Есперсен О. Философия грамматики

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава X

НЕКСУСНЫЕ СУЩЕСТВИТЕЛЬНЫЕ. ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ О НЕКСУСЕ

„Абстрактные существительные“. Инфинитив и герундий. Заключительные замечания о нексусе.

„АБСТРАКТНЫЕ СУЩЕСТВИТЕЛЬНЫЕ“

Те, кто определяют существительные как названия веществ и предметов, встречаются с трудностями при рассмотрении таких слов, как красота, мудрость, белизна. Такие слова бесспорно являются существительными и во всех языках трактуются как существительные, но однако же не представляют собой названий веществ или предметов. В силу этого соображения принято различать два класса существительных — конкретные и абстрактные. Первые обозначаются также термином „имена реальных вещей“ (англ. reality nouns, нем. Dingnamen, substanzbezeichnende Substantiva); они охватывают названия лиц и „предметов“, к которым причисляются и такие более или менее „неосязаемые“ явления, как звук, эхо, стих, молния, месяц и др. „Абстрактные существительные“, в отличие от них, выделяются как „названия понятий“ (англ. thought - names , нем. Begriffsnamen , Verdinglichungen ). Различие между этими двумя классами довольно ясно: вряд ли когда-нибудь мы будем испытывать затруднение при отнесении того или иного существительного к первому или второму классу; и все же найти удовлетворительное определение для „абстрактных существительных“ не легко.

Сначала посмотрим, как этот вопрос решается выдающимся логиком.

Кейнс (J. N. Keyne s, Studies and Exercises in Formal Logic, London, 1906, стр. 16) вносит следующее уточнение в определение конкретного существительного как названия предмета, а абстрактного — как названия атрибута: „Конкретное существительное — это название того, что рассматривается как имеющее атрибуты, т. е. как субъект атрибутов, а абстрактное существительное — это название чего-то, что является атрибутом к чему-то другому, т. е. атрибута субъектов“. Однако на стр. 18 он замечает, что атрибуты сами могут быть субъектами атрибутов, например в предложении Unpunctuality is irritating „Непунктуальность досадна“, и что „Unpunctuality, хотя и является по существу абстрактным существительным, но может употребляться так, что будет подходить под определение конкретных существительных“. Но когда „названия, которые образовались как абстрактные и продолжают так употребляться, могут также употребляться и как конкретные существительные, т. е. являются названиями атрибутов, которые сами могут рассматриваться как имеющие атрибуты“, Кейнс вынужден признать, что „этот вывод парадоксален“. Из создавшегося затруднительного положения он видит два выхода, но отвергает первый как логически несостоятельный. Первый путь состоит в определении абстрактного существительного как названия того, что может рассматриваться в качестве атрибута чего-либо другого, и в определении конкретного существительного как названия того, что не может рассматриваться в качестве атрибута чего-либо другого. Поэтому Кейнс предпочитает второй путь: исходя из логических соображений, он отказывается от различения конкретных и абстрактных названий и заменяет его различием между конкретным и абстрактным употреблением названий, добавляя, что „как логики мы мало имеем отношения к абстрактному употреблению названий“, поскольку, „когда название употребляется в качестве подлежащего или сказуемого в несловесном предложении , его употребление всегда конкретно“.

Это фактически равносильно отказу от всякого различения вообще, а между тем никто не станет отрицать, что такие слова, как твердость, находятся в совершенно иной плоскости, чем такие слова, как камень. Мне кажется, что выводы Кейнса обусловлены неудачным термином „абстрактный“ и особенно его антонимом „конкретный“: эти слова в обычном языке часто употребляются для обозначения различий, не имеющих никакого отношения к тому, что интересует нас здесь, и это особенно ясно проявляется в статье Далерюпа (V. Dahleru p, Abstrakter og konkreter, „Dania“, 10. 65 и сл.), в которой он утверждает, что различие между абстрактным и конкретным является относительным, и применяет его не только к существительным, но и ко всем другим разрядам слов. Hard „твердый“ конкретно в сочетании a hard stone „твердый камень“, но абстрактно в сочетании hard work „тяжелая работа“; towards „к“, „по отношению к“ конкретно в предложении Не moved towards the town „Он двигался к городу“, но абстрактно в сочетании his behaviour towards her „его поведение по отношению к ней“; turn „поворачиваться“, „становиться“ конкретно в предложении Не turned round „Он обернулся“, но абстрактно в предложении Не turned pale „Он побледнел“. При таком употреблении, слово „конкретный“ обозначает главным образом то, что во внешнем мире характеризуется осязаемостью, пространственностью и доступностью органам чувств, а слово „абстрактный“ — то, что существует в сознании, без сомнения, согласуется с пониманием этих терминов в обычном языке, но не помогает понять своеобразия слов типа белизна по сравнению с другими существительными.

Хазлитт (W. Hazlit t, New and Improved Grammar, 1810, Предисловие, viii) говорит: „Существительное — это не название предмета и не название вещества, а название вещества, предмета или понятия, рассматриваемого само по себе, как самостоятельная вещь. Иначе говоря, существительное не является названием предмета, который действительно существует сам по себе (согласно прежнему определению); существительное — это название предмета, который рассматривается как существующий сам по себе. Например, если мы говорим о белом как о состоянии или качестве снега, это будет прилагательное; но если мы отвлекаем понятие „белый“ от вещества, которому оно принадлежит, и рассматриваем этот цвет как он есть сам по себе или как предмет нашей речи, оно становится существительным: например, в английском предложении White or whiteness is hurtful to the sight „Белое или белизна вредны для зрения“.

По существу та же мысль встречается и у многих других современных авторов, определяющих существительные типа белизна (с небольшими вариациями) как „фиктивно субстантивные слова“, „названия лишь воображаемых веществ“, „представления, которые мыслятся как самостоятельные предметы“, „предметно осмысляемые понятия“, „простые названия, которые мыслятся и поэтому грамматически трактуются, как если бы они были самостоятельными предметами“ ( Noree n, Vеrt Sprеk, 256 и сл. ). Несмотря на такое единодушие, я позволю себе заявить, что, когда я говорю о красоте молодой девушки или о мудрости старика, я вовсе не думаю об этих качествах как о вещах или реальных предметах; для меня это только иной с пособ выражения мысли: „она красива“, „он мудр“ и т. п. Когда Вундт говорит, что слово „человечность“ (Menschlichkeit) обозначает качество в такой же степени, как слово „человеческий“, он совершенно прав. Однако он заблуждается, утверждая, что субстантивная форма облегчает осмысление этого качества как предмета. Мистели (Misteli) не говорит об этом, обращая внимание исключительно на грамматическую сторону. Но никто по-настоящему не объясняет, как и почему все языки выработали такого рода существительные для адъективных. понятий.

Аналогичные взгляды высказывал и Суит еще задолго до Вундта и Мистели (1876, „Collected Papers“, 18; ср. „A New English Grammar“, §§ 80, 99): «Превращение white „белый“ в whiteness „белизна“ является чисто формальным приемом, который дает возможность употребить слово-атрибут как подлежащее предложения... Whiteness правильно характеризуется как „абстрактное“ имя, как обозначение атрибута безотносительно к предметам, которые обладают этим атрибутом. White, однако, считается коннотирующим... Дело, конечно, в том, что white точно так же абстрактно, как и whiteness, причем оба имеют абсолютно одинаковое значение». По Суиту, таким образом, «Единственным удовлетворительным определением части речи должно быть определение, основанное на чисто формальных критериях: snow „снег“, например, является существительным не потому, что оно обозначает предмет, а потому, что оно может быть подлежащим предложения, может образовать форму множественного числа с помощью s, имеет определенный префикс [т. е. определенный артикль] и т. д.; по тем же причинам к существительным следует отнести whiteness» .

Суит прав, когда говорит, что white и whiteness одинаково абстрактны (в смысле „отвлеченный от конкретных вещей“), но он неправ, когда считает, что оба слова имеют совершенно одинаковое значение. Различие, возможно, очень тонкое, но оно все же существует, иначе зачем бы потребовалось всем народам иметь отдельные слова для этих двух понятий? Заметьте, что в каждом из случаев употребляются разные глаголы: being white = having whiteness; The minister is (becomes) wise „Министр есть (становится) мудр“; Не possesses (acquires) wisdom „Он обладает мудростью (приобретает мудрость)“. В идо Кутюрб остроумно создал для существительных окончание -eso, которое представляет собой корень глагола es-ar „быть“ с субстантивным окончанием -о: blind-es-o „«бытие» слепым“, т. е. „слепота“, superbeso „гордость“ и др. Здесь можно было бы возразить, что таким путем в слово протаскивается понятие „существования“ и что это аналогично тому, как лингвисты имеют обыкновение протаскивать (не выраженную и ненужную) связку есть в русские предложения типа дом нов. Но Кутюра совершенно правильно подметил кардинальную истину, что в такие существительные адъективный элемент входит в качестве предикатива. Это именно и характерно для подобных образований: они являются существительными-предикативами .

Очевидно, рассматриваемые здесь существительные, образованные от прилагательных, весьма сходны с отглагольными существительными (названиями действий, nomina actionis) типа приход, прибытие, движение, изменение, существование, отдых, сон, любовь и т. п. Примеры показывают, что термин „название действия“ не точен, если не считать действиями состояние, например отдых или сон. Свою собственную точку зрения я уже изложил: начав с того, что I saw the Doctor's arrival „Я видел прибытие доктора“ = I saw the Doctor arrive „Я видел доктора прибывающим“ и I saw that the Doctor arrived „Я видел, что доктор прибыл“, a I doubt the Doctor's cleverness „Я сомневаюсь в уме доктора“ = I doubt that the Doctor is clever „Я сомневаюсь в том, что доктор умен“, я пришел к выводу, что необходимо выделить в особый разряд слова, которые мы будем называть нексусными существительными, подразделив их на глагольные нексусные слова (arrival) и предикативные нексусные слова (cleverness).

Остается рассмотреть употребление слов этого разряда, или, вернее, установить, с какой целью они употребляются в речи. По моему мнению, преимущество слов этого разряда в том, что они дают возможность избегать громоздких выражений, поскольку иначе для передачи той же мысли пришлось бы прибегнуть к придаточным предложениям. Попробуйте, например, обойтись без выделенных существительных в следующем отрывке из недавно вышедшего романа: His display of anger was equivalent to an admission of belief in the other's boasted power of divination.

Такая возможность приобретает еще большее значение благодаря следующему обстоятельству: когда глагол или предикатив возводится в ранг существительного, происходит соответствующее изменение ранга и у подчиненных слов: третичные компоненты становятся вторичными, четвертичные — третичными. Иначе говоря, субъюнкт становится адъюнктом, а суб-субъюнкт — субъюнктом; в результате оказывается возможным строить предложения с легкостью, которая вполне окупает сопутствующее превращение первичного компонента (подлежащего или дополнения) во вторичный (адъюнкт — „субъектный“ или „объектный“ родительный падеж).

Это необходимо пояснить несколькими примерами. Если мы сравним предложения: Чрезвычайно быстрое прибытие доктора и необычайно внимательный осмотр пациентка привели к ее очень быстрому выздоровлению и Доктор прибыл чрезвычайно быстро и осмотрел пациентку необычайно внимательно; она выздоровела очень скоро, мы увидим (обозначая ранг слова римскими цифрами), что глаголы прибыл, осмотрел, выздоровела (II) превратились в существительные прибытие, осмотр, выздоровление (I), субъюнкты (наречия) быстро, внимательно, скоро (III) стали адъюнктами (прилагательными) быстрый, внимательный, скорый (II); причем превращение суб-субъюнктов (IV) в субъюнкты (III) не сопровождалось никакими формальными изменениями: чрезвычайно, необычайно, очень. С другой стороны, первичные слова (подлежащее и дополнение) доктор, пациентка, она (I) превратились во вторичные (адъюнкты): доктора, пациентки, ее (II).

Сходные сдвиги наблюдаются и в предложении Мы обнаружили действительно (III) удивительный (II) ум (I) доктора (II) по сравнению с предложением Мы обнаружили, что доктор (I) был действительно (IV) удивительно (III) умным (II) (если действительно отнести к глаголу, тогда его нужно причислить к III рангу).

Существительные-предикативы также очень удобны в часто употребляющихся английских конструкциях, где они являются дополнением к предлогу with; они дают нам возможность избавиться от растянутых субъюнктных групп: ср. Не worked with positively surprising rapidity ( вместо positively surprisingly, rapidly), with absolute freedom, with approximate accuracy и т . п . Ср . также сдвиги , о которых говорилось выше , стр . 101.

Теперь мы можем ближе познакомиться с грамматическим явлением, которое обычно называют „родственным дополнением“ . Назначение этой конструкции нельзя понять, если начинать с таких примеров, как I dreamed a dream „Мне приснился сон“ ( Onion s, An Advanced English Syntax, London, 1904, 35) или лат. servitutem servire. Ведь такие сочетания по меньшей мере чрезвычайно редко встречаются в речи — по той простой причине, что подобное дополнение бессодержательно и ничего не прибавляет к понятию, выраженному глаголом. В речи встречаются предложения следующею типа : I would faine dye a dry death ( Шекспир ); I never saw a man die a violent death ( Раскин ); She smiled a little; smile and bowed a little bow ( Тролоп ); Mowgli laughed a little short ugly laugh ( Киплинг ); He laughed his usual careless laugh ( Локк ); He lived the life, and died the death of a Christian ( Каупер ) и т . п .

Эти примеры показывают, что нексусное существительное дает простое средство для введения какой-нибудь характерной черты в форме адъюнкта, которую было бы очень трудно или невозможно присоединить к глаголу в форме субъюнкта (ср. также fight the good fight „дать хороший бой“, которое отличается от fight well „сражаться хорошо“). Иногда эта дополнительная характеристика прибавляется как своего рода приложение, и тогда она отделяется. запятой или тире, например The dog sighed, the insincere and pity-seeking sigh of a spoilt animal (Беннет); Kitty laughed — a laugh musical but malicious (Mrs. H. Ward). Аналогичный способ применяется и в других случаях, когда выразить специальное пояснение ко вторичному слову при помощи субъюнкта весьма трудно; в таком случае слово-предикатив свободно присоединяется к предложению как носитель дополнительной характеристики в форме адъюнкта: Не had been too proud to ask — the terrible pride of the benefactor „Он был слишком горд, чтобы просить, — ужасная гордость благодетеля“ (Беннет); Her face was very pale, a greyish pallor (Mrs. Ward). Нередко это пояснение вводится предлогом with: She was pretty, with the prettiness of twenty; I am sick with a sickness more than of body, a sickness of mind and my own shame ( Карлейль ).

Если же я прибавлю к этому, что нексусные существительные также удобны и в тех случаях, когда язык не допускает придаточных предложений, — например после upon в предложении Close upon his resignation followed his last illness and death „За его отставкой вскоре последовала его последняя болезнь и смерть“, — то, надеюсь, станет достаточно ясно, какую роль играют эти образования для экономии речи . Однако существительными указанною типа, как многими хорошими вещами в этом мире, могут и злоупотреблять. Это хорошо показано в интересной статье Германа Якоби об именном стиле в санскрите (Hermann Jacob i, „Indogermanische F o rschungen“, 14. 236 и сл.). Когда языки начинают стареть (alternde Sprachen!!), они, по его словам, обнаруживают склонность к именным выражениям, особенно если они в течение долгого времени служили средством передачи научного мышления. Создается мнение, что мысли можно точнее и адекватнее выражать с помощью существительных, чем с помощью более «изобразительных» глаголов (die mehr der Sphдre der Anschauung sich nдhernden Verba).

„Санскрит стал в Индии привилегированным средством выражения для тех, кто получает высшее образование; его уже не понимают в низших классах; он перестал употребляться в других областях человеческой жизни. В то время как санскрит все более и более отходил от практических нужд повседневной жизни, он вместе с тем все больше и больше использовался в высшей умственной деятельности; и по мере того как сфера мыслей, которые надо было выразить, сужалась, абстрактный способ выражения становился все более и более необходимым“. Все это, естественно, повело к тому, что язык стал отдавать предпочтение существительным, точнее говоря, нексусным существительным.

Мне кажется, что различие между двумя типами стиля можно показать, сравнив последнее предложение в немецком оригинале и в моем английском переводе: Mit der zunehmenden Abkehr von der gemeinen Alltдglichkeit des Daseins und der damit hand in hand gehenden Zuwendung zum hцheren geistigen Leben stieg in dem sich also einengenden Ideenkreise, welchem das Sanskrit als Ausdrucksmittel diente, das Bedьrfnis begrifflicher Darstellung. — While Sanskrit was increasingly diverted from the practical details of everyd ay life and was simultaneously used more and more to serve the interests of the higher life of the intellect, abstract methods of diction were more and more needed as the sphere of ideas to be expressed became narrower and narrower. Немецкая научная проза иногда приближается к санскритской манере, описанной Якоби.

Когда мы выражаем существительными то, что обычно выражается предикативными формами глагола, наш язык становится не только более абстрактным, но и мало понятным; наряду с другими обстоятельствами этому способствует еще и то, что в отглагольном существительном исчезает ряд животворящих моментов глагола (время, наклонение, лицо). Поэтому именной стиль может быть уместен в философии, но и там он иногда только облекает простые мысли в тогу глубокой мудрости; в повседневной же речи он оказывается мало применимым.

ИНФИНИТИВ И ГЕРУНДИЙ

Интересно отметить, как в ходе истории языков отглагольные существительные иногда утрачивают ряд характерных черт существительного и приобретают некоторые из характерных черт глагола, — мы назвали их „животворящими“; иначе говоря, интересно наблюдать, как говорящие на разных языках начинали трактовать отглагольные существительные подобно тому, как они привыкли трактовать предикативные формы глагола.

Это случилось с английскими инфинитивами, которые, по общему мнению, являются окаменевшими падежными формами прежних отглагольных существительных. Они сблизились с предикативными формами глагола морфологически и синтаксически, хотя и не в одинаковой степени в разных языках: они могут принимать дополнение в том же самом падеже, что и обычные глаголы (винительном, дательном и т. п.); они допускают сочетания с отрицаниями и другими субъюнктами; у них развиваются временн ы е различия (перфектный инфинитив типа лат. amavisse, англ. to have loved, в некоторых языках также инфинитив будущего времени); наконец, им свойственно различие между действительным и страдательным залогами (ср., например, форму страдательного залога лат. amari, англ. to be loved и т. п.). Все эти черты чужды таким словам, как movement „движение“, construction „сооружение“, belief „вера“. Дальнейшее уподобление инфинитива предикативным формам глагола наблюдается в тех языках, которые допускают сочетание инфинитива с подлежащим в именительном падеже; см. стр. 135.

В некоторых языках инфинитив может употребляться с определенным артиклем. Эта субстантивная черта дает возможность узнавать функцию инфинитива в предложении, которая видна из падежной формы артикля. Там, где артикль стоит при сочетаниях типа греческого „винительного с инфинитивом“, он имеет бульшую ценность, чем там, где он присоединяется только к „оголенному“ инфинитиву, как в немецком языке .

Процесс, который мы наблюдаем в инфинитиве, обнаруживается также и в некоторых других отглагольных существительных. Дополнение в винительном падеже встречается в редких случаях в санскрите, греческом и латинском языках, например, в часто цитируемом предложении из Плавта: Quid tibi hanc curatios rem ? ( Delbrьc k, Synt., 1. 386). В некоторых славянских языках, в частности в болгарском, стало обычным присоединять дополнение в винительном падеже к отглагольному существительному на -ание и с другими соответствующими окончаниями. В датском отглагольное существительное на -en может принимать дополнение, но в том лишь случае, если глагол и дополнение образуют тесное семантическое единство, что проявляется в объединяющем ударении на дополнении: denne skiften tilstand, tagen del i lykken и т. п.; примеры см. в моей книге „Fonetik“, 565.

Самый интересный случай в этом отношении представляет английская форма на -ing, которая показывает, как в результате длительного исторического развития чистые существительные, образованные от определенных глаголов, приобретали все большее количество признаков предикативных форм глагола („Growth and Structure of the English Language“, Leipzig and Oxford, 1923, § 197 и сл.). Теперь форма на -ing может принимать дополнение в винительном падеже ( on seeing him) и сочетаться с наречием (Не proposed our immediately drinking a bottle together), она приобрела перфектные формы (happy in having found a friend) и формы страдательного залога (for fear of being kille d) . Что касается подлежащего, которое первоначально всегда ставилось в родительном падеже и даже теперь нередко стоит в этом падеже, то оно часто встречается в общем падеже (Не insisted on the Chamber carrying out his policy; without one blow being struck), а в разговорной речи спорадически может стоять в именительном (instead of he converting the Zulus, the Zulu chief converted him, с сильным ударением на he). Когда англичанин говорит There is some possibility of the place having never been inspected by the police, он отклоняется в четырех грамматических пунктах от конструкции, которую употребил бы его предок шестьсот лет назад (общий падеж, перфект, страдательный залог, наречие).

Здесь можно упомянуть также и латинский герундий. Развитие этой формы довольно интересно. В латинском языке существовало пассивное причастие на -ndus (герундив), которой могло употребляться точно таким же образом, как другие причастия и прилагательные, в результате чего получался нексус (ср. выше, стр. 142): ср. Elegantia augetur legendis oratoribus et poetis букв. „Изящество увеличивается читаемыми ораторами и поэтами“. Наряду с сочетанием cupiditas libri legendi, которое следует толковать точно так же, стало возможным сказать cupiditas legendi без какого-либо существительного в качестве первичного слова; это далее повело к тому, что legendi стало восприниматься как своею рода родительный падеж от инфинитива, допускающий постановку дополнения в винительном падеже. Таким образом, возникло то, что трактуется сейчас как особая форма глагола, которая склоняется по падежам (кроме именительного) в единственном числе, подобно обычному существительному среднего рода, и называется герундием (см. Somme r, Handbuch, der lateinischen Laut- und Formenlehre, 631). Первоначальную и более позднюю конструкции находим в одном предложении у Цезаря: neque consilii habendi neque arma capiendi spatio dato .

ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ О НЕКСУСЕ

Поскольку я особо подчеркивал, что в нексус входят два понятия (в противоположность юнкции, где оба компонента образуют единое понятие), читатель, может быть, будет удивлен тем, что я ставлю здесь вопрос о возможности нексуса, включающего лишь один компонент, и особенно тем, что я отвечаю на этот вопрос положительно. Бывают случаи, когда налицо только первичный компонент или только вторичный компонент, но тем не менее они так сходны с обычным нексусом, что их невозможно отграничить от него. Однако тщательный анализ показывает, что обычных два компонента нексуса всегда должны присутствовать в сознании и только в языковом выражении один из них может отсутствовать.

Прежде всего бывают случаи, когда мы имеем только первичный компонент, или, иначе говоря, нексус без аднекса. Это видно из следующего английского предложения: (Did they run?) Yes, I made them „( Они побежали ?) Да, я их заставил “. Это предложение означает то же самое, что и I made them run „Я заставил их побежать“; и, таким образом, как бы парадоксально это ни звучало, мы все-таки находим здесь винительный падеж с инфинитивом, но без инфинитива; them подразумевает здесь подлинный нексус и отличается от дополнения в предложении (Who made these frames?) I made them „(Кто сделал эти рамы?) Я их сделал “. В разговорном английском языке точно так же встречается самостоятельное употребление to, выступающее вместо сочетания инфинитива с to: I told them to (= I told them to run) „Я велел им бежать“. Психологически — это случаи явления aposiopesis („внезапно оборванных предложений“ — „stop-short sentences“ или „pull-up sentences“ в моей терминологии; см. „Language“, 251): инфинитив опускается так же, как и в предложении (Will you play?) Yes, I will „( Будете вы играть ?) — Да , буду “ или Yes, I am going to ( I am willing to, anxious to ).

Далее встречается нексус, состоящий только из вторичного компонента без первичного. Это особенно часто наблюдается в восклицаниях, где нет надобности сообщать слушателю, о чем идет речь; подобные конструкции образуют законченные отрезки коммуникации и должны без колебаний причисляться к предложениям, например: Beautiful! „Прекрасно!“; How nice! „ Как хорошо !“; What an extraordinary piece of good luck! „Какая исключительная удача!“ В действительности мы имеем здесь дело с предикативами: ср. This is beautiful и т. п.: предикатив возникает первым в сознании говорящего; если же после этого говорящий присоединяет к нему подлежащее, то получается предложение, рассмотренное выше, стр. 138: Beautiful this view! Можно избрать и другой путь, добавив вопрос: Beautiful, isn't it? ( так же , как This view is beautiful, isn't it? ).

Я думаю, что о нексусе без первичного слова можно говорить и тогда, когда достаточно одной предикативной формы глагола без местоимения или существительного в качестве подлежащего: лат. dico, dicis, dicit „говорю, говоришь, говорит“. Нередко глагол в 3-м лице в различных языках обозначает „обобщенное лицо“ (франц. on); см. примеры у Н. Pederse n и J. Zubat э, Kьhn's Zeitschrift fьr vergieichende Sprachforschung, 40, 134 и 478 и сл.

В наших современных языках подлежащее обычно должно быть выражено, а те немногие случаи, где оно опущено, можно объяснить как явление prosiopesis, которое становится иногда обычным в некоторых устоявшихся восклицаниях: Thank you „Благодарю вас“, нем. Danke, Bitte; ср . также англ . Bless you, Confound it!; Hope I'm not boring you.

Во всех случаях, рассмотренных до сих пор, одночленный нексус представлял собой самостоятельное предложение. Но он может быть и частью предложения. Первичное слово отсутствует в нексусе, который является дополнением к глаголу makes в английской пословице Practice makes perfect „Практика делает совершенным“, т. е. „делает кого-то совершенным“; такое явление очень часто встречается в датском языке: Penge alene gшr ikke lykkelig „Деньги не делают [человека] счастливым“; Jeg skal gшre opmжrksom pе at...; ср. нем. Ich mache darauf autmerksam, da?...

Нередко употребляется и конструкция винительного падежа с инфинитивом, в которой отсутствует форма винительного падежа: Live and let live „Жить и давать жить “, make believe „ заставать верить “; I have heard say „ Я слышал, как говорили “; Lat see now who shal telle another tale (Чосер; теперь это устарело). В датском языке такая конструкция встречается часто: Han lod lyse til brylluppet; Jeg har hшrt sige at ... , и т. п. Также и в немецком и французском языках. Невыраженное первичное есть „обобщенное лицо“. В нем. ich bitte zu bedenken оно может быть 2-м лицом.

Но это не единственные случаи, когда первичный компонент нексуса остается невыраженным. В подавляющем большинстве случаев при употреблении инфинитива или нексусного существительного нет необходимости указывать подлежащее нексуса особо. Оно может быть ясно видно из контекста: ср. I like to travel и I like travelling „Я люблю путешествовать “ (невыраженный первичный компонент — I); It amused her to tease him „Ее забавляло дразнить его “ (первичный компонент — she); Не found happiness in activity and temperance „Он нашел счастье в деятельности и умеренности “ (первичный компонент — he) и т. п. Это может быть и „обобщенное лицо“ (франц. on): То travel (travelling) is not easy nowadays „ Путешествовать в наши дни не легко“; Activity leads to happiness „ Деятельность ведет к счастью “; Poverty is no disgrace „ Бедность — не позор“ и т. п. На то, что первичный компонент, будучи невыраженным, все же присутствует в сознании, указывает возможность употребления „возвратных“ местоимений, т. е. местоимений, свидетельствующих о тождестве подлежащего и дополнения и т. п. при инфинитивах и нексусных существительных: ср. англ. to deceive oneself „обманывать себя “, control of oneself (self-control); contentment with oneself, дат. At elske sin n?ste som sig selv er vanskeligt; Gl?de over sit eget hjem; нем . Sich mitzuteilen ist Natur; лат . Contentum rebus suis esse maximae sunt divitiae ( Цицерон ); то же самое и в других языках .

Я думаю, что, уделив основное внимание понятию нексуса и необходимости „первичного компонента“, или подлежащего, а не обычным определениям, я достиг лучшего толкования „абстрактных существительных“, „имен действия“ (nomina actionis) и инфинитивов, а особенно роли этих форм в экономии речи. Действительно, ничего нельзя извлечь из определения, согласно которому инфинитив — это „такая форма глагола, которая лишь выражает глагольное понятие, не приписывая его никакому подлежащему“ (Оксфордский словарь), или другое определение: „инфинитив — это форма, выражающая понятие глагола, но не сказуемое к определенному подлежащему, с которым она могла бы образовать предложение“ (Мадвиг); на это можно было бы возразить, что в действительности часто имеется определенное подлежащее, иногда выраженное, а иногда подразумеваемое из контекста; с другой стороны, подлежащее предикативной формы глагола очень часто является в такой же степени неопределенным, как и подлежащее инфинитива, употребленного самостоятельно. Я осмелюсь надеяться, что читатель найдет в настоящей главе и в предыдущих главах обобщение многочисленных явлений, бросающих свет друг на друга, и что, таким образом, будет оправдано выделение приведенных выше конструкций в особый разряд, для которого термин „нексус“ не окажется неприемлемым.

Словесное предложение (verbal proposition) определяется на стр. 49 как такое, „которое дает сведения лишь о значении или применении термина, со­ставляющего его подлежащее“.

Финк ( Finc k, „Kuhn's Zeitschrift fur vergleichende Sprachforschung“, 41. 265) пишет, что мы все еще [!] говорим о смерти, войне, времени, ночи и т. п., как если бы это были предметы вроде камней и деревьев.

То, что Суит говорит об абстрактных существительных в более поздней работе („A New English Grammar“, 61), не разъясняет вопроса; к абстрактным существительным он относит не только такие слова, как redness „краснота“, reading „чтение“, но и такие, как lightning „молния“, shadow „тень“, day „день“, и многие другие; north „север“ и south „юг“ абстрактны с одной точки зрения я конкретны с другой.

Большинство из них образовано от прилагательных ( доброта от добрый и т. п.) или входит с ними в одно словообразовательное гнездо ( красота и красивый, ease „лёгкость“ и easy „легкий“); и это вполне естественно, если учесть, как часто прилагательные употребляются в качестве предикативов; однако другие слова данного разряда образованы от существительных (scholarship, professorship, professorate, chaplaincy). — Иногда в качестве основного граммати­ческого признака „абстрактных существительных“ указывается невозможность образования множественного числа, но это не совсем так; см. главу, посвящен­ную категории числа.

Близостью между этими разрядами можно объяснить то обстоятельство, что датский язык, в котором нет отглагольного существительного, соответ­ствующего глаголу elske „любить“, употребляет вместо него kжrlighed от при­лагательного kжrlig „любящий“, „ласковый“.

Другие термины: „внутреннее дополнение“ (inner object), „дополнение содержания“ (object of content), „фактитивное дополнение“ (factitive object); более старое название — ligura etymologica. Большое количество примеров из более ранних стадий развития индоевропейских языков см. у Delbrьc k, Vergleichende Syntax der indogermanischen Sprachen, StraЯburg, 1893, I. 366 и сл.; Brugman n, GrundriЯ der vergleichenden Grammalik, StraЯburg, 1897, II. 2. 621 и сл .; Wilmann s, Deutsche Grammatk, Stra?burg, 1897, 3. 485; ср . так ­ же Pau l, Deutsche Grammatik, Halle, 1916, 3. 226; Curm e, A Grammar of the German Language, New York, 1922, 491; Falk&Tor p, Dansk-norskens syn­tax, Kristiania, 1900, 26; M. Cahe n, Etude sur le vocabulaire religieux, 97. 236, где указаны другие работы. Многие из этих грамматистов, однако, смешивают данный вид дополнения с другими видами дополнения, с которыми, как мне кажется, у него нет ничего общего. Рассматриваемое явление встречается и вне нашей семьи языков; см., например, Setдl д, Finska sprеkets satslдra, § 30.

За пределами их собственной сферы эти слова в результате обычного семантического сдвига употребляются для обозначения („конкретного обозначе­ния“) обладателя такого-то качества: a beauty „прелесть“ = a thing of beauty „то, что обладает красотой“ (часто употребляется для обозначения красивой женщины); realities = real things, a truth = a true saying и т. п. Сопоставьте следующие два предложения: I do not believe in the personality of God и The Premier is a strong personality. Переход здесь аналогичен тому, который про­исходит с отглагольным существительным: building, construction „строительство“, „строение“. Иногда конкретное значение становится настолько обычным, что образуется новое „абстрактное существительное“: relationship „родство“, acquaintanceship „знакомство“. — Заметьте также довольно распространенную фигуру речи, например: Не was all kindness and attention on our journey home.

Сочетания с to (to do „делать“ и т. п.) первоначально представляли собой обычную предложную группу (др.-англ. to donne, второе слово в дательном падеже), которая употреблялась с обычным значением to (например, в предло­жениях, соответствующих современным английским предложениям I went to see the Duke „Я пошел навестить герцога“, He was forced to go „Его заста­вили уйти“; здесь to go и to see были субъюнктами). Но постепенно употреб­ление этих конструкций расширилось и их грамматическое значение во многих случаях изменилось: в предложении I wish to see the Duke „Я желаю видеть, герцога“ to see является первичным компонентом — дополнением к wish; в предложении То see is to believe „Увидеть значит поверить“ обе группы яв­ляются первичными и т. п.

Имена действующих лиц (например, believer) и причастия (a believing Chris­tian; believed) предполагают нексус, но не обозначают нексус сами по себе, как имена действий (belief) или инфинитивы (to believe).

Вундт называет Welch eine Wendung durch Gottes Fьgung! атрибутивным предложением, в котором welch eine Wendung является подлежащим, a durch Gottes Fьgung атрибутом (соответствующим моему адъюнкту). Однако это очень натянуто: все в целом представляет собой предикатив (аднекс) нексуса; невыра­женный первичный компонент появится в нем, если добавить dies ist.