История английской литературы

Том I. Выпуск первый

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть первая. ЛИТЕРАТУРА РАННЕГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

ОТДЕЛ III. ЛИТЕРАТУРА XIVв.

Глава 3. Гауэр

Среди многочисленных английских поэтов второй половины XIV века
наибольшей славой, у современников и потомства пользовались Чосер и Тауэр.
Если Чосер справедливо считается создателем английской национальной
литературы и основоположником демократического реализма, которому предстояло
в дальнейшем сыграть в ней столь важную роль, то Гауэру принадлежала
историческая заслуга подведения итогов обширному и разнообразному
поэтическому наследию средних веков.
Имя Джона Гауэра (John Gower, около 1330-1408 гг.) с давних пор
связывается с именем Чосера. В цветущую пору английского Возрождения, когда
поэтическая слава Гауэра была еще велика, Филипп Сидней писал: "Подобно
тому, как первыми творцами поэзии на итальянском языке были поэты Данте,
Боккаччо и Петрарка, так на нашем английском это были Гауэр и Чосер". Это
традиционное сопоставление Гауэра и Чосера как двух поэтических светил,
впервые взошедших на английском небосклоне, удержанное еще Драйденом,
получило, однако, свое, образное применение в последующей английской
критике. Их называли вместе только для того, чтобы противопоставить друг
другу. Чем яснее и ярче раскрывалось историческое значение Чосера, тем
сильнее отступал Гауэр на задний план. Чем очевиднее становилось, что всеми
лучшими сторонами своего творчества Чосер был связан с будущими
ренессансными традициями английской литературы, тем несомненнее проступали у
Гауэра архаические, средневековые черты. Критика XIX в. вовсе отказала
Гауэру в поэтических достоинствах и зачислила его в разряд поэтов
второстепенных. Установилось мнение, что рядом с Чосером Гауэр - это
"бесплодная пустыня", по которой путь утомителен для тех, кто уже совершил
веселую прогулку с чосеровскими паломниками.
В сравнении с Чосером, особенно эпохи его творческого расцвета, Гауэр,
действительно, архаичен. Они мало походят друг на друга даже тогда, когда
пишут на те же темы, обрабатывают те же сюжеты. Там, где Чосер отличается
чудесной живостью и полнотой жизненных впечатлений, Гауэр тяжеловесен,
риторичен, наставителен и остается прежде всего начетчиком средневекового
стиля.
Очень существенны также отличия Гауэра от другого его современника -
Ленгленда. Латинская поэма Гауэра "Глас вопиющего", написанная на тему о
крестьянском восстании 1381 г., касается многих из тех проблем, какие стояли
и перед Ленглендом. Здесь именно и раскрывается с особенной отчетливостью
полная противоположность их точек зрения. Ленгленд стоит на стороне
трудящегося крестьянства и тяготеет к прогрессивным течениям общественной
мысли своего Бремени: Гауэр, напротив, настроен враждебно ко всем новым
веяниям; восставшая же крестьянская масса внушает ему чувства ожесточенной
ненависти, мстительности и презрения.
Тяготея ко двору, Гауэр вместе с тем тяготел ко многому из того, что
уже обрекалось на гибель в условиях нарождавшейся новой национальной
культуры, - например, к французской стихотворной речи. Он навсегда остался
"трехъязычным" поэтом, никогда не испытал особого тяготения к национальной
поэтической речи и не почувствовал всего нового и свежего в том веянии,
которое шло из современной ему гуманистической Италии, хотя как будто и
приуготовлен был для этого своим латинским образованием. Но вместе с тем
Гауэр во многих отношениях является прямым предшественником Чосера,
последним этапом, подготовляющим в поэзии многое из того, что было
необходимо для появления "Кентерберийских рассказов". В этом именно и
заключается для нас его большой исторический интерес.
Это был "образцовый" писатель для школьного употребления, каким его,
между прочим, считал еще Бен Джонсон, специально рекомендующий его с этой
целью для чтения юношества и часто цитирующий его в своей "Английской
грамматике".
Чосер в посвящении своей поэмы "Троил и Хризеида" писал: "О,
нравственный Гауэр! С этой книгой обращаюсь я к тебе и к мудрому Строду в
надежде на то, что вы, по доброте и доброжелательному усердию, исправите в
ней то, что окажется нужным". Эта оценка Гауэра ("нравственный Гауэр") как
дидактика, моралиста оказалась очень меткой и привилась: морализм,
назидательность, проповедничество - это и есть одно из отличий Гауэра от
Чосера и в то же время определение существа поэзии Гауэра.
Любопытно, что Гауэр, в свою очередь, включил в последнюю из своих
поэм, "Исповедь влюбленного", изысканный комплимент по адресу Чосера,
сказанный, впрочем, с полным сознанием своего достоинства и, может быть,
даже некоторого превосходства. Гауэр заставляет Венеру обратиться к нему со
следующими словами: "Передай мой привет Чосеру, когда встретишь его, моему
ученику и поэту, который в полном цвете молодости... написал в мою честь
столько песен и веселых поэм, наполняющих королевство" (стих 33203 и сл.). В
более поздней редакции своей поэмы Гауэр почему-то вычеркнул эти стихи.
Высказывали предположение, что причиной этого явилась ссора обоих поэтов, но
такое объяснение лишено всякой достоверности, между прочим, и потому, что мы
вовсе не знаем, насколько сильна была их дружба. Личные отношения обоих
поэтов - одно из тех темных мест, которыми столь изобилует биография Гауэра.
Для нас в данном случае важно другое, - что и Чосер, и Гауэр дали друг другу
характеристики и вместе с тем резко противопоставили себя друг другу. Если
для Гауэра Чосер был "учеником" богини Венеры и автором веселых поэм,
написанных в ее славу, то для Чосера Гауэр был прежде всего моралистом и
проповедником, строго ортодоксальным, достопочтенным, но, может быть,
несколько скучным. О последнем можно догадаться и из тех переработок,
которым Чосер подверг общие с ним или, может быть, у него позаимствованные
сюжеты: под пером автора "Кентерберийских рассказов" они стали неузнаваемы.
Документальные биографические данные о Гауэре очень скудны. Мы не знаем
точно ни года, ни места его рождения, дата его смерти также устанавливается
лишь приблизительно. Он был, повидимому, родом из Кента. Его латинская поэма
"Глас вопиющего" дает подробное описание крестьянского восстания 1381 г.,
один из важнейших очагов которого был именно в Кенте. Гауэр обнаруживает
здесь и такую осведомленность о самом ходе событий, и такую брызжущую желчью
ненависть к восставшим, что выдает себя столовой как человек, близко к
сердцу принимавший интересы крупных землевладельцев этого графства. На
основании поздних актов обычно заключают, что Гауэр владел крупными
поместьями и в Кенте, и в Норфольке, и в Сеффольке и что, отдавая земли в
аренду, он получал значительные доходы. Впрочем, у нас нет ни одного
достоверного свидетельства, из которого можно было бы заключить, что он имел
дворянский титул. Он был близок и ко двору, но не был связан с ним так
тесно, как Чосер, и, во всяком случае, никогда не занимал официальной
должности. Несомненно, что он происходил из богатой семьи, был вполне
обеспеченным человеком, получил хорошее образование и, не нуждаясь в
средствах, мог всецело отдаться литературной деятельности, чтению, изучению
языков, созерцательным, кабинетным досугам. В последние годы перед смертью
он жил, повидимому, при августинском монастыре Сент-Мэри-Овери в
Саутваркском предместье Лондона, как бы вдали от мира и в то же время в
непосредственной близости и к столице, и ко дворцу, не вступая в монашеский
орден, но и не чуждаясь монастырских правил и распорядка жизни и являясь
также щедрым и набожным вкладчиком в монастырскую казну. Здесь он умер, уже
слепой и в преклонном возрасте. Завещание его датировано 15 августа 1408 г.
В приделе церкви того же монастыря, ныне в Саутваркском соборе, воздвигнута
великолепная гробница Гауэра, впоследствии подновлявшаяся: скульптор
изобразил на ней фигуру поэта в позе спящего старца, с руками, воздетыми для
молитвы, с ожерельем на груди, с лебедем, эмблемой ланкастерской династии;
голова его покоится на трех фолиантах, на которых написаны заглавия трех его
важнейших поэтических трудов: "Speculum meditantis" (Зерцало размышляющего),
"Vox clamantis" (Глас вопиющего) и "Confessio amantis" (Исповедь
влюбленного). Латинская надпись гласит, что здесь похоронен Джон Гауэр,
"знаменитый английский поэт".
Из этих трех произведений долгое время были известны только два
последних: латинская поэма "Глас вопиющего" и английская - "Исповедь
влюбленного". Единственная рукопись "Зерцала размышляющего" была найдена, в
Кембридже лишь в 1895 г., а издана еще позднее; она оказалась поэмой
французской и имеет несколько иное заглавие - "Зерцало человеческое" (Mirour
de 1'omme). Таким образом, Гауэр был поэтом "трехъязычным", в одинаковой
степени владевшим стихотворной техникой на французском, латинском и
английском языках.
Наиболее ранним из этих произведений является "Зерцало человеческое",
возникшее между 1377-1379 гг., когда Гауэр уже жил в Лондоне. Это - большая
поэма, объемом в 30000 стихов, в десяти частях, совершенно средневекового
стиля. Основная мысль ее та, что пороки и добродетели вечно борются между
собой за человека, тяготеющего ко злу. Написанная в первые годы после
восшествия на престол Ричарда II, поэма отражает многие теневые стороны этих
тяжелых лет, когда недовольство и озлобление все сильнее захватывали
различные социальные круги населения Англии, отягощенного поборами по случаю
возобновившейся войны с Францией и раздраженного всяческими
злоупотреблениями администрации. Но критика Гауэра очень умеренна и все
время переводится в плоскость чисто этических оценок. Все одинаково виноваты
в своей испорченности - купцы, работники и монахи, прелаты и короли; ко всем
им применен один и тот же моральный критерий; за все горести и отрицательные
стороны современной жизни ответственен "век" и каждый человек в отдельности,
взятый без всякой конкретизации или проблесков социального анализа.
Представители всех званий и состояний охарактеризованы одной вялой и
педантической описательной манерой, довольно гладкими, но бесцветными
французскими стихами. Обращение к действительности - только повод для бесед
на отвлеченные "монастырские" темы: о превосходстве созерцательной жизни над
жизнью деятельной, о преимуществах следования правилам христианской церкви
над личной инициативой в поведении и строе мыслей. Поэтому на всей этой
длинной поэме лежит отпечаток безжизненности и мертвого педантизма.
"Зерцало человеческое" - не единственное произведение, написанное
Гауэром по-французски. Ему принадлежит также несколько десятков французских
"баллад", "мадригалов", "посланий", в которых наряду с другими светскими
мотивами звучат любовные признания, высказанные, впрочем, в самой
благопристойной форме. Так, Гауэр, например, предупреждает, что значительная
часть его "любовных баллад" "написана исключительно для людей, ожидающих
любви по праву брака". Как ни распространен был еще французский язык в
придворных кругах Англии во второй половине XIV в., Гауэр все же чувствовал
необходимость оправдывать свое тяготение к нему; он говорит, что в своих
балладах воспользовался этим языком только потому, что, хотя он и
англичанин, но обращался ко всему свету. Несколько французских
стихотворений, обращенных Гауэром к Генриху IV после его вступления на
престол, свидетельствуют, что он писал по-французски до конца своей жизни,
одновременно пробуя свои силы в латинском и английском стихосложении.
"Зерцало человеческое", с его внешним бесстрастием и пассивной
созерцательностью, могло создать впечатление, что Гауэр не имел склонности и
не был способен к более активному (и, так сказать, "социально окрашенному")
восприятию действительности. Его поэма "Глас вопиющего" доказывает обратное.
Это поэма классовой ненависти и социальной борьбы. Содержанием ее служит
крестьянское восстание 1381 г., описанное с точки зрения самого горячего его
противника. Поэма написана по-латыни, так называемым "элегическим дистихом"
и, по крайней мере в первой части, где в аллегорической форме описывается
восстание Уота Тайлера, достигает значительной сатирической силы. Свою
окончательную отделку поэма получила около 1382 г. и в полном виде состоит
из 7 книг (10265 стихов), однако первая, наиболее интересная, часть ее
занимает почти пятую часть всей поэмы (2105 стихов).
Начинается поэма описанием июньского дня, в четвертый год царствования
Ричарда II, - когда улыбающаяся природа была так щедра: поля пестрели
цветами, птицы сливали свои песни с журчаньем ручьев. Но вот наступила ночь,
поэт, охваченный внезапным страхом, не мог сомкнуть глаз и, только когда
утренняя звезда возвестила приближение рассвета, забылся тяжелым сном. Ему
привиделось поле, куда он пошел собирать цветы. Толпы народа, собравшиеся на
том же поле, навлекли на себя гнев божий и внезапно превращены были в дикие
звериные стаи, потерявшие человеческий разум. Ослы, словно львы, пустились
искать добычи и наводили страх на горожан своим ревом: "Иха!" Они не хотят
более таскать в городе мешки, они требуют, чтобы их уравняли с лошадьми.
Вместе с ослами восстали и быки: их уже никто не смеет ударить в зад
стрекалом или вести на работу за рога, как можно было еще накануне. Они
гордо вытянули свои шеи, подняли головы и не согласны больше носить ярмо и
тащиться с плугом. У них теперь медвежьи лапы, хвосты, как у драконов, а из
пасти исходит пламя. Кто станет пасти такую скотину? Поля пустеют. Бык стал
львом, леопардом, медведем. Даже в свиней вселился какой-то дьявол: никто не
посмеет им вдеть теперь в ноздри кольцо; они стали, словно волки. Среди них
есть один боров, уроженец Кента: это намек на одного из вождей восстания. Из
его пасти исходит пламя, пожирающее все, что встречается ему на пути; его
глаза сверкают, клыки оскалены. Собаки, сорвавшиеся с цепей уже не внемлют
рогу охотников и готовы растерзать их самих. Укусы собак ядовиты, и чем
больше они едят, тем ненасытнее их голод. Сатана и ад ликуют, заслышав лай
разъяренных псов. Сам Цербер срывается с цепи и спешит к ним, чтобы
руководить восстанием. Даже коты, кроткие коты (намек на домашнюю челядь)
вдруг одичали. Лисицы вырвались из темниц; петух сделался соколом: у него
такой же клюв и когти, а его утреннее пенье, вчера еще столь мирное,
превратилось в дикий крик. Гусь закружился, словно коршун, над добычей, и
совы стали летать днем.
Предводителем этой рати чудовищ становится сойка (wat, уот), - образ
неудачный, но понадобившийся Гауэру для того, чтобы намекнуть на имя Уота
Тайлера, одного из главных вождей восстания 1381 г. Далее описывается самое
восстание. Конечно, все фактические данные у Гауэра освещены очень
тенденциозно; он чувствует презрение и ужас к крестьянству, которое
поднялось для того, чтобы истребить феодальных сеньоров. Отдельные картины,
нарисованные Гауэром, могут служить любопытными аналогиями к тем, которые
даны у Ленгленда, при всем различии их освещения. По Гауэру, например,
крестьяне - "это те, кто с великим трудом в поте лица добывают для нас
средства к жизни, как повелел сам бог; еще праотец Адам услышал это
повеление из уст всевышнего". До тех пор, пока крестьянин безропотно
исполнял все это, поля давали хороший урожай; теперь же все изменилось:
земледелец не ищет такого труда; батраков стало мало, и они сделались
"ленивы и жадны, стараются сделать поменьше, а требуют за это самую большую
плату". "И отчего это, - прибавляет Гауэр, - требует себе сладкого питья
тот, кто от рождения пил простую воду из озера?" Его удивляет, что
крестьянин, "рожденный из рода бедняков и сам бедняк, заботится о своем
желудке, как какой-нибудь сеньор". На подобные вопросы Гауэр, как и
большинство феодалов его времени, естественно, не мог дать ответа; тем не
менее, реальность угрозы представлялась ему слишком очевидной. "Если
правосудие не будет соединено со страхом, - пессимистически рассуждает он, -
то в скором времени я думаю, им (т. е. батракам) покорятся сеньоры".
Последующие части поэмы на разные лады варьируют тревожные мысли первой
и в ряде дидактических рассуждений намечают лучшие способы избавления от
зла. Важнейший из них - самоограничение и беспрекословное следование
церковным заветам. Гауэр не сочувствует ни Виклифу, ни лоллардам, хотя и
говорит о великих непорядках в церковной жизни, о папе "схизматическом" и
папе "истинном" и даже обрушивается на нищенствующих монахов (чч. III и IV).
Нападки на "военное сословие" (ч. V), на юристов (ч. VI) также не
обнаруживают у Гауэра никаких реформаторских настроений или надежд на
спасительные социальные перемены; напротив, цель его заключается в том,
чтобы остановить начавшееся разложение старого быта, восстановить его во
всей его неприкосновенности и обратиться лишь к исправлению "нравственной"
порчи, владеющей всеми сословиями. В заключительной части поэт применяет к
современному обществу взятый им из книги пророка Даниила сон Навуходоносора
о человеке, все части которого сделаны были из разных металлов, - голова из
золота, грудь из серебра, чрево и бедра из меда, голени из железа и частью
из глины. У Гауэра ноги этого символического великана, олицетворяющего собою
английское общество, сделаны уже не из железа и глины, а из корыстолюбия и
нечистых вожделений.
Поэма "Глас вопиющего" пользовалась некоторой известностью; до нас
дошло около десяти ее рукописных списков. Однако важнейшим из всех
произведений Гауэра, обеспечившим ему долгую славу, была большая поэма
"Исповедь влюбленного". Гауэр два или три раза переделывал свое
произведение, внося значительные изменения в текст, работал над ним упорно и
долго и создал поэму, которую охотно читали в течение двух столетий.
Популярность поэмы была основана прежде всего на ее языке; она написана
по-английски, четырехстопными стихами, попарно рифмующимися, и состоит из
пролога и восьми книг (33400 стихов). Несомненно, впрочем, что не только
язык был причиной долгого внимания к ней читателей. Поэма явилась подлинной
сокровищницей средневековых сюжетов, целой энциклопедией небольших
повествований, которыми впоследствии охотно пользовались и романисты, и
драматурги. В отличие от других, более ранних, поэм Гауэра "Исповедь
влюбленного" имела и другие новые достоинства, делавшие ее более
привлекательной для читателей, по крайней мере в XV и XVI вв. Несмотря на
всюду присущий Гауэру морализм, в этой поэме он все же становится более
веселым и занимательным рассказчиком и менее рьяно проповедует умеренность,
воздержание и вообще монастырско-церковную мораль. Сам автор прямо говорит о
своей "новой манере" в этом произведении, подчеркивая, что он создает "вещь
в новом роде".
Любопытен и повод, вызвавший эту поэму к жизни. В прологе Гауэр
рассказывает, как однажды на Темзе лодка его поровнялась с королевской
баркой, как Ричард II милостиво пригласил его перейти на борт его
великолепного судна и как в завязавшейся беседе указал ему тему для нового
поэтического труда. Так, неожиданно для себя, Гауэр, этот суровый порицатель
и неисправимый моралист, сделался "певцом любви". Первая редакция поэмы,
возникшая около 1390 г., посвящена именно Ричарду II. В последней редакции
(около 1399 г.) почтительное посвящение и весь эпизод о совместной прогулке
поэта с королем по Темзе вычеркнуты, и поэма переадресована Генриху IV
Ланкастерскому, с которым, как подчеркивает поэт, "сердце его находится в
полном согласии". Это произошло не случайно: недовольство Гауэра Ричардом II
накапливалось постепенно, но непрерывно. Гибель Глостера, изгнание епископа
Томаса Арунделя, вероятного покровителя поэта, открыли ему глаза на
"короля-тирана". Еще до того, как Генрих был коронован, а Ричард II умер в
тюрьме, Гауэр написал в латинских стихах свою "Хронику в трех частях"
(Chronica tripartita), жестокий памфлет против Ричарда, короля лукавого и
преступного. В первой части этой хроники он говорит о событиях 1387-1388
гг., о позорных, слишком человеческих деяниях короля по отношению к
приближенным, во второй - о его дьявольских деяниях, в третьей - о
наказании, ниспосланном ему небом. Нового короля, Генриха IV, Гауэр
приветствовал восторженно, воспел его по-французски и по-латыни и заново
посвятил ему свою поэму.
"Исповедь влюбленного" своей внешней формой несколько напоминает
французский "Роман о Розе". Первая книга открывается видением; дело
происходит в мае, в весеннем лесу. Влюбленный поэт молит Купидона и Венеру
сжалиться над ним, Венера приказывает ему сперва исповедать грехи свои ее
жрецу - Гению. Имя это и образ взяты Гауэром именно из "Романа о Розе", где
у этого достойного жреца исповедуется Природа, с той лишь разницей, что
Гений у Тауэра больше похож на настоящего духовника, так как он исповедует
влюбленного поэта по всем правилам искусства, по пунктам: сначала спрашивает
его, не злоупотреблял ли поэт чувствами зрения и слуха, затем переходит к
семи смертным грехам. Нескончаемые диалоги между духовником и влюбленным
поэтом прерываются множеством анекдотов, рассказов, историй, которые они
излагают друг другу, один для назидания, другой для того, чтобы облегчить
свое сердце. Такова внешняя рамка, объединяющая многочисленные повествования
(числом 112) различной длины и значения от кратких анекдотов до пересказов
целых эпических поэм.
В истории средневековых "обрамленных повествовательных циклов"
"Исповедь влюбленного" занимает промежуточное место между произведениями
типа "примеров" Петра Альфонса (Disciplina clericalis), случайно и без
видимой связи объединенных в одно целое, и более органически слитых и
соподчиненных друг другу "Кентерберийских рассказов" Чосера. Насколько
удачна, жизненна, удобна для авторских целей "обрамляющая новелла" у Чосера,
насколько связаны у него отдельные рассказы и с личностью рассказчиков, и
между собой, по контрасту или аналогии, - настолько у Гауэра обрамление
искусственно и надуманно. И странный образ "жреца" Венеры с его классическим
именем, рясой средневекового клирика и неистощимой, чисто монастырской
эрудицией, и неправдоподобный образ влюбленного поэта-моралиста играют, в
сущности, второстепенную роль в поэме. О них часто забываешь, читая
вложенные в их уста повествования. Гауэр сам, вероятно, чувствовал
искусственность своего замысла и в заключительной 8-й книге с трудом
завершил "обрамление" своего произведения весьма неудачным концом. После
всех нескончаемых проповедей и бесчисленного количества ответных признаний,
иллюстрированных различными историями, жрец Гений берется передать Венере
письмо влюбленного поэта, написанное слезами вместо чернил. Тогда на сцену
является сама Венера и спрашивает об имени поэта. "Madame, - сказал я, -
меня зовут Джон Гауэр". Этого достаточно, чтобы богиня признала необходимым
преподнести ему еще одно назидание: она говорит поэту, что его жалобы
противны Природе, так как он уже не юноша, а седой старик; в ответ на это
Гауэр падает в обморок. Является Купидон с толпой украшенных гирляндами
теней, в которой приметны Тристан и прекрасная Изольда, Ланселот и Галаад;
тихой стопой приближаются к Венере Старость и ряд древних знаменитых
служителей богини любви (Давид, Соломой, Самсон, Вергилий и Овидий), и все
они просят о милосердии к поэту. Наконец, оно оказано: Купидон вынимает из
сердца поэта застрявшую там стрелу, сама богиня смазывает его сердечную рану
целебной мазью, "которая была холоднее ключевой воды", и дает ему взглянуть
в зеркало на его седины, морщины, потухший взор. Гений, как заправский
исповедник, разрешает поэта от всех грехов, ему надевают на шею черные четки
и советуют заняться "нравственной добродетелью и книгами". Поэт спешит
домой, "с сердцем на месте". Таков "обрамляющий" сюжет поэмы.
Привлекательность, естественно, заключалась не в нем, но в объединенных
им рассказах, заимствованных Гауэром из самых разнообразных источников.
Эрудиция Гауэра всегда казалась удивительной. Уортон еще в XVIII в. с полным
правом называл его "одним из ученейших людей его времени". Вскрытые
позднейшими исследователями источники отдельных рассказов "Исповеди
влюбленного" вполне это подтверждают, тем более, что далеко не во всех
случаях эти источники определены или не вызывают больше сомнений. В своей
поэме Гауэр пользовался Библией, Овидием (в особенности излюбленными им
"Метаморфозами", а в начале "Исповеди" - также "Искусством любить"),
Стацием, отцами церкви, средневековыми сказаниями о Троянской войне, об
Александре Македонском, новеллистическими сборниками типа "Римских деяний" в
их английской редакции, - "Пантеоном" Готфрида из Витербо, хрониками,
стихотворными рыцарскими романами, алхимическими и философскими трактатами.
Собственных сюжетов у Гауэра нет, но все заимствованное он подверг
значительной обработке, соответственно собственным художественном и
этическим заданиям. Назидательность, полезный нравственный урок везде на
первом плане, но многие из рассказов изложены искусно и занимательно.
Последовательность рассказов подчинена схеме диалога поэта с Гением. При
начале их беседы Гений, для подтверждения своих слов о том, к каким бедам
ведет иногда чувство зрения, приводит рассказ об Актеоне из "Метаморфоз"
Овидия и рассказ о Персее и горгонах - оттуда же. Для примера соблазнов,
доставляемых чувством слуха, служит рассказ об "Аспиде", заимствованный из
"Этимологии" Исидора Севильского (VII в.), затем античные легенды о сиренах
и несколько эпизодов из троянской истории, взятых из латинской поэмы к Гвидо
делле Колонне. Далее следуют многочисленные "примеры", иллюстрирующие семь
смертных грехов. Гордость, например, имеет при себе пять служителей -
Лицемерие, Непослушание, Надменность, Хвастовство и Тщеславие, и каждый из
этих пороков пояснен соответствующим рассказом: лицемерие - историей о
римлянке Павлине, которую обесчестил и храме некий Мунд, подкупивший жрецов
и переодевшийся богом Анубисом, непослушание - тем же рассказом, который у
Чосера вложен в уста его горожанки из Бата. Характерно, что это не
единственное сюжетное совпадение "Исповеди влюбленного" и "Кентерберийских
рассказов". Чосеровский рассказ законника о добродетельной Констанции
находится также и у Гауэра; их общим источником была англо-нормандская
хроника Тривета. Вопрос о том, были ли известны Гауэру отдельные
"Кентерберийские рассказы", не воспользовался ли и Чосер "Исповедью
влюбленного" в качестве источника, решается исследователями различно; чаще
всего эти произведения признаются совершенно независимыми друг от друга.
Более вероятно другое предположение, что "Легенда о славных женщинах" Чосера
могла оказать некоторое воздействие на "Исповедь" Гауэра. Во всяком случае,
сопоставление обработок одних и тех же источников, сделанных обоими поэтами,
чаще всего невыгодно для Гауэра. История о рыцаре Флоренции, приговоренном к
смерти, от которой он может избавить, только если ответит к назначенному
сроку на вопрос, чего больше желают женщины, у Гауэра иллюстрирует лишь
дурно человеческое качество - непослушание; у Чосера же этот рассказ лишен
всякой назидательности, но дорисовывает читателю колоритный образ веселой
вдовушки, которая извлекает из это истории собственные уроки, далеко не
обязательные для всех кто ее слушает. Свои обработки встречающихся и у
Гауэра сюжетов Чосер обставляет тонкой психологической мотивировкой,
живописными житейскими наблюдениями и подробностями; Гауэр педантичнее, суше
в своих пересказах и никогда не устает морализировать. "Декамерона" Боккаччо
Гауэр, несомненно, не знал, хотя можно отметить отдельные сюжетные
совпадения этой книги с "Исповедью влюбленного".
Многие из рассказанных Гауэром историй получили в Англии XV и XVI вв.
большую популярность. "Исповедь влюбленного" напечатали полностью Кэкстон в
1483 г. и Бертлет (Berthelette) в 1532 и 1554 гг. Эту книгу хорошо знали
поэты и драматурги елизаветинской эпохи. Пьеса Шекспира "Перикл". (1608 г.)
не только заимствовала свой сюжет из "Исповеди влюбленного", не только
воспользовалась ее моралью, заключавшейся противопоставлении счастливой и
грешной дочери Антиоха несчастной, но добродетельной дочери Перикла, но даже
вывел на сцену самого "восставшего из праха" "древнего Гауэра", который
выступает в роли распорядителя и толкователя драмы. Он появляется в прологе,
показывает зрителям пьесу и в тех местах, где действие останавливается,
заполняет паузы чтением своих стихов, вероятно, звучавших уже несколько
архаически даже в ту эпоху. Роберт Грин в одном из своих последних
прозаических произведений ("Видение Грина") также описывал явившуюся, к нему
тень Гауэра в том приблизительном облике который знаком был всем посетителям
Саутваркского собора по скульптурному изображению поэта на его гробнице. Бен
Джонсон, воспользовавшийся одним из рассказов "Исповеди влюбленного" в своей
комедии "Вольпоне", был одним из последних почитателей "древней славы"
Гауэра. Но еще при жизни Гауэра и для всех последующих столетий эту славу
затмил величайший из его современников - Чосер.