Дегтярев А. Основы политической теории

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава III. Политическая власть как регулятивный механизм социального общения

Концепции власти занимают в политической науке место, по своему значению и глубине подобное, например, месту в физической науке теории относительности или квантовой механики. Разгадка и постижение сути властного общения составляют заветную мечту каждого политолога, так же как обретение всякого нового знания о природе власти и механизмах властвования составляет едва ли не самую главную задачу фундаментальной политологии, общей теории политики. Первые попытки разобраться в парадоксах и механизмах политической власти были предприняты еще в древний период политической истории Индии, Китая и Греции. И, вероятно, не случайно, что древнегреческое слово «архе» — «власть» или «главенство» — имело и другое значение — первоначала или первопричины.
С действием созидательных и разрушительных, а подчас, казалось бы, демонических сил столкнулась и Россия в своей политической истории. Власть в условиях тоталитарной диктатуры, неограниченная и бесконтрольная, породила террор и репрессии, которые унесли жизни миллионов россиян, и нельзя при этом забывать, что делалось все это от имени народа и по воле «народной» власти. До сих пор в острых научных и политических дискуссиях постоянно всплывает вопрос о том, кому принадлежала, да и реально принадлежит власть в нашей стране: народу или господствующему классу, номенклатуре или мафии, экономической элите или кучке честолюбцев-олигархов. Власть и властолюбие продолжают продуцировать и ретранслировать такое количество вожделений и страстей, которые трудно сравнить по своей силе даже с мощнейшими страстями корыстолюбия, разгорающимися вокруг «золотого тельца». Итак, вновь и вновь ревивализируется вопрос, что же такое власть как феномен социальной жизни, а вместе с ним и другой: были ли прежде и каковыми были наиболее интересные попытки ответа на него в истории и теории политики.

39

§ 1. КАТЕГОРИИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ВЛАСТИ И ВЛИЯНИЯ
Амбивалентность феномена власти

Таинственные загадки и парадоксы политической власти, выступающей одновременно и целесообразной силой, и злой волей, занимали умы и философов, и писателей. Крупнейшие мыслители Гомер и Шекспир, Гете и Гегель, Ницше и Достоевский, Сартр и Кафка в социально-философских или литературно-художественных произведениях, каждый по-своему, пытались приоткрыть завесу над этой, далеко не познанной и не разгаданной стороной жизни общества и человека. Почему власть играет двойственную, амбивалентную роль, бывая то необходимым и целесообразным механизмом общения людей, управления обществом, то выступая в качестве злой и дегуманизированной силы, как это было два десятилетия назад в Кампучии, где «революционный режим» от имени народной власти уничтожил едва ли не треть или четверть населения страны.
Именно эта мысль противоречивой двойственности власти проходит практически через все крупные концепции и теоретические размышления о ее природе в истории политической мысли. Уже в Древнем Китае Конфуций и Мо-Цзы обращают внимание на божественную и естественную стороны происхождения власти и на необходимость существования власти как механизма общения между людьми, регулятора отношений господства и подчинения между управляющими и управляемыми. Конфуций (551—479 гг. до н. э.) традиционалистски придерживается понимания власти как божественного — «повеления неба» — установления, дает ей при этом патриархально-патерналистскую трактовку и уподобляет иерархическую власть императора над подданными отеческой власти старшего, главы семьи или рода, над младшими его членами.
Большинство идей и концепций, трактующих политическую власть, а также самих определений категории «власть» в ранней истории политической мысли в первую очередь связаны с необходимым порядком и согласием между людьми, управлением и целесообразным регулированием человеческих отношений.
Мо-Цзы (479—400 гг. до н. э.) исходит из более рационалистической интерпретации природы власти, едва ли не первым в самом общем виде высказывая идеи об ее «естественном происхождении» и «общественном договоре», отмечая при этом, что в качестве властителя люди выбрали самого мудрого и добродетельного человека Поднебесной и сделали его «Сыном Неба» для того, чтобы создать систему управления и преодолеть социальный хаос, который наблюдался среди людей, живших подобно диким зверям. Аналогично рассуждает и Аристотель в «Политике», когда пишет, что властный механизм необходим для организации и
40

регулирования общения между людьми, поскольку «верховная власть повсюду связана с порядком государственного управления»1. Аристотель (в противоположность Конфуцию) отличает господскую и семейную власть от власти общественной или политической.
Затем уже в Новое время идея целесообразности механизма государственной власти находит более развернутое обоснование в теории «общественного договора». Один из ее создателей, английский мыслитель писал о необходимости организации общей власти путем соглашения «каждого человека с каждым другим для преодоления естественного состояния «войны всех против всех». Гармония «может быть воздвигнута только одним путем, а именно путем сосредоточения всей власти и силы в одном человеке или в собрании людей, которое большинством голосов могло свести все воли граждан в единую волю»2. Из этой же самой идеи «общественного договора» исходил и Ж, -Ж. Руссо, наделяя, однако, властью не единоличного государя-суверена, а народную ассоциацию, выражающую волю всего народа как равнодействующую частных воль людей.
Но уже в ранние периоды истории политической мысли была замечена и вторая сторона феномена власти, а именно ее отчуждающая и отчужденная природа. Тот же Аристотель (а позднее Монтескье) отмечает опасность злоупотребления властью, отчуждения ее от рядовых граждан, когда обладающие властью используют ее для своей частной пользы вместо общего блага. Рецепты преодоления властного отчуждения предлагались самые разные: от идеи «смешанной» власти (Полибий, Макиавелли) и разделения властей (Локк, Монтескье, Гегель) до полной ликвидации государственной власти вместе с государством (Годвин и Штирнер, Бакунин и Кропоткин)3. Гегель, определяя государственную власть как «всеобщую субстанциональную волю», вместе с тем, для пользы гражданского общества и оптимизации управления, считает необходимым функциональное деление власти на законодательную, отражающую общие интересы, правительственную, связывающую общее с отдельными, особенными случаями, и, наконец, княжескую, объединяющую всеобщее, особенное и специфическое начала в единую систему государственного механизма, преодолевающего в силу этого узость эгоистических интересов.

Классификация интерпретаций власти

С периода становления и развития марксизма уже можно говорить о начале современной эпохи в трактовке природы политической власти. Многочисленные концепции власти в современной специальной литературе классифицируются по ряду оснований. Прежде всего, концептуальные
41

подходы к интерпретации политической власти, с пониманием их условности и относительности, можно было бы разделить в логико-гносеологическом аспекте на два больших класса: 1) атрибутивных концепций, трактующих власть как атрибут, субстанциальное свойство субъекта, а то и просто как самодостаточный «предмет» или «вещь»; 2) реляционных доктрин, дающих объяснение власти как социального отношения или общения как на элементарном, так и на сложном коммуникативном уровне. Атрибутивно-субстанциальные концепции власти, в свою очередь, условно подразделяются на: 1) потенциально-волевые; 2) инструментально-силовые и, с известной оговоркой, 3) структурно-функциональные подходы.
Волевые концепции рассматривают власть как потенциальную способность или возможность навязывать волю какого-либо политического субъекта другим. Такой подход особенно характерен для традиции немецкой политической мысли. Гегель и Маркс, Фихте и Шопенгауэр, Ницше и Вебер прибегают к волевой способности в самых разных, порой полярных определениях власти (например, как «воли экономически господствующего класса» К. Маркса или «энергии и воли сверхчеловека» Ф. Ницше и т. д.). Классическое определение категории «власть» дает М. Вебер, который понимает ее, как «любую возможность проводить внутри данных общественных отношений собственную волю, даже вопреки сопротивлению, вне зависимости от того, на чем такая возможность основывается»4. Строго говоря, такое определение власти при желании можно интерпретировать и как «волевое отношение», но акценты у М. Вебера, так же как и у Г. Гегеля или у К. Маркса, все же смещаются на трактовку се как некоего потенциала политического субъекта, обладающего особыми субстанциальными качествами носителя власти.
Во многих волевых определениях и подходах к власти ставится вопрос о средствах ее реализации и способах ее «распредмечивания», инициируя тем самым ее инструментально-силовое понимание, связанное уже с англо-американской традицией. В «Левиафане» Т. Гоббса власть, которой обладает суверен, представляет собой не столько некий абстрактный потенциал, сколько реальное средство принуждения, форму силового воздействия. «Определение власти Т. Гоббса, в котором чувствуется влияние механики, является инструментальным. Для Гоббса власть — это скорее «власть сделать", чем «власть над людьми", она направлена к объектам желания, к результатам деятельности...»5. Такой же трактовки власти как реальной силы и средства реализации воли придерживаются и

42

сторонники бихевиоралистской «силовой модели» власти американской школы «политического реализма», которые и во внутренней (Д. Кэтлин), и в международной (Г. Моргентау) политике исповедуют взгляд на публичную власть как на силовое воздействие политического субъекта, контролирующего определенные ресурсы и (при необходимости) использующего даже прямое насилие и принуждение.
И, наконец, в современной политической теории разработаны системный и структурно-функциональный способы интерпретаций власти, которые мы можем увидеть в работах Т. Парсонса, Д. Истона, Г. Алмонда, М. Крозье и др. По Т. Парсонсу, власть представляет собой особенное интегративное свойство социальной системы, связанное с поддержанием ее целостности, координацией общих коллективных целей с интересами отдельных элементов, а также обеспечивающее функциональную взаимозависимость подсистем общества на основе консенсуса граждан и легитимизации лидерства.
Рядом с атрибутивно-субстанциальными дефинициями власти тесно соседствуют реляционные подходы к трактовке се как социальных отношений, которые порой достаточно тесно переплетаются с предыдущими определениями (как, например, в бихевиорализме). Во-первых, это бихевиоралистский подход, редуцирующий все многообразие властного общения к совокупности властных отношений между двумя индивидами-акторами и их волями. Бихевиориалисты Г. Лассуэлл и А. Каплан включают в конструкцию власти такие компоненты и признаки, как: 1) контроль над ресурсами, 2) участие в принятии решений и 3) обладание волей и влиянием. Они определяют власть как отношение двух акторов следующим образом: «А имеет власть над В в отношении ценностей К, если А участвует в принятии решений, влияющих на политику В, связанную с ценностями К»6. Таким образом, власть становится отношением двух воль и влияний, при котором одна сторона навязывает другой свое решение.
К этим взглядам примыкают и так называемые интеракционистские концепции, согласно которым властное отношение выполняет роль своего рода стабилизатора в совокупной системе общественных отношений, пронизывая ее всю «насквозь», регулируя конфликты, упорядочивая постоянно возникающие противоречия по поводу распределения и перераспределения материальных и прочих ресурсов (К. Шмитт, Р. Дарендорф, Л. Козер и др.) и обеспечивая тем самым социальное равновесие.
43

Наконец, пожалуй, к наиболее сложным и комбинированным подходам можно отнести коммуникативные (X. Арендт, Ю. Хабермас), а также постструктуралистские (М. Фуко, II. Бурдье) концепции власти, рассматривающие последнюю как многократно опосредованный и иерархизированный механизм общения между людьми, разворачивающийся в социальном поле и пространстве коммуникаций. X. Арендт отмечает в связи с этим, что власть — это многостороннее, тотальное общение, а не собственность или свойство отдельного политического субъекта, связанное с необходимостью организации согласованных общественных действий людей, основанных на преобладании публичного интереса над частным. В отличие от подобного осуществления идеального принципа властного консенсуса Ю. Хабермас считает, что власть как раз является тем самым механизмом опосредования возникающих противоречий между публичной и частной сферами жизни, обеспечивая, как и деньги, воспроизводство естественных каналов коммуникаций и взаимодействий между политическими субъектами.
Что касается новейших постструктуралистских концепций «генеалогии власти» М. Фуко и «поля власти» П. Бурдье, то их как раз объединяет не субстанционально-атрибутивное, а именно реляционное видение власти как отношения и общения. М. Фуко отмечает, что власть представляет собой не просто отношение субъектов, а своего рода модальность общения, то есть «отношение отношений», неперсонифицированное и неовеществленное, поскольку его субъекты находятся каждый момент в постоянно изменяющихся энергетических линиях напряжений и соотношениях взаимных сил, Так же, в чем-то дополняя эту мысль, П. Бурдье обосновывает собственное понятие «символической власти», которое сводится им к совокупности «капиталов» (экономических, культурных и т. д.), распределяющихся между агентами в соответствии с их позициями в «политическом поле», то есть в социальном пространстве, образуемом иерархией властных отношений.
Власть, таким образом, выступает как сложнейший механизм тотального социального общения, регулирующий отношения между управляющими и управляемыми, первые из которых получают потенциально «символическую власть» над вторыми, хотя последние также обладают «символическим капиталом», оказывая влияние и давление «снизу» на властвующих. В политической теории понятия «влияние» и «власть» и их соотношение еще в 40-е гг. XX века разрабатываются Г. Лассуэллом. Он рассматривает их как соотносительные категории, выводя и определяя эту пару понятий

44

друг через друга, поскольку в действительной жизни партии и группы давления активно влияют «снизу» на органы государственной власти с тем, чтобы установить над ними контроль, в то же время и руководители государства используют властные полномочия для того, чтобы регулировать в свою пользу ход партийной борьбы и контролировать процесс давления различных социальных групп. Такие достаточно сложные взаимоотношения между властвованием управляющих и давлением управляемых сложились в ходе длительного социального общения между ними, породившего регулятивные механизмы публичной власти.

§ 2. ГЕНЕЗИС И ПРИРОДА ПУБЛИЧНОЙ ВЛАСТИ
Политогенез как становление властной асимметрии

Для понимания как природы властного общения вообще, так и специфики современных отношений между людьми по поводу государственной власти, необходимо коснуться вопроса о се происхождении и публичном характере. Нередко упускается из виду, что политическая власть в се современной форме, как власть государственно-публичная, имеет не такую уж длительную историю (всего около 5 тысячелетий) по сравнению с догосударственными (так называемыми «потестарными», от позднелатинского «potestas» — власть) структурами управления и самоорганизации, существовавшими, начиная с появления в эпоху позднего (или верхнего) палеолита около 40 тысяч лет назад кроманьонского человека (Homo Sapiens)7. Кроме всего прочего, в пользу того, что видовое понятие государственной власти по объему значительно уже, чем родовая категория «власть», свидетельствуют и новейшие процессы появления на рубеже третьего тысячелетия органов «надгосударственной» власти в лице законодательных (Европарламент) и исполнительных (Комиссия Европейского Сообщества) институтов, властные полномочия которых распространяются на территорию почти полутора десятка европейских стран. Итак, можно сделать предварительный вывод о том, что в широком смысле категория «власть» включает в себя и догосударственную (потестарную), и государственную (публичную), а возможно даже и «надгосударственную» (пост-государственную) формы властной организации людей.
Генезис власти как механизма, регулирующего социальное общение, интересен для анализа природы и феноменологии властных отношений. Ведь политической этнографии известны примеры, когда общественные структуры, хотя и довольно примитивные, управлялись на началах относительно симметричного равенства,
45

избегая при этом резкой асимметрии и отчуждения, присущих современным отношениям власти. Встречаются и такие случаи, когда общины и вовсе обходились без власти старейшины, существуя как бы на основе полного самоуправления (и в этом, смысле самовластия), а также саморегулирования коллективной жизни при помощи традиций и обычаев, правил и норм.
Движение общества к современной публичной власти начинается с постепенного нарушения этой природной симметрии и равенства, причем эта тенденция просматривается уже в самых примитивных обществах, в рамках сегментированных и автономных семейных и родовых общин. Еще в условиях политогенеза, то есть процесса перехода общества к новому типу управления, к государственной организации и институтам публичной власти, мы сталкиваемся с так называемой потестарной властью и такими догосударственными формами ее организации, как «линейный» и «конический» кланы «линидж» (lineage) и «рэмедж» (ramagе), «протогосударство-вождество», «чифдом» (chiefdom). В результате их изучения наглядно прослеживается постепенное расслоение общества на властвующих и подвластных, усиление неравенства и асимметрии в отношении между ними, приведшее, в итоге, к господству и подчинению, и, наконец, перераспределение управленческих функций и формирование обычаев и регламентов, фиксирующих и закрепляющих властные отношения8.
Первоначально отношения власти и влияния локализуются в рамках кровно-родственных связей, основываясь на половозрастном разделении труда. Значительная часть управленческих функций осуществляется еще самим семейно-родовым коллективом, представляющим еще во многом и субъект, и объект управления. Затем начинается постепенное обособление властно-управленческих функций внутри изначально эгалитарного сообщества в пользу определенной группы лидеров. Особенно ярко это проявляется в отношениях внутри так называемого «конического» клана «рэмедж» (от англ. ramage — ветвь), в котором властный статус и сила влияния отдельного индивида при еще однолинейном варианте родства определяются как функция родственной близости и генеалогического старшинства по отношению к предку-основателю и линии его прямых потомков, являющейся старшей по властному рангу. В то же время лидеры-руководители клана в целом еще не стоят «над» рядовыми общинниками, являясь скорее исполнителями общественных обязанностей, то есть «слугами общества», а не его «господами».

46

Симметричность отношений между руководителями, вождями и рядовыми общинниками особенно наглядна в такой форме формирующихся властных отношений как потестарная структура «военной демократии». В этой племенной форме, изученной еще Л. Морганом и описанной в работе «Древнее общество» на примере лиги ирокезов, власть и влияние находятся в достаточно сбалансированном состоянии, когда еще отсутствуют присущие государственным формам общения асимметричное неравенство и отчужденное противостояние управляющих и управляемых. Процесс принятия решений в совете лиги по процедуре и традиции должен учитывать волю как «властвующих» (совета старейшин и военного вождя), так и «подвластных» (народного собрания общинников), влияние которых в ряде важных вопросов было примерно равным по своему значению.
Но уже в первых ранних государствах асимметрия в отношениях между властью управляющих и влиянием управляемых начинает резко усиливаться. Это ярко видно на примере государственной истории Древнего Египта, когда вчерашний вождь племени постепенно становится князем-номархом, а затем и фараоном, «живым богом», отношения которого с рядовым крестьянином образно можно выразить как отношения «между небом и землей». В результате процесса политогенеза формируется государственная власть, как асимметричное и амбивалентное отношение между управляющими и управляемыми, сразу поставившее государство и его подданных в разные «весовые категории» с точки зрения их силы. Политическое общение близких по крови, еще относительно равных по потестарному статусу и влиянию людей, сменяется отчужденными отношениями господства и подчинения, опирающимися на административный аппарат принуждения и насилия.

Три основных пути политогенеза

В современных разработках по потестарной этнографии и политической антропологии обосновывается положение о существовании всего лишь трех основных форм становления этой властной асимметрии и отчуждения, другими словами, определяются три главных пути политогенеза в развитии человеческой цивилизации. Во-первых, это военный путь, когда институционализация публичной власти происходит за счет возвышения и обособления института «военного вождя», а также его вооруженной дружины и административного аппарата, состоящих из его родни и приближенных (Древний Шумер). Во-вторых, существует аристократический путь, когда носителями публичной власти постепенно становятся представители родо-племенной аристократии

47

(«великие» воины, старейшины, охотники, жрецы и т. д.), которые концентрируют в своих руках военное, религиозное и административно-хозяйственное руководство. И наконец, третий, плутократический, путь был связан с накоплением отдельными общинниками материальных богатств (ресурсов), формированием вокруг патронов многочисленных клиентел (группировок сторонников), постепенной трансформацией авторитета и престижа богатого и сильного лидера (феномен «бигмена») в силу административной власти. Все эти три дороги приводят к одному и тому же пункту — формированию обособленного и отчужденного от общины административного аппарата управления, а также асимметричной и амбивалентной структуры отношений публичной власти.

§3. СТРУКТУРА И ЛЕГИТИМНОСТЬ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ВЛАСТИ. МНОГОМЕРНАЯ МОДЕЛЬ ВЛАСТНОГО ОБЩЕНИЯ
Многомерная структура власти

Анализ феноменологии и генезиса политической власти позволяет сделать вывод, что наиболее обоснованным выявляется подход, согласно которому власть в социуме представляет собой скорее регулятор общественных отношений («отношение отношений», по М. Фуко), механизм тотального социального общения, своего рода «синергетический способ» человеческой самоорганизации и принцип коллективного саморегулирования, чем «вещь» или «свойство», кому-либо принадлежащие, как это трактуется в некоторых волевых и силовых концепциях.
На заре политической теории Аристотель не раз замечал, что политика — это упорядоченное общение людей, становящихся «политическими» в силу гармонизации отношений между социальным «целым» и его «частями», где обязательно присутствует регулирующее начало или властный механизм. Он писал об этом тотальном механизме общения в «Политике» следующее: «И во всем, что, будучи составлено из нескольких частей, непрерывно связанных одна с другой или разъединенных, составляет единое целое, сказывается властвующее начало и начало подчиненное. Это общий закон природы и, как таковому, ему подчинены одушевленные существа»9. Но в отличие от относительной простоты отношений «господской власти» (господина и раба, мужа и жены, отца и детей), Аристотель власть публичную (общественную) считает наиболее совершенной и имеющей самую сложную структуру,
Вероятно, в политической теории нет более сложного и запутанного вопроса, чем вопрос о структуре властных отношений. В
48

каждой политической концепции существует свой понятийный и терминологический аппарат, порой трудно совместимый с лексикой другого политического языка, поскольку под одинаковым названием «власть» кроются десятки различных смысловых оттенков, отражающих самые разные аспекты и компоненты этого сложнейшего социального механизма. Известный французский социолог и политолог Р. Арон специально разбирает семантический аспект интерпретации структуры власти в разных языках (английском, немецком и французском) в статье «Macht, Power, Puissance: проза или поэзия демократии» (1964) и приходит к выводу, что власть — это асимметричное, меж- и надличностное отношение, понимание структуры которого зависит от выбора измерения в пространстве анализа его социальной иерархии.
Можно выделить, тем не менее, самые общие компоненты структуры общения в рамках государственно-публичной власти: 1) агенты; 2) ценности; 3) способы (инструментально-институционные) и 4) ресурсы. Взаимодействие между ними и дает всю палитру отношений, выражаемых в русском языке понятиями «господство» и «подчинение», «воля» и «сила», «контроль» и «распределение», «руководство» и «лидерство», «управление» и «давление», «властвование» и «влияние», «авторитет» и «насилие» и т. д. Эта совокупность основных отношений и связей между компонентами властного общения отражена на схеме 3. Одним из исходных вопросов, которые здесь возникают, выступает следующий: кто и в какой роли становится участником властного общения и основным агентом властных отношений? Кто и при каких условиях является властвующим, а кто собственно подвластным? Для ответа на этот вопрос необходимо построить многомерную теоретико-логическую модель властного общения, в которой было бы отражено центральное, сложное и иерархизированное отношение «власть-влияние» между совокупными его агентами, управляющими и управляемыми, и соответственно три его основных измерения или проекции рассмотрения структуры власти и влияния, связанные с категориальными оппозициями «господство — подчинение», «управление — давление» и «контроль — влияние».
Как уже было отмечено выше, современные отношения агентов государственно-публичной власти, то есть взаимодействия между имеющими властные полномочия управляющими и обладающими лишь влиянием управляемыми, сложились еще в недрах потестарных структур, постепенно «раздваивающихся» на семейно-родовые

49

коллективы, когда появляются люди, профессионально властвующие во имя общих интересов и от имени всей общности. Именно с этого момента становления политики как профессии и области деятельности профессионального управленческого аппарата (М. Вебер) и начинает свой отсчет существование публичной власти.
Г. Лассуэлл одним из первых определяет власть, с одной стороны, как участие в решениях, а с другой — как контроль над ресурсами, имеющими для участников властного отношения ценность10. Таким образом, по Г. Лассуэллу, власть является видом или частным случаем осуществления влияния, при котором могут быть использованы публичные санкции (например, административно-государственного аппарата). Отношения агентов власти и влияния задают как бы два основных «энергетических полюса» в «гравитационном поле» властного общения, да и сам «феномен политического отношения возникает в результате взаимодействия отношений влияния и властных отношений»11.
Центральным «звеном» в структуре властной регуляции межличностных отношений выступает специально и обстоятельно проанализированное М. Вебером отношение господства и подчинения, воспроизводящее и поддерживающее легитимный порядок в обществе (см. схему 3).
Схема 3.
Абстрактно-логическая модель публичной власти как механизма социального общения («политологический ромб»)

50

« A ( s )»

Агент в роли коллективного властвующего (управляющего) «субъекта» (государство).

« A ( o )»

Агент в роли совокупного подвластного (управляемого) «объекта» (гражданское общество).

« K ( S ,0)»

Ценности и традиции доминирующей культуры.

« R (0)»

Ресурсы общества.

« I ( S )»

Институциональные формы поддержания порядка и инструментальные способы взаимодействия агентов.

A(s) > I(s)

Принятие управленческого решения (выражение и аккумуляция «всеобщей публичной воли»)

I(s) > A(o)

Осуществление управленческого воздействия (применения «силовых» методов и инструментов государственного руководства).

A(o) > I(s)

Гражданское давление (использование средств и форм политического участия).

I(s) > A(s)

Гражданское волеизъявление и представительство интересов в выработке и корректировке публичных решений.

A(s) > R(o)

Организованный контроль «сверху» (способность регулирования).

R(o) > A(o) A(o) > R(o)

Централизованное распределение, социальное влияние (способность мобилизации) и борьба за перераспределение.

R(o) > A(s)

Социальная поддержка и контроль над властью « снизу ».

A(s) >A(o)

Легитимное господство (порядок установлений и отдача приказов).

A(o) > A(s)

Легитимное подчинение (признание и выполнение приказов).

A(o) >K(s,o) > A(s)

Нормы и правила игры.

I(s) > K(s,o) > R(o)

Критерии оценки.

М. Вебер использует категорию «господство» (Herrschaft) как более узкое по содержанию понятие по сравнению с категорией «власть» (Macht), обращая внимание на анализ роли социокультурных ценностей, стереотипов и традиций в формировании различных типов отношений господства и подчинения. По мнению Вебера, господство предполагает социальное отношение, при котором приказ, отданный одними людьми, встретит повиновение, то есть признание и исполнение у других людей в соответствии с определенным
51

легитимным порядком, основанном на традиции, вере или целерациональных мотивах, то есть на доминирующих в данной культуре ценностях. В соответствии с этими ценностями культуры им выделяются три «идеальных типа» господства: 1) традиционный (на основе традиции и обычая); 2) легальный (основывающийся на целерациональных мотивах и, в частности, принципах права), и 3)харизматический (основан на вере)12. В реальной политической жизни отдельных стран эти «идеальные типы» переплетаются при определенном преобладании какого-либо типа господства. К примеру, на территории бывшего СССР можно найти случаи использования преимущественно легального (Эстония), харизматического (Азербайджан) или традиционного (Узбекистан) способов политического господства.
Таким образом, отношения «господства и подчинения» агентов власти составляют центральное звено властного механизма общения между людьми, при котором его участники признают сложившийся порядок легитимным, то есть социально значимым и необходимым способом и стереотипом взаимодействия. «Легитимность— это представление (символ веры), и поэтому оно присутствует в сознании граждан. Оно проистекает из убеждения, что власть предержащие в стране наделены правом принимать решения, которые ее граждане должны выполнять»3. Иногда наступает кризис легитимности, как, к примеру, это произошло в СССР после утраты власти КПСС в 1991 году, что нашло свое отражение в так называемом «параде суверенитетов», Беловежском соглашении, неисполнении указов Президента СССР и пр. «Легитимность» отличается от «легальности» тем, что «легальность» характеризуется только формальным соответствием социального порядка юридическим законам страны, тогда как в первом случае речь идет также о соответствии обычаям.
Вторая «плоскость» властного механизма общения связана с оппозицией «контроль — влияние», имеющей дело со способами распределения ресурсов общества. Что представляют собой эти «ресурсы»?
К основным ресурсам общества, регулирование и распределение которых и выступает реальным объектом властного общения, можно отнести те материальные предметы и духовные блага, которые способны, во-первых, удовлетворять потребности и интересы людей, представляя собой определенную ценность в социальных отношениях, и, во-вторых, повышать потенциал влияния и силу воздействия агентов власти. По мнению ряда американских бихевиориалистов, власть и есть, прежде всего, контроль над распределением ресурсов общества, а политика соответственно — сфера

52

обмена ресурсами или регулирования ресурсообмена, Ресурсы общества подразделяются на следующие основные виды: 1) материально-экономические и 2) духовно-информационные, каждый из которых дает возможность, с одной стороны, повысить у политических агентов потенциальный статус и ранг, а с другой — увеличить их мобилизующую силу и давление.
Ресурсы общества ограничены и распределены неравномерно, что приводит к постоянной борьбе индивидов и групп за перераспределение данных ресурсов, а также ко взаимному давлению в этой сфере государства и общества, «соперничеству» власти управляющих и влияния управляемых. Управляющие обладают организованным контролем над общегосударственными ресурсами и административным аппаратом, а управляемые располагают лишь своими частными ресурсами и потенциалом мобилизации граждан со стороны партий и движений, которые наряду с регулируемым распределением «сверху» постоянно ведут борьбу за то или иное перераспределение общественных ресурсов и усиление социального контроля за ними «снизу». Итак, этот аспект публичной власти связан с отношениями людей по поводу регулирования (контроля и распределения) коллективных ресурсов общества.
Третий аспект (или «плоскость») анализа властного общения затрагивает отношения «управление--давление», связанные с самим механизмом «властвования», государственного управления, а также с механизмом «обратной связи», то есть поддержкой и давлением «снизу» гражданского общества, представляющими собой пару взаимонаправленных векторов. В этой плоскости весьма наглядно видна трансформация потенциала власти и влияния в актуальном поле как управленческих решений и воздействий, так и в виде силового и морального давления управляемых.
Взаимодействие интересов и воли управляемых и управляющих в процессе властвования, то есть практического осуществления властных полномочий, захватывает уже не столько отношения людей с ресурсами (как это было в предыдущей проекции), сколько собственно отношения между людьми, складывающиеся посредством институциональных форм и инструментальных способов силового давления. Процесс властвования (управления) может быть рассмотрен в последовательности двух его фаз: во-первых, «волевой» стадии, на которой властвующий агент сообразно своим интересам и воле формулирует «сверху» политическое решение, корректируемое в зависимости от уровня социального представительства, политического участия, а также степени волеизъявления подвластных. Вторая же, «силовая», фаза связана как с самими инструментальными средствами реализации управленческих

53

решений «сверху», так и с институциональными способами давления «снизу» различных групп гражданского общества, поддерживающих или сопротивляющихся принятию и осуществлению того или иного государственного решения.

Агенты власти

При анализе процесса властвования возникает проблема соотношения абстрактно-собирательного представления о совокупном «агенте» власти («субъекте»— государстве или «объекте» — народе) со вполне реальными ее «носителями», опосредующими достаточно иерархизированные управленческие отношения. Вопрос о том, кто правит и управляет в обществе, решается по-разному: Т. Гоббс пишет о единоличном государе-суверене, тогда как Ж. -Ж. Руссо субъектом власти считает сам народ, поскольку народный суверенитет неотчуждаем.
Дискуссия на тему «Кто-же правит в США?», развернувшаяся в 50 — 70-е гг, XX века, инициировала осмысление этой проблемы современной политической теорией. Открыл дискуссию американский политолог Р. Милле своей книгой «Властвующая элита» (1956), где он вслед за Г. Моска и В, Парето доказывал на основе анализа 513 биографий ведущих американских политиков за период 1789—1953 гг., что Америкой правит узкая страта меньшинства, своего рода симбиоз и уния экономического и политического истеблишмента, который он называет «правящей элитой». Ему возразил Р. Даль в книге «Кто правит?» (1961), который в результате эмпирического исследования распределения властных функций и полномочий в среднем американском городе Нью-Хэйвен пришел к выводу об отсутствии монолитного носителя и единого центра, поскольку, вследствие дисперсии властных полномочий и плюрализма управления, ни один лидер и ни одна элитная группировка не имела полного контроля над всеми властными рычагами. Затем л дискуссию включились П. Бакрач и М. Баратц с «двухмерной» (работа «Два лица власти» (1962)) и С. Лукс (книга «Власть: радикальный подход» (1974)) с «трехмерной» концепциями власти, в которых критикуется «одномерно-плюралистический» подход Р. Даля, поскольку в нем не учитываются такие существенные измерения, как властное самосознание (субъективное восприятие власти), а также интересы агентов власти (объективная ее сторона).
Дискуссия среди американских политологов привела к постановке проблемы соотношения формального субъекта власти и реального носителя властных полномочий и их функций, которые, как еще раз выяснилось, вовсе не совпадают. В ходе дискуссии и Р. Милле, и Р. Даль исходили из предположения, принадлежавшего еще Г. Лассуэллу, что субъект власти или властвующий— это особый агент, контролирующий некоторые важные

54

ресурсы общества. Было показано, однако, что механизм властвования гораздо сложнее и включает в себя давление общественного мнения и рефлексию подвластного объекта (П. Бакрач и М. Баратц), где отражается степень и форма осознания обществом соответствия управленческого контроля его потребностям, от имени которых выступает носитель власти или управляющий. Обнаружилось также и явное расхождение интересов (С. Лукс) тех, «кто управляет» (то сеть «носителей» власти), от интересов тех, «кем управляют» («объекта» властвования), и, соответственно, «от имени кого они управляют» («субъекта» власти)14.
Действительно, механизм власти имеет сложную, иерархизированную структуру, где формальным первичным субъектом и источником власти выступает народ, передающий властные полномочия своему официально опосредованному агенту — государству, которое, в свою очередь, их распределяет среди «носителей» по «горизонтали» (законодательная, исполнительная и судебная отрасли власти) и по «вертикали» (центральные, региональные и местные органы власти) с тем, чтобы управлять общественными делами («объект» власти) от имени общества и через государство («субъект» власти). Именно в таком формально-юридическом плане трактуется система власти в статье 3 новой Конституции Российской Федерации: «1. Носителем суверенитета и единственным источником власти в Российской Федерации является ее многонациональный народ. 2. Народ осуществляет свою власть непосредственно, а также через органы государственной власти и органы местного самоуправления»15. Эти декларации делают честь составителям Конституции. Однако в действительности реальным носителем власти нередко выступает бюрократия, ее разные уровни и страты, чиновники и функционеры аппарата управления могущественной системы исполнительной власти, а также различные группировки правящей элиты, между которыми распределяются «сферы» властных полномочий и «зоны» контроля над ресурсами.
В то же время механизм властного общения, как видно, включает в себя и давление «снизу» различных групп и слоев гражданского общества, имеющих свои «зоны влияния и интересов», которые через каналы «обратной связи», систему представительства и другие формы демократического волеизъявления оказывают воздействие на состояние властных отношений в той или иной стране. Следовательно, одностороннее сведение потенциала власти либо к ее формальным и официальным субъектам («суверену государства», по Т. Гоббсу, или «ассоциации народа», по Ж. -Ж. Руссо), либо к се якобы истинным и реальным носителям («господствующим классам», но К. Марксу, или «правящей элите», по В. Парето) не даст полной картины. Властвование управляющих и давление управляемых дает бесконечное число точек пересечения
55

векторов направленности их интересов и воль, а также потенциальных размеров их ресурсов и актуализированных сил, образующих своего рода гравитационное поле властного общения, «поле напряжений, на котором разворачивается политическая практика» (В. Н. Амелин). Кроме того, необходимо включить в это «поле» действия властного механизма общения три рассмотренные выше проекции («плоскости») власти и влияния, получившие в современной политологии названия: 1) символической власти (отношения «господства и подчинения» в соответствии с ценностями общества, поддерживающие легитимный порядок), 2) структурной власти (отношения «контроля и влияния», связанные с регулированием ресурсов и распределением властных полномочий, функций и зон влияния между элементами политической системы), а также 3) власти инструментальной (отношения «управления и давления», определяющие средства и способы взаимного действия встречных процессов руководства людьми и давления гражданского общества). И в этом состоит вся сложность понимания власти как регулятора коллективной жизни общества в процессе его кооперации и достижения совместных целей, то есть рассмотрения государственно-публичной власти в качестве современного механизма регулирования и способа социального общения людей, функционирование которого образует особую сферу общественной жизнедеятельности, именуемую политикой.