Пронин В.А. Теория литературных жанров

ОГЛАВЛЕНИЕ

Элегия и ода - спор равных

Элегия и ода - аристократы среди других жанров лирики. Свою родословную они ведут с античности. Генезис терминологии сходен, изначально оба понятия означали одно и то же - песня. Однако элегия (греч. elegeia) - жалобная песня, тогда как ода (греч. ode) - просто песня. Эмоциональный настрой оды возник с течением времени, когда за одой закрепилось ее содержание - торжественная хвалебная песнь. На протяжении столетий строфика и пафос элегии и оды менялись, но неизменно оба лирических жанра оставались антиподами.
Элегия первоначально была распространена в ионийской Малой Азии, возникнув из поминального плача. Элегии исполняли на похоронах, сопровождая пение игрой на флейте. Позднее элегии стали просто декламировать, а жалобная песнь тростника - как иногда расшифровывается этот термин - приобрела совершенно другую направленность: в VII-V веках до н.э. элегии стали исполняться на пирах. Соответственно изменилось и содержание элегий - в них зазвучали политические, философские темы и просто житейские размышления.
Сохранилось предание о хромом школьном учителе Тиртее (VII в до н.э.), отправленном в насмешку жителями Афин командовать войском спартанцев, которые вынуждены были выполнить волю оракула. Тиртей прекрасно справился с неожиданными обязанностями: он вдохновил своими элегиями воинственный дух спартанцев. В этой легенде отразилось давнее понимание элегии как одного из жанров гражданской поэзии. Однако патриотическое содержание не закрепилось в дальнейшем за элегией.
Элегии Феогнида представляли собой дистих, написанный гекзаметром с последующим пентаметром:
Как уже часто наш город, ведомый дурными вождями,
Словно разбитый корабль, к суше причалить спешит.
(Перевод В. Вересаева)
Известный афинский политический деятель Солон призывал сограждан своими элегиями на борьбу с персами за остров Саламин:
Все граждане, сюда! Я торговый гость саламинский,
Но не товары привез, - нет, я привез вам стихи.
(Перевод Вяч. Иванова)
Существенные изменения элегия претерпевает в эллинистическую эпоху: в элегию проникает любовная тематика. Каллимах и его последователи, используя мифологические образы, сетуют на безответную любовь, предаются печали, полагая, что одному поэту суждено пережить муки и горести отвергнутого возлюбленного.
Эта тема будет подхвачена авторами римских элегий Катуллом, Овидием, однако в их творчестве элегия занимает промежуточное положение среди других жанровых форм. Творцом элегии как жанра считается Гай Корнелий Галл (69-68 до н.э. - самоубийство в 26 до н.э.), завоевавший известность четырьмя книгами элегий, посвященных возлюбленной Кифериде, которую он в стихах называл Ликоридой. Именно благодаря Галлу за элегией было закреплено право воспевать любовь без взаимности и безотрадные страдания. Существует шутливое предположение о том, как возникла элегия: когда влюбленный поэт оказался перед закрытой дверью той, которую он боготворил, он выразил свою боль в элегии. «Грубо, но дельно», - как заметил бы Гете, который не избежал подобных ситуаций, о чем он поведал своим читателям в «Римских элегиях», до которых жанру еще предстояло дорасти.
Другой путь прошла ода, хотя самоопределение жанра произошло несколько быстрее. Первоначально одой считалась всякая песнь, не притязающая на жанровую принадлежность; ода предназначалась для хорового исполнения, но требовала обязательно приподнятой торжественной интонации. Таковы оды Алкея и его современницы Сапфо, а также Пиндара, который в оды внес элементы морализаторства.
Как жанровое определение оду использует в первом веке до н.э. поэт Квинт Гораций Флакк, создавший три книги «Од». В его поэзии ода обретает конкретную адресную направленность, он прославляет Октавиана Августа, покровительствующего Горацию. Сочиняет оды Гораций и по случаю торжеств и празднеств. Таким образом, ода отныне посвящается лицу или событию.
В эпоху Возрождения об оде вспоминают поэты, возрождавшие традиции римской гражданской поэзии. Характерно, что формальных критериев вплоть до классицизма ода не обрела. К элегиям и одам обращается в шестнадцатом столетии Пьер Ронсар, трактуя оба жанра скорее содержательно, чем формально. В начале пятидесятых годов XVI века, опираясь на традиции Пиндара и Горация, Ронсар и Дю Белле сочиняли оды, соревнуясь друг с другом. Ронсару принадлежит пять книг од, однако лишь немногие из них соответствуют современной трактовке жанра. Его оды весьма близки по тематике элегиям, в них настойчиво звучит излюбленная ронсаровская мысль о быстротечности жизни и необходимости не упускать радость:
Отдай же молодость веселью, -
Пока зима не гонит в келью,
Пока ты вся еще в цвету,
Лови летящее мгновенье, -
Холодней вьюги дуновенье,
Как розу, губит красоту.
(Перевод В. Левика.)
Одическая строфа Ронсара выглядит так: ааВссВ.
Позже одическая строфа будет преобразована Франсуа Малербом в десятистрочную:
АвАвССдЕЕд,
где строчные буквы означают мужские рифмы, а прописные - женские. Писались оды четырехстопным ямбом.
Впервые два ведущих лирических жанра были теоретически противопоставлены Никола Буало (1636-1711) в его «Поэтическом искусстве» (L`Art poetique, 1674), где о Ронсаре, между прочим, сказано, что он творил как римлянин и грек, но «ломая, правя все, вводя свои законы», которые для Буало явно не приемлемы. Представляя элегию и оду персонифицировано, автор «Поэтического искусства» изображает их абсолютно несхожими. Первая - печальная, вторая - горда и дерзновенна:
В одежде скорбной вдов, роняя вздох, уныла,
Элегия струит над гробом слезный ток.
В ней нет парения, хоть тон ее высок.
Она поет печаль и радость двух влюбленных
И нежит, и гневит любовниц оскорбленных.
Оде уделено гораздо больше места, напомним несколько строк:
Вот ода к небесам полет свой устремляет;
Надменной пышности и мужества полна,
С богами речь ведет в своих строках она (…)
Пусть Оды бурный стиль стремится наугад:
Прекрасный смятостью красив ее наряд.
Прочь робких рифмачей, чей разум флегматичный
В самих страстях ведет порядок догматичный,
Кто подвиги поет, заботясь лишь о том,
Чтоб даты не забыть и жить в ладу с числом!
(Перевод С. Нестеровой, Г. Пиларова)
Если прибегнуть к сравнению из области пластических искусств, элегия будет подобна надгробию, тогда как ода приобретает сходство с памятником победы. Обратим внимание, что прославление доблестных подвигов даже с точки зрения строгого классицизма все еще допускает вольности построения оды.
Спор оды с элегией носит философский характер, оба лирических жанра выражают два основных аспекта человеческого бытия: человек в космосе, и человек в социуме. Элегия помогает личности осознать свою пространственно-временную принадлежность ко вселенной, ода отражает общественно-политические и социальные связи личности.
Ход мыслей в элегии: я одинок в этом мире, но любовь помогает мне преодолеть одиночество моего существования, однако любовь оказалась призрачной, я еще более одинок в этот вечерний осенний миг вечности, к которой принадлежит и моя жизнь. Так будем же ценить краткие мгновения бытия и счастья.
Ход мыслей в оде: я соратник деяний и побед, одержанных моими соотечественниками, я радуюсь тому, что родина на пути к такому миропорядку, когда вся власть будет принадлежать разумным законам, олицетворением которых выступает мудрый правитель или правительница, вступающие на трон.
Ода не столько комплимент власти, сколько наставление. Ода, в особенности отражающая восшествие на престол мудреца, всегда несколько утопична. Она ратует за перемены к лучшему, тогда как элегия сосредотачивает внимание на вечном и повторяющемся из поколения в поколение. В оптимистический настрой од элегия вносит долю скепсиса.
Близок оде гимн, однако гимн обращен не к правителю, а к провидению. Гимн - торжественная песнь государства или же восхваление Спасителя и святых. Гимн как религиозный жанр получил распространение у протестантов, а затем в немецкой философской лирике (И.В. Гете, Ф. Гельдерлин).
Можно сказать, что в XVII веке сформировались теоретические модели обоих жанров и определились сферы влияния. Мартин Опиц в «Книге о немецкой поэзии» (1624), обобщая опыт античных и ренессансных поэтов, дает определение элегии, близкое общепринятому: «В элегиях прежде всего говорится о грустных вещах, в них оплакиваются также любовные переживания, жалобы влюбленных, размышления о смерти, сюда же относятся послания, повествования о собственной жизни и тому подобное». Опиц при этом ссылается на мастеров элегии: Овидия, Проперция, Тибулла и др.
Опиц полагает, что оде, напротив, подобает веселье, а стихотворный размер может быть и ямб, и хорей. Строфика од Опица такая же, как у Ронсара:
АаВccВ.
Неслыханную популярность в романтическую эпоху обретают элегии Альфонса Ламартина. Вдохновленный лирикой Петрарки, очарованный поэмами Оссиана, Ламартин искренне, но весьма велеречиво поведал о подлинных, а не выдуманных потерях своих возлюбленных. Сначала это была восемнадцатилетняя итальянка Антониелла, затем креолка Жюли Шарль, жена известного физика. Их обеих унесла смерть, но Ламартин воскрешает образы прекрасных женщин, его скорбь безмерна, и лишь природа умиротворяет израненное сердце:
Пусть времени полет стремится
И все с собой уносит он;
В душе тоскующей хранится
Любви моей последний сон.
День каждый падает за мною,
Как, близких бурь послыша свист,
Угрюмой осени порою
Валится с дуба мертвый лист,
Уже весны моей не стало,
Уже полсердца отцвело,
И на лице печали жало
Следы глубоко провело.
(Перевод П.А. Вяземского)
В пору формирования феодального абсолютистского государства приоритет принадлежал оде. Элегическое уныние представлялось неуместным. В XVIII веке в русле сентиментализма сосредоточием интересов поэта постепенно становится частная жизнь, а тут уж без элегии не обойтись. Элегия по своей сути личностна, лирический герой выделяется из некоторого условного коллективного «я» и поднимает бунт против вечных законов природы, отстаивая равные права каждого на счастье.
К элегии обращаются в конце восемнадцатого века французские поэты: Эварист Парни, с которым познакомил русского читателя К.Н. Батюшков, Шарль-Юбер Мильвуа, которого переводит Е.А. Баратынский, и Андре Шенье, которому посвятил элегию А.С. Пушкин. Нетрудно заметить, что путь к собственной элегии у русских поэтов пролегал через переводы. Французские поэты в жанр элегии внесли ряд новых мотивов. Элегии Парни были посвящены не абстрактному кумиру, а его возлюбленной Элеоноре. Отсюда в элегию проникает биографизм, медитатизм отступает перед опытом. Усиливается мифологичность и аллегоризм, которые позволяют придать элегии легкий эротизм. Любовь в элегиях Парни плотская, земная, пренебрегающая целомудрием. Природа в элегии выступает как чуткий собеседник лирического героя.
Шедевром европейской элегии стали достижения в этом жанре Гете: «Ильменау» (1783) и «Римские элегии» (1788). В первой элегии Гете разрешает философские закономерности бытия: связь прошлого с настоящим, слова и дела, добра и зла. Но главный вопрос элегии, как соединить творческую свободу личности с исполнением долга. По мысли автора «Ильменау», каждый человек, будь он князь, поэт, рудокоп или крестьянин, обязан следовать своему призванию, а предназначение всех людей - совершенствовать жизнь и украшать землю. В «Римских элегиях», написанных гекзаметром, использованы античные образы. Аллюзии из римских поэтов налагаются на собственные лирические волнения - победы и неудачи. Конкретность и откровенность тактично отступают в тень, поэт вовремя прибегает к фигурам умолчания. Сквозь яркость образов вечного города время от времени проступают контуры веймарского чопорного общества. Словом, в элегиях Гете жанр впервые обретает универсальность, становится своего рода аналогом эпопеи, но применительно к отдельной личности. Опыт создания универсальной элегии в XX веке был подхвачен Райнером Мария Рильке в его «Дуинских элегиях».
В пору предромантизма существенно меняется жанровое содержание оды, и это связано также с немецкой лирикой. В оде начинает преобладать философское содержание, и соответственно автора привлекает не сиюминутное, пусть даже очень важное событие, а нечто вечное. Такого содержание од Фридриха Готлиба Клопштока, Фридриха Гельдерлина, а в первую очередь - оды «К радости» (1785) Фридриха Шиллера.
Прежде всего, ода обращена не к человеку, а к человечеству. Шиллер прославляет не отдельное событие, а поступательное движение человечества навстречу предустановленной мировой гармонии, идею которой он воспринял из учения Лейбница. Ода в лирике Шиллера обретает смысл вселенский и вместе с тем достаточно отвлеченный. Ода становится средством постижения неких всеобщих закономерностей человеческого существования. К такому пониманию жанра оды приходят каждый своим путем А.Н. Радищев и Г.Р. Державин, молодой Виктор Гюго и А.С. Пушкин раннего этапа творчества, П.Б. Шелли и Адам Мицкевич.
Байрон использует это жанровое обозначение сатирически. Так, например, стихотворение, направленное против английских законодателей, которые ввели смертную казнь за умышленно сломанные машины, он называет «Ода авторам билля против разрушителей станков» (1812).
В России ода появилась раньше элегии, В.К. Тредиаковский, М.В. Ломоносов, А.П. Сумароков и Г.Р. Державин создают первые отечественные образцы жанра.
Написанная М.В. Ломоносовым в 1747 году «ода на день восшествия на престол Елисаветы Петровны» стала каноническим образцом жанра. Прибегая к присущим жанру гиперболам и мифологемам, поэт прославляет будущие заслуги царицы перед отечеством, среди которых наипервейшие - гуманность законов, миролюбие, щедрое покровительство искусству, ремеслам и наукам:
Молчите, пламенные звуки,
И колебать престаньте свет:
Здесь в мире расширять науки
Изволила Елисавет.
Вы, наглы вихри, не дерзайте
Реветь, но кротко разглашайте
Прекрасны наши времена.
В безмолвии внимай вселенна:
Се ходит лира восхищенна
Гласить велики имена.
Ода написана четырехстопным ямбом, женские и мужские рифмы чередуются, строфа десятистрочная делится на два катрана, в первом рифмовка перекрестная, во втором - кольцевая, а между ними дистих.
На русской почве ода обрела ряд самобытных черт. Традиционная ода классицизма носила внеличностный характер, она была лишена индивидуального начала, лирический герой в ней практически отсутствовал. В русской оде поэт, прославляя победы на поле брани, приветствуя вступление на престол новой государыни или рождение порфироносного отрока, сопричастен происходящему. Событие касается его лично, он сопрягает государственные события с собственной биографией, ибо даже продвижение по службе или отставка непосредственно зависели от большой политики.
В русской оде очень активна роль лирического героя, достаточно вспомнить державинскую «Фелицу» (1782), где деятельной богоподобной царевне Киргиз-Кайсацкия орды противопоставлена частная жизнь авторского двойника, который, «преобращая праздник в будни», кружит мысленно в химерах. Автор оды намеренно сталкивает собственные вымышленные пороки с фантастическими добродетелями государыни, дабы сильнее выделить оные. Впрочем, забегая вперед, заметим, что из праздности и горести частной жизни в ближайшее же время возникает исток элегии. В одах, обращенных к Екатерине II, Державин и его современники (И.С. Барков, М.Д. Чулков) сознательно принижают себя. Не стоит видеть в этом только лесть и угодливость, - таковы были нормы литературного этикета, ведущие свое начало из куртуазной поэзии. Поэты не забывали, что она не только царица, но еще и Прекрасная Дама.
Этапным созданием в истории жанра явилась ода Державина «Бог» (1784). Традиционное для жанра обращение к различным библейским персонажам у поэта вполне органично сконцентрировалось в главном христианском образе. Бог и человек поставлены в диалогические отношения, где слово принадлежит человеку, а Бог внимает тому, что ему изначально ведомо. Идея оды в постижении непостижимого божества и через него - самопостижение поэта. Образцом Державину послужили псалмы, которые он вольно перелагает.
В лирике Г.Р. Державина помимо прочего происходит слияние одического и элегического начал. Слияние оды и элегии намечается уже в стихотворении «На смерть князя Мещерского» (1779), где скорбь и прославление усопшего взаимодополняют друг друга. Еще сложнее определить жанровую принадлежность стихотворения «Снегирь» (1801). Отклик на уход из жизни А.В. Суворова становится посмертной одой великому полководцу и другу.
Оды Державина по-своему предвосхитили появление русской элегии, рождение которой обычно датируется 1802 годом и связывается с созданием В.А. Жуковским «Сельского кладбища» и «Элегии» («Угрюмой осени мертвящая рука…»). Благодаря В.А. Жуковскому в моду вошла так называемая «кладбищенская поэзия», которой присуще особое видение мира. Сельские ландшафты помогают забыть испорченную городскую культуру. В уединении лирический герой предается меланхолическим размышлениям о суете и тщете жизненных устремлений. Постигнув бренность земного существования, помыслы свои лирический герой обращает к вечности.
Элегия соответствовала всеобщей моде на разочарованность, знакомство с элегической поэзией Альфонса Ламартина создало культ природы, выступающей как антипод общества.
Медитации порождали мысль о несовершенстве мироздания, - это был тихий бунт жанра. Элегия утверждала равенство всех перед смертью и несправедливость неизбежного.
Вслед за переводом Томаса Грея уже без обращения к иностранному образцу Жуковский создает элегию «Вечер» - внутренний монолог поэта, взирающего окрест себя, провожающего взглядом последний уходящий луч солнца и невольно обращающего свои мысли к закату жизни. Поэт запечатлел хорошо знакомые ему места: дорогу из села Мишенское в соседний Белев, куда он ходил давать уроки племянницам Марии и Александре Протасовым. Однако в элегии конкретный ландшафт становится обобщенным условным пейзажем, грустный поэт сопрягает мгновение и вечность, благодаря чему элегия обретает масштабность.
Эти приемы получают дальнейшее развитие на протяжении всего XIX века.
Увлечение элегией возникло вследствие романтической оппозиции рассудочной поэтике классицизма, сковавшего строгими правилами свободное излияние чувств. В элегии главной темой становится любовь. Более того, возникающее влечение непременно требовало элегического самовыражения. Сошлемся на А.С. Пушкина. В «Египетских ночах» (1835) Чарский припоминает все невыгоды и неприятности занятия поэзией: «Влюбился ли он? - красавица его покупает себе альбом в Английском магазине и ждет уж элегии»«.
За элегией закрепляется окончательно любовное содержание, но любовь становится лишь поводом к разладу с миром.
В антологии «Русская элегия XVII - начала XX века» (Л., 1991) помещен цикл из пятнадцати элегий А.С. Пушкина, означенный автором в перечне начала 1817 г. Большинство из этих элегий при жизни поэта не печатались, что и не удивительно: жанровое в них побеждает индивидуальное:
Любовь одна - веселье жизни хладной,
Любовь одна - мучение сердец:
Она дарит один лишь миг отрадный,
А горестям не виден и конец.
Причиной слабости стихов может показаться лицейская незрелость поэта, но дело, видимо, в том, что мотивы «унылой элегии» банальны, так как в ней отсутствует философское осмысление раннего жизненного опыта, которое придет к А.С. Пушкину в более поздних элегиях.
Пройдет не более семи лет, и Пушкин в «Евгении Онегине» создаст предсмертную элегию Ленского (глава шестая, строфа XXI-XXII), в значительной мере пародирующую образцы элегического творчества посредственных авторов М.В. Милонова, В.И. Туманского и др., перепевающих известные мотивы увядания и обреченность чувствительной поэтической души.
Следует заметить, что жанр элегии, как, впрочем, и любой жанр, легко пародируется в силу того, что язык жанра изобилует формулами и клише, а исходные сюжетные ситуации неизбежно повторяются. Прекрасный образец пародии на элегию включил И.А. Гончаров в тексте романа «Обыкновенная история», заставив запоздалого романтика Александра Адуева предаться сочинительству:
Отколь порой тоска и горе
Внезапной тучей налетят
И, сердце с жизнею поссоря,
В нем рой желаний заменят?
Зачем вдруг сумрачным ненастьем
Падет на душу тяжкий сон,
Каким неведомым ненастьем
Ее смутит внезапно он…
Вымученность и архаичность вирш Адуева-младшего становится особенно очевидна по мере развития повествования, когда постепенно души прекрасные порывы у героя сменяются прекраснодушием.
Но вернемся к элегии Пушкина.
В начале двадцатых годов одна за другой появляются пушкинские элегии, каждая из которых являет собой шедевр жанра. Это «Погасло дневное светило…» (1820), «Редеет облаков летучая гряда…» (1820), «Я пережил свои желанья…» (1821), «Простишь ли мне ревнивые мечты…» (1823), «К морю» (1824), «Андрей Шенье» (1825), «Желание славы» (1825) и ряд других.
Пушкинская элегия этого периода преображается. На смену лицейской «унылой элегии» приходит элегия раздумчивая, философская, приемлющая жизнь во всех ее проявлениях как дар, ниспосланный свыше. В элегиях Пушкина возникает и тема смерти, они посвящены Д.Г.Н. Байрону и А. Шенье, в них угадываются тени декабристов. В элегиях двадцать восьмого года и последующих лет («Когда для смертного умолкнет шумный день…», «Дар напрасный, дар случайный…», «Брожу ли я вдоль улиц шумных…») возникает предчувствие собственной не столь отдаленной кончины. Элегии Пушкина сосредоточены на постижении законов бытия, смысл которых открывается лирическому герою в неизбежности потерь и необратимости перемен.
Элегия Пушкина была ориентирована на традиции Байрона, а не Ламартина. Отсюда проистекает не меланхолическая расслабленность, а мужественный стоицизм. Элегия Пушкина в одних случаях откровенно биографична («Выздоровление»), в других - личностное зашифровано, передано опосредовано («Андрей Шенье»), но необычно интенсивное обращение к жанру элегии было, очевидно, внутренне мотивировано переменой мест: ссылка и открытие южной природы и, прежде всего, моря. Расставание с близкими побуждало ссыльного поэта к подведению первых жизненных итогов. Ссылка - рубеж, но за ней последовали новые впечатления. Поэт в конкретных проявлениях постигал важнейшую жизненную закономерность - ее изменчивое постоянство, а элегия предоставляла адекватные формы для ее выражения. Впрочем, нельзя не заметить, что Пушкин раздвигал жанровые рамки элегии.
В элегии «Погасло дневное светило…»используются рефрены, что куда более свойственно балладе; иные из элегий близки дружескому посланию («В.Ф. Раевскому»), другие - романсу («Я пережил свои желания...»), в элегии «К морю» ощутима временами одическая интонация. «Элегия» («Безумных лет угасшее веселье…») представляет собой по числу строк сонет.
Пушкинская традиция расширения границ жанра и смешения с другими жанрами оказалась чрезвычайно плодотворной и была подхвачена поэтами последующих десятилетий.
М.Ю. Лермонтов лишь двум стихотворениям дал название «Элегия» («О! если дни мои текли…», «Дробись, дробись, волна ночная…»). Первое написано в 1829 г., второе - в 1830. Однако, помимо этих юношеских опытов, у Лермонтова немало стихотворений, жанр которых близок к элегии. Это и «Дума» (1838), и «Как часто пестрою толпою окружен» (1840), а также «И скучно, и грустно» (1840).
Элегическое мироощущение характерно и для стихотворения тридцать восьмого года:
Гляжу на будущность с боязнью,
Гляжу на прошлое с тоской
И, как преступник перед казнью,
Ищу кругом души родной:
Придет ли вестник избавленья
Открыть мне жизни назначенье,
Цель упований и страстей,
Поведать, что мне Бог готовил,
Зачем так горько прекословил
Надеждам юности моей.
Стихотворение состоит из двух строф, обе строфы - одические. Сближает ли этот формальный признак элегию с одой? До некоторой степени сближает. Элегическая мысль звучит подчеркнуто уверенно и четко, в осуждении собственного прошлого ощутимо отчасти боль одиночества, отчасти же - упоение одиночеством и самобичевание.
В «Думе» элегия не пренебрегает сатирой, патетикой и даже дидактикой. В элегии «И скучно, и грустно» ощутима эпиграмматичность с ее язвительной краткостью афоризмов.
Наблюдения над эволюцией элегии в творчестве Лермонтова позволяют высказать суждение, что в лирике, наряду с элегиями как жанровой разновидностью, существует немало элегических стихотворений по настроению и мысли, которые, тем не менее, соответствуют сложившемуся в теории и практике представлению об элегии.
Приведем пример из поэзии А.К. Толстого:
Осень. Обсыпается весь наш бедный сад,
Листья пожелтелые по ветру летят;
Лишь вдали красуются, там на дне долин,
Кисти ярко-красные вянущих рябин.
Весело и горестно сердцу моему,
Молча твои рученьки грею я и жму,
В очи тебе глядючи, молча слезы лью,
Не умею высказать, как тебя люблю.
В этом коротком стихотворении все признаки элегии налицо: осенний пейзаж, грусть, слезы, любовь. Но, чтобы определить жанр как элегия, стихотворению не достает последовательного развития мысли, отражающего борения души и авторское самопознание. Для элегии оно слишком фрагментарно.
Практически у любого поэта можно найти немало стихотворений, приближающихся к жанру элегии, но остающихся элегическим стихотворением.
В XIX веке элегия продолжает жить, а ода исчезает со страниц поэтических сборников и альманахов. Причина кроется в способности жанра к саморазвитию и возможности веления диалога с читателем на языке жанра. Ода не смогла вместить в себя новое социальное содержание, похвальное слово быстро приедается, в особенности власть предержащим. «Одописание - опасная привычка», - заметил наш современник Лев Лосев. Ода существует как антижанр в сатире, либо в ее выхолощенном обличии в стихах, написанных по всем канонам соцарта («Мы так Вам верили, товарищ Сталин, как, может быть, не верили себе…» - пример из М. Исаковского). Недавно А. Шаталов сочинил верлибр «Ода бритве Stanley», что можно трактовать как дискредитацию жанра.
Со времен Пушкина происходило философское обогащение жанра. Н.А. Некрасов внес в элегию разночинскую социальную активность и приближение к жизненным обстоятельствам. Характерно, что автор «Последних песен» в духе жанра трактует биографию как судьбу. «Элегия» («Пускай нам говорит изменчивая мода…») - своего рода антология жанра, ибо Некрасову удалось вместить в одном стихотворении и образную систему, и проблематику всей отечественной истории элегии.
Поэты серебряного века В.Я. Брюсов, И.А. Бунин, Игорь Северянин, Юргис Балтрушайтис, обращаясь к элегии, скорее реставрируют жанр, нежели преображают. Возникает своего рода подражание (пастиш), маньеристская элегия:
Вы помните прелестный уголок -
Осенний парк в цвету янтарно-алом?
И мрамор урн, поставленных бокалом
На перекрестке палевых дорог?
Вы помните студенное стекло
Зеленых струй форелевой речонки?..
Набор подобных тропов из «Янтарной элегии» (1911) Игоря Северянина банален и претенциозен, по той простой причине, что происходит не из элегического состояния души, а лишь внешне маскируется в псевдоромантические обветшавшие одежды.
В отечественной поэзии в послереволюционный период предпринимаются попытки реанимировать жанр оды. Оды революции слагают В. Брюсов, В. Маяковский, Э. Багрицкий, Г. Шенгели и многие другие авторы, не обозначающие свои опусы одами, но пользующиеся одическим высоким стилем, славословя гражданскую войну и комиссаров в пыльных шлемах. Любопытно, что в советской поэзии ода и элегия выступают яростными антагонистами. Ода постепенно профанировалась, риторика обслуживала в меру способностей авторов социальный заказ. Из оды в небытие уходило личностное соучастие в событиях. В этих условиях не могла не зазвучать жалобная элегическая песнь.
Однако события революционных лет, как это не парадоксально, возродили жанр элегии. В элегии усиливается и по-новому трактуется власть времени. Элегия печально оплакивает не только утраты близких, хотя и этот мотив наполняется особенно горьким смыслом, но и уход в небытие целой эпохи. Обращение к жанру элегии В. Ходасевича, А. Ахматовой, А. Введенского и некоторых других их современников оправдано глобальными потерями всего случившегося. Близки элегиям многие стихи С. Есенина, в поэзии которого слились песенный фольклор и традиционная образность жанра элегии.
В западной лирике к жанру элегии обращаются самые выдающиеся поэты, такие, как Б. Брехт, Н. Гильен, Томас Элиот, Уистен Хью Оден и, наконец, наш бывший соотечественник Иосиф Бродский. В «Большой элегии Джону Донну» (1963) И. Бродский воссоздает не образ поэта, а образ его поэзии. Отсюда возникает центральный образ сна, охватившего вселенную: со смертью поэта-метафизика останавливается процесс постижения первопричин бытия, природа замирает. Избыточность подробностей, надрывность интонации, поспешная попытка сказать все обо всем отчасти имитирует манеру самого поэта - елизаветинца, к которому обращены стихи И. Бродского.
В целом же, элегия и ода разделили общую судьбу лирических жанров - вытеснение их внежанровой лирикой. Элегию и оду сменяет элегическая и одическая поэзия.