именно: страны Вышеградской группы, прибалтийские республики, Словению и Хорватию;

• поддерживать “вестернизацию” Латинской Америки и, насколько это возможно, тесное блокирование латиноамериканских стран с Западом;

• сдерживать развитие военной мощи исламских и синских стран – как обычных видов вооружения, так и средств массового поражения;

• замедлить “дрейф” Японии от Запада в сторону приспособления к Китаю;

• признать Россию как стержневую страну православной цивилизации и крупную региональную державу, имеющую законные интересы в области обеспечения безопасности своих южных рубежей;

• сохранить западное технологическое и военное превосходство над другими цивилизациями;

• что наиболее важно, осознать, что вмешательство Запада в дела других цивилизаций является, вероятно, единственным наиболее опасным источником нестабильности и потенциального глобального конфликта в полицивилизационном мире. [c.514]

После окончания “холодной войны” в Соединенных Штатах Америки шли бурные дебаты о правильном курсе американской внешней политики. Но в наступившую эпоху США не имеют возможности ни доминировать в мире, ни отгородиться от него. Ни интернационализм, ни изоляционизм, ни многосторонность, ни односторонность не способны наилучшим образом послужить интересам США. Наилучшим для них будет воздержаться от крайностей и принять на вооружение атлантистскую политику – политику тесного сотрудничества с европейскими партнерами, чтобы защищать и отстаивать интересы и ценности уникальной цивилизации, которую они разделяют.

Цивилизационная война и порядок

Глобальная война, в которую будут втянуты стержневые страны основных цивилизаций мира, хотя и крайне маловероятна, но не исключена. Подобная война, как мы предположили, может произойти в результате эскалации идущей по линии разлома войны между группами, принадлежащими к различным цивилизациям, и наиболее вероятно, что с одной стороны в ней будут участвовать мусульмане, а с другой – не-мусульмане. Вероятность расширения войны окажется выше, если честолюбивые мусульманские стержневые страны будут соперничать между собой в оказании поддержки своим выстроившимся в боевой порядок единоверцам. Вероятность эскалации будет меньше, если у родственных стран второго и третьего уровней не будет заинтересованности в своем участии в войне17. Более опасная причина глобальной межцивилизационной войны – изменение расстановки сил между цивилизациями и их стержневыми странами. Если этот процесс будет продолжаться, то возвышение Китая и растущая самоуверенность “самого крупного игрока в человеческой истории” окажет огромное [c.515] влияние на международную стабильность в начале двадцать первого века. Появление Китая как наиболее влиятельной силы в Восточной и Юго-Восточной Азии войдет в противоречие с американскими интересами в том виде, как их исторически интерпретировали.

Как могла бы, с учетом американских интересов, развиваться война между США и Китаем? Допустим, что сейчас 2010 год. Из объединившейся Кореи ушли американские войска, а военное присутствие США в Японии значительно сократилось. Тайвань и континентальный Китай достигли примирения, при этом Тайвань продолжает de facto сохранять большую часть своей независимости, но открыто признает сюзеренитет Пекина и при поддержке Китая допущен в Организацию Объединенных Наций – по той же схеме, что Украина и Белоруссия в 1946 году. Быстрыми темпами осуществляется разработка американскими компаниями нефтяных месторождений в Южно-Китайском море, в основном, под покровительством Китая, но отдельные зоны находятся под вьетнамским контролем. Благодаря новым возможностями военного присутствия уверенность Китая окрепла, и он объявляет, что намерен установить полный контроль над всем Южно-Китайским морем – Китай всегда претендовал на суверенитет над ним. Вьетнамцы оказывают сопротивление, происходит вооруженное столкновение между китайскими и вьетнамскими военными кораблями. Китайцы, горя желанием отомстить за унижение 1979 года, вторгаются во Вьетнам. Вьетнамцы обращаются с просьбой о помощи к американцам. Китайцы предостерегают США от вмешательства. Япония и другие страны Азии пребывают в крайнем смятении. США заявляют, что не могут согласиться с завоеванием китайцами Вьетнама, призывают к экономическим санкциям в отношении Китая и направляют в Южно-Китайское море одну из нескольких оставшихся у них авианосных оперативных групп. Китайцы осуждают этот шаг, объявляют его вторжением в китайские территориальные воды и наносят воздушные удары по авианосной [c.516] группировке. Попытки Генерального секретаря ООН и японского премьер-министра добиться договоренности о прекращении огня терпят крах, и боевые действия распространяются на всю Восточную Азию. Япония запрещает использовать находящиеся на своей территории американские базы для ведения боевых действий против Китая, США игнорируют этот запрет, Япония объявляет о своем нейтралитете и подвергает базы изоляции. Китайские подводные лодки и самолеты наземного базирования, действующие как с Тайваня, так и из континентального Китая, наносят серьезный ущерб американским кораблям и объектам в Восточной Азии. Тем временем китайские сухопутные войска входят в Ханой и оккупируют большую часть Вьетнама.

Так как и Китай, и США располагают ракетами, способными нести ядерное оружие и достигать территории друг друга, то ситуация заходит в тупик и это оружие на ранних фазах войны не используется. Тем не менее, обе страны испытывают страх перед ядерными ударами, особенно силен он в США. Это заставляет многих американцев задаваться вопросом, почему они должны подвергаться подобной опасности? Какое нам дело, если Китай будет контролировать Южно-Китайское море, Вьетнам или даже всю Юго-Восточную Азию? Особенно сильна оппозиция войне в штатах на юго-западе США с преобладающим испаноязычным населением. И жители, и правительства этих штатов заявляют, что “это не наша война” и пытаются устраниться, по примеру Новой Англии в войне 1812 года. После того как китайцы закрепят свои первоначальные победы в Восточной Азии, американское общественное мнение начнет меняться – в том направлении, на какое надеялись японцы в 1942 году: слишком высока цена, которую нужно заплатить за отражение самых последних по времени притязаний гегемонистской державы; давайте завершим войну переговорами и положим конец спорадическим боевым действиям или “странной войне”, идущей ныне в западной части Тихоокеанского региона. [c.517]

Однако война тем временем оказывает свое воздействие на основные страны других цивилизаций. Индия воспользуется благоприятной возможностью и, пока Китай связан в Восточной Азии, нанесет опустошительный удар по Пакистану с намерением полностью уничтожить его ядерный и обычный военный потенциал. На первых порах наступление имеет успех, но в действие вступает военный союз между Пакистаном, Ираном и Китаем, и на выручку Пакистану приходит Иран, со своими оснащенными новейшей техникой современными вооруженными силами. Индия увязает в боях с иранскими войсками и пакистанскими партизанами, принадлежащими к нескольким различным этническим группам. Как Пакистан, так и Индия обращаются за поддержкой к арабским государствам, причем Индия предупреждает об опасности иранского господства в Юго-Западной Азии, – но благодаря первоначальному успеху Китая против США активизировались в мусульманских странах основные антизападные движения. Одно за другим немногие оставшиеся у власти в арабских странах и в Турции прозападные правительства низвергаются под натиском исламистских движений, черпающих силы в последних поколениях мусульманского “молодежного пика”. Спровоцированный слабостью Запада вал антизападных настроений вызывает массированное арабское нападение на Израиль, которое не в состоянии остановить сильно ослабленный Шестой флот США.

Китай и Соединенные Штаты пытаются заручиться поддержкой других ключевых государств. Так как Китай добивается военных успехов, Япония слабовольно начинает пристраиваться в хвост к Китаю, меняя свою позицию формального нейтралитета на прокитайский позитивный нейтралитет, затем она, уступая требованиям Китая, становится воюющей стороной. Японские войска занимают оставшиеся в Японии американские базы, и США поспешно выводят свои войска. США объявляют о блокаде Японии, и американские и японские корабли вступают в спорадические дуэли в западной части Тихого океана. В начале войны [c.518] Китай предложил России договор о взаимной безопасности (смутно напоминающий пакт Молотова – Риббентропа). Однако китайские успехи произведут на Россию впечатление в точности обратное тому, какое они произвели на Японию. Перспектива победы Китая и его абсолютного господства в Восточной Азии внушает страх Москве. Поскольку политика России принимает антикитайский уклон и она предпринимает шаги по усилению группировки войск в Сибири, многочисленные китайские поселенцы в Сибири начинают мешать действиям России. Затем Китай осуществляет военную интервенцию для защиты своих соотечественников и оккупирует Владивосток, долину Амура, занимает другие ключевые части Восточной Сибири. И когда в центральной Сибири разворачиваются боевые действия между российскими и китайскими войсками, происходят восстания в Монголии, над которой Китай раньше установил свой “протекторат”.

Важнейшее значение для всех воюющих сторон имеет контроль над нефтью и доступ к ней. Несмотря на существенные капиталовложения в ядерную энергетику, Япония по-прежнему сильно зависит от импорта нефти, что не может не сказаться на тенденции к примирению с Китаем и стремлении обезопасить транспортировку нефти из Персидского залива, Индонезии и Южно-Китайского моря. По ходу войны, поскольку арабские страны подпадают под контроль исламских активистов, поставки нефти из Персидского залива на Запад уменьшаются, превратившись в тонкую струйку, из-за чего Запад все в большей степени попадает в зависимость от российских, кавказских и среднеазиатских источников. Это приводит к тому, что Запад интенсифицирует попытки перетянуть Россию на свою сторону и поддержать ее в стремлении распространить свой контроль над богатыми нефтью мусульманскими странами к югу от нее.

Тем временем США энергично пытаются мобилизовать своих европейских союзников. Но те, расширяя дипломатическое и экономическое содействие, не желают позволить [c.519] вовлечь себя в боевые действия. Однако Китай и Иран опасаются, что западные страны в конце концов сплотятся с США, как в свое время США приходили на помощь Великобритании и Франции в двух мировых войнах. Чтобы предотвратить это, Китай и Иран тайно разворачивают в Боснии и Алжире ракеты промежуточной дальности, способные нести ядерные боеголовки, и предупреждают европейские державы, чтобы те не вмешивались в войну. Такой шаг, как это почти всегда бывало с китайскими попытками запугать другие страны – за исключением Японии, – привел к последствиям совершенно противоположным тому, чего добивался Китай. Американская разведка узнает о развертывании ракет и сообщает о нем, и Совет НАТО заявляет, что ракеты должны быть немедленно убраны. Однако опередив какие-либо действия НАТО и желая вернуть себе свою историческую роль защитницы христианства от турок, Сербия вторгается в Боснию. Хорватия присоединяется к ней, и эти две страны оккупируют и делят между собой Боснию, захватывают ракеты и энергично приступают к завершению этнических чисток, которые они вынуждены были прекратить в 1990-х годах. Албания и Турция пытаются помочь боснийцам; Греция и Болгария начинают вторжение на европейскую часть Турции, и паника охватывает Стамбул, когда турки бегут через Босфор. Тем временем оснащенная ядерной боеголовкой ракета, запущенная из Алжира, взрывается в районе Марселя, и НАТО отвечает опустошительными воздушными ударами по целям в Северной Африке.

Таким образом, США, Европа, Россия и Индия окажутся втянуты в поистине глобальную борьбу против Китая, Японии и большинства исламских стран. Как может закончиться подобная война? Обе стороны обладают крупными ядерными потенциалами, и ясно, что если их применение перешагнет некий минимальный уровень, то ведущие страны обеих сторон будут существенно разрушены. Если сработает механизм взаимного сдерживания, то взаимное истощение сторон может привести к переговорам, а затем и к [c.520] заключению перемирия, которое, тем не менее, не разрешит фундаментальный вопрос о китайской гегемонии в Восточной Азии. В качестве альтернативы Запад может попытаться нанести поражение Китаю с использованием обычной военной мощи. Но сближение с Китаем Японии предоставит Китаю защиту в виде островного “санитарного кордона”, препятствующего США использовать свои военно-морские силы против расположенных на побережье китайских городов и промышленных центров. Альтернативой этому варианту является наступление на Китай с запада. Боевые действия между Россией и Китаем способствуют тому, что НАТО приветствует прием России в число ее полноправных членов. НАТО начинает сотрудничать с Россией, они вместе противодействуют китайскому вторжению в Сибирь, обеспечивают сохранение российского контроля над мусульманскими нефтяными и газовыми странами Средней Азии, оказывают поддержку восстаниям тибетцев, уйгуров и монголов против китайского господства. Постепенно происходит мобилизация и развертывание западных и российских войск в восточном направлении и в сторону Сибири для последнего удара через Великую Китайскую стену на Пекин, в Манчжурию и в ханьское сердце Китая.

Каким бы ни был непосредственный исход этой глобальной цивилизационной войны – взаимное ядерное опустошение, пауза для переговоров как следствие взаимного истощения или завершающий марш российских и западных войск по площади Тяньаньмынь, – наиболее заметным долгосрочным результатом почти неизбежно станет радикальный упадок экономической, демографической и военной мощи всех основных участников войны. Вследствие этого глобальная сила, каковая веками перемещалась с Востока на Запад, а затем вновь стала смещаться с Запада на Восток, теперь передвинется с Севера на Юг. Львиную долю выгод от войны цивилизаций получат те цивилизации, которые воздерживаются от участия в ней. Если опустошение, в различной степени, постигнет Запад, Россию, Китай и Японию, то перед Индией откроется возможность придать [c.521] миру новый вид согласно индусскому плану – если ей, несмотря даже на участие в войне, удастся избежать серьезных разрушений. Значительная часть американской общественности возложит вину за серьезное ослабление США на белую англосаксонскую протестантскую элиту, узко ориентированную на Запад. К власти приходят испаноговорящие лидеры, заручившиеся обещанием значительной помощи, наподобие плана Маршалла, со стороны переживающих экономический бум латиноамериканских стран, не принявших участия в войне. С другой стороны, Африка, которая мало что способна предложить для восстановления Европы, наоборот, оттуда устремляются орды социально подвижных людей, стремящихся поживиться на пепелище. В Азии, в случае, если Китай, Япония и Корея будут разорены войной, центр силы также сдвинется в южном направлении; остававшаяся нейтральной Индонезия превращается в доминирующее государство и, при руководстве австралийских советников, станет определять ход событий на пространстве от Новой Зеландии на востоке до Мьянмы и Шри-Ланки на западе и Вьетнама на севере. Все это предвещает в будущем конфликт с Индией и с возрожденным Китаем. Так или иначе, средоточие мировой политики сдвигается на юг.

Если приведенный сценарий представляется читателю дикой и неправдоподобной фантазией, оно и к лучшему. Будем надеяться, что и все прочие сценарии глобальной цивилизационной войны будут не более правдоподобны. Однако в этом сценарии наиболее правдоподобны, а значит, и более всего тревожат, причины войны: вмешательство стержневой страны одной цивилизации (США) в спор между стержневой страной другой цивилизации (Китай) и страной-членом той же цивилизации (Вьетнам). США сочтут подобное вмешательство необходимым – для того, чтобы утвердить международные законы, отразить агрессию, защитить свободу открытого моря, обеспечить себе доступ к нефти Южно-Китайского моря и предотвратить доминирование в Восточной Азии единственной державы. Для Китая [c.522] такое вмешательство будет совершенно нетерпимым: типичная наглая попытка ведущей западной державы унизить и запугать Китай, спровоцировать противодействие Китаю в его законной сфере влияния и отказать Китаю в праве играть в мировой политике соответствующую ему роль.

Короче говоря, чтобы избежать в будущем крупных межцивилизационных войн, стержневые страны должны воздерживаться от вмешательства в конфликты, происходящие в других цивилизациях. Несомненно, с этой истиной некоторым государствам, в особенности США, будет трудно смириться. Это правило воздержания, когда стержневые страны воздерживаются от вмешательства в конфликты в других цивилизациях, является первым необходимым условием сохранения мира в полицивилизационном, многополюсном мире. Второе условие, правило совместного посредничества, состоит в том, что стержневым странам необходимо договариваться между собой с целью сдерживания или прекращения войн по линиям разлома между государствами или группами государств, относящимися к их цивилизациям.

Западу или тем цивилизациям, которые, возможно, стремятся встать рядом с Западом или занять его доминирующее место, будет не так-то просто принять и эти правила, и мир, где цивилизации будут обладать большим равноправием. В таком мире, например, стержневые страны могут считать лишь своей прерогативой обладание ядерным оружием и отказывать в праве иметь подобное оружие другим членам своих цивилизаций. Вспоминая об усилиях Пакистана по обретению “полномасштабного ядерного потенциала”, Зульфикар Али Бхутто находил оправдание таким попыткам: “Мы знаем, что Израиль и Южная Африка обладают полномасштабным ядерным потенциалом. У христианской, еврейской и индуистской цивилизаций есть такие возможности. Только исламская цивилизация не имеет ее, но это положение в скором времени изменится”18. Конкуренция за лидерство внутри цивилизаций, в которых нет единственного стержневого [c.523] государства, также может способствовать соревнованию за обладание ядерным оружием. Даже несмотря на крайне тесное сотрудничество с Пакистаном, Иран недвусмысленно полагает, что ядерное оружие ему необходимо; точно так же по отношению к себе считает и Пакистан. С другой стороны, Бразилия и Аргентина отказались от своих программ, и Южная Африка уничтожила свое ядерное оружие, хотя у нее вполне может возникнуть желание вновь обзавестись им, в случае если Нигерия начнет развивать свою атомную программу. Несмотря на то, что распространение ядерного оружия со всей очевидностью сопряжено с риском, как указывал Скотт Саган и другие, вполне может оказаться более или менее стабильным мир, в котором ядерным оружием обладают только одно или два стержневых государства в каждой из основных цивилизаций.

Большинство важнейших международных организаций было создано вскоре после Второй Мировой войны и сформировано в соответствии с западными интересами, ценностями и практикой. По мере того, как могущество Запада убывает по сравнению с мощью других цивилизаций, все сильнее будет давление с целью изменить эти учреждения, приспособив их к интересам других цивилизаций. Наиболее очевидная, наиболее важная и, вероятно, наиболее спорная проблема касается постоянного членства в Совете Безопасности ООН. В число постоянных членов входят победившие во Второй Мировой войне великие державы, и в настоящее время это слабо связано с реалиями расстановки сил в мире. В конце концов, либо будут осуществлены изменения в составе членов Совета Безопасности, либо, по всей вероятности, для разрешения вопросов безопасности будут созданы другие, менее формальные процедуры – ведь, например, глобальные экономические вопросы уже обсуждаются на встречах “большой семерки”. В полицивилизационном мире в идеальном случае каждой крупной цивилизации следовало бы иметь по меньшей мере одно постоянное место в Совете Безопасности. В настоящее время [c.524] их имеют только три цивилизации. Соединенные Штаты Америки согласны с членством Японии и Германии, но, очевидно, постоянными членами они станут только в том случае, если это решение также одобрят и другие страны. Бразилия предложила пять новых постоянных членов, пусть и не имеющих права вето: Германию, Японию, Индию, Нигерию и свою кандидатуру. Однако тогда остался бы без представительства 1 миллиард мусульман мира, если не принимать в расчет то, что подобную ответственность могла бы взять на себя Нигерия. С цивилизационной точки зрения понятно, что место постоянных членов должны занять Япония и Индия, а Африке, Латинской Америке и мусульманскому миру необходимо иметь место постоянного представителя, которое на основе ротации могли бы занимать ведущие страны этих цивилизаций, а отбор проводили бы Организация исламской конференции, Организация африканского единства и Организация американских государств (при воздержавшихся США). Также было бы уместно объединить в одно места, занимаемые Великобританией и Францией, его будет занимать представитель Европейского Союза, определяемый Союзом на основе ротации. Таким образом, семь цивилизаций получили бы по одному постоянному месту, а у Запада было бы два, что в общих чертах отражает распределение населения, материальных ценностей и баланса сил в мире.

Общности цивилизации

Отдельные американцы поощряют мультикультурность на родине; некоторые поддерживают универсализм за границей; а некоторые содействуют и тому, и другому. Мультикультурность на родине угрожает Соединенным Штатам и Западу; универсализм за границей угрожает Западу и миру. Оба отрицают уникальность западной культуры. Глобальные [c.525] монокультуралисты стремятся весь мир сделать похожим на Америку. Доморощенные мультикультуралисты хотят сделать Америку похожей на мир. Мультикультурная Америка невозможна, потому что не-западная Америка – уже не американская. Мультикультурный мир неизбежен, потому что глобальная империя невозможна. Сохранение США и Запада требует обновления западной идентичности. Безопасность мира требует признания глобальной мультикультурности.

Приведут ли неизбежно и окончательно к духовному и культурному релятивизму бессодержательность западного универсализма и реальность глобального культурного многообразия? Если универсализм легитимирует империализм, легитимирует ли релятивизм репрессии? И вновь ответ на эти вопросы – и “да”, и “нет”. Культуры – относительны; мораль – абсолютна. Культуры, как утверждал Майкл Уолзер, являются “мощными”; они описывают институты и задают поведенческие шаблоны, служащие для людей ориентиром, направляющие их на те пути, какие считаются правильными в каждом отдельно взятом обществе. Однако за пределами этой максималистской этики находится “маломощная” минималистская этика, которая содержит в себе “повторенные особенности отдельных “мощных”, или максимальных, принципов поведения”. Минимальные нравственные понятия правды и справедливости можно обнаружить во всех “мощных” моральных системах, и они неразделимы. Существуют также минимальные моральные “запретительные принципы, которые, вероятно, запрещают убийства, обман, пытки, угнетение и тиранию. Общее у людей то, что является “скорее осознанием общего врага [или зла], чем приверженностью общей культуре. Человеческое общество универсально потому, что оно – человеческое, а особенное потому, что оно – общество. Иногда мы шагаем вместе с другими; по большей части, мы шагаем в одиночку”19. Однако “маломощная” этика на самом деле проистекает из общего человеческого состояния, [c.526] и во всех культурах можно найти “универсальные права”20. Вместо того чтобы поддерживать универсальные – предположительно – особенности какой-то одной цивилизации, важнейшие предпосылки для сосуществования культур требуют поисков истинно общего, того, что есть в большинстве цивилизаций. В полицивилизационном мире курс на созидание состоит в отказе от универсализма, признании разнообразия и в поиске общих ценностей.

В маленьком Сингапуре в начале 1990-х годов имела место актуальная попытка определить подобные общности. Население Сингапура – приблизительно 76 процентов китайцев, 15 процентов – малайцев и мусульман и 6 процентов индийцев – индусов и сикхов. В прошлом правительство пыталось способствовать распространению в народе “конфуцианских ценностей”, но не менее настоятельно оно добивалось всеобщего обучения и свободного владения английским языком. В январе 1989 года президент Ви Ким Ви в своем обращении на открытии парламента обратил внимание на то, что 2,7 миллиона сингапурцев чересчур подвержены внешнему культурному влиянию Запада, что “дает им возможность ближе знакомиться с новыми идеями и технологиями из-за границы”, но “также делает их подверженными” воздействию “чуждых ценностей и уклада жизни”. “Традиционные азиатские представления о морали, долге и обществе, которые придавали нам силы в прошлом, – предостерегал он, – уступают место более вестернизированным, индивидуалистическим и эгоистичным взглядам на жизнь”. Необходимо, убеждал он, определить основные духовные ценности, которые являются общими для различных этнических и религиозных общин Сингапура и “которые ухватывают сущность того, что есть сингарпурец”.

Президент Ви предложил четыре таких критерия: “ставить общество выше своего “я”, поддерживать семью как главный структурный элемент общества, разрешать основные вопросы посредством консенсуса, а не споров, соблюдать расовую и религиозную терпимость и гармонию”. Его [c.527] речь вызвала широкое обсуждение, и два года спустя была опубликована “Белая книга”, сформулировавшая правительственную точку зрения. “Белая книга” подтвердила все четыре предложенных президентом критерия, но присовокупила пятый пункт, о поддержке личности, в значительной мере исходя из необходимости подчеркнуть приоритет индивидуальных достоинств, в противоположность конфуцианским ценностям иерархии и семьи, которые могли бы привести к непотизму. “Белая книга” определила “общие ценности” сингапурцев следующим образом:

Нация превыше [этнической] группы,

а общество превыше индивида;

Семья есть основная ячейка общества;

Уважение и общественная поддержка личности;

Консенсус вместо спора;

Расовая и религиозная гармония.

Декларация “общих ценностей” хоть и упоминает о приверженности Сингапура парламентской демократии, но явным образом исключает из их сферы политические ценности. Правительство особо отметило, что Сингапур – “во всех важнейших отношениях азиатское общество” и таковым и должен оставаться. “Сингапурцы – не американцы и не англосаксы, хотя мы говорим по-английски и носим западную одежду. Если с течением лет сингапурцы станут неотличимы от американцев, англичан или австралийцев или, еще хуже, станут их бледной копией [т.е. разорванной страной], то мы утратим наше преимущество перед этими западными странами, которое позволяет нам занимать твердую позицию на международной арене”21.

Сингапурский проект был амбициозной попыткой определить сингапурскую культурную идентичность, которую разделяют все этнические и религиозные общины и которая отличает их от Запада. Несомненно, в формулировке западных, а в особенности американских, ценностей намного [c.528] большее значение придавалось бы правам личности в противовес правам общества, свободе самовыражения и истине, рождающейся в борьбе идей, политическому соучастию и состязательности и верховенству закона, как противоположности правлению знающих, мудрых и ответственных правителей. Но все равно, пусть они и могли бы дополнить список сингапурских ценностей, а некоторым из них придать меньшее значение, мало кто на Западе отверг бы эти ценности как никчемные. По меньшей мере, на “мощном” базовом уровне этики между Азией и Западом существуют некие общности. Кроме того, как указывали многие, в какой бы степени основные мировые религии – западное христианство, православие, индуизм, буддизм, ислам, конфуцианство, даосизм, иудаизм – ни разделяли человечество, им также свойственны общие для всех ключевые ценности. Если когда-нибудь человечество эволюционирует в универсальную цивилизацию, то она возникнет постепенно, через выявление и распространение этих общностей. Таким образом, вдобавок к правилам воздержания и совместного посредничества, для сохранения мира в полицивилизационном мире нужно выполнение третьего правила – правила общностей: людям всех цивилизаций следует искать и стремиться распространять ценности, институты и практики, которые являются общими и для них, и для людей, принадлежащих к другим цивилизациям.

Попытки достичь этих целей не только внесли бы вклад в ограничение столкновения цивилизаций, но и в укрепление Цивилизации как цивилизованности. Под Цивилизацией вообще обычно подразумевают сложную смесь более высоких уровней морали, религии, образования, искусства, философии, технологии, материального благополучия и, наверное, многого другого. Понятно, что эти составляющие необязательно изменяются вместе. Тем не менее, ученые без труда определят звездные мгновения и моменты наибольшего упадка уровня цивилизованности в историческом развитии цивилизаций. Тогда вопрос в следующем: можно [c.529] ли составить схему взлетов и падений в развитии Цивилизации? Существует ли некий общий, извечный тренд, выходящий за границы отдельных цивилизаций, ведущий к более высоким уровням цивилизованности? Если подобный тренд имеется, является ли он продуктом процессов модернизации, которые повышают человеческий контроль над окружающей средой и, следовательно, порождают все более и более высокие уровни технологической сложности и материального благосостояния? Таким образом, является ли для текущей эпохи более высокий уровень соответствия времени необходимой предпосылкой для более высокого уровня цивилизованности? Или уровень цивилизованности претерпевает изменения, главным образом, в рамках истории отдельных цивилизаций?

Эти вопросы представляют собой еще одно проявление спора о линейном или циклическом характере истории. Понятно, что модернизация и нравственное развитие человека, основанные на более высоком уровне образования, информированности, понимания человеческого общества и его естественного окружения приводят к постоянному движению все к более и более высоким ступеням Цивилизации. Или же уровни Цивилизации могут просто отражать фазы эволюции цивилизаций. Когда впервые появляются цивилизации, то их народы обычно энергичны, динамичны, жестоки, подвижны и склонны к экспансии. Они сравнительно нецивилизованы. По мере своей эволюции цивилизация становится более “степенной” и совершенствует умения и технические приемы, которые делают ее более цивилизованной. По мере того как конкуренция среди составляющих ее элементов уменьшается и возникает универсальное государство, цивилизация достигает своего наивысшего уровня развития Цивилизации, своего “золотого века”, сопровождающегося расцветом морали, искусства, литературы, философии, технологии и максимумом военных, экономических и политических возможностей. Когда она начинает клониться к упадку как цивилизация, уровень цивилизованности [c.530] также снижается, до тех пор, пока она не исчезает под стремительным натиском другой нарастающей цивилизации с более низкими уровнями цивилизованности.

Благодаря модернизации по всему миру, как правило, возрастает материальный уровень Цивилизации. Но способствует ли она также увеличению моральных и культурных измерений Цивилизации? В некоторых отношениях это кажется верным. Рабство, пытки, жестокое обращение с личностью – все это менее и менее приемлемо в современном мире. Однако является ли данное обстоятельство просто результатом воздействия западной цивилизации на другие культуры, и, следовательно, произойдет ли по мере заката западной мощи возврат к прошлому в моральном отношении? В 1990-х годах накопилось немало доказательств в пользу актуальности парадигмы “сущего хаоса” в международных отношениях: глобальное пренебрежение к закону и порядку, обанкротившиеся государства и нарастающая анархия во многих частях света, глобальная волна преступности, транснациональные мафии и наркокартели, увеличение употребления наркотиков во многих странах, общий кризис и упадок семьи, снижение уровня доверия и социального единства во многих странах, этническое, религиозное и цивилизационное насилие и управление с опорой на вооруженную силу – примерам этих широко распространенных в мире явлений несть числа. Кажется, что едва ли не во всех городах мира – в Москве, Рио-де-Жанейро, Бангкоке, Шанхае, Лондоне, Риме, Варшаве, Токио, Йоханнесбурге, Дели, Карачи, Каире, Боготе, Вашингтоне – стремительно растет преступность, а основные элементы Цивилизации угасают. Люди говорят о мировом кризисе власти. Подъем транснациональных корпораций, производящих экономические товары, все в большей степени сопровождается ростом транснациональных криминальных мафий, наркокартелей и банд террористов, яростно нападающих на Цивилизацию. Закон и порядок – первейшие предпосылки Цивилизации, а во многих частях [c.531] мира – Африке, Латинской Америке, бывшем Советском Союзе, Южной Азии, Ближнем Востоке – они как будто бы испаряются, в то время как в Китае, в Японии и на Западе они также подвергаются серьезной угрозе. На мировой основе Цивилизация, как кажется, во многих отношениях уступает под натиском варварства, отчего возникает впечатление о возможно поджидающем человечество беспрецедентном явлении – наступлении глобальных Темных веков.

В 1950-х годах Лестер Пирсон высказывал предостережение: человечество движется к “эпохе, когда различные цивилизации научатся жить рядом в мире, обмениваясь друг с другом, учась друг у друга, изучая историю, идеалы, искусство и культуру друг друга, взаимно обогащая жизнь каждой из них. Альтернативой в этом переполненном маленьком мирке будет непонимание, напряженность, столкновение и катастрофа”22. Будущее и мира, и Цивилизации зависит от понимания и сотрудничества между политическими, духовными и интеллектуальными лидерами главных мировых цивилизаций. В столкновении цивилизаций Европа и Америка будут держаться вместе – либо погибнут поодиночке. В более масштабном столкновении, глобальном “настоящем столкновении” между Цивилизацией и варварством, великие мировые цивилизации, обогащенные своими достижениями в религии, искусстве, литературе, философии, науке, технологии, морали и сочувствии, также должны держаться вместе, или же они погибнут поодиночке. В нарождающейся эпохе столкновения цивилизаций представляют величайшую угрозу миру во всем мире, и международный порядок, основанный на цивилизациях, является самой надежной мерой предупреждения мировой войны. [c.532]

Примечания

* В прогнозе, который может быть верным, но фактически не подтверждается теоретическим и эмпирическим анализом, Куигли делает вывод: “Западной цивилизации не существовало около 500 года Р.X.; она существовала в полном расцвете около 1500 года Р.X. и в будущем она наверняка прекратит существование в какой-то момент времени, возможно, ранее 2500 года Р.X.” Как она утверждает, новые цивилизации в Китае и Индии, сменяя те, что уничтожены Западом, затем перейдут на новые стадии экспансии и будут угрожать как западной, так и православной цивилизациям. Carroll Quigley, The Evolution of Civilizations: An Introduction to Historical Analysis. Indianapolis: Liberty Press, 1979.

** У. Шекспир. “Юлий Цезарь”. Акт 4, сцена 3. Пер. Мих. Зенкевича.

Библиография (с.576–578)

1. Arnold J. Toynbee, A Study of History (London: Oxford University Press, 12 vols., 1934–1961), VII, 7–17; Civilization on Trial: Essays (New York: Oxford University Press, 1948), 17–18; Study of History, IX, 421–422. [c.576]

2. Matthew Melko, The Nature of Civilizations (Boston: Porter Sargent, 1969), p. 155. [c.577]

3. Carroll Quigley, The Evolution of Civilizations: An Introduction to Historical Analysis (New York: Macmillan, 1961), pp. 146ff. [c.577]

4. С. Quigley, Evolution of Civilizations, pp. 138–139, 158–160. [c.577]

5. Mattei Dogan, “The Decline of Religious Beliefs in Western Europe”, International Social Science Journal, 47 (Sept. 1995), 405–419. [c.577]

6. Robert Wuthnow, “Indices of Religious Resurgence in the United States”, в Richard T. Antoun and Mary Elaine Hegland, eds., Religious Resurgence; Contemporary Cases in Islam, Christianity, and Judaism (Syracuse: Syracuse University Press, 1987), pp. 15–34; Economist, 8 (July 1995), 19–21. [c.577]

7. Arthur M. Schlesinger, Jr., The Disuniting of America: Reflections on a Multicultural Society (New York: W.W. Norton, 1992), pp. 66–67, 123. [c.577]

8. Цит. в А.М. Schlesinger, Disuniting of America, p. 118. [c.577]

9. Gunnar Myrdal, An American Dilemma (New York: Harper& Bros., 1944), I, 3. Richard Hofstadter цит. в Hans Kohn, American Nationalism: An Interpretive Essay (New York: Macmillan, 1957), p. 13. [c.577]

10. Takeshi Umehara, “Ancient Japan Shows Post-Modernism the Way”, New Perspectives Quarterly, 9 (Spring 1992), 10. [c.577]

11. James Kurth, “The Real Clash”, National Interest, 37 (Fall 1994), 3–15. [c.577]

12. Malcolm Rifkind, Speech, Pilgrim Society, London, 15 November 1994 (New York: British Information Services, 16 November 1994), p. 2. [c.577]

13. International Herald Tribune, 23 May 1995, p. 13. [c.577]

14. Richard Holbrooke, “America: A European Power”, Foreign Affairs, 74 (March/April 1995), 49. [c.577]

15. Michael Howard, America and the World (St. Louis: Washington University, the Annual Lewin Lecture, 5 April 1984), p. 6. [c.577]

16. A.M. Schlesinger, Disuniting of America, p. 127. [c.577]

17. О формулировке в 1990-х годах этой заинтересованности см. “Defense Planning Guidance for the Fiscal Years 1994–1999”, черновик, 18 February 1992; New York Times, 8 March 1992, p. 14. [c.577]

18. Z.A. Bhutto, If I Am Assassinated (New Delhi: VikasPublishing House, 1979), pp. 137–138, цит. в Louis Delvoie, “The Islamization of Pakistan's Foreign Policy”, International Journal, 51 (Winter 1995–96), 133. [c.578]

19. Michael Walzer, Thick and Thin: Moral Argument at Homeand Abroad (Notre Dame: University of Notre Dame Press, 1994), pp. 1–11. [c.578]

20. James Q. Wilson, The Moral Sense (New York: Free Press, 1993), p. 225. [c.578]

21. Government of Singapore, Shared Values (Singapore: Cmd. № 1 of 1991, 2 January 1991), pp. 2–10. [c.578]

22. Lester B. Pearson, Democracy in World Politics (Princeton: Princeton University Press, 1955), pp. 83–84. [c.578]