История английской литературы

Том I. Выпуск первый

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть первая. ЛИТЕРАТУРА РАННЕГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

ОТДЕЛ III. ЛИТЕРАТУРА XIVв.

Глава 4. Чосер

3

Впрочем, относительно поэмы "Дом славы", в которой три "книги", нужно
сделать оговорку. Вторая "книга", а следовательно, и третья, несомненно,
написаны не только после первого путешествия в Италию, но и после назначения
Чосера таможенным контролером, т. е. после 1374 г., так как именно во второй
он говорит о том, как он, разделавшись со своими счетами, спешит домой,
чтобы погрузиться в чтение. Что касается первой "книги", она, всего
вероятнее, написана раньше: в ней и вкус, и стиль - французские, и она полна
мотивами, роднящими ее с "Романом о Розе" и вещами Гильома Машо. Лишь конец
(стихи 449-450), где упоминается, рядом с Вергилием и Клавдианом, Данте,
должен был появиться одновременно со следующими частями.
Эта поэма - тоже видение, как и "Книга о герцогине". Поэт засыпает и
пробуждается в некоем дворце, который оказывается храмом Венеры. На стене -
изображение эпизодов из "Энеиды", главным образом истории Дидоны. И по этому
случаю - пространное и запутанное, - в духе "Романа о Розе" - воспоминание о
разных неверных любовниках. Поэт выходят из храма и видит парящего в небе
орла с золотыми перьями, ослепительного, "словно второе солнце". Читатель
успевает и в орле, и во "втором солнце" узнать дантовские образы
("Чистилище", (песня 9; "Рай", песня 1); но тут кончается первая "книга",
сразу меняется тон поэмы, и Чосер, обогащенный peaлиcтичecкими уроками
итальянцев и наблюдениями английской жизни, начинает сбрасывать с себя
средневековые условности.
Его золотой орел, подлинный герой второй "книги", нисколько не похож на
апокалиптическую аллегорию Данте. В нем нет ничего священного, несмотря на
его золотые перья. Вторая "книга" начинается стихом из "Комедии" ("Ад",
песня 4): "О, Разум, описавший то, что я видел!" Орел хватает поэта своими
когтями, отчего тот лишается чувств. Так полагалось и по Данте, но дальше
все идет по-другому. Орел начинает говорить человеческим языком, и совсем не
торжественным, а таким, каким всегда говорили в обществе Чосера: "Ну, приди
в себя, не бойся! Стыдно!" А когда поэт пробуждается, орел начинает
подсмеиваться над ним. Быть может, Чосер вспомнил тут Черного Херувима
"Комедии", хотя насмешка орла очень далека от убийственного сарказма дантова
дьявола, - в ней много ласки: "Святая Мария!.. Чего ты так расстроился, что
тебя потащили? Право же, не из-за чего, pardee!.. Все делается тебе для
науки и для пользы... Успокойся, будь смелее. Я друг тебе!" А поэт думал:
"Боже! Неужели я должен погибнуть вот этим сумасшедшим образом, а не
по-другому? Или Юпитер хочет превратить меня в звезду? Что это все вообще
означает? Как будто я не Енох и не Илья, не Ромул и не Ганимед..." Орел
угадал эти мысли. Он успокаивает поэта снова и после этого с большим юмором
рассказывает ему, что представляет собою Дом славы, шутит с ним, пока они
летят мимо Млечного Пути и разных созвездий. Поэт, которому, конечно, не
очень удобно путешествовать столь своеобразным способом, отвечает отрывисто
и спрашивает односложно, а орел продолжает все более широковещательно. Но
потом - это великолепный штрих - он спрашивает: "Скажи откровенно, ведь я
изложил все это тебе просто, без всяких словесных тонкостей, не многоречиво,
без философских терминов, поэтических фигур и риторических прикрас. Не
правда ли? Конечно, с ними было бы приятнее, но серьезный язык и серьезная
материя сейчас была бы, пожалуй, тяжела. Как по-твоему?" - "И я сказал в
ответ: - Да".
По сравнению со второй "книгой", меньшее впечатление производит третья,
где описывается хрустальный Дом славы. Из этих чертогов разносится по миру
слава великих людей. И лишь в параллельном рисунке Дома слухов вновь
вспыхивает реалистическая сила чосеровых описаний и умение необычайно просто
и естественно дать впечатление возникающих и ползущих во все стороны летучих
вестей и слушков.
В те же годы, что и две последние книги "Дома славы", был написан
"Птичий парламент", а несколько позднее - "Троил и Хризеида" (Troilus and
Criseyde), обе вещи, в противоположность "Дому славы", законченные.
В "Птичьем парламенте" чувствуется более обильная жатва книжных фактов
и книжных впечатлений, чем даже в "Доме славы", что может служить аргументом
для признания его хронологически более поздним. Тут "Тезеида" Боккаччо
переплетается с целым рядом дантовских мотивов: надпись на адских воротах,
каталог грешных любовников из V песни "Ада", сад земного рая из "Чистилища".
Тут же Цицерон и Боэций. И тут же, славно исчезающие, уже воспоминания из
второй части "Романа о Розе". Все это тоже претворено во что-то совершенно
новое, свое, чосеровское.
Начинается, конечно, опять с видения. На этот раз поэт углубился в
чтение цицеронова "Сна Сципиона", и сам погрузился в сон. Ему привиделось,
что римский полководец берет его за руку и ведет в чудесный сад, обнесенный
стеной. Описывая его, Чосер показывает, что изучение Данте и Боккаччо
принесло уже зрелые плоды. Поэт исчерпал всю свою палитру пейзажного
мастерства и сумел наполнить картину нежным лиризмом. В саду мать-Природа
восседает, окруженная несметными - породы их подробно перечислены - стаями
птиц. Идет суд. По форме - это куртуазный суд любви, но он весь пестрит
совершенно конкретными штрихами, заимствованными из английской парламентской
процедуры. Птицы ведут себя, как прожженные старые парламентарии. Птичьи
лидеры - гусь, утка, кукушка и голубка. Суду нужно решить, кому отдаст свою
руку царственная орлица, ибо претендентов у нее трое, тоже орлы. За каждым
из них вереницы пернатых "болельщиков", которые криками стараются склонить
невесту на сторону своих фаворитов. Орлы пространно, с соблюдением обычаев и
жаргона настоящего парламента, излагают и мотивируют свои притязания.
"Парламент" ведет себя чрезвычайно несдержанно и нетерпеливо. То и дело
раздаются крики: кек-кек, ку-ку, кик-кик, и читателю тут же дается перевод
этих птичьих слов на человеческий язык, вероятно, довольно точно
передававший возгласы с мест, гремевшие в палате общин Эдуарда III и Ричарда
II: "Хватит! Кончайте! Пора уходить! Скоро ли конец вашим проклятым речам?"
Но Природа, как заправский спикер, призывает всех к порядку: "Уймите ваши
языки... Я сама знаю, что нужно делать. Успеете уйти... Здесь повелеваю
я..." Она выслушивает соискателей до конца и... откладывает решение на год.
Есть мнение, что под тремя женихами и их дамой Чосер скрыл реальных людей
"орлиного" ранга. В том, что один из них - Ричард II, повидимому, согласны
все.
"Дом славы" и "Птичий парламент" очень характерны как вещи
промежуточного стиля. В них Чосер впервые дает не скованное аллегорией и
символикой изображение жизни. Мудрый, терпимый резонер под маской
златокрылого орла и коммонеры XIV в. под маскою крикливых птиц одинаково
типичны. Поэта все больше тянет к прямому изображению жизни. Пусть сюжет
будет далекий, - он сумеет использовать его для реалистического
повествования. Так возник "Троил".
История любви Троила, приамова сына, к Хризеиде и измены Хризеиды была
создана не в Элладе и не в Риме. Гомер едва упоминает о Троиле. Вергилий
говорит о нем немногим больше. Мало внимания уделяется ему и в истории
Троянской войны, приписываемой фригийцу Даресу, - главном источнике
знакомства феодальной Европы с героями Гомера. Впервые вехи сюжета расставил
французский трувер XII в. Бенуа де Сент Мор, поэму которого пересказал
по-латыни Гвидо делле Колонне. Именно Бенуа соединил имена Троила и дочери
троянского жреца Калхаса (у него она называется Бризеидой), перебежавшего к
грекам. Боккаччо взял эту фабулу и сделал большую поэму "Филострато".
Чосер, очевидно, с восторгом ухватился за сюжет, как только
познакомился с "Филострато". У него реализм поэмы Боккаччо сгустился еще
больше. Все чисто романтические элементы из нее исчезли. Растянутая в
полтора раза, она дала содержание пяти книгам, которые читаются - после
Боккаччо - с еще более острым интересом. Характер и облик условных троянцев
Чосера таков, что они делаются сколком с современных ему англичан
культурного слоя. И Чосер нисколько не скрывает этого. Разговоры его героев
обладают легкостью и непринужденностью разговоров, подслушанных в жизни.
Троил подписывает письмо к Хризеиде: "Le vostre Т.", а Хризеида свое - "La
vostre С.", как было принято в его лондонском кругу. Когда Хризеида,
вызванная отцом, собирается в греческий лагерь и болтает с провожающими ее
подругами, речи их не "троянские", а английские. Чтобы усилить
убедительность своего повествования, Чосер вносит поправки в вымысел
Боккаччо. Образы Троила и его счастливого соперника Диомеда в основном
остались без изменения. Напротив, Хризеида и Пандар, любимые детища фантазии
Боккаччо, - совсем другие. Гризеида (такова транскрипция Боккаччо) вылеплена
из того же теста, что героини "Декамерона". Молодая вдова, знакомая со
сладостью любовных утех и неистово по ним тоскующая, она оценивает
достоинства Троила и не слишком мучает себя колебаниями: быстро решает, что
так суждено свыше, принимает возлюбленного у себя и отдается ему. У Чосера
все гораздо сложнее. Колебания и сомнения его Хризеиды, хотя она тоже вдова,
длятся долго. Страсть ее борется с опасениями за репутацию и с собственным
насмешливым умом. Темперамент у нее не клокочет так стихийно, как у героини
Боккаччо. Чтобы она могла отдаться Троилу, понадобилась сложная и
необычайная обстановка: визит к Пандару, ливень, помешавший своевременному
возвращению домой, неожиданное появление Троила. Психологический облик
Хризеиды и тоньше, и сложнее, чем у Боккаччо. Еще более глубокой переработке
подвергся образ Пандара, которого Чосер, как давно предполагают, наделил
некоторыми собственными чертами. Из кузена Хризеиды Пандар превратился в ее
дядю, т. е. в человека, более богатого опытом и готового все свое знание
жизни обратить на любовное посредничество между другом и племянницей. Всего
замечательнее в нем умение понять всякое искреннее движение сердца у
ближнего и простить всякое увлечение, как бы оно далеко ни зашло, если оно
чисто, и бескорыстно. Никто не умеет так искусно, как он, успокоить опасения
насчет сплетен и осуждений. Никто не обладает таким неиссякаемым запасом
юмора, чтобы поддержать колеблющегося в минуты сомнений и душевного упадка,
шуткой поднять настроение, заразить оптимизмом. Веселый циник,
жизнерадостный хлопотун, неутомимый почтальон влюбленных, он как будто сам
получает долю в счастье, которое он налаживает для своей племянницы и ее
воздыхателя. При этом он подлинный англичанин, как и Троил с Хризеидой, как
и Диомед, и все остальные персонажи поэмы. Чосер ни на одну минуту не
представляет своих героев в античных одеяниях, в античных латах, на античных
колесницах. Они - рыцари и дамы из окружения короля Эдуарда и Черного
Принца, королевы Филиппы и Джона Гаунта. Они все - живые, подлинные люди.
Недаром орлиный глаз Шекспира разглядел в поэме Чосера канву для драмы и
использовал ее, чтобы показать своим зрителям и "лживую Креосиду", и Троила,
и Пандара средствами сценического мастерства.
"Троил" - единственная крупная вещь Чосера, вполне законченная, первая
вещь, где его гений достиг настоящей зрелости, и первая вообще большая поэма
на английском языке, в которой трепещет настоящее искусство. По культурному
и общественному значению она уступает "Кентерберййским рассказам", по
художественным достоинствам - нисколько.
"Легенда о славных женщинах" - опять видение, т. е. возвращение к
поэзии Лорриса и Машо. Пролог к "Легенде" прелестен. Поэт вышел в сад. Там,
опьяненный весенними ароматами, он прилег под деревом, заснул и увидел во
сне бога любви. Он вел за руку прекрасную королеву, одетую в зеленые и
золотистые цвета, - то была Алкеста, - а следом за ними шла свита из многих
тысяч женщин. Бог любви стал упрекать поэта за то, что он перевел "Роман о
Розе" и написал "Троила", два произведения, которые являются "бунтом против
его заповедей", ибо одно прославляет неверную Хризеиду, другое - издевается
над влюбленными. Алкеста вступается за смущенного поэта и в искупление его
вины налагает на него эпитимию: каждый год писать по поэме в честь женщины,
сохранившей верность обетам любви. Чосер принял это условие и за девять лет
написал девять хвалебных сказов, следуя испытанному сюжетному водительству
Боккаччо. Куски "Достославных женщин" стали кусками "Легенды о славных
женщинах". Тут Клеопатра, Дидона, Лукреция, Медея, Ариадна, Гипермнестра и
другие героини любви, о которых повествуют миф и история. При этом Чосеру
очень помогли "Героиды" Овидия. Поэма в целом слилась в мощную симфонию во
славу любви как чистого победного, высоко человеческого чувства.
За время работы над "Легендой", подготовки и создания "Кентерберийских
рассказов" Чосер писал много мелких стихов: баллад, посланий, жалоб, од.
Среди них есть довольно значительные, например: "Золотой век", "Жалоба
Венеры" - параллель более ранней "Жалобы Марсу" или "Против женского
непостоянства". Есть стихи, имеющие автобиографический интерес: "Послание к
Скогану", "Послание к Бактону", "Жалоба кошелю". Это были рабочие этюды к
крупным вещам, прежде всего к "Кентерберййским рассказам".