Библиотека
Теология
КонфессииИностранные языкиДругие проекты |
Ваш комментарий о книге Рейсер С. Основы текстологииОГЛАВЛЕНИЕАтрибуцияОсновные вопросыПри жизни писателя сплошь и рядом случается, что какая-то часть его произведений печатается без подписи, или под криптонимом, или псевдонимом и автор остается для современников и потомков скрытым. Некоторые произведения автор не хотел печатать, считая их недоработанными или недостойными печати, другие не мог напечатать по причинам цензурным, третьи не увидели свет вследствие автоцензуры: они касались каких-то интимных сторон жизни писателя или же были обращены к лицам, имена которых не хотелось видеть в печати. На издание некоторых своих произведений автор пошел при условии анонимной или зашифрованной псевдонимом публикации. Следует также иметь в виду, что какая-то часть литературного наследия писателя в дореволюционное время обрекалась «на устное подпольное или полуподпольное бытование: что-то обращалось в списках, что-то печаталось в зарубежных или нелегальных изданиях и пр. В прижизненном, а особенно в посмертном бытовании возникает даже своеобразная традиция «прикрепления» авторства, та самая, которую уже Пушкин формулировал следующим образом словами: «Всякое слово вольное, всякое сочинение противузаконное приписывают мне так, как всякие остроумные вымыслы князю Цицианову». Практически мы должны считаться с тем, что какая-то часть литературного наследия писателя в течение какого-то времени остается неизвестной или неопознанной и вопрос о ней всплывает, например, при подготовке собрания сочинений или когда (в наше время) создается специальная комиссия по литературному наследию, которая приводит в ясность библиографию писателя. Устанавливая корпус произведений писателя, текстолог сталкивается с еще одной существенной трудностью. Многие писатели являлись одновременно и редакторами: достаточно напомнить имена Пушкина, Белинского, Чернышевского, Некрасова, Добролюбова, Салтыкова-Щедрина, Короленко. В этом качестве они неизбежно осуществляли свое редакторское право, внося те или другие, более или менее значительные исправления в рукописи печатаемых ими авторов. Эта часть наследия так значительна по существу и так велика по объему, что возникает необходимость организации в собраниях сочинений разделов «Проредактированное» или «Коллективное». Таким образом мы осуществим разгрузку наследия писателя от не принадлежащих ему вещей, к которым он имел лишь некоторое касательство. Все сказанное определяет, что текстологу постоянно приходится производить сложную и ответственную работу по определению авторства (или степени авторства) тех или других произведений. В одних случаях они анонимны или псевдонимны, в других — традицией приписываются данному писателю, и это приписывание требует научной проверки, в иных случаях авторство (например, предшествующими редакторами) было установлено правдоподобно, но все же не до конца обосновано. Могут возникнуть и другие казусы, предусмотреть которые трудно. Во всех случаях текстологу приходится заниматься вопросами атрибуции (от латинского attributio — назначение, определение), т. е. утверждением авторства того или иного писателя. Эта работа (особенно в классической филологии) неразрывно связана с атетезой (от греческого athetesis — отрицание принадлежности произведения данному лицу). Практически оба эти процесса сливаются и в новой текстологии обычно объединяются одним термином — атрибуция 1 . Более ста лет тому назад, в 1831 г., вероятно, Н. И. Надеждин проницательно заметил: .«...так как мы живем в веке скептицизма, требующего на все доказательств, то желательно б было, чтоб при подобных изданиях представлялись надежные документы, действительно ли издаваемые сочинения принадлежат лицу, которому приписываются» («Телескоп», 1831, № 24, с. 558. Указано С. М. Осовцовым).
Изучая различные приемы, которыми исследователи стремятся обосновать авторство того или иного писателя, можно заметить, что они в сущности сводятся к трем категориям: а) документальные доказательства, б) идеологический анализ и в) анализ стилистический. Наиболее убедительным, а часто совершенно бесспорным, является документальное обоснование авторства. В ряде случаев к нему могут быть причислены, очевидные автобиографические намеки произведения; в иных случаях раскрытию авторства могут помочь такие источники, как сохранившиеся отчасти бухгалтерские книги журнала «Современник», гонорарные ведомости «Отечественных записок» и других журналов, в других — большую помощь может оказать обширный архив Литературного фонда (Гос. публичная библиотека и Пушкинский дом), когда автор, обращаясь за пособием, прикладывал перечень своих трудов и пр. Бывают и разные другие варианты, предусмотреть которые заранее трудно — они зависят от изобретательности и эрудиции исследователя. Бывают, разумеется, случаи, не представляющие особого интереса для атрибуционной методики, находящиеся на грани простого библиографического разыскания. Вскоре после смерти Тургенева в немецкой газете « Allgemeine Zeitung », издававшейся в Мюнхене (1883, 20 сентября, приложение к № 262, стр. 3853), под инициалами «М. N .» была помещена статья « Ein deutscher Brief Turgeniews ». В этой статье было процитировано (по-немецки и, очевидно, в подлиннике) письмо Тургенева к автору заметки от среды 16 апреля 1879 г. из Парижа. Тургенев благодарил адресата за письмо, при котором ему были присланы два номера газеты « Literaturblatt » со статьей о нем. Автор указывал, что письмо приведено совершенно точно. Требовалось установить фамилию адресата этого письма. Не представляло большого труда, взяв в руки « Literaturblatt », понять, что речь идет о Морице Нехелесе ( Necheles ) — « Iwan Turgeniew . Eine Portratstudie ». « Literaturblatt » — ( Wien und Leipzig , Band III , 1879, № 13 и 14) — тем самым адресат устанавливается с полной очевидностью 1 . Но гораздо чаще текстологу приходится пользоваться самыми разнообразными способами атрибуции, прибегать к сложным разысканиям, анализировать различные доводы «за» и «против», пользоваться совокупно разными методами. Естественно думать, что наиболее точное, можно сказать, не подлежащее кассации доказательство — свидетельство самого автора. Однако это не так или, по крайней мере, не всегда так. Известны случаи, когда автор с большей или меньшей категоричностью отрицал свое авторство. Достаточно напомнить, что Чернышевский на следствии (других высказываний нет) настойчиво отрицал принадлежность ему прокламации «Барским крестьянам...» — в этих случаях непризнание авторства было вызвано политическими причинами. Могут быть, однако, и другие мотивировки. Некрасов из деликатности «не хотел зачесть своею при жизни Добролюбова «Дружескую переписку Москвы с Петербургом» — какие-то немногие строки первой редакции (и полностью примечания) принадлежали критику.
Порой, как это ни может показаться странным, автор сам затрудняется в утверждении своего авторства. Искусствовед Ф. Ф. Ноггафт рассказывал М. К. Азадовскому, как И. Е. Репин был однажды приглашен для удостоверения аутентичности картины, предлагавшейся для продажи одному петербургскому музею. Художник долго ее рассматривал, сидя в кресле, наконец встал и сказал: «Не знаю, не помню, писал я эту картину или нет». В. П. Катаев не мог в 1967 г. твердо ответить на вопрос — он или М. Булгаков являются авторами фельетона «Главполитбогослужение» — «все это было так давно, что сам уже не уверен»; между тем фельетон включен в сборник рассказов и фельетонов Катаева, изданных в 1963 г.' Н. Г. Чернышевский по возвращении из ссылки в 1888 — 1889 гг. составлял списки своих статей. Против одной из них — знаменитой статьи «Детство и отрочество. Сочинение графа Л. Н. Толстого». «Военные рассказы графа Л. Н. Толстого» («Современник», 1856, № 12) — он написал: «едва ли». К счастью сохранился автограф и список, составленный им же в 1861 г., где эта рецензия значится. В том же, позднем списке он отрицал принадлежность ему «Заметок о журналах» («Современник», 1856, № 11). «Начало о Дружинине писано не мной», — заметил он на полях, и на этот раз его опровергает автограф. То же относительно «Современного обозрения» («Современник», 1857, № 11) — «быть может, часть современного обозрения, стр. 134 — 143» — и снова налицо автограф всей статьи (см.: Н. Г. Чернышевский. Полн. собр. соч., т. XVI, 1953, стр. 644 — 645). Списки статей того или другого писателя требуют самой настороженной проверки со стороны исследователя. Через много лет выяснилось, что то, что мы считали списком сочинений Добролюбова и на чем основывали атрибуцию некоторых его статей, на самом деле оказывается инвентарным перечнем (охранной описью) рукописей, оставшихся у покойного критика 2 .
Журналист Ф. Е. Ромер в автобиографии, написанной в 1891 г., о своем сотрудничестве в журнале «Гудок» в 1862 г. выразился так: «Не могу утверждать положительно, но кажется, что я никогда не печатался в «Гудке» и не подписывался «Ведьминским Беранже». На самом деле оба эти утверждения ошибочны 1 . Не может служить достаточным доказательством авторства даже печатание под псевдонимом, приписывающимся определенному писателю. Б. Я. Бухштаб установил, например, что некоторые стихотворения Некрасова при жизни И. И. Панаева печатались под псевдонимом Панаева — «Новый поэт» 2 . Вообще, признание или непризнание автора не является еще достаточным аргументом атрибуции или атетезы. Чернышевский в 1856 г. молчаливо принимал похвалы за не принадлежащую ему полемическую часть добролюбовского ответа А. Д. Галахову, так как Добролюбов, студент Главного педагогического института, не мог еще в это время открыто сотрудничать в «Современнике». Революционер-народник С. С. Синегуб, чтобы не запутать лишних людей, на следствии признал себя автором не принадлежащих ему стихотворений. Арестованный М. Л. Михайлов, не желая предавать Н. В. Щелгунова, назвал себя единоличным автором написанной ими совместно прокламации «К молодому поколению» и т. д. Как видим, такой, казалось бы, бесспорнейший факт, как автопризнание, и тот может быть в определенных случаях оспорен. То же можно сказать и о документе. Конечно, он наиболее убедительное доказательство авторства, но у исследователя не должно быть фетишизированного к нему отношения. Он тоже нуждается в проверке и в критике. Доверчивые исследователи, увидя автограф писателя, приписывают ему буквально-таки «всяко лыко в строку» — на этом основан ряд полукомических (или полутрагических) текстологических эпизодов. Пушкин сокращенно записал для себя примечание Жуковского к стихотворению «Лалла Рук», а М. О. Гершензон приписал эти строки Пушкину. Тот же исследователь, найдя «Черные очи» Бенедиктова, переписанными рукой В. С. Печерина, поспешил приписать ему и это стихотворение (М. О. Гершензон. Жизнь В. С. Печерина. М., 1910, с. 37). Но еще более конфузный эпизод случился снова с этим, в общем осторожным ученым, когда сделанную Пушкиным копию стихотворения Жуковского «Скрижаль» он принял за стихотворение Пушкина и открыл им свою книгу «Мудрость Пушкина». (М., 1919, с. 9 — 10).
Ошибка была замечена слишком поздно, и злосчастную страницу, содержавшую этот текст, пришлось вырезать вручную: для этого пришлось обойти ряд книжных магазинов и посетить почти всех, кому книга была подарена — так был «исправлен» почти весь тираж, но библиофилы особенно чтут «полные» экземпляры. Даже такой крупный пушкинист, как Б. В. Томашевский, не избег подобной же ошибки. Пушкинскую копию перевода И. И. Дмитриевым Мольера он счел за попытку Пушкина переводить французского комедиографа 1 . Н. В. Станкевич переписал стихотворение А. И. Подолинского «Тайна пророка»; этот текст у него скопировал Н. Г. Фролов, а П. В. Анненков опубликовал его по этой копии с копии в качестве оригинального стихотворения Станкевича («Поэты кружка Н. В. Станкевича», 1964, с. 549). Случай совсем недавний. В. Багрицкий переписал понравившееся ему, тогда неизданное стихотворение О. Мандельштама «Щегол». Оно вошло в число стихотворений В. Багрицкого в сборнике «Имена на поверке (М., 1963; ср.: Л. Багрицкая. Досадное недоразумение — «Лит. газ»., 1964, 5 мая, № 53 (4759), с. 2). Достаточно этих немногих выразительных примеров, чтобы предостеречь молодых текстологов от такого рода ошибок. Нередко для обоснования авторства используются сохранившиеся бухгалтерские книги, гонорарные ведомости и прочие сходные данные. Но и они оказывается, требуют критического к себе отношения. Дело в том, что иной раз руководитель отдела мог получить гонорар за весь отдел для раздачи сотрудникам, в другой раз кто-то получил гонорар для другого автора, а бухгалтерия отметила выдачу лицу, которому деньги были выплачены. В ряде случаев бухгалтерия вообще авторов не знала. Надо учитывать, что ведение бухгалтерской книги частного журнала имело свои специфические особенности, невозможные в казенном учреждении. Редактор иногда не считал нужным сообщать бухгалтеру действительное имя автора — порой высокопоставленного чиновника, а то и революционера-эмигранта (так было с П. Л. Лавровым) — в обоих случаях разглашение имени было нежелательно. Порой Чернышевский мог попросить кого-то из сотрудников получить гонорар за него; между ними могли быть какие-то денежные счеты; так, гонорар за рецензию Чернышевского на книгу В. Пютца по этнографии («Современник», 1861, № 12) значится выданным М. А. Антоновичу 2 .
С документальной атрибуцией могут происходить и комические казусы, основанные на опечатке или на неверном чтении. Л. Д. Опульская в названной статье (с. 22) рассказывает, как в Собрание сочинений Чехова (1944) был включен рассказ «Магнетический сеанс» на основании строк письма Чехова брату Александру: «Недавно в «Московском листке» описал бал у Пушкарева». На самом деле в подлиннике не «описал», а «описан»; предположение об авторстве Чехова сразу же отпало. Новые документы сплошь и рядом изменяют имя до тех пор не оспаривавшегося автора. Так, в Полное собрание сочинений Добролюбова под редакцией Е. В. Аничкова (т. 7, 1911) была включена рецензия на «Материалы для статистики Финляндии» («Современник», 1859, № 6). Рукопись Н. М. Михайловского (в Гос. публичной библиотеке), замещавшего Добролюбова во время болезни, свидетельствует, что рецензия написана им, рецензия на книгу А. И. Г. «Итальянский вопрос...» (там же, 1860, № 1), введенная в издание под редакцией М. К. Лемке (т. III, 1911), аналогично отводится от Добролюбова и переходит к Е. Я. Колбасину. В издания сочинений Добролюбова, в том числе и в советское (1936), была включена рецензия на книгу А. Зернина «Жизнь и литературные труды императора Константина Багрянородного» («Современник», 1858, № 9), но уже к концу издания, в 1941 г. пришлось сделать оговорку о том, что на основании неопубликованного письма Н. М. Михайловского установлено, что рецензия эта принадлежит Чернышевскому — в его собрание сочинений она теперь и перенесена. Наличие рукописи ее в так называемом списке Чернышевского имеет совсем другой смысл (см. выше, с. 85). Со списками связаны вообще самые невероятные происшествия. В свое время в «Русском биографическом словаре» к статье о царевиче Алексее Петровиче был приложен список литературы, и в нем между прочим была названа статья П. Пекарского «Сведения о жизни и смерти царевича Алексея Петровича» («Современник», 1860, № 1). Эта статья (она была подписана «П») в 1911 г. вошла в Полное собрание сочинений Добролюбова под редакцией Е. В. Аничкова, а в примечаниях она же была названа в качестве статьи Пекарского (т. 6, с. 519)! Потом статья снова была напечатана в четвертом томе Полного собрания сочинений Добролюбова (1937). А. В. Предтеченский в примечаниях учел сведения «Русского биографического словаря», но назвал их «курьезной ошибкой»! Уже в следующем, пятом томе (1941) пришлось сделать соответствующую оговорку. Источник ошибки — все тот же «список» Чернышевского, о котором упоминалось выше. Не была даже принята во внимание запись в конторской книге, где статья числится за Пекарским. Не исключено, однако, что статья прошла некоторую редакционную правку Добролюбова, заведовавшего библиографической частью «Современника». Так же ошибся и В. Е. Евгеньев-Максимов, приняв находящийся в архиве Некрасова листок с переписанным рукою его сестры А. А. Буткевич стихотворением «Отец твой, поп — бездельник» за стихи Некрасова — на самом деле автор их — Тургенев 1 ., Еще одна атрибуционная ошибка, которая связана снова со списками. В 1936 г. в «Литературном наследстве» (№ 25 — 26, с. 203 — 205) был опубликован «Указатель сочинений Н. Г. Чернышевского». Автограф, по мнению редакции, принадлежит руке критика. На самом же деле достаточно беглого взгляда на фотокопию, чтобы отвергнуть принадлежность его Чернышевскому. На основании этого списка Н. В. Богословский приписал Чернышевскому две рецензии на воронежские литературные издания, напечатанные в «Современнике» в 1861 г. (в № 12). Обращение к конторским книгам «Современника» устанавливает, что автором обеих рецензий является М. А. Антонович 2 . Все эти случаи отнюдь не преследуют цели снизить значение документа или объявить его недостаточным для атрибуции. Целый ряд документов, наоборот, представляется исчерпывающим доказательством. Творческий автограф писателя, записи в дневниках самого автора или современников, записавших слова автора, достаточно ясные указания в письмах, наконец, авторские пометы решают вопрос с достаточной и безусловной убедительностью. Анонимно изданная (тиражом в 50 экземпляров) книга «Евреи в России» (СПб., 1884) имеет следующую надпись: «Эту книгу, напечатанную с разрешения министра внутренних дел графа Д. А.Толстого, написал я, Николай Лесков, а представил ее к печати некто Петр Львович Розенберг, который отмечен ее фиктивным автором. Н. Лесков» («Русская старина», 1895; № 12, с. 209). Не будь этой надписи, иной исследователь на основании, казалось бы, неопровержимого документа счел бы автором книги П. Л. Розенберга. Сказанное имеет целью внушить необходимость постоянно критического отношения к документу. Не он один может быть последней или единственной инстанцией утверждения авторства. Поэтому представляется несколько преувеличенной категорическая формула П. Н. Беркова: «.. .Установление автора анонимного и псевдонимного произведения до тех пор, пока не будут найдены неопровержимые документальные (курсив мой. — С. Р.) подтверждения принадлежности его предполагаемому лицу, должно считаться рабочей гипотезой, и только» 1 .
Ближе к истине тот вывод, который сделан в цитированной уже статье Л. Д. Опульской: «Высшим критерием атрибуционной истины является не документ, а исторический и филологический анализ, устанавливающий авторитетность найденных документов, правильно истолковывающий их содержание и разоблачающий всякого рода фальшивки. Именно поэтому поиски документальных свидетельств не должны приводить нас к фетишизации документа или к отрицанию всех других методов доказательства авторской принадлежности (...). Документальные данные являются, конечно, наиболее авторитетным и наиболее достоверным источником атрибуции. Отсюда не следует, однако, что отсутствие документальных данных исключает вполне достоверную атрибуцию» (с. 49 — 50). Так называемая «идеологическая атрибуция» (ее называют также «идейной») на основании «внутренних признаний» редко бывает достаточно убедительна сама по себе, вне связи с другими соображениями. Дело в том, что идеи, высказываемые в данном произведении, сплошь и рядом характерны не только для данного автора, но и для большого круга литераторов, принадлежащих к одной партии, группе, обществу и т. д. При этом нельзя забывать (а это нередко упускается из виду), что идеи эти выражены не в научном трактате, а в специфически художественной, образной форме. Тем самым они обычно лишены четкости, свойственной научному исследованию. Интерпретация этих идей сама по себе сложна и не всегда сводима к «голой» формуле. Для произведений критических надо учитывать, что все они печатались в журнале, т. е. в органе, выражавшем определенные взгляды: выделить инкорпорированные в статью редакционные вставки часто почти невозможно. Порой автор мог с ними в каких-то деталях не соглашаться, но не настолько, чтобы отказываться от печатания статьи. В коллективной работе всегда приходится чем-то поступаться: во имя единства близкого писателю органа автор уступал редактору спорное место. Этим порой может быть объяснено и противоречие в нескольких статьях одного критика. Очень редко случается, что высказанные художником или критиком взгляды представляют собой нечто абсолютно оригинальное, свойственное и характерное только для него и никем другим нигде и никогда больше не выраженное. Если бы это всегда было так, мы имели бы надежное основание для категорической атрибуции. Поэтому методологически правильнее основывать доказательство авторства не на признаках сходства, а на признаках различия: они всегда более оригинальны и во всяком случае более индивидуальны. Детали всегда характернее общих мест.
Логически недостаточно доказать сходство взглядов в произведениях «А» и «Б» — всегда возникает вопрос: они ли одни так думали? Для убедительности должны быть отведены другие возможные кандидаты: требуется доказать, что они думали иначе. Между тем атрибуционные исследования (например, для статей и рецензий Белинского) ограничиваются чаще всего только первой частью работы. На основании поверхностного идейного анализа статьи П. Л. Лаврова попадали в сочинения В. В. Лесевича, а статьи Н. К. Михайловского и Н. Г. Кулябко-Корецкого — в сочинения Лаврова, статьи М. Н. Лонгинова — в сочинения Некрасова, статьи Ап. Григорьева о Фете («Отеч. записки», 1850, № 2) приписывались Я. К. Гроту, другая статья о Фете в «Москвитянине» приписывалась то Островскому то Ап. Григорьеву, но оказалась принадлежащей Л. А. Мею. Статья «Русские второстепенные поэты» (в «Современнике», 1850, № 3, о Фете) приписывалась и Некрасову, и Боткину, но на поверку оказалась статьей П. Н. Кудрявцева. Насколько идейный анализ сам по себе малоубедителен, свидетельствует, например, такой случай. С. В. Калачева, основываясь на взглядах Кантемира, отрицает принадлежность ему так называемой «девятой» сатиры, а З. И. Гершковнч на основании этих же самых взглядов настаивает на его авторстве 1 . Очевидно, анализ взглядов сатирика был недостаточно четок либо же, что вероятнее, мировоззрение просветителя первой половины XVIII в. было еще не вполне ясным и в ряде случаев формулировалось общими словами: предположение, что анализ в данном случае был произведен предвзято, исключается. В. С. Нечаева, основываясь на идейном анализе, приписала Белинскому повесть «Человек, не совсем обыкновенный» в «Телескопе» за 1833 г. Но год спустя выяснилось, что эта повесть включена в книгу А. Т(еплякова) «Повести о том, о сем, а больше ни о чем», изданную еще в 1836 г. 2 Частым пороком идейной атрибуции является соблазнительное стремление во что бы то ни стало доказать авторство лица наиболее значительного. При колебании между Пушкиным и Сомовым исследователь обязательно будет стремиться доказать авторство Пушкина. Признание авторства Сомова его огорчает. У нас нет работ, которые выясняли бы степень участия, например, в «Отечественных записках» М. .Н. Каткова, П. М. Ковалевского или Л. И. Розанова. Между тем в литературе (В. В. Виноградовым, П. Н. Берковым и др.) уже не раз отмечалось, что атрибуция анонимного произведения второстепенному автору часто бывает менее, ошибочной, чем приписывание «генералу» 1 .
Другим существенным дефектом идейной атрибуции является то, что почти всегда исследователь вырывает из журнального окружения (своего рода контекста) какую-то одну статью, обратившую на себя его внимание, и относительно именно и только ее старается обосновать возможное авторство изолированно от других статей и рецензий журнала. Б. В. Томашевский вполне справедливо по этому поводу указал, что «следует придерживаться не принципа изыскания статей одного автора, а принципа «распределения» анонимных статей между участниками данного издания. Так, например, в определении статей, принадлежащих Пушкину, среди напечатанных в «Литературной газете», слишком мало обращали внимания на возможность принадлежности этих статей другим сотрудникам, например: Дельвигу, Вяземскому, Сомову и пр. Метод индивидуального «выделения» очень часто при подобных разысканиях приводил к неверному результату (...). В соответствующих случаях особенно необходимо выяснять круг лиц, причастных к обследуемому циклу произведений» (Б. В. Томашевский, с. 198) 2 . Среди других методов атрибуции значительное место занимает стилистический анализ. Исследователей привлекает перспектива установления автора средствами стилистического изучения, т. е. выявления свойственных именно и только данному автору признаков. Вполне естественно желание найти способ наиболее объективный, наиболее бесспорный. Неповторимость и индивидуальность языка каждого писателя дает для этого наибольшие, как кажется, основания. Анализ стиля непосредственно смыкается с анализом идейным: к этому обязывает материал языка, выражающий эти идеи 3 . Естественно, что первым и основным условием убедительности стилистического анализа является точное знание стилистических особенностей каждого писателя (типических примет индивидуального стиля), знание столь детализированное, которое позволило бы отличить друг от друга не только крупных, но и второстепенных писателей, язык которых не столь выразителен и ярок. Между тем именно этим знанием лингвистика пока похвалиться не может. Существуют более или менее подробно разработанные анализы стиля лишь нескольких крупнейших писателей: Пушкина, Лермонтова, Достоевского, Чернышевского, Салтыкова-Щедрина, Л. Толстого, Тургенева.
Между тем при атрибуции приходится сталкиваться не только с крупными, но и с второстепенными писателями. Отличия стиля одного от другого у них не столь значительны, чтобы иметь возможность безошибочного их различения 1 . Атрибутируя при помощи стиля, мы нередко упускаем из виду одно важное явление, которое можно обозначить как стилистическую мимикрию. «Огромное влияние Пушкина, — пишет В. В. Виноградов, — сказывалось и в том, что его языку, его манере письма прямо подражали, старались «писать, как Пушкин». Наконец, лица, знавшие Пушкина лично, сходившиеся с ним в одной гостиной, в одной редакции, естественно, запоминали его меткие суждения по разным, тем более литературным вопросам, потом, быть может даже бессознательно, повторяли эти суждения в своих статьях. При Пушкине никто не писал «совсем так, как пишет Пушкин» и многие писали более или менее похоже на Пушкина» (В. Брюсов)» 2 . Это совершенно верное суждение в не меньшей степени может быть распространено на Белинского 3 , на Салтыкова-Щедрина и на ряд других виднейших деятелей литературы. Второстепенный журналист или писатель, вольно или невольно подпадая под влияние, своего старшего собрата, ему подражал. Второстепенные журналисты писали «под Салтыкова», «под Писарева», «под Михайловского». Отсюда следует вывод о шаткости одного только метода стилистического анализа. «Дело в том, — писал по этому поводу Б. В. Томашевский, — что доказать путем стилистических сопоставлений принадлежность произведения определенному автору гораздо труднее, чем эту принадлежность опровергнуть. Элементы сходства можно найти между любыми произведениями, особенно если они принадлежат одной эпохе или если какое-нибудь подделывалось под другое. На этих незначительных сходствах и строятся обычно заявления о принадлежности, в то время как аргументация противоположного исходит из общего анализа произведения, что всегда производит впечатление большей убедительности» (Б. .В. Томашевский, с. 195). Б. В. Томашевский (в 1928 г.) пришел к такому неутешительному выводу: «... до сих пор филологический анализ с целью определения автора не дал, убедительных результатов» (там же). То же с некоторыми поправками можно сказать и о настоящем времени; при некоторых победах у метода текстовых параллелей обнаружились и многочисленные, самые неожиданные недостатки 1 .
Мартиролог поражений очень длинен, а множество фиаско почти ничему не научили исследователей. Большая и очень плодотворная работа была проведена по уточнению публицистического наследия Достоевского (см. статьи за 1845 — 1878 годы. Полное собрание художественных произведений, т. XIII, 1930). Б. В. Томашевский подошел к проблеме авторства множества анонимных статей журналов «Время», «Эпоха», «Гражданин» очень осторожно и включал лишь произведения бесспорные. При этом выяснилось, что многочисленные предшествующие атрибуции построены на недостаточной эрудиции. Финский исследователь О. фон-Шульц методом текстовых параллелей приписывал Достоевскому работы, напечатанные в сборнике статей Н. Н. Страхова; В. С. Нечаева приписала Достоевскому фельетоны А. Н. Плещеева и пр. На самом деле объяснение идейной, тематической и текстовой близости статей надо искать в том, что «заподозренные» авторы были в эти годы очень близки друг к Другу. В 1939 г. Н. П. Кашиным были приписаны А. Н. Островскому 16 работ в «Москвитянине» 1850 — 1852 гг. Доказательства во всех случаях были косвенные, главным же образом текстовые. «Находки» Н. П. Кашина, казалось, прочно вошли в научный оборот. Никто долго не удосуживался перепроверить основания атрибуции. Это сделал в 1958 г. В. Я. Лакшин, обратившись к архиву М. П. Погодина. При этом выяснилось: 14 из 16 статей принадлежат Л. А. Мею, Ап. Григорьеву, С. П. Колошину и П. П. Сумарокову. Ошибка стала возможной из-за неполноты аргументации; дело в том, что ряд приписанных Островскому Н. П. Кашиным рецензий «несут на себе следы его редакторского пера». В итоге лишь две рецензии были утверждены за Островским 2 .
Предложенная еще в 1914 г. Н. А. Морозовым теория «лингвистических спектров» себя не оправдала, попытка А. Л. Гришунина привлечь для атрибуции языковые дублеты также не дала пока достаточно устойчивых результатов 1 . Она может иметь, однако, определенное значение при атетезе авторства. Можно, по-видимому, возлагать некоторые надежды на разрабатываемые сейчас методы математической и машинной лингвистики, но об их успехах говорить пока невозможно. Все еще остается в области, мечты высказанное в 1936 г. пожелание Ф. Витязева: «Анализ языка любого писателя должен быть так же точен, как анализ любой математической формулы» («Звенья», вып. VI, 1936, с. 758). Наиболее значительные результаты в области стилистической атрибуции достигнуты в последние годы В. В. Виноградовым. Они обобщены в его книгах «О языке художественной литературы» (М., 1959) и «Проблема авторства и теория стилей» (М., 1961). При всей достоверности конкретных атрибуций нельзя не заметить, что перед нами скорее убедительный анализ мастера, тонко ощущающего языковую ткань данного писателя, чем метод, которым мог бы овладеть любой лингвист. На атрибуционном поприще текстолога буквально со всех сторон подстерегают опасности 2 . Выше было показано, какие коварные ошибки сулят копий, не отличенные от автографа, как важно подвергать проверке показания документов, правильно интерпретировать свидетельства современников. На этом тернистый путь текстолога еще не заканчивается. Напомним еще о некоторых, часто встречающихся ошибках. Очень рискованно без всяческой проверки полагаться на так называемую традицию. «Традиционно приписывается X», такая формулировка совсем не редкость в наших изданиях. Иногда она в самом деле опирается на какие-то авторитетные материалы. Но нередко процесс возникновения этой «традиции» гораздо примитивнее. В свое время А. на основании каких-то побочных соображений, мимоходом высказал мнение о возможном авторе данного произведения. Обычно оно выражается в ни к чему не обязывающей форме: «Мы не удивились бы, если бы оказалось, что автором является X» или «едва ли не X».
Спустя некоторое время Б. уже с ссылкой на А. это мнение повторяет как вероятное: он ценит вкус А., и его авторитет для него велик. Далее, В. ссылается уже на то, что «А. и Б. полагали...». А Г. считает себя вправе воспользоваться «традицией» в качестве основания для атрибуции. Так возникают легенды... Текстологу приходится считаться еще и с тем, что может быть названо забвением атрибуции. С этой короткой памятью в науке связаны грустные эпизоды. Остановимся для примера на одном из них. Вскоре после смерти Некрасова в одесской газете «Правда» (1878, 3 января, № 2, с. 1) были в качестве некрасовских напечатаны отрывки из стихотворения «Боры да поляны — бедная природа...». Из этой газеты они были перепечатаны в сборник «На память о Николае Алексеевиче Некрасове» (СПб., 1878, с. 79 — 80). С очень осторожным примечанием С. И. Пономарева они были включены в посмертное издание «Стихотворений» Некрасова (1879, т. IV, с. 118, CXXXII — CXXXIII ). Но вслед за тем в газете «Голос» (1879, 24 февраля, № 55, с. 2) была помещена анонимная заметка, в которой рассказывалась история цензурного запрещения в 1861 г. этого стихотворения, принадлежащего перу М. П. Розенгейма (он и был, очевидно, автором заметки). В 1882 г. Розенгейму удалось включить стихотворение в полном виде в третье издание своих «Стихотворений» (заглавие — «Последняя элегия»); перепечатано оно и во всех последующих, до седьмого включительно (1914). Все это: и заметка в «Голосе», и пять изданий стихотворений Розенгейма — оказалось начисто забытым, и через несколько десятилетий стихотворение снова в качестве некрасовского появилось в «Библиографии и хронологии сочинений Н. А. Некрасова» специального «Некрасовского сборника» (Пг., 1918, с. 232, редакция В. Е. Евгеньева-Максимова и Н. К. Пиксанова). Случай, как кажется, поучительный. В 1939 г. в тбилисской газете «Заря Востока» было опубликовано «неизвестное» стихотворение» Грибоедова. В. Н. Орлов назвал вскоре его автора и дату первой публикации (Е. Зайцевский, 1825). Тем не менее в 1967 г. стихотворение опять появилось в нашей печати, снова в качестве грибоедовского 1 . Мы постоянно в нарушение известной поговорки о том, что о вкусах не спорят, в качестве аргумента апеллируем к вкусу.
Конечно, есть случаи столь очевидные, когда такая апелляция достаточна. Пушкин, например, никак не мог написать: Где носит естество полночи образ дикой... или: Из-за энтава безделья Не домой ему иттить... 1 . И все же злоупотреблять этим аргументом не следует. Ошибки при вкусовых оценках бывают разительнейшие. Близкий друг Пушкина и сам поэт — П. А. Вяземский отрицал принадлежность стихотворения «От всенощной вечор идя домой...» («едва ли Пушкина окроме двух последних стихов все прочее довольно вяло»); между тем стихотворение, бесспорно, 1 принадлежит Пушкину. В связи с этим следует решительно отвергнуть правомерность все еще мелькающего в нашей литературе довода: «Никто другой, кроме X, так написать не мог» или «кто тот другой, кто мог бы так написать...» и пр. По этому поводу Б. В. Томашевский совершенно справедливо заметил: «Необходимо лишь избегать «качественной» оценки (...) Все, что получше, приберегается для Пушкина, все, что похуже, — для Сомова, между тем как и Пушкину случалось писать и печатать слабые вещи, и Сомову, напротив того, печатать произведения высокого качества» (Б. В. Томашевский, с. 198). К числу скомпрометированных аргументов нужно еще отнести частую в наших исследованиях ссылку: «В данной рецензии мы находим связь с другой»; автор ее ссылается на то, что «нам уже приходилось писать...» или «когда мы разбирали» и пр. На самом же деле эта ссылка совсем не обязательно означает наличие одного автора. Рецензии, особенно в журналах XIX в., были по преимуществу анонимны и полны редакционных вставок. Они выражали мнение не неназванного автора рецензии, а редакции, как выразителя определенных взглядов. А. А. Краевский в начале февраля 1837г. писал Белинскому о праве «переменять в ней (статье) все, что несогласно с нашим образом мыслей» 2 . (Ср. вызывавшую резкий протест современников самоуправную редактуру Сенковского в «Библиотеке для чтения»). Редакция, таким образом, считала полезным и нужным связать данную рецензию с другой, подчеркнуть тем самым мнение редакции. Авторы же рецензий могли быть разные 3 .
Именно таким образом Некрасов связал свои «Заметки о журнале» в № 2 «Современника» за 1856 г. с рецензией Чернышевского на Сочинения Пушкина в том же номере. Аналогична связь тех же «Заметок» с рецензией А. В. Дружинина на «Русские в Японии» Гончарова в № 1 за 1856 г. 1 Следует, наконец, считаться с тем, что в некоторых случаях атрибуционные споры на каком-то этапе не приносят победы ни ,той, ни другой стороне. Аргументация оказывается недостаточной, чтобы вынести определенное суждение об авторстве. Вовсе не обязательно во что бы то ни стало стать сторонником одной или другой гипотезы. Лучше прямо сказать, что при данном состоянии, впредь до возникновения новых соображений или до отыскания новых материалов, вопрос разрешен быть не может. Иногда даже очень популярные стихотворения или широко распространенные стихотворные цитаты остаются неатрибутированными. Таковы, например, стихотворения: «Вечер был, сверкали звезды...» или «Легкой жизни я просил у бога...». Пришлось отказаться от предположения об авторстве М. Л. Михайлова для стихотворений, подписанных «М. Переведенцев»: Ю. Д. Левин доказал, что это было реальное лицо 2 . Плодотворна была и дискуссия между В. Е. Гусевым с одной стороны и Е. В. Гиппиусом и П. Г. Ширяевой с другой о переводчике стихотворения «Красное знамя», широко распространенном в репертуаре «вольной» поэзии начала XX в. («Сов. музыка», .1965, № 12; «Рус. лит.», 1967, № 5; 1968, №2 и № 4); полемика закончилась убедительной победой В. Е. Гусева (автор — В. Тан). Добролюбову с 1911 и до 1937 г. в Собраниях сочинений приписывалась статья «Замечания по поводу одного следствия». Она была подписана инициалами «Н. Л.», что давало, казалось бы, основания расшифровать их обычным псевдонимом Добролюбова — Н. Лайбов. В конце статьи обозначено место, где она написана: «П-в» (Псков?). Основания, по которым статья приписывалась Добролюбову, — все тот же «список» Чернышевского. Но в конторской книге «Современника» за 1860 г. в счете «разных литераторов» записано: « N . N . «Замечания по поводу одного следствия», 1 л., 7 стр.» — сумма гонорара не проставлена и, очевидно, он выплачен не был. В лицевом счете Добролюбова статья не значится. Таким образом, вопрос остается открытым и автор пока не установлен. Атрибуция может быть признана недостаточной, но особым видом атрибуционного порока является вообще ее отсутствие. Е. И. Кийко в предисловии к публикации рецензии в «Современнике» «относительно отзыва на книгу Д. И. Соколова «Светский человек...» («Современник», 1847, № 5) кратко написала, что «на основании произведенного нами изучения» она считает ее принадлежащей Белинскому. («Лит. наследство» 1950, т. 56, с. 43). Это голословное утверждение не было принято осторожным исследователем В. Э. Боградом, который в указателе к «Современнику» оставил рецензию нераскрытой (сославшись, однако, в примечании на мнение Е. И. Кийко). В тринадцатом томе Полного собрания сочинений Белинского (1959, с. 256) рецензия была отмечена в числе приписываемых критику, т. е. таких, принадлежность которых Белинскому не исключена. А в 1960 г. вышла в свет составленная А. Д. Алексеевым «Летопись жизни и творчества И. А. Гончарова», и в ней ссылкой на Два документа было атрибутировано авторство Гончарова (с. 28 — 29).
Очень интересным методически является случай сложной атрибуции, недавно проведенной Ю. Д. Левиным. В 1786 и 1788 гг. в Петербурге была анонимно издана «восточная-повесть» «Обидаг». Переводчиком ее является добрачный сын наследника престола Павла Петровича Семен Великий. В ряде русских, а особенно иностранных источников автором повести называлась императрица Екатерина II, будто бы написавшая ее на немецком языке. В действительности подлинник написан по-английски, а автором является видный английский критик Самюэль Джонсон, издавший ее в 1750 г. Русский перевод восходит, однако, к немецкому переводу одной из книг английского просветителя Роберта Додсли, где повесть была напечатана. Ю. Д. Левин установил, что на русском языке, кроме указанных выше изданий, повесть вышла в Шести переводах девять раз. Все эти одиннадцать текстов в течение более полутора веков оставались неопознанными 1 Было бы совершенно неправильно на основании того, что сказано, сделать вывод, что атрибуция представляет собой нечто малодостоверное и редко дающее надежные результаты. Советская текстология добилась огромных успехов и существеннейшим образом пополнила дореволюционные издания собраний сочинений наших писателей — классиков и второстепенных деятелей литературы. Литературное, наследие Пушкина, Достоевского, Тургенева, Гончарова, Салтыкова, Некрасова, Белинского, Чернышевского, Добролюбова, Писарева, Антоновича, Лескова, Герцена, Огарева, Слепцова, Чехова, Г. Успенского, Горького и других — этот перечень никак не претендует даже на относительную полноту — настолько отлично от того корпуса, который был нам известен ранее, что. старые издания в сущности полностью потеряли свое значение, и нет в наши дни исследователя, который по ним бы работал.
Великая Октябрьская социалистическая революция открыла такую массу недоступных раньше частных собраний, предоставила в распоряжение исследователя такое богатство цензурных, жандармских и полицейских архивов, организовала на таком высоком уровне архивное хозяйство страны, которое провело и проводит систематическую работу по подготовке научных описаний фондов, планомерно организует всевозможные экспедиции в поисках новых материалов, производит систематическое приобретение отдельных автографов у частных лиц, что возможности обнаружения неизвестных ранее произведений поистине неисчерпаемы. Работа по разысканию новых произведений, по пересмотру и уточнению списка старых, давно известных, производится у нас как в порядке индивидуальной инициативы отдельных исследователей, так и планомерно, чаще всего в связи с подготовкой нового издания собраний сочинений или же накануне юбилея писателя, когда журналы и сборники относительно охотно предоставляют страницы для публикаций такого рода. Правда, в преддверии юбилея, иногда с энергией, достойной лучшего применения, начинается азартный поиск неизвестных произведений будущего юбиляра 1 . В результате литературное наследие именинника получает ценное пополнение, но одновременно и засоряется не принадлежащими писателю произведениями. Иные открытия прочно вводят новые тексты, но другие, подобно мотыльку, быстро завершают свое бесславное существование. Некоторые поначалу кажутся правдоподобными, но в итоге серьезной проверки все же теряют приобретенное было имя нового автора. К сожалению, положение с атрибуциями в нашем литературоведении трудно считать нормальным. Стремление к приписыванию анонимных произведений тому или иному автору происходит у нас, как правильно заметил Д. С. Лихачев, «без уравновешивающего это стремление чувства научной ответственности» («Текстология», с. 289) 2 . Атрибуционное легкомыслие еще сорок лет тому назад Б. В. Томашевский сравнил с догадкой Поприщина, который полагал, прочтя Николева, «должно быть Пушкина сочинение» (Б. В. Томашевский, с. 191). «В последние десятилетия, — заметил В. В. Виноградов, — у литературоведов открылась жажда приписывать при малейшей возможности понравившиеся им анонимные сочинения революционным демократам — Белинскому, Салтыкову-Щедрину и др. Но, быть может, еще хуже боязнь включать в собрания сочинений великого писателя то, что ему принадлежит, но что может современному читателю не понравиться по идеологическим соображениям» 1 .
Хочется думать, что с этим произволом теперь покончено. То, что В. В. Виноградов назвал субъективно-конъюнктурным принципом атрибуции 2 , встречается в наше время все реже и реже и вызывает справедливый отпор научной общественности. Эти конъюнктурные атрибуции часто строятся с забвением (вольным или невольным) основных логических требований. В СССР происходит, например, внимательное и напряженное изучение наследия Шевченко. Естественно, возникает вопрос о возможном сотрудничестве Шевченко в «Колоколе». Не обремененные чувством ответственности, исследователи приписывают Шевченко участие в документе, который действительно по выраженным в нем взглядам не противоречит тому, что мы знаем о его убеждениях. Речь идет о «Письме из провинции» («Колокол», лист 64 от 19 февраля (1 марта) 1860г.). Хотя корреспонденции такого рода писались обычно индивидуально, Л. Ф. Хинкулов предполагает (а через несколько строк считает свой тезис доказанным и далее из него исходит!), что письмо писалось коллективно: в число авторов срочно привлекается Шевченко; Приводятся доказательства того, что в его произведениях есть близкие идеи (бесспорно, есть, но есть они еще у нескольких десятков из революционно-демократической молодежи тех лет), притягиваются за волосы текстуальные сравнения обычной политической фразеологии эпохи и делается скороспелый вывод о соавторстве Шевченко. Исследователь даже не хочет различить понятий — мог сотрудничать и сотрудничал (раз мог сотрудничать, значит, сотрудничал!), не собирается доказывать (да и доказать это немыслимо), что такие взгляды исповедовал только Шевченко, не исследует, нет ли у других революционно-демократических деятелей тех же типических оборотов из политической лексики тех лет (таковы иронические фразы о добром царе, о несбыточных надеждах и т. д.). 3 Далее происходит то, о чем было сказано выше: следующий исследователь солидаризуется с первым, третий считает вопрос доказанным, и легкомысленная, но политически-выигрышная атрибуция проникает в учебники, в популярные лекции и пр.
Текстолог должен, подобно судье, избегать при атрибуции проявления личных вкусов, симпатий и антипатий: они только вредят делу и создают преднамеренность конечных выводов. Следует при этом иметь в виду, что произведение, даже на основании самой легкомысленной атрибуции, легче ввести в корпус работ того или иного писателя, чем на основании самого серьезного анализа его из него вывести: для атетезы нужны самые необычайные усилия — так легко, к сожалению, утверждается «традиция». Как видим, ни один метод сам по себе не является безусловно доказательным и не дает возможности (за очень редкими исключениями) совершенно бесспорно атрибутировать авторство того или иного произведения. Текстологу в атрибуционной работе приходится постоянно прибегать к самым различным методам и приемам: от его изобретательности и остроумия зависит достижение результатов. Наилучшие практические результаты в области атрибуции были достигнуты исследователями именно при сочетании идейного анализа, биографических фактов, историко-литературных соображений и стилистического анализа. Достаточно напомнить работу Б. П. Козьмина по установлению авторства, Добролюбова для анонимного письма к Н. И. Гречу («Лит. наследство», 1951, т. 57, с. 8 — 16), предложение Ю. М. Лотмана считать Кюхельбекера автором стихотворения «На смерть К. П. Чернова» (некоторые исследователи настаивали на авторстве Рылеева. «Рус. лит., 1961, № 3, с; 153 — 159). Наглядным доказательством плодотворности сочетаний всех возможных методов анализа является ряд работ С. М. Осовцева, бесспорно доказавшего авторство Н. И. Надеждина для статей, приписывавшихся раньше другим критикам, и разрешившего ряд спорных вопросов, связанных с наследием русской театральной критики 1 . В атрибуции часто приходится привлекать ряд косвенных соображений. Если каждый аргумент сам по себе недостаточен, то сумма их может все же создать некоторую уверенность в возустановил, что автором корреспонденции является не Шевченко, а художник К. А. Ухтомский (Кто писал в «Колокол»? По поводу одной публикации. — «Нева», 1967, № 8, с. 188 — 191; Исправление ли? — «Звезда», 1967, № 8, с. 215 — 216). В «Лит. наследстве» (1956, № 63, с. 206 — 208) заметка перепечатана в качестве анонимной.
Стремясь установить наиболее полный список произведений какого-либо писателя, лучше проявить мудрую осторожность и не включить в собрание сочинений нечто ему принадлежащее, чем засорить издание вещами, ему не принадлежащими. Все равно возмездие за текстологическое легкомыслие рано или поздно наступает и не украшает текстолога. Практически никогда ни один редактор не решится сказать, что корпус произведений писателя окончательно (так сказать, навечно) установлен. Так же как и текст писателя все время уточняется, так и перечень его сочинений по мере обнаружения новых документов, выяснения новых обстоятельств, прогресса в изучении индивидуального стиля писателя постоянно увеличивается. Атрибуционная работа всегда будет продолжаться. Хочется думать, что не за горами то время, когда новыми методами удастся сделать атрибуцию, безусловно, доказательной. Пока же это идеал, к которому мы должны стремиться.
Ваш комментарий о книге |
|
