Дегтярев А. Основы политической теории

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава VI. Субъективированное измерение политической жизни
Субъективированное видение политики

Политика, как мы уже убедились, имеет целый ряд реальных и аналитических измерений в рамках уже рассмотренных выше оппозиций «ценности и власть», «политические пространство и время», а также «политические порядок и изменение. « Эти измерения политической жизни связаны, прежде всего, со своего рода «внешней», субстанциональной характеристикой политики в целом. При этом рассматриваются ее соотношения с другими сферами бытия общества и жизни человека, когда ставится задача изучения политической жизни сквозь призму общей органической целостности, то есть познания некого объективированного содержания предмета, где сняты «внутренние» отношения и механизмы. Но, наряду с объективированным рассмотрением феномена политической жизни, возможно изучение политики как «внутренней» структуры, когда требуется постижение субъективированного аспекта политического мира, а именно, политической активности социальных субъектов, проявляющейся в форме разработки идей, осуществления акций и деятельности институтов. В чем же состоит специфика такого подхода и такого аспекта политики, какими являются ее внутренние, субъективированные отношения?
Политика может рассматриваться не только как интегральная целостность, но и как отношение «целого» и «части». В этом случае прибегают к некоему соединению принципов холизма и активизма. Эти принципы неявно использовались в политической теории уже Аристотелем, который начинает свою «Политику» с характеристики мира политики как специфической формы общения между людьми, поскольку политическое общение предполагает взаимодействие отдельных людей (как частей общества) с государством (как общественным целым)1.

90

Сегодня весьма популярен своего рода «микроподход» к политическим отношениям, когда «первичной клеточкой» политического анализа в качестве главного политического субъекта становится индивид. Этот подход связан с теорией «рационального выбора», исходящей из представления о том, что и «избиратели, и политики— это субъекты, рационально преследующие цель максимальной выгоды или пользы»2.
Действительно, политика проявляется в реальной жизни, прежде всего, как активность субъектов или как чья-то живая деятельность направленная на достижение каких-либо целей. Активность и деятельность политического субъекта, с одной стороны, всегда разворачивается в уже сложившихся объективных условиях политической реальности, а с другой, при разработке идеологической доктрины или реформировании политических институтов — «овеществляется» в ткани политических отношений. В соответствии с принципом активизма и деятельностным подходом в специальной литературе выделяются следующие основные формы активной жизнедеятельности: 1) познавательная; 2) практически-преобразовательная; 3) коммуникативная (или деятельность общения), и наконец, 4) ценностно-ориентационная3. При анализе политической активности и деятельности как субъективированной формы политики, исходя из этого деления, можно рассмотреть следующие измерения: 1) «политическое сознание и бытие», 2) «практическо-преобразовательную активность и политические отношения»; и наконец, 3) «политические институты» и «социальное общение». Все они связаны с развитием и действием взаимооборачивающихся объективных и субъективных факторов политики, образуя такую ее модель, обозначить которую условно можно было бы как «дуалистический интеракционизм».

§ 1. ПОЛИТИЧЕСКОЕ СОЗНАНИЕ КАК СУБЪЕКТИВНАЯ РЕФЛЕКСИЯ И АКТУАЛЬНАЯ ОРИЕНТИРОВКА В ПОЛЕ ПОЛИТИКИ
Рефлексивная ориентировка в политическом поле

Первое и исходное отношение социального субъекта к политическому миру связано с его рефлексивной формой активности — познавательной и оценочной деятельностью. Любой субъект политики, будь то индивид или группа, должен прежде всего сориентироваться в социально-политической ситуации, изучить и дать ей оценку. Это можно осуществить на двух уровнях политической рефлексии, идеологическом и психологическом, выразив свое мнение в неких «отраженных формах»: либо в теоретической модели, абстрактной идее, идеологической доктрине, либо в психологической установке или чувстве.

91

Познавательная деятельность в политике связана прежде всего с продуцированием теми или иными политическими субъектами политических идей и теорий, чувств и верований, эмоций и доктрин, которые, будучи субъективной рефлексией объективной действительности мира политики, являются необходимым этапом и условием его освоения. Вопрос о соотношении реальности политической жизни и представлений о ней, действий политиков и идей политологов ставился еще в античной политической мысли, в частности, в «Государстве» Платона и «Политике» Аристотеля. Как влияет познание правителем принципов наилучшего устройства на государственную жизнь? Воплощаются ли в ней идеальные проекты, представления об оптимальных формах правления?
Аристотель и Платон считают, что достижение успеха в политике, создание наиболее эффективных форм организации политической жизни зависят, прежде всего, от разработки наилучшей идеальной модели или проекта государственного устройства, базирующегося на правильных моральных нормах и верных теоретических принципах. Аристотель в «Политике» отмечает, что государственная жизнь является реализацией людьми (и в первую очередь, правителями) тех или иных познанных принципов и проектов или же просто представлений о правильном порядке ведения государственных дел. В то же время изложение политической теории у Аристотеля построено на анализе и теоретическом обобщении реальных, то есть существовавших в политической действительности того времени в Греции, Персии и других странах видов государственного устройства. Таким образом, в своих рассуждениях о мире политики Аристотель исходит одновременно из двух «равных» начал анализа: во-первых, из идеальных принципов и образцов государственного устройства, во-вторых, из реальных политических институтов и структур, видов государств, способов государственного управления и политического участия.

«Материалистическое» и «идеалистическое» понимание политики

Каждое из этих двух начал Аристотеля обладает относительной независимостью от другого начала, поэтому каждое из них становится исходной точкой для различных теоретико-методологических подходов: «материалистического» и «идеалистического» понимания политики, наиболее репрезентативно представленных в гегельянском и марксистском учениях.
Одним из наиболее ярких примеров идеалистического подхода к объяснению соотношения политической действительности и ее рефлексии, политического сознания и бытия являются школа и традиция немецкой классической философии, и в том числе,
92

система политической философии Г. В. Ф. Гегеля. С позиции гегелевской философии политики, государство есть объективный дух и субстанциональная воля, особое проявление в политической действительности нравственной идеи, которая в «нравах имеет свое непосредственное существование, а в самосознании единичного человека, его знании и деятельности — свое опосредованное существование...»4. Идея или принцип государства непосредственно осуществляется, таким образом, в государственном сознании общества (понятие «нравы общества» в этом плане здесь во многом сходно с современным термином «политическое сознание»), а также и в индивидуальном политическом сознании каждого гражданина. «Государство есть дух, пребывающий в мире и реализующийся в нем сознательно»5, — добавляет автор «Философии права», отдавая и в гносеологическом, и в онтологическом плане приоритет «политическому духу», а не «политическому миру».
К. Маркс прибегает к противоположному подходу, полагая в соответствии со своим материалистическим пониманием политики, что идеальные принципы и представления есть лишь отражение материальных (или экономических) интересов тех или иных классов, а потому гегелевское соотношение политического сознания и бытия необходимо перевернуть «с головы на ноги». С точки зрения марксизма, политическое сознание общества и индивида в различные исторические периоды было обусловлено экономическими интересами и социальным положением господствующих классов. «Господствующие мысли суть не что иное, — пишут К. Маркс и Ф. Энгельс в «Немецкой идеологии» (1845--1846), — как идеальное выражение господствующих материальных отношений, как выраженные в виде мыслей господствующие материальные отношения; следовательно, это выражение тех отношений, которые и делают один этот класс господствующим, это, следовательно, мысли его господства»6. Результатом марксистского подхода к политике является известный вывод о том, что политические идеи и теории, чувства и представления являются порождением материальных интересов различных классов и, соответственно, политических учреждений и организаций, ими контролируемых. В конце XIX — начале XX в. и в социально-политической мысли России появились довольно любопытные идеи о взаимной обусловленности политической реальности и сознания, выразившиеся в концепции так называемого «параллелизма мысли и учреждений», существования «прямых» и «обратных» связей между действительностью бытия и рефлексией сознания7.

93

Дуализм против монизма в политической гносеологии

Выходом из дилеммы: материалистичны или идеалистичны механизмы политики — мог бы стать отказ от самого принципа монизма и замена его более плюралистическим и гибким принципом дуализма, дающим возможность осмыслить сложный механизм политической активности, в котором предполагается взаимная обусловленность и «оборачиваемость» обоих «начал»; и идеального, и материального. В связи с этим можно было бы выделить две основных формы политической активности социальных субъектов: 1) духовно-рефлексивную и 2) материально-практическую, первая из которых «исторически и логически» предшествует второй.
Рассмотрим этот момент подробней на примере политической активности партий. Как правило, образование всякой партии связано первоначально с определенной психологической идентификацией индивидов с коллективным субъектом, опирающейся на осознание общности своих интересов и некой субъективной политической идентичности по отношении к обществу в целом. Например, так сформировались в свое время первые пролетарские организации типа «Общества времен года» или «Союза справедливых». Затем требуется рефлексивная активность более высокого уровня — идейно-теоретического, связанного с разработкой идеологической доктрины или теоретической модели, которые фиксируются в соответствующей программе партии. И только уже на этой основе разворачивается полнокровная партийная работа по реализации партийных целей и задач.
Проблема соотношения материально-практического и духовно-рефлексивного измерений (начал) в механизме политической активности особенно остро обозначилась в сфере современной политической психологии в дискуссии между сторонниками поведенческого (бихевиоралистского) и когнитивного подходов. Первые, то есть «бихевиоралисты», в центре внимания видят категорию «поведение», которая, по их мнению, и соединяет политическую активность социального субъекта с внешним миром посредством его «мотивов» и «установок». В противоположность этому подходу «когнитивисты» «в центр исследования ставят политическую картину мира индивида, его политическое сознание, но выносят за скобки собственно поступок, политическое действие, которое они считают вторичным по сравнению с картиной мира индивида»8.
Дело доходит порой до признания, что вся политическая активность обусловлена (и чуть ли не детерминирована) психикой человека и психологией социальных субъектов. Авторы,

94

придерживающиеся подобной позиции, считают, что, во-первых, «структура психики человека определяет структуру деятельности субъектов политики», во-вторых, сама «структура политической деятельности является отражением психологической потребности человека в ориентации», и поэтому, в-третьих, политическая активность это лишь ориентационная сторона (или часть) деятельности человека, его так называемая «интеллектуальная экспансия» в окружающее информационное поле9. Политика становится, таким образом, некой производной индивидуальной психики и коллективной психической жизни.
В то же время нельзя не отметить тот момент, что в структуре политической активности ее духовно-рефлексивная сторона, включающая политическую психологию и идеологию, действительно выполняет роль определенной ориентационной структуры или ориентирующей фазы в актуальном поле политики, в свою очередь состоящей из ряда компонент. В их число входят познавательные, когнитивные элементы, включающие теоретические знания и идеологические убеждения, политическую информацию и верования, а также оценочно-мотивационные компоненты, связанные с ценностями и установками, мотивами и чувствами. Рефлексивная активность социального субъекта, следовательно, состоит из: 1) познавательной активности (анализа политической информации); 2) аксиологической ее стороны (оценки информации); 3) проективного аспекта (прогноза и проекта активности) и, наконец, 4) аспекта мотивационно-установочного, как бы завершающего формирование рефлексивной модели грядущей политической деятельности того или иного социального субъекта.
Подытоживая рассмотрение различных подходов к проблеме и разграничивая эти стороны политической жизни, можно отметить, что политическое бытие (или реальность) связано в большей мере с «объективированной» политической действительностью, ее реальными структурами и процессами, их функционированием и развитием, результирующими действие и материальных, и идеальных факторов, тогда как политическое сознание в основном имеет дело с рефлексивной «субъективацией» политики, то есть с субъективной рефлексией и умонастроениями тех или иных агентов политических отношении. Политическое сознание имеет при этом весьма сложную структуру, включающую в себя множество различных субъектов и типов рефлексии, а также обусловленные ими отдельные уровни и компоненты: общественное, групповое и индивидуальное сознание, политическую психологию и идеологию, чувства и эмоции, представления и идеологемы, ориентации и установки, а также все другие

95

духовные, рефлексивные образования, связанные с познанием и освоением мира реальной политики, требующие, конечно же, каждый в отдельности специального анализа10.

§2. ПРАКТИЧЕСКИ-ПРЕОБРАЗОВАТЕЛЬНАЯ АКТИВНОСТЬ СОЦИАЛЬНЫХ СУБЪЕКТОВ И ПОЛИТИЧЕСКИЕ ОТНОШЕНИЯ. КОНЦЕПЦИЯ «РАЦИОНАЛЬНОГО ВЫБОРА» ПОЛИТИЧЕСКИХ ДЕЙСТВИЙ
Практическая активность в политической жизни

Основной способ реализации тех или иных идеальных моделей и установок, политических идей и доктрин на практике всегда связан с конкретными политическими действиями вполне осязаемых субъектов. Еще со времени «Хозяйства и общества» М. Вебера (1922) и «Структуры социального действия» Т. Парсонса (1937) исследование политического действия попадает в центр внимания анализа политики. Именно понятие «политическое действие (акция, акт)» становится элементарной единицей в изучении структуры и механизма активности политических субъектов. И здесь возникает вопрос о том, а что же в самом общем плане представляют собой политическая активность и общение, политическая деятельность и поведение? В чем состоит их генетическая связь с «репродуктивными» политическими отношениями?
Для того чтобы хотя бы подойти к ответу на эти вопросы, приходится останавливаться на некоторых исходных определениях ряда ключевых понятий. Наиболее общим, родовым понятием для всего этого категориального блока выступает категория «политическая активность», обозначающая все виды и способы воздействия политического субъекта на объективный мир и других субъектов политики. Многообразие видов активности выявляет различные формы (и их комбинации) «распредмечивания» власти управляющих и влияния управляемых. Политическая активность в этом смысле есть совокупность элементарных политических действий (акций), каждое из которых, по М. Веберу, «соотносится с действием других людей и ориентируется на него»11. Политическая деятельность, поведение и общение представляют собой соответственно различные формы и способы интерпретации активности, когда внимание концентрируется на средствах воздействия субъекта на объект (деятельность) или на изменении собственной роли и позиции субъекта (поведение), или же, наконец, на межсубъектных взаимодействиях (общение). (Об этом подробнее речь пойдет в главе VII.)
Следует сразу же оговориться, что вопрос о структуре социально-политической деятельности и поведения, механизме действий и взаимодействий является едва ли не центральным вопросом современной западной политологии и социологии XX века, начиная
96

от теоретических построений М. Вебера и Т. Парсонса до новейших разработок А. Гидденса, Н. Лумана, Д. Коулмена и, конечно же, концепции «коллективного действия» М. Олсона и теории «коммуникативного действия» Ю. Хабермаса12. Такой же огромный интерес к этой проблеме и соответствующий пласт литературы по теории социальной деятельности и общения сформировался в 60-80-е гг. и в отечественной философско-социологической мысли на базе соединения исторического материализма с системно-структурным, функциональным и деятельностным подходами13. Не останавливаясь на подробном и специальном анализе сложнейшей проблемы структуры политического действия, хотелось хотя бы очень кратко затронуть лишь логику наиболее распространенных и популярных в отечественной и американской специальной литературе подходов к характеристике механизмов политической деятельности и поведения, а именно, самые общие принципы «деятельностного подхода» и концепции «рационального выбора».

Деятельностный подход к политике

В соответствии с деятельностным подходом в структуре политической деятельности выделяются следующие основные пары элементов: 1) «субъекты и объекты», 2) «цели и средства», 3) «условия и результаты», 4) «интересы и ценности», а нередко в этот ряд включаются также 5) «мотивы и установки». Если с этой точки зрения попытаться интерпретировать избирательную политику партии в период выборной кампании, то получается следующая картина: политический субъект (партия), исходя их коллективных интересов (контроль над властью), пытается воздействовать на политический объект (электорат) в предвыборной кампании с тем, чтобы посредством пропаганды и манипулирования мнением избирателей (средства) получить максимально возможное количество бюллетеней и голосов, сформировать наиболее многочисленную фракцию парламента и, в итоге, правительство (цели).
Тем самым избирательная активность партии зависит не только от конкретных условий борьбы, сформировавшихся до начала кампании. Успех и эффективный результат избирательной борьбы также связан как с оптимальными формами диалога с избирателями, так и с гибкой тактикой партии по отношению к другим субъектам партийной борьбы: партиям-союзникам и партиям-противникам. Следовательно, избирательная кампания не ограничивается лишь активными пропагандистскими действиями партий по отношению к избирателям, она включает в себя партийное противоборство и соревнование, то есть цепь политических взаимодействий, «снимающих» их взаимно направленные друг на друга акции и мероприятия.

97

Этот «деятельностный цикл» в политике условно можно было бы представить, используя следующую, довольно распространенную в марксистской литературе, общую абстрактную модель социальной деятельности. «Условия в виде опредмеченной деятельности детерминируют деятельность каждого из субъектов, а разнонаправленная деятельность каждого из субъектов снимается их взаимодействием; взаимодействие опредмечивается, модифицируя условия; новые условия полагают новый акт взаимодействия субъектов и т. д.»14. Если продолжить разбор примера с избирательной кампанией, то можно заметить, что нормальная партийная борьба в процессе выборов в соответствии с избирательными законами и принципами, наряду с партийными взаимодействиями и конкуренцией, приводит также к воспроизводству и развитию самой избирательной и партийной системы, то есть к «опредмечиванию» результатов политической борьбы в устойчивых условиях политических отношений.

Концепция «рационального выбора»

Что же касается принципиальной схемы политического действия, используемой в едва ли не самой популярной сейчас в американской политологии концепции «рационального выбора», то она постулируется следующими главными предположениями: «1) акторы преследуют соответствующие цели; 2) эти цели отражают осознанные эгоистические интересы акторов; 3) поведение основывается на сознательном выборе; 4) индивид является основным актором в обществе; 5) акторы обладают приоритетными установками, являющимися последовательными и устойчивыми; 6) в случае выбора альтернатив акторы выбирают вариант с наивысшей степенью ожидаемой выгоды; 7) акторы владеют определенной информацией как о возможных альтернативах, так и вероятных последствиях их выбора»15. С этой позиции, если опять вернуться к примеру, связанному с избирательной борьбой партий, партийное поведение на выборах основано прежде всего на «рациональных принципах», отражающих эгоистическое стремление партии обеспечить себе максимальное число голосов избирателей и тем самым получить максимальную власть.
При этом, правда, возникает ряд вопросов и возражений, связанных с подобной рационализацией и идеализацией механизма политического поведения. Во-первых, совершенно непонятными в этом плане становятся эмоциональные и иррациональные действия, не всегда ориентированные на корыстные и эгоистические интересы, проявления альтруизма и гуманизма в политике (например, иногда совершенно бескорыстное участие богачей в революциях, альтруизм иностранцев в освободительных войнах). Наконец, во-вторых, самое большое затруднение возникает при объяснении
98

феномена коллективных политических действий, когда индивидуальный актор, имеющий личные интересы, расходящиеся с групповыми интересами, все равно участвует в групповом действии16. Другими словами, почти без внимания остается природа, например, такой групповой активности, какой является институциональное общение коллектива индивидов.
В этом плане более успешную трактовку трансформации индивидуальных действий субъектов в коллективно-институциональные структуры дает деятельностный подход, вводящий понятие межсубъектной деятельности общения, результатом функционирования устойчивых форм которой является становление стабильных коллективных общностей (или институтов). Таким образом, как уже отмечалось, встречные акции политических субъектов и объектов результируются тем или иным видом взаимодействия и «опредмечиваются» в устойчивые политические отношения, в то время как рядоположенное, межсубъектное общение приводит к образованию устойчивых и структурированных общностей, иерархизированпых институтов. Например, многократное общение партий в ряде избирательных кампаний приводит к складыванию соответствующих институциональных образований, то есть партийных и избирательных систем. Общение политических субъектов приводит в результате к формированию политических институций, субстанциональной основой которых выступает опредмеченная активность индивидов в виде «сетей» их отношений, то есть различных форм взаимодействия по поводу власти.

§3. ПОЛИТИЧЕСКИЕ ИНСТИТУТЫ И СОЦИАЛЬНОЕ ОБЩЕНИЕ. КОНЦЕПЦИЯ «НОВОГО ИНСТИТУЦИОНАЛИЗМА»
Понятие политического института

В современной политологической литературе вместе с появлением концепций «рационального выбора» и «нового институционализма», по сути дела, было сформулирована новая постановка далеко не новой для социально-политической мысли проблемы соотношения субстанционального содержания политической жизни, связанного с общением по поводу власти и влияния индивидов и групп людей, с одной стороны, и, с другой —институциональных форм (но уже не в «старом», административно-юридическом понимании термина «институт»), за которыми стоят политические институты и организационные структуры. Как уже отмечалось выше, вплоть до конца XIX — начала XX в. в политической мысли (несмотря на прорыв, совершенный марксизмом) доминантой все еще выступало

99

представление о государстве, как о субстанциональном начале политической жизни, а под политическими институтами понимались лишь административные учреждения и юридические нормы. Но начиная с классических работ К. Маркса и Г. Спенсера, Э. Дюркгейма и М. Вебера, в политологии и социологии, в противовес государственно-правовому или административно-юридическому пониманию политических институтов, складывается социологический подход к институтам, выведший проблему соотношения субстанции и институции в политической сфере, содержания и формы в политических отношениях на новый теоретический уровень.
Что же такой политический институт? Термин «институт» происходит от латинского слова «institutum», что означает «установление» или «учреждение». В этом смысле этимологически почти дословную интерпретацию институтам дает М. Вебер, отмечая, что государство, как рафинированный пример института, составляет сообщество людей, поведение которых основывается на рациональных установлениях (нормах конституции, законах и т. д.). Э. Дюркгейм считает, что институты, с одной стороны, представляют собой некие идеальные образования в виде обычаев и верований, а с другой — эти обычаи и стереотипы, в свою очередь, материализуются в практической деятельности социальных организаций различных времен и народов17. Тем самым Э. Дюркгейм положил начало целой традиции, даже школе французского «социального институционализма» (в отличие от институционализма «нормативно-юридического»), который постепенно сложился во Франции в 50—70-е гг.18.
Французские политологи (М. Прело, Ж. Бюрдо, М. Дюверже) вслед за Э. Дюркгеймом выделяют два основных компонента, входящих в содержание политического института: во-первых, идеальную модель самой системы отношений и, во-вторых, это собственно организационные структуры, воспроизводящиеся в коллективной политической практике в соответствии со стереотипами и матрицами модельной структуры. М. Дюверже дает в связи с этим свое известное определение политических институтов, выступающих в качестве «модели человеческих отношений, с которых копируются конкретные отношения, приобретая, таким образом, характер стабильных, устойчивых и сплоченных»19.
Если попытаться объединить различные подходы и интегрировать основные атрибуты институциональности, то можно было бы дать следующую рабочую дефиницию понятия «институт». Политический институт — это, во-первых, состояние организованной общности, организационная форма объединения людей в особое сообщество, основывающееся на коллективной воле, целях и образах

100

жизнедеятельности; во-вторых, идеальная модель ассоциации людей, формирующейся по поводу власти и влияния, поддерживающая интеграцию человека и коллектива, управляемость общностью и опирающаяся на коллективные ценности, организационные принципы, рациональные нормы (установления), и, в-третьих, реализация и воспроизводство моделей (систем принципов и норм, правил и целей) общения в структуре совокупной практики политической активности индивидов и групп, человеческого социума в целом.
Если категория политической институции (института, институциональности) отражает формы и структуры политической жизни, ее своего рода «морфологические модели» и «организационные каркасы», то содержание политических отношений связано с понятием политической субстанции, выражающей сущность и базовые характеристики политики как сферы властного общения и взаимодействия. Властное общение и институциональные общности, то есть сама субстанция политики и политические институции, образуют диалектическое отношение взаимооборачивающихся процесса и продукта властвования, когда, в соответствии с социокультурными стереотипами общение людей по поводу власти постоянно воспроизводит его институциональные формы, то есть организованные общности, являющиеся материальной предпосылкой для все новых циклов политического общения20.
Политическая жизнь устроена таким образом, что всякая институциональная форма не может закрепиться до того момента, пока не появится ей соответствующая расстановка (или уровень согласия, солидарности) социальных сил по поводу содержания власти, то есть то или иное устойчивое и асимметрическое состояние в отношениях властвующих и подвластных. Скажем, демократические выборы и избирательные системы, так же как партии и партийные системы, вряд ли бы могли в полной мере сформироваться на государственном уровне в странах Западной Европы в период феодализма, поскольку соотношение сил между крепостными крестьянами и феодалами-землевладельцами было явно не в пользу образования демократических институтов21. В то же время Э. Дюркгейм отмечает, что именно в недрах властных отношений средневековых городов-коммун зарождаются институты буржуазной демократии, а средневековая корпорация городских ремесленников и торговцев «в конечном счете послужила основой для всей политической системы, родившейся из коммунального движения»22.
Следует по этому поводу заметить, что, несмотря на отход социологического (или социального) институционализма от нормативно-юридической традиции, политологи нередко все же относят

101

к политическим институтам только официальные государственные учреждения или те учреждения, на которые, как писал еще Т. Гоббс в «Левиафане», распространяются полномочия государственной власти, то есть легальные, разрешенные государством организации и структуры. С этой точки зрения, американские лоббистские группировки, легализованные и регистрируемые согласно закону о регулировании лоббизма в США, принятому в конце 40-х гг. XX в., являются официальным политическим институтом, в то время как в России при отсутствии соответствующего законодательства лоббизм находится в «теневой» части политического спектра, а посему лоббисты в параметры институциональности вроде бы и не вписываются, хотя при этом довольно неплохо существуют и активно влияют на принятие многих политических решений (ТЭК, ВПК, аграрный и банковский секторы и т. д.) в нашей стране. Тем не менее, российские «теневые», лоббистские (а порой и криминальные) группировки — это уже признанный де-факто политический институт, иногда даже более влиятельный, чем партийный23. Пример легализации лоббизма в США демонстрирует характер взаимоотношений политической «субстанции» и «институции», когда складываются реальные отношения власти, зоны контроля и «гравитационные и силовые поля» влияния различных социальных групп, оформляющиеся в неофициальную в правовом плане институциональную структуру, которая затем становится официальным и легальным институтом политической системы, что естественно возможно только при условии согласия и поддержки основных общественных сил.
Подобные же связи между институциональным и субстанциональным аспектами политической жизни присутствуют не только во внутренней политике на макрополитическом уровне, но и в области международной политики, то есть на мегаполитическом уровне, что ярко отразилось в процессе формирования институтов Европейского Сообщества (ЕС). Процесс социально-экономической и политической интеграции, пересечения зон межэкономических интересов национальных государств Западной Европы привел к новому балансу сил и формированию нового поля гравитации между полюсами суверенных носителей государственной власти и возникшим общеевропейским полюсом силы и влияния, то есть ЕС. Образно говоря, ЕС как новый силовой «полюс» начинает теснить старый институт, «полис», то есть государство-нацию. Перераспределение власти и влияния между ЕС и входящими в него государствами, становление надгосударственных институтов (Европарламент и т. д.), «определение их статуса, в особенности наделение их необходимыми полномочиями, установление основных

102

форм и методов деятельности, это отнюдь не произвольные решения, а реализация идей и принципов, лежащих в основе западноевропейской интеграции, формирования сообществ»24.

Идеи «нового институционализма»

Можно заметить, что институт (или институция) в политике как бы фиксирует некий сложившийся во властных отношениях и процессе политического общения реальный «статус-кво» между индивидами, группами и обществом в целом. При этом сторонники теории «рационального выбора» концентрируют свое внимание на субстанциональном микроизмерении политики, анализируя механизмы индивидуального и группового поведения, в основном причины рациональных действий и выбора альтернативных решений в силовом поле властных отношений, тогда как представители «неоинституционализма» ориентированы прежде всего на институциональные макроструктуры, пытаясь через изучение эволюции политических институтов, их регулирующих правил и норм, вскрыть глубинные механизмы политической динамики25.
«Новый институционализм» появился в американской политологии в 1970-е годы во многом как реакция на господство редукционистских подходов (бихевиорализм), сводящих политику к индивидуально-групповому поведению, контекстуалистских подходов (структурный функционализм), относящих политическую жизнь к взаимореагированию политической системы с окружающей — социальной средой (подробнее об этом в главе IX), и наконец, подходов утилитаристских (рациональный выбор), интерпретирующих институты лишь как технические рамки для выбора решений и осуществления «рациональных действий». Классики нового институционализма Д. Марч и Д. Олсен в работе «Вновь открывая институты» (1989) замечают по этому поводу: «С бихевиоралистской точки зрения, формально организованные институты должны быть изображены лишь как арены, на которых разворачивается политическое поведение, движимое более фундаментальными факторами. С нормативной же точки зрения, концепты, при помощи которых мораль инкорпорируется в жизнь таких институтов, как право и бюрократия, и которые акцентируют внимание на гражданственности и коллективности как основах политической общности, прокладывают дорогу общим идеям, связанным с индивидуальной моралью, и мирным переговорам между конфликтующими сторонами»26.
Бихевиоралисты и нормативисты, контекстуалисты и сторонники «рационального выбора» нередко забывали, что политические институты представляют собой сложнейшие организации и ансамбли отношений между отдельными людьми, качественно не сводимые

103

ни к абстрактным макросистемам, ни к микроповедению индивидов и групп, а занимающие как бы срединное положение между ними. Марч и Олсен делают отсюда важный вывод, что хотя «концепция институтов никогда не исчезала из теоретической политологии, в последние года произошло все же мощное се вытеснение неинституциональными теориями политической жизни»27. Отметим здесь, что это замечание распространяется скорее на американскую, чем на европейскую политическую теорию, где, как мы могли убедиться, интерес к политическим институтам не ослабевал. В то же время неоинституционалисты внесли существенный вклад в осмысление вопросов об организационных иерархиях, нормах и правилах, процедурах и регламентах, «скрепляющих» деятельность политических институтов.
Разрыв между изучением поведения (или деятельностью) индивидов в сфере властных отношений и общественными институтами власти и влияния, то есть макро- и микроуровнями политической жизни, образовавшийся еще в 50-е годы (между бихевиоральным и функциональным подходами), не преодолен и в политологии конца XX века. Этот пробел между индивидуальным поведением людей и институтами человеческих сообществ, по мнению американского социолога Дж. Коулмена, должен быть заполнен переходным механизмом так называемого «институционального дизайна» (institutional design), то есть особый инструмент «микро-макро перехода» позволяет продвинуться от понимания содержания индивидуального политического действия к его осуществлению в структуре совокупного макрополитического процесса28. Властное общение между людьми, взаимоотношения контроля управляющих с влиянием управляемых приводят к образованию таких организованных макрообщностей, как институты государства, где субстанция власти оформляется в сложнейшие иерархизированные системы, основывающиеся на принципах самоорганизации и саморегуляции, а также негосударственных институтов, выступающих в качестве активных агентов политических отношений.