Мелетинский Е. Заметки о творчестве Достоевского

ОГЛАВЛЕНИЕ

ОБ «ИДИОТЕ»

Роман "Идиот" занимает особое место в творчестве Ф. М. Достоевского, поскольку он сосредоточен, в частности, на изображении заведомо положительного, в какой-то мере идеального героя. Правда, в разных черновых вариантах герою приписывались отрицательные черты, он в чем-то должен был быть похожим на Раскольникова: "Самовладение от гордости (а не от нравственности) и бешеное саморазрешение всего... Он мог бы дойти до чудовищности"1. В этом раннем варианте образа князя Мышкина можно обнаружить и некоторые черты позднее созданных Достоевским образов Ставрогина из "Бесов", Аркадия Долгорукого из "Подростка" и других, что уже не раз отмечалось исследователями. Далеко не сразу, на довольно позднем этапе работы над романом "Идиот" Достоевский совершенно изменил центральный образ, решив, как он сообщает в письме А. Н. Майкову от 12. I. 1868, "изобразить вполне прекрасного человека"2. Сопоставляя Мышкина с другими прекрасными, по его мне-

94

нию, образами мировой литературы, Достоевский, упоминая сервантесовского Дон Кихота и диккенсовского Пиквика, отмечает главное отличие от них Мышкина: "Если Дон-Кихот и Пиквик как добродетельные лица симпатичны читателю и удались, так это тем, что они смешны. Герой романа Князь если не смешон, то имеет другую симпатичную черту: он невинен!" (IX, 239). Аглая прячет письмо Мышкина в книгу о Дон Кихоте. Она при этом сравнивает князя с "рыцарем бедным" в стихотворении Пушкина, который представляется ей как "человек, способный иметь идеал" и "слепо отдать ему всю свою жизнь". Дальше говорится, что «"Рыцарь бедный" — тот же Дон-Кихот, но только серьезный, а не комический» (VIII, 207), т. е. повторяется мысль Достоевского, высказанная в черновиках к роману. Не забудем, что рыцарь бедный возлюбил не обычную даму, а Богоматерь.
Создавая образ идеального героя, Достоевский естественным образом исходил из своих религиозно-этических представлений. При этом образ Мышкина не имеет ничего общего с образами святых из "житий", он никак не связан в романе с церковью, в отличие, например, от героев "Братьев Карамазовых" — старца Зосимы или даже Алеши Карамазова. Персонажи романа "Идиот" иногда называют князя юродивым, но не в церковном смысле, а просто как чудака. Описание Мышкина, как известно, прямо ориентировано на образ Христа. "На свете есть одно только положительно прекрасное лицо — Христос"3. Достоевский говорил и о том, что предпочтет Христа истине, если окажется, что истина не с Христом. В черновых записях Мышкин прямо назван "Князь Христос" (IX, 246, 253).
Разумеется, Мышкин, хотя и связанный в юности со Швейцарией, никак не является образцом "естественного человека" Руссо. Он как бы символизирует воплощение христианских традиций, сохранившихся именно в России и в основном утерянных на Западе. Сам Мышкин говорит: "наш Христос, которого мы сохранили" (VIII, 451). Будучи по природе своей молчаливым, князь, однако, оказавшись однажды в светском обществе, произносит речь, в которой сформированы хорошо известные и по другим источникам взгляды Достоевского: «Католичество — все равно что вера нехристианская!.. Хуже самого атеизма... антихриста проповедует... решительно продолжение Западной Римской империи... всё променяли за деньги, за

95

низкую земную власть... Атеизм от них вышел... Ведь и социализм — порождение католичества... Это тоже свобода чрез насилие... "Кто почвы под собой не имеет, тот и Бога не имеет"» (450-452). Мышкин не верит, что трогательно заботившийся о нем "великодушный" Павлищев перешел в католицизм (ср. приближение к католицизму Аглаи в финале романа).
Но эти речи, выражающие идеологию автора, — не главное, в чем проявляет себя Мышкин. Главное — это воспроизведение, насколько это возможно, образа максимально близкого к самому Христу. И в христианстве, и в поведении самого Христа и Достоевский, и его герой прежде всего видят пафос сострадания и божественной любви к людям, пафос отношения Бога к людям как к своим детям. "Мысль, в которой вся сущность христианства разом выразилась, то есть все понятие о Боге как о нашем родном отце и о радости Бога на человека, как отца на свое родное дитя, — главнейшая мысль Христова!" (184). "Сострадание есть главнейший и, может быть, единственный закон бытия всего человечества" (192). И сострадание ко всем людям, в частности — страстное сострадание князя Мышкина к Настасье Филипповне (ср. отношение Христа к падшей женщине в Евангелии, а также высказывание Аглаи о Настасье Филипповне: "...это подло играть роль Магдалины" — IX, 395), — основное проявление героя романа. Еще до Настасьи Филипповны Мышкин выражает исключительное сострадание, жалость, принимаемую окружающими за любовь, к бедной швейцарской девушке Мари, которую проезжему французу удалось соблазнить и которую все осудили. Князь не был в нее влюблен, но "был счастлив иначе" (VIII, 57), т. е. благодаря состраданию и влиянию на окружающих этим состраданием. Так же и первое впечатление — еще не от самой Настасьи Филипповны, а только от ее портрета — сострадание. Мышкин потрясен тем, что в ее лице "страдания много" (69). При этом Настасья Филипповна, хотя и считает себя великой грешницей, вовсе не падшая грешница в отличие от евангельской блудницы. "Вы страдали и из такого ада чистая вышли" (138), — восклицает князь. Это ее страдание порождает с его стороны еще более сильное сострадание, сравнимое и на деле соприкасающееся с настоящей страстной любовью. И когда Мышкин объясняет Рогожину:
«я ее "не любовью люблю, а жалостью"», то Рогожин вы-

96

сказывается таким образом, что "жалость твоя, пожалуй» еще пуще моей любви" (173, 177). Действительно, сострадание князя по отношению к Настасье Филипповне так велико, что в критический момент он кидается к страдающей Настасье Филипповне, отвернувшись от Аглаи, в которую как бы действительно влюблен. Он готов оставить свою невесту и жениться на Настасье Филипповне, чтоб утишить ее переживания и утешить ее. Как точно угадала Аглая, "чувство дошло... до аскетизма" (207), а Евгений Павлович Радомский восклицает: "до чего же после того будет доходить сострадание? Ведь это невероятное преувеличение!" (482). Достоевский пишет о князе: "Он совершенно справедливо сказал Евгению Павловичу, что искренно и вполне ее любит, и в любви его к ней заключалось действительно как бы влечение к какому-то жалкому и больному ребенку, которого трудно и даже невозможно оставить на свою волю" (489). На брак с Настасьей Филипповной он смотрел как на "неважную формальность"; "Я так только просто женюсь" (483), — произнес он несколько ранее.
Но характерно, что и при перспективе невозможности брака с Аглаей, которую он любит более обыкновенной любовью, князь не слишком огорчается, так как ему достаточно ее видеть и с ней каким-то обычным образом общаться, так как и в этой любви для него становится важным некое высшее духовное начало.
При этом Мышкин соглашается с Евгением Павловичем, что хочет "обеих... любить", а тот прибавляет про себя: "двумя разными Любовями" (485).
В черновиках Достоевский поясняет; "В романе три любви:
1) Страстно-непосредственная любовь — Рогожин.
2) Любовь из тщеславия — Ганя.
3) Любовь христианская — Князь" (IX, 220). Обычной, "непосредственной" можно считать и любовь Аглаи к Мышкину. Можно противопоставить любовь собственно "христианскую", т. е. любовь-сострадание князя к Настасье Филипповне, и более обыкновенную его же любовь к Аглае (как бы agape versus eros), но и в любви к Аглае доминирует сугубо возвышенное духовное начало. Аглая однажды говорит Мышкину: "У вас нежности нет:
одна правда, стало быть, — несправедливо" (VIII, 354). Говоря о "несправедливости", Аглая пытается сформули-

97

ровать, определить свое ощущение от как бы слишком возвышенного характера любви князя. Вспомним, однако, слова Христа, на образ которого ориентирован "Князь Христос" Мышкин: "Я не от мира сего" (Евангелие от Иоанна, 8, 23). Некоторые советские исследователи4 игнорируют христианский пафос любви и сострадания и считают, что Мышкин вообще не способен любить, никому не приносит пользы и в сущности является погубителем окружающих, прежде всего — Настасьи Филипповны и Аглаи, на любовь к которым он претендует, а также и самого себя. Мышкин якобы оказывается вреден и опасен, а также смешон, вопреки установке автора. С этими высказываниями трудно согласиться. Все это, разумеется, неправильно. Другое дело, что в атмосфере социально-психологического хаоса, среди людей эксцентричных и полных противоречий (особенно женские персонажи "Идиота" этими чертами наделены в высшей степени) Мышкин при всей своей кротости, проницательности, уме и доброте не может разрешить всех противоречий и по-настоящему осчастливить окружающих.
Князь Мышкин, "искренний и задушевный человек" (VIII, 30), уже в первой сцене в купе поезда проявляет "готовность... отвечать на все вопросы", и его случайные попутчики вскоре отмечают, что князь "простодушный и искренний" (6, 7). При первом свидании с генералом Епанчиным князь с излишней скромностью заявляет, что "меньше других жил и меньше всех понимаю в жизни" и "иногда очень странно говорю" (53), впоследствии отмечают "больную впечатлительность князя", "он обвинял себя во многом, по обыкновению", упрекал себя в доверчивости и мнительности (249, 251-252). Келлер говорит ему: "...светло и наивно... пастушески смотрите на жизнь" (257). Сообщается, что "в его лице... отражалась эта наивность, эта вера, не подозревающая ни насмешки, ни юмора" (278). Аглая говорит о Мышкине: "простодушный человек... не встречала в жизни подобного ему по благородному простодушию и безграничной доверчивости", "всякий, кто захочет... может его обмануть и... он потом всякому простит" (471, 472). Отмечают, что "свою собственную судьбу он слишком дешево ценил" (490). Очень существенно, что князь стыдится и "чужого поступка" (221) и при этом всегда пытается утешить человека, страдающего от собственных недостатков и поступков.

98

Из приведенных цитат (число которых нетрудно умножить) вырисовывается благородный характер Мышкина, подчиненный прежде всего чувству сострадания — со всеми оттенками этого чувства. Буквально ко всем князь проявляет величайшее сочувствие и склонность находиться в дружеских отношениях. Отсюда и его щедрость — даже к нахально требующим у него денег нигилистам, претендующим на наследство Павлищева. И их он считает все-таки пострадавшими. Он многих за что-нибудь благодарит. Особо следует упомянуть необыкновенную любовь князя к детям и к детским чертам у взрослых людей (у Аглаи, у ее матери, у Настасьи Филипповны, у дочери Лебедева и т. д.) как выражению душевной чистоты. Специально рассказывается о его любви к детям и отношениях с детьми в швейцарский период его жизни. Князь договаривается до признания: "не люблю быть со взрослыми... не умею", "дети... всё понимают" (63, 58). Его собственная, бросающаяся в глаза невинность напоминает эту детскую чистоту. Генерал Епанчин говорит: "совершенный ребенок" (44). Не случайно и Настасья Филипповна, отказываясь от предложения Мышкина выйти за него замуж, произносит: "этакого-то младенца сгубить" (142).
Надо отметить, что князь бывает весьма проницательным и на это реагируют окружающие. Например, Ганя восклицает: "Вы замечаете то, чего другие никогда не заметят" (102). Генеральша Епанчина и ее дочери поражены тонким суждением Мышкина об их характерах. Проницательность иногда переплетается с интуицией: сам того не желая, князь угадывает намерение Рогожина с ним расправиться, и в этом случае ему даже кажется, что эта догадка подсказана ему демоном ("он опять верил своему демону" — 192), хотя, конечно, ни о каких чертах демонизма и демонических настроениях у Мышкина не может идти речи. Вместе с тем Мышкин не очень разбирается в социальных условностях, привычках и формах поведения окружающего общества и не стремится уподобляться ему или копировать его. Князь сам признается, что "готов перескочить через некоторые приличия, и пусть даже смеются надо мной" (107). И поэтому, хотя, в сущности, Мышкин совсем не смешон (что подчеркивает Достоевский), над ним часто смеются, очень многие называют его "дурачком" и даже "идиотом" с самого начала повествова-

99

ния, в том числе и камердинер Епанчиных, которого князь поразил тем, что завел с ним разговор на равных, причем разговор серьезный. Разумеется, камердинер заподозрил, что князь либо "потаскун", либо "дурачок" (18). "Идиотом" он кажется и Настасье Филипповне, принявшей его в первый момент за камердинера. Аглая пишет в записке, что у него "смешной характер" (299), но иногда просто дразнит его в сердцах. Так же поступает и ее мать, которая в действительности уважает князя с первого свидания, но в критический момент, теряя терпение, говорит о нем: "больной идиот" (421); сестры Аглаи после первого разговора произносят приговор: "простоват слишком... смешон немножко", Ганя неоднократно называет князя "идиотом" (66, 67, 74, 75), Ипполит утверждает, что он «в конце концов "идиот", в этом нет никакого сомнения» (323) и т. д. Тем более очень странное впечатление производит Мышкин на светских гостей Епанчиных своей страстной речью в защиту веры и православия, которая прерывается тем, что он по неловкости разбивает драгоценную китайскую вазу (454). Старуха Белоконская говорит князю: "человек ты добрый, да смешной" (456).
Сам Мышкин в одном из своих длинных монологов откровенно признается: "меня... за идиота считают все почему-то...", — и далее: "вот меня считают за идиота, а я все-таки умный, а они не догадываются..." (64). И здесь уместно вспомнить слова, сказанные князю Аглаей всерьез: "главный ум у вас лучше, чем у них у всех" (356). Этот "главный ум" не всегда схватывает текущие условности и приличия, что, впрочем, иногда огорчает самого Мышкина: "в обществе я лишний... У меня нет жеста приличного, чувства меры нет... нельзя не смеяться надо мной" (283). "Мучило его то, что всему этому он совсем чужой", "один он ничего не знает, ничего не понимает, ни людей, ни звуков, всему чужой и выкидыш" (351, 352). Ясно, что Мышкин никакой не естественный человек в духе идеалов Руссо, а, как он сам выражается, имея в виду людей прошлого, — "односоставный", "как бы об одной идее" (433) и в каком-то смысле даже как бы подобно Христу "не от мира сего". И в реальной обстановке эпохи "идеальное" лицо скорей всего будет именно таким. В какой-то степени надо учитывать и болезнь, которой его наградил автор, — "странную нервную болезнь" (6). Не случайно, что князь в конце концов снова заболевает ("совершенное

100

повреждение умственных органов" — см. 508) и возвращается в Швейцарию.
"В русскую душу, впрочем, он начинал страстно верить... А впрочем, какой иногда тут, во всем этом, хаос, какой сумбур, какое безобразие!" (190). В другом месте герои повторяют почти хором: "хаос, безобразие, этого во сне не увидишь! <...> Безобразие и хаос везде..." (237). Семейный, социально-психологический и идеологический хаос современной жизни изображен Достоевским в целом ряде произведений, особенно в романах, созданных после "Идиота". Но если в "Бесах" преобладает политический аспект хаоса, в "Подростке" — семейный, в "Братьях Карамазовых" — семейный и идеологический, то в "Идиоте" преобладает психологический уровень всеобщего беспорядка на фоне семейно-социальном и частично идеологическом. Вся эта обстановка хаоса несомненно мешала достижению подлинно позитивных результатов от благородных, искренних поступков Мышкина, руководимого высшим христианским состраданием и альтруизмом. Мышкин сталкивается с эгоизмом, цинизмом, нигилизмом, двоедушием, необузданными страстями, с нарушающей всякую меру душевной эксцентрической противоречивостью и т. п.
Элементарно и прямолинейно, и идеологически и психологически, Мышкину противостоят "нигилисты", которые, как сами они подчеркивают, не просят, а требуют часть наследства Павлищева для его мнимого сына. Лебедев высказывает мысль, что они даже "дальше нигилистов ушли-с... потому что прежде всего деловые-с" (213). Они "отрицатели всего на свете, кроме собственных интересов" (218). Они настаивают, что их право "математическое" (225). Словечками математическое, арифметическое Достоевский обычно подчеркивает ложный рационализм "нигилистов" (в "Преступлении и наказании" и в других произведениях). Генеральша говорит про Бурдовского, т. е. мнимого сына Павлищева: «Да этот косноязычный, разве он не зарежет... Он денег твоих, десяти тысяч, пожалуй, не возьмет... ночью придет и зарежет, да и вынет их из шкатулки. По совести вынет! Это у него не бесчестно! Это "благородного отчаяния порыв", это "отрицание", или там черт знает что... Тьфу! все навыворот, все кверху ногами пошли... В Бога не веруют, в Христа не веруют!» (238). Здесь невольно вспоминается "Преступле-

101

ние и наказание", ибо этот монолог звучит как карикатурный намек на теорию Раскольникова. Правда, в дальнейшем психология этих "нигилистов" представляется более сложной и дифференцированной. Так, умирающий от чахотки Ипполит, отчасти связанный с этой компанией, ненавидит Мышкина и считает, что тот — "иезуитская, паточная душонка" (249); он убежден, что вообще нельзя понять будущее и вечную жизнь и потому лучше обойтись без религии, без смирения, можно себе все позволить, даже ростовщичество. Он говорит о господстве в мире "темной, наглой и бессмысленно-вечной" силы, "которой все подчинено" (339), что "люди и созданы, чтобы друг друга мучить", а раз так, то "для чего при этом понадобилось смирение мое? Неужто нельзя меня просто съесть, не требуя от меня похвал тому, что меня съело?" (343). Это осуждение мира Ипполитом отчасти перекликается со знаменитым монологом-осуждением в романе "Братья Карамазовы", который произносит Иван, но здесь, в "Идиоте", позиция Ипполита во многом мотивирована страхом смерти. Ипполит рассматривает самоубийство как "единственное дело, которое я еще могу успеть начать и окончить по собственной воле моей", но самоубийство не удается, возможно — случайно, а возможно и нарочно: "Капсюля совсем не было" (344, 349). Заметим при этом, что рассказ о страданиях Ипполита перекликается также и с рассуждениями князя об ужасе неизбежной смерти у приговоренных.
Окружающий Мышкина хаос представлен целой серией персонажей.
Отставленный генерал Иволгин — настоящий сумасшедший, враль и хвастун, способный и на кражу денег -во всяком случае однажды, источник горя и неудобства для своего семейства. Снимающий квартиру в той же семье Фердыщенко — "сальный шут", который сам навязал себе роль шута, все время кривляется и паясничает. Впрочем, это персонаж в романе весьма второстепенный. Гораздо важнее Лебедев, который также намеренно порой разыгрывает шута: "он всё кривляется" (202). Правда, Лебедев иногда высказывает оригинальные суждения, хотя и с комическим привкусом. Например, о том, что "слишком шумно и промышленно становится в человечестве, мало спокойствия духовного". Отсюда парадоксальное суждение Лебедева, признающего "звезду Полынь" в Апо-

102

калипсисе — сетью железных дорог, распространившихся по Европе" (309). Лебедев во всем видит противоречия, двойственность и сам полон противоречий, что ясно осознает и не скрывает. Он говорит: "Закон саморазрушения и закон самосохранения одинаково сильны в человечестве! Дьявол одинаково владычествует человечеством до предела времен..." (311). Лебедев предстает на все способным циником, хотя порой прибегает и к лицемерию. Он "всезнайка" (8), подхалим, адвокат ростовщика и сам ростовщик, жаден до денег, он всячески подлизывается к князю, но, как выясняется, участвовал в составлении возмутительной и клеветнической газетной статьи против него, затеянной "нигилистами" с целью вытребовать у князя денег. Лебедев страшный сплетник и интриган, склонный шпионить, отчасти и из любопытства. Он полон противоречий даже в отношениях с родственниками. Родной племянник называет его "плутом" (165). Мышкин проницательно замечает, что у Лебедева "хитрый, а иногда и забавный ум" (410). Однажды князь не выдерживает и восклицает: "Эх, Лебедев! Можно ли... доходить до такого низкого беспорядка до которого вы дошли" (440; курсив мой. — Е. М.). Лебедев, как всегда с кривляньями, готов признать свои пороки и душевный беспорядок: "и слова, и дело, и ложь, и правда — всё у меня вместе, и совершенно искренно" (259), и более того: "я, пьяница и потаскун, грабитель и лиходей" (164). Признает, что "низок, низок" (241, 440), что творит "мерзости", повторяет это не раз с большим удовольствием.
Чистому, "односоставному", прямолинейно следующему своему возвышенному идеалу князю Мышкину как бы противостоит в системе образов романа этот на все способный и погруженный в "беспорядок" полуплут, полушут, отдаленно напоминающий героев плутовских романов.
Мышкину противостоят также в системе мужских образов и более обыкновенные люди, например генерал Епанчин, вышедший из солдатских детей, но сумевший сделать карьеру и разбогатеть как "умный и ловкий человек", который "знал всегда свое место" и "любил выставлять себя более исполнителем чужой идеи... даже русским и сердечным" (14). Другой вариант — еще молодой и бедный Ганя Иволгин, у которого "душа черная, алчная, нетерпеливая, завистливая и необъятно... самолюбивая" (43). Он "самолюбивый и тщеславный до мнительности...

103

нетерпеливый нищий" (90), который мечтает разбогатеть, хотя бы женившись "на деньгах" или другим способом (ибо у него "самолюбия еще больше, чем жажды денег" —см. 146), например, став "королем иудейским" (105; ср. мечту Подростка в одноименном романе Ф. М. Достоевского стать Ротшильдом). И если пока он "самый обыкновенный человек... слабый... не оригинальный" (мнение о нем князя Мышкина), то, "нажив деньги", он надеется стать "человеком в высшей степени оригинальным" (104, 105). Его метания между Настасьей Филипповной и Аглаей создают некий фон для отношений Мышкина с этими дамами.
Но главным оппонентом для князя Мышкина в системе мужских персонажей является Рогожин. Он, можно сказать, по прямой противоположен Мышкину. В то время как князь в каком-то смысле не от мира сего, подчинен и никогда не изменяет своим высоким, почти что "небесным" идеалам, прежде всего — христианскому состраданию, Рогожин — непосредственная, земная натура, подчиненная охватывающим ее сильным страстям. Его можно считать с некоторыми оговорками "широкой русской натурой", но в определенном смысле ограниченной социальным происхождением (не просто купеческим, но и еще более специфическим — скопческим) и слишком уж с неукротимым страстным своеволием. Его отец был купцом, близким к скопцам, сына своего всячески ограничивал, дом отцовский напоминал кладбище, однако уже при жизни отца Рогожин позволял себе некоторое своеволие, за что бывал жестоко наказан. Он рвется к свободе и своеволию, в его характере нет ни капли смирения, что его, в известной мере, уже отделяет от благословенной православной народной почвы. В первый момент знакомства с Рогожиным Мышкин ощутил в нем "что-то страстное, до страдания, не гармонировавшее с нахальною и грубою улыбкой и с резким, самодовольным его взглядом" (5). И далее Мышкин все время подмечает "в нем много страсти, и даже какой-то больной страсти" (28). Он прямо говорит Рогожину: "все до страсти доведешь... ты мнителен и ревнив" (179), "и какая безумная ревность" (191). Ипполит однажды высказывается о Рогожине в том смысле, что это человек, "живущий самою полною, непосредственною жизнью, настоящею минутой" (337). Рогожин безумной страстью любит Настасью Филипповну и дико ревнует ее

104

к Мышкину, который замечает как-то ему: "твою любовь от злости не отличишь" (177). Но все-таки отношение его к Мышкину двойственное. Когда они приближаются друг к другу. Рогожина тянет к князю, он стремится сблизиться с ним, побрататься, они обмениваются крестами по искреннему порыву Рогожина и даже приходят под благословение матери Рогожина опять-таки по его инициативе. Даже Настасью Филипповну он почти готов уступить князю, уверенный в ее любви к Мышкину. Но вдали от князя ревность Рогожина усиливается и становится нестерпимой, так что он преследует соперника и даже делает попытку его зарезать. Князю иногда кажется, что любовь Рогожина к Настасье Филипповне "поглубже одной только страстности" (191), что в ней есть и зародыш жалости, т. е. того чувства, которое сам князь к ней испытывает (см. выше цитату из черновиков романа, где Достоевский противопоставляет два вида любви). Более того, ему иногда кажется, что "Рогожин не одна только страстная душа; это все-таки боец: он хочет силой воротить свою потерянную веру" (192). Но в то же время князь предчувствует гибельность рогожинской любви для Настасьи Филипповны. И действительно. Рогожин ее убивает в конце концов "в беспамятстве и горячке" (507).
Исключительное место в романе занимают женские персонажи, прежде всего Настасья Филипповна и Аглая, которых Мышкин обеих любит, но испытывает к ним два различных типа любви. Некоторого внимания заслуживает и мать Аглаи — генеральша Епанчина, которая не только очень скоро оценила и полюбила князя, но и обнаружила некоторое сходство в его и своем характерах. Отчасти это было спровоцировано самим князем, ибо при первом же знакомстве Мышкин, явно симпатизируя генеральше, нашел, что она "совершенный ребенок во всем, во всем" (65), а мы знаем, до какой степени Мышкин любил детей и ценил детскость, сохранившуюся в характерах у некоторых взрослых людей. Очарованная искренностью и мягкостью князя, генеральша восклицает: "Ваш характер я считаю совершенно сходным с моим и очень рада" (65). И, по-видимому, это суждение отчасти справедливо. Однако скоро обнаруживается и различие. Рассуждая о своем характере, генеральша Епанчина говорит: "Я добрая" (49), "сердце главное, а остальное вздор... Я вот дура с сердцем без ума" (69). Вспомним неоднократно проде-

105

монстрированное в романе проявление ума Мышкина и глубокое суждение Аглаи о том, что у него высший ум. Действительно, у Мышкина ум не менее, чем сердце, является носителем его высоких идеалов. Генеральша же и ее поступки в значительной степени подчинены эмоциям. Она "дама горячая и увлекающаяся" (217), и неудивительно, что она "становилась с каждым годом все капризнее и нетерпеливее"; она отличается "резкостью и самостоятельностью... характера" (422) и отчасти поэтому способна резко менять настроение и мнение, оказываться на грани истерики и т. п., чего никак нельзя сказать о князе. Даже эта добрая, расположенная к нему женщина вносит в общение с князем известную переменчивость и противоречивость, которой не всегда так легко противостоять.
Что же касается Настасьи Филипповны и Аглаи, то у них эта противоречивость, а также переменчивость и даже экзальтированность в поведении (конечно, имеющая определенные, довольно веские причины) достигает высочайшей степени и включается в ту атмосферу известной беспорядочности, хаотичности, которая очень мучает князя и часто его огорчает, затрудняет его добродетельно-сострадательное поведение. Мимоходом отметим, что обе они — красавицы, что имеет значение для Достоевского ("Мир красотой спасется" — IX, 222; ср. "Красота — загадка" — VIII, 66). Как мы помним, Настасья Филипповна с самого начала поразила князя угаданным в ней страданием. "Лицо веселое, а она ведь ужасно страдала" (31), — говорит князь, рассматривая ее портрет. "В этом лице страдания много", — повторяет он в разговоре с дамами Епанчиными, а увидев Настасью Филипповну, говорит ей: "...вы страдали и из такого ада чистая вышли" (69, 138). И ее страдание немедленно и навсегда нашло отклик в душе Мышкина в виде сострадания как некоего варианта любви и готовности самопожертвования ради нее. "Впечатление сострадания и даже страдания за это существо не оставляло никогда его сердца..." (289).
Страдания Настасьи Филипповны прежде всего связаны с тем, что она "глубоко убеждена, что она самое павшее, самое порочное существо из всех на свете" (361). Это можно сравнить с самоощущением Сони Мармеладовой, обладавшей совершенно иным характером. Именно поэтому Настасья Филипповна периодически отталкивает Мышкина, которого глубоко чтит и любит, верит в него,

106

как "в истинно преданного человека" (131), но, считая себя недостойной князя, пытается на определенном этапе способствовать его браку с Аглаей. Критически настроенная Аглая полагает, что Настасья Филипповна старается "падшего ангела из себя представить" (473), что и выговаривает ей, прибавляя и многое другое: "вы не могли его (князя. — Е. М.) полюбить... потому, что слишком горды... тщеславны... себялюбивы... могли полюбить только один свой позор... Будь у вас меньше позору или не будь его вовсе, вы были бы несчастнее..." (471). Разумеется, Аглая была далеко не права, но какая-то доля правды есть и в ее словах. В Настасье Филипповне, как и в Рогожине, как это ни странно, также просвечивает широкая русская натура ("она чрезвычайно русская женщина" — 104) и даже в еще более беспорядочном варианте, с предельно противоречивым характером и поведением. В ее лице "необъятная гордость и презрение, почти ненависть... и что-то удивительно простодушное" (68). То в ее глазах "глубокий и таинственный мрак", то она "маскировалась веселостью" (87). Говорится об ее "истерическом и беспредметном смехе, перемежающемся вдруг с молчаливою и даже угрюмою задумчивостью", о том, что "после... припадочного смеха она вдруг стала даже угрюма, брюзглива и раздражительна", "плачет, смеется, в лихорадке бьется" (119, 123, 180). У нее "варварская смесь... вкусов" (114).
Чувства и настроения Настасьи Филипповны проявляются с необычайной страстностью и эксцентрической крайностью. "Это страшно раздражительная, мнительная и самолюбивая женщина... на какие фокусы человеческое самолюбие способно" (103). "В желаниях своих... всегда была неудержима и беспощадна" (121). Эта "колоритная женщина" (145), этот "нешлифованный алмаз" признается князю, что она "мечтательница" (144). Мечта толкает ее к князю, а самоуничижение — к Рогожину, в этом постоянно на протяжении всего романа выражается ее противоречивость. И вместе с тем "во всяком случае эта женщина, — иногда с такими циническими и дерзкими приемами, — на самом деле была гораздо стыдливее, нежнее и доверчивее, чем бы можно было о ней заключить. Правда, в ней было много книжного, мечтательного, затворившегося в себе и фантастического, но зато сильного и глубокого... Князь понимал это" (473). При том он все же считал

107

и не раз высказывал, что она была "сумасшедшая". Но это его не останавливало. Его беспокоило другое: "лицо ужасно гордое, и вот не знаю, добра ли она? Ах, кабы добра! Всё было бы спасено!" (32).
Настасья Филипповна вначале как бы не смела "погубить" князя брачным союзом с ним, считая себя павшей и порочной, но на самом деле в этом было в гораздо большей мере ее неизбывной гордости, чем доброты — главной и христианнейшей добродетели самого Мышкина. Естественно, что при таком противоречивом и эксцентрическом характере она металась между князем и Рогожиным (с самоуничижением: "меня-то рогожинскую" — 136) и шла навстречу трагической гибели. Она оказывается в романе вершинным воплощением того психологического и социально-психологического (социальный момент участвовал в формировании ее характера, а именно то, что она была сиротой, оказалась в крайней зависимости от Тоцкого, который сделал ее, девочку, своей любовницей) хаоса, с которым непосредственно столкнулся полный христианского добра князь Мышкин.
Аглая в некоторых отношениях представляет противоположность Настасье Филипповне. Она стоит на гораздо более высокой ступени социальной лестницы, принадлежит зажиточному и благополучному семейству, причем является "домашним идолом" (16) этой заметной в петербургском обществе семьи, обожаемой родителями младшей дочерью, красавицей и умницей. Правда, в какой-то момент она заявляет князю, что не хочет "быть генеральской дочкою", не хочет "краснеть", а предпочитает "пользу приносить... заняться воспитанием детей" (358) и т. д. И хотя девицы Епанчины отчасти увлечены новыми идеями, но у Аглаи эти желания скорее всего только временный порыв, плод известной непоседливости. Окружающие видят в Аглае прежде всего избалованного ребенка. "В каждой гневливой выходке Аглаи... почти каждый раз... проглядывало столько еще... детского" (205); "как в такой заносчивой, суровой красавице мог оказаться такой ребенок" (358), — вопрошает князь Мышкин. Мы знаем, до какой степени он ценит детские качества во взрослых людях, и несомненно эти качества, в числе других, привлекают его в Аглае. "Я ужасно люблю, что вы такой ребенок, такой хороший и добрый ребенок!" (436). Сама Аглая однажды говорит князю: "простите меня, как ребенка за шалость" (429).

108

Но от Аглаи исходят не только шалости. При всем ее несходстве с Настасьей Филипповной она также весьма противоречива в своих поступках, в своем поведении и не лишена эксцентричности. Отец-генерал, с одной стороны, считает, что она "как ребенок смеется... она просто дурачит тебя (князя. — Е. М.), и нас всех, от безделья", но тут же прибавляет нечто другое и тоже важное: "все великодушия, все блестящие качества сердца и ума... но... характер бесовский" (298). Генеральша, бесконечно любящая Аглаю как мать, характеризует ее иначе: "Девка самовластная, сумасшедшая, избалованная... своевольная, девка фантастическая... сумасшедшая... злая" (264, 266), "самовольный, скверный бесенок!" (273). Наблюдая противоречивый характер дочери, она также говорит: "полюбит, так непременно бранить вслух будет и в глаза издеваться" (264). В самом деле, обращение Аглаи с князем, которого она несомненно полюбила, крайне противоречиво. В течение каких-то нескольких минут прилюдно она ему говорит: "Вы честнее всех, лучше всех, добрее всех, умнее всех!" И тут же прибавляет: "Я ни за что за вас не выйду замуж... такого смешного" (383). Еще ранее генеральша признается: «сама же тебя "уродиком" и "идиотом" называла» (264), но понимает, что Аглая не считает князя таковым. И действительно, Аглая, одна из немногих среди действующих лиц романа, очень зорко рассмотрела суть такого редкого явления, каким предстал на первых же страницах повествования князь Мышкин. Именно она сравнила его с "рыцарем бедным". Понятно, что и родители, услышав ее слова "ни за что за вас не выйду замуж" и зная противоречивую эксцентричность дочери, тут же догадываются, что она горячо любит князя. Однако что касается Аглаи и Мышкина, то здесь не только проявление противоречивого и эксцентричного характера девушки, тем более — не просто детские шалости. Все гораздо трагичнее и сложнее, ибо между ними стоит Настасья Филипповна. Аглаю постоянно терзает "испуганная ревность" (481), суть которой в том, что князь из сострадания может в конечном счете предпочесть ей, Аглае, эту вечную соперницу. Вот в чем истинная трагедия этой неординарной девушки, которая в конце концов отказывается от князя (а перед этим вполне резонно отказывает и Гане, и Радомскому) и, по-видимому, довольно случайно останавливает свой выбор на польском графе, который,

109

впрочем, оказался вовсе и не графом, а довольно сомнительной личностью. Аглая кончает тем, что погружается душой в католицизм, который так был ненавистен князю Мышкину.
Таким образом, если Настасья Филипповна была столь противоречива с Мышкиным по причине самоистязания, ибо считала себя недостойной его, замаранной всей предыдущей жизнью, чуть ли не падшей женщиной, то в поведении Аглаи решающую роль играла ревность, но при этом склонность к противоречивости и эксцентричности, т.е. своего рода психологический хаос, были свойственны характерам обеих. Что касается князя, то он, с его неземными идеалами и душевной прозрачностью, оказывается жертвой этого царящего вокруг него социально-психологического хаоса.

1 Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1972-1991. Т. IX. С. 146. Далее по тексту произведения Достоевского цит. по данному изданию с указанием в скобках номера тома и страницы, при ссылке на тот же том указывается только номер страницы.
2 Достоевский Ф.М. Письма: В 4 т. М., 1928-1959. Т. II. С. 61.
3 Там же. С.71.
4 См., например: Гус М. Идеи и образы Достоевского. М., 1971. С. 363-382.
.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел литературоведение