Брайль П., Дацевич Э. Мычание одержимых

“Антология русской поэзии от Михайлы Ломоносова до Шиша Брянского”

Выпуск 7

Мычание одержимых

Необходимое предуведомление: напоминаем, что в текстах песен и стихотворений концептуально важные строфы целиком выделяются курсивом, а наиболее бредовые строки – жирным шрифтом.

* * *

Вся эта гадость, которую мы выносим в отдельный раздел, тоже пелась русским народом. Ведь не откуда-нибудь, а из недр этого же народа вышли те, кто стал рядовыми в армии Сатаны, крушившей Россию. Одержимые, превратившиеся в пушечное мясо для рыжего мурина Ленина и черного беса Троцкого. Мы копаемся в этом дерьме, потому что в нем (и уже вполне идиотично) проявились характерные черты будущей “Поэзии Совецкой” – самодовольная глупость и отсутствие самоиронии. Воистину уверуешь в пресловутый миф о трех культурах, существовавших в Российской империи и пользовавшихся одним и тем же русским языком.

Одной была высокая и окончательно уничтоженная культура русской элиты, лучшее, что было выработано Великой Россией. Другой – готовая к рождению уродливая и бездарная, псевдоазаиатская культура будущей “Руси Коммунистической”. И в их тени -- стойкая и вечная, неразрушимая ничем культура Вечного Москаля (он же, по преимуществу, "советский человек"). Насмешника, охальника и юмориста, пообещавшего, как с удивлением отмечал Г.П. Федотов, не прекратить петь даже на Страшном Суде.

Но о москальских предпочтениях мы поговорили достаточно. Сейчас же всмотримся в обезьянью морду того, окончательно вылезло на свет в веке Двадцатом, но корчить свои гримасы начало уже в темных закоулках Девятнадцатого. Нам, детям Советской эпохи, навязывали эти песенки на радио и пионерских собраниях и наверное поэтому мы никогда в них толком не вслушивались. А стоило бы. Потому что ничего смешнее не удалось состряпать ни одному поэту-иронисту постсоветских времен. Пригов с Кибировым могут отдыхать.

Архетипический мир, откуда эти песни вылезли на поверхность и влезли в сознание их авторов, лучше всего может быть представлен картинкой, взятой из мифологии уринотерпавета Даниила Андреева – старый, ожиревший и покрытый плесенью уицраор России тихо дремлет в какой-то канаве потустороннего мира. А вокруг собрались мерзкие и склизкие твари, отбросы даже в этом мире отбросов, и подло скулят, мешают гиганту спать. Может они надеются, что они у него нервное расстройство случится. Иногда твари уицраора будят, и тот пытается их давить. И, глядишь, действительно пару-тройку давит (ссылает ублюдка Чернышевского в Нарым, или Ленина в Шушенское). Остальные прячутся в лужи с говном и на время затыкаются. Уицраор вскоре засыпает, и твари опять берутся за свое нытье и вытье.

Сочинители таких песен целиком и полностью оказывались одержимыми воем этих подземных тварей. Вопли грязного потустороннего мира, эманации самых помойных ям русского (а еще чаще – не русского) подсознания выливались на бумагу. Все эти якобы стихотворные упражнения – не более чем переводы с бесовского на русский. Нечто подобное мог бы, наверное, сочинить “безумец в земле Гадаринской”.

Или свиньи, в которых вошли бесы, покинувшие этого одержимого.

* * *

Начнем с классического. С того, что неслось из репродукторов и во время официальных церемоний, и во время общенародных “всепьянейших и всешутейших” демонстраций.

Г.М. Кржижановский.

ВАРШАВЯНКА

Вихри враждебные веют над нами,

Темные силы нас злобно гнетут.

В бой роковой мы вступили с врагами,

Нас еще судьбы безвестные ждут.

Но мы подымем гордо и смело

Знамя борьбы за рабочее дело,

Знамя великой борьбы всех народов

За лучший мир, за святую свободу!

На бой кровавый,

Святой и правый,

Марш, марш вперед,

Рабочий народ!

Мрет в наши дни с голодухи рабочий.

Станем ли, братья, мы дольше молчать?

Наших сподвижников юные очи

Может ли вид эшафота пугать?

В битве великой не сгинут бесследно

Павшие с честью во имя идей,

Их имена с нашей песней победной

Станут священны мильонам людей.

Нам ненавистны тиранов короны,

Цепи народа-страдальца мы чтим,

Кровью народной залитые троны

Кровью мы наших врагов обагрим.

Месть беспощадная всем супостатам,

Всем паразитам трудящихся масс,

Мщенье и смерть всем царям-плутократам,

Близок победы торжественный час!

На бой кровавый,

Святой и правый,

Марш, марш вперед,

Рабочий народ!

(1897)

Кстати, эта песня на польском языке – и сегодня официальный гимн города Варшава. Правда, в польском варианте это вполне бюргерское сочинение, лишенное вообще какого-либо смысла.

Кровавый “Апокалипсис без Откровения”, торжество безумцев – вот вокруг чего крутится значительная часть революционных песен. И все же какой глупый и бредовый Конец Света рисуют революционные псалмопевцы, каким бездарным и даже просто не русским языком они это делают. Вот сочинение аж самого П.Л.Лаврова , “критически мыслящей личности”, одного из главных народников, мерзавца, сравнимого по своей ублюдочности только с самим Ткачевым да Нечаевым. Обратите внимание, уважаемые читатели -- автор писал вовсе не о Трансильвании в годы правления графа Дракулы Задунайского, а о России 19 века, вполне цивилизованной и уже пережившей эпоху реформ Александра II. Но П.Л. Лавров не видит в ней ничего, кроме крови, могил да “царя-вампира”. А главное было – сделать русскую марсельезу.

НОВАЯ ПЕСНЯ

Отречемся от старого мира!

Отряхнем его прах с наших ног!

Нам враждебны златые кумиры;

Ненавистен нам царский чертог!

Мы пойдем в ряды страждущих братий,

Мы к голодному люду пойдем;

С ним пошлем мы злодеям проклятья,

На борьбу мы его позовем:

Вставай, подымайся, рабочий народ!

Вставай на врагов, брат голодный!

Раздайся, крик мести народной! Вперед!

Богачи, кулаки жадной сворой

Расхищают тяжелый твой труд,

Твоим потом жиреют обжоры;

Твой последний кусок они рвут.

Голодай, чтоб они пировали!

Голодай, чтоб в игре биржевой

Они совесть и честь продавали,

Чтоб ругались они над тобой!

Вставай, подымайся, рабочий народ!

Вставай на врагов, брат голодный! - и

Тебе отдых - одна лишь могила !

Каждый день - недоимку готовь;

Царь-вампир из тебя тянет жилы;

Царь-вампир пьет народную кровь!

Ему нужны для войска солдаты:

Подавай же сюда сыновей!

Ему нужны пиры да палаты:

Подавай ему крови твоей!

Вставай, подымайся, рабочий народ!

Вставай на врагов, брат голодный!

Не довольно ли вечного горя?

Встанем, братья, повсюду зараз!

От Днепра и до Белого моря,

И Поволжье, и Дальний Кавказ!

На воров, на собак - на богатых!

Да на злого вампира-царя!

Бей, губи их, злодеев проклятых!

Засветись, лучшей жизни заря!

Вставай, подымайся, рабочий народ!

Вставай на врагов, брат голодный!

И взойдет за кровавой зарею

Солнце правды и братства людей.

Купим мир мы последней борьбою,

Купим кровью мы счастье детей.

И настанет година свободы,

Сгинет ложь, сгинет зло навсегда,

И сольются в едино народы

В вольном царстве святого труда...

Вставай, подымайся, рабочий народ!

Вставай на врагов, брат голодный!

Раздайся, крик мести народной!

Вперед!

(1875)

Перечитывая эту мерзость, мы еще раз поразились эстетическому чутью русского народа, который из всей хрени П.Л. Лаврова (даже в официальный случаях) исполнял в лучшем случае полтора куплета. А также смелости русских “песнопевцев”, которые упорно исполняли (а иногда и в лицо “вождям”, как в известном случае со Сталиным и Утесовым) издевательскую пародию на это дерьмо -- “С одесского кичмана”:

Товарищ, товарищ, за щё ж ми страждали,

За щё ми проливали нашу кровв?

Оны ж там пирують, оны ж там гуляють,

А мы им подаваем сыновьев....

Песня А.И. Полежаева , хотя и отнесена нашими отечественными музыковедами к песням революционного движения, не содержит в себе ничего, кроме данных о весьма запущенной психике ее автора. На этот раз одержимость выразилось в откровенно садистско-мазохистском комплексе. Как говаривал В.В. Набоков – “Все готово для работы Венской делегации”. Мы бы даже добавили, что делегации и делать особенно ничего не придется. Диагноз ясен. Лучше сразу вызывать пару дюжих санитаров с носилками. И “дураковозку”.

Однако революционеру эту песню упорно пели. И явно – “со слезами на глазах”.

ПЕСНЬ ПЛЕННОГО ИРОКЕЗЦА

Я умру! На позор палачам

Беззащитное тело отдам !

Равнодушно они

Для забавы детей

Отдирать от костей

Будут жилы мои.

Обругают, убьют

И мой труп разорвут!

Но стерплю! не скажу ничего,

Не наморщу чела моего!

И, как дуб вековой ,

Неподвижный от стрел,

Неподвижен и смел

Встречу миг роковой

И, как воин и муж,

Перейду в страну душ.

Перед сонмом теней воспою

Я бесстрашную гибель мою.

И рассказ мой пленит

Их внимательный слух,

И воинственный дух

Стариков оживит;

И пройдет по устам

Слава громким делам.

И рекут они в голос один:

"Ты достойный прапрадедов сын!

Совокупной толпой

Мы на землю сойдем

И в родных разольем

Пыл вражды боевой;

Победим, поразим

И врагам отомстим!"

Я умру! На позор палачам

Беззащитное тело отдам!

Но, как дуб вековой,

Неподвижный от стрел,

Я недвижим и смел

Встречу миг роковой!

(Между 1826 и 1828)

Все авторы революционной поэзии зациклены на трупах, как впрочем и положено существам, захваченным демонами потустороннего мира. Целые песни крутятся вокруг “мертвых тел”, “трупов” и “праха”, как, например, знаменитый “ Requiem ” Л.И. Пальмина :

Не плачьте над трупами павших борцов,

Погибших с оружьем в руках,

Не пойте над ними надгробных стихов,

Слезой не скверните их прах.

Не нужно ни гимнов, ни слез мертвецам.

Отдайте им лучший почет:

Шагайте без страха по мертвым телам ,

Несите их знамя вперед!

С врагом их, под знаменем тех же идей,

Ведите их бой до конца!

Нет почести лучшей, нет тризны святей

Для тени достойной борца!

(1865)

Или вот еще – не менее известное. И опять про трупы. Хотя автор и пытается пинать “уродливую власть”, однако заметно, что его истинный интерес – смрадный запах из “глубокой ямы”. Думаю автор этой песни, несмотря на свои “человеколюбивые и народнические убеждения”, прекрасно чувствовал бы себя в обстановке, которую описал великий Х.Ф.Лавкрафт в рассказе о гробокопателях “Пёс”.

В.Г. Тан (Богораз)

ПРЕДСМЕРТНАЯ ПЕСНЯ

Мы сами копали могилу свою,

Готова глубокая яма ;

Пред нею мы встали на самом краю:

"Стреляйте же верно и прямо!

Пусть в сердце вонзится жестокий свинец,

Горячею кровью напьется,

И сердце не дрогнет, но примет конец, -

Оно лишь для родины бьется".

В ответ усмехнулся палач-генерал :

"Спасибо на вашей работе,

Земли вы хотели - я землю вам дал,

А волю на небе найдете..."

- "Не смейся, коварный, жестокий старик,

Нам выпала страшная доля;

Но выстрелам вашим ответит наш крик:

"Земля и народная воля!"

Мы начали рано, мы шли умирать,

Но скоро по нашему следу

Проложит дорогу товарищей рать -

Они у вас вырвут победу.

Как мы, они будут в мундире рабов ,

Но сердцем возлюбят свободу,

И мы им закажем у наших гробов:

"Служите родному народу!

Старик кровожадный! Ты носишь в груди

Не сердце, а камень холодный;

Вы долго вели нас, слепые вожди,

Толпою немой и голодной.

Теперь вы безумный затеяли бой

В защиту уродливой власти;

Как хищные волки, свирепой гурьбой,

Вы родину рвете на части.

А вы, что пред нами сомкнули штыки,

К убийству готовые братья!

Пускай мы погибнем от вашей руки,

Но вам мы не бросим проклятья!

Стреляйте вернее, готовься, не трусь,

Кончается наша неволя;

Прощайте, ребята! Да здравствует Русь,

Земля и народная воля!"

(1906)

И, вполне закономерно, что главной похоронной песней одержимых, называвших себя революционерами, стало анекдотическое “Последнее прости” Г.А. Мачтета. Пристальное внимание к воплям из потусторонней тьмы приводило к поразительной эстетической глухоте. Одно только выражение Мачтета “буйные кости сложил” чего стоит! Сильный образ! Не слабее, чем пелевинское -- “Трахнуть кого-нибудь телеграфным столбом”.

(Посвящается замученному в остроге Чернышеву , борцу за народное дело )

Замученный тяжкой неволей,

Ты славною смертью почил...

В борьбе за народное дело

Ты буйные кости сложил ...

Служил ты немного, но честно

Для блага родимой земли...

И мы - твои братья по духу -

Тебя на кладбище снесли...

Наш враг над тобой не глумился...

Кругом тебя были свои...

Мы сами, родимый, закрыли

Орлиные очи твои...

Не горе нам душу давило,

Не слезы блистали в очах,

Когда мы, прощаясь с тобою,

Землей засыпали твой прах, -

Нет, злоба нас только душила,

Мы к битве с врагами рвались

И мстить за тебя беспощадно

Над прахом твоим поклялись!..

С тобою одна нам дорога:

Как ты - мы в острогах сгнием;

Как ты - для народного дела

Мы головы наши снесем;

Как ты, мы, быть может, послужим

Лишь почвой для новых людей,

Лишь грозным пророчеством новых

Грядущих и доблестных дней...

Но знаем, как знал ты, родимый,

Что скоро из наших костей

Подымется мститель суровый

И будет он нас посильней!..

(31 марта 1876)

Одержимость широко захватывала русских в 19 веке. Никто не был гарантирован от того, что у него в башке не зазвучит вой демонов, а рука не начнет выводить корявые вирши про убийства и кровь. Вот, например, что в тяжелом и помраченном бреду написал цельный, понимаш, барон (!!!) М.П.Розенгейм . А ведь автор явно понимал, что в случае очередного пароксизма всероссийского бешенства и он сам, и его семья неизбежно окажутся среди жертв.

(ИЗ ПОЭМЫ

"ПОВЕСТЬ ПРО КУПЕЦКОГО СЫНА

АКИМА СКВОРЦОВА

И ПРО БОЯРСКУЮ ДОЧЬ")

Далеко, далеко

Степь за Волгу ушла,

В той степи широко,

Буйно воля жила ,

Часто с горем вдвоем,

Но бедна да вольна,

С казаком, с бурлаком

Там водилась она.

Собирался толпой

К ней отвсюду народ.

Ради льготы одной

От лихих воевод,

От продажных дьяков,

От недобрых бояр,

От безбожных купцов,

Что от лютых татар.

Знать, в старинный тот век

Жизнь не в сладость была,

Что бежал человек

От родного села,

Отчий дом покидал,

Расставался с женой

И за Волгой искал

Только воли одной.

Только местью дыша,

И озлоблен и лют,

Уходил в чем душа,

Куда ноги снесут.

Уносил он с собой,

Что про черный про день

Сбереглось за душой, -

Только жизнь да кистень ,

Что отнять не могло

Притеснение: нож,

Да одно ремесло -

Темной ночью грабеж .

И сходился он с ней,

С вольной волею, там,

И, что зверь, на людей

Набегал по ночам.

По лесам на реке

Не щадил никого

И с ножом в кулаке,

Поджидал одного:

Чтоб какой ни на есть

Стенька Разин пришел,

На расплату, на месть

Их собрал и повел.

И случалось порой,

Появлялся средь них,

Где-нибудь за рекой,

В буераках глухих,

Наставал удалец,

Словно божеский гнев,

Подымался, что жнец

На готовый посев.

(...........)

Я видал этот край,

Край над Волгой-рекой,

Буйной вольницы рай

И притон вековой , -

Край, откуда орда

Русь давила ярмом,

Где в былые года

Жил казак с бурлаком;

Где с станицей стругов

Стенька Разин гулял,

Где с бояр да с купцов

Он оброки сбирал;

Где, не трогая сел,

По кострам городов

Божьей карой

прошел Емельян Пугачев.

(1864)

Вот еще один замечательный текст. И тоже автора-самоубийцы, вызывавшего на свою голову ярость одержимых и власть чертей.

Но здесь поэт хотя бы явно знал о “чем” писал. И что хотел, то и сказал. Будучи самим одним из “них”, Валерий Яковлевич Брюсов , хлыст патентованный, намекал на их деятельность и на ее возможные результаты с сардонической и перекашивающей все лицо ухмылкой.

КАМЕНЩИК

"Каменщик, каменщик, в фартуке белом,

Что ты там строишь? Кому?" -

"Эй, не мешай нам, мы заняты делом.

Строим мы, строим тюрьму",

"Каменщик, каменщик с верной лопатой,

Кто же в ней будет рыдать?" -

"Верно, не ты и не твой брат, богатый,

Незачем вам воровать".

"Каменщик, каменщик, долгие ночи

Кто ж проведет в ней без сна?" -

"Может быть, сын мой, такой же рабочий.

Тем наша доля полна".

"Каменщик, каменщик, вспомнит, пожалуй,

Тех он, кто нес кирпичи!" -

"Эй, берегись, под лесами не балуй...

Знаем всё сами, молчи!"

(16 июля 1901)

Но подобные проговорки и относительная честность – это только исключения в революционных песнопениях. Большинство авторов неизбежно “съезжало” к родному и любимому – гробикам, могилкам, упырям, склепикам и саркофагикам …

О прямом происхождении этих песен из самых идиотических глубин потустороннего мира, хорошо свидетельствует зацикленность их авторов на вампирских образах, на картинках чудовищных казней да потусторонних туманов. Вот как о том же самом наборе тем написал человек с говорящей фамилией Эдиет (ИдиётЪ, стоило бы сказать на народно-русском).

П. К. Эдиет

НА ДЕСЯТОЙ ВЕРСТЕ ОТ СТОЛИЦЫ .

(Памяти жертв 9 января)

На десятой версте от столицы

Невысокий насыпан курган...

Его любят зловещие птицы

И целует болотный туман...

В январе эти птицы видали.

Как солдаты на поле пришли,

Как всю ночь торопливо копали

Полумерзлые комья земли;

Как носилки, одну за другою,

С мертвецами носили сюда,

Как от брошенных тел под землею

Расступалась со свистом вода.

Как холодное тело толкали

Торопливо в рогожный мешок.

Как в мешке мертвеца уминали,

Как сгибали колена у ног...

И видали зловещие птицы

(Не могли этой ночью заснуть),

Как бледнели солдатские лица,

Как вздыхала солдатская грудь...

На десятой версте от столицы

Невысокий насыпан курган...

Его любят зловещие птицы

И болотный целует туман...

Под глубоким, пушистым налетом

Ослепительно белых снегов

Мертвецы приютилися - счетом

Девяносто рогожных мешков...

Нераздельною, братской семьею

Почиют они в недрах земли:

Кто с пробитой насквозь головою,

Кто с свинцовою пулей в груди...

И зловещие видели птицы,

Как в глубокий вечерний туман

Запыленные, грязные лица

Приходили на этот курган...

Как печально и долго стояли

И пред тем, как с холма уходить,

Всё угрозы кому-то шептали

И давали обет отомстить!..

На десятой версте от столицы

Невысокий насыпан курган...

Его любят зловещие птицы

И болотный целует туман...

В мае птицы зловещие эти

У кургана видали народ,

И мельканье противное плети,

И пронзительный пули полет;

Как, измучившись тяжкой борьбою

И неравной, толпа подалась,

Как кровавое знамя родное

Казаком было втоптано в грязь...

Но зловещие птицы узреют -

И близка уже эта пора! -

Как кровавое знамя завеет

Над вершиной родного холма!.

(1905) .

Обратили внимание на строку “Запыленные, грязные лица приходили на этот курган”? Замечательно! Еще одна картинка в стиле Хиеронимуса Босха – грязные плоские лица (даже не головы, а только отдельные лица) на кривых паучьих ножках взбираются наверх, по склону холма с пожухлой травой… Психи – они и есть психи. И творчество у них соответствующее.

Впрочем, именно отсюда и берет начало советский термин "лицо", означающий человека, как такового. У личности попросту отрезали все остальное... Оставили только "рожу".

Ну, а в заключение, после всех этих ужасов, порожденных разлагающимися мозгами одержимых, нечто более легкое и более приемлемое. Хотя бы своей несерьезностью отличающееся от всего вышенапечатанного. Это очередной вклад в песенное творчество русского народа “Главного Гада Советской Лятературы” Маси Горького – “Легенда о Марко”. Мы нежно любим эту песню за ничем неприкрытое и неожиданное хамство, которое проявляет ее автор в конце. Этакий резкий и жесткий охлест по физиономии. Кажется, это -- единственный гениальный момент во всех графоманских томах Горького (ну, может, кроме "Клима Самгина"). Как верно писал Розанов:

“-- Развлеки меня, - говорит читатель с брюхом…

-- Зачем я буду развлекать тебя. Я лучше дам тебе по морде. Это тебя лучше всего развлечет”.

М. Горький

ЛЕГЕНДА О МАРКО

В лесу над рекой жила фея,

В реке она часто купалась;

И раз, позабыв осторожность,

В рыбацкие сети попалась.

Ее рыбаки испугались,

Но был с ними юноша Марко;

Схватил он красавицу фею

И стал целовать ее жарко.

А фея, как гибкая ветка,

В могучих руках извивалась

Да в Марковы очи глядела

И тихо над чем-то смеялась.

Весь день она Марка ласкала;

А как только ночь наступила,

Пропала веселая фея...

У Марка душа загрустила...

И дни ходит Марко, и ночи

В лесу, над рекою Дунаем,

Всё ищет, всё стонет: "Где фея?"

А волны смеются: "Не знаем!"

Но он закричал им: "Вы лжете!

Вы сами целуетесь с нею!"

И бросился юноша глупый

В Дунай, чтоб найти свою фею...

Купается фея в Дунае,

Как раньше, до Марка, купалась;

А Марка - уж нету...

Но всё же

От Марка хоть песня осталась,

А вы на земле проживете,

Как черви слепые живут;

Ни сказок о вас не расскажут,

Ни песен про вас не споют!

(1895, 1902)

Ага. Не расскажут и не споют. Короче говоря, как говорил дурак Лев Толстой, и слава Богу.

На хрена нам такие песни? Тем более сказки...