Мешчерский Е. История русского литературного языка

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава одиннадцатая. Русский литературный язык середины XVIII в. Значение трудов М. В. Ломоносова для истории русского литературного языка

Наибольшая заслуга в деле упорядочения литературного языка своей эпохи, приведения его в стройную систему, бесспорно, принадлежит гениальному ученому и поэту, выходцу из среды простого русского народа, М. В. Ломоносову. Причиной того, что этот исторический подвиг был выполнен именно Ломоносовым, была его необыкновенная природная одаренность, соединенная с титаническим трудолюбием и проявившаяся в своеобразной универсальности его таланта и как ученого и как писателя.

В 1825 г. А. С. Пушкин следующими словами охарактеризовал разносторонность деятельности Ломоносова: “Соединяя необыкновенную силу воли с необыкновенною силою понятия, Ломоносов обнял все отрасли просвещения. Жажда науки была сильнейшею страстию сей души, исполненной страстей. Историк, ритор, механик, химик, минералог, художник и стихотворец, он все испытал и все проник: первый углубляется в историю отечества, утверждает правила общественного языка его , дает законы и образцы классического красноречия,... учреждает фабрику, сам сооружает махины, дарит художества мозаическими произведениями и наконец открывает нам истинные источники нашего поэтического языка”.

В другой статье А. С. Пушкин, называя Ломоносова “самобытным сподвижником просвещения”, также подчеркивает универсальный характер его гения: “Он создал первый университет. Он, лучше сказать, сам был нашим первым университетом” С этой верной, проникновенной характеристикой невозможно не согласиться.

Одной из самых выдающихся черт деятельности М. В. Ломоносова во всех областях, охваченных его творчеством, мы можем признать его способность соединять теорию с практикой. Эта черта сказывается в постоянном объединении его теоретических изысканий в точных науках (физике, химии, астрономии) с непосредственным применением их в технике и производстве. Например, она проявилась в основании им стекольного и фарфорового завода под Петербургом, предприятия, носящего сейчас имя своего основателя, а цветные смальты, изготовленные на этом заводе, служили Ломоносову материалом для выполнения художественных мозаичных картин, одна из; которых, “Полтавская баталия”, до наших дней украшает собою здание Академии наук в Ленинграде.

И в области филологии теоретические труды Ломоносова — “Риторика”, “Российская грамматика” — были неразрывно” связаны с его литературной деятельностью. Речения, иллюстрирующие то или иное изучаемое им грамматическое явление русского языка, Ломоносов извлекал обычно из своих стихотворных произведений или тут же сочинял стихи специально, так что в его грамматических трудах помещено как бы второе собрание его поэтических сочинений. “Стихотворство — моя утеха; физика — мои упражнения” — вот один из примеров, приведенных в “Российской грамматике”.

Природный речевой слух, активное, с детства усвоенное владение родной севернорусской диалектной речью, дополненное основательным изучением церковнославянского и древнерусского литературного языка, языков классической древности — латинского и греческого, живых европейских языков — немецкого и французского,— способствовали тому, что именно. Ломоносову оказалось под силу и упорядочить стилистическую систему литературного языка в целом, и разработать научны” функциональный стиль русского литературного языка, и преобразовать научно-техническую терминологию.

Ломоносов был первым в России ученым, выступавшим с общедоступными лекциями по точным наукам перед широкой аудиторией на русском языке, а не на латинском, как это было принято в европейской научной и университетской практике того времени. Однако средств, необходимых для выражения научных понятий, в русском литературном языке тогда еще почти не было. И Ломоносову прежде всего необходимо было выработать терминологическую систему для различных отраслей научного знания. Историки точных наук неоднократно отмечали выдающуюся роль Ломоносова в указанном отношении. Так, известный ученый-химик проф. Б. Н. Меншуткин писал: “...Значительна роль Ломоносова в создании русского научного языка. Этот язык у нас начинает появляться лишь при Петре I и представляет собой почти исключительно заимствования из иностранного: каждый специалист пользовался немецкими” голландскими, польскими и латинскими словами для обозначения технических вещей, словами, непонятными другим. Кто, например, может догадаться, что текен, обозначает чертеж,, киянка — молоток, бер — запруда, дак— крыша, кордон—шнурок и т. п. Понемногу стали появляться и химические обозначения, опять-таки совершенно непонятные, как: лавра — кубовая краска, тир— жидкая смола, шпиаутер — цинк (это выражение до сих пор имеет хождение на заводах) и научные термины, как: перпендикул — маятник, радис — корень, триангул — треугольник, кентр — центр, аддиция — сложение”.

Далее этот же ученый указывал, что всестороннее знание русского языка, обширные сведения в области точных наук, владение латинским, греческим и западноевропейскими языками, а главное — литературный талант и природный гений дали возможность Ломоносову заложить правильные основания русской технической и научной терминологии.

Ломоносов при разработке терминологии держался следующих точно выраженных научных положений: “а) чужестранные слова научные и термины надо переводить на русский язык; б) оставлять непереведенными слова лишь в случае невозможности подыскать вполне равнозначное русское слово или когда иностранное слово получило всеобщее распространение; в) в этом случае придавать иностранному слову форму, наиболее сродную русскому языку”.

По этим правилам и составлялись М. В. Ломоносовым научные термины, громадное большинство которых и до сих пор продолжает обслуживать точное знание.

При введении новых терминов М. В. Ломоносов прежде всего использовал исконное богатство общенародного словарного фонда русского языка, придавая словам и их сочетаниям, до него употреблявшимся в обиходном бытовом значении, новые, точные, терминологические значения. Таковы, например, термины воздушный насос, законы движения, зажигательное стекло, земная ось, огнедышащая гора, преломление лучей, равновесие тел, удельный вес, магнитная стрелка, гашеная и негашеная известь, опыт, движение, наблюдение, явление, частица, кислота и т. п.

Ломоносов в разработанной им терминологической системе оставил и ряд терминов из числа ранее заимствованных русским языком иностранных слов, однако подчинил их русскому языку в отношении произношения и грамматической формы. Например: горизонтальный, вертикальный, пропорция, минус, плюс, диаметр, радиус, квадрат, формула, сферический, атмосфера, барометр, горизонт, эклиптика, микроскоп, метеорология, оптика, периферия, сулема, эфир, селитра, поташ.

Заключая приведенный перечень терминов указанием на то, что “ломоносовские научные и технические слова и выражения мало-помалу заменили собою прежние неуклюжие термины”, Б. Н. Меншуткин утверждает: “Он [Ломоносов] положил начало нашему точному научному языку, без которого теперь никто не может обходиться”.

Деятельность Ломоносова по упорядочению терминологии была направлена в сторону ограничения количества иностранных заимствований, заполнивших собою литературный язык в начале XVIII в. Вместо излишних заимствований Ломоносов нередко вводил в круг наименований отвлеченных понятий и терминологии неологизмы, слова, созданные им самим, но образованные от основ, исконно употреблявшихся как в русском, так и в других славянских языках. Например, до Ломоносова не было в нашем языке слова окружность, но хорошо известно было слово круг, от которого оно образовано; были глаголы кружить, окружить. В результате созданный Ломоносовым термин вытеснил из русского словоупотребления варваризм циркумференция, пришедший к нам из латинского через немецкий.

Избегая иноязычных заимствований, Ломоносов в то же время стремился сблизить язык русской науки с западноевропейскими научными терминологиями, с одной стороны, используя интернациональную лексику, а с другой — образуя новые слова по типу соответствующих иноязычных терминов. В предисловии к переводу “Вольфиянской экспериментальной физики” (СПб., 1748) Ломоносов писал: “Сверх сего принужден я был искать слова для наименования некоторых физических инструментов, действий и натуральных вещей, которые хотя сперва покажутся несколько странными. Однако надеюсь, что они со временем через употребление знакомее будут”. Будущее показало, что Ломоносов оказался прав и что ему вполне принадлежит честь быть признанным основоположником русского научного функционального стиля.

Вслед за Ломоносовым развитию и обогащению русской терминологической лексики в различных отраслях точных и гуманитарных наук способствовали русские ученые, жившие в последующие десятилетия того же века, например, акад. И. И. Лепехин (1740—1802)—преимущественно в области ботаники и зоологии; акад. Н. Я. Озерецковский (1750—1827) — в области географии и этнографии. Обогащение научной терминологии производилось этими учеными главным образом за счет соответствующих русских названий видов животных, растений и т. п., употребительных в местных народных говорах. Научный стиль русского литературного языка, основание которому было положено в трудах Ломоносова, продолжал совершенствоваться и развиваться.

Стилистическая система русского литературного языка в его целом для середины XVIII в. была также разработана Ломоносовым. Его перу принадлежит ряд филологических сочинений, в которых он постепенно и последовательно развивал свои взгляды на стилистику современного ему языка, на соотношение в нем различных составивших его исторически сложившихся компонентов. В 1736 г. после нескольких лет обучения в Московской Славяно-греко-латинской академии Ломоносов отправляется для продолжения своего образования в Германию. Он берет с собою только что вышедшую в свет книгу В. К. Тредиаковского “Новый и краткий способ к сложению российских стихов” (СПб., 1735). Рукописные пометы на страницах этого дошедшего до нас экземпляра показывают, каковы были взгляды молодого Ломоносова на дальнейшие пути развития русского литературного языка. Так, он выступает уже тогда против многократно использованных в стихах Тредиаковского устарелых и обветшавших церковнославянизмов в морфологии и лексике, типа мя, тя, вем, бо и т. п., против иноязычных заимствований, против устарелого просторечия, как, например, утре вместо общерусского завтра. Записывая на полях книги: “Новым словам не надобно старых окончаниев давать, которые неупотребительны”,— Ломоносов тем самым выдвигает прогрессивный для развития русского литературного языка общий морфологический принцип, которого будет придерживаться и в дальнейшей своей нормализаторской деятельности.

С еще большей ясностью национально-демократические тенденции ломоносовской стилистической реформы выражены в его “Письме о правилах российского стихотворства” (1739г.). )Как известно, “Письмо...” было послано М. В. Ломоносовым из Германии в Академию наук в Петербург в качестве предисловия к приложенной “Оде на взятие Хотина”, в которой теоретические положения силлаботонического стихотворства были воплощены в талантливо выполненном образце. Вместе с “Письмом...” это был своеобразный творческий отчет Ломоносова о том, чего он достиг за годы обучения за границей. В “Письме...” Ломоносов углубляет и развивает свою мысль о том, что русский литературный язык должен развиваться “соответственно его национальному складу, но не в отрыве от общечеловеческой культуры”. Основные положения, высказанные в названном труде, следующие:

1. Того, что весьма несвойственно русскому языку, из других языков не вносить.
2. Необходимо углублять “собственное и природное”.
3. Следует “из других языков ничего неугодного не ввести, а хорошего не оставить”.

Взгляды на национальную основу русского литературного языка приблизительно в те же годы были сформулированы в виде совета начинающему писателю в произведении, озаглавленном “О качествах стихотворца рассуждение”. В этом произведении читаем: “Рассуди, что все народы в употреблении пера и изъявлении мыслей много между собой разнствуют. И для того бери свойство собственного своего языка. То, что любим в стиле латинском, французском или немецком, смеху достойно бывает в русском. Не вовсе себя порабощай однако ж употреблению, ежели в народе слово испорчено, но старайся оное исправить”.

Таким образом, Ломоносов отстаивает “рассудительное употребление” “чисто российского языка”, однако не отказывается от тех богатств речевого выражения, которые были накоплены за многие века в церковнославянском языке. В новом литературном языке, “ясном и вразумительном”, по мнению Ломоносова, следует “убегать старых и неупотребительных славенских речений, которых народ не разумеет, но при том не оставлять оных, которые хотя и в простых разговорах не употребительны, однако знаменование их народу известно”.

Наиболее отчетливо и полно идеи Ломоносова, составляющие сущность его стилистической теории, которую обычно называют “теорией трех стилей”, изложены и обоснованы в знаменитом “Рассуждении (предисловии) о пользе книг церьковных в Российском языке” (1757 г.).

Объективная значимость “Рассуждения...” определяется тем, что в нем Ломоносов строго ограничивает роль церковнославянизмов в русском литературном языке, отводя им лишь точно определенные стилистические функции. Тем самым он открывает простор использованию в русском языке слов и форм, присущих народной речи.

Начинает свое “Рассуждение...” Ломоносов оценкой роли и значения церковнославянского языка для развития русского литературного языка в прошлом. И здесь он воздает должное несомненно положительному воздействию языка церковных книг на язык русского народа. Для Ломоносова церковнославянский язык выступает прежде всего как восприемник и передатчик античной и христианско-византийской речевой культуры русскому литературному языку. Этот язык, по словам Ломоносова, источник “греческого изобилия”: “Оттуда умножаем довольство российского слова, которое и собственным своим достатком велико и к приятию греческих красот посредством славенского сродно”. Церковнославянский язык обогатил язык русский множеством “речений и выражений разума” (т.е. отвлеченных понятий, философских и богословских терминов).

Однако, по мнению Ломоносова, положительное воздействие церковнославянского языка на русский не сводится только к лексическому и фразеологическому обогащению последнего за счет первого. Церковнославянский язык рассматривается в “Рассуждении...” как своеобразный уравнительный маятник, регулирующий параллельное развитие всех говоров и наречий русского языка, предохраняя их от заметных расхождений между собою. Ломоносов писал: “Народ российский, по великому пространству обитающий, не взирая на дальние расстояния, говорит повсюду вразумительным друг другу языком в городах и селах. Напротив того, в некоторых других государствах, например, в Германии, баварский крестьянин мало разумеет бранденбурского или швабского, хотя все того же немецкого народа”. Ломоносов объясняет однородность русского языка на всей территории его распространения и сравнительно слабое отражение в его диалектах феодальной раздробленности также положительным воздействием на язык русского народа церковнославянского языка. И в этом он прав.

Еще одно положительное воздействие языка славянских церковных книг на развитие русского литературного языка Ломоносов усматривал в том, что русский язык за семь веков своего исторического существования “не столько отменился, чтобы старого разуметь не можно было”, т. е. относительно устойчив к историческим изменениям. И в этом плане он противопоставляет историю русского литературного языка истории других языков европейских: “не так, как многие народы, не учась, не разумеют языка, которым их предки за четыреста лет писали, ради великой его перемены, случившейся через то время”. Действительно, использование книг на церковнославянском языке, медленно изменявшемся в течение веков, делает древнерусский язык не столь уж непонятным не только для современников Ломоносова, но и для русских людей в наши дни.

Однако столь положительно оценив значение и роль церковнославянского языка в развитии языка русского в прошлом, Ломоносов для своей современности рассматривает его как один из тормозов, замедляющих дальнейший прогресс, и потому справедливо ратует за стилистическое упорядочение речевого использования восходящих к этому языку слов и выражений.

По Ломоносову, “высота” и “низость” литературного слога находятся в прямой зависимости от его связи с системой церковнославянского языка, элементы которого, сохранившие еще свою живую производительность, замыкаются в пределах “высокого слога”. Литературный язык, как писал Ломоносов, “через употребление книг церковных по приличности имеет разные степени: высокий, посредственный и низкий”. К каждому из названных “трех штилей” Ломоносов прикрепляет строго определенные виды и роды литературы. “Высоким штилем” следует писать оды, героические поэмы, торжественные речи о “важных материях”. “Средний штиль” рекомендуется к употреблению во всех театральных сочинениях, “в которых требуется обыкновенное человеческое слово к живому представлению действия”. “Однако,— продолжает Ломоносов,— может и первого рода штиль иметь в них место, где потребно изобразить геройство и высокие мысли; в нежностях должно от того удаляться. Стихотворные дружеские письма, сатиры, эклоги и элегии сего штиля дольше должны держаться. В прозе предлагать им пристойно описание дел достопамятных и учений благородных” (т. е. исторической и научной прозе). “Низкий штиль” предназначен для сочинений комедий, увеселительных эпиграмм, шуточных песен, фамильярных дружеских писем, изложению обыкновенных дел. Эти три стиля разграничены между собою не только в лексическом, но и в грамматическом и фонетическом отношениях, однако в “Рассуждении...” Ломоносов рассматривает лишь лексические критерии трех штилей.

Ломоносов отмечает в этой работе пять стилистических пластов слов, возможных, с его точки зрения, в русском литературном языке. Первый пласт лексики — церковнославянизмы, “весьма обветшалые” и “неупотребительные”, например, “обаваю, рясны, овогда, свене и сим подобные”. Эти речения “выключаются” из употребления в русском литературном языке. Второй пласт—церковнокнижные слова, “кои хотя обще употребляются мало, а особенно в разговорах; однако всем грамотным людям вразумительны, например: отверзаю, господень, насаждаю, взываю”. Третий пласт—слова, которые равно употребляются как у “древних славян”, так и “ныне у русских”, например: бог, слава, рука, ныне, почитаю. Мы назвали бы такие слова общеславянскими. К четвертому разряду “относятся слова, которых нет в церьковных книгах”, например: говорю, ручей, который, пока, лишь. Это, с нашей точки зрения, слова разговорного русского языка. Наконец, пятый пласт образуют слова просторечные, диалектизмы и вульгаризмы, называемые Ломоносовым “презренными словами”, “которых ни в котором штиле употребить не пристойно, как только в подлых комедиях”.

Рассмотрев указанные лексические пласты, Ломоносов продолжает: “от рассудительного употребления к разбору сих трех родов речений рождав три штиля: высокий, посредственный и низкий.

Высокий штиль должен складываться, по мнению Ломоносова, из слов третьего и второго рода, т. е. из слов общих церковнославянскому и русскому языкам, и из слов церковнославянских, “понятных русским грамотным людям”.

Средний штиль должен состоять “из речений больше в pocсийском языке употребительных, куда можно принять и некоторые речения славенские, в высоком штиле употребительные, однако с великой осторожностью, чтобы слог не казался надутым. Равным образом употребить в нем можно низкие слова, однако, остерегаться, чтобы не спуститься в подлость”. Ломоносов специально подчеркивал: “в сем штиле должно наблюдать всевозможную равность, которая особливо тем теряется, когда речение славянское положено будет подле российского простонародного”. Этот стиль, образуя равнодействующую между высоким и низким, рассматривался Ломоносовым как магистральная линия развития русского литературного языка, преимущественно в прозе.

Низкий штиль образуется из речений русских, “которых нет в славенском диалекте”. Их Ломоносов рекомендует “смешивать со средними, а от славенских обще неупотребительных вовсе удаляться, по пристойности материи...” Он считал также, что “простонародные низкие слова могут иметь в них (в произведениях низкого штиля) место по рассмотрению”. 18 Тем самым давалась возможность проникновению просторечной лексики в язык литературных произведений низкого стиля, чем пользовался нередко и сам Ломоносов, и другие писатели XVIII в., разрабатывавшие эти жанры литературы.

Грамматическим и фонетическим чертам, характерным для того или иного стиля литературного языка Ломосонов уделяет внимание в других трудах, в частности в “Российской грамматике”, систематически разграничивая употребление тех или иных категорий. Обращая внимание на вариантность многих грамматических категорий в русском языке его времени (примеры см. ниже), Ломоносов неизменно соотносил эти видоизменения с употреблением их в высоком или низком штиле.

“Российская грамматика”, созданная Ломоносовым в 1755— 1757 гг., несомненно, может быть признана наиболее совершенным из всех его филологических трудов. Основное ее значение для истории русского литературного языка заключается в том, что это первая действительно научная книга о русском языке; в собственном смысле слова. Все грамматические труды предшествовавшей поры — “Грамматика” Мелетия Смотрицкого и ее переиздания и переработки, выходившие в течение первой половины XVIII в.,—представляли в качестве предмета изучения и описания язык церковнославянский. М. В. Ломоносов же с самого начала делает предметом научного описания именно общенародный русский язык, современный ему.

Второе не менее важное для истории русского литературного языка качество “Российской грамматики” определяется тем, что эта грамматика не только описательная, но и нормативно-стилистическая, точно отмечающая, какие именно категории и формы русской речи, какие черты произношения присущи высокому или низкому стилю.

Книга Ломоносова опирается на предшествующую традицию церковнославянских грамматик, на грамматики западноевропейских языков того времени, а главное, она охватывает живой речевой опыт самого автора, иллюстрировавшего каждое грамматическое явление примерами, созданными им самим.

“Российская грамматика” состоит из шести основных разделов, названных “наставлениями”, которым предшествует пространное “Посвящение”, выполняющее функцию предисловия, В “Посвящении” читается вдохновенная характеристика величия и мощи русского языка. Сославшись на исторический пример императора “Священной Римской империи” Карла V (XVI в.), который пользовался основными языками подвластных ему европейских народов в различных обстоятельствах своей жизни, разговаривая испанским языком с богом, французским с друзьями, итальянским с женщинами и немецким с врагами, Ломоносов продолжает: “Но есть ли бы он российскому языку был искусен, то конечно к тому присовокупил бы, что им со всеми оными говорить пристойно. Ибо нашел бы в нем великолепие ишпанского, живость французского, крепость немецкого, нежность итальянского, сверьх того богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языка”.

Величие и мощь русского языка явствуют, по мнению Ломоносова, из того, что “сильное красноречие Цицеронвво, великолепия Вергилиева важность, Овидиево приятное витийство не теряют своего достоинства на российском языке. Тончайшие философские воображения и рассуждения, бывающие в сем видимом строении мира и в человеческих обращениях, имеют у нас пристойные и вещь выражающие речи”. Русский язык достоин глубочайшего изучения “и ежели чего точно изобразить не может, не языку нашему, по недовольному своему в нем искусству приписывать долженствуем”. Эта характеристика может быть расценена как гениальное научное и поэтическое предвидение Ломоносова, ибо в его время русский язык далеко еще не развил всех своих возможностей, раскрывшихся впоследствии под пером великих русских писателей XIX в.

“Наставление первое” в грамматике Ломоносова посвящено раскрытию общих вопросов языкознания и озаглавлено “О человеческом слове вообще”. В этом же разделе дана классификация частей речи, среди которых выделяются в соответствии с давней грамматической традицией следующие “осмь частей знаменательных: имя, местоимение, глагол, причастие, наречие, предлог, союз, междуметие”.

“Наставление второе”—“О чтении и правописании российском”—рассматривает вопросы фонетики, графики и орфографии Говоря о различном произношении слов, свойственном различным наречиям русского языка (северному, московскому и украинскому), Ломоносов, будучи сам уроженцем Архангельской области и носителем севернорусского наречия, тем не менее сознательно отдает предпочтение московскому произношению. “Московское наречие,—пишет он,—не токмо для важности столичного города, но и для своей отменной красоты протчим справедливо предпочитается, а особливо выговор буквы о без ударения, как а, много приятнее”. По указанию Ломоносова, в высоком штиле буква в должна всегда произноситься без перехода в о. Произношение в ряде форм этой буквы как ио (ё) рассматривается им как принадлежность низкого штиля.

В “Наставлении третьем”—“О имени”—содержатся “правила склонений”. В качестве приметы высокого слога Ломоносов отмечает здесь флексию -а в род пад ед. числа муж рода твердого и мягкого склонения. Окончание -у в том же падеже рассматривается как примета низкого стиля “Русские слова,— пишет Ломоносов,— тем больше оное принимают, чем далее от славянского отходят”. “Сие различие древности слов и важности знаменуемых вещей,— продолжает он,— весьма чувствительно и показывает себя нередко в одном имени, ибо мы говорим: святаго духа, человеческаго долга, ангельскаго гласа, а не святаго духу, человеческаго долгу, ангельскаго гласу. Напротив того, свойственнее говорится: розоваго духу, прошлогодняго долгу, птичья голосу” (§ 172—173).

Подобное же стилистическое соотношение устанавливается Ломоносовым и между формами предложного падежа (кстати, отметим, что Ломоносов впервые ввел этот грамматический термин для обозначения падежа, ранее называвшегося сказательным) мужского рода на е (ять) и на у (§ 188—189).

Формы степеней сравнения на -ейший, -айший, -ший также признаются приметой “важного и высокого слога, особливо в стихах: далечайший, светлейший, пресветлейший, высочайший, превысочайший, обильнейший, преобильнейший”. При этом Ломоносов предупреждает: “но здесь должно иметь осторожность, чтобы сего не употребить в прилагательных низкого знаменования или неупотребительных в славянском языке, и не сказать: блеклейший, преблеклейший; прытчайший, препрытчайший” (§ 215).

“Наставление четвертое”, имеющее заглавие “О глаголе”, посвящено образованию и употреблению различных глагольных форм и категорий, и здесь также даны стилистические рекомендации.

В “Наставлении пятом” рассматривается употребление “вспомогательных и служебных частей словца”, в том числе и причастий, и содержатся важные стилистические указания. По мнению Ломоносова, причастные формы на -ущий, -ащий могут образовываться лишь от глаголов, “которые от славянских как в произношении, так и в знаменовании никакой разности не имеют, например: венчающий, питающий, пишущий” (§ 440), а также от глаголов на -ся: возносящийся, боящийся (§ 450). “Весьма не надлежит, — писал Ломоносов, — производить причастий от тех глаголов, которые нечто подлое значат и только в простых разговорах употребительны”, например: говорящий, чавкающий (§ 440), трогаемый, качаемый, мараемый (§ 444), брякнувший, нырнувший (§ 442). Примечательно также наблюдение Ломоносова о соотношении употребления причастных оборотов и параллельных им придаточных предложений со словом который. Причастные конструкции, — полагал Ломоносов,—“употребляются только в письме, а в простых разговорах должно их изображать через возносимые местоимения который, которое, которая” (§ 338, 443) .

Шестое “Наставление”, посвященное вопросам синтаксиса, озаглавлено “О сочинении частей слова” и разработано в “Российской грамматике” значительно менее подробно, что отчасти восполняется рассмотрением подобных же вопросов в “Риторике” (1748 г.). В области синтаксиса литературно-языковая нормализация, по наблюдениям В. В. Виноградова, в середине XVIII в. была сосредоточена почти исключительно на формах высокого слога.

Отметим, что Ломоносов в § 533 грамматики рекомендовал возродить в русском литературном языке оборот дательного самостоятельного. “Может быть со временем,—писал он,— общий слух к тому привыкнет, и сия потерянная краткость и красота в российское слово возвратится”.

Следует заметить, что синтаксис литературного языка XVIII в. ориентировался на немецкий или латинский, в частности сложные предложения с причастными оборотами строились по образцу названных языков. Язык прозаических произведений самого Ломоносова в этом отношении не представлял исключения. В них преобладали громоздкие периоды, причем глаголы-сказуемые в предложениях, как правило, занимали последнее место. Равным образом и в причастных или деепричастных оборотах аналогичное место принадлежало причастным или деепричастным формам. Приведем в качестве примера отрывок из слова Ломоносова “О пользе химии”: “...Натуральныя вещи рассматривая, двоякого рода свойства в них находим. Одне ясно и подробно понимаем, другия хотя ясно в уме представляем, однако подробно изобразить не можем... Первыя чрез геометрию точно размерить и чрез механику определить можно; при других такой подробности просто употребить нельзя; для того, что первыя в телах видимых и осязаемых, другие в тончайших и от чувств наших удаленных частицах свое основание имеют”. В работах Г. Н. Акимовой убедительно показано, что разносторонняя деятельность Ломоносова и в области синтаксиса способствовала становлению “органической фразы” в современном русском языке.

Таким образом, стройная стилистическая система, созданная Ломоносовым для русского литературного языка середины XVIII в., стремилась охватить все компоненты языка и отвечала нуждам развивавшейся русской литературы, соответствуя принципам классицизма.

Во всем творчестве М. В. Ломоносова как ученого и поэта— в разработке им терминологии в качестве важнейшей предпосылки создания научного стиля, в его теоретических рассуждениях и поэтической практике — нашло живое отражение состояние русского литературного языка середины XVIII в. и подготовлены исходные позиции для дальнейшего совершенствования языковых норм и приближения их к разнообразным потребностям формирующейся русской нации.