Шайо А. Датские карикатуры и веселье: изучение компенсационных пошлин в мировой торговле идеями

Используемые определения:

1. Свобода слова не является обязанностью говорить правду, при этом она не является и спасительной идеологией здравых мыслей.

2. Свобода слова — это свобода оскорблять других.

3. Свобода вероисповедания — это свобода исповедовать или не исповедовать религию. Это свобода всех религий и свобода любого светского мировоззрения.

Трудно сказать, переживет ли этот механизм эпохи Просвещения, нашедший свое выражение в современном западном праве, — понятный, но преувеличивающий свои возможности, — текущие мировые дебаты по поводу датских карикатур. Интересы датских телевизионных продюсеров, безопасность лондонского метро, влияние ираи-ской атомной бомбы на геополитику и смятение в умах людей не согласуются с эпохой Просвещения. Европейское и даже американское понимание свободы слова всегда было противоречивым — намного менее ясным, чем может показаться, если основываться только на мнении ее самоуверенных адептов. Это слабое место почти не оказывает влияния на основные институты, связанные со свободой слова, за исключением не сформулированной окончательно идеи разделения церкви и образования. Скандал с датскими карикатурами, мобилизовавший противников свободы слова, с очевидностью выявил эту проблему.

Под предлогом появления в датской газете двенадцати карикатур самоощущение и правопорядок Запада и мусульманского Востока, а также структура глобализованного мира могут быть силыю изменены. В понятие "Запад" я намеренно вкладываю не географическое, а культурное содержание: оно означает сознательное одобрение модернизации и плюралистичности или, по крайней мере, открытости. Противоположпостью является религиозность, характеризующаяся единообразием и консерватизмом, а также устанавливающая единые правила для каждой жизненной ситуации — что пока несвойственно религиозным людям, живущим на Западе.

Общественные ценности со временем обычно только теряют вес. Если их система становится несбалансированной, она может развалиться с удивительной легкостью. Не существует фундаментального права, имеющего более тесную связь с западным политическим и социальным устройством, чем свобода слова. Сегодняшняя свобода слова представляет собой итог постепенной работы десятилетий — мандалу, созданную едва ли не слепой фортупой. Она так и не стала такой сильной и устойчивой, как хотели бы думать ее сторонники, и даже легкий бриз мировой политики может ее опрокинуть.

Ветра глобализации, которые до настоящего времени оставались западными, изменили свое направление, и идеологическому проекту эпохи Возрождения угрожает буря. В такой обстановке Запад, неспособный сохранять свою гегемонию и раздробленный из-за своих политических различий, кажется, пересматривает ценности эпохи Просвещения. В процессе такой перестройки свобода слова, а вместе с ней и западная культурная система, ведомые новым, неблагоприятным курсом, могут просто ис-чезнуть.

К сожалению, судьба споров зависит не от принципов, а от их толкования. В то время как все обращаются к ценностям, на самом деле значение имеет только то, в каком контексте рассматривается свобода слова, в каком случае допускается ее ограничение и в чьих интересах. Спор по поводу карикатур, в одном понимании, связан с набираю-щей обороты расовой дискриминацией и ростом чувства собственного достоинства мусульманских масс, с которыми до настоящего времени не считались. В связи с этим встает вопрос об отношении к меньшинству. Как видно, собственно проблемы свободы слова не влияют ни на аргументацию, ни на повестку дня. С этой точки зрения исход противостояния по поводу датских карикатур не будет определяться сущностью свободы слова. Вместо этого события будут рассматриваться с позиций "цели" и "объ-ективного воздействия" карикатур. Согласно другому толкованию, свобода слова, а вместе с ней и отличительные черты Европы, такие как религиозная и мировоз-зренческая терпимость, но прежде всего — сама сущность современности и ее жизнеспособность, поставлены под угрозу. Насколько допустим антисекуляризм? Под секуляризмом здесь понимается только то, что ни одна из религий не может доминировать в публичной сфере, а присутствие религий в публичной сфере предполагает взаимную договоренность и признание равенства. Угроза велика, ибо без секуляризации и ее жертв современность едва ли могла существовать. Общественный светский плюрализм — это важное завоевание современности, и максимум, что возможно было бы без него, — это вестфальский вариант мира между религиями, отгороженными друг от друга государственными или административными границами. Религиозный фундаментализм, господствующий в публичной сфере, приведет нас именно к такому варианту.

Готовность отказаться от свободы слова при столкновении с глубокими религиозными чувствами, проявляющимися в форме насилия, можно объяснить в контексте незавершенной секуляризации. Несмотря на то что было сделано в Европе для свободы слова и вопреки прохладному отношению Европы к религии, в случае посягательства на мнение религиозной общественности неоспоримые в любом другом случае принципы применяются в отношении свободы слова не так последовательно. В этом отношении весьма показательна и имеет решающее значение практика Европейского Суда по правам человека. В случае конфликта между религиозными чувствами и свободой слова (или свободой художественного самовыражения) Европейский Суд по правам человека встает на сторону религиозных чувств. В деле Института Отто Премингера Европейский Суд показал, что конфискация фильма, который намекает на сексуальные отношения между наиболее значимыми фигурами христианства (не порнографического), являлась необходимым ограничением свободы самовыражения в демократическом обществе, так как возможность показа фильма могла бы оскорбить чувства австрийцев, подавляющее число которых является католиками. В деле Уингроу Суд, с серьезными разногласиями, подтвердил решение английского ведомства по цензуре над фильмами, которое запретило легкое порнографическое изображеиие сексуальных фантазий с участием Святого Христа, хотя это и не было делом о нарушении свободы исповедовать религию. Неизвестно, какое решение могло бы быть вынесено в отношении политической информации, подобной датским карикатурам, так как соответствующие решения касаются только порнографии и неполитических заявлений. Однако документы уже поданы на рассмотрение датскими мусульманами.

Во многих европейских странах "практичные" политики и религиозные лидеры, поддерживающие с ними близкие отношения, одобряют уважение к религиозным чувствам и ответственную журналистику, являющуюся результатом такого уважения. Вспомним советскую версию свободы выражения мнения. Эта версия была самой широкой в мире, поскольку направляющей силой служи-ло уважение к труженикам и их светочу — коммунистической партии. Советский опыт может помочь понять, что означает "ответственность" в "новоязе" нашего старого доброго мира.

В некоторых европейских странах существуют законы, которые наказывают богохульство лишением свободы, и эти законы применяются, по крайней мере, время от времени. При обновлении в 1960 году немецкого Уголовного кодекса законодатель пошел только на то, чтобы сделать норму о богохульстве применимой исключительно в случае нарушения общественного порядка, то есть религиозные чувства перестали быть охраняемым правоотношением. Зеленые не преуспели в попытках полностью исключить эту статью; христианские демократы, с другой стороны, хотят ввести запрет на богохульство, предусматривающий наказание даже в отсутствие нарушения порядка. Европейский Союз рассматривает богохульство в качестве серьезного преступления и включает его в перечень преступлений, преследование за которые возможно по европейскому ордеру на арест — наряду с терроризмом и убийством. В соответствии с законами многочисленных штатов США за богохульство вас могут посадить в тюрьму, и, зная сегодняшние настроения общественности, вряд ли богобоязненные законодатели отменят эти законы, несмотря на то что они, безусловно, являются неконституционными. В соответствии с федеральным законом богохульство (в какой бы ни было форме) запрещено в электронных СМИ, и этот закон периодически применяется на практике.

В Англии закон о богохульстве действует со времен средневековья (в XVIII веке на базе подобных норм были даже налажены отношения с политическими оппонентами). Ирония заключается в том, что Рушди был освобожден от ответственности за это преступление в связи с тем, что закон применим только в случаях нарушений, направленных против христианской религии. Западная правовая доктрина, вопреки европейской модернизации и гарантиям равноправия, защищает только чувства тех, кто принадлежит к религии большинства. Для этого нет необходимости доказывать, что была нарушена свобода вероисповедания. Здесь религия как таковая, как особо важная часть мировоззрения и как чувство, имеет право на защиту без какого-либо конституционного или связанного с правами человека обоснования, если не считать интересов господствующей в государстве религии. Такое особенное отношение едва ли согласуется с представлениями европейцев о своей современности. Действительно, по некоторым делам нарушение общественного порядка является неизбежным элементом событий, однако текущая практика показывает, что нарушение общественного порядка подразумевается, если нападки совершаются на доктрину ислама. Это свидетельствует о том, что фундаменталисты своим радикальным поведением способны повлиять на содержание законов в соответствии с их предпочтениями. Если христианские фундаменталисты покажут путем поджога нескольких автомобилей, что нападки на Иисуса Христа повлекут нарушение общественного порядка, тогда они также преуспеют во введении цензуры.

Отделение церкви от государства происходило очень медленно, сопровождалось разрушениями, причем формального закрепления достигнутого положения не проис-ходило, так как это означало бы конфронтацию. До появления в Европе ислама как влиятельной массовой рели-гии европейские религиозные запреты (и их нарушение) не вызывали серьезной социальной напряженности, так как существовало меньше религий большинства, которые можно было бы оскорбить. С конца XIX века европейские церкви отказались от попыток заставить верующих жить согласно религиозным предписаниям в гражданском обществе и государстве. Это стало хрупкой основой для секуляризации — молчаливые уступки лишь постепенно получили нормативное признание (например, в характеристике Франции как светской республики). Когда же усиливающийся религиозный фундаментализм, растущий на почве культа чувств, навязанного радикальным исламом и политкорректностью, снова хочет господствовать в публичной сфере, у светских властей нет таких нормативных оснований, на которые можно было бы сослаться (не принимая в расчет французского laicite) с тем, чтобы отстоять достижения эпохи Возрождения.

В европейских дебатах по поводу карикатур и правые, и либерально настроенные континентальные газеты ссылались иа свободу прессы, в то время как британское правительство и другие "ответственные стороны" приводили доводы в пользу ответственности прессы. Они не вдавались в детали о природе ответственности — они полагали, что оскорбление другого человека просто является безответственным поступком, а следовательно, оно неприемлемо. Конечно, явным примером безответственности была бы ситуация, когда определенные утверждения подвергали бы граждан опасности. Президент британского ПЕН-клуба обвинил в такой безответственности "переиздателей" карикатур. По его мнению, можно было предсказать, что оскорбленные этими карикатурами люди прибегнут к насилию. Высказанное с пятимсячной задержкой, это предположение не кажется очень убедительным и отступает от до сих пор широко распространенного понимания ответственности, возникающей только при наличии причинно-следственной связи. Но такое понимание может быть изменено безотносительно разумности аргументации.

Тот факт, что правительственные и межгосударственные требования, а также требования официальной церкви и левых политических сил, касающиеся ответственной прессы и защиты религиозных и иных чувств могут проявиться с такой силой, частично объясняется проблемами безопасности европейцев. Однако в то же время это свидетельствует об обратимости и внутренней слабости европейской (и американской) модернизации, символом которой является свободная пресса.

Редакторы и судьи не могут абстрагироваться от вли-яния настроений, господствующих в обществе. Судьи наполняют абстрактные формулировки закона социаль-ными ценностями и тем, что для них является определяю-щим (считающимся естественным и очевидпым, не требу-ющим доказательств). Тот факт, что такие интерпретации очевидны и для общества, делает их верными. Редакторы находятся даже в более тесной связи с общественным мнением, так как ежедневно газетные тиражи служат ин-дикатором настроения общества. Свобода слова входит в долгосрочные стратегические интересы журналистов. Инвесторы и редакторы даже в краткосрочном периоде не могут позволить себе пренебречь прихотями аудитории, особенно в ситуации постоянного изменения настроений. Если настроения диктуют новое понимание всего, о чем идет речь, даже те, чьи интересы заключаются в максимизации свободы самовыражения, будут действовать в соответствии с новыми представлениями. Конечно, в итоге каждый сделает вид, что свобода слова была сохранена, что положение дел не изменилось и только нецивилизованные ростки были отрезаны ножницами социальных предпочтений. Так что мы должны по-новому интерпретировать коммуникативную функцию карикатур и оскорбительных мнений: теперь формулировка, которая оскорбляет коллективный символ, будет синонимом унижения сообщества. Поскольку унижение является частью стратегии изолирования сообщества, то, в конце концов, получится, что различий между карикатурами и апартеидом не существует.

Ограниченное понимание свободы слова ставит на передний план уважение чувств других людей и, как результат, ответственность прессы. Мы, конечно, говорим конкретно о чувствах мусульман, однако если чувство является критерием, то обязательным является уважение каждой религии, каждого меньшинства и, более того (почему нет?), каждого политика, каждого государственного служащего, а также высокая оценка и, возможно, даже любовь к женщине, живущей за соседней дверью и избивающей своего ребенка. Что такое обида, определяет затронутое лицо, так как только оно может это почувствовать. За культом чувствительности и почти патологи-чески подозрительного неприятия расизма стоит, конечно, боязнь мусульманских мятежей, особенно в случае с политиками, играющими роль государственных деятелей, которые напоминают обладателям прав об ответственности.

Появление серии карикатур не просто является типичным эпизодом происходящего, оно с легкостью может стать поворотным моментом как с точки зрения ответственности прессы, так и с точки зрения функционирования глобализованного мира. Следовательно, необходимо рассмотреть содержание карикатур, даже если эти нека-нонические рисунки (или, скорее, информация о них) послужили причиной крупнейших мятежей в Газе и других регионах.

Исторически карикатуры и памфлеты были и остаются важным инструментом в борьбе за политические свободы. Они достигают своего эффекта путем персональных нападок, разоблачения каких-либо слабостей или лицемерия человека. Датские рисунки выражают позицию, которая в разумном и демократическом обществе может быть предметом обсуждения: они показывают, что в мусульманской религии существуют элементы, которые могут быть использованы и используются для целей терроризма и притеснения женщин. Последовавшие апокрифические рисунки были совсем другого свойства: они не содержали в себе ничего, кроме презрения к религии, и не имели отношения к какой-либо конкретной существующей проблеме. Их было бы трудно защищать по содержательным основаниям, но они не имели ничего общего с первоначальными карикатурами. Возможно, исходные 12 карикатур тоже нарушали религиозные запреты, но, по крайней мере, они сообщали что-то, укладывающееся в рамки разумного разговора. Они были оскорбительны, но имели оспоримые претензии на то, чтобы быть правдой.

Светские убеждения Европы являются в большей мере следствием однообразия и скучного удобства, чем принципиальными взглядами, поэтому решающее значение приобретает активность. Активность мусульманских бойкотов перевешивает свободу критики, из-за которой никто не собирается устраивать скандалы на улице, чтобы продемонстрировать свое мнение и серьезность своих намерений, хотя антиклерикализму действительно угрожает опасность. Потребность в уважении к религии, религиозным чувствам, к духовности и запретам связана с попыткой выпустить джина прежних времен из бутылки угнетенных воспоминаний. В прежние времена, то есть до распространения светских или антиклерикальных концепций, религия определяла, что является святым, — и людям приходилось приспосабливаться к этому. Мы же можем утверждать, что со времен Конституции Виргинии и до французской Декларации прав человека и гражданина свобода слова также была священной. "Свобода слова и прессы — один из величайших оплотов свободы", учит Конституция Виргинии и, вслед за ней, французская Декларация 1789 года. Но выражение мнения переросло детский манеж сакральности. А теперь оно снова с легкостью может войти в сферу, где только сакральность имеет значение, так как в споре по поводу карикатур жизнь Запада противопоставляется мусульманскому пониманию богохульства как духовная противоположность. Как, если бы здесь боролись два идола, два божественных существа — в духе столкновения цивилизаций. Но если это столкновение, то в рамках понимания Запада.

Правительства и антирасистское общественное мнение пытались показать самим себе и своим соотечественникам-мусульманам, каким именно было реальное значение карикатур, и объяснить, что оскорбление религиозных символов и нарушение религиозных запретов не является неуважением к верующим, если мы имеем в виду нормы, принятые в западном, отделенном от церкви обществе. Если группа верующих мусульман (политически единая) думает, что карикатуры, которые представляют собой заявления, сделанные другими людьми, должны интерпретироваться в соответствии с их собственным мнением, а не по тем правилам, которые обычно применяются ко всем остальным, тогда речь идет об особом восприятии их самих. Такое требование предпо-лагает предоставление привилегий точке зрения тех, кто ощущает себя "жертвой" информации. По этому поводу мы можем сказать только то, что, к сожалению, они ошибаются. Причем это утверждение не является оскорбительным, поскольку им мы признаем допустившего ошибку разумным существом и считаем его равным себе, так как интеллектуальной основой равенства людей является то, что все мы в равной степени способны делать ошибки. В случае недоразумений мы с уважением относимся друг к другу, если только это не насильственное, жестокое недоразумение. Всякий, отрицающий эту концепцию по религиозным или другим причинам, не мо-жет в то же самое время предъявлять претензии из-за посягательств на его достоинство.

Я целенаправленно поднял текущую дискуссию над действительностью. Датские карикатуры были отчасти спровоцированы угрожающим поведением небольшой, очень агрессивной группы датских мусульманских имамов. Проповедовавшие ненависть имамы оказались "потерпевшим сообществом". Они отыскали связь между "оскорблениями" и всемирным еврейским заговором (подготовленным, конечно, сионистами и Америкой), который беспокоил их еще до карикатур. "Оскорбленные" и их товарищи надеются восстановить мировой порядок, опорочив евреев. В действительности датчане в 1943 году могли быть частью этого всемирного заговора, так как они помогали своим "агентам" бежать из копцентрационных лагерей (которые, конечно, существуют только в еврейском воображении).

К тому времени, как вспыхнула карикатурная война, многие европейские правительства демонстрировали озабоченность по поводу расизма и неуважения к религии ("оскорбительных нападок", говоря словами оскорбленных). Европейское законодательство искало общее правовое обоснование против расистской пропаганды. В Великобритании, в стремлении завоевать расположение умеренных британских мусульман как части предвыборных усилий мистера Блэра под предлогом борьбы с терроризмом и защиты меньшинств, правительственные проекты призывали приравнять религиозное и расовое подстрекательство. Законопроект обещал, что английские комики, такие, например, как Роуэн Аткинсон (мис-тер Бин), потеряют возможность делать намеки, подобные тем, которые содержатся в датских карикатурах. Английские комики и политические последователи Джона Стюарта Милла были едины в своем протесте. До настоящего времени никому не удалось изобразить мистера Аткинсона как расиста, однако если кто-то не выказывает достаточного уважения к какой-либо религии меньшинства, он, по мнению правительства, тем самым упрочивает расистские стереотипы и сам, следовательно, является расистом, заслуживающим лишения свободы.

Не так давно во Франции было инициировано уголовное расследование против скандально известного французского литературного кумира и классика нигилизма Мишеля Уэльбека за высказывание о том, что любая религия делает людей тупыми, а ислам — более всего. Он был оправдан только потому, что его высказывания были истолкованы судом как направленные против религии в целом, а не против определенной религиозной группы. Каким будет решение суда завтра, после удачных ходов сторонников защиты религиозных чувств?

Мало утешает то, что на следующий день после беспорядков в Газе в деле Гиниевски против Франции Европейский Суд по правам человека отменил решение французского суда, которым журналист был осужден во Франции за выражение, подобное выражению Уэльбека. Это было вполне умеренное утверждение, но оно было на-правлено против католической церкви. В своей статье он критиковал одно из посланий папы Иоанна Павла II ("Величие правды"), так как послание повторяло теологические доктрины, способствовавшие росту антисемитизма и Холокосту. Европейская Конвенция о защите прав человека и основных свобод признает, что свобода слова может быть ограничена в целях защиты прав других людей. Суд повторил, что оскорбительные высказывания в отношении религиозных групп, как нарушающие права других людей, выпадают из сферы охраняемой свободы слова как необоснованные нападки на религию, но те точки зрения, которые способствуют общественной дискуссии, подлежат защите. Нападки на позицию Папы, следовательно, не рассматриваются как нападки на христианство, так как в рамках христианства существует много точек зрения по спорным вопросам.

Общение невозможно без обид, особенно если мы надеемся, что свободный обмен идеями при беспрепятственном общении сделает нас ближе к истине. Если жур-налистская этика определяется целью максимизации тиражей и увеличения количества читателей, то для оскорбительных мнений существует огромное пространство. Но глобализация и требования "реальной политики" государственного терроризма (это является мотивом возмущения) создали новую ситуацию. Теперь кто угодно и где угодно должен быть тактичным по отношению ко всем остальным, независимо от того, читает он газеты, смотрит телевизионные программы или нет. Региональной датской газете "Орхуса" следует думать о чувствах палестинцев, "Интернэшнл Геральд Трибьюн" должна учитывать чувства сингапурского премьер-министра (кото-рые защищены сингапурским законом), иранская газета должна помнить о чувствах евреев по отношению к Холо-косту. Волгоградская городская газета осмелилась изобразить пророка без тени насмешки, и за это газета была закрыта раз и навсегда. И даже протестов не потребовалось.

Несколько лет назад Верховный суд штата Нью-Иорк (высший суд общей юрисдикции) все еще мог объявить неконституционным исполнение решения английского суда о взыскании убытков с американской газеты, признанной виновной в посягательстве на достоинство индийского бизнесмена, широко известной публичной фигуры. Однако теперь местные стандарты, местная нетерпимость и местная цензура будут обязательны во всем мире. Не заблуждайтесь: не только мусульманские чувства руководят мировой цензурой. Поисковая система "Google" представила свои ресурсы китайским цензорам, а "Yahoo!" еще раньше предоставила властям Китая информацию о журналисте, который попытался прорвать информационную блокаду, что привело к его осуждению.

II

В истории как Востока, так и Запада пророков изображали много тысяч раз. Принятие изображения зависит от политической расстановки сил в определенный период времени. Запад осудил фетву, изданную против Салмана Рушди в 1989 году, а британское правительство предоставило ему убежище. В 2002 году Исиома Даниэль написала в нигерийской газете, что пророк Мухаммед одобрил бы конкурс "Мисс мира" и мог бы взять в жены королеву красоты. В результате последовавших мусульманско-христианских волнений было убито 200 человек.

Отступление: после неоднократного прочтения этого текста мне случайно пришло на ум, насколько лицемерным является последнее предложение в своей кажущейся беспристрастности. Я взял это предложение из ведущих СМИ, проповедников сдержанности и беспристрастности перед лицом несправедливости и страданий. Что такое это мусульманско-христианское волнение? Обычная акция? Безусловно, мусульмане устроили беспорядки, заявляя, что они оскорблены статьей. Слизь от такого рода политкорректности, покрывающая одну печатную страницу за другой, склеивает наше воображение.

Исиома Даниэль бегством спаслась от фетвы и получила убежище на Западе. Но к лету 2005 года в Европе подули новые ветра. "Бог велик № 2" Джона Лэтама, композиция, состоящая из Корана, Библии и Талмуда под стеклом, не была допущена к экспозиции в Лондоне. Власти боялись, что после взрывов, совершенных смертниками в июле 2005 года, скульптура может задеть чувства мусульман. Чувства тех сообществ, откуда происходили смертники! И что было оскорбительным в данном случае? Показ религий одна рядом с другой? Или то, что гяур имел смелость использовать Коран?

К началу 2006 года информация, касающаяся религий, больше не нуждалась в цензуре из-за повышенного внимания к защите религиозных чувств: бельгийский мэр, который явно боялся общественных беспорядков, но не осмеливался признать это, запретил публичный показ скульптуры, изображавшей Саддама Хусейна в качестве пойманной рыбы. Любой ценой уберечь верующих от оскорблений!

На самом деле, уже история Рушди демонстрирует нам последствия уступок требованиям о неприкосновенности религиозных чувств. Действителыю, в 1989 году радикальный Иран все еще считался изгоем, недостойным признания сообщества "цивилизованных народов", и цены на нефть были низкими. Однако эффект цензуры уже присутствовал: чиновники канадской таможни пропустили "Сатанинские стихи" в Канаду только после длительного расследования, так как им не было понятно, разжигает ли книга ненависть, несмотря на то что призыв к ненависти не является в Канаде преступлением, если в заявлении приводится аргументированное мнение по религиозному предмету.

В светской и демократической Индии запрещено распространение "Сатанинских стихов" Рушди. Издание кииги спровоцировало серьезные беспорядки. Мусульманско-индусский конфликт 1947 года привел к миллионам жертв, и с тех пор постоянно приводит к столкновениям на религиозной появе. Принимая во внимание неконтролируемое раздражение (религиозную чувствительность) большинства населения, в соответствии с индийским законом любые нападки на религиозные чувства запрещены (как и любые политические течения, основанные на религии). В настоящее время коллективное помешательство (по другой версии — обоснованное негодование), вызванное датскими карикатурами, не достигло 200 миллионов индийского мусульманского населения, по крайней мере вплоть до визита Президента Буша. Карикатуры были недоступны, проблема почти не обсуждалась. Индийские редакторы очень сложным путем выяснили, о чем им следует молчать, чтобы сохранить мир. Вопрос заключается в том, должен ли весь мир следовать индийскому примеру.

Следуя этой логике, везде, где можно предположить, что люди убьют друг друга из-за религиозных доктрин, необходимы ограничения ради защиты общественного порядка (и человеческих жизней). Проблема карикатур демонстрирует, насколько быстро мы приближаемся к индийской модели. Это также касается вопроса о том, действительно ли ситуация является критической и оказалась ли проблема поддержания общественного порядка такой же сложной, как в Индии. Не усугубляем ли мы собственные неприятности ослаблением нашего светского государства до такой степени, что полное молчание (с почтительно сжатыми зубами) или вынужденное пере-селение остаются единственными возможными формами социалыюго сосуществования? Давайте откажемся от всего, что может привести к беспорядкам, от всего, с чем связаны какие-либо проблемы. Больше не будет конкурсов красоты, гомосексуалисты должны будут скрываться, а тем мусульманским женщинам, которые "живут как немецкие шлюхи" (то есть которые избегают принудительных браков) — и которых за это убивают, мы будем отказывать в защите.

На сегодняшний день глобализацию можно считать завершенной. Глобализация не позволяет Западу считать себя изолированным регионом и заботиться только о своих собственных ценностях, игнорируя всех остальных, кто мог бы услышать его голос. Информация оказывает воздействие не только на свою собственную культуру. Доктор Лам Аколь, министр иностранных дел Республики Судан, так высказался в отношении карикатур: "Вы должны быть внимательны к тому, что другие люди думают, во что верят и что чувствуют. Мир становится похож на деревню, вы не можете скрыть то, что опубликовано на Западе, от третьего мира". Вот в чем суть. До сих пор деспоты третьего мира могли изолировать своих подданных от западных образов и идей. В условиях глобализации это невозможно, так что Западу самому приходится изолировать эти идеи. Пусть Запад и весь мир живет согласно ценностям деревни; забудем грешный модернизированный город.

Если до настоящего времени Запад мог распространять свои ценности и продукты среди беззащитиых народов своих бывших колоний и полуколоний с помощью ресторанов Макдоналдс, разрушая местную культуру с ее Макджихадом (к негодованию "Востока", "Юга" и тех, кто бьет стекла в Сиэтле и Женеве), а мусульманские отцы и их имамы протестовали из-за того, что группа феминисток заставила распространить государственную защиту на своих дочерей, которые добровольно и гордо практикуют генитальные увечья, то теперь общество пе-ревернулось.

Победное шествие локального фанатизма не было бы настолько успешным, если бы европейские политики не нуждались в голосах многих миллионов мусульман, живущих в Европе, если бы политкорректность (то есть беспокойство о том, чтобы мы могли проснуться без чувства вины) и сочувствие к тем, кто считается жертвами расизма, не отдали бы нас на их милость, и, конечно, если бы уличные погромы, фетвы и фанатичные убийства (ван Гога) не имели должного эффекта. Европейцы хотели бы каждую зиму наслаждаться недорогим горячим солнцем Северной Африки без оскорблений и взрывов. Если бы свежая "Билд Цайтунг", продаваемая в тунисском оте-ле, в новостях сообщала бы только о семейных скандалах (возможно, даже без фотографий), то это была бы не такая уж и высокая цена "мира". Проблема возникает не тогда, когда США, из соображений безопасности, убира-ет гравюру с изображением пророка со здания Верховного суда (там он является одним из символов правосудия), а тогда, когда Вольтера признают неполиткорректным. Сейчас вольтеровский "Фанатизм, или Пророк Магомет", пьеса, которая была запрещена в 1741 году как ан-тихристианская, либо не исполняется, как это случилось в Женеве в 1993 году, из-за заявления Тарика Рамадана об оскорблении ислама, или, если исполняется, как в Сен-Жени-Пуйи в 2006 году, то становится причиной беспорядков.

Когда свобода слова на наших глазах исчезает в мясорубке размножающихся прав человека, мы не должны удивляться. Вся надежда была на сбывающиеся пророче-ства, давшие начало западной идеологии, в соответствии с которой юридическая интерпретация свободы прессы подразумевает запрет цензуры и самоцензуры. В дейст-вительности редакторская свобода всегда включала право на самоцензуру. Собственник газеты имеет юридическое право осуществлять цензуру.

По мнению тех, кто рассматривает карикатуры как провокацию, издатели должны были знать, что мусульмане будут оскорблены и начнут протестовать. Как, например, это случилось в Индии при появлении "Сатанинских стихов". Нельзя кричать о пожаре в переполненном театре, так как наверняка возникнет паника и люди затопчут друг друга. Тот, кто кричит о пожаре, не может апеллировать к свободе слова. Однако надо ли в Дании считаться с христианами Нигерии, подвергшимися бойне из-за картинки? Конечно, во всемирной деревне правила могут быть и другими: однако нам нужно решить, хотим ли мы жить во всемирной деревне. Следует ли относиться к людям, включая мусульман, как к существам, которые действуют иррационально, импульсивно — так, как если бы они находились в переполненном театре?

Конечно, вы можете утверждать, что высказывания, следствием которых становится нарушение общественного порядка, должны быть запрещены — подобно обычным правомерным ограничениям на высказывания, провоцирующие насилие. Однако следует различать стимул к насилию или к совершению других преступлений и воз-можность возбуждения ненависти. Вероятность возникновения запрещенного результата тоже является существенным фактором. Также имеет значение, чья ненависть и чье насильственное поведение принимается во внимание при защите общественного порядка. Закон оставляет ответы на эти вопросы достаточно неопределенными и неясными. Однако человек, целенаправленно разжигающий ненависть по отношению к определенным группам или поощряющий насилие и дискриминацию в отношении членов этих групп, сильно отличается от того, чье оскор-бителыюе утверждение пробуждает ненависть среди тех, кто является объектом его высказывания, направленную против автора или против тех, кто с ним соглашается. Не вполне понятно, почему человек, чьи высказывания вызывают такое раздражение, что оскорбленные люди нарушают общественный порядок, должен один отвечать за провокацию. В конце концов, гнев может быть безоснователен или преувеличен. Оскорбления, которые могли бы расцениваться в качестве оправдания иасилию со стороны оскорбленных, очень редки. Если человеческое достоинство основывается на том факте, что люди являются разумными существами, тогда вы должны относиться к людям как к независимым личностям, способным на ответственные решения, сдерживающие насилие и причинение вреда другим. Только при исключительных об-стоятельствах целесообразно отвечать на оскорбление насилием, особенно если закон предоставляет иные механизмы защиты. Предположение о том, что оскорбление религиозных взглядов обязательно приводит к беспорядкам со стороны обиженных людей, неприемлемо на основании уважения к достоинству индивида. В США на уровне закона закреплены определенные типы высказываний, которые эквивалентны физическому насилию, на которые вы можете ответить только насилием. Оскорбленные карикатурами люди, ссылаясь на собственные ощущения, относят картинки, которые они не видели и о которых им известно только по слухам, к таким типам высказываний. В таком понимании, если религиозный (или этнический) элемент является определяющим качеством личности, тогда на выпад против религии можно ответить только насилием. Кто бы ни оскорбил такого человека, он должен знать, какого рода реакцию ожидать — в конце концов, такое утверждение в любом случае окажется провокацией.

В праве США до 1970-х годов расовая дискриминация была наказуема, по крайней мере, теоретически. Во многих европейских странах на сегодняшний день существуют санкции за расистские высказывания в отношении человеческого достоинства, которое можно оскорбить путем унижения достоинства группы, в большинстве случаев не зависящие от того, был ли нарушен общественный порядок. С точки зрения перспектив свободы слова, такое толкование является весьма сомнительным. Возможно ли нанести оскорбление личности путем нападок на религиозную доктрину или делая что-то, считающееся оскорбительным в несветской системе ценностей, как то предполагает французский закон (который основывается на принципе laicite)? Исходя из концепции достоинства, критерии оскорбительности определяются не общими со-циальными нормами, а отдельными религиями. С другой стороны, лишь сам оскорбленный может решать, что для него является оскорбительным.

Авторы карикатур заявляют, что, по мнению датского общества, карикатуры не могут нанести оскорбление фундаментальным человеческим ценностям. Однако, как говорят поджигатели датского флага в Газе, они лучше знают, что задевает их сильнее, и только их мнением (сформированным имамами) должны руководствоваться в Дании. Добавим к этому дипломатические предостережения в отношении ответственности: разумному человеку следует знать, что мусульманин чувствует и думает в таких случаях и какое спонтанное поведение за этим последует. Такое замечание выражает неискреннее почтение к исламу: подразумевается, что безответственно использовать свободу прессы таким способом, который может по-влечь за собой слишком острую (по нашему мнению) реакцию на что-то людей, живущих в соответствии с иной системой ценностей. Во французском праве, а также в праве других западных стран со сходным законодательством свобода слова уже ограничена в интересах общественного порядка.

На этом этапе карикатуры и реакция на них перерастают в конфликт в духе того, "где и с чьей культурой должны считаться". Мы слышим о столкновении цивилизаций, о "культуркампфе" — ярлыках, которые сами по себе возмущают и вызывают разногласия. В такой системе взглядов вопрос о свободе прессы превращается в борьбу между каждой отдельной религией и атеистическим, иейтральным. либеральным государством; европейская социальная борьба, которая, казалось, давно разрешилась частичной победой антиклерикализма, может возродиться благодаря исламу и мусульманским религиозным чувствам. Обременение свободы слова ответственностью становится проблемой в стереотипном мышлении левых и правых. В соответствии с позицией правых, европейские страны характеризуются единым пониманием основополагающих культурных ценностей и обычаев или, по крайней мере, их принятием. Если мы считаем нормой взгляды Иорга Хайдера, то мы, конечно, говорим о согласии с вздором "христианской культуры", но заходить так далеко вовсе не нужно, и многие левые также рассматривают единообразие в качестве отправной точки. В соответствии с позицией мультикультурности, различные ценности не нуждаются в предварительном согласовании, а культуры не должны ассимилироваться — терпимость дает им возможность сосуществовать. Мы увидели, что на правовом уровне совместное существование культурного многообразия является довольно неста-бильным, так как даже основные ценности необязательно совместимы между собой. Особенно трудно примирить, в отсутствие цензуры, критику как часть свободы слова с идеями об уважении, любви и взаимном почтении.

Согласно твердой мультикультурной позиции, при существовании свободы слова должны уважаться ценности каждого человека. Следовательно, критическое изобра-жение групповых отличий иеприемлемо, так как оно подвергает сомнению право отличаться. Добавим к этому часто встречающийся параноидальный страх расизма, обсуждавшийся выше, с позиций которого свобода слова рассматривается как расистские нападки. Государственные деятели, увлеченные геополитикой и заботящиеся о сохранении общественного порядка, характеризуют свободу слова как безответственность и равнодушие к последствиям опубликования информации.

Те, кто ограничивают свободу слова ради религиозных чувств, забывают, что, в целом, слово играет важнейшую роль в западном обществе. Политическое сообщество, которым по собственному представлению являются жители Запада, отличается демократическими политическими особенностями — либеральными политическими свойствами, включающими в себя свободу слова, по крайней мере в тех рамках, в которых сосуществование в обществе предполагает возможность коммуникации между гражданами. Личность коммуникативна: человек может подтверждать и выражать свое мнение, так как мнение — это и есть личность. В этом смысле западной личности без свободы слова не существует.

Если выражение собственной индивидуальности выходит за пределы высказываний, если оно имеет иное назначение или если оно не является вопросом выбора и позиции в диалоге, тогда, конечно, такие проявления могут подлежать ограничению, как показывает пример с чадрой. Ограничение на ношение чадры, как и ограничение свободы слова, причиняет неудобства, но в той мере, в какой это может быть рассмотрено как правило социального поведения, оно может быть признано либераль-ным механизмом, так как является "антидискриминационной мерой", служащей притесняемым детям и женщинам.

Свобода слова имеет смысл и работает в политическом сообществе в соответствии с современным пониманием только тогда, когда право говорить включает в себя право оскорбить и ошибиться. Европейский Суд по правам человека, который придерживается этого общепринятого европейского понимания прав человека и способствует его формированию, признает данную концепцию при расширительном толковании свободы слова, распространяющейся на оскорбительные и обидные выражения. В действительности, слово только тогда выразительно, когда оно может задеть; именно тогда оно будет эффективно. Иначе оно не имеет значения. Слово производит полный эффект на других и на того, кому оно адресовано, когда оно вызывает внутреннее возмущение; оно действенно, если тот, кому оно адресовано, или публика хотят заставить замолчать оратора, поскольку мы уязвимы. Слово часто является маской, но его ценность заключается в срывании масок с других. Без такой разоблачительной функции не было бы смысла говорить о свободе слова. И вы не можете обвинять оратора, если оскорбленный человек может противопоставить разоблачению только насилие. Во многих культурах бесчестие требует мести. Является ли это достаточной причиной уважения к эгоцентричным культурам в форме замалчивания позорящей критики?

Свобода слова потеряна, если нам приходится критиковать в наименее обидной форме. Это выльется в жесткие процессы против самих критиков, и даже в таком маловероятном случае, когда суд признает, что определенное утверждение было наименее оскорбительным из возможных, сам процесс будет иметь ужасный эффект. Боязнь процессов выливается в самоцензуру, и из-за этого доказательная страстность речи теряется. Если вы показываете мусульманских женщин, с которыми плохо обращаются, с избитыми со ссылкой на Коран спинами, значит, вы намереваетесь шокировать и пристыдить. Когда Тео ван Гог в своем фильме показывает этих изранен-ных женщин, он не выказывает большого уважения к исламу. Его убили. Может быть, фильм создал определенные стереотипы. Но он не имел бы такого эффекта, если бы не затрагивал глубинные мусульманские особенности, если бы все значение этих особенностей для многих осталось бы чисто религиозным.

Сегодня защита интересов меньшинств связана с мерами, направленными на борьбу с расовой дискриминацией, вопреки ошибочному сравнению, упомянутому выше в веймарском контексте. Левые и христианские антикапиталисты сплотились вокруг единого фронта прав человека, задуманного в политкорректной манере Евро-союза и международных организаций. В таком контексте свобода слова (это бельмо, которое любезно всеми превозносится) получает новое определение. Теперь уважение к чувствам (которое, как считают, дискредитируется в Европе) требует корректности. Борцы за чувства располагают разумной стратегией, которую мы можем наблюдать у компьютерного вируса: интеграция в другие права человека и политические концепции, такие как антидискриминация и терпимость. Под предлогом и ради ислама Европа возвращается к представлениям прошлого, в которых перевешивают религиозное и групповое своеобразие. Такой подход далек от несколько безразличной системы ценностей 80 % европейцев и особенно далек от того, как живет Европа в качестве единого целого (и даже от того, как существует Америка, которая является более религиозной и нацелена на господство конкурирующего фундаментализма).

Когда главы исламских государств и имамы, "ответствемные" за ненависть и ресентимент требуют от датчан и других европейских государств наказывать тех, кто оскорбляет религиозные чувства, также, как такие "преступления" (против ислама) наказываются в мусульманских странах, они требуют, чтобы Запад отвернулся от своей системы ценностей. Европа может допустить это под предлогом антидискриминации и во имя взаимного уважения прав человека, и, в то время как ислам продвигает свои ценности в Европу во имя равноправия, крепнут европейские патриархальные силы. Европа эпохи Возрождения совершает ошибку, не поддающуюся логическому объяснению: она будет терпима к нетерпимости.

У европейцев есть подозрение, что недостаток обя-зательного сочувствия к мусульманским жертвам предубеждений маскирует исламофобию. Однако критика му-сульмапских сообществ и фундаменталистских тенденций ислама не может быть приравнена к расизму. Подозрение безосновательно. Отрицание культа чувствительности не подразумевает какую-либо культурную исключительность или неприятие, основанное на превосходстве или даже антипатии. Вы можете добиться терпимости на базе лю-бой религии, допускающей раскрытие метафизического космоса; и даже сообщество истинных верующих может освободиться от оков религии.

Как мы убедились, европейские законы продолжают защищать религиозные чувства, хотя и не превращают эту защиту в активное преследование. Правовая позиция, касающаяся ограничения свободы слова, не вызывала проблем до тех пор, пока само общество сдерживало ре-лигиозные чувства из-за отсутствия обвинительного эн-тузиазма, что санкционировалось молчаливым большин-ством. В Польше говорят, что там, где эти чувства не сдерживаются, ограничения превращаются в гораздо бо-лее серьезную цензуру.

Европа уютна, равнодушна и обычно чувствительна к культурным потребностям меньшинств. И если религиозное меньшинство чувствует, что его оскорбили, члены этой группы имеют хорошие шансы посредством культурных или правовых инструментов заявить свой громкий протест в безразличном или восприимчивом расплывчатом общественном мнении. Допущения, ради принятия которых пришлось пожертвовать свободой слова, являются результатом не только соблюдения политкоррект-ности, но и распространения взглядов "реальной политики". Все в большем числе европейских стран существуют значительные, отчасти неудовлетворенные мусульманские сообщества, состоящие из людей, неспособных к ассимиляции либо по собственной вине, либо по вине большинства. Так как религиозная и этническая составляющие перемешаны между собой, а религия является более могущественной организующей силой, чем вызывающая разногласия этническая принадлежность, меньшинства будут рассматривать нападки на свои религии как нападки на этническую принадлежность. Отметим, что мусульманские, по большей части арабские массы, живущие с чувством обиды, считают себя неудачниками в этом мире, что укрепляет потребность сплотиться вокруг религии и оправдать слабую личность, недовольную миром.

После атак Аль-Каиды для европейских правительств стало важным, чтобы члены этих озлобленных сообществ не оказывали поддержку терроризму. Обещая этим сооб-ществам защиту от расистских нападок, сторонники такой политики надеялись избежать нападений на исламские и другие неинтегрированные группы. Не защита конститу-ционных прав человека, а политика уступок определяет европейский курс по отношению к мусульманам в исламских странах. Это открывает путь к трансформациям в международном праве и международных отношениях, где уважение к религии выходит на первый план. Иллюстра-цией может служить предлагаемая международная кон-венция, касающаяся защиты всех религий от неуважения. Даже Китай может принять идею уважения религий тех, кто живет в других странах: дома, конечно, каждый свободен выбирать, кого преследовать, в соответствии со своими собственными решениями и желаниями.

Давайте вернемся к проблеме чувствительности. Многие европейские законы допускают ограничения свободы слова (в отношении расизма), а именно: свобода слова в ряде европейских стран ограничена в отношении Холокоста, якобы вовсе не из уважения к чувствам евреев. Отрицание Холокоста является наказуемым во многих ев-ропейских странах, однако при этом только геноцид евреев рассматривается в качестве Холокоста. Такая особая трактовка достаточно рискованна в контексте положения ислама на Западе. В глазах параноиков и хорошо подкованных антисемитов это еще одно доказательство вероломства европейского сионизма. "Сионистский культ Холокоста" получил преимущественную защиту. Чтобы избежать фаворитизма, почему бы не дать такую защиту каждой религии и особенно более уязвимым религиям меньшинств? Как неоднократно показывает Дворкин, криминализация отрицания Холокоста является спорной с точки зрения свободы слова и может легко стать оши-бочно понимаемым прецедентом. Тем не менее аргументы, обосновывающие особое отношение к Холокосту, отсутствуют в случае с религиозными меньшинствами и религиями в целом. Германия (с помощью Виши, Венгрии под руководством Хорти и подобных им) истребила большую часть европейского еврейства. Этот факт может быть частью еврейской самобытности. Но, что более важно, это решающее событие для народов Европы. Как постановили высшие суды Германии, Холокост создал особое моральное обязательство немцев по отношению к евреям. Отрицание Холокоста — это явное пренебрежение фактами, это ложь. По моему мнению, это один из многих обманов, который не влечет за собой карательной реакции, но, учитывая аморальность лжи, является серьезным поводом. В противоположность геноциду, религиозные доктрины не являются фактами. Современные европейские демократии не имеют особых исторических обязательств перед религиями, включая иудаизм. Однако по отношению к самим себе европейцы несут моральную ответственность и, следовательно, обязательства. Антипатия и неуважение к меньшинствам не является геноцидом. В этих двух случаях государственная и общественная ответственность несравнимы. Аргументы, способные обосновать криминализацию отрицания Холокоста, неприменимы в случае каких-либо предполагаемых оскорблений религиозных особенностей.

Свобода религии — это свобода исповедовать и проповедовать религию. Если люди произносят оскорбительные вещи по поводу религиозных доктрин и вероучений, это не мешает верующим исповедовать свою религию. Иногда говорят, что в атмосфере запугивания религию невозможно свободно исповедовать. Но карикатура, которая касается взаимоотношений религии и терроризма, не создает атмосферу запугивания и даже не способствует одобрению такой атмосферы. Вместо этого она подталкивает людей, исповедующих эту религию, к отмежеванию от тех, кто жестоко и неверно толкует религиозные догмы. В частности, террористы могут быть осуждены с помощью религиозных санкций. Их можно отлучить от церкви как отступников. Но этого не происходит. Вместо этого мы слышим вырванные из контекста цитаты о том, что Коран основан на принципах дружбы между народами. Обратное также можно вывести из текста, и это характерно для основных источников других мировых религий.

По историческим причинам многие мусульмане считают себя угнетенными и преследуемыми, а следовательно, они чувствительны к оценке своих убеждений. Они — как немецкие офицеры XIX века, пришедшие за славой в армию Кайзера. То, что миллионы мусульман живут безо всякой надежды на лучшее, а их религия — единственный источник надежды и защиты, — это факт. Но это не то обстоятельство, которое порождает правовые последствия. Какой должна быть политика СМИ в той ситуации, когда можно рассчитывать на активную, возможно, насильственную реакцию возмущенных толп? Правильно ли превращать такую укоренившуюся реакцию в ограничение свободы слова? До настоящего времени в Европе никогда не вводились ограничения свободы слова по причине обиды и задетых чувств, а свобода выражения мнения никогда не выступала в качестве остаточного явления от всплеска религиозной сверхчувствителыюсти и кровной мести за унижения. Но обида может одержать верх над свободой слова и антиклерикализмом, посредством введения определенных юридических обязанностей, если она выльется в угрозы и насилие, в ту силу, перед которой остальным придется отступить во имя терпимости, а в действительности во имя собственной безопасности. Вполне возможно, что страх, возникший во имя терпимости, и слабость, порожденная страхом, создадут нормы цензуры и самоцензуры. Теперь нам остается наблюдать, будет ли этот процесс иметь успех.

Хотя западная концепция свободы слова в принципе допускает возможность оскорбительных высказываний, пределы допустимого оскорбления не определены. Не только католическая церковь и ислам заявляют претензии на религиозные чувства. Например, политика Би-би-си построена на идее, что Би-би-си уважает основополагающее право человека на свободу мысли, совести и вероисповедания... Би-би-си отражает понимание религиозныхчувств при ссылках или при использовании имен, изображений... касающихся глубин различных верований, и гарантирует, что к любому использованию или вербаль-ной либо визуальной ссылке на них относятся с внима-нием и что они проверяются редакторами".

По моему мнению, уважение к чувствам и терпимость являются составляющей хороших манер демократии. Но молчание и запугивающие речи во имя чувств аудитории, будь то мусульманские или иудейско-христианские ценности, меньшинство или большинство, ничего не сделают для развития западной культуры. Конечно, государственные деятели скажут, что на них лежит геополитическая ответственность. Нефть, рынки, терроризм и более миллиарда мусульман — это значительные обстоятельства. В глобализованном мире свобода слова может оказаться слишком дорогой. Возможно, этот мир разжег все виды взаимной жестокости и только с помощью молчаливых табу удается терпеть друг друга и сдерживать собственные антигуманные проявления. Возможно, в новом международном порядке будет существовать реальная потребность в уважении к строго ограниченному кругу чувств, как это произошло с расизмом, хотя расизм не является проблемой субъективных чувств и большая часть принятых международных норм не касается расовой чувствительности. Я не вижу оснований для установления запретов, но, возможно, моделью мировой деревни может быть Индия, где люди часто демонстрируют друг другу свою религиозную чувствительность. Установление ограничений свободы слова может быть необходимым для защиты общественного порядка. Но индийская модель предполагает один миллион мертвых, а также светский характер публичной сферы. Может быть, Запад и каждый человек, который хочет жить в соответствии с западными ценностями, от Китая до Марокко, Индии и Пакистана, и который опасается развития исламского экстремизма, уже не имеет других шансов в борьбе с терроризмом, кроме как жить в гармонии с запретами. Это будет случай асимметричного взаимодействия, и не только из-за малой вероятности того, что уважение к христианской, буддистской религиям или к иудаизму в ближайшем будущем будет укрепляться в мусульманских странах. Асимметричность возникнет из-за того, что мы единственные, кто хочет оставаться на западных рынках, в то время как ни "Google", ни "Yahoo!" не хотят терять китайский рынок во имя свободы слова.

Где-то уже готовится международная конвенция, предусматривающая уважение к религиям, запрещающая диффамацию религий и религиозных символов во имя "столь необходимой межрелигиозной гармонии". Действуя в рамках международного сообщества, эта конвенция будет односторонней и обманчиво геостратегической, самоограничивающей Запад. Мы отступим от утвердившихся принципов эпохи Возрождения, а реальные результаты будут плачевны, так как нет такого вида соглашения, который подходил бы для того, чтобы остановить животворящую бурю зеленого знамени ислама. Международная конвенция об ограничении свободы слова будет по большей части служить последним доказательством успехов радикального ислама. И кто собирается соблюдать конвенцию? Те, кто по-английски говорит не то, что на родном языке в мечети?

Независимо оттого, проявится или нет асимметричность регулирования посредством этой конвенции, позиция западных политиков уже показала, что Запад во имя чувств мусульман собирается пересмотреть свою шаткую концепцию свободы слова, дав дорогу европейским требованиям относительно чувствительности, ценой анти-клерикализма. И снова выгодоприобретатели этих уступок не одиноки, возможно, это не только мусульмане, но и неисламские религиозные лидеры, те, кто выступает за фундаментализм. Кажется, что Запад собирается сдаться и принять те бурные страсти, которые диктуют религиозные чувства и которые установят пределы допустимости свободы слова. Атак как Запад, сталкиваясь с фанатизмом, в соответствии со своими собственными правилами может возмутиться в гораздо меньшей степени, его тер-пимость и правила деятельности прессы приведут к тому, что ограничения свободы слова будут неодинаковы по всему миру. Об исламе вы должны говорить с большим уважением, чем о других, менее чувствительных религиях или светских, национальных сообществах. Результатом будет нормативное закрепление существующей сегодня практики: па Западе вы не можете плохо отзываться о чем-либо, относящемся к исламу; в определенных арабских странах, однако, без ограничений продолжается про-паганда, оскорбляющая христиан, евреев, а также другие религии и призывающая к их уничтожению.

Если кто-то не в состоянии сопротивляться соблазну использовать средства уголовного права, чтобы любой ценой защитить меньшинства, он, по крайней мере, должен выбрать приемлемый вариант. Примером могут послужить поправки в британский Билль о расовой и религиозной ненависти, вступившие в силу в 2006 году. В соответствии с иими разжигание религиозной ненависти является наказуемым, но только если лицо использует угрожающие слова, или угрожающе себя ведет, или демонстрирует любые угрожающие письменные материалы. Под "религиозной ненавистью" понимается ненависть к группе людей, выделяемой путем отнесения к опреде-ленному верованию или характеризующейся отсутствием религиозных верований.

Иначе говоря, оскорбительное заявление, не являющееся угрозой, не наказывается, и не так просто доказать, что заявление подпадает под категорию разжигающего религиозную ненависть. Далее Билль предусматривает, что "ничто в настоящей части не должно толковаться или исполняться таким образом, который бы запрещал или ограничивал дискуссию, критику или выражение антипатии, неприязни, насмешки, оскорбления в отношении определенных религий, верований или практики их при-верженцев, или других систем верований или практики их приверженцев, или обращения в свою веру, или побуждеиия сторонника другой религии или системы веро-ваний прекратить исповедовать свою религию или систему верований".

Нетерпимость исламских масс побеждает терпимость, так как толерантные люди забывают, что терпимым можно быть только по отношению к терпимым людям. Не бу-дем забывать, что не только британские мусульмане, но и большинство египетских, иорданских и палестинских верующих также требуют введения законов шариата.

Из-за беспомощности, вызванной состраданием к тем, кто слаб, и предубеждений, касающихся Ближнего Востока (то есть антиизраильских настроений), так же как из-за враждебности по отношению к западным предубеждениям, над умами значительной части европейской элиты восторжествовало неправильное понимание антирасизма. С другой стороны, свобода слова, по крайней мере до сих пор, никого не привела на улицы.

Мы знаем все способы "умиротворения". В "сфере свободы слова", руководимой уважением к чувствительности, возрастает уважение к власти. Никто не искушает Христа на киноэкране. "Последнее искушение" Скорсезе действительно оказалось последним. Христианские верующие могут быть признательны имамам Мекки и Копенгагепа. Уважение к каждому этносу и религии станет всеобщим (на бумаге). Все будут говорить о других с любовью. Может быть, арабская пресса и не станет, но мы останемся терпимыми.

Мы с легкостью можем проиграть эту битву. В соответствии с нашим знанием того, как развиваются общественные ценности, в самом начале изменения микроскопичны, но неожиданное влияние значимых событий и ситуаций способно изменить статус-кво. Лавина уважения к чувствам похоронит свободу самовыражения, выстроенную за последние десятилетия. Опасного положения европейской и западной элиты, а также сочувствия, которое из лучших побуждений, но ошибочно диктует ориентированную на меньшинство политику, достаточно, чтобы спустить эту лавину.

Может, было бы лучше не писать свое имя. Я боюсь. Я даже не уверен, чего я боюсь больше — быть отвергнутым политкорректностью или фетвой. С другой стороны, я не могу рассчитывать на поддержку просвещенного, светского сообщества. Согласно утверждению великого венгерского политического мыслителя Иштвана Бибо, демократ — это тот, кто не боится. Но, положив конец свободе слова, мы не можем говорить о демократии в ее полном смысле. И здесь остается место страху. Мюнхенское соглашение выглядело небольшой уступкой ради спасения мира. Годом позже разразилась война.

Но я напишу свое имя, ибо, если изменения начинаются с незаметного взмаха крыльев бабочки, они могут так же закончиться. Сторонники и бенефициары свободы слова — и, через нее, антиклерикализма, — до сих пор помнят веские аргументы в пользу этой свободы и с помощью демократического общества все еще могут осознать, что же именно находится под угрозой. И могут заставить европейских чемберленов вовремя отступить, пока не понадобился Черчилль.

Андраш Шайо — профессор права Центрально-Европейского университета (Будапешт), академик Венгерской академии наук. Данная статья подготовлена на основе доклада, представленного на конференции "Свобода слова и религия — вечный конфликт в период избирательной модернизации", состоявшейся в Будапеште 11 — 13 мая 2006 года.

Перевод с английского О.Гладченко.

Из журнала "Сравнительное конституционное обозрение" № 3, 2006 г.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел Политология