Сепир Э. Избр. труды по языкознанию и культурологии

ОГЛАВЛЕНИЕ

Антропология и социология

Первобытные* и не имеющие письменности народы повсеместно предстают перед нами вполне отчетливо организованными в социальные группировки различных типов. И это так же верно, как то, что они располагают экономическим базисом, который, при всей простоте его устройства, может быть в точности сопоставлен с экономическим механизмом современного цивилизованного общества, в столь значительной степени упоря- дочивающим жизнь, или то, что этими народами выработаны определенные системы религиозных убеждений и обычаев, охраняемых традицией способов художественного выражения, адекватной передачи мыслей и чувств посредством языковых символов. Пока что не было обнаружено ни одного объединения людей, которое не обладало бы некоторой формой социальной организации. Какой-либо орды с полностью анархическими отношениями между индивидами мы не находим нигде.

Похоже, например, что распространение промискуитета, который был столь излюбленным предметом дискуссий в спекулятивных сочинениях этнологов прошлого^ ^ книгами этих последних и ограничивается. Ни у одного первобытного народа, который был бы надлежащим образом изучен и который подчинялся бы при этом своим собственным традиционным моделям поведения, не было обнаружено такого явления, как беспорядочные половые связи. <Распущенность>, о которой столь часто сообщалось, либо осуждается самой группой как проступок, подобно тому, как это имеет место у нас самих, либо вообще не имеет ничего общего с распущенностью, а, как у народа тода в Индии или у множества австралийских племен, организованных в брачные классы, представляет собой институционально зафиксированный способ поведения, естественным образом вытекающий из разделения группы на более мелкие единицы, из которых лишь между некоторыми разрешены брачные отношения. Таким образом, <групповой брак>, явление вообще по меньшей мере не слишком частое, нигде не является показателем социальной анархии. Напротив, это всего лишь специфический пример устойчивости определенных традиционных способов социальной классификации, и психоло-гически он не имеет ничего общего с промискуитетом, каким он предстает в теории или в скрытой от глаз жизни цивилизованных обществ.

• Anthropology and sociology. - In: The Social Sciences and Their Interrelations. Ed. by Ogburn W.F. and Goldenweiser A.- Boston: Houghton Mifflin, 1927, pp. ^7-113.

В соответствии с традицией англ. primitive переводится ниже как <первобытный> - за исключением тех случаев, когда это определение тем или иным образом градуировано. С другой стороны, в переводе сохранено не принятое в СССР использование терминов <этнология>, а также <антропология> в широком понимании последнего (подобное терминоу потребление практиковалось в нашей стране в 20-х гг. и как будто возрождается в последнее время). - Прим. перев.

Если кто-нибудь возразит, что наличие подгрупп, связанных взаимными брачными отношениями, по сути дела, все же свидетельствует в пользу некоторой социальной анархии, поскольку такие группы пренебрегают природным различием индивидов, то в ответ достаточно будет указать на то, что существует много других взаимопересекающихся способов социальной классификации, которые в конечном итоге ваяют из биологического индивида (biological individual) социальную индивидуальность (social individuality), формируют личность, гарантируя ей при этом весьма разнообразные формы участия в жизни общества. Не все члены одного брачного класса, например, обязаны иметь один и тот же тотем; их отношения родства, реальные или предполагаемые, с другими членами племени не обязаны в точности совпадать; они не обязаны, в качестве ли охотников или отправителей культа предков, быть связанными с одной и той же территорией; не обязан быть одним и тем же их социальный ранг, обусловленный, по-видимому, возрастом и общепризнанными способностями; более того, различие в одной лишь только половой принадлежности имеет важные социальные последствия, такие, как экономическая специализация, в целом более низкий социальный статус женщин и их исключение из некоторых ритуальных действ. Конкретные детали, естественно, варьируют от племени к племени и от одного географического региона к другому.

Первобытное общество: эволюционистский предрассудок

Все, о чем шла речь выше, говорилось лишь для того, чтобы показать, что рассмотрение примитивных типов социальной организации' должно занимать большое и важное место в антропологических исследованиях. Существует такая вещь, как социология первобытных обществ, и социолог, стремящийся обрести должную перспективу для понимания общественных отношений в нашей собственной жизни, не наследственная ^половина> (hereditary moiety), т.е социальная единица, задаваемая разделением племени на две группы родов, связанных [в случае, если термин употребляется в узком смысле. - Прим. перев.] брачными отношениями; материнская семья, определяемая реальным происхождением от некоторой прародительницы; брачный класс); возрастом; поколением; полом; наконец, социальной функцией (группы, определяемые по их месту в ремесленном или промышленном производстве; религиозные, военные и знахарские общества; группы, определяемые наследственными привилегиями или материальным благосостоянием).

'В задачи данной статьи не входит систематический обзор различных видов социальных единиц (social unifj) в первобытных обществах. Очень удачная сводка дана д-ром А.Гольденвейзером Ч в объединенных темой <Общество> главах книги <Ранняя цивилизация> ("barly Civilization"). Он отмечает, что единицы выделяются с учетом местоположения; кровнородственных связей (семья в собственном смысле; группа кровных родичей, грубо определяемая классификационными системами терминов родства; клан, или матрилинейный сиб; гене, или патрилинейный сиб; может запросто позволить себе игнорировать данные, характеризующие таковые общества. Большинство социологов это хорошо понимают, но вот что далеко не всегда осознается столь же отчетливо, так это то, что мы не имеем права видеть в первобытных обществах просто ворох подсказок, позволяющих делать выводы о социальной предыстории нашей культуры. Между тем, под могучим прикрытием доктрины биологической эволюции ранние классики антропологии молчаливо предполагали, что таким характерным чертам первобытной жизни, как тотемизм, группы родства по материнской линии или групповой брак, могло бы быть приписано определенное место в поступательной эволюции того общества, которое мы наблюдаем сегодня.

Не существует, например, никаких прямых исторических свидетельств того, что древние тевтонские племена, от которых принято отсчитывать начало англосаксонской цивилизации, когда-либо проходили стадию группового брака; ни в малейшей мере не являются убедительны \ свидетельства о существовании у них тотемистического периода не можем положа руку на сердце сказать, что вынуждены сдел ,- вывод о наличии у этих народов какой-то более древней организации в матрилинейные кланы. Однако некоторые из самых блистательных антропологов раннего периода были настолько убеждены, что эти социальные явления на основании сравнительных свидетельств могут быть выведены для всех менее цивилизованных народов, и столь ясно было для них, что для всего человечества можно предположить аналогичную эволюционную последовательность социальных установлений, что они без колебаний приписывали до- историческому периоду англосаксонской культуры обычаи и социальные классификации, знакомые им по примерам аборигенов Австралии, Африки или Северной Америки. Им было свойственно выискивать <пережитки> первобытного состояния на более развитых уровнях, и редко когда их поиски не увенчивались успехом.

Существует, конечно, много других видов ассоциаций, которые не столь просто расклассифицировать. На практике классы сплошь и рядом пересекаются. Так, клан или гене могут быть одновременно территориальными единицами или же пользоваться преобладающим влиянием в селении, где представлены и другие кланы или роды; религиозное общество может быть в то же время группой, объединяемой по признаку возраста или пола; некоторая конкретная материнская семья, как это имеет место у ирокезов, может быть социальной единицей, обладающей привилегией давать тому клану, к которому она принадлежит, вождя; и т.д.

Критика классических эволюционистских представлений

Позднее ()олее критически настроенные школы в антропологической науке^ ^ затратили немало времени и усилий на то, чтобы либо расшатать, либо вовсе разрушить незатейливые спекулятивные цепочки, сконструированные их предшественниками. Постепенно выяснилось, что учение о социальных стадиях не удается согласовать с фактами, кропотливо собираемыми в ходе антропологических исследований. Одной из излюбленных догм антропологов-эволюционистов было представление о величайшей древности матрилинейного сиба (клана)^ ^ или корпоративной родственной группы. Было принято считать, что наиболее ранняя форма этого типа организации основывается на матрилинейном счете родства. Ныне выяснилось, что, хотя организация в матрилинейные кровнородственные группы и представлена у большого количества весьма примитивных племен, например, у многих племен Австралии, столь же верно и то, что другие племена, ничуть не более развитые в общекультурном отношении, определяют происхождение рода (генса) по отцовской линии.

Так, если мы рассмотрим распространение кровнородственных институтов у аборигенов Северной Америки, то нам ни в коей мере не покажется очевидным, что индейцы-омаха, организованные в патрилинейные генсы охотники на бизонов с Великих Американских Равнин, превосходят в культурном отношении, скажем, племена хайда, тлингитов или цимшианов, или же представляют собой более развитый тип социальной организации по сравнению с этими племенами западного побережья Британской Колумбии и южной Аляски, племенами, которые обладают чрезвычайно сложными системами каст и привилегий, которые развили очень оригинальное и изощренное искусство, намного превосходящее скромные достижения любого из племен Равнин, которые живут как оседлые рыболовы в постоянных поселениях и которые, однако, считают кровное родство по матри- линейному типу. Несложно привести и другие предоставляемые племенами американских индейцев свидетельства, доказывающие, что в целом матрилинейно организованные племена представляют у них более поздний период культурного развития по сравнению с патрилинейными, - каковы бы ни были факты относительно аборигенов Австралии, Меланезии или каких-то иных частей первобытного мира. Замечательно при, ^том, что, например, объединенные в лигу-конфедерацию ирокезы^-, живущие в крупных поселениях индейцы-крик региона Мексиканского залива и многие из индейцев-пуэбло (например, зуньи и хопи) на юго-западе США, все земледельческие и все с очевидностью менее примитивные по способу жизни и по социальному устройству, чем наши охотники-омаха, были классическими примерами обществ, основанных на матрилинейных кланах. Эту критику можно было бы развить далее, показав, что наиболее примитивные племена Северной Америки, такие как эскимосы, атабаскские племена долины Маккензи и внутренних районов Аляски, собиратели желудей в Калифорнии, вообще не были организованы ни в какие кровнородственные группы-сибы - ни в матрилинейные, ни в патрилинейные.

Можно приводить бесчисленные примеры, которые все будут служить аргументами в пользу того, что установление однонаправленных схем социального развития - занятие напрасное, что предположительно ти-пичные формы архаических обществ в некоторых частях света никогда и не развивались и что, во всяком случае, последовательность форм организации общества не обязательно везде имеет один и тот же смысл. Предложенная ранее схематическая эволюция, таким образом, вновь обернулась пресловутым хаосом истории. Стало еще более понятно, что культурное развитие человека представляло собой чрезвычайно пластичный процесс и что в разных краях развивались отчетливо различные типы социальной организации, равно как и интересным образом конвергирующие ее формы, которые, однако, вряд ли могут найти объяснение в какой-либо из формул эволюционной теории.

На первый взгляд кажется, что критическая антропология разрушила представление о полезности своих собственных, антропологических данных для более широкого социологического исследования. Если антропология так и не смогла дать социологу ясной картины происхождения общества и удаленнейших во времени процессов социального развития, которые завершились до того, как занялась заря истории, то какое серьезное значение может иметь ее предмет для общей социологической теории? Какая особая важность может быть приписана исследованию таких социальных причуд - сколь бы прелестны или забавны они ни были - как клановый тотемизм или клановая экзогамия у чернокожих австралийцев или краснокожих американцев? Это правда, что антропология не может более претендовать на то, что она снабжает нас простенькими лесами для построения здания социальной истории человека, но из этого не следует, будто данные антропологии - просто куча разрозненных обрывков. Вполне возможно (и так оно, вероятно, и есть), что антропология ныне имеет сказать нам о природе социального поведения человека больше, чем когда-либо ранее; но мы должны сперва научиться не ожидать от антропологических учений, что они будут в состоянии удовлетворить все произвольные требования, которые первоначально к ним предъявлялись.

Главной ошибкой классической школы антропологии (а современная антропологическая теория эту ошибку по большей части продолжает разделять) было то, что она смотрела на первобытного человека как на своего рода предшествующий тип по отношению к культурному человечеству. Посему существовала непреодолимая тенденция оценивать важность первобытного человека как предмета изучения не в терминах разворачивающейся перед нами культуры со всеми ее бесконечными возможностями для причудливого развития по специфическим направлениям, и не в терминах места и обстоятельств окружающей среды, а в терминах умозаключений относительно временной последовательности, с неизбежностью ведущих к искажениям,

Современная антропологическая перспектива шире и гораздо менее формалистична. То, что социолог может надеяться почерпнуть из материалов социальной антропологии, - это не готовая к употреблению история, или, скорее, псевдоистория, именующая себя социальной эволюцией, а проникновение в сущностные модели и механизмы социального поведения. Помимо всего прочего, это означает, что нам должны быть по меньшей мере столь же интересны точки схождения между первобытными и нынешними изощренными формами социальной организации, сколь и ощутимые различия между ними.

Семья как первичная социальная единица

Смену точки зрения, наверное, лучше всего можно проиллюстрировать, сославшись вкратце на изучение семьи. Антропологи раннего периода находились под огромным впечатлением от важности и стабильности семьи в современном обществе. На основании принципа, согласно которому все, что верно для цивилизованного общества, должно было развиться из чего-то совершенно отличного или даже противоположного в обществе первобытном, была сформулирована теория о том, что семья, как мы ле сегодня понимаем, возникла в человеческой истории поздно, что наиболее примитивные из ныне существующих народов имеют лишь очень слабое представление о реальности семьи и что предшественником этого социального института была включающая в себя большее число членов кровнородственная группа-сиб (род). Таким образом, семья выглядит постепенно сформировавшимся и отчасти идеализированным субститутом более громоздкой и деспотически сплоченной группы кровных родичей, или преемником свойств этой последней.

Однако более тщательное исследование фактов как будто показывает, что семья является почти универсальной социальной единицей, что это ядерный тип социальной организации par excellence . Нет такого, чтобы изучение кланов, генсов и других типов расширенных групп родства давало бы нам какой-то намек на происхождение семьи: дело обстоит в точности наоборот. Семья, с ее материнскими и отцовскими узами, с тщательно разработанными отношениями родства и обозначающей их терминологией, - это именно тот образцовый шаблон социального устройства (social pattern), внутри которого человек всегда появляется на свет. Этот шаблон, скорее всего, и служит ядром для других социальных единиц, их моделью. Мы можем, следовательно, понимать развитие различных кровнородственных институтов как распространение универсального образа семьи (family image). Терминология, описывающая вхождение или невхождение в род, оказывается просто расширением терминологии, указывающей на специфические семейные или выходящие за рамки семьи отношения. Современной семьей представлено сохранение старой социальной модели, а не возникновение новой. Родовые формы организации, матрилинейные кланы и патрилинейные генсы, расцветают там и сям на стволе, который по-прежнему жив. Что примечательно практически для всех первобытных обществ, так это не наличие клана, генса или дуальной организации как таковых, а сильнейшее подчеркивание принципа кровного родства. Одним из косвенных следствий такого подчеркивания и может оказаться постепенное оттеснение семьи - на известный срок - в тень одного или нескольких из числа ее дериватов.

• По преимуществу (.фр.). - Прим. ред.

Процессы диффузии и исторические умозаключения

Подобные примеры иллюстрируют значимость антропологических данных для определения того, в какой мере допустимо рассмотрение социальных феноменов в формальной перспективе. Тем не менее, если рисовать грандиозную панораму обобщенной предыстории, антропология себе больше и не позволяет, то от попыток реконструировать историю первобытных обществ она никоим образом не отказалась. Напротив, на основании описательных данных о жизни этих последних делается больше исторических умозаключений, чем когда- либо раньше, но теперь это уже не всечеловеческая история, элегантно третирующая географию и местные условия. Социальные институты более не изучаются этнологами как обобщенные феномены из некоей идеальной схемы, специфические местные детали которых трактуются как <случайности воплощения духа>. Для исследователей первобытного общества характерна ныне тенденция к тщательной проработке особенностей какого-либо конкретного института или социальной практики в некоторой специально отобранной точке с последующим изучением географической дистрибуции этого института или этой практики - или, если они складываются из различных элементов, то дистрибуции каждого из этих элементов, после чего посредством тех или иных постепенно осуществляемых умозаключений вырабатывается маленький фрагмент строго локализованной социальной истории. Первостепенная важность при этом придается обнаружению непрерывности в дистрибуции, которая кажется наиболее разумно объясняемой через постепенную диффузию, распространение некоторого данного социального признака из одного исходного пункта.

Дуальная организация (англ. moiety system - от франц. moltie 'половина') - способ социальной организации, предполагающий деление общества на две параллельные, в общем случае не находящиеся в иерархических отношениях части (moieties). Обычно употребляется (что и делает Сепир) в узком смысле (иногда с уточнением hereditary moiety, т.е. 'наследственная дуальная организация'), предполагающем, что <половинами> являются унилинейные группы - экзогамные роды или фратрии. - Прим. перев.

Сегодня мы не удовлетворимся, например, отметив существование материнских кланов у племен хайда на островах Королевы Шарлотты и сравнив их, скажем, с материнскими кланами у племен зуньи и хопи на Юго-Западе США. Толку от этих изолированных фактов никакого. Если бы оказалось, что кланы на этих двух территориях обнаруживают разительное сходство в своих структурных и функциональных особенностях, и если бы эти территории были связаны непрерывным рядом промежуточных племен, имеющих материнские кланы, тогда были бы серьезные основания полагать, что социальные организации хайда и зуньи-хопи суть производные единого исторического процесса. Но это не так. Эти два типа клановой организации чрезвычайно различны, и регионы, которые характеризуются наличием кланов, разделены обширной территорией, занимаемой племенами, кланов не имеющими. Американский этнолог^ заключает на этом основании, что сходство социальных структур, представленных в пространственно разделенных регионах, обязано своим существованием не общей истории, а формальной конвергенции; он не считает, что предшествовавшие кланам этапы развития в обоих случаях обязательно были одними и теми же. С другой стороны, система кланов у хайда по структуре, типам локализации, тотемным ассоциациям, привилегиям и функциям поразительно похожа на клановые системы большого количества соседних племен (тлингитов, насс-ривер, цимшианов, белла-белла, китаматов), в силу чего с неизбежностью возникает убеждение в том, что единожды сложившаяся социальная система постепенно воспринималась в этом регионе народами, для которых исконно была чуждой.

Аналогичные случаи распространения социальных признаков на обширные и непрерывные, но строго ограниченные регионы можно перечислять бесконечно (например, австралийские материнские кланы; австралийские брачные классы; мужские клубы в Меланезии; возрастные общества у индейцев Великих Равнин; кастовые институты в Индии), и почти во всех таких случаях можно с полным основанием заключить, что они обязаны своим распространением подражанию некоторой модели, которая первоначально была ограничена очень малой территорией.

Реальность параллельного социального развития

Преобладающей в последнее время была тенденция придавать особое значение процессам диффузии и осуществляемым на основании фактов этой последней историческим умозаключениям; апелляция же к конвергентным процессам в социальной структуре при этом была непопулярной, а некоторые экстремисты даже заходили настолько далеко, что и вовсе отрицали саму возможность подобных процессов. Конечно, осознание той существенной роли, которую во все времена и на всех уровнях культуры играло заимствование социальных моделей, важно для исследователей структурных вариаций и истории общества, однако реальность и значимость формального параллелизма тоже никогда не следует упускать из виду. В настоящее время антропологи относятся к тщательному неисторическому исследованию типичных социальных форм с опаской. Память об <эволюционном> заблуждении еще свежа, и опасность увлечься той или иной из числа поверхностных <психологических> интерпретаций слишком очевидна. Но антропология не может на протяжении длительного времени продолжать игнорировать столь важные факты, как независимое развитие кровнородственных групп (сибов) в различных частях света, широко распространенная тенденция к возникновению религиозных или церемониальных обществ, появление профессиональных каст, приписывание различительных символов социальным единицам и т.д. Социальные явления, принадлежащие данному классу, проявляются слишком настойчиво, чтобы быть лишенными глубокого значения. Уместно предположить, что именно из их рассмотрения социолог в конечном итоге сможет получить более всего сведений.

Немногие из антропологов углублялись в эту проблематику. Поспешные сопоставления разных типов социальных ф^доменов, подобные эффектной и неубедительной попытке Риверса^ ^ вывести системы терминов родства из предположительно фундаментальных форм социальной организации, предлагались в изобилии, но подлинное раскрытие базисных и по большей части бессознательных представлений или образов, лежащих в основе социальных форм, едва ли вообще началось. Посему антрополог пребывает в своеобразном положении человека, который, имея дело со впечатляющей массой материала и огромным количеством поразительных схождений, не обязательно объясняемых историческими контактами, вполне убежден в многозначительности этих схождений, но не готов установить рх природу.

Репутация интерпретирующей антропологии подмочена^ ^ но данные первобытных обществ тем не менее нуждаются в интерпретации. Модные ныне исторические объяснения, зачастую крайне сомнительные (это в лучшем случае), дают мало что сверх расчистки подступов к социальной интерпретации; сами по себе они интерпретациями не являются. Мы можем лишь бегло взглянуть на немногие из тех формальных схождений или глубинных тенденций в первобытной социальной организации, которые мы считаем предметом общего интереса антропологии, социологии и социальной психологии и характеристика которых едва ли выходит за рамки предварительного наброска.

<Образ> родства

Часто отмечалось, что в жизни первобытных обществ наличествует тенденция к примату принципов родства по отношению ко всем остальным принципам социальной классификации. Хороший пример этого предоставляют племена, населяющие западное побережье Канады. Единство локальной группы, деревни, предводительствуемой признанным главным вождем, установлена здесь вполне твердо. Тем не менее, в преданиях мы постоянно слышим об отдельной семье или отдельном клане, которые, по той или иной причине почувствовав себя оскорбленными, забирают с собой доски от своего дома и свои каноэ и отправляются либо на поиски новой деревни, либо обратно в деревню, откуда они родом. Имеются также прямые исторические свидетельства того, что семейный и клановый состав деревень время от времени перетасовывался по причине прочных связей внутри родственных групп и их высокой мобильности. У племен нага в Ассаме деревня как таковая в малой степени ассоциировалась с духом общности и взаимопомощи; напротив, она была разделена на потенциально враждебные кланы, жившие порознь и постоянно готовые отразить атаку со стороны жителей своей же деревни. Здесь чувство кровнородственной солидарности, подстегиваемое, правда, ритуальными представлениями, относящимися к кровной мести и охоте за головами, фактически превращает деревню в конгломерат осажденных лагерей. Значение таких фактов заключается в том, что они с драматической ясностью показывают, как мощная социальная модель может бросать вызов здравому смыслу, взаимной выгоде и даже экономической необходимости.

Приложение всего сказанного к современным условиям достаточно очевидно. Идеология, не позволяющая клану из племени хайда подчинить свою мелочную гордыню общему для деревни благу, в точности совпадает с той идеологией, которая сегодня удерживает ту или иную нацию от того, чтобы позволить некоторому транснациональному органу, скажем, обеспечивающему производство шелка, бес- препятственно функционировать на ее территории, В каждом случае социальная групповая модель (group-pattern) - или, в психологических терминах, формальный <образ> (будь то род или нация) - подобным способом подчиняет себе чувство того, что деятельность, для которой естественно было бы протекать в колее, определяемой совершенно другими групповыми моделями, пересекающимися или объемлющими по отношению к данной (таковы общая защита деревни или эффективное производство и распределение некоторого класса товаров теми, кто активно участвует в работе с ними), должна за свою чуждость чем-то ощутимо поплатиться.

Функция и форма в социологии

Сказанное выводит нас на вопрос о функциональной природе социальных групп. Современная тенденция заключается в том, что большинство ассоциаций человеческих существ рассматриваются в функциональных терминах[9]. Так, очевидно, что возникновение торговых палат, профсоюзов, научных обществ, муниципалитетов, политических партий и тысячи других типов общественных организаций легче всего объяснить как результат усилий единомышленников илииндивидов, имеющих сходные интересы в достижении некоторых целей. Однако по мере того, как мы движемся назад, к тем типам организаций, которые, как мы знаем, укоренены в нашем историческом прошлом более глубоко, - таким, как семья, нация (nationality) ^ и государство (political state), мы обнаруживаем, что их функция куда менее наглядна. Она либо вообще близка к тому, чтобы ускользнуть от нашего сознания, либо хитроумно переплетена с такими чувствами и переживаниями, прояснить которые посредством одной лишь апелляции к функциям социальной единицы, действительным или предполагаемым, не удается. Государство могло бы быть определено в чисто территориальных и функциональных терминах, но обратившись к политической истории, мы найдем в ней мало чего сверх развернутого доказательства именно того факта, что государство, каким мы реально его знаем, отказывается как <сидеть на своем месте>, так и <заниматься своим делом>. В то же время очевидно, что современное государство все же все более и более смещается, как через ограничение, так и через расширение своих функций, по направлению к возможности его более отчетливого функционального определения. Например, запутанные династические и религиозные проблемы, которые одно время считались неотделимыми от понятия государства, ныне смягчились или исчезли. Даже связи и принудительные отношения внутри семьи, самой архаической и, наверное, самой неподатливой социальной единицы, начинают ставиться под вопрос в результате взаимопересечения с внешними по отношению к семье функциональными единицами.

Когда мы сравниваем первобытное общество с нашим, нас сразу же поражает, насколько меньшую роль в первом из них играет функциональная сторона в качестве детерминанты его социальной организации. Функциональные группировки там, конечно, существуют, но они, как правило, носят вспомогательный характер по отношению к кровнородственным, территориальным и статусным группам, и при этом наличествует совершенно определенная тенденция к социализации всех видов коммунальной деятельности с опорой именно на груп-пы последних типов. Так, у индейцев Западного Побережья членство в ритуальных или секретных обществах, которое теоретически зависит от обладания силой, приобретаемой от посвящающих в общество духов-хранителей, на самом деле является по большей части наследуемой по некоторым линиям привилегией. Каннибальское общество у индейцев-квакиутль, например, не является спонтанно складывающейся ассоциацией мужчин и женщин, обладающих необычайной психической внушаемостью, но состоит из индивидов, чьи семейные традиции наделяют их правом исполнять танец каннибалов и осуществлять ритуалы данного общества. У индейцев-пуэбло прослеживается заметная тенденция отбирать жрецов для важных религиозных братств из вполне определенных кланов. У индейцев Великих Равнин обеспечение порядка на стоянке во время ежегодной охоты на бизонов поручается не группе, специально подобранной для данной цели, а упорядочение сменяющим друг друга в соответствии с рангом возрастным обществам, как у арапахо, или сибам, как у индейцев-омаха, или каким-то другим группам, которые коррелируют с существующими на независимой основе социальными единицами.

Проявляя осторожность в суждениях, преувеличивать важность подобных фактов не следует, поскольку в первобытных обществах вообще имеет место несомненное пересечение различных типов социальной организации; однако тот тезис, что функция по большей части находится в услужении у посторонних по отношению к ней принципов, особенно кровнородственных, остается верным. С течением времени, по мере роста числа функциональных групп и усиливающейся специализации преследуемых ими целей, эти группы начинают все более свободно пересекаться с тем, что могло бы быть названо естественными статусными группами. В конце концов, с усложнением механизмов социальной жизни понятие цели некоторой группы навязывается общественному сознанию, и если эта цель ощущается как достаточно убедительная, то объединяемая ею группа может вытеснить на второстепенные роли социальные единицы, построенные на иных принципах. Так, род имеет тенденцию атрофироваться по мере роста политических институтов - в точности так же, как государственная автономия начинает ныне ослабевать перед лицом транснациональных функций.

Тем не менее, предположение, согласно которому постепенное развертывание способов социальной организации тяготеет к тому, чтобы всецело контролироваться функциональными факторами, более чем сомнительно. Своей кажущейся естественностью оно обязано общему прагматическому духу современного мышления. Как антропология, так и история, однако, вроде бы свидетельствуют о том, что любой тип социальной группировки, раз сложившись, стремится к сохранению и что его жизнь лишь частично обусловлена его функцией, которая может изменяться в зависимости от места и времени. Пожалуй, среди тех <подсказок>, которые антропология может предложить социологической теории, найдется немного столь же впечатляющих, как функци-ональная эквивалентность различных типов социальных единиц.

У индейцев Великих Равнин, неважно, организованных ли в кровнородственные группы-сибы или просто в территориальные отряды, украшение предметов одежды - в той мере, в какой оно не пред- полагает символической визуальной значимости, становясь в этом случае предметом глубоко личной заботы носителя одежд, - не отдано в исключительное пользование каким-то конкретным женщинам и не распределено по сибам или территориальным единицам. В подавляющем большинстве своем декоративные мотивы находятся в свободном распоряжении всех женщин племени. Есть свидетельства, что женщины некоторых племен Великих Равнин создали своего рода производственные гильдии или женские общества для обучения технике изготовления мокасин и сходной продукции, но если бы подобного рода поло-функциональные группы специализировались на использовании каких-либо конкретных узоров, то это лишь подчеркивало бы то положение, что украшения одежды не имеют никакого отношения к базовой организации племени. Совершенно по-иному выглядят факты, относящиеся к племенам хайда и цимшианов с Западного Побережья. Здесь, благодаря тому, что у кланов имеются мифологические геральдические символы, которые к тому же часто изображаются на предметах одежды в чрезвычайно конвенционализированной форме, художественное выражение по необходимости оказалось переплетенным с социальной организацией. Конвенционализированное изображение бобра или кита-косатки на головном уборе или надеваемом танцорами переднике фактически становится клановой привилегией. Это помогает простейшим образом определить клан или объективизировать его.

Другой пример приписывания идентичных или похожих функций сугубо различным социальным единицам представлен ритуальной игрой в лякросс у некоторых племен аборигенов Северо-Востока Америки. Как ирокезы, так и ючи, живущие в этом регионе, были организованы в матрилинейные кланы, но если ирокезы выставляли в этой игре друг против друга две фратрии, т.е. две клановых агломерации, то у ючи эта игра вообще не была функцией клана или фратрии , а разыгрывалась между двумя большими статусными группами, <вождями> и <воинами>, членство в которых зависело от происхождения не по материнской, а по отцовской линии.

Перенос социальных шаблонов

Подобные примеры - не исключения и не курьезы. Умножать их можно до бесконечности. У всякого исследователя, проработавшего ощутимое количество материалов такого рода, остается очень живое чувство реальности таких типов социальной организации, которым невозможно приписать никаких абсолютно постоянных функций. Более того, зарождается подозрение, что многие социальные единицы, кажущиеся сейчас очень ясно определяемыми в терминах их функций, ведут свое происхождение от каких-то шаблонов-перво- образцов, которые были с течением времени переинтерпретированы до неузнаваемости. Возникает очень интересная проблема - проблема возможного переноса (transfer) психологического отношения или процедурной практики, ассоциированных с социальной единицей одного типа, на единицу другого типа - такую, что приложимость к ней данного отношения или данной процедуры не столь очевидна. Не вызывает сомнения, что такие переносы часто имели место как на первобытном, так и на характеризующем нашу социальную организацию усложненном уровне.

Игра с мячом и клюшкой-ракеткой, впоследствии получившая это свое название от франкоязычных канадцев и ныне считающаяся национальной канадской Л.Г. Морган определял фратрию как объединение нескольких родов одного племени; в более модернизированных терминах фратрия определяется как унилинейная наследственная группа из нескольких кланов (сибов), предположительно родственных. - Прим. перев.

Разительным примером вызывающе неуместного переноса <чувственного шаблона> на социальную функцию является следующий, снова почерпнутый у индейцев Западного Побережья. Психическое своеобразие, побуждающее некоторых мужчин и женщин становиться шаманами (знахарями и знахарками), столь индивидуально, что шаманизм почти повсеместно демонстрирует отчетливую тенденцию к сопротивлению попыткам уложить его в социальные шаблоны пле-мени. Личное дарование или особая восприимчивость значат здесь гораздо больше, чем конвенциональный статус. Тем не менее, для народов Западного Побережья понятие социального ранга и семейного наследования привилегий всех мыслимых типов столь весомо, что некоторые из племен этого региона, такие как тлингиты и нутка, фактически превратили шаманскую силу в наследственную привилегию. При столкновении с реальной практикой теории, конечно, приходится идти на какие-то компромиссы. У нутка, например, предполагается, что некоторые шаманские обряды выполняются теми, кто имеет на это наследственное право. На деле, однако, выполнение этих обрядов требует обладания некоей сверхъестественной силой, которой может и не быть у того, на кого осуществление обрядов возложено. Поэтому для выполнения своих обязанностей он может оказаться вынужденным обратиться к помощи настоящего шамана, которому он платит за услуги, но который не обладает формальным правом выполнять соответствующие обряды. Психология этой процедуры, конечно, очень сходна с более изощренной процедурой приложения к документам печати от имени короля, который глубоко невежествен в том, что касается их содержания.

На высоком уровне культуры очень поучительный пример переноса шаблона представлен сложной организацией римско-католической церкви. Здесь мы имеем бюрократическую структуру, не выражающую личностной психологии карьеризма, но одновременно и не могущую быть всерьез объясненной запросами религиозного духа, которому служит данная организация. Конечно же, есть основания полагать, что организация римско-католической церкви - это в значительной мере реликт сложной структуры римской гражданской администрации, То, что общинам иудаистов или евангелистов присущ гораздо более свободный тип церковной организации, не доказывает того, что приверженцы этих религий как индивиды пребывают под более непосредственным влиянием религиозных требований. Единственный вывод, который мы имеем право сделать, заключается в том, что в этих случаях социализация религии произошла на основе менее ого шаблона, который больше соответствовал другим обыкновениям из социальной жизни ее приверженцев.

В равной мере не вызывает серьезных сомнений и то обстоятельство, что в некоторых случаях наш нынешний взгляд на какие-то социальные единицы уместен скорее по отношению к более ранним типам организации, нежели к этим социальным единицам в том виде, какой они являют ныне в своем функционировании. Бесстрастный анализ современного государства и полное осознание той степени, в которой его благосостояние зависит от международного взаимопонимания, вероятно, показал бы, что средний индивид смотрит на государство с гораздо большей эмоциональностью, чем это оправдано фактами. На государство, другими словами, переносятся чувства, уместные скорее по отношению к более близким к автономии социальным образованиям, таким как племя или самостоятельная нация. Не будет безосновательным утверждение о том, что слишком страстная преданность государству может помешать его возлюбленному сыну вы- полнять свои социальные функции. Трудно сохранять хладный взор при рассмотрении практически значимых социальных и политических проблем. Среди плодов антропологического исследования одним из наиболее изысканных и в наибольшей степени способствующих прояснению взора является понимание того, сколь значительна независимость варьирования, обнаруживаемого понятиями социального шаблона, функции и ассоциированных ментальных отношений. В этой мысли скрывается зародыш социальной философии ценностей и переносов, многообещающе протягивающей руку таким психоаналити- ческим понятиям, как <образ> и перенос эмоций.

Ритмические конфигурации в обществе

Современная психология видит свое назначение в том, чтобы помочь нам понять социальные явления, сосредотачивая с этой целью внимание на проблемах проекции формальных, или ритмических, конфигураций души и конкретной символизации ценностей и социальных отношений. Самое большее, что мы можем сделать здесь, - это подсказать, что оба названных типа ментального функционирования обильно иллюстрируются материалом первобытного общества и что по этой причине у антропологии имеются немалые возможности для того, чтобы найти для своих соображений адекватное место в социологической теории. Оба упомянутых типа вполне успешно функционируют и в нашей более изощренной культуре, но тут их отчетливому выражению в принципах социальной организации как будто бы препятствуют вмешательство более сознательных, рациональных процессов, а также нивелирующее и деструктивное влияние целевого сознания (consciousness of purpose).

Проекция внутреннего чувства формы на социальное поведение - это интуитивный процесс и всего лишь один из аспектов того ментального функционирования, которое обнаруживает свой наиболее не- искаженно звучащий голос в математике, а самое непосредственное чисто эстетическое воплощение - в пластических и музыкальных композициях. К настоящему времени не раз было замечено, сколь тщательно и симметрично многие первобытные общества аранжируют свои социальные единицы и с каким совершенным, чтобы не сказать педантичным, параллелизмом осуществляется распределение функций между этими единицами. Какой бы из кланов мы ни взяли - клан ирокезов, хайда, пуэбло или австралийских аборигенов, - он будет построен в точности по образцу других кланов, но вот его специфическая поведенческая суть никогда не будет идентична их поведенческой специфике. Затем, мы замечательно часто обнаруживаем тенденцию к экстериоризации все того же чувства в социальном конструировании пространства и времени. Кланы омаха или отряды черноногих, например, занимали определенную позицию внутри имеющего форму круга лагеря; септы племен нутка или квакиутль были ранжированы в соответствии с некоторым порядком и рассаживались по определенным правилам на ритуальных собраниях; каждый из кланов хопи был приписан к одной из четырех сторон света; возрастные общества арапахо были упорядочены в определенный временной ряд и из года в год по очереди обеспечивали порядок в лагере; у некоторых из западных племен банту в Африке год был поделен на сегменты, коррелирующие с территориальными группировками.

Значимость таких социальных феноменов, число примеров которых можно с легкостью умножить, вероятно, гораздо больше, чем обычно предполагалось. Мы не утверждаем, что тенденция к ритмическому выражению является основной детерминантой всех социальных параллелизмов и симметрий, но это наверняка важный фактор, лежащий в основе их развития.

Символические ассоциации

Важность символов, ассоциируемых с социальными группировками, хорошо известна. Партийные лозунги, государственные флаги, эмблемы и регалии масонских лож нашего времени могут служить лишь бледным намеком на ту мощь, которой обладают социальные символы в жизни первобытных обществ. Самый известный пример социализации символов у первобытных народов - это, конечно, тот сложный, бесконечно варьирующий и чрезвычайно широко распространенный класс явлений, который обычно называется тотемизмом.

Основная значимость тотемизма заключается не столько в мистической идентификации индивида или группы с тем или иным животным, растением или какими-либо другими классами объектов, являющихся предметом религиозного поклонения (не то чтобы такая идентификация была в первобытных культурах чем-то необычным, но это не необходимый и даже не типичный признак тотемизма), сколько в концентрации всех видов ценностей, присущих социальной группе, вокруг конкретного символа. Этот символ оказывается преисполнен эмоциональной значимости не просто благодаря своей реальной или мыслимой в рациональных терминах сути, но в силу всего стоящего за ним жизненного опыта, унаследованного и личного. Как психологический феномен тотемизм на уровне социологии первобытного общества чрезвычайно подобен идентификации креста в сознании набожного христианина с некоторой значимой системой религиозных обыкновений, убеждений и эмоций.

Если индеец-хайда является членом клана, тотемным символом которого служит, скажем, кит-косатка, то ему очень трудно выполнять какие-либо социальные функции без того, чтобы не оказаться в ситуации, предполагающей явную или неявную апелляцию к этому символу или некоторым другим символам, ассоциированным с данным. Он не может появиться на свет, достичь совершеннолетия, устроить пир или быть приглашенным на пир, получать или давать имя, украшать свое домашнее имущество, наконец, умереть просто как индивид - он всегда один из тех, кто разделяет традиции и обычаи, осененные символом кита-косатки или символами, ассоциированными с ним. Следовательно, социальный символ ни в каком смысле не может быть простым ярлыком; это традиционное указание на полноту жизни и достоинство человеческого духа, выходящего за границы индивидуального существования и попирающего смерть. Символ обнаруживает свою действенность в огромном множестве типов социального поведения; тотемизм - это лишь одно из наиболее отчетливых выражений символа применительно к группе. Как средство бессознательной оценки индивидуального опыта символ интенсивно обсуждался в последние годы, и нет нужды утруждать себя, доказывая, сколь много света способна пролить антропология на со- циальную психологию символа.

Комментарии переводчика

^ См. комментарий 31 к статье ^Временная перспектива...>.

^ Александр Гольденвейзер (1880-1940), ученик Ф.Боаса, один из наиболее последовательных критиков классического эволюционизма.

^ Критика эволюционизма на рубеже веков и в последние несколько десятилетий велась с позиций трех основных конкурирующих направлений: диффузионизма (основные его идеи Сепир затрагивает ниже), зародившегося и получившего наибольшее распространение в немецкоязычных странах - Германии (теория <культурной мифологии> Л.Фробениуса и <культурных кругов> Ф.Гребнера) и Австрии (<Венская школа> патера В.Шмидта); функционализма (его зарождение принято связывать с именем французского социолога Э.Дюрктейма, в собственно же этнографии его развивали Б.Малиновский и А.Радклифф-Браун в Великобритании; и так называемой американской исторической школы, известной также как школа Ф.Боаса - последний за свою долгую жизнь (1858-1942) проделал значительную идейную эволюцию, в последние десятилетия - под значительным влиянием своих многочисленных талантливых учеников,

^ Для обозначения группы родичей, возводящей свое происхождение к общему предку, реальному или мифологическому, в англоязычной терминологии обычно используется термин <клан> (clan). Неоднократно предпринимались, однако, попытки уточнения терминологии, для чего вместо термина <клан> вводились, в частности, термины <сиб> (sib, предложен Р.Лоуи) и <септ> (sept, предложен У.Риверсом, о котором см. ниже) как обобщающие и термин <гене> (лат. gens, мн. gentes) для обозначения патрилинейного рода в отличие от матрилинейного клана. Термин <септ> применяется обычно к экзогамному, т.е. не допускающему браков внутри себя сибу; кельтский клан (откуда сам термин) таковым не был; более того, он не был и унилинейным, т.е. восходящим к общему предку. Впоследствии получил распространение также не употребляемый Сепиром термин <линидж> (lineage), обозначающий сиб, члены которого способны проследить свое происхождение от реального предка.

Терминология, однако, не вполне устоялась и поныне; что же касается Сепира, то он употребляет различные обозначения кровнородственных групп не слишком систематически. В особенности это касается использования термина <клан> в двух смыслах - узком и широком; в последнем случае используется перевод <род>.

^ См. комментарий 33 к статье <Временная перспектива в культуре>.

^ Под американским этнологом имеется в виду представитель упомянутой выше школы Боаса. Ко времени написания статьи Сепира Боас выступил с критикой как эволюционистских, так и диффузионистских представлений, см. его работы The Methods of Ethnology (1920), Evolution or Diffusion (1924) - обе включены в сборник Boas F. Race, Language, and Culture. - N.Y.: Macrnillan, 1940. Сохраняя приверженность своему тезису об уникальном характере всякой культуры, он подчеркивал, что эта уникальность обусловлена совместным влиянием внутренних факторов развития и внешних воз-действий.

^ Риверс Уильям (W.H.Rivers, 1864-1922) - представитель так называемой <Кэмбриджской школы> в этнографии (другая заметная фигура этой школы - А.Хэддон); по образованию врач-невропатолог, впоследствии - специалист по типологии и антропологии народов Тихого океана, изучал также упоминавшийся Сепиром народ тода. <Эффектная и неубедительная попытка> была предпринята в книге <Родство и социальная организация> (см. Rivers W.H.R. Kinship and Social Organization. - L.: Athlone press; N.Y.; Humanities press, 1968; первое издание - 1914г.), написанной с эволюционистских позиций. В последние годы жизни Риверс стал приверженцем диф- фузионизма - одного из направлений этнологии, возникших как реакция на эволюционизм (ср. комментарий 3 выше). Отвергая идею развития, диффузионизм основывался на представлении о распространении (диффузии) культуры или отдельных элементов культуры из одного или нескольких определенных центров. Риверс вошел в историю этнологии как один из первых ученых, теоретические обобщения которого основывались преимущественно на результатах его полевых исследований (см. его фундаментальный труд Rivers W.H.P. The History of Melanesian society. Vol.1, 2. London - Cambridge, 1914).

^ Ср. этот тезис Сепира со следующим утверждением современного историка этнографии: <Боас требует большей осторожности в интерпретации культурных: явлений и социальных форм, в частности, в тех случаях, когда у разных народов в разных странах обнаруживаются сходства и параллельные формы> -

Токарев С.А. Ук. соч., с. 252).

^ Такое рассмотрение обязано своим существованием прежде всего упомянутому в комментарии 3 британскому функционализму.

^ См. комментарий 1 к статье <Культура, подлинная и мнимая>.

^ Сепиру на протяжении всей его научной карьеры было присуще стремление к междисциплинарному синтезу, равно как и к установлению связей между наукой и искусством - см. об этом: Darnell R. The Emergence of Edward Sapir's Mature Thought. - New Perspectives In Language, Culture, and Personality. Proc. of the Edward Sapir Centenary Conference. Ed. by Cowan W. a.o. - Amsterdam; Philadelphia: Benjamins, 1986. - P. 580. В использовании в настоящей статье терминов <перенос>, <проекция>, <образ> с их отчетливыми психологическими и психоаналитическими ассоциациями естественно видеть влияние психоаналитических идей, усилившееся в 30-е гг., когда Сепир вместе с Р.Бенедикт, М.Мид и другими исследователями вошел в сообщество, описываемое ныне как <этнопсихологаческая школа в американской этнографии>, и опубликовал ряд статей об отношении культурной антропологии к психиатрии. Лидером данной школы был психоаналитик А.Кардинер, и работы свои ее участники публиковали в психиатрических журналах.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел языкознание