Мелетинский Е. Заметки о творчестве Достоевского

ОГЛАВЛЕНИЕ

О РОМАНЕ «ПОДРОСТОК»

Тематика "Подростка" тесно связана с мотивами других романов Достоевского и некоторыми его не вполне осуществленными замыслами, вроде "Жития великого грешника". Кроме того, в процессе подготовки роман испытал существенные изменения. В частности, вначале Версилов был, безусловно, главным героем и мыслился как заведомо "хищный" тип, во многом демоническая фигура. Но впоследствии образ его несколько смягчился, а центральной фигурой стал Подросток, т. е. его сын, выросший в атмосфере "случайного семейства", страдающий и ищущий выход для себя, жаждущий понимания окружающего мира и общих истин. Важной становится проблема "отцов и детей", которая уже отчасти затрагивалась в "Бесах". С "Бесами", как, впрочем, и с некоторыми другими произведениями Достоевского, "Подростка" роднит главный пафос изображения социального и интеллектуального хаоса, внешнего и внутреннего "беспорядка", особенно усилившегося в России в

134

период реформ Александра II. Достоевский одно время даже собирался так и назвать свой новый роман — "Беспорядок"1. В черновых редакциях слово беспорядок употребляется множество раз, в окончательном тексте также упоминаются беспорядок, хаос и т. п., но дело, конечно, не в частом использовании этих понятий, а в самом изображении сплошного беспорядка в обществе, в семье, в душах людей, даже внутри политических и уголовных компаний. Хаос в "случайном семействе" (связанный с темой "отцов и детей") и в душах действующих лиц — на первом плане: "Эгоизм заменял собою прежнюю скрепляющую идею, и все распадалось на свободу лиц" (XIII, 177); "во всем идея разложения, ибо все врозь и никаких не остается связей не только в русском семействе, но даже просто между людьми" (XVI, 18). В эпилоге говорится, что "множество таких, несомненно родовых, семейств русских с неудержимою силою переходят массами в семейства случайные и сливаются с ними в общем беспорядке и хаосе" (XIII, 455). "Боже, да у нас именно важнее всего хоть какой-нибудь, да свой, наконец, порядок!" (453).
Одним из вариантов беспорядка является так называемая русская широкость (см. 307). Речь при этом идет о "беспорядочной... эпохе... тогда будущий художник отыщет прекрасные формы даже для изображения минувшего беспорядка и хаоса" (455).
Подросток Аркадий страдает оттого, что "все это было беспорядочно" (101), что "все врозь" (64). У него "желание правопорядка", он мучается от «затаенной жажды порядка и "благообразия"» (453). Версилов говорит: "у нас есть дети, уже с детства задумывающиеся над своей семьей, оскорбленные неблагообразием отцов своих и среды своей... Беда этим существам, оставленным на одни свои силы и грезы и с... жаждой благообразия" (373).
Главная жертва семейного хаоса в "случайном семействе" — сам подросток Аркадий Долгорукий, формально сын дворового крестьянина, носителя такой звучной фамилии, но, разумеется, не князя Долгорукого. Фактически же Подросток — сын дворянина Версилова, отбившего у того крестьянина жену и с тех пор живущего с ней в гражданском браке. Аркадий рассказывает: "Я был как выброшенный и чуть не с самого рождения помещен в чужих людях" (14). И мать, и отец посетили его в школьные годы только по одному разу. Школьный учитель третиро-

135

вал его как заведомо низшего, обращался с ним как с лакеем. Переживания Подростка особенно связаны с тем, что он "просто Долгорукий", в то время как это известная княжеская фамилия: "редко кто мог столько вызлиться на свою фамилию... Это просто стало сводить меня наконец с ума. <...> Эту глупость я таскаю на себе без вины" (7); "я злился всю жизнь за фамилию" (8). Страдая от унижений и одиночества ("вырос в углу" — 25), он тем не менее настраивает себя, чтобы не испытывать «никакого-таки чувства "мести"... ничего байроновского — ни проклятия, ни жалоб сиротства» (72). Аркадий решает: "брошу все и уйду в свою скорлупу" (15). "В гимназии... я сделал себе угол и жил в углу"; "мне нельзя жить с людьми... Моя идея — угол" (43); "Личная свобода... на первом плане" (48).
Вспомним Раскольникова, его жизнь в "углу", периодическую его нелюдимость и такую же тягу к индивидуализму, который Достоевский, конечно, осуждал. И хотя писатель, как известно, обычно выступал против формулы "среда заела", он умел при этом блестяще продемонстрировать социальную почву — основу для появления протеста и поисков преодоления социальной униженности, бедности и т. п.
Аркадий, как и Раскольников, создает свою индивидуалистическую теорию, которая оправдывает его мечту о личной свободе, известном благополучии, питает его гордость и самоуважение. Раскольников убивает старуху-процентщицу как бы ради ее денег, но деньги практически не использует, и выясняется, как мы помним: главная цель этого убийства — убедиться, что он не "тварь дрожащая", не "вошь", а человек и "право имеет". Аркадий, в отличие от Раскольникова, не собирается совершать преступления и далек в своих намерениях от нарушения нравственности. Он не мыслит стать Наполеоном, как Раскольников, но обдумывает идею стать Ротшильдом, т. е. приобрести огромное богатство путем целеустремленной бережливости: "упорство и непрерывность... достижение моей цели обеспечено математически" (66). К такого рода "математичности", математической логике Достоевский всегда относился весьма скептически. Выясняется, что даже у Аркадия богатство само по себе тоже не цель. Целью является уединение. «Вся цель моей "идеи" — уединение». Но, оказывается, не только: "...кроме уедине-

136

ния мне нужно и могущество" (72); "цель не богатство материальное, а могущество... сын, намеревающийся быть Ротшильдом, — в сущности идеалист..." (XVI, 45); "став Ротшильдом или даже только пожелав им стать... я уже тем самым... выхожу из общества" (XIII, 66). Аркадий даже допускает: "Я, может быть, и буду делать добро людям, но часто не вижу ни малейшей причины им делать добро. И совсем люди не так прекрасны, чтоб о них заботиться" (72). Таким образом, индивидуализм для него не только некая черта характера, противостоящая социальному унижению ("уединение — главное... никаких сношений и ассоциаций с людьми" — 68; "обращаться с людьми... на деле — всегда очень глупо" — 69), а своеобразное философское убеждение, фактически противостоящее христианскому идеалу. Кроме "уединения", как мы видели, он упоминает и "могущество". Но в отличие от буржуазного накопителя Аркадий провозглашает: "ни закладчиком, ни процентщиком тоже не буду" (69).
Деньги для него — "это единственный путь, который приводит на первое место даже ничтожество"; "мне не деньги нужны... мне нужно лишь то, что приобретается могуществом... это уединенное и спокойное сознание силы!" (74). И рассуждая так дальше, Аркадий говорит наконец, что отдаст все свои "миллионы людям... что... в силах отказаться" от достигнутого могущества, от претворенной с таким трудом в жизнь своей идеи (76), что, став нищим, он бы вдруг сделался вдвое богаче и таким образом его идея "утешала в позоре и ничтожестве" (79). Как этот "теоретизм" похож на желание Раскольникова доказать, что он право имеет! Подросток буквально почти повторяет рассуждения героя романа "Преступление и наказание": "мне именно нужна моя порочная воля вся, — единственно чтоб доказать самому себе, что я в силах от нее отказаться" (76). Не совершая преступления, как Раскольников, Аркадий все же допускает, что — "ничего, коль с грязнотцой, если цель великолепна" (363). Разумеется, компенсаторно-психологическое выражение "идей" вполне объединяет Подростка с Раскольниковым. Очень характерно, что в романе то и дело подчеркивается "самая яростная мечтательность" Аркадия: "я мечтал изо всех сил..." (73). Идеалистическая мечта Аркадия благодаря его индивидуализму враждебна и социализму, и христианству, и в сущности чужда в то же время буржуазно-

137

му накопительству. При дальнейшем столкновении с реальной жизнью "идея" ослабевает, отчасти трансформируется. "Все элементы нашего общества обступили его разом. Своя идея не выдержала и разом поколебалась. Оттого тоска. <...> Он страдает тем, что изменил идее, что наживает не тем способом" (XVI, 128, 224). Попытки полного уединения тоже не удаются и не устраивают самого Подростка. Он одновременно жаждет обрести семью и, в особенности, своего фактического отца — Версилова: "...подавай, дескать, мне всего Версилова, подавай мне отца" (XIII, 100). На практике сближение с отцом и удаление от него, бесконечные и разнообразные попытки понять "тайну" сущности его все время сменяют друг друга. Между прочим, в какой-то момент оказывается, что отец и сын влюблены в одну и ту же женщину (мотив, который совсем по-иному повторится в "Братьях Карамазовых"). Так же колеблются и отношения Аркадия с другими людьми, с обществом вообще. Периодически он снова пытается порвать со всеми и удалиться в одиночество. После полудетского периода аскетизма и бережливости, как пути к реализации своей идеи, Аркадий вдруг, вскоре после переезда из Москвы в Петербург, отдается "жажде жизни" и начинает не задумываясь тратить деньги, свои и чужие (в частности, даваемые молодым князем Сокольским, любовником его сестры, о чем он, правда, долго не подозревает). Деньги идут на роскошную жизнь, даже на посещение игорных домов. Последнее развлечение кончается обвинением его в краже (совершенно несправедливым) и многими неприятностями. Аркадий говорит: «Я шел по тоненькому мостику из щепок, без перил, над пропастью... Был риск и было весело. А "идея"... ждала» (163-164).
Отчасти по молодости, отчасти по своему характеру Аркадий часто испытывает резкие перемены чувств, порой весьма парадоксальные и противоречивые (что вообще имеет место у многих персонажей Достоевского), и соответственно меняется его поведение по отношению к окружающим. "Главное, я никак не умею держать себя в обществе... то... упрекаю себя за излишнюю мягкость и вежливость, то вдруг встану и сделаю какую-нибудь грубость"; "наслаждение... проходило чрез мучение" (в частности, во время игры в карты. — Е. М.); "поминутно не выдерживаю характера и увлекаюсь, как совершенный

138

мальчишка... страдало и мелочное самолюбие" (229-230); "с самых первых мечтаний моих, то есть чуть ли не с самого детства, я иначе не мог вообразить себя как на первом месте" (73); "я еще не укреплен был в разумении зла и добра... в мыслях моих мало было порядка" (240-241); "маленький ребенок, значит, жил еще в душе моей на целую половину" (236); "всё делалось во имя любви, великодушия, чести, а потом оказалось безобразным, нахальным, бесчестным" (164); "я был раздавлен событиями" (263). "Всё это как сон и бред" (60); "мне даже самому показалось, что я олицетворенный бред и горячка" (113). Герой попеременно чувствует безумие и восторг (231, 309).
В столкновении с реальной жизнью Подросток оказывается несколько раз в трагической ситуации. Здесь и обвинение его в краже денег в игорном доме, и потрясение, которое он испытывает, узнав, что получаемые им часто деньги от молодого князя Сережи вовсе не из наследства, выигранного Версиловым-отцом, а своего рода взятка за то, что его сестра беременна от князя. У него оказывается в руках письмо дочери старого князя Сокольского о намерении объявить отца сумасшедшим. Это письмо — в центре интриги между Ахмаковой, дочерью старого князя (в которую влюблен Подросток), и сводной сестрой Аркадия, которая собирается выйти замуж за старика-князя, и Версиловым. Но письмо у Аркадия тайно похищает его бывший одноклассник — негодяй Ламберт. В результате всех этих сложных жизненных перипетий Подросток как бы зреет и набирается опыта, а главное — к нему приходит понимание нравственных ценностей, в которые никак не укладывается его идея.
В черновых материалах к роману говорится: "Подросток попадает в действительную жизнь из моря идеализма" (XVI, 128). И еще ранее: "Подросток хотя и приезжает с готовой идеей, но вся мысль романа та, что он ищет руководящую нить поведения, добра и зла, чего нет в нашем обществе, этого жаждет он, ищет чутьем, и в этом цель романа" (51). "Идея" Аркадия, конечно, как бы скомпрометирована, но прямо об отказе от нее не заявлено. На последних страницах романа читаем только: "для меня наступила новая жизнь" (XIII, 451). Заметим, между прочим, что раскаяние и полное преображение героев Достоевским обычно отчетливо намечается, но большей частью не доводится в сюжете до конца.

139

Итак, Подросток несомненно жертва и отчасти отражение социального и семейного беспорядка, царящего в обществе; при всех благородных свойствах его натуры, беспорядок проникает и в его психику, создавая известный сумбур и порождая противоречивые реакции, которые продемонстрированы Достоевским на многих страницах романа. Герой "злопамятен, хотя и великодушен" (401); "чем ярче казалась нелепость, тем пуще я верил" (200); "кого больше любишь, того первого и оскорбляешь" (282); "страшно мне было и радостно — всё вместе" (333). Выше упоминалось уже о противоречивых, часто абсолютно противоположных чувствах героя к отцу, которые то и дело сменялись в его душе. Но такие же колебания проявлялись и в отношении к другим людям, не говоря уже о противоречиях между чувствами и поступками самого героя и т. п. Сам Аркадий говорит: "Шиллеров в чистом состоянии не бывает... всё загладится... теперь это — только широкость"(363).
Но классический пример противоречивой души — Версилов. В рамках "случайного семейства" у героя в романе как бы два отца, тревожащих его и влияющих на него. Это фактический отец Версилов и формальный отец, чье имя носит Подросток, — Макар Долгорукий, бывший крепостной Версилова, странствующий по монастырям и, в отличие от Версилова, не оторвавшийся от народной почвы. В какие-то моменты Подросток готов следовать то за одним, то за другим.
Версилов говорит в порыве откровенности: "Я могу чувствовать преудобнейшим образом два противоположные чувства в одно и то же время" (171), но Аркадий однажды приходит к мысли, что вообще "Версилов ни к какому чувству, кроме безграничного самолюбия, и не может быть способен!" (226). Версилов признается, что "в конце изложения (мысли. — Е. М.) я сам перестаю веровать в излагаемое" (179); "он ужасно страшен, когда начнет мстить" (360), но он "прежде всего — великодушный" (366). Его высказывания парадоксальны: "Мы — носители идеи... Нас таких в России, может быть, около тысячи человек" (374), но "жить с идеями скучно, а без идей всегда весело" (178); "любит Россию, но зато и отрицает ее вполне" (455); "любить своего ближнего и не презирать его -невозможно" (175), а также — "любить людей так, как они есть, невозможно. И однако же, должно" (174). У Вереи-

140

лова "в лице... обычная складка — как бы грусти и насмешки вместе" (372), о нем говорится, что его замучил "жучок" беспорядка (XVI, 22). Вообще эта сугубая противоречивость Версилова подчеркивается уже в черновых материалах к роману: "две деятельности... вводной... он великий праведник... в другой... страшный преступник. Здесь — страсть, с которой не может и не хочет бороться. Там — идеал, его очищающий, и подвиг умиления и умилительной деятельности... делает зло спокойно и даже добродушно" (8); в нем сочетается "самая подлая грубость с самым утонченным великодушием... и обаятелен, и отвратителен" (7); "он втайне делает добро... его обвиняют враги... в том, что он праздный. И вдруг... он оказывается первым деятелем" (10). "В нем все низости падения и все ощущения высокой мысли... В нем усталость и равнодушие и вдруг (часто) быстрый порыв на какое-нибудь дело (и большею частию развратное и ужасное), часто и на благородное" (12). "Исчезли и стерлись определения и границы добра и зла" (7), может быть увлечен пиетизмом, "делает подвиги... и вдруг рубит образа" (35), "мало того, что ищет веры, но он ищет даже отчаяния полного безверия и цинизма, — чтоб хоть на этом остановиться" (20). "Подростка поражает контраст между окончательными строгими и высоко захватывающими его убеждениями (или разубеждениями) и удивительною необработкою характера в действительной жизни" (85); "отрицатель всего и в отчаянии, что не за что ухватиться, а между тем ко всему прикреплен" (86). "В домашней жизни то капризен... то... терпелив как ангел. Сведенных детей то ненавидит, то страстно любит" (112). "Он действительно проповедовал христианство, но был мрачен, переменчив, капризен, и весел, и ипохондрик, и мелочен, и великодушен, и великая идея, и цинизм. Все это... от внутреннего беспорядка" (112). "Да, так верую во Христа, — сказал он (увы, он не веровал)... я ничему не веровал!" (426).
Крайняя противоречивость, двойственность Версилова придает ему таинственность, которая особенно волнует Аркадия: "он сам себе тайна" (51). В окончательном варианте: "в нем всегда как бы оставалась какая-то тайна" (XIII, 173), "представлялся... таинственным и неразгаданным" (331). В последней редакции подчеркивается, что у Версилова "вся жизнь в странствии и недоумениях" (372). Он не без основания считает себя своеобразным

141

странником, причем не только в смысле частых путешествий за границу, а по внутреннему существу. Версилов любит мать Аркадия Софию и всю жизнь таскает ее за собой. Вместе с тем он сам признается, что мучает ее, но если бы она умерла, то он уморил бы себя казнью (см. 171). Однако это не мешает ему влюбиться в Ахмакову, испытывая при том достаточно противоречивые чувства, близкие к любви-ненависти. Готов он был однажды жениться и на ее падчерице, чахоточной и сумасшедшей, испросив разрешение у матери Аркадия. Он прожил два наследства и гоняется за третьим, но отказывается от него из гордости.
Он проповедует христианство: по слухам, даже носил вериги, принял католичество, держал себя как святой, пугал всех страшным судом, требовал, чтобы шли в монахи, "был в религиозном настроении высшего смысла" (57). Однажды он говорит сыну: "Надо веровать в Бога, мой милый... прочти десять заповедей... их исполни" (172-174). "Некоторое время он насильно веровал в Христа. Но вся вера разбилась. Осталось одно нравственное ощущение долга самосовершенствования и добра во что бы то ни стало" (XVI, 258). Это при том, что "люди для него — мыши" (XIII, 239). Он признается, что "верил потому, что боялся, что не верит" (114). После смерти Макара Долгорукого Версилов не может удержаться, чтобы не разбить завещанный ему образ, икону. В конце концов сам признается, что атеист (XVI, 82), "не во что веровать" (355); "он атеист не по убеждению только, а всецело" (9). Одно время он говорил: "верую в великую мысль" (277), имея в виду не религию, а нечто вроде "русской" идеи всеединства, роли русского дворянства на европейском фоне и т. п. Но тут же он убеждается "в утрате и глупости всякого идеала и в проклятии косности на всем нравственном мире" (258): "Я не верю в будущую жизнь, следовательно, не стоит нравственничать" (81). С одной стороны, Версилов во всем разочарован, и не счесть его высказываний, декларирующих это разочарование, а с другой стороны, он полон "ощущением своей при этом живучести, которую считает подлостью" (41), а в конечном счете "на то и другое смотрит с высокомерием и унынием" (8) — фаустовское "мне скучно" (22). Отметим при этом, что о живучести Версилова говорится неоднократно.
Приведенные цитаты взяты из черновых записей, но они вполне идентичны характеристике чувств и поведе-

142

ния Версилова в окончательном тексте романа. Там, например, он говорит, что "великая мысль — это чаще всего чувство... то, из чего истекала живая жизнь" (XIII, 178), и тут же прибавляет, что он живет как здоровая собака. Версилов считает, что у него "тоска русского дворянина... и ничего больше" (374). При этом он замечает, что "в логике всегда тоска" (что созвучно взглядам самого Достоевского. — Е. М.): "...я и не очень веровал, но всё же я не мог не тосковать по идее" (378); и далее несколько парадоксально: "мог ли я быть несчастен с такой тоской" (380) — и уверение, что он любит "торжественность скуки". Как уже отмечалось, в окончательном тексте Достоевский отказывается от прямой трактовки Версилова как "хищного" типа, вроде Ставрогина из "Бесов". Хотя у Версилова со Ставрогиным немало общего, элемент демонизма у Версилова почти отсутствует. Следует отметить, что он "втайне делает добро" (XVI, 10): заботы о чужом ребенке, отклик на объявление в газете бедной девушки, предлагающей уроки, и т. д. Главное у него — тоска и известная никчемность человека, оторванного от народной почвы и подлинного религиозного чувства; "он — самолюбивая русская средина, ото всего оторвавшаяся" (160), достаточно бездеятельная, в какой-то мере поздний вариант лишнего человека: "ничего не делать — лучше; по крайней мере спокоен совестью" (280).
При всем вышесказанном следует добавить, что Версилов высказывает некие важные мысли, любезные душе автора, т. е. Достоевского. Версилов вспоминает картину Клода Лоррена "Асис и Галатея", которая представляется ему изображением "золотого века", "земного рая человечества" (XIII, 375). Этому образу европейского золотого века противостоит современная ситуация, "заходящее солнце последнего дня европейского человечества". Европейскому упадку противостоит "одна Россия (которая) живет не для себя, а для мысли... они несвободны, а мы свободны". В отличие от других народов Европы, огражденных своими национальными пределами, русский "становится наиболее русским именно лишь тогда, когда он наиболее европеец". Россия воплощает "тип всемирного боления за всех", "мы — носители идей", "высшая русская мысль есть всепримирение идей". Версилов считает, что он "пионер этой мысли" (374-377). Во время своих странствий "один я, как русский, был тогда в Европе единст-

143

венным европейцем". Впрочем, тут же Версилов говорит о себе как о представителе русского дворянства ("я не могу не уважать моего дворянства", — 376), причем дворянство он мыслит не в строго сословных границах (они могут быть и расширены), а прежде всего как русскую интеллигенцию. Это уже некая новая позиция Достоевского, ранее скорее противопоставлявшего дворянству чисто народные традиции.
В речах Версилова, к которому автор как бы примыкает, слегка смягчена и трактовка коммунизма. Он рассуждает: "...обратить камни в хлебы — вот великая мысль... но второстепенная" (173). Люди, поставившие себе подобную цель (ср. в черновых материалах: "телеги, подвозящие хлеб человечеству" — XVI, 78), "вдруг поняли, что они остались совсем одни, и разом почувствовали великое сиротство... Осиротевшие... стали бы прижиматься друг к другу теснее и любовнее" (XIII, 378), но тут через некоторое время появился бы и Христос среди осиротевших людей. "Я не мог обойтись без него", — заканчивает Версилов свой монолог (379). В черновых материалах еще говорится только, что "спасет Россию Христос, ибо это все, что осталось ей народного" (XVI, 341).
Разговоры социалистов (Долгушинцев) в "Подростке" не столь же саморазоблачительны, как в "Бесах", и несколько смягчены даже по сравнению с черновыми материалами к роману, хотя, разумеется, трактуются отрицательно, особенно их антирусская направленность.
При своих во многом правильных воззрениях Версилов все равно является у Достоевского ярким носителем внутреннего и внешнего хаоса, отражающего исторические судьбы — прежде всего Европы, но, в сущности, также и России, особенно в последние десятилетия. И этот хаос, как уже отмечено, связан, по мнению писателя, с отрывом от народной почвы, с безверием и индивидуализмом, с "дворянской тоской". В системе персонажей "Подростка" Версилову противостоит прежде всего образ крестьянина Макара Долгорукого, формального мужа фактической жены Версилова и формального отца сына Версилова — Аркадия. Отнимая у него жену, Версилов обещал Макару определенную сумму денег, которую тот принял совершенно спокойно, даже требуя полной выплаты обещанного, но, как выясняется, с тем, чтобы завещать их отнятой у него жене. После этого Макар стал "странником", "рели-

144

гиозным бродягой" (XIII, 300), скитающимся по монастырям и собирающим на "построение Божьего храма" (108). Он — прямая противоположность "страннику" Версилову, бродящему за границей по европейским странам. Хотя Макар был "характера упрямого", "умел показать себя", он, в отличие от Версилова, "жил почтительно" (9).
Сам Версилов видит в нем "человека почтенного и замечательного умом и характером" (103). В отличие от Версилова "тут именно, через отсутствие малейшей заносчивости, достигается высшая порядочность и является человек, уважающий себя несомненно и именно в своем положении, каково бы оно там ни было" (109). В Макаре подчеркивается "его чрезвычайное чистосердечие и отсутствие малейшего самолюбия (прямая противоположность самолюбивому Версилову и отчасти Аркадию. — Е. М.)... почти безгрешное сердце" (308). В нем была и "скромная почтительность... которая необходима для высшего равенства" (108), — в этом он так же противостоит и Версилову, и Аркадию, как, разумеется, и его глубокая религиозность прямо противостоит атеизму и легкому заигрыванию с христианством у Версилова. Макар не против науки, но считает, что "не всякому наука впрок" (288). Еще важнее, что он больше видит не собственно безбожников, а скорее людей "суетливых", которые "ничего разрешить не могут" и у которых "скуки много... чем больше ума прибывает, тем больше и скуки". Здесь прямой намек автора на "скуку" Версилова. Подобные люди, по мнению Макара, "благообразия не имеют" (302). А о "благообразии" в романе имеются частые упоминания. Как раз благообразие, столь характерное для самого Макара, недостижимо для Версилова и Аркадия. У Макара же не только чувствовалось "почти безгрешное сердце", но помимо этого «было "веселие" сердца, а потому и "благообразие"» (308-309), был и "светлый смех... Смех требует беззлобия" (285). Искренний и веселый смех Макара чрезвычайно привлекает Аркадия. Достоевский и в этом, и в других произведениях часто упоминает веселье и смех как своеобразные нравственные проявления. "Смех есть самая верная проба души" (286) — это из рассуждений героя. А Макар, о смехе которого это говорится, подтверждает также свое крайне серьезное отношение к смеху и веселью: "Ну а если от веселия духовного жизнь возлюбил, то, полагаю, и Бог простит" (287); "но... больше всего он лю-

145

бил умиление", что, естественно, связано с его христианским служением. В том, что Макар рассказывал, было "удивительное целое, полное народного чувства" (309).
Версилов считает, что Макар "несколько хром в логическом изложении" (312), но ссылка на логику в глазах самого автора, как мы знаем, вещь весьма сомнительная. И здесь снова противопоставление Макара Версилову. По мнению автора, Макар, в отличие от Версилова и от Аркадия, лишен всякой двойственности, хаоса и т. п. Аркадий говорит: "у него есть твердое в жизни, а у нас... ничего твердого" (301).
В сопоставлении с Версиловым в романе выведено еще два варианта дворянского характера: старый князь Сокольский и молодой князь Сокольский (вовсе не близкий родственник первого). Старик — человек благородный, как бы сохранивший внутреннюю дворянскую красивость, чрезвычайно добродушный и доброжелательный к людям. "Очень религиозен и чувствителен", хотя иногда он "вдруг начинал сомневаться в бытии Божием" (24). Эти черточки были навеяны, по-видимому, новейшим временем. Настроения князя также колебались между "серьезным" и "игривым", между твердым поведением и податливостью (Аркадию иногда казалось, что он "совсем баба", — 23); поддавшись страхам, он порой казался "помешанным". В общем, это представитель старого дворянства, весьма благородный, но как бы ослабевший, частично — от старости.
Что касается молодого князя Сокольского, высоко ценившего свое дворянство и княжество и мечтающего войти в высшее общество, то о нем говорится, что "этот несчастный и даже великодушный человек в своем роде был в то же время в высшей степени ничтожным человеком" (292), что "он полон честных наклонностей и впечатлителен, но не обладает ни рассудком, ни силою воли" (138). "Он страстно уважает благородство... но только... в идеале. О, он склонен к раскаянью, он всю жизнь беспрерывно клянет себя и раскаивается, но зато никогда и не исправляется... Ищет большого подвига и пакостит по мелочам... мнительный и болезненный... склонный... во всем видеть злое" (239). Очень важно для характеристики молодого князя, что "в словах его и в течении идей было чрезвычайно много беспорядка" (244). Достаточно вспомнить, что он любит Лизу, думает об Ахмаковой, делает

146

предложение Анне Андреевне. Он не только легко опускается до того, что без всяких оснований ревнует свою любовницу Лизу, сестру Аркадия, к Васину, но, в сущности, из-за этой ревности выдает Васина властям; сам же по малодушию оказывается косвенным участником преступной аферы с железнодорожными акциями и в конце концов добровольно предается властям, признавая свои грехи, считая себя уголовным преступником: "я — мот, игрок, может быть, вор... да, вор" (179), — но поступок этот не ощущается как очень благородный, скорей как следствие слабости в сочетании с мелкой гордыней.
Очевидны противоположность старого Сокольского и молодого Сокольского и одновременно их контраст с Версиловым.
Достоевский в "Подростке" также бегло рисует две "компании" — политическую и уголовную, обе — враждебно, но мягче, чем в "Бесах". Об этом уже упоминалось. О дергачевцах, как бы революционерах, говорится, что "они — помешанные, как все" (54) и "больше болтуны" (253). Самое нетерпимое в дергачевцах для Достоевского -это высказывание одного из них (Крафта) о никчемности России, точнее о том, "что русский народ есть народ второстепенный" (44). Среди настоящих уголовников на первом месте, с одной стороны, одноклассник Аркадия Ламберт, открытый подлец и разбойник (не случайно — француз, т. е. не русский), а с другой — Стебельков, представляющий своего рода уголовный бизнес, "спекулянт и вертун" (119), считающий высшим существом того, "кто все взял" (182). Но среди криминальной компании Ламберта имеются очень разные люди, включая принципиального мечтателя Тришатова, противостоящего как тип мечтателя Аркадию; другой — Андреев, считающий, что "подлец и честный — это все одно" (351).
Женские персонажи в "Подростке", пожалуй, менее оригинальны, чем в других романах Достоевского. Идеальный народный, русский и христианский образ имеет Софья — мать Аркадия и Лизы. Ее фактический муж Версилов прямо так и характеризует Софью, как "народ". "Смирение, безответность, приниженность и в то же время твердость, сила, настоящая сила — вот характер твоей матери", — говорит Версилов Аркадию и прибавляет: "Они как-то это умеют... Они могут продолжать жить по-своему в самых ненатуральных для них положениях и... оста-

147

ваться совершенно самими собой" (104-105). Софье свойственны (так характеризует ее Версилов) "пугливое целомудрие" и "стыдливая, кроткая любовь" (370). Ее кротость порождает парадоксальное суждение Аркадия, ее сына, что она, его мать, "лишь бесконечно высший мертвец". Так же парадоксально ответное суждение Версилова, что "русская женщина — женщиной никогда не бывает" (104), — суждение, в сущности, одобрительное. Следует обратить внимание и на "веселое" выражение ее лица (83), напоминающее элемент веселости у Макара, и то положительное понимание веселости, которое свойственно Достоевскому. Любовь ее к Версилову неизменна при всех его поворотах, так же как неизменно глубокое уважение к своему формальному мужу Макару. Двойственность и противоречивость, столь присущие Версилову, отчасти Аркадию и некоторым другим персонажам, не свойственны ее цельному характеру.
Лиза, дочь Софьи и родная сестра Аркадия, — несомненно положительный характер, но с большей долей индивидуализма, гордости, отчасти скрытности. Аркадий считает, что нрав сестры похож на его, "то есть самовластный и гордый... что она полюбила князя из самовластия, именно за то, что в нем не было характера" (293), что ее отношение к князю Сергею Сокольскому двойственное, хотя сама любовь ее страстная и верная. Образ Лизы, таким образом, несколько ближе, чем образ ее матери, к привычным женским типам в романах Достоевского.
Еще ближе к привычным для Достоевского женским типам весьма достойная, хотя с более сложным характером, сводная сестра Аркадия, дочь Версилова от первого, т. е. законного, брака, настоящая дворянка — Анна Андреевна, любимая старым князем и готовая выйти за него замуж. Аркадий характеризует свою сводную сестру как "неприступную, гордую, действительно достойную девушку, и с таким умом", но тут же добавляет: "вот то-то с умом! Русский ум, таких размеров, до широкости охотник" (326). Широкость предполагает известную противоречивость, не столь простое отношение к добру и злу.
Наиболее типична для женских характеров Достоевского вдова генерала Катерина Николаевна Ахмакова, дочь старого князя, предмет страсти и Версилова, и его сына Аркадия, героя романа. Сравнивая Ахмакову со своей матерью, Аркадий противопоставляет их, разводит по

148

разным полюсам: "...мама — ангел небесный, а она — царица земная!" (433). Он трактует Ахмакову как "действительно прекрасную женщину" (35), которая сама "живая жизнь" (219). Мы знаем несколько двойственное понимание Достоевским "живой жизни" — как прекрасной, но слишком земной. Эта двойственность и противоречивость подчеркнута в характере Ахмаковой, как и в характере Версилова. Недаром Ахмакова заявляет, что "немножко в его (т. е. Версилова) роде" (368), что они с ним "одного безумия люди" (417), что она — "сама мечтательница" и "самый серьезный и нахмуренный характер" (367). Не случайно она и Версилов испытывают друг к другу противоречивые чувства в духе "любви-ненависти", не случайно и двойственное отношение ее к отцу, которого она в какой-то момент готова была объявить сумасшедшим, и ее попытка выйти замуж за нелюбимого Бьоринга, и противоречивое поведение по отношению к Аркадию. Существенны ее слова: "я русская и Россию люблю" (207).
При всей своей оригинальности и своеобразии роман Достоевского "Подросток" достаточно четко укладывается в серию произведений Достоевского последнего периода.

1 См. в черновых редакциях: Достоевский Ф.М. Поли. собр. соч.: В 30 т. Л., 1972-1991. Т. XVI. С. 22, 80, 81, 83, 114. Далее по тексту произведения Достоевского цит. по данному изданию с указанием в скобках номера тома и страницы, при ссылке на тот же том указывается только номер страницы.
.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел литературоведение