Бутенко А., Миронов А. Сравнительная политология в терминах и понятиях

ОГЛАВЛЕНИЕ

ГЛАСНОСТЬ И СВОБОДА СЛОВА (ПЕЧАТИ) – одно из основных прав человека, состоящее в юридическом праве и реальной возможности каждого человека публично высказывать свое мнение по актуальным вопросам общественной жизни; предпосылка развития инакомыслия и разномыслия, открытой борьбы мнений, важнейший элемент плюралистической демократии. Гласность – российское выражение и истолкование свободы слова, голоса (гласа), появившееся как либеральное пожелание и в известной мере осуществленное после отмены крепостного права и судебноадминистративных реформ 1860-х гг.

Революции XVII – XIX столетий, провозгласившие своим знаменем “свободу, равенство и братство”, сделали свободу слова (гласность) одним из важнейших прав человека, которое с тех пор рассматривается как ключевая общечеловеческая ценность, требующая толерантности, взаимной терпимости, согласия с инакомыслием. В свое время французский мыслитель Вольтер, бывший не революционером-демократом, а просветителем, ставил свободу слова на одно из первых мест. Он говорил: “Ваше мнение мне враждебно, но я отдам жизнь за Ваше право его высказать”.

Возникает вопрос: почему свобода слова (печати), гласность занимают ключевое место среди демократических прав человека? Дело в том, что, лишь имея собст

54

ГЛАСНОСТЬ И СВОБОДА СЛОВА

венное мнение и юридическое право сделать это мнение достоянием гласности, каждый обретает возможность выразить суть своих интересов, сформулировать свою позицию и, используя другие права и свободы, добиваться реализации этих интересов. Без этого права нельзя явить миру свое мнение, свою мысль, а следовательно, невозможно сформулировать суть своих интересов, создать необходимые условия для борьбы за них.

История свидетельствует, что все недемократические режимы (олигархии, деспотии, тирании, а в XX в. тоталитаризм) имели в качестве своего обязательного условия сокрытие правды от народа, дезинформацию, цензуру, отсутствие гласности. Поскольку именно свобода слова (печати), гласность давали знание правды и возможность открыто выражать свои интересы, что являлось необходимой предпосылкой для организации борьбы против недемократической власти, власть имущие c т pe мились нанести упреждающий удар по демократическим силам именно здесь – лишая граждан свободы слова (печати), вводя цензуру, ликвидируя гласность. Чем более мощной становилась пирамида власти, разрастаясь и заполняясь управляющими чиновниками, бюрократами, тем больше скрытность, таинственность распространялись на саму систему управления, власти, все больше отчуждавшейся от народа, от граждан.

Приспосабливая к своим корыстным интересам исполняемые общественные функции, чиновники, бюрократы все больше выступали как откровенные противники информированности и гласности, как враги самостоятельных, “собственных” мнений.

В начале 40-х гг. прошлого столетия молодой Маркс, излагая на свой революционно-демократический лад взгляды Гегеля, писал, что государственная бюрократия прекрасно понимает, что все знания так или иначе упираются в информацию, вырастают из нее, что отсутствие информации исключает возможность любых, как правильных, так и неправильных суждений о положении дел. Поэтому власть имущие стараются сделать себя монопольными владельцами социально значимой информации, стремятся максимально сузить гласность в обществе. Ведь только благодаря этому, положение

55

ГЛАСНОСТЬ И СВОБОДА СЛОВА

власть имущих приобретает особую привлекательность и дополнительный вес и, что не менее важно, уменьшает возможность конкурирующих решений, а вместе с тем и критики, сводит к минимуму возможность обоснованной негативной оценки деятельности властей. Иерархическая дозировка информации, скрытность внутренних взаимодействий и таинственность, окружающая принятие важных решений,— характерные черты, присущие недемократической власти и её бюрократии. “Всеобщий дух бюрократии, – отмечал К.Маркс, – есть тайна, таинство. Соблюдение этого таинства обеспечивается в её собственной среде её иерархической организацией, а по отношению к внешнему миру – её замкнутым корпоративным характером. Открытый дух государства, а также и государственное мышление представляется поэтому бюрократии предательством по отношению к её тайне” (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. т.1 .с.272).

При недемократических режимах цензура, отсутствие свободы слова (свободы печати), ограничение гласности – необходимые условия политической стабильности. Пропагандируется и внедряется мысль, будто государственное управление доступно только избранным, элите. Власть имущие и обслуживающая их бюрократия поддерживают и насаждают такие представления, ибо они возвеличивают всех управляющих как единственных людей, способных здраво оценить общее положение в обществе, взаимоотношение целого и e го частей. И если кто-либо утверждает, что какое-нибудь бедствие превращается из “бедствия частных лиц в государственное бедствие, устранение которого является обязанностью государства перед самим собой”, то, как отмечал Маркс, само такое “утверждение управляемых кажется непристойным поступком по отношению к правителям. Правители-де могут лучше всех оценить, в какой мере та или иная опасность угрожает государственному благу, и за ними следует заранее признать более глубокое понимание взаимоотношений целого и его частей, чем то, какое присуще самим частям. К этому следует еще прибавить, что отдельное лицо, и даже многие отдельные лица, не могут выдавать свой голос за голос народа; напротив, то освещение вопроса, которое они дают, всегда сохраняет характер

56

ГЛАСНОСТЬ И СВОБОДА СЛОВА

частной жалобы” (там же, с. 205-206).

Как показывает опыт перестройки и последующих перемен в бывшем Советском Союзе, а также практика посттоталитарного развития бывших стран “реального социализма”, свобода слова (печати), гласность – важнейшее орудие разрушения тоталитаризма: именно с ее помощью были глубоко, “до основания” подорваны существовавшие здесь недемократические порядки и устои, тоталитарные стереотипы мышления.

Однако, надо иметь в виду, что возможно и весьма уродливое, одностороннее использование гласности, свободы слова (печати), когда “ради красного словца не жалеют и отца”, т.е. когда во имя личных амбиций журналистов и комментаторов, ставящих личное благо выше блага страны, гражданам подсовывают “сенсационные разоблачения”, сознательно очерняя историю народа. Так, инициатор перестройки, еще не имея ее продуманной концепции, не решив проблемы экономического выживания страны, открыл все шлюзы гласности и “выпустил джина из бутылки”, что с неизбежностью привело к тому, что разрушение устоев псевдокоммунистического тоталитаризма повлекло за собой подрыв цивилизационных основ общественной жизни, началась вседозволенность, расцвели по p нография, п o шлость, бездуховность, безнравственность и беспринципность. Но особенно печально, что сама гласность стала превращаться в нечто уродливое: вс e подогреваемый раскол общества на “наших” и “ваших” обусловил то, что и средства массовой информации резко разделились по тому же принципу, а это привело к новым формам саморедактирования, “охоты на ведьм”, печатания в части средств массовой информации одних позиций и взглядов, а в другой – других, противоположных. Отсюда, восстановление “новой цензуры”, новые ограничения свободы слова, гласности.

Как и всякая свобода, свобода печати * управляется следующим парадоксальным принципом: организовать ее – значит ограничить, дать ей полную свободу – значит ее убить.

* Данная статья была опубликована в книге "50/50. Опыт словаря нового мышления". С. 500-506. Автор – Бернар Эдельман. Франция.

57

ГЛАСНОСТЬ И СВОБОДА СЛОВА

Если первая часть формулы отвечает здравому смыслу, который далеко не всегда адекватен смыслу юридическому, то вторая вызывает смутные сомнения. И тем не менее! Представим на минутку, что печать может не просто “говорить все”, но “говорить все безнаказанно”! Представим, что она пользуется непомерной привилегией клеветать на людей, чернить их, лгать, пользуясь полным иммунитетом. И сразу же будет виден весь ужас ситуации: рождение новой тирании.

Поэтому – и тут выступает еще один парадокс – все школьники Франции, все влюбленные и любители писать на стенах знакомятся со свободой печати в форме запрещения, воспроизводимого крупными буквами на стенах школ и других общественных зданий: “Надписи запрещены. Закон от 29 июля 1881г.!” В общем и целом французы удовлетворены этим почтенным законом, который за столетие с небольшим со дня его принятия был лишь кое-где подправлен последующими законами, не исказившими его сути. Я имею в виду, в частности, закон о недопустимости расовой ненависти, принятый 1 июля 1972 г ., и декрет от 18 марта 1988 г ., запрещающий публичное ношение униформы, знаков и эмблем организаций или лиц, признанных виновными в преступлениях против человечности. Не будем удивляться тому, что этот декрет включен в рамки закона о печати, поскольку под этой формулой следует понимать все формы выражения, в какие может облекаться мысль ... включая и всякого рода униформы. В чем же секрет этой устойчивости, да еще во времена, когда законы изменяются по воле политического большинства; в чем тайна долголетия закона, в чем причина всеобщего согласия, которое вдвойне поразительно, если учесть, что возникло оно среди народа, отличающегося своей склонностью к фрондированию, и сформировалось на той самой почве, где эта фронда проявляется?

Это зависит не только от величественных принципов, которыми отмечен закон от 29 июля 1881 г . – “Книгопечатание и книготорговля свободны” (статья 1), “Любая газета или другое периодическое издание могут быть опубликованы без предварительного разрешения и внесения залога...” (статья 5), – поскольку мы знаем, что самые лучшие

58

ГЛАСНОСТЬ И СВОБОДА СЛОВА

принципы могут быть подорваны существующей практикой или посредством исключений.

Это объясняется, на мой взгляд, сочетанием умного, взвешенного закона с его гибким применением. Правовое государство является отражением не только “состояния умов”, но и “состояния текстов законов”. Я хотел бы проиллюстрировать эти положения в двух аспектах: путем краткого изложения “состояния текстов законов” и судебной практики, типичной для “состояния умов” судей.

Что касается состояния текстов законов, я ограничился бы кратким рассмотрением вопроса о диффамации, который является, по-видимому, наиболее запутанным и часто фигурирует на судебных процессах. Однако, нетрудно представить, что именно здесь чаще всего встречаются свобода журналиста и лица, ставшего объектом клеветы, истина и ложь.

Перед нами, например, газета, которая утверждает в одной из статей, что господин X ., именитое лицо одного крупного города, – взяточник или, что господин У., известный писатель, – не является настоящим автором своих книг, поскольку он нанимает “негров” для их написания.

Очевидно, мы встречаемся здесь со случаем “диффамации”, то есть с упоминанием о факте, наносящем “ущерб чести и достоинству” тех, кому он вменяется в вину. И вновь мы имеем дело с правонарушением, если на лицо все другие, установленные законом условия, включая, например, и публичный характер его совершения.

Легко заметить, что на этой стадии вопрос об истине даже и не ставится. Закон ограничивается здесь констатацией того, что утверждение, наносящее ущерб чести и достоинству человека, является “диффамацией”, которая наказуема как таковая. Из этого можно сделать вывод, что свобода печати мертва, поскольку для судебного преследования кого-либо достаточно установить факт нанесения ущерба чети лица или органа (судебное ведомство, армия, полиция).

Тем не менее – и именно здесь вступает в дело “истина” – журналист имеет право доказать, что написанное им является “правдой”. “Истинность очерняющих факторов – говорится в статье 35 закона 1881 г . – всегда может быть дока

59

ГЛАСНОСТЬ И СВОБОДА СЛОВА

занной...” И если журналист представляет такие доказательства, с него снимаются всякие обвинения.

Эту любопытную конструкцию необходимо дополнить двумя пояснениями. С одной стороны – и этот пункт наиболее труднодоступен для неофитов – истина может быть очерняющей. Утверждение, что господин У. является дутой знаменитостью, может быть и правильно, но оно, конечно же, очерняюще, и пусть даже будет доказано, что это правда, оно тем не менее останется диффамацией.

С другой стороны – и этот пункт также удивляет неофитов – существует “право на диффамацию” в той мере, в какой существует возможность представить доказательства, что скрываемые факты подтверждаются печатью истины. Здесь явный парадокс: диффамация остается всегда правонарушением, которое может быть прощено. “Право на диффамацию”, то есть право высказывать обидную истину, является свободой, связанной определенными условиями.

Бывает и так, что журналист, исходя из лучших побуждений и движимый бескорыстным желанием рассказать своим согражданам о мерзостях, совершенных другими согражданами, не может доказать истинность своих утверждений. Либо это запрещает сам закон – когда упоминаемые факты касаются личной жизни пострадавшего, когда они совершены более десяти лет назад, являются нарушением, подпавшим под амнистию или утратившим силу за давностью лет, – либо просто-напросто потому, что он искренне заблуждается.

Однако в рамках этих гипотез журналист всегда имеет возможность доказать, в частности, свою искренность, то есть что он не имел намерений нанесли вред, что преследовал законную цель, что были приняты все необходимые предосторожности и что при выступлении была проявлена должная осмотрительность.

Истина и искренность – таковы линии самозащиты журналиста. “Свобода диффамации” является, таким образом, парадоксальным результатом свободы печати в той мере, в какой её использование вписывается в рамки ответственности. Короче говоря, журналист несет ответственность за свободу, какую он дает себе, критикуя своих сограждан

60

ГЛАСНОСТЬ И СВОБОДА СЛОВА

Таково состояние текстов законов. А как обстоят дела с состоянием умов?

Во время телевизионной передачи на тему “Почему вы пишете политические книги?” один автор представил две свои работы: “Финансы Французской коммунистической партии” и “Коммунистическая Франция”. В ходе передачи оппонент автора произнес несколько явно порочащих фраз: “Я не веду дискуссий с полицией. ..Я считаю вас полицейским, и я повторяю это....Он сумасшедший, настоящий сумасшедший, я уже сказал вам, что вы пригласили чокнутого”.. Я не хочу отвечать агенту министерства внутренних дел... ”.

Апелляционный суд, применив судебную практику Фуайе, счел, что использованные выражения не выходят за пределы, приемлемые для политической полемики, и что оппонент был искренен. Кассационный суд отменил это постановление, подчеркнув, что “упомянутая полемика относилась к политической партии” и что “такая группировка, где если она пользуется прерогативами, признанными за нею статьей 4 Конституции от 4 октября 1958 г ., не владеет даже частью государственной власти и не может в связи с этим рассматриваться в качестве основного государственного института”.

Что же вытекает из этого решения? Поучительны здесь несколько моментов. Прежде всего, мы видим как, исходя из сравнительно простого правила, вырабатывается очень хитрая казуистика, развивающая на этой основе самые неожиданные определения.

Кроме того, мы видим, что положения, установленные законом, имеют тот вес, какой им придает судья. Можно, правда, бесконечно рассуждать, и это довольно часто случается, о “приемлемых границах” политической полемики, о понятии “осторожность” при полной искренности. Однако, эта неизбежная доля субъективности отсылает нас к “добродетели” судьи, без которой демократия была бы пустым звуком. Другими словами, демократия также является, в конечном счете, “состоянием умов”.

И, наконец, в сфере общей теории права можно выделись отдельные области внутри самой свободы печати или установить направления, которые сами для себя устанавливали бы относительно автономный

61

ГОСУДАРСТВО

статус: жанр полемики политической, литературной, исторической или жанр избирательной полемики...

Все это свидетельствует, в конечном счете, о том, что свобода печати не является и не может быть застывшей и жесткой структурой. Она осуществляется в ходе “юридической игры”, что является, на мой взгляд, признаком того, что она демократична...

ГОСУДАРСТВО – исторически сложившаяся, сознательно организованная общественная сила, отделенная от самого общества и управляющая им с помощью принуждения, насилия. Главная причина возникновения государства – осознанная обществом необходимость общего управления, объективно обусловленное стремление поддержать силой (насилием) соблюдение тех или других жизненно важных условий существования и совершенствования общественной жизни. Главный признак государства – наличие особых организованных групп людей, располагающих средствами принуждения и применяющих их от лица общества и в его интересах по отношению к другим членам общества, его гражданам.Вопреки утверждениям марксистов, связывающих возникновение государства с появлением классов и считающих само государство продуктом далеко зашедших классовых антагонизмов, подобной неразрывной связи нет: исторически государство зарождается и формируется задолго до возникновения классов, причем как следствие не классовых, а общественных потребностей, как результат спроса всего общества на сознательное и силовое решение насущных проблем, как ответ на необходимость сознательно, в том числе и с помощью средств принуждения, осуществлять определенные общественные функции, без реализации которых оказывался невозможным общественный прогресс. Теоретики классового происхождения государства выводят возникновение государства из классовой структуры общества и e го антагонизмов. Но это противоречит существу так называемого азиатского способа производства, многочисленным фактам истории (например, возникновению государств Африки), ибо в действительности потребности сознательного управления общественными делами с использованием принуж

62

ГОСУДАРСТВО

дения имеют гораздо более широкие основания, а применение принуждения было необходимо не в связи с противоречиями более позднего вида материального производства – производства средств жизни и средств труда и с возникновением частной собственности и эксплуатации, а гораздо раньше, в связи с проблемами более древнего вида материального производства – воспроизводства самого человека.

На разных исторических этапах в качестве условий, ради насильственного соблюдения которых и существует государство, выступают разные обстоятельства: одними из первых были принудительное запрещение инцеста (кровосмешения) и межплеменной обмен женщинами во имя воспроизводства рода, доклассовыми были и обстоятельства, связанные с созданием и поддержанием ирригационных сооружений как условий земледелия и сохранения среды обитания, позже выступает защита частной собственности и недопущение того, чтобы возникшие классы уничтожили общество в бесплодной борьбе, а затем уже и вся совокупность причин по поддержанию цивилизованного порядка, права и т.д.

Как известно, Ф.Энгельс, написавший работу “Происхождение семьи, частной c обственности и государства” (1884), опирался в ней на достижения соответствующих наук XIX в. и, в первую очередь, на работу Льюиса Моргана “Древнее общество” (1877). С тех пор этнография и история древнего мира достигли новых рубежей. Усилиями таких исследователей, как Марсель Мосс (1872-1950), Клод Леви-Стросс (род. 1908) и других, было показано, что запрещение инцеста явилось важнейшим рубежом в c труктурализации общества и возникновении государства.

Теперь, вопреки марксистской схеме, очевидно следующее. Во-первых, запрет инцеста был осознанным выбором длительного исторического развития, показавшего, что кровосмешение ведет к вырождению рода, ставит племя на грань гибели, что отказ от права на женщину своей группы может устранить эту гибельную опасность. Во-вторых, чтобы осознание вреда кровосмешения превратилось в его практическое исключение, нужны были,— и в этом тоже не приходится сомневаться, – весьма суровые меры общественного воздействия, а, скорее, крайне жестокого,

63

ГОСУДАРСТВО

если не свирепого, пресечения неизбежно случавшихся в начале отступлений от этого запрета-табу, еще недавно не существовавшего.

В-третьих, когда речь идет о становлении государства, отличительный признак которого – наличие особых групп людей, применяющих насилие по отношению к другим членам общества, можно не сомневаться в том, что именно те родовые органы, которые выполняли крайне важную общую функцию – поддерживали запрещение инцеста как посредством насильственного пресечения его нарушений внутри рода, так и путем развития связей с иноплеменниками в целях взаимообмена женщинами – были задолго до появления классов и независимо от наличия или отсутствия частной собственности древнейшими элементами нарождавшейся новой государственной структуры, знаменовали собой рождение государства.

Государство, возникшее в древности, “в старине глубокой”, прошло свой, ни с чем не сравнимый исторический путь. Круто менялись, а порой лишь видоизменялись причины, лежавшие в его фундаменте. Отмирали одни государственные функции, возникали другие. То, что на одних этапах поддерживалось насилием, на других превращалось в моральную норму и привычку. В орбиту государства попадали новые сферы, а внутри него одни силы приходили на смену другим. Ничего удивительного, что в антагонистическом обществе государство, продолжая выполнять общезначимые функции по поддержанию порядка, как правило, является организацией экономически самого могущественного класса, получающего в лице государства новое – политическое – орудие своего господства. Но особенно важно то, что именно с возникновением государства возникнет сама политика, политические отношения.

За многие столетия и тысячелетия существования, качественных преобразований и совершенствования государства сменились не только тысячи поколений, пришли и ушли годы, целые общественно-экономические формации со своими ведущими общественно-политическими силами, классамипротагонистами и со своими весьма не одинаковыми жизненными проблемами. Цари и короли, диктаторы и демократы, цезари и консулы, мудрецы и проходимцы, каждый по-своему, в зави

64

ГОСУДАРСТВО

симости от существовавшей политической системы и утверждавшегося политического режима, но всегда настойчиво и неизменно стремились захватить, удержать и укрепить государственную власть как важнейший, решающий рычаг своего господства.

Однако, государство в своей истории не только было добычей борющихся протагонистов, стремившихся к тому, чтобы, захватив государственную власть, приспособить государственную политику к своим нуждам. Не раз случалось и так, что само государство, созданное обществом ради осуществления своих общественных интересов – в лице государственных служащих и прислужников – становилось над обществом, подчиняло и закабаляло его.

Есть ли предел у этого противоборства, вечно ли будут противостоять друг другу общество и государство? Если обществу хватит умения самому управлять своими делами, не прибегая к помощи особых групп людей, то может наступить период безгосударственного самоуправленческого развития общества.Что есть “ государство ”?* Ведь государство нельзя социологически определить, исходя из содержания его деятельности. Почти нет таких задач, выполнение которых политический союз не брал бы в свои руки то здесь, то там, с другой стороны, нет такой задачи, о которой можно было бы сказать, что она во всякое время полностью, то есть исключительно, присуща тем союзам, которые называют “политическими”, то есть в наши дни – государствам и союзам, которые исторически предшествовали современному государству. Напротив, дать социологическое определение современного государства можно, в конечном счете, только исходя из специфики применяемого им, как и всяким политическим союзом, средства – физического насилия. “Всякое государство основано на насилии”,— говорил в свое время Троцкий в Брест-Литовске. И это действительно так. Только если бы существовали социальные образования, ко

* Данная статья представляет собой извлечение из работы Макса Вебера “Политика как призвание и профессия” (см.: Вебер М . Избранные произведения. М., 1990, с. 644706).

65

ГОСУДАРСТВО

торым было бы неизвестно насилие как средство, тогда отпало бы понятие “государство”, тогда наступило бы то, что в особом смысле слова можно было бы назвать “анархией”.

Конечно, насилие отнюдь не является нормальным или единственным средством государства – об этом нет и речи – но оно, пожалуй, специфическое для него средство. Именно в наше время отношение государства к насилию особенно интимно ( innerlich ). В прошлом различным союзам – начиная от рода – физическое насилие было известно как совершенно нормальное средство. В противоположность этому сегодня мы должны сказать: государство есть то человеческое сообщество, которое внутри определенной области – “область” включается в признак! – претендует (с успехом) на монополию легитимного физического насилия. Ибо для нашей эпохи характерно, что право на физическое насилие приписывается всем другим союзам или отдельным лицам лишь настолько, насколько государство со своей стороны допускает это насилие: единственным источником “права” на насилие считается государство. Государство, равно как и политические союзы, исторически ему предшествующие, есть отношение господства людей над людьми, опирающееся на легитимное (то есть считающееся легитимным) насилие как средство. Таким образом, чтобы оно существовало, люди, находящиеся под господством, должны подчиняться авторитету, на который претендуют те, кто теперь господствует. Когда и почему они так поступают? Ka кие внутренние основания для оправдания господства и какие внешние средства служат ему опорой?

В принципе имеется три вида внутренних оправданий, то есть оснований легитимности (начнем с них). Вопервых, это авторитет “вечно вчерашнего”: авторитет нравов , освященных исконной значимостью и привычной ориентацией на их соблюдение, – “традиционное” господство, как его осуществляли патриарх и патримониальный князь старого типа. Далее, авторитет внеобыденного личного дара ( Gnadengabe ) (харизма), полная личная преданность и личное доверие, вызываемое наличием качеств вождя у какого-то человека: откровений, героизма и других –

66

ГОСУДАРСТВО

харизматическое господство, как его осуществляют пророк, или – в области политического – избранный князь-военачальник, или плебисцитарный властитель, выдающийся демагог и политический партийный вождь. Наконец, господство в силу “легальности”, в силу веры в обязательность легального установления ( Satzung ) и деловой “компетентности”, обоснованной рационально созданными правилами, то есть ориентации на подчинение при выполнении установленных правил – господство в том виде, в каком его осуществляют современный “государственный служащий” и все те носители власти, которые похожи на него в этом отношении.

Понятно, что в действительности подчинение обусловливают чрезвычайно грубые мотивы страха и надежды – страх перед местью магических сил или властителя, надежды на потустороннее или посюстороннее вознаграждение – и, вместе с тем, самые разнообразные интересы. К этому мы сейчас вернемся. Но если попытаться выяснить, на чем основана “легитимность” такой покорности, тогда, конечно, столкнешься с указанными тремя ее “чистыми” типами. А эти представления о легитимности и их внутреннее обоснование имеют большое значение для структуры господства. Правда, чистые типы редко встречаются в действительности. Но сегодня мы не можем позволить себе детальный анализ крайне запутанных изменений, переходов и комбинаций этих чистых типов: это относится к проблемам “общего уче-ния о государстве”. <...>

Любое государство, как предприятие ( Herrschaftsbetrieb ), требующее п oc т o янного управления, нуждается, с одной стороны, в установке человеческого поведения на подчинение господам, притязающим быть носителями легитимного насилия, а, с другой стороны,— посредством этого подчинения – в распоряжении теми вещами, которые в случае необходимости привлекаются для применения физического насилия: личный штаб управления и вещественные ( sachtiche ) средства управления.

Штаб управления, представляющий во внешнем проявлении предприятие политического господства, как и всякое другое предприятие, прикован к властелину, конечно, не одним лишь представлением о легитимности, о котором только что шла

67

ГОСУДАРСТВО

речь. Его подчинение вызвано двумя средствами: материальным вознаграждением и социальным почетом ( Ehre ). Лены вассалов, доходные должности наследственных чиновников, жалованье современных государственных служащих, рыцарская честь ( Ritterehre ), сословные привилегии, престиж чиновников ( Веат t е nehre ) образуют вознаграждение, а страх потерять их – последнюю решающую основу солидарности штаба управления с властелином. Это относится и к господству харизматического вождя: военные почести ( Krigsehre ) и добыча военной дружины, “ spoils ”, эксплуатация тех, кто находится под господством, благодаря монополии на должности, политически обусловленная прибыль и удовлетворенное тщеславие для свиты демагога. <...>

Теперь все государственные устройства можно разделить в соответствии с тем принципом, который лежит в их основе: либо этот штаб – чиновников или кого бы то ни было, на чье послушание должен иметь возможность рассчитывать обладатель власти,— является самостоятельным собственником средств управления, будь то деньги, строения, военная техника, автопарки, лошади или что бы там ни было; либо штаб управления “отделен” от средств управления в таком же смысле, в каком служащие и пролетариат внутри современного капиталистического предприятия “отделены” от вещественных средств производства. То есть либо обладатель власти управляет самостоятельно и за свой счет организует управление через личных слуг или штатных чиновников, или любимцев и доверенных, которые не суть собственники (полномочные владетели) вещественных средств предприятия, но направляются сюда господином, либо же имеет место прямо противоположное. Это различие проходит через все управленческие организации прошлого. <...>

Но от оценок этого вопроса мы сегодня воздержимся. Для нашего рассмотрения я фиксирую момент чисто понятийный: современное государство есть организованный по типу учреждения союз господства, который внутри определенной сферы добился успеха в монополизации л e гитимного физического насилия как средства господства, и с этой целью объединил вещест

68

ГРАЖДАНСКОЕ ОБЩЕСТВО

венные средства предприятия в руках своих руководителей, а всех сословных функционеров с их полномочиями, которые раньше распоряжались этим по собственному произволу, экспроприировал, и сам занял вместо них самые высшие позиции.

ГРАЖДАНСКОЕ ОБЩЕСТВО – собирательное понятие, охватывающее всю внегосударственную сферу бытия граждан и их объединений, т. е. всю сферу личной и семейной (частной) жизни каждого человека, не подверженную регламентации и контролю власть имущих, государства.

И само гражданское общество, и представления о нем исторически изменялись, развивались. Весьма широко это понятие использовалось и углублялось в трудах Макиавелли, Гоббса, Локка, Монтескье, Руссо, Токвиля, Гегеля и Маркса.

Становление и поступательное развитие гражданского общества отчетливо обнаруживает себя уже в условиях заката феодализма, когда при сохранении абсолютных монархий происходит крушение всей системы личных зависимостей от власть имущих сеньоров и сюзеренов, происходит процесс превращения всех жителей в равноправных граждан, подчиняющихся единым законам, охраняемых государством.

Еще на рубеже XV — XVI вв. Макиавелли отмечает наличие сферы жизнедеятельности человека, отличной от его подданнических политических функций. Иначе говоря, разграничивает сферы гражданского общества и государства. В своих “Рассуждениях” Макиавелли пишет о самом наихудшем гнете, который налагается государством, о стремлении государства обессилить и подорвать всякую деятельность общества, чтобы возвыситься самому. В то время как политическая деятельность и политическая власть – синонимы безнравственности, гражданское общество выступает как сфера общественной жизни, глубоко аполитичная и несущая нравственное содержание (это – труд, удовлетворение первичных потребностей, любовь, семья, любимое занятие).

Писавший чуть позже английский философ Гоббс уже широко использовал понятие “гражданское общество”, противопоставляя его своему государству – Левиафану: “... вне государ

69

ГРАЖДАНСКОЕ ОБЩЕСТВО

ства владычество страстей, война, страх, бедность, мерзость, одиночество, варварство, дикость, невежество; в государстве – владычество разума, мир, безопасность, богатство, благопристойность, общество, изысканность, знание и благосклонность”.

Вместе с ростом производительных сил Нового времени и подрывом позиций деспотического государства усиливаются и позиции приверженцев гражданского общества. В противоположность Гоббсу, противопоставлявшему государству гражданское общество как нечто недостойное, другой английский философ Локк откровенно провозглашает примат гражданского общества перед государством. Он исходит из того, что основой гражданского общества является собственность – частная собственность, которая для него священна и неприкосновенна. Политическая власть не самовольный Левиафан, нет, она должна и имеет право издавать законы для регулирования и сохранения собственности. Глазной целью объединения людей в государство является сохранение их собственности. Другими словами, собственность как важнейший элемент гражданского общества является условием появления государства, а не наоборот. Нет частной собственности, не нужна и власть.

Естественно, что своего расцвета гражданское общество, основанное на частной собственности, достигает после победы нидерландской, английской, a м e риканской и французской революций в качестве гражданского буржуазного общества. Ведь именно здесь оно выступает как основанная на частной собственности, свободном индивиде и его неотчуждаемых правах совокупность внегосударственных индивидуальных и групповых (частных) интересов и частных сфер жизни, противостоящих государственным сферам и независимых от них. Марксизм ошибочно отождествил гражданское общество с буржуазным обществом и отрицал его при социализме.

Однако, жизнь доказала как полную несостоятельность такого отождествления, там и опасность его: вместе с ростом производительных сил человека и превращением разума в главный источник общественного богатства, а науки в непосредственную производительную силу на рубеже XIX — XX вв. принципиально

70

ГРАЖДАНСКОЕ ОБЩЕСТВО

изменилось взаимодействие объективных законов и сознательных действий людей. Принципиально новая – решающая – роль сознательных действий людей вывела на передний план управление и управляющих, средства массовой информации, способы воздействия на сознание. При определенных обстоятельствах они оказались в состоянии повернуть вспять динамику взаимодействия гражданского общества и государства. Наступила качественно новая полоса эволюции: в результате сознательных – прямых и опосредствованных, воздействий правителей началось все более настойчивое и все усиливающееся вторжение власть имущих и их государственных средств (с помощью различных диктаторских, автократических и тоталитарных режимов) в ранее независимые от государства сферы гражданского общества, в самые сокровенные сферы человеческого бытия с целью их постепенного подчинения власть имущим.

В такой обстановке гражданское общество оказалось грубо стиснутым новыми воздействиями. Все более сужается охватываемая им сфера личной и семейной (частной) жизни. Это требует переосмыслить соотношения стихийного и сознательного, объективных законов и сознательной деятельности людей, гражданского общества и государства.

Начиная с 70-х годов нашего столетия ни один термин не пользовался большей популярностью, чем “ гражданское общество ”*. Перекочевывая из научных публикаций к газетным страницам, он и теперь остается предметом нескончаемых дискуссий. Со времени его первого употребления в XVI в. в комментариях к “Политике” Аристотеля, этот термин постоянно присутствует во французском языке. Некоторые прибегают к нему для осуждения разрыва между “гражданским обществом” и “политическим обществом” (т.е. миром профессионалов и политики), другие противопоставляют в более широком смысле “гражданское общество” государству (в соответствии с берущей начало от Маркса традицией), а теоретики правового государства, следуя гегелевской

* Данная статья первоначально опубликована в кн. “50/50. Опыт словаря нового мышления” С. 448453. Автор статьи – Доминик Кола Франция).

71

ГРАЖДАНСКОЕ ОБЩЕСТВО

традиции, видят в государстве условие для создания “гражданского общества”. Таким образом, “гражданское общество” – это дающий повод кривотолкам штамп, который, однако, не мешает развитию мысли и политической аргументации вплоть до концентрации надежд на политические и личные свободы. Оппозиционеры в странах Востока стремятся анализировать специфические черты их общества и вторят Клоду Лефору, определившему тоталитаризм как поглощение “гражданского общества” государством. Этот термин может, правда, ввести людей в заблуждение, когда он звучит из уст кардинала парижского монсеньора Люстиже, который утверждает, что “христианство остается одной из основных движущих сил нашего гражданского общества...”

Этот термин получил во Франции особенно широкое распространение в период президентских и парламентских выборов 1988 г . в связи с попытками политического сдвига к “центру”. Тогда президент Миттеран позаимствовал его у Мишеля Рокара, часто представляемого поборником “гражданского общества” и автономии социального, человеком, стремящимся к некоторому отступлению государства, что вызывает негодование тех, кто опасается подрыва главенствующей роли государства и политических партий в Республике.

Однако его широкое использование не может заслонить от нас тот факт, что его смысловая многовариантность есть концентрированное наследие всех крупных фигур западной политической традиции: понятие “гражданское общество” столь же древнее, что и политическая наука, и со времени его первого употребления Аристотелем оно вобрало в себя различные отличающие его от других понятий ценности.

Хотя в наши дни противопоставление “политическое общество” – “гражданское общество” звучит из уст комментаторов и политических деятелей весьма тривиально, тем не менее речь идет о синонимичных в этимологическом плане терминах. “Гражданское общество” есть наивысшая форма общности, оно включает в качестве составных частей “ассоциации” (семья, корпорация), которые не могут сравниться с ним по своему значению, поскольку общность представляет собой сообщество, основанное на

72

ГРАЖДАНСКОЕ ОБЩЕСТВО

принципе справедливости: в нем человек может найти для себя наивысшее благо. Разве по своей природе он не есть политическое, гражданское или общественное существо? Если же “гражданское общество” – это государство, то тогда становится понятно, почему до XIX в. его синонимами были Нация (у Боссюэ) или Государство (у Руссо).

Сформулированное Блаженным Августином противопоставление двух видов человеческой общности – “града божьего” и “града земного” – имеет определяющее значение, т.к. оно построено на осмыслении средневековой мысли и протестантской реформы. Это принципиальное противопоставление не закладывает тем не менее основу для пространственного различия между Небом и Землей, это разделение онтологическое и мистическое. В “граде земном”, возникшем в результате первородного греха, бредут “граждане” “града божьего”, на которых снизошла селективная милость Бога любви. Итак, Вавилон противопоставляется Иерусалиму. “Гражданское общество” – это “град дьявола”, проституированный Вавилон, который исчезнет с апокалипсическим пришествием божьего Иерусалима.

Блаженный Августин не призывал к восстанию против политической власти, он проповедовал подчинение, в том числе гонителю, Нерону. Это приятие порядка, даже несправедливого, в “граде земном” во имя божественной благодати будет впоследствии активно теоретизироваться протестантскими реформаторами, которые обоснуют, таким образом, существование светского государства, где человек на законном основании добивается реализации своих насущных интересов и где политическая власть законна. Вот почему Лютер столкнулся с общественными и духовными движениями, радикализировавшими его разоблачения современного католического Вавилона, а именно, папского Рима. На тех же, кто стремился привязать “град божий” к “гражданскому обществу” (иконоборцы в o главе с Карлштадтом, анабаптисты во главе с Томасом Мюнцером), навешивали ярлык “фанатиков”. Отчаявшиеся добиться установления справедливости в “гражданском o бществе” на Земле, движимые надеждой на установление “ц apc тва божьего”, они хотели даже по

73

ГРАЖДАНСКОЕ ОБЩЕСТВО

средством насилия в ходе крестьянской войны добиться установления земного “царства божьего”, что предполагало уничтожение частной собственности.

Однако в результате религиозных гражданских войн это понятие приобретает новое значение в противовес “естественному состоянию”. И хотя переход от одного к другому равносилен разрыву и основывается на договоре (Гоббс) или происходит в модусе протяженности (Спиноза), сила людей от этого возрастает, и они видят, что гарантия их жизни и безопасности в суверене, который прекращает состояние “войны всех против всех”. Но если Гоббс видит отрицательное в природе, где человек человеку волк, а позитивное в “гражданском обществе”, где люди в обмен на свою абсолютную свободу получают безопасность, то Руссо рассматривает переход от “естественного состояния” к государству и от дикого состояния к цивилизованному как падение.

В то же время в XVII ! в. “гражданское общество” рассматривалось как один из этапов развития человечества от варварства к цивилизованному состоянию посредством труда; истоки современного “гражданского общества” следует искать в политической экономии. Ta к, Гегель, впервые отметивший различие и тесную взаимосвязь между государством и “гражданским обществом”, рассматривал последнее как место, где человек своим трудом извлекает для себя пользу, но такую возможность ему открывает государство.

Совершенно иной подход мы видим у Маркса: то, от чего Гегель отказывается на уровне отдельных людей (война за интересы), Маркс усматривает в “корпорациях”. Короче говоря, он считает неэффективным гегелевское государственноюридическое решение противоречий “гражданского общества”. Но он далек от того, чтобы отвергать само понятие, и широко использует его, стремится объяснить его исключительно средствами политэкономии, возводя его в то же время во всеобщий принцип исторического развития. По Марксу, речь идет о процессе, в котором поначалу еще мало отличавшееся “гражданское общество” и государство постепенно расслаиваются. В период наивысшего расцвета частной собственности и крупной промышленности, иными словами, в период

74

ГРАЖДАНСКОЕ ОБЩЕСТВО

триумфа капитализма, наблюдается полный разрыв между политикой и экономикой, государством и “гражданским обществом”: государство полностью подчинено интересам имущих классов и используется ими в качестве орудия классовой борьбы против пролетариата. Однако во Франции при Наполеоне III сформировалось чудовищное государство: бонапартизм, стремясь к укреплению своих позиций, расширил бюрократическую касту, которая высасывала все соки из “гражданского общества”. Из этого следует, что Парижская коммуна, явившаяся первой попыткой установления диктатуры пролетариата, была восстанием “гражданского общества” против паразитирующего государства. Таким образом, анархизм Маркса, его теория государства основаны на более высокой оценке “гражданского общества”, и именно от его имени утверждается диктатура пролетариата.

Маркс часто воспевает буржуазию как преимущественно цивилизаторский класс. Двусмысленность понятия “гражданское общество” на немецком языке состоит в том, что его можно переводить и как “буржуазное общество”, усиливая эту черту. “Гражданское общество” является составной частью истории, в которой “буржуазное общество” – последний цивилизаторский момент, ибо “гражданское общество” складывается полностью лишь с созданием современного буржуазного общества. Не удивительно, что в отсутствие сильно развитой буржуазии в россии л енин, не употреблявший само понятие “гражданское общество”, видел в революционной партии и революции средство осуществления исторических цивилизаторских задач, которые из-за “азиатчины” и деспотизма не могли реализовать ни буржуазия, ни “гражданское общество”. В отсутствие твердого по характеру и дифференцированного от самодержавного государства “гражданского общества”, олицетворяющая собой государство партия будет выполнять роль демиурга, устраняющего варварство варварскими методами Если борьбу за власть называть маневренной, затем с “самодетермидоризацией” нэп – осадной войной, которая могла бы привести к развитию “гражданского общества” (а также нэпмановской необуржуазии), позволительно считать, что стратегия Ленина стала в неко-

75

ДЕМОКРАТИЯ

тором роде антимоделью для Грамши. Популярность работ Грамши в 70-х годах отчасти объясняет моду на “гражданское общество” – ключевое понятие в его лексиконе...