Сол Аарон Крипке. Загадка контекстов мнения

ОГЛАВЛЕНИЕ

I . ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ: ПОДСТАНОВОЧНОСТЬ ( SUBSTITUTIVITY )

В других своих работах 1 я предложил концепцию собственных имен, стоящую во многих отношениях ближе к старой точке зрения на наименование Дж. Милля, чем к новой традиции, берущей начало у Г. Фреге, которая до недавнего времени была доминирующей. Согласно Миллю, собственное имя, так сказать, просто имя. Оно просто отсылает к своему носителю и не имеет никаких других функций в языке. В частности, в отличие от определенной дескрипции, имя не представляет своего носителя как обладающего какими-либо особыми идентифицирующими свойствами.

В противоположность Миллю, Фреге утверждает, что с каждым именем собственным носитель языка связывает некоторое свойство (или конъюнкцию свойств), которое определяет его носителя как уникальный объект, удовлетворяющий этому ассоциируемому с ним свойству (или свойствам). Это свойство (свойства) составляет „смысл" имени. Если '...' -- имя собственное, то, по всей вероятности, ассоциированными с этим именем свойствами являются те, которые сообщил бы человек в ответ на вопрос „Кто такой '...'?". Если бы он ответил „'...'–это человек, который --------------", то свойства, заполняющие второй пробел в данной фразе, будут теми, которые определяют референцию имени со стороны говорящего и составляют его „смысл". Ясно, что если взять имя какого-нибудь известного исторического лица и спро-

---------------------------------------------------------

1 См . [1, с. 253–255 и 763–769], [2, с. 135–164]. Знакомство с этими работами не является необходимым для понимания существа основной проблемы, рассматриваемой в настоящей статье, но полезно для уяснения теоретических предпосылок.

195

сить „Кто такой '...'?", то в ответ можно получить разные и равно корректные ответы. Так, один человек может идентифицировать Аристотеля как философа, который был учителем Александра Македонского, другой – как философа, родившегося в Стагире, который учился у Платона. Для этих двух людей смысл имени 'Аристотель' будет разным: в частности, говорящие второго, но не первого типа будут считать предложение „Аристотель, если он существовал, родился в Стагире" аналитическим 2 . Фреге (как и Рассел) 3 пришел к заключению, что, строго говоря, разные носители английского (или немецкого) языка обычно употребляют такое имя, как 'Аристотель', в разных смыслах (хотя и с той же самой референцией). Различия в свойствах, ассоциированных с такого рода именами, порождают, строго говоря, разные идиолекты 4 .

---------------------------------------------------------

2 По существу Фреге приводит именно этот пример во второй сноске своей статьи „Смысл и денотат". Дело в том, что для того, чтобы вопрос Кто такой '...'? был применим, нужно выявить у информанта свойства, которые тот рассматривает как определяющие имя и устанавливающие референт, а не просто как хорошо известные факты о референте. (Конечно, такое различение свойств может оказаться вымышленным, но оно является центральным у основоположников классической теории собственных имен Фреге и Рассела).

3 Для удобства терминология Рассела уподобляется терминологии Фреге. В действительности же, обращаясь к подлинным или „логически собственным" именам, Рассел строго следует за Миллем: „логически собственные" имена просто отсылают ( refer ) к объекту (к непосредственно знакомым объектам). Но, по Расселу, те имена, которые обычно рассматриваются, не являются подлинными, то есть логически собственными именами, а представляют собой скрытые определенные дескрипции. Поскольку Рассел относит, в свою очередь, определенные дескрипции к скрытым символам, он считает, что дескрипции сами по себе смысла не имеют, так как не являются подлинными единичными термами. Если элиминировать все скрытые обозначения, то окажется, что только оставшиеся единичные (сингулярные) термы являются логически собственными именами, для которых никакого понятия „смысла" не требуется.

Когда мы говорим о Расселе, что тот приписывает именам „смыслы", то имеем в виду при этом обычные имена, для удобства пренебрегая его утверждением, что сокращающие их дескрипции в конечном итоге исчезают в ходе анализа.

С другой стороны, именно Расселу принадлежит сделанное явно утверждение о том, что имена собственные – это сокращенные обозначения определенных дескрипций. М. Даммит в своей недавно вышедшей работе [31 отрицает положение о том, что Фреге выдвинул и поддерживал дескриптивную теорию смыслов, хотя, насколько мне известно, Фреге на этот счет не делает никакого эксплицитного утверждения. Приводимые им примеры, как это признает сам Даммит, согласуются с данным положением.

В любом случае философы обычно понимали смыслы Фреге в терминах теории дескрипций; мы поступаем так же. Для наших целей это более важно, чем детальные исторические экскурсы по поводу имевшихся теорий и споров вокруг них. Даммит признает (с. 111), что его более широкая интерпретация теории Фреге влияет лишь на отдельные важные моменты; поэтому мы можем думать, что она не имеет отношения к проблемам, обсуждающимся в настоящей работе.

4 См . сноску в работе Г. Фреге „ On Sense and Reference ", упомянутую нами выше в примечании 2 и особенно его рассуждения о „докторе Густаве Лаубен" в статье „ Der Gedanke " ['Мысль']. (См. недавно вышедший перевод этой работы: [4].)

196

Позднейшие теоретики, примкнувшие к традиции Фреге – Pac села, сочли это следствие малопривлекательным. Поэтому они решили модифицировать классическую точку зрения, „собирая в пучок" смысл имени (например, для них Аристотель – это объект, имеющий следующий длинный список свойств или, по крайней мере, большинство из них), или – для наших целей лучше сказать - „социологизируя" его (что дает определение смысла имени 'Аристотель' как некоторого грубо устанавливаемого множеств^ широко распространенных в обществе мнений об Аристотеле).

Один из способов подчеркнуть различие между строгим подходом Милля и точкой зрения Фреге предполагает (если мы позволим себе такой жаргон) использование понятия пропозиционального содержания. Если подход Милля корректен, и языковая функция имени собственного всецело исчерпывается указанием на носителя имени, то тогда собственные имена одного и того же объекта всюду взаимозаменимы не только с сохранением salva veritate , но и salva significatione : пропозиция, выраженная в предложении, остается такой же, независимо от имени, которое носит объект в ее составе. Это утверждение, конечно, перестает быть верным, если имена не реально употреблены, а только упомянуты в предложении: предложения 'Цицерон' содержит семь букв и 'Туллий' содержит семь букв имеют различные истинностные значения, не говоря уже об их пропозициональном содержании. (Этот пример, конечно, принадлежит Куайну.) Давайте на данной стадии ограничимся рассмотрением простых предложений, не содержащих связок или каких-то других источников интенсиональности. Если Милль целиком прав, то не только предложение Цицерон был ленивым имеет то же истинностное значение, что и предложение Туллий был ленивым, но эти два предложения выражают также одну и ту же пропозицию, имеют одно содержание. Аналогично, фразы Цицерон восхищался Туллием, Туллий восхищался Цицероном, Цицерон восхищался Цицероном и Туллий восхищался Туллием – это просто четыре разных способа выразить одну и ту же мысль 5 .

---------------------------------------------------------

5 Б. Рассел, будучи последовательным миллеанцем в отношении подлинных имен, принимает этот аргумент по отношению к „логически собственным именам". Представим, например, на мгновение, что 'Цицерон' и 'Туллий' являются „логически собственными именами". Тогда Рассел относительно них сказал бы, что если я делаю вывод, что Цицерон восхищался Туллием, то я связываю определенным образом Цицерона, Туллия и отношение восхищения. Поскольку Цицерон – это Туллий, то точно таким же образом связаны Туллий, Цицерон и восхищение, следовательно, я делаю вывод, что Туллий восхищался Цицероном. С другой стороны, если Цицерон, действительно, восхищался Туллием, то, согласно Расселу, всем предложениям Цицерон восхищался Туллием, Цицерон восхищался Цицероном и т. д. соответствует один-единственный факт. Его конституентом (помимо отношения восхищения) является Цицерон, взятый, так сказать, дважды.

197

Если принять такое вытекающее из теории Милля следствие, то оно, по всей видимости, повлечет за собой и другие следствия относительно „интенсиональных" контекстов. Выражает предложение необходимую истину или условную, зависит только от содержащейся в нем пропозиции, но не от слов, употребленных в предложении для ее выражения. Поэтому всякое предложение должно сохранить свое „модальное значение" (необходимость, невозможность, условную истинность или условную ложь), если имя 'Цицерон' заменить в одном или нескольких местах на имя 'Туллий', поскольку такое замещение оставляет неизменным содержание предложения. Это, очевидно, означает, что кореферентные имена взаимозаменимы в модальных контекстах salva veritate : предложения Необходимо (возможно), что Цицерон... и Необходимо (возможно), что Туллий... должны иметь одно истинностное значение при любом возможном заполнении пустых мест простым предложением.

Аналогичной выглядит ситуация и с контекстами, содержащими модальности знания, мнения и эпистемические модальности. Если субъект полагает, что нечто является истинным или ложным, то не играет никакой роли, как его мнение передано в предложении. Поэтому, если подстановка одного собственного имени вместо другого не меняет содержания предложения мнения, то кореферентные собственные имена должны быть взаимозаменимы salva veritate в контекстах мнения. Подобное рассуждение применимо и к эпистемическим контекстам (Джоунз знает, что...), контекстам эпистемической необходимости (Джоунз a priori знает, что...) и т. п.

Все это резко отличает собственные имена от определенных дескрипций. Хорошо известно, что замена кореферентных дескрипций в простых предложениях (без операторов) при любом разумном определении понятия „содержание" может изменить содержание такого предложения. В частности, не является инвариантным модальное истинностное значение предложения при замене дескрипции на кореферентную: предложение Наименьшее простое число четное необходимо истинно, тогда как предложение Любимое число Джоунза четное условно истинно, даже если любимое число Джоунза оказывается наименьшим простым. Отсюда следует, что кореферентные дескрипции не взаимозаменимы salva veritate в модальных контекстах: предложение Необходимо, что наименьшее простое число четное истинно, тогда как предложение

---------------------------------------------------------

Рассел считал, что фразы Цицерон, восхищался Туллием и Туллий восхищался Цицероном на самом деле не взаимозаменимы. Для него это был один из аргументов в пользу того, что имена 'Цицерон' и 'Туллий' не являются подлинными и что римский оратор – никакой не конституент пропозиций (или „фактов" или ,,суждений"), соответствующих предложениям, содержащим данное имя.

198

Необходимо, что любимое число Джоунза четное ложно. Конечно, существует „ de re " прочтение, или прочтение с „большой сферой, действия", при котором второе предложение будет истинным. Такое прочтение, возможно, более точно было бы передать предложением Любимое число Джоунза таково, что оно необходимым образом четное, или, в приблизительной транскрипции Рассела, предложением Одно и только одно число вызывает восхищение Джоунза, и всякое такое число необходимым образом четное (имеет свойство быть необходимо четным). Такое de re прочтение, если оно вообще имеет смысл, должно быть по определению подвержено субституции salva veritate , поскольку свойство „быть необходимо четным" является свойством числа независимо от того, как оно обозначено; в этом отношении между именами и дескрипциями может не оказаться различия. Противопоставлены имена и дескрипции, в соответствии с точкой зрения Милля, в предложениях, прочитанных de dicto , или „с малой сферой действия дескрипции", то есть только при прочтении, которое – для контекстов мнения и модальных контекстов – будет единственно интересовать нас в данной работе. Мы можем, если хотите, особо подчеркнуть, что нас интересует это прочтение в различных транскрипциях, скажем: Необходимо, что: Цицерон был лысым, или, в более эксплицитной форме: Следующая пропозиция верна необходимым образом: Цицерон был лысым, или даже в „формальном" виде в духе Карнапа 6 : Предложение „Цицерон был лысым" выражает необходимую истину. Теперь приверженец Милля может утверждать, что все эти формулировки сохраняют свое истинностное значение и в случае, если имя Цицерон в них заменено на имя Туллий, при том, что дескрипции Любимый латинский писатель Джоунза и Человек, который осудил Катилину в этих контекстах не взаимозаменимы, хотя и кодесигнативны ( codesignative )*.

Аналогично обстоит дело с контекстами мнения. Здесь такие мнения, как в предложениях типа Джоунз считает, что Цицерон (или: его любимый латинский писатель), что тот был лысым, нас интересовать не будут. К таким контекстам, если они имеют смысл, по определению применим принцип субституции как для имен, так и для дескрипций. Нас скорее будут интересовать вы-

---------------------------------------------------------

6 Основываясь на аргументах, приводимых А. Чёрчем и другими авторами, я не думаю, что такой формальный способ выражения синонимичен другим формулировкам. Но его можно использовать в качестве грубого средства передачи идеи сферы действия дескрипции.

* Кодесигнативы – термин, введенный Крипке ранее. Этот термин встречается в его ранних статьях, где Крипке толкует собственные имена как твердые десигнаторы. Отсюда кодесигнативы – это собственные имена, понимаемые Крипке как твердые десигнаторы, которые имеют ту же самую референцию –Поим ред.

199

ражения de dicto , эксплицитно содержащиеся в таких формулировках, как Джоунз думает, что: Цицерон был лысым (или: Джоунз думает, что: человек, который осудил Катилину, был лысым). Материал предложения после знака двоеточия выражает содержание мнения Джоунза. Другие, более эксплицитные формулировки того же содержания таковы: Джоунз думает: пропозиция – что – ,,Цицерон – был – лысым" истинна, или даже в более формальном стиле: Предложение „Цицерон был лысым" составляет содержание мнения Джоунза. Обо всех таких контекстах строгий миллеанец будет, видимо, утверждать, что в них кодесигнативные имена, но не кодесигнативные дескрипции, взаимозаменимы salva veritate 7 .

Так вот, существовало широко распространенное мнение, что все эти очевидные следствия из учения Милля попросту ложны. Казалось прежде всего, что предложения могут изменить свое модальное значение, если заменить в них одно имя на имя, ко-десигнативное ему. Предложение Венера – это Вечерняя звезда (или, более осторожное: Если Венера существует, то Венера –

---------------------------------------------------------

7 С таким же основанием можно было бы утверждать, что миллевская трактовка собственных имен признает их не имеющими сфер действия и что для них различие de dicto – de re исчезает. Это положение выглядит весьма правдоподобно (моя теория твердых десигнаторов предполагает нечто подобное для модальных контекстов), но здесь ни это, ни противоположное положение можно не обсуждать: попросту de re употребления в настоящей работе не рассматриваются.

Кристофер Пикок [5] использует понятие, равнозначное эквивалентности de dicto – de re конструкций во всех контекстах (или, говоря иначе, отсутствию такого различия) для характеристики твердых десигнаторов и их поведения в текстах. Я согласен, что для модальных контекстов это (приблизительно) равносильно моему понятию твердых десигнаторов, а также согласен, что для собственных имен эквивалентность Пикока справедлива и для темпоральных контекстов (что примерно равносильно „темпоральной твердости" имен). Я, кроме того, согласен также и с тем, что очень возможно, что принцип подстановочности следует распространить на все контексты. Однако, как признает Пикок, отсюда вытекает, что принцип подстановочности имеет силу и для кодесигнативных имен собственных в контекстах мнений, а это уже многими отвергается как ложное утверждение. Чтобы исключить возможность такого вывода, Пикок предлагает использовать теорию интенсиональных контекстов Дэвидсона („что" – предложение, является отдельным, самостоятельным предложением). Сам я теорию Дэвидсона принять не могу, но даже если бы она и была верной, она не избавила бы нас от указанной трудности, что фактически признает и сам Пикок (с. 127, § 1). (Между прочим, если теория Дэвидсона препятствует выводу о прозрачности контекстов мнения в отношении имен, то почему Пикок без каких бы то ни было аргументов отвергает возможность, что указанная теория препятствует такому выводу и для модальных контекстов, имеющих сходную грамматическую структуру?) Эти проблемы обсуждаются в настоящей работе, но до тех пор, пока они не решены, я предпочитаю держаться своей ранней, более осторожной формулировки.

Отметим в связи со сказанным следующее: всеми признаваемый как банальный факт – что кодесигнативные имена не являются взаимозаменимыми в контекстах мнения – может быть, как дает нам понять Пикок, – совсем не так банален, как это обычно предполагается.

200

это Вечерняя звезда) выражает необходимую истину, тогда как предложение Вечерняя звезда – это Утренняя звезда (или: Если Вечерняя звезда существует, то Вечерняя звезда – это Утренняя звезда) выражает эмпирически обнаруженный факт и тем самым, как это всеми признавалось, конвенциональную истину (иначе говоря, „так это могло случиться и, следовательно, так могло

быть").

Еще более очевидным казалось положение, что кодесигнативные имена собственные не взаимозаменимы в контекстах мнения и в эпистемических контекстах. Том, рядовой носитель языка, легко может согласиться с утверждением Туллий осудил Катилину, но не с утверждением Цицерон осудил Катилину. Он даже может отрицать последнее. И это отрицание вполне совместимо с его статусом рядового носителя языка, удовлетворяющего обычному критерию употребления имен Цицерон и Туллий для обозначения прославленного римлянина (то есть носителя языка, который не знает, что эти имена называют одно и то же лицо). Отсюда представляется совершенно очевидным, что Том думает, что Туллий осудил Катилину, но не думает, что (у него отсутствует мнение) : Цицерон осудил Катилину 8 . Поэтому кажется абсолютно ясным, что кодесигнативные собственные имена в контекстах мнения не взаимозаменимы. Также представляется очевидным, что должны быть две отдельные пропозиции или два разных содержания, передаваемые предложениями Цицерон осудил Катилину и Туллий осудил Катилину. А как еще может Том считать истинным одно из них и отрицать другое? И таким способом выраженное различие в пропозициях может возникнуть только из-за разницы по смыслу имен Туллий и Цицерон. Этот вывод согласуется с теорией Фреге и, видимо, несовместим с чисто мил-левским подходом 9 .

---------------------------------------------------------

8 Данный пример взят из работы Куайна: [6, с. 145]. Вывод Куайна о том, что истолкованное de dicto выражение думает, что является непрозрачным ( opaque ), повсеместно считался само собой разумеющимся. В формулировке в тексте я использовал знак двоеточия, чтобы подчеркнуть, что я говорю о мнении de dicto . Поскольку, как уже отмечалось, только мнение de dicto и будет нас интересовать в данной работе, знак двоеточия в дальнейшем, как правило, опускается, и все „думает, что" контексты следует интерпретировать de dicto , если явно не указано противоположное.

9 Во многих своих работах П. Гич отстаивал точку зрения, противоположную точке зрения Милля, согласно которой каждому имени, по определению, приписывается некий сортный предикат (так, например, предикат „Гич", по определению, называет человека). С другой стороны, теория Гича не полностью совпадает и с теорией Фреге, поскольку Гич отрицает тот факт, что всякая определенная дескрипция, которая бы идентифицировала референт имени в кругу объектов того же рода, аналитически привязана к данному имени (см., например, его работу: [7, с. 43–45]). Что же касается проблем настоящей статьи, то воззрения Гича могут быть скорее отнесены к Миллю, нежели к Фреге. Для обычных имен типа

201

В работе [1], о которой уже упоминалось выше, мною был опровергнут один из аргументов против Милля, а именно – модальный. Предложение Вечерняя звезда – это Утренняя звезда выражает такую же необходимую истину, как и предложение Венера – это Вечерняя звезда: не существует таких контрфактических ситуаций, в которых Утренняя звезда и Вечерняя звезда были бы различны. Правда, истинность предложений Венера – это Утренняя звезда не была известна a priori , и могло так быть, что пока не поступило соответствующего эмпирического свидетельства, в нее мало кто верил. Однако, как я уже говорил, эти эпистемические вопросы следует отделить от метафизического вопроса о необходимой истинности предложения Вечерняя звезда – это Утренняя звезда. И то, что кодесигнативные имена собственные взаимозаменимы salva veritate во всех контекстах (метафизической) необходимости и, более того, замена имени собственного на имя с тем же денотатом оставляет прежним модальное значение предложения, есть следствие, вытекающее из моей концепции имен как твердых десигнаторов.

Хотя моя точка зрения в вопросе об именах в модальных контекстах совпадает с точкой зрения Милля, на первый взгляд кажется, что объяснение поведения имен в эпистемических контекстах и контекстах мнения требует принципиально не-миллевского подхода (то же относится и к другим контекстам пропозициональных установок). Дело в том, что я предполагал наличие резкого противопоставления между эпистемической и метафизической возможностью: прежде чем были сделаны соответствующие эмпирические открытия, люди могли просто не знать, что Вечерняя звезда (Венера) – это Утренняя звезда, и даже так не считать, при том, что они, естественно, знали или считали, что Венера – это Вечерняя звезда. Не говорит ли это в пользу положения Фреге о том, что имена Вечерняя звезда и Утренняя звезда имеют различные „способы представления", определяющие их референцию? Чем же еще можно объяснить тот факт, что прежде чем астрономы установили тождество двух небесных светил, предложение с Вечерней звездой могло выражать общее суждение, а то же предложение, но с именем Утренняя звезда нет? В случае с Вечерней звездой и Утренней звездой абсолютно ясно, каковы эти разные способы представления. Один определяет небесное тело по его появлению на небе в соответствующее время года, вечером, и по его положению на небосводе, другой – также по

Цицерон и Туллий будет иметь место одна и та же референция, и им будет приписан один (в духе Гича) смысл, а именно, что это имена человека. Таким образом, представляется, что эти имена всюду взаимозаменимы. (В [7] Гич, кажется, не принимает такого заключения, однако есть все основания для того, чтобы его принять; на первый взгляд они такие же, как и при чисто миллевском подходе.)

202

положению на небосводе и по появлению в соответствующее время года – утром. Поэтому, хотя я и считаю, что собственные имена являются модально твердыми десигнаторами (то есть имеют одну и ту же референцию, когда мы используем их при описании контрфактических ситуаций и при описании реального мира), представляется, что они имеют фрегевский „смысл" в соответствии с тем, как фиксируется строгая референция. И все расхождения по смыслу (в указанном смысле понятия „смысл") приводят к нарушению принципа подстановочности для кодесигнатив-ных имен в контекстах пропозициональной установки, хотя для модальных контекстов он по-прежнему остается верным. Это положение вполне согласуется с доктриной Милля, рассматривающего модальные контексты, но расходится со взглядами Фреге, рассматривающего контексты мнения. Таким образом, эта теория не является в чистом виде миллевской 10 .

Итак, после некоторого размышления вывод, сделанный Фреге, представляется уже менее очевидным. Точно так же, как когда-то люди не знали, что Утренняя звезда – это Вечерняя звезда, так и нормальный носитель английского языка может, видимо, не знать, что Цицерон – это Туллий или что Голландия – это Нидерланды. Поэтому человек может согласиться с тем, что Цицерон был ленивым, но не согласиться с утверждением Туллий был ленивым, или он может искренне признать, что Голландия – прекрасная страна, но отрицать, что Нидерланды – прекрасная

---------------------------------------------------------

10 Хочу подчеркнуть, что имена являются модально твердыми десигнаторами и удовлетворяют принципу подстановочности в модальных контекстах, и в том, что для них в контекстах мнения тот же принцип нарушается, никакого противоречия нет. Весь понятийный аппарат, разработанный в [1] для различения эпистемической и метафизической необходимости, приписывания смысла и установления референции, был призван показать, помимо всего прочего, что учение Милля о подстановочности имен в модальных контекстах может быть принято, хотя его тезис о подстановочности имен в эпистемических контекстах следует отвергнуть. В [1], однако, вовсе не утверждалось, что принцип подстановочности применим к эпистемическим контекстам.

Непротиворечивым будет даже предположить, что за нарушение принципа подстановочности ответственность несут разные способы установления референции (имеется в виду строгой референции), и таким образом занять промежуточную позицию между Фреге и Миллем, – позицию, о которой идет речь в данной работе. Можно даже думать, что работа [1] наводит на мысль, что способ установления референции существен и для эпистемических контекстов, и прежде всего для таких, где конвенциональная дескрипция строго фиксирует референт имени (Вечерняя звезда – Утренняя звезда). Когда я писал [1], то уже тогда знал, что из-за проблем, обсуждаемых в настоящей работе, вопрос о подстановочности имен в эпистемических контекстах оказывается весьма деликатным, и тогда я полагал, что дальше лучше не запутывать проблему.

После того, как данная статья была закончена, я познакомился с работой А. Платинги [8], занимающим позицию где-то посередине, между Миллем и Фреге, и нарушение принципа подстановочности может служить основным аргументом, доказывающим правильность его позиции.

203

страна. Ситуацию с именами Вечерняя и Утренняя звезда кажется правдоподобным объяснить тем, что эти имена устанавливают свою (строгую) референцию к одному объекту, как правило, двумя разными способами: одно имя называет звезду, появляющуюся вечером, другое – звезду, появляющуюся утром. Но каковы те конвенциональные „смыслы" (пусть даже под „смыслами" мы понимаем „способы строгой фиксации референции"), которые могут быть приписаны, соответственно, именам Цицерон .и Туллий (или Голландия и Нидерланды)? Не являются ли эти два слова (в английском языке) просто двумя разными именами одного человека? Есть ли какая-нибудь конвенциональная и широко распространенная в языковом коллективе „коннотация", присущая одному имени, которая бы отсутствовала в другом? 11 Я таких коннотаций не знаю 12 .

---------------------------------------------------------

11 Я воспользовался здесь термином „коннотация", чтобы показать, что ассоциированные с именами свойства a priori приписаны именам и соединены с ними по крайней мере как фиксаторы строгой референции, а следовательно, должны быть истинными относительно своего референта (если таковой существует). Есть и другой смысл термина „коннотация"; ср., например, коннотацию у выражения Священная Римская империя, когда необязательно предполагать или считать коннотацию истинной относительно референта. В каком-то близком смысле сторонники классического подхода и другие исследователи, освоившие классическое наследие, могут приписать разные коннотации именам Цицерон и Туллий. Так, слово The Netherlands 'Нидерланды' для внимательного уха может показаться низкой высоты. Такого рода „коннотации" вряд ли можно считать широко распространенными в обществе, многие люди употребляют в речи имена, не осознавая таких коннотаций. Но даже тот носитель языка, который знает свойства коннотации данного имени, может не считать их истинными относительно данного объекта; ср. выражение Священная Римская империя. Такие коннотации не создают значения и не устанавливают референцию имени.

12 Можно было бы попытаться определить различие по смыслу имен Цицерон и Туллий, исходя из того, что предложение Цицерона зовут „Цицерон" тривиально и не слишком содержательно, а предложение Туллия зовут „Цицерон" может быть совсем не бессодержательно. Нил и в одном месте Чёрч (возможно, не эксплицитно) утверждали что-то в этом роде. (Относительно гипотезы Нила см. [1, с. 283].) Поэтому вроде бы можно утверждать, что свойство называться Цицероном составляет часть смысла имени Цицерон, но не является частью смысла имени Туллий.

Я уже рассматривал некоторые проблемы, имеющие отношение ко всем этим вопросам, в [1, с. 283–286]. (См. также обсуждение возможных условий появления логических кругов в другом месте той же работы.) Можно много сказать за и против такого рода аргумента, и не исключено, что я когда-нибудь это сделаю. А сейчас позвольте мне лишь очень кратко упомянуть о следующей аналогичной ситуации (которую, видимо, легче будет осмыслить, если сослаться на наши рассуждения на ту же тему, содержащиеся в работе [1]).

Всякий человек, понимающий значение предиката ,,звать(ся)" и кавычек в английском языке (а также понимающий, что слово alienists 'психиатры' полнознач-ное и с точки зрения граматики абсолютно нормальное), знает, что предложение Alienists are called „ alienists " 'Психиатры зовутся „психиатрами"' выражает в английском языке истину, даже если он.понятия не имеет, что означает слово alienists . Ему не нужно знать, что предложение Psychiatrists are called „ alienists "

204

Все эти рассуждения могли бы, по-видимому, подтолкнуть нас к крайней точке зрения Фреге – Рассела, согласно которой смыслы имен собственных меняются, строго говоря, от одного носителя языка к другому и не существует одного, признаваемого всем обществом смысла, а есть только признаваемая всем обществом референция 13 . В этой теории смысл, который носитель языка приписывает такому имени, как Цицерон, зависит от того, какие утверждения относительно Цицерона он принимает и какие из них считает дефинициями данного имени (в отличие от тех утверждений, которые он просто рассматривает как отражающие реальность мнений „о Цицероне"). Аналогично и для имени Туллий. Пусть, например, некто определяет Цицерона как 'римского оратора, выступившего с речью, написанной по-древнегречески, против Кассия', а Туллия – как 'римского оратора, осудившего Катилину'. Тогда этот человек спокойно может отвергнуть суждение Цицерон – это Туллий, если он не знает, что существует единственный римский оратор, удовлетворяющий обеим дескрипциям (если верить и Шекспиру и истории). Точно так же он по незнанию может утверждать, что Цицерон был лысым, отрицая, что Туллий был лысым и под. Не так ли в действительности случается, когда выраженные кем-то мнения небезразличны к взаимозаменимости имен Туллий и Цицерон? Не должен ли источник их невзаимозаменимости лежать в двух разных дескрипциях, связанных с этими именами, или способах установления их референции? Если говорящему повезет, и он припишет одинаковые идентифицирующие свойства и Цицерону и Туллию, то он, по всей вероятности, будет употреблять имена Цицерон и Туллий как взаимозаменимые. На первый взгляд, все сказанное кажется мощной поддержкой точки зрения Фреге и Рассела, утверждавшим, что в общем случае имена принадлежат идиолектам, а их „смыслы"

---------------------------------------------------------

'Психиатры зовутся „психиатрами"' истинно. Ни одно из этих предложений не доказывает того, что слова alienists и psychiatrists несинонимичны и что называние alienists ' alienists ' является частью значения слова alienists , а называние их ' psychiatrists ' – нет. Аналогично обстоит дело и с именами Цицерон и Туллий. Нет больше никаких других причин считать, что свойство „называться так-то и так-то" является частью значения собственного имени и не входит в значение любого другого слова языка.

13 Такая точка зрения, даже если она позволяет каждому говорящему связывать с каждым именем пучок дескрипций, может считаться последовательно фреге – расселовской, при условии, что пучок этот меняется от одного носителя языка к другому и что изменения в пучке являются изменениями в идиолекте. Например, точка зрения Сёрля является фреге – расселовской, когда он пишет в заключительном разделе своей работы [9, с. 166–173]: «Предложение 'Туллий'– – 'Цицерон', я думаю, для большинства людей представляется аналитическим; одни и те же дескриптивные пресуппозиции связаны как с одним, так и с другим именем. Но, разумеется, если бы дескриптивные пресуппозиции были различны, это предложение можно было бы употребить для выражения синтетического суждения».

205

зависят от тех „идентифицирующих дескрипций", которые связаны с данными именами.

Отметим, что согласно точке зрения, которой мы сейчас придерживаемся, нельзя сказать Некоторые не знают, что Цицерон – это Туллий, так как не существует отдельной пропозиции, обозначаемой что -предложением, которую бы коллектив нормальных носителей языка передавал с помощью предложения Цицерон – это Туллий. Некоторые люди, в частности, те, кто определяет и 'Цицерона' и 'Туллия' как 'автора „ De Fato '", употребляют это предложение для выражения тривиального тождества. Другие употребляют его для выражения суждения о том, что человек, удовлетворяющий одной дескрипции (скажем, что он осудил Катили-ну), тот же самый, что и человек, удовлетворяющий другой дескрипции (например, что его речь против Кассия была написана на древнегреческом языке). Нет такого факта, „что Цицерон – это Туллий", который был бы известен лишь некоторым, но не всем членам языкового коллектива.

Если бы мне пришлось сказать Многие не знают, что Цицерон – это Туллий, то я бы употребил выражение Цицерон – это Туллий для обозначения подразумеваемой под этими словами пропозиции. Если, например, оно является тривиальным утверждением тождества, то я бы при этом ложно и не адекватно реальному положению вещей утверждал, что в обществе существует широко распространенное незнание некоторой самотождественности 14 . Я могу, конечно, сказать: Некоторые англичане используют имена 'Цицерон' и 'Туллий' для обычной референции к лицу (прославленному римлянину), хотя все-таки не согласны с утверждением 'Цицерон – это Туллий'.

Можно, как и раньше, соединить этот аспект теории Фреге – Рассела с уступкой-допущением, что собственные имена являются твердыми десигнаторами и что, следовательно, используемая для установления референции некоторого имени дескрипция не синонимична этому имени. Но здесь мы сталкиваемся с большими трудностями. Интуитивно явно неприятное ощущение оставляет использование нами в речи таких имен собственных, как 'Цицерон',, 'Венеция', 'Венера' (планета), с разными ,,смыслами", ведь тогда все мы, „строго говоря", разговариваем на разных языках. Имеется много хорошо известных и весомых возражений на какую-либо дескриптивную теорию имен, а также на теорию собствен-

---------------------------------------------------------

14 Хотя я говорю здесь на языке пропозиций, вопрос этот совершенно не зависит от различий в теоретических установках. Опираясь, например, на анализ Дэвидсона, я бы (примерно) утверждал, что многие люди не знают содержания следующего моего высказывания: Цицерон – это Туллий. В итоге это привело бы нас к той же проблеме.

206

ных имен как пучков определенных дескрипций. И так ли уж явно очевидно, что невзаимозаменимость имен в контекстах мнения подразумевает некоторое различие между именами по смыслу? Существует, в конце концов, немалая литература по философии, в которой утверждается, что даже полностью синонимичные– если таковые вообще имеются – слова типа доктор и врач не взаимозаменимы salva veritate в контекстах мнения, по крайней мере в тех из них, где операторы мнения повторяются 15 .

Менее важная проблема, связанная с представлением доводов в пользу теории Фреге и Рассела, появится в следующем разделе статьи: если оба они правы, то в процессе анализа контекстов мнения выясняется, что тот аргумент, который кажется подтверждающим правоту их точки зрения, на самом деле сформулировать не так-то просто.

Однако наиболее очевидное возражение, показывающее, что остальным доводам нужно отвести подобающее им место и приписать надлежащий вес, таково: в действительности рассматриваемая нами теория не объясняет всех тех явлений, которые она пытается объяснить. Как мне уже доводилось писать в другом месте 16 , люди, „определяющие Цицерона" с помощью таких фраз, как 'человек, осудивший Каталину', 'автор „ De Fato "' и т. д., встречаются сравнительно редко: распространенность таких фраз в философской литературе – это продукт чрезмерного увлечения некоторыми философами классическим учением. Нормальные люди, употребляющие в речи имя Цицерон, как очевидно обозначающее Цицерона, на вопрос Кто был Цицерон?, по всей вероятности, вряд ли придумают лучший ответ, чем следующий: Знаменитый римский оратор, и, видимо, то же самое они ответят (если смогут ответить вообще!) на вопрос о Туллии. (В действительности же, большинство людей, скорее всего, никогда не слышали имени 'Туллий'.} Аналогично, многие из тех, кто слышал о Фейн-мане и о Гелл-Манне, идентифицируют каждого из них, как 'выдающийся современный физик-теоретик'. Эти люди не приписы-

---------------------------------------------------------

15 См . об этом статью Б. Мэйтса [10], перепечатанную в [11].

То, что имена с тождественным денотатом могут иметь разные „смыслы", и то, что носитель языка может принять простое предложение с одним из этих слов и отрицать аналогичное предложение с другим, хотя он неповинен ни в языковой, ни в понятийной неразберихе, ни в отклонении от логической непротиворечивости, – все эти факты составляют краеугольный камень, на котором держится „фрегевский" аргумент. В случае с двумя полными синонимами это не так.

Сам я считаю, что рассуждения Мэйтса представляют значительный интерес, но вопросы эти весьма путаные и тонкие и если аргумент его и работает, то приводит, по всей видимости, скорее к парадоксу или загадке, чем к какому-то определенному выводу.

16 См . [1,с. 291 (внизу)–293].

207

вают именам обычных „смыслов", тех, которые обеспечивали бы уникальную референцию имени (даже при том, что они употребляют имена с определенной референцией). Однако в той степени, в какой неопределенные дескрипции, приписанные имени или ассоциированные с ним, могут быть названы „смыслами", „смыслы", приданные Цицерону и Туллию или Фейнману и Гелл-Манну, одни и те же 17 . И все же такие носители языка могут, видимо, спросить: Цицерон и Туллий – это один и тот же римский оратор или два разных? или Фейнман и Гелл-Манн – это два разных физика или один?, не зная ответа ни на один из этих вопросов и рассматривая только „смыслы". Кто-то из них мог бы даже высказать ложное предположение или составить ложное мнение, считая, например, что Цицерон был лысым, а Туллий не был. Следовательно, посылка аргумента, который мы рассматриваем в защиту классической концепции Фреге – Рассела, – всегда, когда два кодесигнативных имени не взаимозаменимы при выражении мнения говорящим, причина этого кроется в различии дескрипций, которые лежат в основе „дефиниции" имени и которые носитель языка связывает с данными именами, – ложна. Ситуация, которую мы продемонстрировали на примере с именами Цицерон и Туллий, на самом деле абсолютно ординарная. Поэтому повсеместную невзаимозаменимость кодесигнативных имен в контекстах мнения нельзя объяснить различием по „смыслу" между этими именами.

Поскольку крайняя точка зрения Фреге и Рассела фактически не объясняет очевидной невзаимозаменимости имен в контекстах мнения, то, по-видимому, нет больше других причин (имея в виду наши задачи) не придавать значения несметному числу prima facie доводов против этой точки зрения. Имена известных городов, стран, людей и планет в нашем обиходном языке весьма употребительны и не являются просто терминами, омонимично используемыми в отдельных идиолектах носителей языка 18 . Очевидная невзаимозаменимость кодесигнативных имен в контекстах мнения остается загадкой, но уже не кажется очевидным, что она ровно столько же говорит в пользу теории Фреге, сколько противоречит точке зрения Милля. Ни разные „коллективные", ни разные „част-

---------------------------------------------------------

17 Вспомним в этой связи также сноску 12.

18 Некоторые философы подчеркивают, что имена не являются словами языка или что имена непереводимы, с одного языка на другой. По-видимому, трудно отрицать, что слова Deutschland , Allemagne и Germany – это немецкое, французское и английское имена одной страны – Германии и что французское предложение, содержащее слово London 'Лондон', переводится на английский язык предложением со словом London 'Лондон'. Обучение этим фактам является составной частью обучения немецкому, французскому и английскому языкам.

Может показаться, что отдельные имена, в особенности названия стран, других известных мест и некоторых известных людей мыслятся как принадлежащие

208

ные" смыслы, которыми владеет каждый отдельно взятый носитель языка, не могут объяснить всех тех явлений, которые они должны объяснить. По этой причине бесспорное существование такого рода явлений больше не составляет prima facie довода в пользу наличия у имен разных смыслов.

Прежде чем закончить данный раздел, сделаю последнее замечание. Мне уже не раз приходилось ссылаться на свои прежние взгляды, изложенные в [1], и говорить, что, трактуя имена собственные как твердые десигнаторы и как референциально прозрачные 19 в модальных контекстах, я целиком присоединяюсь к Мил-лю, тогда как считая, что имена собственные непрозрачны в контекстах мнения, я, по всей вероятности, приближаюсь к Фреге. При более пристальном рассмотрении становится, однако, весьма проблематичным, в какой степени явления референциальной прозрачности действительно говорят в пользу Фреге против Милля. Существуют важные теоретические основания, чтобы рассматривать принятый нами в [1] подход в духе Милля. В указанной работе я утверждал, что в действительности референция имен какой-либо известной исторической личности обычно устанавливается с помощью цепочки коммуникации, в которой референция имени переходит от одного звена к другому. Так вот, законность такой цепочки гораздо больше согласуется с концепцией Милля, чем с альтернативными теориями. Дело в том, что при таком подходе предполагается, что обучающийся принимает имя по цепочке от знающих это имя людей и далее решает использовать его с той

---------------------------------------------------------

языку, составляющие его часть. Многие другие имена, однако, уже к языку не относятся, особенно если их референты малоизвестны (поэтому имена эти ограничены в своей применимости) или если одно и то же имя используется носителями всех языков. Насколько я могу судить, существует весьма незначительная семантическая разница (а может быть, ее нет и вовсе) между именами, которые осмысливаются как принадлежащие языку, и именами, языку не принадлежащими. Математические символы, вроде знака <, тоже, как правило, не составляют фрагмента естественного (английского или какого-нибудь другого) языка, хотя эти символы употребляются в сочетаниях с английскими словами в предложениях, образующих тексты математических трактатов, написанных на английском языке (французский математик может пользоваться той же символикой, ни слова не зная по-английски). С другой стороны, сочетание is less than 'меньше, чем' принадлежит английскому языку. Имеет это различие хоть какое-нибудь семантическое значение?

8 настоящей работе я чаще всего буду говорить об именах так, как если бы они составляли часть языка – английского, французского и т. д. Но для тех утверждений, которые я буду о них делать, почти не существенно, считаются они принадлежащими языку или являются его дополнением. И нет необходимости говорить, что имя типа Londres „переводимо" (если бы такая терминология предполагала, что имена имеют „смыслы", я бы все равно счел ее нежелательной), коль скоро мы признаем, что предложение, содержащее это имя, адекватно переведено на английский язык с помощью слова ' London '.

9 Говоря, что имена референциально прозрачны в некотором контексте, я имею в виду, что они в нем взаимозаменимы.

209

же референцией, с какой используют его остальные члены общества. Поскольку обучающийся предполагает, что он будет употреблять данное имя с тем же референтом, с каким употребляют его другие, мы рассматриваем его как употребляющего в своей речи предложение Цицерон лысый для передачи той же идеи, что и все общество в целом, и отвлекаемся от расхождений в свойствах, которые разные обучающиеся приписывают имени Цицерон. Тот факт, что имя может быть передано по цепочке от одних знающих его людей к другим, прекрасно согласуется с нарисованной Миллем картиной референции. В соответствии с нею семантика содержащих данное имя предложений определяется только референцией имени, а не особыми, приписанными имени свойствами. Был поставлен вопрос, нельзя ли саму цепочку комму «икации, определяющую в нашей теории референт имени, назвать „смыслом". Наверное, можно, если хочется 20 , однако в итоге не следует забывать, что законность такой цепочки означает просто, что она сохраняет референцию имени, как считал Милль, и что ее нужно рассматривать в качестве необходимого инструмента для правильного обучения языку 21 . (Эту цепочку можно сопоставить с терминами типа сердцевидный, когда необходимо не только обучение языку, но и надлежащее расширение языка.) Точно таким же образом учение о твердых десигнаторах в модальных контекстах, как уже говорилось выше, диссонирует (хотя и не обязательно противоречит ей) с теорией, предполагающей обращение к анти-миллевским рассуждениям для объяснения поведения имен в контекстах пропозициональной установки.