Добренко Е. Формовка советского читателя. Социальные и эестетические предпосылки рецепции советской литературы

ОГЛАВЛЕНИЕ

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ИСКУССТВО ПРИНАДЛЕЖАТЬ НАРОДУ
(ОТ ЭМПИРИЧЕСКОГО ЧИТАТЕЛЯ К ИДЕАЛЬНОМУ)

Для экспансии литературы в быт требуются, само собой, — особые бытовые условия.
Юрий Тынянов

1

“Народность” советской библиотеки не была рождена революцией, но вызрела в России задолго до нее. Ее корни — в народнических “общедоступных библиотеках”. Уже в XIX веке эта доступность понималась в российских народнических кругах специфически: речь шла о резком спрямлении пути читателя к библиотеке. Точнее, о резком, если не сказать, революционном, преобразовании “народа” в “читателей”. На первом месте оказалась, таким образом, не библиотека, которая (по западному образцу) должна стать общедоступной, но ее потенциальный посетитель, которого следовало путем перманентного воспитания превратить в читателя и совершенствовать его в этом качестве. В центре внимания оказался не читатель, не “читающая публика”, но нечитаю- шая масса. Разумеется, для этого были в России социально-исторические предпосылки, которые привели к образованию новых форм организации и постановки библиотечного дела, к изменению содержания и методики работы библиотек. Именно во второй половине XIX века в России вызрела, а затем заняла доминирующее положение социальнопедагогическая концепция библиотечного дела.
Обратимся к работе одного из ведущих библиотековедов 1920-х годов Я.Ривлина «Методические течения в области библиотековедения», опубликованной в 1925 году. Автор ставит в этом очерке “практическую” задачу: “подчеркнуть педагогическое содержание библиотечной работы и отметить непосредственную связь ее с педагогикой и внешкольной педагогической психологией”1.
Рассматривая различные точки зрения на задачи библиотек, Ривлин указывает на их недостаточность с позиций социальной педагогики. Он отвергает как буржуазные и элитарные т.н. “библиофильскую” и “образовательно-утилитарную” концепции организации библиотек.
216

“Библиофильская” концепция представлялась ему особенно опасной: “Библиотека — это книги, а не читатели, — излагал он суть “библиофильского” подхода к “библиотечному строительству”. — Работа библиотекаря сводится к организации книг по определенным правилам библиотечной техники — в целях наилучшего их охранения и использования. Никакой речи о работе с читателем, об изучении его, о помощи ему в каком бы то ни было виде, а, тем более, о руководстве его чтением”2. Критика “библиофильской концепции” приводит исследователя к отрицанию библиофильства как такового. Полагая, что в основе библиофильства лежит “исключительно индивидуальный интерес”, Ривлин вполне в духе времени утверждал, что “библиофилия социологически более соответствует тем хозяйственным периодам, когда интересы отдельного хозяйства, отдельного производителя (в более широком смысле) являются решающими. Таковы эпохи натурального и феодального хозяйства, ремесленной и мануфактурной промышленности и период первоначального накопления”. Ясно, что “в новых исторических условиях” библиофилия “отмирает”3.
Неприемлемой (“педагогически недостаточной”) представлась Рив- лину и т.н. “образовательно-утилитарная” библиотечная концепция, которая развивалась в России Л.Хавкиной с дореволюционных времен до начала 1930-х годов. В основе этой концепции лежал либеральнонароднический принцип “просвещения масс”. Хавкина, популяризировавшая американский опыт в своих многочисленных книгах и статьях, настаивала на том, что задача библиотеки — помощь читателю в его самообразовании, которое приведет к выработке научного мировоззрения. Эти идеи были исключительно популярны в России с конца XIX века вплоть до начала 1930-х годов.
Ривлин полагал, что “утверждению образовательно-утилитарных начал в наших библиотеках содействовала война. Широкая деревенская масса, разбуженная войной, хлынула в библиотеку, где был единственный человек, который мог все ‘обсказать’. Стихийно в центре библиотечной работы вместо книги встал читатель; пришлось читать вслух газету и устраивать чтение вообще; библиотека вынуждена была удовлетворять всевозможные нужды читателя, постепенно стала все больше проникаться элементами клубного характера”4. Отсюда — новый уровень радикализации “действенной” библиотечной концепции — “социальнопедагогический период истории библиотек” (“коллективистический”, по терминологии Ривлина). Этот этап хронологически совпадает с пореволюционной эпохой. Ему соответствуют и новые теоретические установки. Так, Н.Рубакин на первое место выдвигает уже не знание, а понимание и сознание, и основой библиотечной работы он считает не распространение знаний, но “содействие умственному и эмоциональному развитию читателя”. Именно Рубакиным и его кругом была выдвинута идея, согласно которой библиотека — это орудие общества в борьбе за лучшее будущее, орудие для распространения не только научных зна
217

ний, не только понимания, т.е. критического отношения к окружающему, но и “общественного настроения”. Отсюда следовали конкретные рекомендации по формированию книжного состава “библиотечного ядра”, по созданию особых “рекомендательных каталогов” (вскоре практически полностью заменивших традиционные каталоги из-за их “объективизма” в массовых библиотеках) и “системы чтения”, построенных на следующих принципах:
— изучение не наук, а областей жизни;
— непосредственная связь чтения с “практикой жизни” и повседневной деятельностью читателя;
— результативность чтения, необходимость в усвоении знаний законов природы, истории и “человеческого духа”;
— соответствие книги уровню развития читателя.
Фактически вся библиотечная теория 1920-х годов в лице Н.Крупс- кой, А.Покровского, Б.Боровича, Д.Балики, В.Невского, М.Смушко- вой, Я.Кипермана, Е.Хлебцевича, И.Цареградского, Е.Медынского и др. обосновывала, развивала и “проводила в жизнь” социально-педагогическую концепцию библиотек (в этом, сугубо интеллигентски-народ- ническом контексте следует оценивать и библиотечные чистки: здесь идеалы интеллигенции совпали с интересами власти), выдвигая на первый план именно формовку читателя, а в книге и знании видя не цель, но лишь средство (“орудие”) для воспитания масс.
“Вложить педагогическое содержание в библиотечную работу” — под этим девизом прошел и первый Всесоюзный съезд библиотекарей в июле 1924 года. Затем идеи “социально-педагогического течения” в библиотечной теории и практике были обращены и на научные библиотеки, что нашло свое закрепление в решениях конференции научных библиотек РСФСР, состоявшейся 7—11 декабря 1924 года и прошедшей под лозунгом “Библиотека — это читатель”.
В организационном смысле последовательное проведение “социально-педагогической точки зрения на задачи библиотеки” имело поистине революционные последствия, что особенно ясно видно в проекции на недалекое библиотечное прошлое. У Ривлина читаем: “Социально-педагогический характер имела у нас работа библиотечек агитационнопропагандистских кружков и кружков самообразования революционных партий. Если смотреть на библиотеку, как на собрание книг, сорганизованное и использованное по определенным правилам, — странно, конечно, говорить здесь о библиотечках агитационно-пропагандистских кружков и кружков самообразования, в которых был один-два десятка книг, а то и брошюр. Но если под библиотекой понимать совокупность мероприятий, направленных к использованию книги для содействия читателю в выработке им своего научного мировоззрения, то именно эти библиотечки окажутся подлинными библиотеками”5. Как можно видеть, “социально-педагогическая концепция” открывала перед библиотекой светлое будущее.
218

Исходя из этих перспектив, Б.Борович в 1925 году требовал: “Нужно ввести иные приемы и методы работы, нужно создать иную обстановку, иные орудия умственного труда, придать иной характер всему учреждению, — словом, надо влить совершенно новое содержание в самое понятие библиотеки”, библиотека “должна всемерно содействовать возбуждению именно тех, а не других эмоций; она должна подталкивать со своей стороны к тем, а не другим поступкам; она должна активно участвовать в жизни своего читателя. Задача дня — возбуждать в широких массах активность, самодеятельность, бодрость, любовь к жизни, к борьбе, к творчеству, стремление к просвещению, чувства коллективизма и пр. и пр.”6
Эти установки имели под собой безусловный “практический фундамент”. Действительно, как писал тот же Борович ранее, в 1922 году в книге «Пути сближения книги с читателем», “библиотека является сейчас в России наиболее привычным и близким населению учреждением; и всякая культурно-просветительная работа неизбежно начинается с библиотеки... она часто является на месте чуть ли не единственным культурным учреждением, очагом просветительного воздействия”7. Поскольку же “массового наплыва читателей в библиотеку” не наблюдалось (“из многих мест, от провинциальных библиотекарей, раздаются горькие жалобы на то, что дело не ладится: открыты библиотеки, имеются книги, но нет читателя, не идет он. И не идет именно тот, кто и раньше не шел, та масса, ради которой и для которой создаются новые библиотеки, тот российский серячок, которого и необходимо просветить и поднять”8), Борович говорил о том, что “тут повинны и сами библиотеки”, что они не могут “превратить серячка в читателя”, что “нужно активно создавать читателя”9.
Функции библиотеки, таким образом, резко расширялись: “библиотека должна сделаться культурно-общественным центром, должна превратиться в очаг общественности, должна стать излюбленным местом отдыха и культурного общения, она должна превратиться в библиотеку- клуб. Если библиотека не сумела занять такое место, если она не развила широкой просветительной и культурной работы, она обречена на серое существование”10. А чтобы это произошло, “необходимо строго учитывать психологию широкой массы; во всех своих начинаниях необходимо исходить от того, что свойственно и близко этой массе, что ей понятно, что соответствует ее развитию, вкусам, ее бытовым особенностям”11. Менее всего речь шла, однако, о том что библиотека должна “пойти за читателей\ Средства и цели здесь резко смещены: “нужно не ломать, а гнуть; нужно приспособляться, но лишь настолько, чтобы приспособлять самому, чтобы, вставши рядом, тянуть за собой, подымать, двигать”12.
Социально-педагогическая концепция института библиотеки имела двоякие результаты: с одной стоторы, культ книги замешался культом читателя, с другой (на “новом этапе”), читатель с его интересами вовсе
219

исключался из библиотечной практики, а сама библиотека превращалась в нечто значительно большее, чем место хранения и потребления книги.
В первые пореволюционные годы наибольший интерес вызывают поэтому у адептов новой культуры избы-читальни. Именно сюда направлялись огромные книжные потоки. Н.Крупская в 1918-1923 годах вообще полагала, что именно изба-читальня — идеальный прообраз библиотеки будущего, и к расширению их сети направлялись огромные усилия: в 1920-21 годах их числилось около 100 тысяч. Но как ни дорога была идея, в 1922 году Н.Крупская должна была признать, что стоило только снять избы-читальни с государственного снабжения, “как они почти повсеместно закрылись... население их не поддержало и они начали стихийно закрываться”13. Между тем, когда в начале 1920-х годов речь шла о библиотеках, имелись в виду прежде всего сельские библиотеки, избы-читальни, передвижки и т.п. Об этом следует помнить, чтобы оценить роль институтов этого рода в “новых условиях”: как говорил на I съезде избачей зав. Агитпропом ЦК ВКП(б) В.Кнорин, “библиотека, наряду с партийной ячейкой , избой-читальней и школой является одним из четырех главных опорных пунктов, через которые партия воздействует на мозг, быт и настроения широких крестьянских масс”14.
Это превращение библиотек в своеобразные агитпункты “на местах”
— последовательная линия новой власти: “Для коммуниста — утверждал в 1923 году теоретик библиотечного строительства А Покровский, — задача библиотеки — коммунистическое просвещение и коммунистическое воспитание”15, “Нужно твердо помнить, — вторила ему М.Смушко- ва, один из руководителей и организаторов “библиотечного строительства”, — что основная задача библиотеки это не просто распространение книг, а через распространение наилучших, наиболее нужных книг содействие делу строительства социализма. Эту задачу библиотекарь должен преследовать каждым шагом своей работы”, еще конкретнее: “нельзя пропагандировать просто хорошие книжки. Нужно пропагандировать, продвигать те или иные книжки, исходя из общих и очередных задач партии и советской власти. Целесообразно положить в основу своей работы план работы горсовета и своей повседневной работой содействовать успешному проведению намеченных последним мероприятий”16.
Библиотека как институт огосударствления чтения и читателя строилась на руинах традиционной библиотеки. Призыв передовой статьи «Правды» (от 12 апреля 1935 г.) “использовать библиотечные богатства для целей коммунизма, для партийной политико-воспитательной работы, сделать массовую советскую библиотеку центром политического просвещения и народной культуры... пропитать всю работу библиотекаря нашей целеустремленностью, партийностью, вытравить дух нейтральности и культурничества, придать большевистский размах библиотечному делу”17 означал лишь закрепление нового статуса и функций библиотеки. Превращение же библиотеки в клуб — длительный процесс, начав
220

шийся сразу после революции. В статье с программным названием “Библиотекарь как творческий организатор жизни” главный библиотечный журнал страны еше в 1924 году учил: “Библиотекарь должен суметь создать в библиотеке полуклубное настроение”. На практике это означало, что не следует требовать, например, тишины в библиотеке — напротив, “пусть разговоры с собеседником ведутся в библиотеке возможно непринужденней, без всякой предвзятой мысли и совершенно не считаясь с остальными слушателями”. Все это — “ступени”, по которым “поднимается работа от библиотеки к своему должному завершению — клубу”18.
Поставив в центр библиотечной работы формовку нового читателя, сторонники “социально-педагогической точки зрения на задачи библиотеки” сознательно разрушали старый институт библиотеки. Не следует однако думать, что власть, на рубеже 1930-х годов отказавшаяся от “леваческих загибов”, возвращала библиотеку в прежнее русло: возвращение на стены библиотек портретов классиков лишь подчеркивало новизну института советской библиотеки. Поворотное постановление ЦК ВКП(б) от 30 октября 1929 года “О библиотечной работе” начиналось с требования “решительно перестроить библиотечную работу в соответствии с возрастающим ее политическим значением, превратить библиотеки в культурные центры, активно содействующие мобилизации масс...”, а специальный пункт постановления содержал требование “развить массовые формы библиотечной работы... с тем, чтобы библиотека обслуживала важнейшие политические, хозяйственные и культурные задачи, действительно стала бы опорной базой повышения политического и культурного уровня трудящихся масс...”19 Это было почти буквальное повторение идей “культурников”, но приспособленное к “реконструктивному периоду”. Библиотека попадала в прямую зависимость от “требований момента”, каковые диктовались партийными органами. При этом подчеркивалось, что “библиотека из культурного учреждения, работающего бюрократическими методами вне завода или над заводом, превращается в массовую культурную организацию завода”, и “суть нового этапа не в появлении отдельных новых форм библиотечной работы, а в нарождении новой системы библиотечной работы”20. В установочной статье «Красного библиотекаря» читаем: “Бригада становится опорным участком, опорным пунктом библиотечной работы. Библиотечное обслуживание цеха должно быть приспособлено к социалистической организации, к производственно-территориальной обстановке завода, к смене, к этажам, к мастерским и т.п. Библиотечная работа входит как составная часть в план культобслуживания и культурного обеспечения промфинплана, в культурно-политические обязательства социалистического договора бригады и цеха”21.
Эпоха культурной революции стала временем окончательного утверждения подчиненного и обслуживающего характера института библиотеки: “Мы говорим: библиотека — проводник коммунизма, библиотека
221

— орудие практического содействия социалистическому строительству (пятилетка, производственное просвещение, помощь ударничеству и т.д.), но проведение коммунизма — в первую голову пятилетки — осуществляется рабочими на фабриках и заводах, колхозниками — в колхозах, возглавляется соответствующими советскими и хозяйственными организациями, под общим руководством ВКП(б)”. Из этого следовало, что “библиотекам нужно взять решительный курс на отказ от бремени хранения ‘вечных ценностей’, перестраиваясь на практическое содействие определенным общественно-политическим организациям (а не заниматься пропагандой вообще), на выполнение их практических, конкретных предложений, вступить на путь, проделываемый в наши дни школой, — в этом направлении будет развиваться и перестраиваться библиотечная работа в СССР”. Отсюда — радикальное изменение всей системы библиотечной работы: “методы библиотечной работы должны строиться из предпосылки, что библиотека составляет единое звено социалистического наступления, являясь одним из опорных пунктов культурной революции и борьбы за выполнение задач плана нашего социалистического строительства”22.
Культурная революция лишь перевела в “практическую плоскость” то, что теоретически было обосновано интеллигентами 1920-х годов. Уже в это время Покровский так формулировал “социальные цели библиотечной работы”: политическая грамотность, социалистическое, классовое воспитание, антирелигиозное влияние (например, “работа с беллетристикой для воспитания социальных чувств, революционных настроений, классового сознания, социалистических идеалов”)23. На библиотеки возлагались и новые функции. Так, разъясняя постановление ЦК ВКП(б) от 15 августа 1931 года “Об издательской работе”, главный редактор «Красного библиотекаря» утверждал, что “библиотеки должны стать лабораториями, где должна производиться проверка качества книги как инструмента культурной и политической работы и даже создания новой массовой и детской книги”24. Несоменно, что эта наиболее фантастическая (на первый взгляд) функция была выполнена советской библиотекой наиболее успешно, если увидеть во всей советской литературе продукт “культурной и политической работы” и одновременно — результат “творчества масс”.
Все это “обновление” коснулось не только массовых библиотек, но распространялось и на специальные и научные библиотеки. Оценивая первый номер теоретического журнала «Библиотековедение и библиография», рецензент «Красного библиотекаря» писал: “Нужно, чтобы работники специальных библиотек перестали фетишизировать книгу, перестали смотреть на нее как на самоцель, чтобы они твердо усвоили, что книга есть орудие социалистической стройки и только с этой стороны она для нас представляет ценность... необходимо, чтобы специальные библиотеки обслуживали массы рабочий', для этого от научных и специальных библиотек требовалась “коренная ломка системы библио
222

течной работы”25. Эти же мысли будут повторены Н.Крупской 3 октября 1937 года в беседе с директорами научных и краевых (областных) библиотек26. Как бы то ни было, к концу 1930-х годов была выполнена задача, сформулированная ею: “превратить библиотеку, даже самую маленькую, в идеологический центр, помогающий делу строительства социализма. Тесно связать библиотеку не только с читателем, но и со всеми культурными, партийными, хозяйственными и профсоюзными организациями”27.
В 1939 году “библиотечная общественность” могла праздновать победу на “библиотечном фронте”: “Можно с уверенностью сказать, что наши библиотеки являются подлинными очагами большевистской культуры, активными агитаторами и пропагандистами”28.
Партийно-государственный институт чтения был создан.
2
Первый этап развития библиотечной сети был связан с привлечением читателя в библиотеку. Формирование читателя из нечитающей массы происходило через пропаганду библиотеки.
В целях такой пропаганды библиотеки рекомендовалось размешать в центре населенного пункта — на площади, вблизи рынка, возле “потребкооперации”, чтобы библиотека “сама бросалась в глаза”. Здание следовало выкрасить в светлый цвет и разукрасить плакатами типа: “Дом без книги, что тело без души”, “Да здравствует книга!”, “Не проходи, не заглянув!”, “Войди, прохожий, отдохни”, “Да здравствует книга — могучее орудие борьбы за истину и справедливость”, “Книги — это корабли мысли”, “Книга — это амбар, куда одни положили свои мысли и оттуда другие берут их”, “Дом без книги, что комната без окон” и т.п. Целая система “привязок читателя к библиотеке” вплоть до детальных рекомендаций по оформлению интерьера библиотеки (“на окнах — занавески, цветы, на стенах — плакаты и картины; мебель — легкая, в один цвет, приятная для глаза; кругом желательны дорожки, в углах — сорные ящики и плевательницы. Самая обстановка должна как-то сама собой облагораживать, внушать стремление сохранить уют, привязать к учреждению”)29 основывалась на вполне реалистической предпосылке: “Толпа наша еще неподвижна, инертна, не проявляет самостоятельно ни инициативы, ни интереса; но она легковерна, она любит зазывания, идет на рекламу, поддается внушению... если для иного предпринимателя решительно все пути хороши, чтобы обмануть массы и тем увеличивать свой денежный капитал, то для культурника почти все пути хороши, чтобы просветить массы и тем увеличивать идейный капитал народа”30.
“Библиотечная реклама” — это прежде всего “вечера книги”, ставшие едва ли не единственным зрелищным мероприятием на селе. Такой “вечер” оформлялся лозунгами типа: “Всем, кто сердцем юн и молод —
223

в руки книгу, серп и молот”, “Книга — руководитель, толкователь жизни”, “Не хочешь господских уз — заключи с книгой союз”, “Да здравствует книга — источник знания!”, “Книга высушивает болота и сбивает пески”, “Что в жизни случается, все в книге отмечается”, “Кто с книгой дружит, тот не скучает и не тужит”, “Поубавится мученья, коль возьмешься за ученье”, “Эй, ребята, нужно приналечь, и к газете, книжке всех привлечь”, “Хорошо в твоей избе, а в читальне лучше!”, “Ставь, как в кузне наковальню, на селе избу-читальню!”, “В избе-читальне ты получишь на всякий твой вопрос ответ. Тебе там растолкуют приказы, новости, декрет”, “Мы невежества вериги разобьем посредством книги”, “Для мозолистых рук книга — надежный друг”, “Лучше книги нет друга для молота и плуга”, “Раньше книга была барской, нынче стала пролетарской”, “Помни: книга и труд к светлой жизни приведут”, “Держи книгу в руках — не останешься в дураках”31.
Здесь же исполняются частушки — продукт творчества библиотечных работников:
По заводу я пошла,
Нову книжечку нашла.
Не пилося мне, не елось, —
Прочитать скорей хотелось.
Вы, девчоночки, ходите С комсомольцами гулять —
Комсомольцы вас научат Книжки Ленина читать.
Не пойду я на гулянку,
Моя карамелина,
А пойду в библиотеку —
Мне гулять не велено.
Твой миленок гармонист —
Хорошо играет:
А мой Миша коммунист —
Книжечку читает.
Эй, подваливай, ребя,
Утешай скорей себя,
Вышли книжки новые,
Красные — бордовые.
Наши книги — наше знамя.
В этих книгах навсегда Наш Ильич остался с нами
224

Для победы и труда.
Впрямь лафа для человека Это вот библиотека:
Книжку стоит в руки взять —
Обо всем легко узнать.32
Основной упор в библиотечной пропаганде делается на полезности книги, ее утилитарности, противопоставляемым бессмысленности веры и церкви (“Не служи молебны, не молися в храме, а в читальне почитай. Книжки все тебе расскажут, с ними ты узнаешь, как поправить урожай”33).
Новая библиотека изначально формировалась как своеобразный культурный центр — одновременно и клуб и агитпункт. Эта неотдифферен- цированность функций может быть объяснена тем, что рухнувший центр
— церковь, не могла быть заменена узкофукциональным институтом библиотеки. Не случайно библиотека часто и превращалась непосредственно в центр антирелигиозной пропаганды. Приведем характерную заметку, опубликованную в одном из номеров «Красного библиотекаря» за 1924 год в разделе “Библиотечная жизнь в СССР”. Ее автор — Антон Скиталец сообщает: “Приехав на работу в библиотеку, я договорился с местной ячейкой РКП об организации кружка ‘безбожников’. Собрали организационное собрание комсомольцев, учителей и коммунистов. Я делал доклад о задачах кружка и методах антирелигиозной пропаганды. Меня поддержали. На первом собрании записалось в кружок 10 человек. Поехал в уком, литературы у нас не было никакой, кроме книжек Толстого, Мелгунова, Князькова, Ренана, но ими работы вести нельзя. В укоме мне помогли, направили в коллектор губоно, где я отобрал библиотечку в 30 книг и получил несколько номеров журн. “Религии и науки” и “Безбожника”. Приехав, подготовился по книжке Минина “Религия и коммунизм” и сделал доклад в библиотеке. Народу было человек 50. Всех заинтересовало, назначили на воскресенье собрание — чтение Ярославского “Религия для верующих и неверующих”. Никогда я не запомню такого скопления народа, — библиотеку буквально забили, — и того вдумчивого отношения к чтению. После чтения велись прения. Помню слова одного крестьянина: ‘Эта книга — что ни слово, то иголка, — и колет и не чувствуешь, а между тем, поворачивает все в человеке. Говорить и спорить о чем? К тому, что сказал автор книги, говорить нечего. Ясно всем, всякая религия обман и каждого бога народ создал сам. То, чему мы раньше верили, — надо бросить’. Все соглашались. И все номера «Безбожника», журн. «Религия и наука» и антирелигиозная библиотека были взяты у меня с бою. Отказать я не мог, да и нельзя было. Слишком остро встал вопрос и безбожник Емельян перевернул все верх дном. Теперь у нас в библиотеке каждое воскресенье идут беседы. Есть программа. Выписываем газ. «Безбожник», прораба
225

тываем доклады. В кружке около 30 человек. Посещаемость церкви пала заметно, и поп анафемствует у себя в квартире ‘антихристов’, отводя душу в разговоре с церковным старостой. Организовали “живую газету”, в ней отвели уголок безбожникам. К нам примыкает молодежь. По последней разверстке книг из губоно получили кое-что новое, опять материал для чтения. Попоедством мы не занимаемся, зато под критику религиозных учений мы подводим фундамент научной мысли, организуем ряд докладов по мироведению. Читать будут учителя. Тут и происхождение человека и земли, и астрономия и т. д. С зимы хотим перебросить работу в соседнюю волость, там расшевелить товарищей”34.
Как бы то ни было, превращение библиотеки в клуб стало естественным результатом послереволюционных социальных сдвигов, но следует видеть и то, что и для самой библиотеки такая трансформация имела очень серьезные последствия: она стремительно теряет собственно библиотечные функции, превращаясь в “очаг новой культуры” и изменяя в соответствии с этим методы работы. Библиотека работает все более “вне библиотечных стен”, занимаясь передвижками, выносом книг на заводы, в цеха, организуя книгоношеские пункты и красные уголки в столовых, общежитиях, рабочих казармах, больницах и т. д. Эта работа по “выходу книги в жизнь” в 1920-е годы становится едва ли не основной: “Пора выбросить лозунг: нет массовой библиотеки без книгоношества. Библиотека, которая не выносит своих книг за стены, которая не ведет наступления с книгой на читательскую среду, находящуюся в районе ее деятельности — плохая библиотека, и не выполняет основного своего назначения — нести книгу в массы”35.
Вынос работы за пределы библиотеки сопровождался и изменением работы внутри самой библиотеки. Разрушение традиционной библиотеки изнутри было связано с формированием т.н. “библиотечных советов”. Бибсоветы — идея Л.Троцкого, с которой он выступил в июле
1924 года на Всесоюзном библиотечном съезде. Бибсовет являлся органом коллективного руководства библиотекой и в идеале должен был объединить читателей с библиотекарями. С другой стороны, он должен был стать фактором контроля над библиотекой. В бибсовет (городских, клубных, фабрично-заводских библиотек) входили представители комитетов ВКП(б), ВЛКСМ, женотделов, правления клуба, культкомиссии (от профсоюза), представители собрания читателей и, наконец, библиотекарь. Согласно уставу бибсовета, он участвует в комплектовании библиотеки, утверждает списки книг для закупки. Причем, председателем бибсовета не должен был быть библиотекарь. Скорее всего, им становился представитель партячейки, поскольку, согласно уставу, если бибсовет состоял из 5 человек, 2 места в нем резервилось для представителей парторганизации (1 место для представителя библиотеки, 1 — для представителя кружка “друзей книги” (т.е. от “читательского актива”) и 1 — для представителя совета клуба). Таким образом, бибсовет означал прежде всего партийный контроль над библиотекой36.
226

“Читательский поход” под девизом: “Книгу — в массы” носит в 1920-е годы радикальный характер. Читатели должны участвовать не только в работе библиотеки, но и в работе издательств. Пропагандистом этой “формы рабочего влияния на книгу” выступает на рубеже 1930-х годов РАПП. В статье «“Полпредство” рабочего читателя», опубликованной в журнале «На литературном посту», читаем: “Рабочий редсовет — орган связи издательства с рабочей читательской общественностью, орган общественного контроля над издательской работой для наилучшего удовлетворения запросов пролетарского читателя. В центре внимания ред- советов — массовая многотиражная книжка, которая должна в понятной форме говорить о волнующих миллионы трудящихся явлениях действительности, глубоко и правильно вскрывать социальное значение этих явлений. Идеологическая нечеткость, поверхностность, объективистское фиксирование, схематизм жестоко бичуются рабочим читателем, резко осуждаются его ‘полпредством’ — редсоветом”. Но туг же выясняется, что издательства “не руководят в должной степени литературнополитическим ростом членов редсовета”, каковые, по мнению налитпо- стовского автора , являются “резервуаром новых издательских кадров”. Этим “новым кадрам”, как узнаем из той же статьи, требуется, однако, специальный семинар по литературе, который все никак не организуется из-за “перегруженности членов совета и их разносменной работой на предприятиях”. И вот этим “кадрам” поручается не только рецензирование рукописей, но и рекомендация их в печать37.
Этот “демократизм без берегов” как атавизм революционной эпохи уже доживал свои дни. Ситуация радикально меняется в начале 1930-х годов, когда вместо лозунгов “пропаганды книги”, “привлечения читателей в библиотеку”, “книгу — в массы” и т. п. выдвигается новое требование: руководство читателем.
3
Идея “руководства чтением” вызрела в первые пореволюционные годы. Однако до 1930-х годов она не была методизирована и сводилась лишь к пересмотру фондов. Но уже в это время концепция “руководства” обосновывалась наиболее левыми библиотечными теоретиками. Так, В. Невский энергично отстаивал такой подход к библиотечной работе, “когда читателю дается не столько то, что ему хочется, сколько то, что ему нужно. Разве лекарственные средства прописываются вра- чом-терапевтом по вкусу или желанию больного? — спрашивал В.Невс- кий. И тут же, продолжая аналогию, отвечал: Нет! Они даются по их объективному назначению. Пора бы и книгу — это сильнейшее психотерапевтическое средство — выдавать не по принципу ‘чего изволите’... а по признаку объективной пользы”38.
О том же заботились и левые литературные журналы: “Рабочему хочется услышать голос посланцев своих — близких ему писателей и по
227

этов, — писал на страницах петроградского «Литературного еженедельника» его сотрудник Мих. Алатырцев. — Однако читателя нужно воспитывать. Нельзя печатать в «Еженедельнике» очень понятные, но безграмотные стихи. Нужно при доступности материала не забывать и о художественности... Воспитывать, воспитывать и воспитывать читателя, вот лозунг сегодняшнего дня. Всячески предостерегать его от гнилья литературы, отображающей осколки былого, осколки класса умирающего с его патологией, с его педерастией, нимфоманией, онанизмом, невростеничностью”. После подобного набора характеристик (почему- то сексуального, а не классового порядка) автор утверждал, что воспитывать читателя следует путем публикации на страницах литературных изданий исключительно читательских “посланцев”, каковыми являются “близкие ему писатели и поэты”39.
Вопрос о том, как воспитывать, и был наиболее актуальным в начале 1920-х годов: “Как культурно-просветительный центр библиотека должна руководить читателем нового типа, должна помогать ему в выработке взглядов, понятий, миросозерцания. Вопрос лишь в том, каковы формы, методы и пределы этого руководства? Где грань, отделяющая руководительство от агитации и библиотекаря от агитатора?”40 Сам поиск этой грани в пореволюционные годы характерен. Библиотековеды “старой школы” отчетливо понимали, что речь идет о “партийности или беспартийности культурного просвещения, с одной стороны, и о политичности или внеполитичности (аполитичности) просвещения, с другой”41. Вот почему Б.Борович предлагал различать “партийное просвещение” и “культурно-просветительную работу”, утверждая, еще в 1922 году, что “просвещение, которое ведется партией для своих членов, может и должно быть партийным; партия может и должна вести свою линию и в работе с беспартийной массой. Но широкая просветительная работа, ведущаяся для поднятия общего культурного уровня населения, — работа как общественных, так и государственных учреждений может и должна быть только внепартийной”42.
Подобный либерализм первых пореволюционных лет был однако относительным. Настаивая на том, что “народное просвещение должно быть всесторонним и не может обходить текущих вопросов жизни; оно должно быть также и политическим просвещением или оно вовсе существовать не может и не будет”, один из главных библиотековедов “старой школы” требовал “определенно поставить грань между политическим просвещением и партийной пропагандой”. Грань, между тем, оказывалась призрачной: “Необходимо дать широкое политическое просвещение трудящимся массам, но это просвещение имеет ведь и определенные практические цели (еще бы! — £.Д): оно должно помочь трудящимся наилучше устроить свою жизнь, должно научить их бороться за светлые идеалы будущего, должно защищать интересы труда и трудящихся. Вот... обязательная общая линия политического просвещения в настоящих условиях: просвещение в интересах трудящихся — это социа-
228

диетическое просвещение в духе коллективизма... Руководя чтением, библиотекарь должен исходить из этой обшей линии работы, должен составлять и соответствующие списки литературы, давать определенные указания и справки... библиотека со всеми своими начинаниями явится тогда той рабочей лабораторией, где куется сознание, где перерабатывается один материал и созидается другой”. Эта установка порождает знакомую уже логику: “Поскольку книга должна содействовать формированию определенной личности, нам вовсе небезразлично, каков автор и какие идеи он проводит; мы должны внимательно относиться к тенденциям произведения и не поощрять того, что противоречит основной линии
— защите интересов труда”43.
Отсюда берет истоки непрекрашающийся спор между теми, кто полагал, что “легкая”, даже “бульварная”, “лубочная” литература необходима в библиотеке для “завлечения читателя” (А.Покровский и др.) и теми, кто последовательно настаивал на очищении книжных фондов от “вредного хлама”. “Как орудие культуры и просвещения, книга должна быть не только не вредной, но полезной, но содержательной, но сто- юшей”, — утверждал Борович, предлагавший разработать для начинающего читателя списки “ударных книг”, одновременно и полезных, и увлекательных. Из этой идеи впоследствии родится т.н. “плановое чтение”, активно внедрявшееся по “рекомендательным спискам” и “библиографическим рекомендательным указателям” в 1930-50-е годы. “Плановое чтение”, по которому читатель записывался на определенный “план чтения” и читал “в нужном направлении”, опиралось на реальный феномен, который можно обозначить как чистый лист читательского сознания с отсутствующим горизонтом читательского ожидания. Обосновывая свои идеи, Борович писал: “Если читатель не предъявляет никаких требований и не имеет своих запросов, то чтение начинается с ‘ударных’ книг... от ударных — к некоторым произведениям классиков, от них — к критике, публицистике и истории литературы. От исторических романов — к научно-популярной литературе по истории, а затем к солидным историческим трудам и монографиям; от путешествий и приключений через географическую беллетристику к научно-популярным и научным книгам по географии. К чтению по общественным знаниям можно подойти тоже через беллетристику: от ударных книг к более легким произведениям классиков и современных писателей, затем — к т.н. идейной беллетристике классиков (напр.: «Отцы и дети», «Новь», «Что делать?» и др.) и, наконец, — к популярной и научной литературе по обществоведению, философии, естествознанию”44.
Здесь заслуживает внимания сама установка, согласно которой “горизонт ожидания” можно искусственно формировать, проходя через определенные “стадии”, в результате чего чтение перестает быть самоценным процессом, но обретает телеологическую перспективу и “растет”, пока не “дорастает” до “вершины” — “общественно-политической литературы”. Этот проект рекомендовался для библиотек, но фак
229

тически перед нами — модель, внедренная в советской школе. Идеально пригодная для чистого лица детского сознания, эта система, начиная с 1930-х годов, фактически и была закодирована в школьной программе. Проблема чтения, таким образом, вовсе не замыкалась “в стенах библиотеки”, ставшей настоящей “лабораторией чтения”, как того и хотели революционные теоретики. По этой “восходящей” модели учился каждый ребенок в советской школе. Детская же библиотека была полностью подчинена этому принципу, позволяющему “библиотекарю направлять интерес ребенка в нужную сторону, рекомендовать ему ту литературу, которая будет полезна читателю в образовательном и воспитательном отношениях”, ведь “библиотекарь... уточняет спрос читателя, направляет его интерес на ту литературу, которую считает полезной для читателя”45.
Идея “планового чтения” обосновывалась в 1920-е годы одновременно и “правым” и “левым” флангами “библиотечного фронта” (затем, по классическому советскому образцу, адепты “правых” и “левых” “уклонов” будут заклеймлены, а их идеи — реализованы). Слева наиболее последовательным сторонником планового чтения был В.Невский. Ему эта идея импонировала своей “организованностью” и “рациональностью”. С присушим ему радикализмом, Невский довел столь дорогую ему концепцию до логического завершения. С одной стороны, он связал ее с проблемой комплектования библиотечных фондов, с другой — с “читательской массой”. В вопросе комплектования Невский занял крайнюю позицию: “отбор должен идти гораздо дальше, чем он идет: в библиотеках нужно оставлять только наилучшие книги, а не ‘безвредные’ и ‘удовлетворительные’: ведь рядовой читатель может прочесть во всю свою жизнь не больше 1000-2000 книг; этим предельным количеством наилучших книг и нужно ограничить состав наших общедоступных библиотек (+500-1000 книг на ‘индивидуальные вариации’); пора бы уж отказаться от того фетишистического отношения к книге, которое с благоговением смотрит почти на каждый печатный лист! Если бы 1/2 всех книг, выходящих из-под станка, сжигать, не выпуская из типографии,
— от этого не было бы никакого вреда для человечества... кроме пользы. Во всяком случае, если из библиотек на-вовсе не изымать посредственную литературу, так в каталог ее безусловно включать не следует: там должна быть только избранная и безусловно — рекомендуемая литература; книги нейтрального характера — ‘безвредные’ и ‘удовлетворительные’ — подлежат ‘условному изъятию’: они хранятся в библиотеке на всякий случай, по особым спискам, — для индивидуального пользования, — не будучи включены в каталог — предмет массового пользования и орудие руководства массовым чтением”. Что касается “читательских масс”, то и здесь действовала та же логика: билиотекарям “следовало бы взяться за отбор читателей, — поставив одних на передний план нашего внимания, других полуигнорировать...”46.
Сама же структура планового чтения виделась радикальному рефор
230

матору следующим образом: “во всех системах чтения , чтение научнопопулярной литературы перемежается с чтением художественных произведений, или вводящих в круг тех или иных научных вопросов (роман Иенсена «Ледник», как введение в историю человеческой культуры; роман Волк-Фенриса «Финансовая повесть», как введение в изучение вопроса о финансовом капитале и т.д.), или закрепляющих определенные взгляды и симпатии влиянием на эмоционально-волевую сферу читателя (роман Ренэ Марана «Батуала» — для закрепления отрицательного отношения к колониальной политике буржуазии; роман Е.Замятина «Чрево» — для закрепления положительного отношения к свободе половых отношений и т.д.)”47. План становится самодовлеющим: “библиотека будет выдавать своим читателям только избранные книги (а не то, что читатель спросит)48”. Невский понимал при этом, что “от планового чтения происходит естественный отбор среди читателей: выделяются группы, наиболее заслуживающие внимания, и отодвигается в сторону распыленный, бессистемный, безрезультатный читатель-обыватель, — клиент не планового, а индивидуального чтения”49.
Система взглядов Невского представляет собой вутренне стройный, завершенный образец казарменно-коммунистического огосударствления чтения в классово-революционном своем изводе. Спору нет, в советских условиях он не мог реализоваться полностью, поскольку отсекал (на классовой основе) огромные массы читателей. С заменой классового террора власть вовлекает в сферу действия книги как “идеологического арсенала воспитательной работы партии” все общество. На этой почве классовый изоляционизм преодолевается. В целом, методы и идеи Невского оказались востребованными “в новых исторических условиях” — расширилась лишь сфера их применения. Но за счет расширения этой сферы произошло отсечение некоторых наиболее радикальных сторон революционной доктрины. Способствовало этому и противодействие библиотечному радикализму уже в 1920-е годы библиотековедов “старой формации”.
Так, А.Покровский, хотя и согласный с тем, что огромное число читателей (городские служащие, домохозяйки и др. “прочие взрослые”) “пассивны в советском государстве и ненадежны или безнадежны в борьбе за социализм”, что “перевоспитать эту громадную массу взрослых людей, перевести их в ‘советский актив’ — дело пока совершенно невыполнимое”, тем не менее возражал против того, чтобы игнорировать запросы этих читателей, выдвигая в качестве аргументов следующие “небезразличные для государства” моменты: нужно влиять на “политические настроения” этого слоя, нужно влиять “на качество служебной работы даже общественно-пассивных работников”, “самое важное — у этих пассивных граждан есть дети” и через книгу в семье можно оказывать влияние на воспитание детей “в нужном нам направлении”50.
В основу отбора книг для рекомендации был положен классовый принцип: “Подходя к какому-нибудь коллективу заводских рабочих, мы
231

знаем их отношение к заводчикам, их взгляд на хозяина, выжимающего прибавочную стоимость; мы почти безошибочно определим отношение к этому вопросу и каждого отдельного рабочего. Мы можем заранее сказать, как, в общем, примут эти рабочие ту или другую книгу, восхваляющую якобы отеческую заботливость фабриканта-благодетеля. Всякий рабочий, вообще говоря, должен так, а не иначе отнестись к этой книге: таков закон классового общества, закон классовой борьбы, классовой психики.
Но ведь эта психика дает много отклонений в зависимости от разных побочных обстоятельств. Так, на разных производствах существуют разные условия труда: в одном и том же предприятии имеются разные цехи, весьма отличные друг от друга; далее, в одном и том же цехе рабочие занимают всевозможные должности, оплачивающиеся по-разному. Чем лучше условия труда данного рабочего, тем меньше в нем накопилось ненависти и тем мягче он отнесется к книжке; наоборот, чем тяжелее его труд и ниже его заработная плата, тем больше злобы, тем резче отзвук”51.
Иногда, впрочем, очарованная классовостью теория 1920-х годов учитывала социально-возрастной фактор: “Так, этому молодому неискушенному, жизнерадостному рабочему не следует давать тончайших узоров Метерлинка или психологического оголения героев Достоевского: ему нужен здоровый реализм, ему нужна сильная грубоватая правда, нужна отрывистая простая речь. А потому красноармейцу, который в течение всей империалистической, а затем и гражданской войны был на фронте, который еше не отдохнул от той сгущенной атмосферы, от того постоянного напряжения, — следует ли давать ему сейчас хотя бы и художественное описание жутких картин этой недавней эпопеи? В подавляющем большинстве случаев этого делать не следует: сейчас этот читатель должен передохнуть после всего пережитого; он нуждается в иных впечатлениях, в иных восприятиях. Вот перед нами группа рабочей молодежи, еще не втянутой в юношеские организации и лишь только что начавшей знакомиться с книжкой — всего два-три легких рассказа совместно прочитали. Хоть несколько зная психологию юношеского возраста и его потребности, учитывая общие бытовые условия жизни, помня классовые особенности данной группы, мы не дадим этим читателям сразу политической литературы или социологических романов: начнем, вероятно, с героических похождений, с “советского приключенчества”, — с того, что влечет молодежь своей неизведанностью и опасностью, своей смелостью и динамичностью”52.
Эти примитивная классовость, детерминированность и школярская возрастная психология в 1930-50-е годы снимаются в идеальном читателе. Именно в послевоенные годы “руководство чтением”, “плановое чтение” как важный признак нового, идеального читателя приобретают законченную форму, застывают в чеканных формулах, годных для учебника по библиотечному делу: “Руководство чтением является важней
232

шей, неотъемлемой частью работы каждого советского библиотекаря, помогающего читателю в повышении идейно-теоретического и культурного уровня, в приобретении специальных знаний. Библиотекарь раскрывает перед читателями книжные богатства библиотеки и указывает им путь к овладению знаниями”53. “Плановое чтение” призвано было поставить под контроль “самообразования” неучашуюся молодежь. Процесс “перековки” выглядел, в полном соответствии с соцреалистичес- кой эстетикой, следующим образом (“из опыта библиотеки им. И.З.Су- рикова Коминтерновского района Москвы”):
“19-летняя комсомолка З.Н.Соломатина, имевшая семилетнее образование записалась в библиотеку в конце 1950 года. В это время она работала контролером-браковшицей одной из пошивочных операций на обувной фабрике имени Капранова. Девушка окончила технические курсы и стала браковшиком-контролером по приему готовой обуви, что требует знания всего технологического процесса. З.Н.Соломатина указывает, что ее производственному и общекультурному росту во многом содействовала библиотека.
При первом знакомстве с З.Н.Соломатиной библиотекарь установила, что она обладает навыками самостоятельного выбора книг. Читательница пользуется фабричной библиотекой, где берет техническую литературу. Постепенно у библиотекаря сложилось впечатление о З.Н.Соломатиной, как об очень вдумчивой читательнице, интересующейся многими вопросами, но без определенной системы.
— Не желаете ли вы посмотреть, что прочитано вами за последнее время? — спросила однажды Н.ИЛебедева З.Н.Соломатину. Это предложение вызвало у читательницы большой интерес.
— В самом деле, — ответила читательница, — книг я брала много, а какие же я знания получила?
Библиотекарь вместе с т.Соломатиной начала просматривать ее формуляр. Девушка убедилась, что читает она бессистемно, без всякого плана. Н.ИЛебедева предложила ей посмотреть формуляр т.Богомолова, читающего по плану.
— Я покажу вам формуляр одного читателя, который интересуется вопросами происхождения жизни на земле. Поглядите, книг он взял немного, но как всесторонне и глубоко они освещают тему.
З.Н.Соломатина с интересом всматривалась в записи взятых юношей книг. Умелый подбор книг привлек ее внимание. Н.И.Лебедева показала вложенный в формуляр текст плана чтения «Новое в науке о происхождении и развитии жизни на земле», которым руководствовался т.Бо- гомолов в выборе литературы. Затем она рассказала читательнице, какую пользу планы приносят читателю.
— Я бы тоже хотела читать по плану... Но есть ли планы чтения по другим вопросам? — спросила девушка.
Библиотекарь показала читательнице первый выпуск планов чтения. Читательница неторопливо просматривала листок за листком и, нако
233

нец, остановилась на одном. На этом листке было напечатано: «Каким должен быть советский человек». Выбор этой темы не был случайным. Читательница проявляла большой интерес к этим вопросам. В частности, три из одиннадцати книг, указанных в плане, были девушкой прочтены. Одна из самых ответственных задач в руководстве чтением — выбор первого плана чтения — была решена.
В дальнейшем читательница изучила литературу по темам: «Героическая борьба коммунистов зарубежных стран против разбойничьего империализма» и «В защиту мира!»”54.
Приведенный фрагмент из журнала «Библиотекарь» — чистый образец высокого соцреалистического текста. Идеальный читатель, в которого вырастает на наших глазах “т.Соломатина”, — соцреалистический персонаж. Она и живет в пространстве литературного текста — с экспозицией (производственная характеристика), завязкой (“Я покажу вам формуляр одного читателя”), кульминацией (“Я бы тоже хотела читать по плану...”), развязкой (“Читательница неторопливо просматривала листок за листком и, наконец, остановилась на одном. На этом листке было напечатано: «Каким должен быть советский человек»”). Идеальный читатель вообще вырастает в соцреализме как литературный персонаж, проходящий все стадии соцреалистического роста — от несознательности к сознательности , его подстерегают опасности (“развлекательная литература”, козни “буржуазных библиотековедов”), его воспитывают (“руководство чтением”, “плановое чтение”, “библиотечное дело
— постоянная забота партии”) и, наконец, он попадает в мир прекрасного — выбор плана чтения «Каким должен быть советский человек».
Но “плановое чтение” имело и другой культурно значимый аспект — оно превращало разные произведения в литературный цикл, тематизи- ровало литературу в массовом сознании и, наконец, придавало некую цель самому процессу чтения (как у “т.Соломатиной” — “книг я брала много, а какие же я знания получила?”).
Несомненно, идеальной формой для такого рода “работы с читателем” был “читательский кружок”, который специально предназначался для “руководства чтением”. В начале 1930-х годов руководством кружками занимался в основном РАПП, деятели которого полагали, что “кружки могут руководить всей библиотечной работой”55. Организацией кружков на предприятиях РАПП стремился распространить свое влияние не только на писателей, но и на “читательский актив”, борясь с “беспризорным чтением”. И действительно, если “тысячи читателей являются беспризорными и читают всякий хлам”, следовало их “призреть” и “направить их чтение в необходимое русло”56.
“Кружковое чтение” не было очередным рапповским лозунгом. И после ликвидации РАППа эта идея сохранила свою привлекательность. “Что читает комсомол?” — спрашивал со страниц «Молодой гвардии» М.Беккер, и, отвечая, выделял три читательские группы: 1) “вполне организованные читатели (учащиеся ФЗУ, рабфаковцы, второступен-
234

цы, литкружковцы). Их чтением руководят”; 2) “наиболее значительная в количественном отношении, вербуется из читателей-одиночек. Чтением этой группы никто по-настоящему не руководит”; 3) “комсомольцы, не читающие литературы ‘ни при какой погоде’”. “Каковы же наши задачи по отношению к этим группам?” — спрашивал М.Беккер. “Руководить группой неорганизованных читателей и пробудить интерес к литературе в тех, которые не стали читателями, — таковы две стороны одной и той же задачи, которую необходимо осуществить с помощью комсомола, Союза советских писателей и органов Наркомпроса”57. Обе стороны “одной и той же задачи” и решались читательскими кружками, превратившимися в форму контроля и нормализации чтения. В послевоенные годы сеть таких кружков сильно увеличивается, но происходят и функциональные изменения. Задача привлечения читателя уступает место задаче надзора за чтением и контроля за читательской реакцией. Так, на страницах «Библиотекаря» читаем: “Преобладающее значение, разумеется, должно иметь самостоятельное чтение на дому. Однако на такое чтение не всегда можно полагаться. Так, например, анализ многих произведений классической литературы, изображающих эпоху и обстановку, мало известную членам кружка, потребует чтения вслух на занятиях с попутными комментариями руководителя”58. Именно в кружках идея руководства чтением получает вполне завершенную форму.
Усилению этой — “руководящей” — функции библиотеки способствовала и реорганизация системы учета читателей, превратившаяся из формального мероприятия в процедуру с политико-идеологическими функциями. Уже в 1920-е годы ставился вопрос о том, чтобы связать перерегистрацию читателей с “учетом целей чтения” и соответствующим расширением анкеты при записи читателя в библиотеку: “Нам недостаточно формального учета: прибыл, выбыл, состоит. Прибыл — это хорошо, но хотелось бы знать, что руководило им при желании получить книгу”59. А в 1940-х годах в библиотеках вводятся т.н. “аналитические формуляры” читателей — исключительно “в целях рационализации руководства чтением”60. В такой формуляр вносилось множество сведений о читателе — “о его интересах и запросах, о даваемой им оценке прочитанных книг, об отношении его к советам библиотекаря. Записи должны показывать политическую направленность руководства чтением, помощь библиотекаря читателю”61. В специальные “дневники чтения” следовало заносить “наиболее интересные и характерные отзывы читателя о книгах, оценки, даваемые им отдельным произведениям, рекомендуется записывать по возможности дословно. Систематическое ведение записей в формуляре читателя помогает уяснить весь процесс педагогической и пропагандистской работы библиотекаря, определить, насколько активно и целенаправленно влияет он на содержание и последовательность чтения того или иного читателя”62. Эти формуляры и дневники не велись, разумеется, библиотекарями регулярно из-за отсутствия времени, но те, что сохранились, показывают “процесс и результат”
235

руководства чтением во всей полноте. Весь процесс смешения читательских интересов сохранился в этих записях.
Вот читатель, интересовавшийся зарубежной научной фантастикой, переходит к чтению советской научно-популярной литературы: “Читатель, в возрасте 22 лет, окончил 5 классов, продавец. Ежедневно посещает библиотеку. Читает журналы «Крокодил», «Огонек» и книги научно-фантастического характера. Я подобрала научно-популярные книги, которые помогли бы ему критически подойти к содержанию любимых им фантастических романов. Побеседовав с ним о книге Жюля Верна «Из пушки на Луну», предложила книгу КЭ.Циолковского «Грезы о земле и небе», которую он охотно взял. К следующему разу мы составили следующий список занимательных книг: Перельман Я. «Ракетой на Луну», Баев К.Л. «Обитаемы ли планеты?», Перельман Я. «Занимательная астрономия», Ильин М. и Сегал В. «Как человек стал великаном», Келлер Б.А. «Преобразователи природы растений», Ильин М. «Человек и стихия». Параллельно я рекомендовала ему доступные и интересные статьи из журналов «Вокруг света» и «Знание — сила». Тов. Пахомов почитал уже ряд книг по составленному нами списку. Взял недавно на дом предложенный мною рекомендательный указатель «Занимательное чтение» (выпуск 1). Еще не возвратил указателя, только сказал: ‘Как интересно в нем рассказывается о разных вещах’. После беседы с библиотекарем просил подготовить ему несколько общественно-политических книг и художественных произведений”.
Вот другой читатель, увлекавшийся путешествиями, переориентировался на чтение книг “по родной стране”: “Читатель Гордеев, 19 лет, рабочий, окончил 6 классов. Интересуется путешествиями. Рассказала ему, что книг о путешествиях много и для подбора их можно воспользоваться указателем В.А.Касименко «Как люди открывали землю». С моей помощью он составил для себя список «Русские путешественники» и с увлечением читает книги на эту тему. Я дополнила список книгами Барков А. и Половинкин А. «Физическая география» (учебник для 5 кл.) и Михайлов Н. «Над картой Родины». Рекомендовала пользоваться географической картой. Спустя некоторое время т. Гордеев заявил, что он приобрел карту и по ней находит и отмечает маршруты путешествий. Тов. Гордеев попросил дать ему на дом библиографические указатели и по другим вопросам”63.
Разумеется, далеко не всегда руководство чтением было столь успешным. Со временем оно вырождается в формальную “нагрузку” (по общественно-политической литературе), когда читателю дается с интересующей его книгой книга по “нужному” отделу.
Недосягаемым образцом для руководства чтением в массовых библиотеках могла служить соответствующая система в армии. Отношения политруководства армии с библиотековедами “старой школы”, занимавшими в 1920-х годах ключевые посты в библиотечном деле, были далеко не безоблачными, доказательством чему может служить эпизод с
236

публикацией в «Книгоноше» (1924, N 7 (38)) рецензии АЛокровского на сборник «В помощь библиотекарю», изданный ВВРС. Авторы сборника утверждали, что “библиотека должна прежде всего содействовать тому, чтобы у красноармейцев не было страха перед войной, чтобы война была для них делом понятным, естественным, необходимым и даже интересным”. А.Покровский, напротив, полагал, что “библиотека должна стоять в стороне от этой военщины”. До этого Покровский увидел в старательно рекламируемой армейскими библиотеками и действительно весьма популярной книге Бляхина «Красные дьяволята» “милитаризм, увлечение войной как войной, воинскими доблестями, с полным забвением дурных и вредных сторон всякой воинственности”64. В открытом письме-ответе Покровскому, подписанном армейскими политработниками, утверждалось, что “его ‘социалистические’ антимарксистские суждения по вопросам, касающимся задач военной , антирелигиозной и прочей нашей пропаганды” должны быть только его “личным мнением”65. Уверенность политработников основывалась на реальных успехах армейской пропаганды (в том числе и через библиотеку).
Судя по составу наиболее читаемых в красноармеских библиотеках книг66, армейское политуправление имело все основания утверждать, что читательский спрос в этих библиотеках приблизился к идеалу. Оказали свое воздействие, разумеется, специальные акции по регулированию спроса. Достаточно упомянуть приказ ПУРа N 256 за 1924 год, содержащий перечень книг для библиотечной работы, и фактически определивший номенклатуру книг при комплектовании армейских библиотек.
Обобщая более чем десятилетний опыт работы армейской библиотечной сети, Б.Риэр говорил: “В Красной Армии, конечно, не может быть и речи о биологическом или психологическом подходе к читателю. Мы давно отказались также от руководства чтением по социальным признакам. Мы подходим к читателю, при изучении его запросов руководствуясь прежде всего его служебным положением и специальностью и задачами боевой и политической подготовки”67. Большую роль в формировании читательских интересов красноармейцев (а следует помнить, что через службу в армии прошло практически все мужское население страны в наиболее важном для формирования читательских пристрастий возрасте) сыграл установленный Политуправлением РККА “литературный минимум”, состоящий из 30 “лучших художественных произведений классической и советской литературы, которые рекомендованы были для первоочередного чтения красноармейцам и младшим командирам за время нахождения в Красной армии”68. Изменилась и структура библиотечного обслуживания в армии. Здесь полностью отказались от передвижных библиотек (как слишком свободной формы чтения) и свернули ротные библиотеки за счет усиления полковых, что также имело политико-идеологические основания: “Мы не передоверяем сейчас такое большое дело, как работа с большевистской печатью, с большевистской книгой неопытному ротному библиотекарю, а доверяем только специа
237

листу — начальнику полковой библиотеки, а также командирам и политрукам подразделения”69.
Несомненно, именно в армии сложилась идеальная модель руководства чтением и тотального контроля за книгой. Конечно, за исключением соответствующего “организационного обеспечения”, та же модель распространялась и на массовые библиотеки: “Библиотека должна помочь читателю уяснить, выявить направленность своего интереса в чтении. Вслед за этим необходимо сделать подбор идеологически выдержанной литературы, помогающей в... воспитании марксистско-ленинского мировоззрения”70, “Углубленная работа с читателем, руководство его чтением, систематизация этого чтения в области художественной литературы сейчас особенно необходимы, так как в библиотеки вливается новый читатель из рабочих и колхозников, читатель неопытный, который нуждается в определенном руководстве со стороны библиотекаря”71. Эти установки середины 1930-х годов в ждановскую эпоху получат завершенную форму, будут конкретизированы, доведены до блеска формул:
— о воспитательной роли библиотекаря. “Библиотекарь является советчиком, руководителем читателя в выборе книг. Он должен активно направлять читателя по пути, который способствует усвоению советской социалистической идеологии... Устранение от активного, действительного руководства чтением граничит с безыдейностью и аполитичностью и снижает роль библиотекаря — проводника социалистической идеоло- гиии — до уровня механического раздатчика книг”72, “Библиотекарь осуществляет руководство чтением, повседневно руководя читателями, беседуя с ними при выдаче литературы на абонементе, развивая у них интерес к книгам, наиболее ценным в воспитательном и образовательном отношениях”73;
— о принципах подбора литературы для читателей. “Предлагая читателю книгу, нужно каждый раз задавать себе вопрос: какое значение будет она иметь для идейного воспитания и культурного роста читателя, для выработки у него марксистско-ленинского мировоззрения”74, “Неразборчивость в рекомендации книг, проявленная библиотекарем или библиографом, может иногда принести читателю, особенно молодому, непоправимый вред в формировании его мировоззрения”75;
— о целях и функциях библиотеки: “Работа библиотеки должна носить большевистский наступательный характер... Различны пути, различны методы руководства чтением разных групп читателей. Цель же одна — помочь большевистской партии и Советскому государству...”76
4
В 1925 году «Красный библиотекарь» опубликовал обширную статью А.Котельникова «О руководстве чтением», где автор представил следующую схему: руководство чтением подразделяется на индивидуальное
238

и коллективное, а они, в свою очередь, делятся на непосредственное и заочное. Непосредственное индивидуальное руководство чтением включает в себя
— помошь читателю при выборе книг по каталогу;
— личный выбор книг для читателя;
— беседа с читателем о прочитанном;
— беседа с читателем о правилах чтения;
— личные справки по запросам читателей.
Заочное индивидуальное руководство подразделяется на следующие формы работы с читателем:
— карточный каталог во всех видах;
— программы чтения;
— анкеты о чтении;
— повестки читателям о книгах.
Непосредственное коллективное руководство чтением предполагает:
— громкие читки;
— устные рецензии;
— рассказывание;
— устная и живая газета;
— кружки читателей.
Наконец, коллективное заочное руководство чтением — это:
— рексписки;
— иллюстрированный каталог-плакат;
— книжная выставка;
— открытые рекомендательные полки;
— стенная газета77.
Во множестве форм и методов мы не найдем, кажется, главного “орудия пропаганды книги” — самой книги. Это обстоятельство объясняется довольно просто — отсутствием доступа читателей к книжным полкам.
В 1924 году на страницах «Красного библиотекаря» началась дискуссия, открывшаяся статьей А.Кухарского «К вопросу о нормальной постановке руководства чтением»78. Идеи автора статьи вызвали дружный “отпор” со стороны библиотековедов. Кухарский отрицал целесообразность каталогов, плакатов, рексписков и других “форм и методов руководства чтением” и доказывал, что единственно эффективным является свободный доступ читателя массовых библиотек к полкам. Он справедливо полагал, что каталог не может служить не только руководством, но даже и справочным пособием для “500 читателей, являющихся в библиотеку для обмена книг в продолжение одного часа”. Предложение Кухарского было простым: “пустите читателя к полке и он сам, перелистав, бегло просмотрев несколько страниц, выберет себе то, что для него необходимо”. Оппоненты отвечали: “при свободном доступе к полкам никакого руководства чтением нет... Воспитание, условия существования в прошлом определяют читательские интересы и не дают воз
239

можности зачастую даже культурному читателю самостоятельно добраться до чтения той литературы, до которой мы должны поднимать наших читателей в интересах коммунистического перевоспитания общества. Для того, чтобы читательские интересы, изуродованные социально-экономическими отношениями прошлого — выправить, нужно руководство опытного библиотекаря-политпросветчика. Без этого никаким свободным доступом читателя к полкам не поможешь”79.
Кухаре кий резонно утверждал: “Аннотация, плакат и прочее являются производным элементом от книги. Сначала книга, ее просмотр, проработка, шифровка, а затем карточка, плакат, иллюстрация. Это этапы в работе библиотекаря. Зачем же вы читателю предлагаете аннотацию, плакат и лишь потом книгу?” Ему отвечали: “А затем, уважаемый тов.- Кухарский, чтобы не предоставлять читателя самому себе”80. С точки зрения оппонентов, “вопрос ‘нормального руководства чтением’ только выставками, только свободным доступом к полкам — отнюдь не разрешается. Суть вопроса заключается как раз в выработке нормальных видов каталога”81.
На том в 1925 году спор и закончился, а через 5 лет мы узнаем об эксперименте ленинградской библиотеки «Василеостровский металлист», где открыли доступ читателя к полкам82. Это событие было объявлено тогда “революцией в библиотечном деле”83. Сторонники плакатов и викторин, однако, не успокоились: “Можно ли на основании такого куцего опыта решить большой вопрос о свободном доступе? — Нам думется, что нет. Желать разрешить его с размаху, значит подходить несерьезно к крупным проблемам руководства читателем... система открытого доступа должна быть методом руководства читателем, — это вне сомнения. Мнение, что читатель перерос библиотекаря и поэтому библиотекарь должен быть отстранен — неверно... Если читатель вырос (это факт несомненный), то ему нужен другой, более квалифицированный библиотекарь... Но следует твердо помнить, что библиотекарь есть руководитель, организатор чтения, а не хранитель полки, хотя бы и открытой... прежде чем начать массовый переход к системе открытого доступа, мы должны получить ответы на вопросы: улучшается ли с таким переходом руководство читателем со стороны библиотекаря? Каким образом? Можно ли это доказать? Не берет ли читатель вредных книг? Не становится ли его чтение более неплановым, хаотичным, разбросанным? Не теряется ли он перед книжной полкой, беря все, что попадается?”84 Вопросам не было конца. Сторонники открытого доступа к книгам должны были доказать эффективность своего метода не с точки зрения удобства пользования библиотекой, увеличения числа читателей (эти доводы никого не убеждали), но с точки зрения руководства чтением. Предлагалось с этой целью “выбрать некоторое количество читателей (не меньше ста), за которыми библиотека будет специально следить и на качестве чтения (новый характерный показатель — £.Д) которых библиотека должна доказать целесообразность или нецелесообразность нового метода работы”85.
240

Большое беспокойство вызывало то обстоятельство, что “иные читатели могут не разобраться в массе представленных им книг, они могут запутаться и растеряться и, выбрав книги неудачно, вовсе отбиться от чтения... иные возьмут книги, что им понравится, но пользы от них с точки зрения политпросветработы будет немного (мещанская литература, идеологически чуждая и т. д.)”86. Вопрос ставился и так: “Открытые полки или открытая библиотека?”, ведь “при открытых полках мы предоставляем читателю свободу в пределах рекомендуемой книги; открытая библиотека расширяет эти пределы, включая книги, только терпимые”, ведь “отнюдь нельзя считать, что в библиотеке имеется только рекомендуемая литература”87. Так, в библиотеке “Василеостровского металлиста” были обнаружены поистине страшные издания: полные собрания сочинений ЛАндреева (да еще в двух изданиях), академическое издание Баратынского, все произведения (включая «Переписку») Гоголя. Отсюда следовал вопрос: “Нужно ли в таком случае открывать все книгохранилище с его дворянскими и буржуазными потрохами и говорить читателю: бери любую, все хороши. Мы считаем, что это не нужно, что этим оказывается читателю плохая услуга и создается опасность засорить его чтение неудачным материалом. Нам нужна не ‘открытая библиотека’, а ‘открытые полки’ с действительно рекомендуемой литературой... Конечно, отдельным читателям, при явно выраженном желании может быть предоставлено для осмотра все книгохранилище, но как система это нежелательно и не нужно”. С другой стороны, “как раз по педагогическим соображениям некоторым читателям навряд ли целесообразно предоставить неограниченное право на ‘свободную полку’”88.
Главная же проблема, возникшая в связи со свободным доступом — функции библиотекаря. Г.Брылов и И.Осьмаков, обосновывая свой эксперимент в Ленинграде, говорили о том, что читатель не просто “вырос”, но “перерос библиотекаря”89. Это утверждение, естественно, и вызвало самое серьезное неприятие: “Предоставив читателю больше самостоятельности, библиотекарь, однако, вовсе не должен устранять себя, не отказываться от своей активной роли, иначе он окажется на поводу у стихии”90. Авторы идеи “открытых полок” говорили о “фиктивности руководства читателем”, о “свободе выбора читателя”, на которую не должен влиять библиотекарь. Это был, конечно, прямой отказ от системы руководства чтением и воспитания читателя в библиотеке. Сторонники прежней системы во всем продолжали идеи библиотековедов “старой школы”, полагавших, что во имя “просвещения масс” опасен не только прямой доступ читателя к полке, но даже “рекомендация с полки”: “Рекомендация с полок на практике превращается в механическую выдачу книг, — писал Б.Борович еще в 1922 году, — но внешние ‘приличия’ соблюдены, и внешнему глазу кажется, что книга подобрана. Мы настаиваем, поэтому, чтобы техника выдачи была отделена от приемов рекомендации: это два разных дела, которые делаются в различное время и различными людьми. С полок может производиться только вы
241

дача, но никак не рекомендация книги: рекомендация же производится до выдачи — при помощи каталогов, справочников, личной беседы и индивидуального списка”91. Как можно видеть, либеральные интеллигенты народнической закалки были куда более строгими в том, что касается идеологической правоверности “читательских масс”.
И все же, сторонники открытого доступа победили. И дело здесь было, конечно, не в отказе от “социально-педагогической точки зрения на библиотеку”. О чем вообще велся спор и почему только к началу 1930-х годов был открыт (да и то далеко не везде) свободный доступ к полкам? Когда читателя “допустили” к книгам,
— “идеологически вредного” в библиотечных фондах уже ничего не было, они к этому времени были стерилизованы;
— система перманентного изъятия книг была отработана;
— соответствующая централизованная система комплектования библиотек была налажена;
— каталоги были “педагогизированы”.
“Руководство чтением” пошло своим ходом.
5
“Обслуживание читателей на абонементе имеет целью содействовать социалистическому перевоспитанию масс, превращению всего населения в активных и сознательных строителей бесклассового коммунистического общества”92. Это означало прежде всего “организацию помощи читателю в выборе книг”. Этой функции была подчинена новая система библиотечных каталогов.
В выборе книг в массовых библиотеках каталоги никогда не играли существенной роли. По статистике, на самостоятельный выбор читателя всегда приходилось до 50% выдачи, 30% — на рекомендацию библиотекаря, а остальные — на различные формы наглядной и письменной рекомендации93. Таким образом, выбор книг почти наполовину зависел от библиотеки. Здесь же следует учитывать, что большое число читателей составляли учащиеся и в их 50% “самостоятельного выбора” всегда была значительная доля (до 70%) “программной литературы”. Таким образом, “самостоятельный выбор” в абсолютных величинах был невелик.
Ясно поэтому, что библиотека, стремившаяся свести самостоятельность читателя к минимуму, должна была учитывать множество факторов внебиблиотечного выбора (хотя, следует иметь в виду, и такой внебиблиотечный выбор был уже сильно ограниченным регулированием книжного рынка, что относится как ко вновь издаваемой и переиздаваемой литературе, так и к “расчистке” и изъятию запрещенной литературы из букинистической сети, которая в 1930-е годы уже полностью находилась под контролем государства, а “хождение” запрещенной литературы регулировалось соответствующими уголовными статьями).
242

Одним из основных факторов являлась “взаимная рекомендация книг”, составлявшая , по статистике, среди рабочих 8,5%, а в крестьянской среде 4-5% спроса94. На этот “регулируемый средой спрос” библиотека не имела влияния, хотя постоянно доказывалась необходимость использования форм взаимной рекомендации в библиотечной практике. Так, отмечалось, что в прошлом “фактором классового воспитания взаимная рекомендация становилась лишь в той степени и мере, в какой она организовывалась и направлялась революционной социал-демократией. Во всех других случаях она приводила лишь к усилению влияния буржуазной идеологии на рабочих”, что “новые условия” создали “небывалые предпосылки для развертывания взаимной рекомендации и взаимного руководства чтением, что, наконец, “взаимная рекомендация, взаимопомощь в чтении становятся особенно типичными для эпохи культурной революции, формой проявления классовой солидарности и взаимопомощи, орудием преодоления разрыва между передовиками и отстающими внутри рабочего класса, средством подтягивания передовиками отстающих до осознания ими себя участниками ударной бригады мировой пролетарской революции”95. В 1931 году задача ставилась такая: “Именно потому, что библиотека перерастает из замкнутого ‘учреждения’, где библиотекарь ‘руководит’, а читатели ‘читают под его руководством’, в массовую организацию, в которой библиотекарь, действуя в качестве исполнителя и проводника партийного влияния и помощника заводских организаций, организует рабочих для планового использования книги, факт взаимной рекомендации книг рабочими читателями должен быть тщательнейшим образом учтен и использован как один из рычагов расширения и углубления библиотечного похода”96. В результате библиотеке вменялись некоторые следственно-полицейские функции, например, “оценка совпадения взаимной рекомендации с воспитательными задачами, вытекающими из генеральной линии партии; выяснение источников и корней взаимной рекомендации, враждебной этим воспитательным задачам”, “разоблачение и преодоление враждебной нашим воспитательным целям взаимной рекомендации”. Однако, все попытки превратить взаимную рекомендацию в “движение”, да еще и стремление “организационного закрепления этого движения и внесения его в планируемую библиотекой работу по руководству чтением”97 были бесплодны. Отчасти это было связано с предлагаемыми формами взаимной рекомендации:
— организовать в цехе группу или бригаду для коллективной проработки определенной книги или “круга чтения”;
— вывесить в цехе вызов на прочтение определенной книги, адресованный к конкретным рабочим цеха;
— поместить в стеновке отзыв об определенной книге с призывом с ней ознакомиться;
— организовать в цехе выставку или витрину рекомендуемых книг;
— включить продвижение отдельных книг в план работы обшествен-
243

ной организации, с которой связан данный читатель;
— добиться включения в договоры ударных бригад наряду с производственными показателями по соревнованию определенных обязательств по прочтению и по разработке конкретных книг;
— взять шефство по руководству чтением над малограмотным рабочим или сезонником;
— взять обязательство руководить чтением жены-домохозяйки и других членов семьи.
Внутри библиотеки предлагалось введение новых форм регулирования взаимной рекомендации:
— доски вызова на прочтение определенных книг у соответствующих отделов открытого ассортимента;
— вызовы и подписные листы на организацию кружка, бригады или группы совместного чтения на определенную тему;
— читательские вкладыши в книги, стоящие на открытом абонементе (“Я, такой-то, рекомендую книгу таким-то, по таким-то мотивам”);
— отведение уголков для организации книжных выставок самими читателями (“Мы, рабочие такого-то цеха или бригады, рекомендуем эти книги, кому, для чего”);
— организация экскурсий в библиотеку из товарищей по цеху, — еще ею не пользующихся;
— объявления, подписные листы с заявкой на определенную лекцию, консультацию или иную помощь со стороны библиотеки98.
Ясно, что все эти “формы работы” были направлены на поглощение последних анклавов неконтролируемого не чтения даже — спроса, на “огосударствление” по определению неформального общения “на почве книги” и призваны были формализовать круг такого общения и, соответственно, свести его к минимуму.
Но неэффективными оказались практически все формы собственно библиотечной рекомендации. По опросам ГИНПа, проводившимся в 1930 году, 87% читателей ответили, что библиотекарь никак не стимулирует читательский спрос и в лучшем случае ограничивается формальным предложением читателю конкретной книги. В 30% случаев “стимулирование чтения” со стороны библиотекаря привело к отрицательной реакции читателя. 87% опрошенных заявили, что библиотекарь не пытается установить отношение читателя к возвращаемой книге, 73% читателей сообщили, что библиотекарь не пытается конкретизировать запросы читателей, 99% посетителей библиотек ответили, что библиотекарь не делал никаких попыток стимулировать плановость в чтении, только в 0,6% случаев библиотекарь был в состоянии, указывая читателю книгу, дать ее характеристику". Можно сделать вывод, что вся система “руководства чтением” была совершенно фиктивной. Из этого делался, между тем, вполне “диалектико-материалистический” вывод: “Когда организационные формы вступают в конфликт с задачами работы, организационные формы должны быть решительно сломаны и перестроены в соответствии
244

с этими задачами”100. Сломать “устаревшие формы” означало в начале 1930-х годов “сломать стойку”, отделявшую книгу от читателя.
Успехи в формировании нового читателя определялись отнюдь не столько использованием тех или иных форм воздействия (эти формы непрестанно менялись, многие из них были, как можно видеть, совершенно неэффективными, многие быстро формализовались и отмирали, многие изначально были мертвы), но всей совокупностью принципов механизма функционирования книги в советских условиях. В условиях библиотеки — главного института государственного чтения — переналадка механизма особенно видна. Может быть, в большей степени, чем в издательской системе (замкнутой на принципах издательской политики), или в системе советской книжной торговли (являющейся лишь посредником и продуктом производства и потребления книги101). Вот почему бои именно на “библиотечном фронте” представляют несомненый интерес.
Сторонники открытого доступа и “ликвидации стойки” были вполне откровенны: “Задача реконструкции абонемента значительно шире вопроса об открытии доступа читателя к книгам... В условиях американской библиотеки открытый доступ есть наиболее рафинированный способ сокрытия классовых целей библиотечной работы, наиболее совершенный способ введения в обман рабочего читателя, ибо, представляя читателю возможность ‘свободно’ выбирать книгу, выдвигая принцип свободного идеологического самоопределения читателя, библиотека на самом деле ограничивает его тщательно подобранным в интересах господствующего класса ассортиментом, тенденциозной аппаратурой и услугами консультанта... Открытый доступ в Америке есть лишь одна из многочисленных вариаций буржуазно-демократической ‘свободы’. Для советского библиотекаря ‘свобода есть осознанная необходимость’, и в силу этого понимания свободы читателя он не может ограничиться открытием доступа читателя к книгам, а должен ввести открытый доступ в тщательно продуманную систему педагогических воздействий, имеющих целью помочь читателю осознать необходимость чтения определенных книг. Поэтому попытки толковать открытый доступ в советской библиотеке как меру, направленную к ‘освобождению’ читателя от руководства, недооценка элементов стихийности в процессе социального формирования масс (а следовательно и в их чтении) в условиях современного периода, попытки в связи с этим недооценивать или снижать регулирующую роль библиотеки должны вызывать непримиримое к себе отношение как попытки, основанные на непонимании своеобразия воспитательного процесса современного периода”102.
Тем временем, ключом к книжным полкам оставался каталог. Массовый же читатель к работе с каталогом готов не был. По данным обследования ГИНПа, проведенного в библиотеках Ленинграда весной 1930 года, 27,6% испытанных читателей-рабочих не умели пользоваться титульным листом книги, 63,4% затруднялись в пользовании оглавлением,
245

41% не умели использовать пояснения, вводимые для облегчения пользования книгой, 53% не обладали навыком пользования статистической таблицей, 47,4% не умели пользоваться словарем103.
Эти обстоятельства, с одной стороны, и общая социально-педагогическая установка, с другой, привели к тому, что каталоги потеряли свои объективно-указательные функции, все более превращаясь в расписанные на карточки рекомендательные списки литературы по отделам. Вначале из массовых библиотек был вытеснен алфавитный каталог. Ему на смену пришел каталог систематический. Затем последний заменяется предметным каталогом.
Атаки на систематический каталог начались еше в 1920-е годы: “Форма систематического каталога отжила свой век. Систематический каталог является отражением старой библиотечной политики ‘нейтралитета’, когда вся литература пользовалась одинаковым вниманием, и читателю предоставлялось самому выбирать, что ему прочитать. Наша политика — политика активной классовой пропаганды и агитации: поэтому в своей работе мы должны выпятить на первый план пролетарскую и близкую к нашей идеологии литературу, сгруппировав ее не по авторам, а по темам, чтобы даже формой распределения книг привлекать внимание к определенным вопросам. Опыт... показал громадное преимущество предметного указателя перед систематическим”104. Структура предметного каталога уже в 1924 году выглядела таким образом, что, например, художественная литература входила в раздел “Разное” (в одном ряду с рубрикой “Половая жизнь”), а все персоналии были сведены в один раздел “Деятели” (по принципу: “... Верхарн, Володарский, Боровский, Гегель, Герцен, Гладков...”). Следует, впрочем, заметить, что подобный алфавитный “нейтрализм” позволялся только научным (!) библиотекам105.
Для беллетристики в массовых библиотеках предлагалась такая рубрикация: а) за свободу, право и справедливость; б) сильные волей и духом; в) среди ссыльных и заключенных; г) грядущее; д) долг гражданина; е) пролетарии все — братья; ж) трудовая интеллигенция; з) жизнь пролетариев; и) труд и капитал; к) жизнь под землей; л) путешествия и приключения; м) на дне жизни; н) женская доля; о) дети; п) о евреях; р) среди моряков; с) о войне и военных; т) далекие от труда; у) как жилось народу прежде; ф) купеческий быт; х) о духовенстве106.
Предметный каталог такого рода объявлялся , например, В.Невским “самым демократическим, настоящим рабоче-крестьянским каталогом”107, утверждалось, что “существующие библиотеки мечтают о предметном каталоге”108. Действительно, предметный каталог позволял не только “направлять” чтение, но идеально отвечал “предметно-тематической” структуре массового читательского восприятия, продуцировавшегося со школы (книги “о революции”, “о войне”, “о подвигах”, “о борьбе за мир”, “о дружбе между народами” и т.д.). Кроме того, предметный каталог был очень удобен для селекции книг и отвечал “стоеч
246

ной” системе абонемента. Как утверждал Б.Борович, “как только читатель заинтересуется книгой вообще, следует его перевести на работу с каталогами, следует всяческим путем руководить его чтением; выбор же книг прямо с полки ведет к несистематическому случайному чтению, ведет к верхоглядству”109.
Тут однако выяснилось, что и сторонники открытого доступа вовсе не собирались расставаться с “воспитательными” каталогами: “Открытие ассортимента обязывает к пересмотру вопроса о библиотечной обработке книги. Книга при новой организации библиотеки должна быть обработана не только технически, но и педагогически. Книга должна быть так ‘одета’, чтобы в этой ‘одежде’ заключался максимум элементов, обеспечивающих сознательный подход читателя к ее выбору... Реконструкция библиотеки не умаляет, а напротив многократно усиливает роль рекомендательно-справочной аппаратуры: ... разнообразных по построению и оформлению рекомендательных каталогов, библиографических указателей, кругов чтения, программ и т. п.”110 Даже более того, “если раньше, при закрытой системе работы педагогически необработанную книгу можно было еще терпеть в библиотеке, то при открытом доступе такой книге на открытой полке не место”111.
Что означала “педагогическая обработка книги”, можно понять из разъяснений Н.Крупской, которая в 1936 году следующим образом рассуждала об аннотациях: “Издательства начинают уверять, что в аннотацию никакую политическую оценку вводить нельзя, что тут важен объективизм. Может быть, для расстановки книг на полках нужно иметь аннотацию очень упрошенную, но наряду с этой аннотацией должна быть марксистская оценка книги. Это дело не простое, как правильно давать оценку книги. Это очень большой вопрос, и нужно быть хорошим марксистом для того, чтобы к этому правильно подойти”112. Превращение аннотации в оценочный текст-рецензию — давняя идея Н.Крупской, которая еще за 10 лет до того в приветствии II Всероссийскому библиографическому съезду утверждала, что “надо создать условия, при которых руководство чтением ложилось бы не только на библиотекаря; важно, чтобы сам читатель мог ориентироваться в каталоге и выбирать ту книжку, которая ему нужна. Поэтому необходимо, считаясь с уровнем подготовки широких масс, чтобы каталоги давали отзывы, написанные популярным языком, чтобы эти каталоги носили такой характер, который позволил бы человеку, даже не очень привычному к книге, быстро ориентироваться и находить то, что ему надо”113.
В послевоенные годы “идейно-политическая направленность библиотечных каталогов” будет неустанно подчеркиваться. В 1950 году пройдет очередная кампания “против формализма и объективизма в библиотечной теории”. Формализм и “непонимание роли каталогов как средства пропаганды книги и руководства чтением в целях коммунистического воспитания масс” были обнаружены в работах заведующего кафедрой библиотечных фондов и каталогов Московского государственного
247

библиотечного института Е.Шамурина, который “рассматривает каталоги как перечни книг, не вскрывает идеологической роли каталогов”, из его работ “выходит, что каталоги являются лишь справочным аппаратом, что они лишь регистрируют книжные богатства”. Все это было объявлено “объективистским пониманием роли каталогов”, тогда как, гласила передовая «Библиотекаря», “каталоги советских библиотек являются средством пропаганды книг и руководства чтением. От состояния каталогов, их идейной направленности, их организации во многом зависят успех работы советских библиотек... В связи с этим теоретическая разработка вопросов построения каталогов имеет большое политическое и культурное значение”114. В послевоенные годы постоянно осуждаются “некоторые библиографы” за “увлечение ‘регистрационной’ библиографией”, ведущей к “принижению значения рекомендательной библиографии, призванной сыграть немаловажную роль в деле идейно-политического воспитания читателей”. Этим “некоторым библиографам” настойчиво разъяснялось, что “пренебрежительное отношение к рекомендательной библиографии, откликающейся на злободневные политические темы, содействующей изучению политики советского государства, должно быть решительно осуждено. Необходимо бороться с попытками увести библиографическую работу в сторону от задач идейнополитического воспитания народа, от задач социалистического строительства”115.
Тенденция к превращению каталогов в “рекомендательно-библиографические пособия”, возникшая еще в 1920-е годы, превратилась, наконец, в “новую теорию каталогов”, объявленную вершиной “советской библиографической науки”. “Победоносное шествие” этой теории началось после идеологических постановлений ЦК ВКП(б) 1946 года. Согласно ей, “читательский систематический каталог является по существу основным рекомендательно-библиографическим пособием для читателей библиотеки. Отсюда вытекает необходимость использования методов рекомендательной библиографии при создании читательского систематического каталога”116. Теперь, как утверждалось, и не нужно “рассматривать каталоги как исчерпывающие перечни всех книг, имеющихся в библиотеке, вне зависимости от их идейной и научной ценности”. Напротив, на каталог предлагалось смотреть как на “важнейшее средство, помогающее читателю в выборе ценнейшей литературы”, заботясь в то же время об “освобождении читательских каталогов от устаревшей литературы”. “Разве нет книг, которые стареют?” — резонно спрашивал Л.Левин, а потому “разве постоянный просмотр читательского систематического каталога в целях освобождения его от устаревшей литературы не является обязанностью составителя каталога?”117.
Радикальный пересмотр функций библиотечного каталога привел к полному изменению его структуры: “Коль скоро мы считаем, что читательские систематические каталоги должны служить целям руководства чтением, то нельзя останавливаться на полпути. Надо превратить эти
248

каталоги в рекомендательно-библиографические пособия со всеми вытекающими отсюда последствиями... никакой принципиальной разницы между читательским систематическим каталогом и рекомендательной библиографией нет... Поэтому к читательским систематическим каталогам следует предъявить те требования, которые мы предъявляем к рекомендательно-библиографическим пособиям”118. Поставленная с ног на голову, теория каталогов утверждала теперь: “Нельзя отрицать важность правильного описания и классификации книг для создания каталога. Но эти процессы не являются главными в создании каталога”119.
И, конечно, итогом такого переворота должна была стать идея, согласно которой не каталог описывает книги, имеющиеся в библиотеке, а наоборот, книги должны собираться (а в идеале, видимо, — и создаваться и издаваться) в соответствии с требованиями соответствующих отделов каталога. Пока что эта установка выглядела так: “Основной порок при создании каталога заключается в том, что главное внимание обращается на то, в какой отдел поместить книгу, а не на то, из какой литературы должен состоять соответствующий раздел каталога”; отсюда
— требование “централизованной каталогизации”120, что в комплексе с уже осуществляемым централизованным комплектованием массовых библиотек давало искомый результат.
Ясно, что каталог переставал быть зеркалом библиотечных фондов, превращаясь в идеологический фильтр, абсолютно непригодный для своих прежних — указательных функций, и обречен был на умирание. Пользоваться таким каталогом в поисковых целях было, разумеется, бессмысленно. Столь мощный фильтрующий механизм, в какой превратился каталог, был призван оградить читателя от вредных и случайных влияний. Между тем, это была уже вторая система зашиты читателя от книги. Первая — механизм комплектования библиотек.
Массовые библиотеки в России еще с XIX века не были свободны в комплектовании. С 1890 года осуществлялось государственное регулирование и контроль за пополнением книжных фондов. И все же, как показал А.Рейтблат, в комплектовании “народных читален” не было монополии, но сплетались интересы различных учреждений и политических сил: либеральной интеллигенции, государства, земства (в котором уже сочетались интересы ряда социальных групп и институтов), что и привело к тому, что “фонды земской библиотеки носили компромиссный характер”, когда каждый из влиявших на комплектование “стремился включить в фонды издания, репрезентирующие его ценности”121. Как бы то ни было, контроль за комплектованием не был тотальным. Речь шла лишь о влияниях, “перетягивании одеяла”, о компромиссах и т.д., то есть об обычной борьбе за влияние на читателя.
Совсем другую картину можно наблюдать в советской библиотеке: “Комплектование библиотеки должно быть направлено к одной основной и все себе подчиняющей цели: мобилизации сознания и активности трудящихся, обслуживаемых данной библиотекой, на выполнение тех
249

задач, которые стоят перед партией, в частности тех задач, которые партия поставила себе на данном участке работы, в данном районе, на данном предприятии, в колхозе. Поэтому подбор книг для библиотеки должен осуществляться на основе как общих задач партии в данный период, так и на основе учета особенностей данного района, данного предприятия”122.
Уже постановление ЦК РКП(б) от 7 сентября 1925 года “О деревенских библиотеках и популярной литературе для снабжения библиотек” гласило: “Предложить Агитпропу разработать практические мероприятия по устранению существующего параллелизма и вытекающего отсюда нерационального расходования средств в деле снабжения книг разными организациями (шефы, профсоюзы, кооперация и т.п.), объединив руководство снабжением библиотек при Губполитпросветах”123. “Рационализация” снабжения библиотек книгами означала прежде всего монополизацию процесса комплектования. На фоне массовых изъятий такая централизация, возложенная к тому же на Агитпроп и Губполитпросве- ты, была связана прежде всего с мощным усилением партийного контроля за библиотечными фондами.
В это же время выдвигается требование “научить низового библиотекаря комплектовать свою библиотеку применительно к задачам локализации политпросветработы”,24.Такая локализация означала лишь одно: “Комплектование библиотек и продвижение книг должны быть тесно увязаны с производственными планами хозяйственных предприятий, партийных, культурных, профессиональных и других организаций района действия библиотеки”125. Никак комплектование не было связано с запросами самих читателей. Это — традиция, восходящая еще к библиотековедам “старой школы”. “При покупке книг, — учил Б.Борович “низового библиотекаря” еше в 1922 году, — необходимо считаться с требованиями читателя; однако, это не значит, что нужно целиком подчиняться ему и быть лишь его техническим аппаратом. Нельзя проходить мимо читателя, нельзя игнорировать его спрос и вкусы; но, учитывая это, надо их улучшать, подымать, изменять, надо вести определенную, культурническую линию, надо бить в одну точку. Крайне интересны, нужны и показательны заявления читателей по вопросу о приобретении той или иной книги, и следует тщательно собирать их в письменном виде. Но это — лишь сырой материал, требующий надлежащей обработки. Вовсе не должна библиотека покупать какую-нибудь малоценную или лубочную книгу, если требования на нее заявлены хотя бы и группой читателей. Последнее слово принадлежит в этом вопросе руководителю, который ведет библиографические работы, знает книгу, изучает вкусы и настроения и должен решать, нужна ли библиотеке данная книга или, наоборот, вредна”126.
Новое поколение советских библиотековедов было куда откровеннее: “Необходимо, чтобы содержание книги соответствовало классовым задачам библиотеки. Из того, что нравится Рокамболь и др., можно сделать только один вывод: пролетариат СССР должен обзавестись своей
250

приключенческой литературой, не менее занимательной, чем Рокамболи, но содержание которой отвечало бы основной задаче библиотеки — быть проводником коммунизма в массы... старая занимательная беллетристика была рассчитана на обеднение читательской психики или, в лучшем случае, стремилась повергнуть его в состояние спячки. Поэтому комплектование должно быть рассчитано на полное исключение такой литературы из библиотек. Книг-усыпителей не нужно. Мы нуждаемся в книге-союзнике, в книге-орудии коммунистического воспитания”127.
Торжество подобных принципов комплектования и позволило в 1930-е годы “открыть доступ к книжным полкам”. В предшествующий такому открытию период библиотеки полностью изменили “состав крови” — “вредное” было изъято, “полезное” приобретено. “Открытие” абонемента и сопровождалось соответствующими требованиями к комплектованию фондов: “самый ассортимент книг должен выполнять в несоизмеримо большей степени регулирующие чтение функции, чем их должен был выполнять ассортимент, отделенный от читателя стойкой”. Причем, “ассортимент, открываемый для читателя, должен быть достаточно широким по тематике, но ограниченным в отношении количества названий в пределах отдельной темы”, поскольку “тенденция к расширению ассортимента неизбежно должна привести к снижению требований к включаемым в ассортимент книгам, а это в свою очередь на определенном этапе приведет к превращению открытого ассортимента из орудия регулирования чтения в его противоположность”. Все было направлено к тому, чтобы “свести к минимуму элементы случайности в выборе книги”128.
Главным итогом происшедшей в 1930-е годы “реконструкции работы массовых библиотек” стало завершение их “огосударствления” — как институциональное, так и идеологическое. Можно сказать, что в это время окончательно сформировалась советская концепция библиотеки как института государственного контроля за чтением и книгой. Способность адептов новой доктрины к ее озвучению освобождает от необходимости формулировать основные ее постулаты. Здесь достаточно привести четкие формулировки этого времени, лишь для большей четкости выделив основные позиции:
1. Чтение является “мощным фактором социального формирования”.
2. В условиях диктатуры пролетариата оно означает “своеобразный процесс освоения коллективного опыта борьбы рабочего класса, синтеза революционной теории и практики, преодоления противоречия между опытом имеющимся и опытом, нужным для продуктивного участия в социалистичеком строительстве”.
3. На этапе “развернутого социалистического наступления... обостряется необходимость подчинения чтения задачам строительства”, выражающаяся в “возрастающем значении организованного вмешательства осуществляющего диктатуру пролетариата в процесс чтения трудящихся масс”.
251

4. Процесс регулирования чтения включает в себя: а) вовлечение в чтение нужных читателей (политика регулирования читательского состава); б) рационализация чтения (“активное вмешательство в процесс чтения в целях дачи массам нужных в этом направлении навыков”); в) подбор нужных книг (политика ассортимента, комплектования); г) пропаганда книги (“продвижение нужных книг в нужное время до нужных читателей”).
5. Библиотека есть “специальный воспитательный аппарат”, существующий для выполнения перечисленных выше целей регулирования чтения.
6. Библиотека решает эти задачи не монопольно: “вовлекать и регулировать чтение должен весь воспитательный процесс в целом, используя для этого все орудия и средства, находящиеся в распоряжении воспитывающего класса”. Весь процесс чтения должен быть направлен “на коммунистическое перевоспитание масс, преодоление классово враждебных влияний, путем организации педагогического процесса”, который понимается универсально129. Путь побед на библиотечном фронте был, таким образом, путем к созданию нового — идеального читателя.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Я.Ривлин. Методические течения в области библиотековедения (опыт социологического обзора) / / Читатель и книга: Методы их изучения. Сб. статей. Харьков: Труд.
1925. С. 6.
2 Там же. С. 9.
3 Там же. С. 14. О трудных для библиофильства пореволюционных годах см.: П.Берков. История советского библиофильства (1917-1967). М. 1983. С. 45-168.
4 Я.Ривлин. Методические течения в области библиотековедения (опыт социологического обзора). С. 21.
5 Там же. С. 33.
6 Б.О.Борович. Пути изучения читателя // Читатель и книга: Методы их изучения. Сб. статей. С. 69, 71-72.
7 Б.О.Борович. Пути сближения книги с читателем: Опыт методологии культурной работы в библиотеке. Харьков: Труд. 1922. С. 5-6.
8 Там же. С. 6.
9 Там же. С. 6.
10 Там же. С. 7.
11 Там же. С. 7.
12 Там же. С. 8.
13 Н.К.Крупская. Избы-читальни // Педагогические сочинения в 10-ти томах. Т. 8. М.: Изд-во АПН РСФСР. 1960. С. 55.
14 Цит. по.: Б.Банк, А.Виленкин. Деревенская беднота и библиотека: Опыт исследования читательских интересов. Л.: Долой неграмотность. 1928. С. 6-7.
15 А.Покровский. Опасность НЭПа и библиотечная работа // Красный библиоте
252

карь. 1923. N 2-3. С. 9.
16 М.Смушкова. Очередные задачи библиотечной работы в городе // Массовая работа в библиотеке. М.-Л.: Долой неграмотность. 1927. С. 3-4.
17 Золотой фонд советской культуры (Передовая). // Правда. 1935. 12 апреля.
18 А.Охлябинина. Библиотекарь как творческий организатор жизни / / Красный библиотекарь. 1924. N 10-11. С. 87, 88, 90.
19 Постановление ЦК ВКП(б) “О библиотечной работе” (от 30/Х 1929 г.) // Красный библиотекарь. 1929. N 10. С. 3.
20 А.Попов. О путях социалистической реконструкции библиотечной работы / / Красный библиотекарь. 1931. N 4. С. 17.
21 Там же. С. 18.
22 П.Гуров. За создание новой библиотечной теории на основе ленинизма // Красный библиотекарь. 1931. N 4. С. 27-29.
23 А.Покровский. О целях библиотечной работы в городе / / Красный библиотекарь. 1927. N 5. С. 19-23.
24 И.Семенычев. Книгоиздательство, книгораспространение и библиотеки / / Красный библиотекарь. 1931. N 10. С. 10. Другими словами: “Библиотека является передатчиком и проводником литературной и издательской продукции в самые широкие читательские массы, и она же, естественно, по самому своему положению должна быть тем органом, через который литературная и вся советская общественность принимает обратную волну — результаты читательского восприятия, обратные токи от читателя к автору и издательству” (А.В.Лебедев. Всесоюзный съезд писателей и библиотека / / Красный библиотекарь. 1934. N 4. С. 14-15).
25 Красный библиотекарь. 1931. N 8. С. 15-16.
26 Н.К.Крупская. Беседа с директорами научных и краевых (областных) библиотек // Педагогические сочинения. С. 660-666.
27 Н.К.Крупская. По ленинскому пути // Педагогические сочинения. С. 669.
28 Коммунистическое воспитание трудящихся и задачи библиотек (Передовая) // Красный библиотекарь. 1939. N 9. С.З.
29 См.: Б.О.Борович. Пути сближения книги с читателем: Опыт методологии культурной работы в библиотеке. С. 9-13, 96.
30 Там же. С. 16.
31 Массовая работа в библиотеке. М.; Л.: Долой неграмотность. 1927. С. 110-111; Вечер книги в деревне. М.: Долой неграмотность. 1925. С. 37-39.
32 Я.Е.Киперман, Б.В.Банк, Е.В.Концевич. Библиотечные кампании: Опыт организации, методы работы, материалы — результаты. М.; Л.: Долой неграмотность.
1926. С. 24-25. См. также: Вечер книги в деревне. М.: Долой неграмотность. 1925. С. 93-95.
33 Вечер книги в деревне. С. 95.
34 А.Скиталец. Антирелигиозная работа в библиотеке // Красный библиотекарь.
1924. N 4-5. С.169.
35 Ф.Доблер. Книгоношество // Массовая работа в библиотеке. М.; Л.: Долой неграмотность. 1927. С.32.
36 См.: Е.Синицина. Организация читателей при библиотеке // Массовая работа в библиотеке. М.; Л.: Долой неграмотность. 1927. С. 15-18; Б.Банк. О читательском
253

активе / / Красный библиотекарь. 1927. N 8. С. 25-31.
37 М.Сим. “Полпредство" рабочего читателя //На литературном посту. 1931. N 13. С. 46-47.
38 В.Невский. Из записной книжки библиотечного инструктора. 2. “Энциклопедия” или “справочник электротехника"? // Красный библиотекарь. 1923. N 2-3. С. 22.
39 М.Алатырцев. Почва под ногами // Литературный еженедельник (Петроград). 1923. N 8.
40 Б.О.Борович. Пути сближения книги с читателем: Опыт методологии культурной работы в библиотеке. С. 47.
41 Там же. С. 47.
42 Там же. С. 48.
43 Там же. С. 50-51, 57.
44 Там же. С. 56-57.
45 М.Эфрос. Руководство чтением юных читателей // Библиотекарь. 1949. N 12. С 29, 31.
46 В.Невский. Из записной книжки библиотечного инструктора. 6. Плановое чтение / / Красный библиотекарь. 1924. N 12. С. 18.
47 Там же. С. 19.
48 Там же. С. 20.
49 Там же. С. 21.
50 А.Покровский. О целях библиотечной работы в городе / / Красный библиотекарь. 1927. N 5. С. 19.
51 Б.О.Борович. Пути изучения читателя // Читатель и книга: Методы их изучения. Сб. статей. С. 76-77. См. также: Я.В.Ривлин. К вопросу о значении профессии в читательстве. Сборник статей по библиотечной работе. Вып. 2. М.: Красная новь. 1923.
52 Там же. С. 80-81.
53 Г. Бабанов. О некоторых вопросах руководства чтением // Библиотекарь. 1952. N 2. С. 28.
54 Там же. С. 30.
55 С.Купер. Беспризорные //На литературном посту. 1930. N 15-16. С. 143.
56 Там же. С. 148.
57 М.Беккер. Художественная литература и задачи коммунистического воспитания молодежи // Молодая гвардия. 1933. N 9. С. 132-133.
58 Е.Коршунова. Литературный кружок в библиотеке // Библиотекарь. 1947. N 2. С. 39.
59 Л.Переплетчикова. Перерегистрация и учет читателей // Красный библиотекарь. 1928. N 4. С. 63.
60 Р.Кибрик. Аналитический формуляр читателя // Библиотекарь. 1951. N 12. С. 25-26.
61 Р.Кибрик. Об учете опыта работы с читателем / / Библиотекарь. 1950. N 6. С. 41.
62 Там же. С. 42.
63 Там же. С. 44.
64 А.Покровский. О работе с беллетристикой. Сборник статей по библиотечной работе. Вып. 3. М.: Красная новь. 1924. С. 20.
254

65 К вопросу о военном воспитании и библиотечной работе (Ответ А. Покровскому) // Красный библиотекарь. 1924. N 8. С. 26-29.
66 См.: Е.Хлебцевич. Какие книги больше всего читаются в массовых библиотеках рабоче-крестьянской Красной армии // Красный библиотекарь. 1924. N 6.
67 Б.Риэр. Работа с красноармейским читателем // Красный библиотекарь. 1937. N 2. С. 16.
68 Там же. С. 17-18.
69 Там же. С. 18.
70 З.С.Чертенко. О самообразовательном чтении в библиотеках // Красный библиотекарь. 1935. N 6. С. 28.
71 А.В.Лебедев. Всесоюзный съезд писателей и библиотека / / Красный библиотекарь. 1934. N 4. С. 16.
72 Выше идейный уровень библиотечной работы (Передовая) // Библиотекарь. 1946. N 9-10. С. 17-18.
73 За высокоидейное руководство чтением (Передовая) // Библиотекарь. 1949. N 5. С. 3.
74 Там же. С. 3-4.
75 Выше идейный уровень библиотечной работы (Передовая) // Библиотекарь. 1946. N 9-10. С. 17.
76 За высокоидейное руководство чтением (Передовая) // Библиотекарь. 1949. N 5. С. 3-5.
77 А.Котельников. О руководстве чтением / / Красный библиотекарь. 1925. N 3. С. 50.
78 Красный библиотекарь. 1924. N 8.
79 М.Мищенко. К вопросу о руководстве чтением (Ответ т.Кухарскому) // Красный библиотекарь. 1925. N 1. С. 44.
80 Там же. С. 45.
81 В.Звездин. Еще раз о нормальной постановке руководства чтением // Красный библиотекарь. 1925. N 1. С. 47.
82 См.: Г.Брылов, И.Осьмаков. Библиотечная работа клуба “Василеостровский металлист" // Красный библиотекарь. 1929. N 1, 2, 3.
83 А. К. К вопросу об открытом доступе к полкам // Красный библиотекарь. 1929. N 5-6. С. 45.
84 Там же. С. 46.
85 Там же. С. 46.
86 Б.Левинтов. Полегче на повороте (К вопросу об “открытых полках") // Красный библиотекарь. 1929. N 5-6. С. 47.
87 Там же. С. 48.
88 Там же. С. 49.
89 См.: Г.Брылов. О друзьях и врагах открытого доступа / / Красный библиотекарь. 1930. N 12.
90 Б.Левинтов. Полегче на повороте (К вопросу об “открытых полках"). С. 50.
91 Б.О.Борович. Пути сближения книги с читателем: Опыт методологии культурной работы в библиотеке. С. 46.
92 З.Хейфец. Формы и методы обслуживания читателей на абонементе // Крас
255

ный библиотекарь. 1938. N 6. С. 34.
93 См., например: Б.Банк, А.Виленкин. Крестьянская молодежь и книга. М.; Л.: Молодая гвардия. 1929. С. 199-204.
94 См.: Б.Банк, А.Виленкин, И.Осьмаков. За реконструкцию работы массовой библиотеки // Красный библиотекарь. 1931. N 1. С. 16.
95 А.Виленкин. Взаимная рекомендация книг рабочими читателями // Красный библиотекарь. 1931. N 5-6. С. 80.
96 Там же. С. 81.
97 Там же. С. 81.
98 Там же. С. 84-85.
99 См.: Б.Банк, А.Виленкин, И.Осьмаков. За реконструкцию работы массовой библиотеки. С. 16-19.
100 Там же. С. 20.
101 “Советский книжный рынок" формируется лишь в посгсталинский период, что было связано с расширением книжного ассортимента и разбалансированносгью тиражей, не учитывавших спроса (а следовательно, с перманентным дефицитом книг). Несомненно, что этот процесс, в свою очередь, был результатом изменений структуры спроса, происшедших вследствие относительного уменьшения давления на читателя и, в частности, с резким падением статуса библиотек. Не следует при этом смешивать “книжный рынок", который оставался лишь в зародышевом состоянии, с “черным рынком книг", на котором находилась (в разные периоды) практически вся потребляемая обществом книжная продукция (в особенности в период книжного голода 70 — начала 80х годов).
102 См.: Б.Банк, А.Виленкин, И.Осьмаков. За реконструкцию работы массовой библиотеки. С. 20-21.
103 Там же. С. 16.
104 П.Гуров. О работе с беллетристикой // Красный библиотекарь. 1927. N 2. С. 30.
105 Д.Балика. Схема рубрик предметного каталога научных книг // Красный библиотекарь. 1924. N 9. С. 76-77.
106 Б.О.Борович. Пути сближения книги с читателем: Опыт методологии культурной работы в библиотеке. С. 41.
107 Цит. по: Б.О.Борович. Пути сближения книги с читателем. С. 36.
108 Там же. С. 37. См. также: Б.Борович. Как создать предметный каталог: Практические указания. Харьков: Труд. 1923.
109 Б.О.Борович. Пути сближения книги с читателем. С. 28.
110 См.: Б.Банк, А.Виленкин, И.Осьмаков. За реконструкцию работы массовой библиотеки. С. 25.
111 С. Романов. Педагогическая обработка книг / / Красный библиотекарь. 1931. N 5-6. С. 74.
112 Н.К.Крупская. Выполним указания Ленина о библиотечной работе (Вступительное слово на Всесоюзном совещании по теоретическим вопросам библиотековедения и библиографии) / / Педагогические сочинения. С. 626.
113 Н.К.Крупская. Приветствие II Всероссийскому библиографическому съезду // Педагогические сочинения. С. 160.
256

114 За высокую идейность, против формализма и объективизма в библиотечной теории (Передовая) // Библиотекарь. 1950. N 3. С. 1, 2.
115 Выше идейный уровень библиотечной работы (Редакционная) // Библиотекарь. 1946. N 9-10. С. 18.
116 Л.Левин. Систематический каталог как рекомендательно-библиографическое пособие // Библиотекарь. 1953. N 5-6. С. 31.
117 Там же. С. 29-30.
118 Там же. С. 31.
119 Там же. С. 32.
120 Там же. С. 32-33.
121 А.Рейтблат. От Бовы к Бальмонту: Очерки по истории чтения в России во второй половине XIX века. М. 1991. С.174-175.
122 Павел кин. За большевистскую партийность в библиотечной работе / / Красный библиотекарь. 1932. N 4. С. 12.
123 Постановление ЦК РКП(б) от 7 сентября 1925 года “О деревенских библиотеках и популярной литературе для снабжения библиотек” / / Красный библиотекарь.
1925. N 10. С. 117.
124 А.Виленкин. Из библиотечного блокнота. Задачи локализации п олитпрос ветра- боты и комплектование деревенской библиотеки / / Красный библиотекарь. 1927. N 2. С. 35.
125 За социалистическую перестройку библиотечного дела (Редакционная) // Красный библиотекарь. 1931. N 4. С. 5.
126 Б.О.Борович. Пути сближения книги с читателем. С. 64.
127 П.Гуров. О работе с беллетристикой // Красный библиотекарь. 1927. N 2. С. 25-26.
128 Б.Банк, А.Виленкин, И.Осьмаков. За реконструкцию работы массовой библиотеки. С. 24.
129 Там же. С. 14.
.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел литературоведение