Библиотека
Теология
КонфессииИностранные языкиДругие проекты |
Ваш комментарий о книге Сепир Э. Избр. труды по языкознанию и культурологииОГЛАВЛЕНИЕVI. Типы языковой структурыДо сих пор, разбирая вопросы языковой формы, мы касались лишь отдельных слов и отношений между словами в предложениях. Мы не подходили к отдельным языкам в целом, не ставили вопроса, к какому общему типу они относятся. Мимоходом нам приходилось отмечать, что один язык может достигать крепко слаженного синтеза в такой области, где другой язык довольствуется более аналитичным, поштучным использованием своих элементов, или что в одном языке синтаксические отношения являются в чистом виде, тогда как в другом они комбинируются с некоторыми другими представлениями, заключающими в себе нечто конкретное, сколь бы абстрактными они ни ощущались на практике. Таким путем мы имели возможность извлечь некоторое указание на то, что следует разуметь, когда мы говорим об общей форме того или другого языка, ибо каждому, кто вообще думал об этом вопросе или хоть немного почувствовал дух какого-либо иностранного языка, должно быть ясно, что в основе каждого языка лежит как бы некоторая базисная схема (basic plan), что у каждого языка есть свой особый покрой. Этот тип, или базисная схема, или <гений> языковой структуры, есть нечто гораздо более фундаментальное, нечто гораздо глубже проникающее в язык, чем та или другая нами в нем обнаруживаемая черта. О природе языка мы не можем составить себе адекватное представление при помощи простого перечисления различных фактов, образующих его грамматику. Переходя от латинского языка к русскому, мы чувствуем, что приблизительно тот же горизонт ограничивает наши взоры, и это несмотря на то, что сменились ближайшие, знакомые нам придорожные вехи. Когда мы подходим к английскому языку, нам начинает казаться, что окрестные холмы стали несколько более плоскими, и все же общий характер пейзажа мы узнаем. Но когда мы дошли до китайского языка, оказывается, что над нами сияет совершенно иное небо. Переводя эти наши метафоры на обычный язык, мы можем сказать, что все языки друг от друга отличаются, но некоторые отличаются значительно более, чем другие, а это равносильно утверждению, что возможно разгруппировать их по морфологическим типам. Собственно говоря, мы наперед знаем, что невозможно установить ограниченное количество типов, с полным учетом в них всех особенностей тех тысяч языков и диалектов, на которых говорит человечество. Подобно всем прочим человеческим установлениям, речь слишком изменчива и слишком неуловима, чтобы подчиняться вполне непреложной классификации. Даже применяя до самых мелочей разработанную классификацию, мы можем быть вполне уверены, что многие языки придется насильно подгонять под тот или иной тип. Для того чтобы вообще включить их в схему, окажется необходимым переоценить значимость того или иного их признака или пренебречь временно некоторыми противоречиями в их механизме. Но доказывает ли трудность классификации бесполезность этого занятия? Я этого не думаю. Было бы чересчур просто сложить с себя бремя созидательной работы мысли и встать на ту точку зрения, что у каждого языка своя единственная в своем роде история и, следовательно, своя уникальная структура. Такая точка зрения выражает лишь пол- правды. Подобно тому как схожие социальные, экономические и религиозные установления выросли на разных концах мира из различных исторических антецедентов, так и языки, идя разными путями, обнаруживали тенденцию совпасть в схожих формах. Более того - историческое изучение языков вне всяких сомнений доказало нам, что язык изменяется не только постепенно, но и последовательно, что он движется неуправляемо от одного типа к другому и что сходная направленность движения наблюдается в самых отдаленных друг от друга уголках земного шара. Из этого следует, что неродственные языки сплошь да рядом самостоятельно приходят к схожим морфологическим системам. Поэтому, допуская наличие сравнимых типов, мы вовсе не отрицаем специфичности исторического процесса; мы только утверждаем, что под покровом внешнего хода истории действуют могущественные движущие силы, направляющие язык (как и другие продукты социальной жизни) к сбалансированным моделям, иными словами, к типам. Мы, как лингвисты, удовлетворимся констатацией, что эти типы существуют и что некоторые процессы в жизни языка направлены на их изменение. Почему же образуются схожие типы и какова природа тех сил, которые их создают и разрушают? Вот вопросы, которые легче задать, чем на них ответить. Быть может, психологам будущего удастся вскрыть конечные причины образования языковых типов. Приступая к самой работе по классификации языков, мы сразу же убеждаемся, что это дело нелегкое. Предлагалось уже много разнообразных классификаций, и во всех них заключены ценные элементы, но ни одна из них не является вполне удовлетворительной. Классификации эти не столько охватывают известные нам языки, учитывая их особенности, сколько втискивают их в свои узкие, негибкие рамки. Затруднения при классификации возникают разного рода. Во-первых (и это самое главное), трудным оказывается избрать точку зрения. На какой основе следует классифицировать? Язык представляется нам столь многогранным, что мы легко можем сбиться с толку. И достаточно ли одной точки зрения? Во-вторых, опасно делать обобщения, исходя из материала отобранных в ограниченном количестве языков. Привлечь к рассмотрению только языки, скажем, латинский, арабский, турецкий, китайский и, быть может, про запас еще эскимосский или сиу, - значит обречь себя на неудачу. Мы не вправе предполагать, что небольшой выборки экзотических типов достаточно для дополнения тех немногих более нам близких языков, в которых мы непосредственнее заинтересованы. В-третьих, губительным для лингвистов было их стремление к единой простой формуле'. Есть нечто неотразимое в таком методе классификации, при котором в основу кладутся два полюса, - к примеру сказать, языки китайский и латинский, - и к этим двум полюсам подгоняется все, что только оказывается возможным, а все прочее отбрасывается к некоему <переходному типу>. Отсюда ведет свое происхождение поныне популярная классификация языков на <изолирующие>, <агглютинативные> и <флективные>. Иногда языки американских индейцев выделяются особо в своеобразный <полисинтетический> арьергард агглютинативных языков. Употребление всех этих терминов может быть оправдано, но, пожалуй, не в том смысле, в каком ими обычно пользуются. Во всяком случае, представляется весьма затруднительным все известные языки распределить по вышеуказанным группам хотя бы потому, что группы эти взаимно не исключают друг друга. Язык может одновременно быть и агглютинативным, и флективным, или флективным и полисинтетическим, или даже полисинтетическим и изолирующим, как это мы увидим несколько ниже. Есть еще и четвертая причина, почему предпринимавшиеся классификации языков в общем оказались бесплодными. Изо всех причин эта, вероятно, более всего способствовала затемнению вопроса. Это - эволюционистский предрассудок, просочившийся в социальные науки к середине прошлого столетия и только теперь начинающий терять свою тираническую власть над нашими умами. Переплетаясь с этим научным предрассудком и в значительной мере упреждая его, был и другой предрассудок, более человеческого свойства. В своем огромном большинстве лингвистытеоретики сами говорили на языках одного и того же определенного типа, наиболее развитыми представителями которого были языки латинский и греческий, изучавшиеся ими в отроческие годы. Им ничего не стоило поддаться убеждению, что эти привычные им языки представляют собою <наивысшее> достижение в развитии человеческой речи и что все прочие языковые типы - не более чем ступени на пути восхождения к этому избранному <флективному> типу. Все, что согласовывалось с формальной моделью санскрита, греческого языка, латыни и немецкого, принималось как выражение <наивысшего> типа, все же, что от нее отклонялось, встречалось неодобрительно как тяжкое прегрешение или, в лучшем случае, рассматривалось как интересное отступление от нормы^. Несомненно, что всякая классификация, исходящая из предвзятых оценок или же работающая на удовлетворение чувства, обрекает себя на ненаучность.
- Один прославленный американский специалист по вопросам культуры и языка во всеуслышание изрек, что, по его мнению, как бы ни уважать говорящих на агглютинативных языках, все же для <флективной> женщины преступно выйти замуж за <агглютинативного> мужчину. Как будто ставились на карту колоссальные духовные ценности! Поборники <флективных> языков привыкли гордиться даже иррациональностями латинского и греческого языков, за исключением случаев, когда им оказывается угодным превозносить глубоко <логический> характер этих языков. Между тем трезвая логика турецкого или китайского языка оставляет их равнодушными. К великолепным иррациональностям и формальным сложностям многих <диких> языков у них сердце не лежит. Сентименталисты - народ трудный] Лингвист, настаивающий на том, что латинский морфологический тип, вне всякого сомнения, знаменует наивысший уровень языкового развития, уподобляется тому зоологу, который стал бы рассматривать весь органический мир как некий гигантский заговор для выращивания скаковой лошади или джерсейской коровы, В своих основных формах язык есть символическое выражение человеческой интуиции. Она может оформляться на сотни различных ладов, безотносительно к материальной развитости или отсталости народа, пользующегося данными речевыми формами и, как правило (о чем даже едва ли стоит говорить), их не осознающего. Поэтому, если мы стремимся понять язык в его истинной сущности, мы должны очистить наш ум от предвзятых <оценок>^ и приучить себя взирать на языки английский и готтентотский с одинаково холодным, хотя и заинтересованным, беспристрастием. Вернемся к нашему первому затруднению. Какую точку зрения примем мы для нашей классификации? После всего того, что мы в предыдущей главе сказали о грамматической форме, должно быть ясно, что мы уже не можем теперь противопоставлять языки, имеющие форму и не имеющие формы, чем охотно грешили некоторые прежние авторы. Всякий язык может и должен выражать основные синтаксические отношения, даже если в его словаре и не представлено ни одного аффикса. Из этого мы заключаем, что всякий язык есть оформленный язык. Если не принимать во внимание выражение чистых отношений, язык может, конечно, быть <бесформенным>, бесформенным в механическом и, скорее, поверхностном смысле, т.е. не знать употребления не-корневых элементов. Иногда делались попытки сформулировать языковые различия на основе понятия <внутренней формы>. Например, в китайском языке нет формальных элементов в чистом виде, нет <внешней формы>, но в нем обнаруживается острое чувство отношений в смысле различения субъекта и объекта, определения и предиката и т. д. Иными словами, в нем есть <внутренняя форма> в том же самом смысле, как и в латинском, хотя внешне он язык <бесформенный>, а латинский - внешне <фор- мальный>. С другой стороны, предполагается, будто есть языки*, основных отношений по-настоящему не фиксирующие и довольствющиеся более или менее тщательным выражением материальных идей, порою даже с чрезмерным показом <внешней формы>, а установление чистых отношений возлагающие на догадку по контексту.
Я определенно склоняюсь к мнению, что это предположение о <внутренней бесформенности> некоторых языков есть иллюзия. Вполне, конечно, возможно, что в этих языках отношения выражаются не такими же нематериальными средствами, как в китайском, и не так, как в латинском^, или что принцип порядка слов подвержен в них большим колебаниям, чем в китайском, или же что тенденция к сложным деривациям освобождает язык от необходимости выражать некоторые отношения теми явными средствами, к которым в подобных случаях прибегает язык более аналитический^. Из всего этого вовсе не следует, будто в данных языках нет настоящего ощущения этих базовых отношений. Мы поэтому не сможем применять термин <внутренняя бесформенность> иначе, как в том весьма видоизмененном смысле, что синтаксические отношения могут фузионно совмещаться с иными типами значений. К этому классификационному критерию нам придется вернуться несколько позже. Более оправданной была бы классификация, которая основана на наиболее типичных формальных процессах^, представленных в данном языке. Языки, в которых слово всегда отождествляется с корневым элементом, окажутся выделенными в <изолирующую> группу в противовес тем языкам, которые либо аффигируют модифицирующие элементы (аффигирующие языки), либо обладают способностью менять значение корневого элемента посредством внутренних изменений (редупликация; чередования гласных и согласных; изменения в долготе/силе (quantity), ударении и интонации). Языки последнего типа могут быть не без некоторого основания названы <символическими>^. Аффигирующие языки, естественно, должны распасться на такие, где преобладает префиксация, например, банту или тлингит, и такие, где преимущественно или исключительно господствует суффиксация, например, эскимосский, алгонкинские и латинский. Но эта четырехчленная классификация (языки изолирующие, префиксальные, суффиксальные, символические) наталкивается на два существенных затруднения. Во-первых, большинство языков попадает в более чем одну из перечисленных групп. Так, например, семитские языки одновременно и префиксальные, и суффиксальные, и символические. Во-вторых, классификация эта в чистом своем виде представляется поверхностной. Она связывает воедино языки, по своему духу резко различающиеся, на основании только некоторого внешнего формального сходства. Совершенно очевидно, что пропасть отделяет префиксальный язык типа кхмерского с его префиксами (и инфиксами), используемыми только для выражения деривационных значений, от языков банту, где префиксальные элементы имеют широчайшее применение в качестве символов синтаксических отношений. Ценность этой классификации значительно повышается, если ее использовать лишь применительно к выражению реляционных значений^ В этом модифицированном виде мы вернемся к ней, используя ее в качестве вспомогательного критерия. Мы увидим, что термины <изолирующий>, <аффиксальный> и <символический> реально значимы. Но вместо различения языков префиксальных и суффиксальных, как мы увидим, гораздо целесообразнее проводить другое противопоставление, в основе которого лежит относительная сила связанности аффиксальных элементов с ядром слова^. Где, как мы видели, синтаксические отношения отнюдь не свободны от примени конкретности. Весьма схоже с тем, как английское cod-liver oil 'рыбий жир' (букв. 'треска-печень-жир') до некоторой степени обходит задачу явного выражения отношений между тремя именами. Ср. по контрасту франц. huile de foie de morue (бцкв. 'жир от-печень от-треска').
Можно воспользоваться также другой достаточно полезной системой противопоставлений, но и на нее нельзя полагаться всецело, чтобы опять же не сделать нашу классификацию поверхностной. Я имею в виду понятия <аналитического>, <синтетического> и <полисинтетического> типов. Эти термины говорят сами за себя. Аналитический язык либо вовсе не соединяет значения в составе цельных слов (китайский), либо прибегает к этому в скромных размерах (английский, французский). В аналитическом языке главенствующую роль играет предложение, слово же представляет меньший интерес.. В синтетическом языке (латинский, арабский, финский) значения более тесно между собою связаны, слова обставлены богаче, но вместе с тем обнаруживается общая тенденция ограничивать более узкими рамками степень конкретной значимости отдельного слова. Полисинтетический язык, как показывает самое название, синтетичен еще в большей степени. Слова в нем до крайности осложнены. Значения, которые мы никогда бы не подумали трактовать как подчиненные, символизуются деривационными аффиксами или <символическими> изменениями корневого элемента, а наиболее абстрактные понятия, включая синтактические отношения, также могут быть выражены в слове. В полисинтетическом языке нет никаких новых принципов, примеры которых не были бы уже представлены в более известных синтетических языках. Полисинтетический язык относится к синтетическому примерно так же, как синтетический к аналитическому языку такого типа, как английский^. Все три термина - чисто количественного и относительного порядка; иначе говоря, язык может быть <аналитичным> под одним углом зрения, <синтетичным> - под другим. Мне думается, что термины эти более полезны для определения некоторых тенденций развития (drifts) языка, нежели в качестве абсолютных показателей. Часто бывает весьма поучительным обратить внимание на то, что язык в течение своей истории становился все более и более аналитичным или же что он обнаруживает при- знаки, по которым можно судить о его постепенной кристаллизации от простой аналитической основы до высоко развитой синтетической формы ^.
Теперь мы подходим к различию между <флективным> языком и <агглютинативным>. Как я уже отмечал, такое противопоставление является полезным и, более того, необходимым, но оно обычно затемнялось множеством всяких несообразностей и бесполезными усилиями покрыть этими терминами все многообразие языков, за исключением тех, которые, подобно китайскому, носят явно изолирующий характер. Значение, которое всего лучше вкладывать в термин <флективный>, может быть вскрыто путем беглого рассмотрения не- которых базисных черт языков латинского и греческого, которые всегда считались характерными для флективных языков. Прежде всего, бросается в глаза, что эти языки более синтетические, чем аналитические. Но это еще не дает нам многого. По сравнению с многочисленными другими языками, похожими на них по своим общим структурным характеристикам, латинский и греческий не так уже синтетичны; с другой стороны, их нынешние потомки, итальянский и новогреческий, хотя и гораздо аналитичнее^ их, все же не столь далеко отошли от них в структурном отношении, чтобы быть зачисленными в совершенно особую языковую группу. Флективный язык, на этом мы должны настаивать, может быть и аналитическим, и синтетическим, и полисинтетическим.
Техника языков латинского и греческого - техника аффиксации, с определенным уклоном в сторону суффиксации. Агглютинативные языки столь же, сколь латинский и греческий, типично аффигирующие языки, причем одни из них предпочитают префиксацию, другие же более склонны к использованию суффиксов. Аффиксация сама по себе не предопределяет флективности. Возможно, что все зависит от того, с аффиксацией какого именно типа мы имеем дело. Если сравнить такие английские слова, как farmer 'земледелец, фермер' и goodness 'доброта', с такими словами, как height 'высота' и depth 'глубина', нельзя не поразиться значительной разнице в аффигирующей технике этих двух рядов. Аффиксы -er и -ness приставляются чисто механически к корневым элементам, являющимся одновременно и самостоятельными словами (farm 'обрабатывать землю', good 'добрый'). Эти аффиксы ни в каком смысле не являются самостоятельно значащими элементами, но вложенное в них значение (агентивность, абстрактное качество) они выражают безошибочно и прямо. Их употребление просто и регулярно, и мы не встречаем никаких затруднений в присоединении их к любому глаголу или к любому прилагательному, хотя бы даже и только что появившемуся в языке. От глагола to camouflage 'маскировать' мы можем образовать имя camouflager 'тот, кто маскирует, маскировщик', от прилагательного jazzy 'джазовый' можно совершенно свободно произвести имя jazziness 'джазовость'. Иначе обстоит дело с height 'высота' и depth 'глубина'. В функциональном отношении они совершенно так же связаны с high 'высокий' и deep 'глубокий', как goodness 'доброта' с good 'добрый', но степень спаянности между корневым элементом и аффиксом у них ббльшая. Их корневой элемент и аффикс, хотя структурно и выделяются, не могут быть столь же просто оторваны друг от друга, как могут быть оторваны good и -ness в слове goodness. Конечное -t в слове height не есть типичная форма аффикса (ср. strength 'сила', length 'длина', filth 'грязнота', breadth 'ширина', youth 'юность'), a dep- не тождественно слову deep 'глубокий'. Эти два типа аффиксации можно обозначить как <сплавливающий> (фузирующий) и <сополагающий>. Если угодно, технику сополагания мы можем назвать <агглютинативной>. Но не выдвигается ли тем самым <фузирующая> техника в качестве существеннейшего признака флективности? Боюсь, что и тут мы не подошли вплотную к желанной цели. Если бы английский язык был в значительной степени насыщен сращениями типа depth, но если бы наряду с этим множественное число в нем употреблялось независимо от глагольного согласования (например, во множественном числе The books falls подобно тому, как в единственном The book falls 'Книга падает', или же в единственном числе The book fall подобно тому, как во множественном The books fall 'Книги падают'), личные окончания - независимо от времени (например, в прошедшем времени The book fells подобно тому, как в настоящем The book falls 'книга падает', или же в настоящем времени The book fall подобно тому, как в прошедшем The book fell 'Книга упала') и местоимения - независимо от падежа (например, в винительном падеже I see he 'я вижу он' подобно тому, как в именительном Не sees me 'Он видит меня', или же в именительном падеже Him sees the man 'Его видит человека' подобно тому, как в винительном The man sees him 'Человек видит его'), мы бы поколебались охарактеризовать его как флективный. Сам по себе факт <фузии> не кажется достаточно ясным показателем наличия флективного процесса. В самом деле, есть большое число таких языков, которые подвергают <фузии>, т.е. сплавливают корневые элементы и аффиксы самым искусным и запутаннейшим образом, какой только можно где-либо найти, не обнаруживая вместе с тем признаков того своеобразного формализма, который столь резко выделяет такие языки, как латинский и греческий, в качестве представителей флективного типа.
Что верно относительно фузии, одинаково верно и относительно <символических> процессов^. Некоторые лингвисты говорят о чередованиях типа drink 'пью' - drank 'пил', будто они представляют высшую точку флективности, своего рода спириту- ализованную сущность чистой флективной формы. Однако в такой греческой форме, как pepomph-a 'я послал', в отличие от pemp-o 'посылаю', с ее тройным символическим изменением корневого элемента (удвоение pe-, изменение е в о, изменение p в ph), флективный характер с наибольшей яркостью выражен в специфическом чередовании показателей 1-го лица единственного числа -а в перфекте и -о в настоящем времени. Нет большей ошибки, как воображать, будто символические изменения корневого элемента, даже при выражении таких абстрактных значений, как число и время, всегда связаны с синтаксическими особенностями флективного языка. Если под <агглютинативным> языком мы разумеем такой, где аффиксация происходит по технике соположения, то мы можем только сказать, что имеются сотни фузирующих и символических языков, не подходящих под это определение агглютинативности, которым тем не менее совершенно чужд дух флективности, свойственный языкам латинскому и греческому. Мы можем, если нам угодно, называть такие языки флективными, но мы должны в таком случае быть готовыми к радикальному пересмотру нашего представления о флективноста.
Надо усвоить себе, что фузию корневого элемента и аффикса можно понимать в более широком психологическом смысле, чем я до сих пор указывал. Если бы образование множественного числа имен в английском языке всегда следовало типу book 'книга' - books 'книги', если бы не было таких противоречащих моделей, как deer 'олень' - deer 'олени', ох 'вол' - oxen 'волы', goose 'гусь' - geese 'гуси', осложняющих обычное формальное выражение множественности, - едва ли можно было бы сомневаться, что слияние элементов book и -s в целом слове books ощущалось бы несколько менее полным, чем оно ощущается ныне. Наше ощущение, или как бы бессознательное рассуждение по поводу этого факта можно изобразить так: поскольку формальная модель, представленная в слове books, тождественна по своему использованию той модели, которая представлена в слове oxen, элементы множественности -s и -en не обладают той вполне определенной, вполне автономной значимостью, которую мы на первых порах склонны им приписывать. Они суть элементы множественности лишь постольку, поскольку идея множественности приписывается таким-то и таким-то конкретно выбранным значениям. Поэтому слова books и oxen не вполне отвечают представлению о механической комбинации символа вещи ( book, ох) и ясного символа множественности. Связь между элементами в book-s и ox-en психологически не вполне ясна, окутана какой-то дымкой. Частица той силы, которая заключена в элементах -s и -en, перехватывается, присваивается самими словами book и ox, совершенно так же, как концептуальная сила суффикса -th в слове dep-th явно слабее, чем суффикса -ness в слове good-ness, несмотря на функциональный параллелизм между depth и goodness. Чем больше неясности в отношении связи между элементами, чем меньше оснований считать аффикс обладающим всей полнотой значимости, тем резче подчеркивается единство цельного слова. Наш ум требует точки опоры. Если он не может опереться на отдельные словообразующие элементы, он тем решительнее стремится охватить все слово в целом. Такое слово, как goodness, иллюстрирует <агглютинацию>, books - <регулярную фузию>, depth - <иррегулярную фузию>, geese - <символическую фузию> или <символизацию>^. Психологическая выделяемость аффиксальных элементов при агглютинации может быть еще резче выражена, чем у суффикса -ness в слове goodness. Собственно говоря, значение -ness не устанавливается с такой полной определенностью, как это могло бы быть. Оно находится в зависимости от предшествующего корневого элемента, поскольку требуется, чтобы этому суффиксу предшествовал корневой элемент определенного типа, именно прилагательное. Тем самым присущая суффиксу значимая сила заранее в известной мере ограничена. Однако в данном случафузия эта столь неявная и примитивная, в то время как в огромном большинстве прочих случаев аффиксации она, наоборот, совершенно очевидна, что вполне естественно не заметить ее наличия и прежде всего подчеркивать сопологающий, или агглютинативный, характер этого аффигирующего процесса. Если бы -ness можно было, в качестве элемента со значением абстрактного качества, присоединять к корневым элементам любого типа, если бы от fight 'сражаться' можно было бы образовать слово tightness ('действие или качество сражения') от water 'вода' - слово waterness ('качество или состояние воды'), от away 'прочь' - слово awayness ('состояние бывания прочь'), подобно тому как от good 'добрый' мы образуем слово goodness ('состояние бывания добрым'), мы бы продвинулись значительно ближе к агглютинативному полюсу. Язык, способный таким об- разом синтезировать свободно сочетаемые элементы, можно считать представителем идеального агглютинативного типа, в особенности если значения, выражаемые при помощи агглютинируемых элементов, суть значения реляционные или, по крайней мере, относятся к наиболее абстрактному классу деривационных смыслов.
Поучительные формы можно привести из языка нутка. Вернемся к нашему примеру 'огонь в доме' ^. На языке нутка inikw-ihl 'fire in the house/'огонь в доме' не является столь определенно формализованным словом, как это может показаться судя по переводу. Корневой элемент inikw- 'огонь' в действительности столь же глагольный термин, сколь и именной, его можно передавать то через 'огонь', то через 'гореть' в зависимости от синтаксических условий предложения. Наличие деривационного элемента -ihl 'in the house '/'в доме' не устраняет этой неопределенности или общности: inikw-ihl есть столь же 'fire in the house'/' огонь в доме ', сколь и 'burn in the house'/'гореть в доме'. Для того чтобы с полной определенностью номинализовать или вербализовать это слово, к нему надо присоединить аффиксальные элементы строго именной или глагольной значимости. Например, inikw-ihi-'i, с артиклем в виде суффикса, есть определенно именная форма: 'the burning in the house/the fire in the house'/' горение в доме / огонь в доме '; inikw-ihi-ma, с суффиксом изъявительного наклонения, столь же явно глагольная форма: 'it burns in the house'/'горит в доме'. Насколько мала степень фузии между 'fire in the house'/'огонь в доме' и номинализующим или вербализующим суффиксом, явствует из того, что формально индифферентное inikwihl не есть абстракция, выделенная путем анализа, но вполне законченное слово, могущее самостоятельно быть использованным в предложении. Артикль -'i и показатель изъявительности -ma - не фузионные, сплавленные со словом формообразующие аффиксы, а только надбавки, выполняющие формальную роль. Но пока к слову inikwihl мы не прибавили -'i или -ma, мы все время остаемся в неизвестности, глагол ли это или имя. Мы можем придать ему идею множественного числа: inikw-ihi-'minih; это опять же либо 'fires in the house'/'огонь в доме', либо 'burn plurally in the house'/ 'множественно гореть в доме'. Мы можем к идее множественного числа добавить идею уменьшительности : inikw-ihi-'minih-'is litle fires in the house'/ ' маленькие огни в доме ', либо 'burn plurally and slightly in the house'/'множественно и слегка гореть в доме'. Ну, а если мы еще прибавим суффикс прошедшего времени -if? Будет ли inikw-ihi-'minih-'is-it непременно глаголом : 'Several small fires were burning in the house'/' Несколько маленьких огней горели в доме'? Нет, не будет. Это сочетание элементов можно номинализовать: inikwihi'minih'isit-'i означает the former small fires in the house / the little fires that were once burning in the house'/ 'прежние маленькие огни в доме, горевшие когда-то маленькие огни в доме'. Мы не получим безусловно глагольного значения, пока не прибегнем к форме, исключающей всякую возможность иного толкования, например, к форме изъявительного наклонения : inikwihiminih'isit-a 'Several small fires were burning in the house'/'Несколько маленьких огней горели в доме'. Таким образом, мы убеждаемся, что элементы -ihl, 'minih, -'is и -it, совершенно независимо от относительно конкретного или абстрактного характера их значения, а также независимо от степени внешней (фонетической) их связанности с предшествующими им элементами, обладают такой психологической самостоятельностью, которой совершенно лишены наши аффиксы. Они суть элементы типично агглютинативные, хотя у них не больше внешней самостоятельности, не больше возможности жить независимо от корневого элемента, к которому они присоединяются, чем у -ness в слове goodness или у -s в слове books. Из этого вовсе не следует, будто в агглютинативном языке не может широко быть использован принцип фузии как внешней, так и психологической, или даже принцип символизации. Это есть вопрос тенденции. Обнаруживается ли в данном языке явный уклон в сторону агглютинативной техники? Если да, то такой язык надо признать <агглютинативным>. Как таковой он может быть префиксальным или суффиксальным, аналитическим, синтетическим или полисинтетическим.
Вернемся к вопросу о флективности. Флективный язык, вроде латинского или греческого, использует технику фузии, и этой фузии присуща как внутренняя психологическая, так и внешняя фонетическая значимость. При этом недостаточно, чтобы фузия обнаруживалась только в сфере деривационных значений (группа П)^, она должна охватывать и синтаксические отношения, выражаемые либо в их чистой форме (группа IV), либо, как в латинском и греческом, в виде <конкретно-реляционных значений> (группа 111)^. Что касается языков латинского и греческого, то их флективность по существу сводится к сплавлению (фузии) элементов, выражающих логически не чисто реляционные значения, с элементами корневыми и элемен- тами, выражающими деривационные значения. Для того чтобы можно было говорить о <флективности>, необходимы и наличие фузии как общей техники, и выражение реляционных значений в составе слова. Но определять подобным образом флективность, это равносильно тому, чтобы подвергнуть сомнению ценность этого термина в качестве классификационного признака для выделения одной из основных языковых групп. К чему руководствоваться двойственным принципом, охватывающим одновременно и технику выражения, и содержание выражаемого? Надо было бы ясно договориться, на каком из двух признаков флективности мы делаем упор. Термины <фузионный> и <символический> противопоставляются термину <агглютинативный>, который, со своей стороны, вовсе не соотносителен с термином <флективный>. Как быть с языками фузионными и символическими, выражающими реляционные значения не в слове, а на уров- не предложения? И не следует ли нам делать различие между агглютинативными языками, выражающими эти значения в слове, наподобие языков флективных, и такими, которым это не свойственно?
Для нашей цели общей классификации мы отвергли деление языков на аналитические, синтетические и полисинтетические как основанное на чисто количественном признаке. Деление языков на изолирующие, аффиксальные и символические также признано нами неудовлетворительным по той причине, что оно чересчур делает упор на внешнем, техническом выражении. Деление на изолирующие, агглютинативные, фузионные и символические - схема более удовлетворительная, но все же и она скользит по поверхности. Мне думается, что мы поступим лучше, если воспользуемся понятием <флективности> в качестве ценной идеи для создания более широкой и последовательно развитой схемы, в качестве отправной точки для построения классификации, основанной на природе выражаемых в языке значений. Две другие классификации: одна, основанная на степени синтезирования, другая - на степени фузирования, могут быть сохранены в качестве перекрещивающихся схем, позволяющих производить дальнейшиеподразделения в наших основных концептуальных типах. Надо вспомнить, что во всех языках непременно выражаются корневые значения (группа 1) и реляционные идеи (группа IV). Из двух остальных основных групп значений - деривационных (группа II) и смешанно-реляционных (группа III) - обе могут отсутствовать в языковом выражении, обе могут быть в наличии или только одна. Это сразу же дает нам простой, точный и абсолютно всеобъемлющий метод классификации всех известных языков. Языки бывают: А. Выражающие только значения групп 1 и IV; иначе говоря, языки, в которых синтаксические отношения выражены в чистом виде и которые не обладают способностью модифицировать смысл корневых элементов посредством аффиксов или внутренних изменений^. Это чист о-р еляционн ы е языки без деривации, или, более сжато, простые чисто-реляционные языки. Это те языки, которые подходят ближе всего к самой сути языкового выражения. В. Выражающие значения групп 1, II и IV; иначе говоря, языки, в которых синтаксические отношения выражены в чистом виде и которые вместе с тем обладают способностью модифицировать смысл корневых элементов посредством аффиксов или внутренних изменений. Это -чисто реляционные языки с деривацией, или сложные чисто-реляционные языки.
C. Выражающие значения групп 1 и III^, иначе говоря, языки, в которых синтаксические отношения выражаются в обязательной связи со значениями, не вполне лишенными конкретности, но которые, не считая этой смешанной формы выражения, не обладают способностью модифицировать смысл корневых элементов по- средством аффиксов или внутренних изменений^. Это - с меш анн о-р еляционн ы е языки без деривации, или простые смешанно-реляционные языки. D. Выражающие значения групп 1, II и III; иначе говоря, языки, в которых синтаксические отношения выражаются в смешанной форме, как в типе C, и которые вместе с тем обладают способностью модифицировать смысл корневых элементов посредством аффиксов или внутренних изменений. Это - смешанн о-р еляци- онн ые языки с деривацией, или сложные смешанн о-р еляционн ые языки. Сюда относятся наиболее нам знакомые <флективные> языки, а также весьма многие <агглютинативные> языки, как <полисинтетические>, так и просто синтетические. Эта концептуальная классификация языков не стремится, повторяю, отразить внешнюю языковую технику. По существу, она отвечает на два основных вопроса касательно передачи значений в языковых символах. Во-первых, пользуется ли язык своими корневыми значениями в чистом виде, или же он образует свои конкретные идеи путем объединения в единое целое неотделимых элементов (типы А и C, с одной стороны, типы B и D, с другой)? И, во-вторых, пользуется ли язык своими основными реляционными значениями, теми, что безусловно необходимы для упорядочивания элементов предложения, не примешивая к ним ничего конкретного, или же нет (типы А и B, с одной стороны, типы C и D, с другой)? Из этих двух вопросов второй, как мне кажется, наиболее фундаментальный. По- этому мы можем упростить нашу классификацию и представить ее в следующем виде:
I. Чисто-реляционные языки: A. Простые; B. Сложные; II. Смешанно-реляционные языки: C. Простые; D. Сложные. Такая классификация - слишком общая и слишком широкая, чтобы служить удобной основой для описательного обзора многочисленных разновидностей человеческой речи. Она требует дальнейшей детализации. Каждый из типов A,B,C,D может быть подразделен на агглютинативный, фузионный и символический подтипы, в соответствии с преобладающим способом модификации корневого элемента. В типе А мы дополнительно различаем изолирующий подтип, характеризуемый отсутствием всяких аффиксов и всяких модификаций корневого элемента. В изолирующих языках синтаксические отношения выражаются позицией слов в предло-жении. Это также верно и в отношении многих языков типа B, поскольку термины <агглютинативный>, <фузионный> и <символический> применимы в них лишь к способу трактовки деривационных значений, а нереляционных. Такие языки можно называть <агглютинативно-изолирующими>, <фузионно-изолирующими> и <символико-изолирующими>. Это приводит нас к тому важному общему положению, что способ трактовки одной группы значений не обязан ни в малейшей степени совпадать со способом трактовки другой группы. Для указания этой разницы в трактовке могут быть, при желании, использованы составные термины, в которых первый элемент будет относиться к значениям группы II, а второй - к значениям групп III и IV. Под <агглютинативным> языком нормально будет разуметься такой, в котором агглютинируются либо все его аффиксальные элементы, либо подавляющее их большинство. В <аглютинативно-фузионном> языке деривационные элементы агглютинируются, возможно, в виде префиксов, а реляционные элементы (чистые или смешанные) фузируются (сплавливаются) с корневым элементом либо в качестве другого ряда префиксов, следующих за префиксами первого ряда, либо в виде суффиксов, либо частью префиксов, частью суффиксов. Под <фузионно-агглютинативным> языком мы будем понимать такой, в котором деривационные элементы фузируются (сплавливаются), а элементы, указывающие на отношения, пользуются большей самостоятельностью. Все эти и подобные им различия не только теоретически возможны, но и могут в изобилии быть проиллюстрированы описательными фактами морфологии языков. Далее, если будет сочтено желательным подчеркнуть степень осложненности отдельного слова, могут быть добавлены в качестве описательных терминов термины <аналитический>, <синтетический> и <полисинтетический>. Само собою разумеется, что языки типа А необходимо языки аналитические, языки типа C также по преимуществу аналитические и, по-видимому, не развиваются дальше синтетического уровня. Но мы не должны увлекаться терминологией. Много зависит от того, на какую черту, на какую точку зрения делается преимущественный упор. Развиваемый здесь метод классификации языков обладает тем крупным преимуществом, что его можно уточнить или упростить в соответствии с теми или иными потребностями. Степенью синтезирования можно всецело пренебречь; <фузию> и <символизацию> часто бывает полезно объединить под общим наименованием <фузии>; даже различие между агглютинацией и фузией можно, если угодно, оставить в стороне, либо как сопряженное с трудностями для своего установления, либо как не относящееся к предмету обсуждения. Языки, как-никак, представляют собою чрезвычайно сложные исторические структуры. Не столь важно расставить все языки по своим полочкам, сколь разработать гибкий ме- тод, позволяющий нам каждый язык рассматривать с двух или трех са- мостоятельных точек зрения по его отношению к другому языку. Все это вовсе не противоречит тому, что некоторые языковые типы являются более устойчивыми и чаще представленными в действительности, чем другие, теоретически столь же возможные. Но мы пока еще слишком плохо осведомлены о структурной природе великого множества языков, чтобы иметь право на построение классификации, которая была бы больше чем предварительной и экспериментальной. Читатель получит несколько более яркое представление о разнообразии морфологии языков, если просмотрит прилагаемую аналитическую таблицу ряда языковых типов. Графы II, III и IV указывают на группы значений, под этими цифрами рассмотренные в предыдущей главе. Бук- вами a,b,c,d обозначены процессы: а - изоляция (позиция в предложении), b - агглютинация, c - фузия, d - символизация. В тех случаях, где используется более одной из этих техник, они расположены в порядке их относительной важности^.
Столбцы: Основной тип; II; III; IV; Техника; Синтезирование языков; Примеры. А (Простые чисто-реляционные языки); -; -; -; a; Изолирующий; Аналитический; Китайский, аннамский; A; (d); -; a, b; Изолирующий (слабо агглютинативный); Аналитический; Эве ( Гвинея ); A; (b); -; a, b, c; Агглютинативный (слегка агглютинативно-фузионный); Аналитический; Совр. тибетский; B (Сложные чисто-реляционные языки); b,d; -; a; Агглютинативно-изолирующий; Аналитический; Полинезийские; B; b; -; a,(b); Агглютинативно-изолирующий; Полисинтетический; Хайда; b; c; -; a; Фузионно-изолирующий; Аналитический; Камбоджийский; b; b; -; b; Агглютинативный; Синтетический; Турецкий; B; b, d; (b); b; Агглютинативный (чуть символический); Полисинтетический; Яна (сев. Калифорния); B; c, d, (b); -; a, b; Фузионно-агглютинативный (чуть символический); Синтетический (слегка); Класс. Тибетский; B; b; -; c; Агглютинативно-фузионный; Синтетический (слегка полисинтетический); Сиу; B; c; -; c; Фузионный; Синтетический; Салина (Ю.-З. Калифорния); B; d, c; (d); d, c, a; Символический; Аналитический; Шиллук (верх. Нил); C (Простые смешанно-реляционные языки); (b); b; -; Агглютинативный; Синтетический; Банту; C; (c); c, (d); a; Фузионный; Аналитический (слегка синтетический); Французский^; D (Сложные смешанно-реляционные языки); b, c, d; b; b; Агглютинативный (чуть символический); Полисинтетический; Нутка (остр. Ванкувер^^); D; c, (d); b; -; Фузионно-агглютинативный; Полисинтетический (слегка); Чинук (нижн. теч. р. Колумбии); D; c, (d); c, (d), (b); -; Фузионный; Полисинтетический; Алгонкинские; D; c; c, d; a; Фузионный; Аналитический; Английский; D; c, d; c, d; -; Фузионный (чуть символический); Синтетический; Латинский, греческий, Санскрит; D; c, b, d; c, d; (a); Фузионный (сильно символический); Синтетический; Такелма (Ю.-З. Орегон); D; d, c; c, d; (a); Символико-фузионный; Синтетический; Семитские (арабский, древнееврейский);
Примечание: Скобки указывают на слабое развитие данного процесса. Едва ли стоит особо подчеркивать, что приведенные мною примеры языковых типов далеко не исчерпывают всех возможностей языковой структуры, а также что два языка, одинаково классифицируемые, не должны непременно обнаруживать много сходства в отношении своих поверхностных свойств. Наша классификация касается лишь наиболее фундаментальных и обобщенных проявлений духа, техники и степени осложненности каждого данного языка. Тем не менее во многих случаях мы можем установить тот высоко пока- зательный и примечательный факт, что языки, относимые нами к одному и тому же классу, обнаруживают своего рода параллелизм и в отношении таких деталей или структурных особенностей, которые не предусмотрены нашей классификационной схемой. Так, интереснейшая параллель может быть проведена по структурным линиям между языками такелма и греческим^, т.е. такими языками, которые географически столь отдалены друг от друга и исторически столь между собою не связаны, как только могут быть два наудачу взятых языка. Их сходство идет дальше обобщенных фактов, отмеченных в таблице. Может даже показаться, что языковые характеристики, о которых легко думать вне всякой связи друг с другом, которые, казалось бы, с точки зрения теории никак между собой не связаны, обнаруживают тем не менее тенденцию сгруппировываться или двигаться вместе в кильватере некоего скрытого, но властно их контролирующего импульса к форме, который управляет их дрейфом. Поэтому, если мы только убедились в интуитивном сходстве двух данных языков, в присущем им обоим одинаковом внутреннем ощущении формы, нам не придется чересчур удивляться тому, что каждый из них ищет и избегает одних и тех же направлений языкового развития. Мы в настоящее время еще весьма далеки от того, чтобы уметь точно определить, в чем именно заключается это основополагающее чувство формы. Мы можем в лучшем случае только смутно его ощущать и должны по большей части довольствоваться одной лишь констатацией его симптомов. Эти симптомы постепенно накапливаются в наших описательных и исторических грамматиках отдельных языков. На- станет, быть может, день, когда мы будем в состоянии восстанавливать по этим симптомам стоящие за ними великие основополагающие схемы. Ходячая классификация языков на <изолирующие>, <агглютинативные> и <флективные> (лучше <фузионные>), - классификация по существу чисто техническая, - не может служить сколько-нибудь надежным ключом для раскрытия интуитивно ощущаемых форм языка. Не знаю, может ли нас подвести ближе к цели предлагаемая мною классификация по четырем понятийным группам. По моему личному мнению, может, но ведь вообще классификации - эти аккуратные построения спекулятивного разума - вещь ненадежная.
Они должны проверяться при всяком удобном случае и лишь после достаточной проверки могут претендовать на общее признание. Тем временем мы попробуем подкрепить нашу классификацию путем при- влечения довольно любопытного, хотя и простого исторического критерия. Языки находятся в беспрерывном процессе изменения, но было бы вполне разумным предположить, что они дольше сохраняют имен-но то, что является в их структуре наиболее фундаментальным. Обратимся теперь к известным нам группам родственных языков^. Переходя в этих группах от одного языка к другому или прослеживая их линию развития, мы часто встречаемся с фактом постепенного изменения их морфологического типа. В этом нет ничего удивительного, ибо нет никаких оснований к тому, чтобы язык всегда оставался верен своей первоначальной форме. Любопытно, однако, отметить, что из трех перекрещивающихся классификаций, представленных в нашей таблице (типы значений, техника и степень синтезирования), легче всего подвергается изменению степень синтезирования; изменчива, но в гораздо меньшей мере, и техника, а типы значений об- наруживают тенденцию удерживаться дольше всего. Приведенный в таблице иллюстративный материал, конечно, слишком скуден, чтобы служить в этом отношении реальной базой для доказательства, но он все же, в меру возможного, достаточно показателен. Единственные усматриваемые по нашей таблице изменения типов значений внутри групп родственных языков - это переход от типа B к типу А (шиллук в противопоставлении с языком эве^, классический тибетский в противопоставлении с современным тибетским и китайским) и от типа D к типу C (французский язык в противопоставлении с латинским^. Но ведь тип А относится к типу B, а тип C к типу D, как простая форма к сложной форме внутри какого-то более широкого, фундаментального типа (чисто-реляционного, смешанно-реляционного). Убедительных примеров перехода от чисто-реляционного к смешанно-реляционному типу и обратно я привести не могу. Таблица с достаточной ясностью показывает, сколь мало относительной устойчивости обнаруживается в техническом строе языка. Хорошо известны факты, что высоко синтетические языки (латынь, санскрит) сплошь и рядом разлагались до состояния аналитических (языки французский, бенгальский) или что агглютинативные языки (финский) во многих случаях постепенно усваивали черты <флективности>, но из этих фактов, по-видимому, редко выводилось то естественное заключение, что противопоставление языков синтетических и аналитических или агглютинативных и <флективных> (фузионных) не представляет, в конце концов, ничего особенно фундаментального. Обращаясь к индокитайским языкам, мы видим, что китайский представляется почти что образцовым, какой только можно найти, изолирующим языком, тогда как в классическом тибетском обнаруживаются не только фузионные, но и явно символические особенности (например, g-tong-ba 'давать', прошедшее время b- tang, будущее время g-tang, повелительная форма thong); но оба они чисто-реляционные языки. Эве либо изолирующий, либо только едва агглютинативный язык, а шиллук, хотя и строго аналитический, является вместе с тем одним из наиболее резко выраженных символических языков, какие мне только известны; оба эти суданских языка - чисто-реляционные. Между языками полинезийскими и кхмерским родство далекое, хотя фактически несомненное; при том что у последнего более выражены фузионные черты, чем у первых^, они совпадают в общем им типе сложных чисто-реляционных языков. Языки яна и салина по своему внешнему облику крайне несхожи. Язык яна высоко полисинтетический и вполне типически агглютинативный, салина - не более синтетичен, чем латинский, и такой же, как и он, иррегулярный и компактно фузионный (<флективный>) язык, оба (и яна, и салина) языки чисто-реляционные. Языки чинук и такелма, отдаленно родственные языки Орегона, очень далеко ото- шли друг от друга не только в отношении общих линий техники и синтезирования, но и почти во всех деталях своей структуры; оба они сложные смешанно-реляционные языки, хотя и в весьма различных направлениях. Факты, подобные этим, как будто подкрепляют предположение, что в противопоставлении языков чисто-реляционных и смешанно-реляционных (или конкретно-реляционных) мы имеем дело с чем-то более глубоким, более всеобъемлющим, нежели в про- тивопоставлении языков изолирующих, агглютинативных и фузионных^.
Ваш комментарий о книге |
|
