круг - отъявленные негодяи. Топос острова, вобравший в себя квинтэссенцию утопического миромоделирования, перерождается в литературной антиутопии в мотив стены, непреодолимой преграды. Местом действия антиутопических проектов выступает замкнутое пространство, бесчеловечное внутри. Проникновение внутрь или выход из такого мира является затруднительным, как и едва возможны любые попытки реформирования. Нормы и догмы разумного до абсурда государства становятся более прочными и непоколебимыми на неприступной территории.
В литературной антиутопии выражено пессимистическое отношение к гиперрационально структурированным общественным системам. Как отмечает О. Сабинина, «традиционное утопическое изображение счастливого идеального общества сменяется в антиутопии убедительным показом того, как идеал в действительности полностью перерождается и превращается в свою противоположность - тоталитарный строй»4. Иллюзии всеобщего социального равенства, обязательной трудовой повинности, внушаемые государственной машиной, подвергнуты решительному развенчанию в романе русского писателя Евгения Замятина «Мы» (1921), инкорпорирующего жанровую матрицу литературной антиутопии и ее субжанровых разновидностей. Еретический бунт протагониста Д-503 против индивидуального обезличивания, полной видимости и слышимости частной жизни, исправляется перенастройкой на благоговейное почитание победоносного шествия Единого Государства. По утверждению А. Любимовой, «антиутопия исследует ту социально-политическую модель, которая опровергает устойчивые идеологические мифы»5. В 1932 г. Олдос Хаксли, тогда автор четырех романов, опубликовал свой вариант представлений о «заорганизованном» обществе, помешанном на техно- и биоинженерии. В романе «Дивный новый мир» (Brave New World) О. Хаксли продемонстрировал доминирующее влияние индустриализации, фрейдизма, массовых коммуникаций, капиталистической и коммунистической экономической теории на современных ему людей. Писатель энергично предупреждал о том, что быть счастливым в машинизированном мире предельно просто, стоит только перестать быть человеком. «Взяв за основу такие основополагающие проявления человеческой личности, как любовь и власть, писатели-антиутописты
4 Сабинина О. Б. Жанр антиутопии в английской и американской литературе 30-50-х годов XX века: автореф. дис. ... канд. филол. наук: 10.01.05 / Моск. гос. ун-т им. М. В. Ломоносова. М., 1989. С. 10.
5 Любимова А. Ф. Утопия и антиутопия: опыт жанровых дефиниций // Традиции и взаимодействия в зарубежных литературах. Пермь, 1994. С. 95.
80

выстраивают в своих произведениях модель общества, соответствующего самым примитивным полузвериным запросам человека, где любовь превращается в секс, а власть - в открытое насилие над личностью», - прослеживает Ю. Борисенко6.
К субжанровым разновидностям литературной антиутопии, в которых также осуществляется ревизия утопического миромоделирования, принадлежат квазиутопия, дистопия и какотопия. Квазиутопическая реальность возводится вокруг утопической модели мира, экзистенциальная несостоятельность которой доказывается авторами зачастую иронически. Как утверждает Б. Ланин, «устремленность утопий-антиутопий к постановке прежде всего социальных проблем порождает такое их качество, как экстенсивность. Перед читателем разворачиваются проспекты с изображением самых различных сторон будущего...»7. С целью создания эффекта псевдокарнавала квазиутопия оперирует средствами сатиры (пародия, гротеск) и фантастики, убедительное подтверждение чему можно найти в романах А. Платонова («Чевенгур»)8, А. Франса («Остров пингвинов»), М. Фрейна («Очень частная жизнь»), Дж. Балларда («Бетонный остров»), Л. Петрушевской («Новые робинзоны») и т.д. В основании художественного мира дистопии лежит модель «идеально плохого общества»9. С позиций А. Чамеева, дистопия «облекается в формы самой жизни, дабы подчеркнуть угрозу, исходящую от "дурного утопизма". <...> дистопия ориентирована на жизнеподобие, максимально использует материал действительной жизни»10. Дистопическое мышление продуктивно взаимодействует с жанровыми структурами психологических и философских романов, свидетельство чему - произведения Джорджа Оруэлла («1984»)11, У. Голдинга («Повелитель мух»),
6 Борисенко Ю. А. Риторика власти и поэтика любви в романах-антиутопиях первой половины XX века (Дж. Оруэлл, О. Хаксли, Е.Замятин): дис. ... канд. филол. наук: 10.01.03 / Удмурт. гос. ун-т. Ижевск, 2004. С. 93.
7 Ланин Б. А. Литературная антиутопия XX века. М., 1992. С. 35.
8 Сосредоточиваясь на сути мировидения, выраженного в романе А. Платонова «Чевенгур», А. Гугнин помещает его (наряду с «Городом за рекой» Г. Казака, «Другой стороной» А. Кубина и др.) в контекст магического реализма на том основании, что писатель ищет ответа на онтологические вопросы «не в социальных, а в космических измерениях». (См.: Гугнин А. А. Магический реализм в контексте литературы и искусства XX века. М., 1998. С. 44).
9 Чаликова В. Утопия и свобода. С. 81.
10 Чамеев А. А. На грани отчаяния и надежды (роман-дистопия Джорджа Оруэлла) // Автор. Текст. Эпоха. СПб., 1995. С. 99.
11 В письме к своему итонскому ученику Эрику Блэру (Оруэллу) от 21 октября 1949 г. О. Хаксли с благодарностью признал изящество и непреходящую важность романа «1984»: «Я чувствую, что кошмару "1984" суждено трансформироваться в ужас мира, еще более правдоподобного, чем изображенный мною в "Дивном новом мире"».
81

Э. Берджесса («Заводной апельсин»)12, В. Войновича («Москва 2042»), М. Этвуд («Рассказ служанки»), Дж. Херси («Заговор»)13 и др. Какатопия отличается от квазиутопии и дистопии встроенным в ее сюжетную канву мотивом катастрофы. Мировая война, ядерный взрыв и другие глобальные катаклизмы - это те потрясения, которые приводят вымышленный мир в состояние, пригодное для художественного эксперимента. Среди какатопий особого внимания заслуживают книги К. Эмиса («Перестройка»), Р. Мерля («Мальвиль»), А. Адамовича («Последняя пастораль»), Т. Толстой («Кысь») и т.д.
Картина квазиутопической действительности убедительно явлена в романе «Остров великой матери» (Die Insel der gro?en Mutter, 1924) немецкого прозаика и драматурга, лауреата Нобелевской премии Герхарта Гауптмана. В книге рассказывается о том, как группа, состоящая более чем из двух сотен людей, направляется в спасательных лодках к берегам необитаемого острова в южной части Тихого океана. После кораблекрушения уцелели только женщины и двенадцатилетний мальчик Фаон. Важнейшая проблема, которую затрагивает автор в романе, - возможность существования общества, между представителями которого не будет гендерных различий. Женщины, оказавшиеся по воле рока на неизвестных землях, вынуждены созидать «амазонскую» культуру. Там они заняты поисками провизии и строительством жилья, но как только вопросы выживания отходят на второй план, островитянок начинает одолевать желание репродукции. Каждой из них этот замысел кажется нелепым, пока они не узнают о первом случае «непорочного зачатия», произошедшем на острове. Реагируя на численный рост населения, женщины организуют
Напомним, граждане Океании Джорджа Оруэлла являются лишь беспомощной серостью в политическом механизме, где ненависть тождественна любви, а ошибка - истине.
12 Романы у. Голдинга и Э. Берджесса фокусируются на природной сущности человека, ее проявлениях и возможностях изменения, У. Голдинг подвергает критике просветительские взгляды о природной безгрешности человека и примате социального начала в его развитии. Герои романа воплощают определенные социальные типы, находящиеся в ситуации выживания и действующие в соответствии с врожденными инстинктами, а не этическими нормами. Э. Берджесс, в свою очередь, изображает общество, научившееся «исправлять» природную деструктивность человека посредством биотехнологий и превращать его в бездумную пешку, ведомую государством.
13 В романах М. Этвуд и Дж. Херси выявляются, по мнению Т. Комаровской, экстремальности феминизма, «политический аспект поисков женщиной своей самоидентичности» под гнетом тоталитарного режима. (См.: Комаровская Т. Е. Феминистская литература США: обретения и потери на пути к самоидентификации // Вопросы германской филологии и методические инновации в обучении и воспитании. Брест, 2005. С. 3-11; Комаровская Т. Е. Экстремальности феминизма в романе-антиутопии М. Этвуд «Рассказ служанки» // Американистика как предмет научного познания. Мн., 2006. С. 40-42).
82

школьное обучение, обеспечивающее более эффективное управление и организацию жизни в их государстве.
Трудно не уловить некоторое созвучие между художественным замыслом Г. Гауптмана и концепцией романов Д. Дефо о Робинзоне Крузо. Подобно главному герою Дефо, островитянки, оказавшись в «естественном состоянии», проходят все стадии человеческого развития. Прогресс женского общества определяется знаниями, приобретенными ими еще на континенте: они владеют способами ведения хозяйства, помнят, как сооружать жилье и поэтому стремятся реализовать те потенциальные возможности, которых они были лишены в Европе. Созидательный труд женщин увенчивается планомерным успехом, соответствующим духу настоящей робинзонады. Однако под иным углом зрения Гауптман смотрит на особенности конструирования совершенного общества. В объектив писателя попадает религиозный аспект миромоделирования. Показано, что поклонение вымышленному богу началось с чуда «непорочного зачатия», явленного островитянкам в минуту, когда их мысли и чувства были сосредоточены исключительно на вопросе деторождения. Хотя автор и не открывает тайну «амазонского» продолжения рода, очевидность самообмана в поклонении островному богу непомерно усиливается. В один момент женщины даруют мужчинам, рожденным на острове, отдельное государство, которое возглавляет восемнадцатилетний Фаон. Сегрегация мужской и женской половин острова со временем приводит к полному отсутствию рождаемости. Когда женщины наносят визит мужскому государству, они осознают, что мужчинам удалось достичь невероятно высокого уровня развития в своем крае (кораблестроение, сельское хозяйство, музыка, гражданское общество). Вскоре после ритуальной оргии островитянки поднимают восстание, разрушая большинство артефактов острова. Фаон решается на бегство, оставляя после себя потомство, о дальнейшей судьбе которого можно только догадываться. По словам А. Зверева, «насилие над историей, каким показывает его антиутопия, - это насилие и над природой в широком смысле понятия. Над средой обитания. Над разумностью отношений между человеком и окружающим его космосом. Над человеческим естеством»14. Гауптман изобличает внутренний механизм религиозного мироощущения, становящийся предметом частых спекуляций: человек ждет чуда, ищет объекта поклонения и бежит от ответственности.
«Остров великой матери» - роман-предупреждение. В книге прослеживается преемственность жанровой поэтики и семиосферы
14 Зверев А. «Когда пробьет последний час природы...» Антиутопия. XX век // Вопросы литературы. М., 1989. № 1. С. 45.
83

литературной утопии (критика существующего миропорядка, построение наилучшего общества). Художественное пространство произведения ограничено определенными физическими рубежами - островом, на котором разворачивается экспериментальная реальность, кажущаяся утопической. Писатель разоблачает результаты осуществления утопической мечты, указывая на сущностные характеристики человека, неизбежно вступающие с ней в противоречие. В заглавие романа вынесен изученный К. Юнгом архетип Великой Матери: Великая Мать, рождая дитя, одновременно губит его в своих смертоносных объятьях. Подобную символически гипертрофированную ситуацию Гауптман воссоздает на примере целого острова «великих матерей». Автор изображает узаконивание миропорядка, которому предстоит развиваться против законов природы. По причине собственного бессилия перед естественным ходом жизни человеку следует трудиться над улучшением тех сфер деятельности, которые были им созданы и ему подвластны, осознавая при этом ответственность за каждое предприятие не только перед самим собой, но и перед всем мирозданием.
Проиллюстрируем специфику аксиологических установок в дистопии и какатопии анализом рассказа американского писателя-фантаста Рэя Брэдбери «Будет ласковый дождь» (There Will Come Soft Rains). Как нам видится, рассказ посвящен переосмыслению базисной категории счастья в русле антиутопической идеологии. В силу универсальности и фундаментальности счастье представляет собой феномен, настойчиво отвергающий возможность абсолютизации. «В чем состоит счастье?», «Какими средствами оно достигается?», «Возможно ли общее счастье?» - круг вопросов, волнующих человечество по сей день. В книге «Человек для себя» Эрих Фромм предлагает следующее определение счастья: «Счастье - это величайшее достижение человека, ответная реакция всей его личности на плодотворную ориентацию15 по отношению к самому себе и к внешнему миру»16. Первые попытки обобщить категорию счастья предпринимались древнегреческими философами: Платон утверждал добродетель в качестве единственного пути к достижению счастья; Аристотель приравнивал счастье к жизненно важной цели; Эпикур описывал счастье как безмятежное состояние, достигнутое в результате победы над страхами бытия. Счастье как благодать приобрело иную трактовку в текстах Писания. По
15 «Плодотворная ориентация», по Э. Фромму, включает следующие компоненты: забота, ответственность, уважение и знание.
16 Фромм Э. Человек для себя / пер. с англ. Д. Н. Дудинского // Фромм Э. Бегство от свободы. Человек для себя. Мн., 1998. С. 602.
84

сле изгнания из рая человеку все же было обещано повторное обретение полноты блага на небесах (Матф. 5:12). Наградой должна была стать жизнь в новом граде Иерусалиме, имеющем геометрически правильную форму и окруженном стеной из драгоценных камней (Откр. 21:16-20). Такого рода обещания касались существования в мире, неподвластном человеческим силам, в мире трансцендентном.
Недовольство ограниченностью земного существования служило и служит одной из движущих сил утопического творчества. В произведениях писателей-утопистов категория счастья обнаруживает определенные параметры и идеализируется. Принципиальная разница между библейским раем и утопическим миропорядком состоит в том, что создателем первого выступает Бог, второго - человек. Т. Мор стремился зафиксировать в своем романе картину воплощения идеала счастья, в первую очередь, всеобщего, однако индивидуально приемлемого. Протест Т. Мора против религиозного аскетизма средних веков заключался во введении концепции гедонизма как неотъемлемой константы счастья: человеку врождено стремление к удовольствию, а не к страданию. В государственной системе Новой Атлантиды Ф. Бэкона идеал счастья реализован преимущественно на научном уровне, который сводится к накоплению знаний о Божьих творениях и созданию новых условий для расширения власти человека над природой. Идеал счастья в романе Д. Дефо «Робинзон Крузо» основан на принципе социальной упорядоченности. Стабильность общества нарушается «дикостью», непросвещенностью его членов, которым, как и Робинзону, необходимо пройти путь от «естественного состояния» к цивилизации, расширяя собственные возможности. Накопление знаний о природе и ее законах должно обеспечивать прогресс общества, ведущий к воплощению идеала счастья в мире имманентном.
Авторский взор в рассказе «Будет ласковый дождь», вошедшем в сборник «Марсианские хроники» (The Martian Chronicles, 1950) Р. Брэдбери, подобно другим произведениям писателя, устремлен в будущее, которое современному читателю не покажется далеким, -2026 год. Текст рассказа может быть композиционно разделен на две части. Первая часть повествует о дневных событиях в доме, которые представлены писателем в форме дневника, а также содержит некоторые отголоски ночных происшествий в городе. Действие рассказа разворачивается внутри технически обустроенного дома, всячески приспособленного к уходу за человеком. Говорящие часы напевным тоном возвещают начало дня, перечисляют знаменательные события, воодушевленно заявляют о платежеспособности семьи в ближайшее время и напоминают выполнить запланированные мероприятия в течение суток. Газовая плита самостоятельно готовит пищу, накрывает и
85

убирает со стола; барометр предупреждает о дожде, настаивая на соответствующей одежде («Дождь, дождь, уходи; плащ с галошами найди»17). Из нор в стенах выходят роботы-мыши, которые «таинственно завоевывают» грязь, проникшую в дом. От внешних посягательств дом защищен механической системой охраны и идентификации («Самозащита, граничащая с паранойей»18). Не только бродячим кошкам запрещено приближаться к дверям дома, но и птицам касаться его. Судя по действиям приборов, вторая половина дня посвящена исключительно релаксации. В комнатах появляются столы для карточных игр, разливается в бокалы Мартини, играет музыка. Стеклянные стены детской оживают голосами животных и запахами флоры и фауны, ванна наполняется водой, а постели подогреваются. Один из голосов дома предлагает прослушать на сон грядущий любимое стихотворение хозяйки, сопровождаемое звуками спокойной музыки. Очевидно, главными действующими лицами рассказа являются артефакты, цель которых состоит в служении их создателю. Приведенные примеры достижений человека свидетельствуют о высоком уровне технического развития будущего общества. Можно также заключить, что основу идеала счастья в рассказе Брэдбери, как и в «Новой Атлантиде» Бэкона, составляет технизация всех сфер жизни человека, внедрение результатов умственной деятельности в практику повседневности.
Параллельно с описанием технического совершенства в первой части рассказа настойчиво заявляет о себе мотив невостребованности этого оазиса счастья. Взывания говорящих часов обращены в пустоту, двери не стучат, а ковры не ощущают на себе прикосновения чьих-нибудь каблуков, завтрак проглатывает металлическое горло водопровода, зажженная сигара сгорает сама по себе, а поэзия лишь нарушает тишину. Невольно возникает вопрос: где же человек, где же создатель этого механического рая на земле? Становится известно, что ночью город был разрушен до основания; над пеплом других сооружений возвышается этот один-единственный дом. После радиоактивного взрыва от хозяев дома остались только силуэты на опаленной стене и «пять капель краски - мужчина, женщина, дети, мяч. Остальное было тонким слоем угля»19. Настенные рисунки запечатлели хозяев дома в действии: муж двигает газонокосилку, жена собирает цветы, а дети увлечены игрой в мяч. Перед читателем предстает образ счастливой семьи, даже не подозревавшей о надвигавшейся ядерной ката-
17 Bradbury R. There Will Come Soft Rains // Utopian Literature: A Selection. New York, 1968. P. 297.
18 Ibidem. P. 299.
19 Ibidem. P. 298.

строфе. Единственное существо, искренне переживающее утрату хозяев, - домашний пес, погибающий в неистовстве безуспешных поисков. Оставшись «в живых», механические существа продолжают выполнение запрограммированных действий, направленных на служение тем, кого уже нет: «Дом был алтарем с десятью тысячами служителей, больших и маленьких, хором обслуживающих и прислуживающих. Но боги исчезли, а ритуал религии продолжался бессмысленно, бесполезно»20. Прогресс знания и, соответственно, техники, традиционно являющийся главным условием реализации идеала счастья, не только упростил человеку жизнь, обеспечив его механическими орудиями, но и стал судьбоносным фактором его существования.
События второй части рассказа происходят в ночное время и открываются замечанием, что «в десять часов дом начал умирать»21. Причиной смерти послужил огонь, распространившийся по всему дому после возгорания бутылки с растворителем, которую столкнула под действием ветра обрушившаяся ветка дерева. Усилия дома, нацеленные на самосохранение, соразмерны хитрым уловкам огня, который сердито перемещается из комнаты в комнату и с огромным удовольствием живится картинами Пикассо и Матисса. Чердак, руководящий деятельностью механического оазиса, принимает на себя самый главный удар огня. В последних сценах рассказа умирающий дом бьется в предсмертных конвульсиях, агония механических действий и звуков предвещает его скорое разрушение: «Чердак провалился в кухню и в гостиную, гостиная - в цокольный этаж, цокольный этаж - в подвал»22. Механический дом, символизирующий воплощенный идеал счастья, уничтожается своими же внутренними силами. Особый интерес при чтении рассказа вызывает противопоставление природных стихий техническим, которые используются человеком себе во благо. Речь идет о ветре, огне и дожде. Находясь на гребне познания, человек научился генерировать технические подобия природы. В этой связи представляется своеобразным отношение человека к природному миру, проявляющееся через созданную его руками механическую действительность. С одной стороны, говорилось выше, дом отмежеван от всевозможного природного «прикосновения»; человек как бы отключен от мира живого, от естественного протекания жизни. С другой стороны, хозяева дома пытаются сохранить некоторую близость к природе, выращивая цветы или слушая стихотворение о весеннем пробуждении всего живого. Такого рода благосклонность не мешает
20 Ibidem. Р. 299.
21 Ibidem. Р. 301.
22 Ibidem. Р. 303.
87

«богам» механического мира потребительски относиться к природным богатствам, необходимым для актуализации идеала счастья.
Водоразделом между первой и второй частями рассказа служит стихотворение, зачин которого дал название всему тексту. В противовес логике повествования главным действующим лицом в стихотворении выступает природа. Автор с уверенностью утверждает, что наступит пора, когда силы природы разбудит ласковый дождь, что воспрянут ото сна птицы и деревья и что никакие человеческие распри не будут в силах помешать такому подъему. Последние четыре строки стихотворения звучат с нотой предположения о том, что против гибели человечества может не найтись возражений: «И сама Весна, проснувшись на рассвете, // Едва бы догадалась, что были мы на свете»23. Важно, что природа не изображена в ожидании отплаты человечеству; наоборот, она предвкушает свое возрождение, когда ласковый дождь смоет с лица земли тлеющие остатки механического счастья. В стихотворении выкристаллизовывается особый природный идеал счастья, исполненный естественного порядка и новых живительных сил. Человеку в этой природной идиллии места может и не быть.
Из вышесказанного следует: первое, счастье представляет собой неотъемлемую часть человеческих исканий, отправной точкой которых служит неполноценность земного существования. Во-вторых, идеал счастья, категоризируясь в русле утопической традиции, связывается главным образом с приобретением и приумножением знаний об окружающей действительности, которая подвергается качественному совершенствованию в ходе познания и технического прогресса. В-третьих, рассказ Р. Брэдбери «Будет ласковый дождь» живописует картину полного воплощения идеала счастья посредством машинизации человеческого существования. Механические творения, призванные быть оплотом идеала счастья, разрушают сначала самого их создателя, а затем самоуничтожаются. Победу над механическим эрзацем существования одерживает природа с конгениальным ей идеалом естественного счастья.
Исторический опыт XX в. предопределил масштабную дискредитацию утопического мировидения, исходящего из отрицания наличной правды действительности за счет предвидимой полноценности вымышленного миропорядка. «XX век был для литературы, среди многого иного, веком антиутопий... Причины заключаются в характере исторической реальности этого столетия. Оно нуждалось в антиутопиях, чтобы осознать самое себя», - комментирует А. Зверев24. На
23 Ibidem. Р. 303.
24 Зверев А. Зеркала антиутопий // Антиутопии XX века. М., 1989. С. 336.
88

протяжении нескольких десятилетий островной мир проходил пессимистическую ревизию, в результате которой утопические идеалы практически полностью утратили свое первоначальное семантическое наполнение. «Утопия, включенная в историческое время, предстает в спародированном, перевернутом виде...»25. Численное преимущество произведений, содержащих в себе настороженное отношение, обличение и даже отрицание «наилучшего» политико-социального устройства, над книгами, авторы которых стремились к утопическому осмыслению реальности, говорит в пользу кризиса утопического мировидения в XX столетии26. Литературная утопия «в чистом виде» оказалась вытесненной различными художественными проектами антиутопического толка. Однако вопреки установившейся жанровой тенденции Олдос Хаксли пришел на закате дней к воссозданию той модели мира, над возможностью реализации которой он иронизировал в 30-е годы. Творчество Хаксли явило пример плодотворного служения двум музам - антиутопии и утопии: пессимистические зарисовки мира ожили новыми голосами и красками, не всегда оптимистически бодрящими, но все же не лишенными надежды.
25 Козьмина Е. Ю. Поэтика романа-антиутопии (на материале русской литературы XX века): автореф. дис. ... канд. филол. наук: 10.01.08 / Рос. гос. гуманит. ун-т. М., 2005. С. 7.
26 См., например: Negley G., Patrick J. М The Quest for Utopia: An Anthology of Imaginary Societies. New York, 1952; Sargent L. T. British and American Utopian Literature, 1516-1975: An Annotated Bibliography. Boston, 1979; Biesterfeld W. Die literarische Utopie. Stuttgart, 1982; Dictionary of Literary Utopias / ed. V. Fortunati and R. Trousson. Paris, 2000; Bloch R. N. Bibliographie der Utopie und Phantastik, 1650-1950: Im deutschen Sprachraum. Hamburg, 2002.

Писатель-интеллектуал изучал буддизм, индуизм, обращался к мистике, высказывался в пользу пацифизма в национальной политике и художественном творчестве. Парадигма мистического мировосприятия воплотилась в трактате О. Хаксли «Вечная философия» (The Perennial Philosophy, 1946), явившем собой сумму фундаментальной мудрости, почерпнутой из ведущих религий мира. Автор преследовал цель установить безвременное единство бытия, примирив «дуалистическую ошибочность». Итогом почти двадцатилетней работы над положительной программой существования человеческого общества стала последняя книга Хаксли - роман-утопия «Остров» (Island, 1962). Изданный за год до смерти, роман повествовал о цивилизационной встрече разнополярных мировоззрений Запада и Востока. «О. Хаксли -знаковая фигура в мировой литературе XX в.; его творчество в течение ряда десятилетий воспринималось в мировой критике как своего рода индикатор базовых тенденций развития западной литературы, более того - общественной мысли вообще», - суммирует В. Рабинович30.
Подобно предшественникам, служившим музе утопического творчества, О. Хаксли переносит действие романа-утопии на далекий от западной цивилизации остров. Художественный замысел писателя разворачивается в землях, окруженных водами Индийского океана - в ареале восточной культуры. Остров Пала расположен там, где берега спасения достигаются иными путями, чуждыми и Востоку и Западу в отдельности. Автор выступает поборником новой религии, которая, по мнению О. Рединой, «объединяла бы религиозную веру, философию и науку, а также позволила бы разомкнуть цивилизационную замкнутость Запада и Востока, синтезировать рационализм и мистицизм»31. Политическая и социальная жизнь острова Пала в романе по-своему структурирована и организована. Идеалом формы правления выступает, как и в ряде других утопических произведений, олигархия. Во главе вымышленного государства стоит раджа, который правит и царствует, передавая право правления по наследству. Утопический идеал разума в Пале представляет собой результат совместной деятельности старого раджи и трех поколений МакФейлов. Благодаря им на острове была учреждена государственная философия, сочетающая в себе достижения западной науки и восточного гуманизма. Идеал истины реализуется в палийском крае посредством сохранения патриархального жизненного порядка и проведения в жизнь положений
30 Рабинович В. С. Олдос Хаксли: эволюция творчества. Екатеринбург, 2001. С. 9.
31 Редина О. Концепт идентичности в романах Олдоса Хаксли // Проблемы идентичности, этноса, гендера в культуре и литературах Старого и Нового Света. Мн., 2004. С. 314.
91

трактата «Заметки о том, что есть что и о том, что было бы разумно сделать по поводу того, что есть что» (Notes on What's What, and on What It Might be Reasonable to Do About What's What). Идеал истины отрицает технический прогресс и индустриализацию, неизбежно надвигающиеся с Запада. После смерти старого раджи, однако, к увещеваниям истины и разума в руководящих кругах Палы больше никто не прислушивается, потому что личная выгода поставлена выше интересов государства. Олигархи воображаемой страны ориентируют государственную политику на установление военной диктатуры, провозглашая тем самым крестовый поход Духа, происходящий из христианского радикализма. Структура островного общества походит на тектонику Платоновой республики. Исключение составляет верхний уровень, который оказывается расщепленным: тем, кто в состоянии философствовать, не разрешено управлять (МакФейл), а те, кто презирают мудрость и ученость, держат бразды правления в своих руках (Мьюруган, Рани). Подобно государству Утопии Т. Мора, воплощение идеала справедливости в обществе Палы обусловлено отсутствием частной собственности. Сам остров, как и все, что на нем находится, принадлежит каждому палийцу в равной степени. Личное обогащение и стяжательство противоречат мировоззренческим установкам Палы, согласно которым справедливость возможна при отречении от «даров» видимого мира.
Стратификация палийского общества в романе не исключает возможности осуществления идеала равенства. Как и в ранних литературных утопиях, гражданам совершенного государства Хаксли предписывает различные социальные функции, беспрекословное выполнение которых способствует равенству. Граждане изображаемой страны равны в служении общей идее, что означает их равные права на пользование результатами ее реализации. Социуму Палы изначально была чужда диктатура, потому как прежнее руководство острова заботилось о волеизъявлении жителей, принимало во внимание различные «маломасштабные инициативы». Утопический идеал труда проявляется в совместной деятельности островитян, направленной на достижение благополучия. Поля острова возделываются не только специально подготовленными рабочими, но также профессорами и чиновниками, которые находят два часа в день для вскапывания и рыхления почвы. Кроме того, граждане Палы имеют право свободно менять профессии и занятия, что, с их точки зрения, эффективно потенцирует самопознание. Совместный труд - живительный источник постижения тайн природы, саморефлексии и социального благополучия.
У истоков палийского идеала человеколюбия находится буддийское вероучение, цель которого заключена в устранении противо
92

речий между наполненным страданий эмпирическим бытием (сансарой) и абсолютным покоем (нирваной): «Необоримое в своей бесцельности, страдание будет продолжаться бесконечно. Во всех прочих проявлениях человеку придется мириться с собственной гротескно-одиозной ограниченностью»32. Погруженный в вечные муки, человек заслуживает сострадания, которое облегчает жизненные страдания и ведет к спасению. Именно поэтому взаимоотношения между обитателями вымышленной Палы строятся на принципах искусства любви. Осознание бесконечности человеческих страданий, проявление сострадания в искусстве любви составляют базис идеала человеколюбия в конструируемом обществе. По верной оценке Е. Апенко, в романе «не борьба противоречий, даже не их диалектическое единство, а гармония является первоосновой мироощущения Пребывающих во Благе единства мироздания и человека»33. Островитяне практикуют буддизм в одном из его вариантов. Морально-философское учение махаяны уделяет особое внимание вопросу любви к окружающим, приравнивая мудрость к состраданию. Личное спасение и просвещение расцениваются как производные от созерцательного отношения к миру. В религиозной парадигме острова Пала присутствует и категория йоги любви, коррелирующая с созерцанием. На острове существуют специальные комнаты медитации, в которых вместо привычных икон и образов экспонированы пейзажи34. Пейзажная живопись приводит наблюдателя к самоанализу, самопознанию, просвещению, пребыванию «здесь и сейчас». «Просвещенный человек это знает, живет этим, целиком принимает. Он ест, пьет и в назначенный срок умирает, но он ест иначе, пьет иначе, умирает иначе. Задача каждого - просвещение здесь и сейчас с предпосланной ему йогой, практикуемой с повышенной ответственностью»35. В этой связи необходимо указать на схожесть мировосприятия палийцев с Платоновым учением об эйдосах. Подлинные лики вещей, согласно Платону, запечатлены в нашей душе, душа бессмертна и несет в себе бессмертное знание. Философ обосновывает необходимость припоминания образов, увиденных душой. Путь к воссозданию забытого и самого ценного - созерцание.
Религиозное мироощущение жителей Палы оказывает огромное влияние на идеалы свободы и счастья, узаконенные на острове. Па
32 Huxley A. Island. London, 1994. P. 317.
33 Апенко Е. Настоящее и будущее но Олдосу Хаксли // Хаксли О. Остров. СПб., 2000. С. 11.
34 Более подробно о перспективах грядущего, духовидческом потенциале живописи и религиозной мистике у. Шекспира О. Хаксли рассуждает в своих эссе (см. приложение).
35 Huxley A. Island. Р. 271.
93

лийский идеал свободы предполагает независимость граждан от всевозможных условностей, которые во многом служат источником страданий. В «Заметках о том, что есть что» гарантирована свобода от поклонения богам, поскольку человек, манипулируя божественными символами, не замечает, как символы непроизвольно начинают манипулировать им самим. В истории острова никогда не прибегали к формам государственного принуждения, так как палийский рай задумывался как место, приемлемое для всех членов общества. Гражданам Палы предоставлена свобода для осмысления проявлений истинного мира - высшей реальности сущего. Палийский идеал счастья предполагает достижение особого состояния духовного просвещения и, в конечном счете, блаженства на индивидуальном и социальном уровне. В соответствии с одним из основоположений махаяны, мир -иллюзия, в нем нет ничего более реального, чем достижение высшей степени просвещенности посредством созерцания и сострадания. В тексте произведения несколько раз упоминается название галлюциногенного препарата, производимого из грибов, - мокши. Отмечается, что мокша - средство, способствующее испытать единение с «божественным идеалом сущего». В антиутопии «Дивный новый мир» наркотик сома был необходим для подавления толпы - в утопии «Остров» психеделик мокша применяется для расширения сознания, устремленного к просвещению. Чтобы напоминать друг другу об истинных целях существования, палийцы обучили местных птиц привлекать внимание к счастью на острове, которое может существовать только одномоментно. Жители Палы настолько погрузились в беззаботное состояние, что подвергли свои земли вторжению сил, враждебных идеалу счастья. Гармоничное схождение и синтез противоположностей в семиосфере романа Хаксли служит росту смыслов, заложенных в памяти культур. Контактный механизм культурного мнемозиса был описан Ю. Лотманом: «...культуры, память которых в основном насыщается ими же созданными текстами, чаще всего характеризуются постепенным и замедленным развитием, культуры же, память которых периодически подвергается массированному насыщению текстами, выработанными в иной традиции, тяготеют к "ускоренному развитию"»36.
Основу идеала чести составляет осознание палийцами важности каждого действия, направленного на просвещение и единение с бесконечностью. Медитация отождествляется на острове с «судьбоконтролем», благодаря которому сознание достигает более высокого
34 Лотман Ю. М. Память в культурологическом освещении // Лотман Ю. М. Семиосфера: Культура и взрыв. Внутри мыслящих миров. С. 676.
94

уровня понимания всего сущего. В этой связи любой труд превращается в йогу труда, игра - в йогу игры, повседневность - в йогу повседневности. Безусловно, поступки граждан совершенны, ибо имеют формы искусства. Хаксли подвергает критике христианское мировидение, содержащее в себе огромное количество неразрешаемых дихотомий, неприятие которых позволило идеалам свободы и счастья наполниться иным содержанием в контексте религиозно-этической системы Палы, основанной на вероучении Востока. Представления о воспитании и обучении в художественном мире романа О. Хаксли складываются в концепцию образования. В Пале были упразднены семейные отношения из тех соображений, что семья - вариант насилия над человеком. Семью заменил такой государственный институт, как Клуб взаимного усыновления, который, по всеобщему убеждению, прекрасно справляется с задачами планирования семьи и воспитания подрастающего поколения. С самого рождения детей учат действовать с «минимальным напряжением и максимальным пониманием», им предоставляется свобода выбирать себе родителей в зависимости от степени благополучия семьи-реципиента. По отношению к детям, как и взрослым, запрещены меры, противоречащие человеколюбию: «Там, где детей воспитывают, не подвергая физическому насилию, Бог имманентен. Народная теология отражает состояние детских задов»37. В государственных школах основное внимание уделяется естествознанию; так, например, на занятиях по ботанике палийские школьники изучают строение цветка, затем по памяти изображают изученное в графической форме. Соотнося созданный на бумаге символ со своим внутренним «Я», учащиеся пытаются выразить словесно тайну единства всего сущего.
Фундамент политико-социального идеала, явленного Хаксли в финальном романе, составляет аксиома «профилактика лучше лечения», которой руководствуются не только медицинские работники, но и все утопическое общество. Каждая медсестра Палы обязана помнить следующую рифмовку, действуя согласно которой у нее будет возможность «вести наступление по всем фронтам»:
«Я» есмь толпа, что тем законам внемлет, Которым место в ней. Химически грязны «Мои» все жизни. Не будут средства все ясны -Их множество причин объемлет38.
37 Huxley A. Island. Р. 128. 38 Ibidem. Р. 71.
95

Подобно структуре Вселенной, человеческое «Я» изображено в четверостишии амальгамой разнородных составляющих, собранных в единый комплекс некоторым безусловным ходом бытийных происшествий. Химическая неоднородность массы влечет за собой необходимость воздействия на каждый из ее элементов, имеющих свою отличную от других симптоматику, особыми средствами. Источником гетерогенной множественности «Я» выступает функциональный диссонанс мира, в котором четко различаются экзистенциальные оппозиции. Созвучным Я-концепции Хаксли представляется взгляд на сущность человека американского поэта-модерниста Эдуарда Каммингса в сонете, начинающемся строками: «так много самостей (так много демонов и богов // каждый жаднее другого) являют человека»39. В данной ситуации, уверен Каммингс, человеческому «Я» ничего не остается, как только неизменно повиноваться законам каждой части толпы. Определение единого подхода к разнополярным проявлениям сущности человека становится затруднительным, что вызывает, пишет американский поэт, «такое величавое буйство простейшего желания: // такую беспощадную резню надежды невиннейшей». Начиная «Песню о себе», классик американского романтизма Уолт Уитмен славил и воспевал свое Я, суть и сущность которого имела неразрывную связь со всем внешним миром: «Мой язык, каждый атом моей крови созданы из этой почвы, из этого воздуха...»40. В отличие от Уитмена, Каммингс усматривал в «Я» человека присутствие не только земных стихий, но и воплощение всей Вселенной, говоря, что «никогда самый одинокий человек не одинок», потому что его жизнь соизмерима с жизнью планеты, вспышкой солнца, движением звезды.
В силу мировоззренческого уклона позднего Хаксли в сторону мистицизма толпа человеческого «Я», конципированная в четверостишии, может также иметь своей целью возвышение над греховной однонаправленностью бытия в мире. И Каммингс, и Хаксли заключают «Я» в кавычки, акцентируя при этом неадекватность сингулярной номинации того, что по своей природе множественно и неоднородно. Множественность самостей и жизней, о которых пишут поэты, не означает растождествления единой субстанции. Именно «Я» представляет собой вариант интеграции вселенского диссонанса и приближения, по Хаксли, к поэзии тишины.
Обратим внимание в этой связи на параллели в биографиях жизни и духа швейцарца Германа Гессе и англичанина Олдоса Хакс
39 Cummings ?. so many selves // ?????. # 11. Пунктуация автора сохранена. - ?. Ш.
40 Уитмен У. Песня о себе / пер. с англ. К. Чуковского // Уитмен у. Листья травы. М., 1955. С. 47.
96

ли. Во-первых, оба писателя принадлежали к культурно-исторической эпохе XX в., характеризующейся пессимистическим настроем, который был обусловлен утратой веры в некогда незыблемые ценности рационалистического общества Запада. Во-вторых, Гессе и Хаксли, подобно многим современникам-интеллектуалам, искали духовного спасения на Востоке, пытаясь постигнуть «мудрость другого берега», абсорбированную учениями восточных религий с богатой мистической традицией. Оба писателя были близки к обществу Веданты, стремившемуся к распространению неоиндуизма в западных странах. В-третьих, мировоззренческие искания как Гессе, так и Хаксли увенчались созданием художественных проектов идеальной реальности через обращение к жанру утопии, что соединило обоих мастеров слова с общеевропейским течением «литературы идей». Семиосфера романов-утопий «Игра в бисер» и «Остров» содержит в себе осмысление древнеиндийской идеи метемпсихоза. Метемпсихоз представляет собой учение о переселении душ, согласно которому сознательное начало (душа, дух) не умирает вместе с телом своего обладателя, но через некоторое время вселяется в другого человека, животное или растение. В классических индийских религиях брахманизма, индуизма и буддизма метемпсихоз является неоспоримым догматом; понятие сансары содержит в себе образ вечно катящегося колеса трансмиграции.
Герман Гессе (1877-1962) работал над романом «Игра в бисер» (Das Glasperlenspiel, 1943) в ту пору, когда над духовными ценностями человечества нависла реальная опасность уничтожения под напором варварства нацизма. Писатель конструирует утопический идеал в далеком будущем на руинах некогда существовавшей цивилизации, возрождая ее достижения в отчужденном от бурь истории уголке земли. Богатство мировой культуры подвергается классификации в республике Касталия при помощи музыки и математики, знаковые системы которых отличаются наибольшим совершенством в силу отстраненности от конкретных культурно-исторических ассоциаций. В этой связи нельзя не согласиться с высказыванием Е. Леоновой о том, что в «мыслительном зодиаке писателя оказываются Вагнер, Бах и Моцарт, Кант, Шопенгауэр и Жан Поль Рихтер, Гете, Брентано, Бодлер, Новалис и Достоевский, Фрейд, Юнг, а также христианство и философско-религиозные системы Востока»41. Мудрость Востока способствует усвоению и упорядочению достижений мировой культуры, потому что ориенталистские вероучения акцентируют созерцательность и самопознание, в то время как на Западе неизменно культивируется дея
41 Лявонава Е. А. Плыні і постаці: 3 гісторыі сусветнай літаратуры другой паловы XIX - XX стст. Мн., 1998. С. 163.
97

тельное постижение окружающего мира. Единственной наукой, не снискавшей уважения в интеллектуальных кругах Касталии, была история - ретроспективный взгляд на уроки прошлого. Йозеф Кнехт, главный герой романа, осознает необходимость обновления республики посредством установления связи с историей, ибо «история не может возникнуть без эгоизма и динамики этого греховного мира себялюбия и страстей, и такое необычное учреждение, как республика, тоже родилось в этом мутном потоке, который когда-нибудь его и поглотит»42. Без истории мира борьбы за власть и эгоизма не может существовать идеальный мир культуры, искусства, интеллекта. Протагонист предугадывает горькую участь Касталии, которую в случае отрыва от действительности ожидает ликвидация. Не менее злой рок может постичь республику духа и в случае ее включения в исторический процесс, отличный от «спокойного счастья» изолированного края.
Справедливость умозаключений Кнехта доказывает его смерть после соприкосновения с греховным миром. Если следовать сюжетным ходам романа «Игра в бисер» Г. Гессе, то легко различима победа мира страстей над идеальным миром. Однако, наряду с темой смерти, автор развивает и тему бессмертия. В приложенных к основному тексту жизнеописаниях, главный герой навеки покидает несовершенный мир и видит смысл своей жизни в уединенном служении йогу. Последнее предложение романа символически возвращает читателя к эпиграфу, в котором утверждается необходимость существования Касталии как оплота духа. Даже смерть героя в основной части романа не означает полного уничтожения, ухода в небытие и забвения. Жизненный опыт Кнехта переходит к его единственному ученику, ради обучения которого он покинул республику духа. Герой уходит из жизни, чтобы снова в нее вернуться, преобразившись в новую идейную форму. Метемпсихоз сознательного начала в романе-утопии «Игра в бисер» выступает гарантом жизненности духовных ценностей, составляющих контробраз неполноценной правды существования, являющейся источником как гибели, так и рождения.
Работая над романом-утопией «Остров», О. Хаксли мечтал «прагматическим образом»: его утопический проект был призван указать людям путь к единству через амальгамацию ценностей мировой культуры на острове счастья и свободы; это был спасательный круг человечеству, которое ничему не научилось у истории. Несовершенная действительность в «Острове», в отличие от «Игры в бисер», несет разрушение сознанию коллективному. Правомерно будет говорить не
42 Hesse H. Das Glasperlenspiel // Hesse H. Die Romane und die gro?en Erzahlungen. Frankfurt am Main, 1980. B. 7-8. S. 287.
98

только о физическом уничтожении островного рая, но и о его идейном перерождении. Как и предшественники-утописты, Хаксли хорошо понимал возможную опасность сближения с внешним миром: «Что однажды было жизнеспособным обществом, больше не отличается жизнеспособностью»43. Благодаря своей отчужденности Пала не превратилась в место параноидального преклонения перед лжеучениями и лжерелигиями, на острове была предпринята попытка сочетать наиболее достойный потенциал двух миров - восточного и западного, старого и современного. Переживание полноты бытия «здесь и сейчас» - момента, объединяющего сознание индивида с конечной реальностью, с Абсолютом, - лишила палийцев, как и жителей Касталии, готовности к конфронтации с миром, который не в состоянии проникнуться идеями вечной философии.
Внешний мир, представленный антагонистичными силами Востока и Запада, т.е. диктаторским режимом соседнего острова, подкрепленным европейским оружием, надвигается на беззащитный «оазис человечества посреди мировой пустыни обезьян»44. С заходом солнца определенно улавливается постепенное замирание вымышленной страны, которая больше не дождется своего рассвета. Шум наступления отличной цивилизации с девизными обещаниями «Прогресса, Ценностей, Нефти и Истинной Духовности» подчеркивает нелицеприятную смерть идеала. Вторая версия толкования финала романа восходит к индуистскому видению истории, согласно которому бог Шива топчет пришедший в упадок мир, чтобы впоследствии, улыбаясь и играя, сотворить все заново. Доктор МакФейл, герой произведения, восклицает: «Но разве не может существовать третьей возможности?»45. Заключительный призыв к вниманию символически возвращает читателя к отправной точке романа, с которой может начаться новый виток метемпсихоза.
Идея метемпсихоза, художественно осмысливаемая в романах-утопиях Г. Гессе и О. Хаксли, углубляет семантическую емкость такой важнейшей характеристики утопической модели мира, как совершенная стабильность. Согласно восточным учениям, элементы которых наличествуют в «Игре в бисер» и «Острове», трансмиграция сознательного начала выявляет определенную степень бытийного несовершенства, которое предстоит еще преодолеть на пути к полному освобождению.
43 Huxley A. Island. Р. 60. 44 Ibidem. Р. 130. 45 Ibidem. Р. 132.
99

ситета - доктор Эндрю МакФейл, которому было суждено впоследствии обосноваться среди местных жителей. Начатая однажды, линия реформ обрела концептуальную форму в трактате старого раджи «Заметки о том, что есть что».
«Заметки» посвящены выявлению невзгод человеческого существования и определению вектора их преодоления; иначе говоря, в работе показана скорбь и окончание скорби. По словам старого раджи, человеческая ситуация состоит на треть из страданий, неизбежных в силу индивидуального самосознания и стремления к свободе, а также необратимого хода времени. Остальные две трети страданий представляют собой результат «ненужной самодеятельности», выражающейся в дуалистическом видении единого мира. Дуалистическая ошибочность зафиксирована на лингвистическом уровне в аксиоме «я есмь», первый элемент которой указывает на субстанциональную нетождественность, а второй отрицает возможность взаимообусловленных перемен. Мировоззренческий дуализм основывается на противопоставлении идеального и реального образа действительности, сущности и явления, что препятствует не только самопознанию, но и постижению окружающего мира. Культурная инициация также не лишена антагонизма между культивированием и стагнацией. Двойственное постижение реальности означает «стремление увековечить только "да" в каждой паре оппозиций» и приводит к конфликтам и расстройствам, которым посвящена, как говорится в «Заметках», вся история и почти все биографии. Манихейский подход к мировым процессам вызывает «бессмысленную историческую амбивалентность», которая влечет за собой необходимость ликвидации последствий собственной самодеятельности (ведения войн, а затем самозабвенного служения жертвам). Дуализм представлен в трактате многоликим и зачастую всесильным испытанием, которому подвергается человек по воле своих же деяний. Дуализм прочно укоренился в культуре и истории «мировой пустыни», однако был искоренен из жизни «оазиса человечности», локализованного на острове в романе.
Размыкание экзистенциального дуализма выступает, согласно буклету, определяющим фактором хорошей жизни. Хорошая жизнь актуализируется благодаря познанию полноты бытия через «примирение "да" и "нет", испытываемых в полном принятии и блаженном переживании недвойственности»49. Систематическими лишениями в мыслительной сфере автор «Заметок» называет сосредоточенность, абстрактное мышление и духовные упражнения; в сфере эмоцио-
49 Huxley A. Island. Р. 37.
101

нальной - аскетизм и гедонизм. Островитянам выдвигается жизнеутверждающее требование практиковать единственно верную йогу -полное осознание своей сопричастности любому контексту, «похвальному или постыдному, приятному или отвратительному»50. Выполнение данного предписания служит главным условием постижения человеком своей внутренней сути, понимания того, «Кем в Действительности он Является». Сегментное познание бытия, по определению старого раджи, отрицательно сказывается на создании целостного образа окружающего мира, разобщает единую человеческую культуру и историю. Наука, религия, искусство, политика и экономика, вооруженные действием и созерцанием, оказываются принципиально недостаточными в изоляции друг от друга, потому как путь к полноценному человечеству пролегает через интеграцию мировой мудрости. Синтез противоположностей подвергается осмыслению в палийском искусстве «тесного знакомства со всеми мирами»51. На вершине утопического совершенства в романе Хаксли находится выход индивидуального и коллективного сознания из порочного круга дуалистических оппозиций к Абсолюту - первооснове всего сущего, ассоциируемой автором «Заметок» с бездонной глубиной. Сопряженность жизненных исканий палийцев с религией единства изживает «манихейскую шараду», обеспечивая целостность неизменной субстанции «здесь и сейчас» вымышленного мира.
Если обратиться к «Мистицизму звука» X. И. Хана, можно установить, что тематический фундамент литературной утопии, разрабатывается О. Хаксли, начиная с названия страны идеального общества -Палы. Имя из четырех букв, подобно строю из четырех нот в древнеиндийской музыке, говорит о мудрости, удвоение гласного «а» (кемаль) указывает на совершенство52. Именно мудрости достижения совершенства не только на политико-социальном уровне, но прежде всего в духовной сфере посвящен встроенный в канву романа-утопии «Остров» морально-философский трактат «Заметки о том, что есть что». Занимая сотую часть от объема текста, но сонастраиваясь с центральной в романе проблемой построения утопической модели культурного диалога мировых ценностей Востока и Запада, микротема духовного единства получает неоспоримо фундаментальный резонанс.
50 Ibidem. Р. 38.
51 Ibidem. Р. 196.
52 Хан X. И. Мистицизм звука // Библиотека Максима Мошкова [Электронный ресурс]. 2006. Режим доступа: http://Iib.ru/FILOSOF/SUFI/HIDAYAT/hazrat.txt. Ссылка на данный электронный ресурс приводится без указания страниц. - М. Ш.
102

анализируемых имен романа «Остров» образован именами исторических персоналий, а также героев индуистской и буддийской мифологий. В книге насчитывается 25 персонажей с именами собственными, к этому числу следует приплюсовать и название острова Пала - сценической площадки романа. Имена персонажей можно классифицировать по эффекту присутствия и эффекту звучания. По эффекту присутствия все действующие лица романа относятся либо к сюжетным, либо к внесюжетным персонажам. Сюжетные персонажи репрезентируют мир «запретного острова» (доктор Роберт МакФейл, Рада Агату, Лила Pao, Мьюруган Майлендра и др.) и мир внешней реальности (Уилл Фарнаби, мистер Абдул Баху, Джо Альдегид и др.). Внесюжетные персонажи выводятся автором на страницах книги для реализации ретроспективных экскурсов в жизнь отдельного человека и общества в целом. Так, например, воспоминания Фарнаби и Сусилы МакФейл о погибших супругах способствуют раскрытию особенностей мироощущения героев в танатологическом аспекте.
В основу второго критерия классификации персонажей «Острова» легли закономерности ритмической организации древнеиндийской музыки. По определению X. И. Хана, «каждая рага имеет свою собственную "администрацию", включающую "мукхья" - "вождя", ключевую ноту; "вади" - "короля", основную ноту; "самвади" - "министра", подчиненную ноту; "анувади" - "слугу", созвучную ноту; "вивади" - "врага", диссонансную ноту. <...> Каждая рага имеет свой образ, отличный от других. Это говорит о высочайшем полете воображения»58. Система персонажей «Острова» распадается таким образом на пять групп, каждая из которых несет на себе свое индивидуальное символическое значение. Ключевой ноте соответствует группа персонажей, в которую входит семья МакФейлов, отвечающая по семейной традиции за государственную идеологию Палы. Палийская генеалогическая линия МакФейлов тянется от доктора Эндрю МакФейла (Andrew MacPhail), приехавшего на остров во второй половине XIX в. Этимология фамилии восходит к кельтскому корню fal - «изгородь, огораживать», трансформировавшемуся в an Phail - название части Ирландии, находившейся под юрисдикцией Английской Короны с XII по XVI век. Недаром, пожалуй, Эндрю МакФейл сумел, будучи огороженным условностями европейского общества, проявить независимость суждения, «потянуть за шнур и отправить все в канали
58 Хан X. И. Мистицизм звука // Библиотека Максима Мошкова [Электронный ресурс]. 2006. Режим доступа: http://lib.ru/FILOSOF/SUFI/HIDAYAT/hazrat.txt. Ссылка на данный электронный ресурс приводится без указания страниц. - М. Ш.
104

зацию»59. Жену Роберта МакФейла, праправнука Эндрю, зовут Лакшми (Lakshmi MacPhail). В индуистских текстах Лакшми является супругой бога Вишну и символизирует процветание. В романе «Остров» Лакшми изображена пораженной раком груди, который одерживает над ней победу в предпоследней главе книги. Смерть Лакшми под аккомпанемент капель дождя и вальсов Брамса уносит ее «к Свету, в мир, в живой мир Чистого Света»60, и предвещает наступление всеобъемлющей ночи на острове.
Основная нота раги соотносится в системе персонажей романа Хаксли с действующим представителем конституционной монархии острова - Мьюруганом Майлендрой (Murugan Mailendra). Мать Мьюругана позаботилась о том, чтобы ее сын получил европейское образование и после смерти старого раджи избрал проведение в Пале политики индустриализации и милитаризации, потому что ей хотелось «увидеть, как нефть творит в мире добро»61. Сканда (Skanda) - вариант имени героя, внутренняя сущность которого устремлена к войне. Воспитанный на любви к скутерам и боевым игрушкам, Мьюруган объявляет в финале романа войну столетнему труду поколений, создававших мир стабильности. Однако, как пишет Хаксли в романе, «контрапункт сомнений сомневался, пренебрежений пренебрегал»62. Подобно богу Кришне, который как аватар Вишну спустился на землю ради спасения мира, внук МакФейла Том Кришна несет на себе обязательство перед родом исцелить любовью раны, нанесенные Скандой.
Министерская, или подчиненная, нота предписывается главному герою романа Уильяму Эсквиту Фарнаби (William Asquith Farnaby). Английский журналист шотландского происхождения, Фарнаби горько разочаровался в своей судьбе и судьбах мира, живущего по законам серой жизни: «Все было необычайно ярким и чистым, как вдруг с почти слышимым щелчком все превратились в червей»63. Поиски материального благополучия приводят героя на остров Пала, где он надеется получить «приличные дивиденды, если его предприятия увенчаются успехом»64. Как и этимология рода МакФейлов, фамилия Фарнаби восходит к кельтским корням. Понятие «инфантильного министра» оформляется из сращения лексем fear -
59 Huxley A. Island. P. 131.
60 Ibidem. P. 299.
61 Ibidem. P. 22.
62 Ibidem. P. 319.
63 Ibidem. P. 109.
64 Ibidem. P. 22.
105

«мужчина» и neamhaibi - «незрелый». Действительно, духовное миро-видение Фарнаби отличается в начале его островной Одиссеи инфантилизмом по сравнению с духовидческими проблесками палийцев. «Я тот, кого не устраивает утвердительный ответ», - заявляет главный герой с напускной важностью. Фарнаби отдается в Пале постижению мировой мудрости, заключающейся в сочетании «чисто экспериментальной науки, с одной стороны спектра, и чисто экспериментального мистицизма, с другой»65. В итоге этот миссионерски настроенный Гулливер XX в. достигает вневременной духовности и, по замечанию О. Рединой, «отказывается от прежних помыслов и остается на острове, движимый чувством сострадания... и осознавший, что нирвана существует "здесь и сейчас"»66.
Четвертую, созвучную, группу персонажей произведения составляют герои, символика имен которых обусловлена реалиями культурно-исторической жизни Индии середины XX в. Известно, что Хаксли проявлял неподдельный интерес к индийскому вопросу и, будучи поборником пацифизма, ратовал за прекращение государственной и религиозной розни во всем мире. Виджайа Баттачарья (Vijaya Bhattacharya) и мистер Чандра Менон (Mr Chandra Menon) - персонажи романа, чьи имена были заимствованы писателем из палитры индийской жизни. С деятельностью профессора Калькуттского университета К. Баттачарья в 40-50-е гг. связывается начало триумфального шествия классической индийской философии на Запад. Его попытки отыскать общий знаменатель восточной и западной моделей мышления выглядели чрезвычайно продуктивными в период повышенного внимания к индийской культуре. В художественном мире Палы Виджайа Баттачарья воплощает собой эталон человека с высокими моральными качествами, объемлющими восточные и западные ценности. В 1956 г. роль посредника-миротворца в разгоревшихся в Палестине конфликтах досталась министру Индии Кришне Менону. Герой романа мистер Чандра Менон, являющийся заместителем министра образования Палы, цель школьного обучения видит в развитии способности человека «наводить мосты во всех направлениях», т.е. искусно строить дипломатические отношения.
Ключевым диссонансным персонажем в пятой группе выступает только упоминаемый в романе Джо Альдегид (Joe Aldehyde). Он представлен в качестве «одного из тех финансовых магнатов, которые не испытывают угрызений совести, но непомерно радуются всему тому,
65 Ibidem. Р. 125.
66 Редина О. Н. Образы буддийской мифологии в романе Олдоса Хаксли «Остров» // Литература: миф и реальность. Казань, 2004. С. 39.
106

что могут купить на свои деньги по части влияния и власти»67. Фантазии Альдегида принадлежит проект превращения индустриально недоразвитой Палы в «Эдем потребительских товаров», что вызвано обнаружением на острове природных богатств нефти, дешевой рабочей силы и неискушенного рынка покупателей. Имя этого персонажа имеет химическую этимологию и обозначает органическое соединение, необходимое для производства пластмассы, красителей, пищевых добавок и т.п. Следовательно, Джо Альдегид не столько собирательный образ невообразимо богатого и влиятельного олигарха, сколько символ вражеской подмены полноты бытия «здесь и сейчас» авуарами искусственного характера.
Идеи государственного процветания и социального благополучия Палы в романе-утопии О. Хаксли складываются из символического названия острова (Pala). Во-первых, название острова аллюзийно связано с династией Палы, взошедшей на трон Бенгалии и Бихара во времена народных волнений. В годы своего царствования с VIII по XII в. представители династии способствовали распространению искусства и учености, а также укреплению позиций бенгальского языка, на котором были созданы памятники литературы. Во-вторых, название вымышленного острова в Индийском океане, вероятно, имеет свои корни в романе Хаксли «Обезьяна и сущность», в котором озвучивается мысль о культурной встрече Востока и Запада как варианте спасения мира. Имена главных героев книги, Пула и Лулы, спасающихся бегством из одиозного царства обезьяны Бога, сливаются воедино (Poole + Loola), чтобы образовать название «острова свободы и счастья» - Палы68. Итак, спектр символов, включающий в себя мудрость, воинственность, переходность, покорность и враждебность, генерируется Хаксли посредством номинации идеального острова и персонажей романа и во многом определяет поэтику и семиосферу его утопического замысла.
Иносказательность в романе «Остров» достигается также посредством символической функции чисел. Особую смысловую нагрузку в произведении несут простые числа 7 и 8. Число 7 традиционно определяется как символ гармонии, космического порядка и организации, что обусловлено движением планет вокруг Солнца: летнее солнцестояние приходится на момент нахождения Солнца в седьмом знаке зодиака, а зимнее - еще через 7 знаков. Тяга к числу 7 ощутима в мифологических, фольклорных и религиозных текстах: поверья о го
67 Huxley A. Island. Р. 53.
68 Данный вариант названия острова Пала рассмотрен в монографии: Редина О. Н. «Роман идей» Олдоса Хаксли. М., 1999. С. 116.
107

родах, стоящих на семи холмах, 7 рыцарей в легенде о Святом Граале, 7 быков из скандинавских саг, 7 дней сражений в англо-саксонской поэме «Песнь о Беовульфе». «7 - действующий фактор эволюции: творение длилось 7 дней. Оно заключает в себе тайну истинного Креста, простирающегося в шести направлениях (вправо, влево, вверх, вниз, вперед, назад) и центре»69. Семерка является магическим числом, в первую очередь, Старого Света: европейцы открыли для себя 7 чудес света, 7 морей, определили объем оперативной памяти человека, равный 7±2. Во время пребывания в Пале Уиллу Фарнаби предоставляется возможность наблюдать церемонию инициации; внутреннее убранство храма Шивы, в котором происходит «переживание освобождения», освещено семью светильниками, свисающими «внутри глубокой ниши под камнем, на котором стоит танцор»70. Свет, льющийся из семи источников, призван усиливать в храме переживание гармонии мира, в котором в образе Шивы сосуществуют «таковость» и иллюзия, пустота и бытие, жизнь и смерть. В сопровождении хранительницы таинств острова герой направляется в комнату медитации, предваряемую статуей Будды, за которой слышатся «семь непонятных слогов». Лады индийской музыки, как свидетельствует X. И. Хан, группируются в несколько классов в зависимости от количества нот в раге; «каждая нота индийской музыки соответствует определенной планете»71. Семисложное песнопение, подобно семинотной композиции раги, оказывается более семантически разнообразным, а его гармоническое звучание приводит исполнителя к концентрации на «немыслимости чистого восприятия» и обретении пути к Абсолюту72.
Число 8 интерпретируется как символ конечного равновесия и надежности, доведенной до совершенства. Восьмерка воплощает Землю, ее объем и ассоциируется с идеей обновления и воскрешения. Восток представляет уравновешивающую функцию числа 8 восемью спицами колеса буддийского закона, восемью формами Шивы, восемью руками Вишну. Целостность, символизируемая числом 8, определяет конечное равновесие как результат преодоления фатальных последствий73. В романе Хаксли обнаруживается ряд реминисценций восьмирукого бога Вишну: Лакшми (супруга Вишну) и Кришна (один из его аватаров). Слово, обозначающее главное понятие махаяны - со-
69 Жюльен Н. Словарь символов. Челябинск, 1999. С. 358. 70 Huxley A. Island. London, 1994. P. 187.
71 Хан X. И. Мистицизм звука // Библиотека Максима Мошкова [Электронный ресурс]. 2006. Режим доступа: http://lib.ru/FILOSOF/SUFI/HIDAYAT/hazrat.txt. Ссылка на данный электронный ресурс приводится без указания страниц. - М. Ш.
72 Huxley A. Island. Р. 204.
73 Жюльен Н. Словарь символов. С. 60-61.
108