Успенский Л. Слово о словах

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 5. СЛОВО И ЕГО ЖИЗНЬ. СЛОВА, СЛОВА, СЛОВА...

ЛАЗЕЯ В ПРОШЛОЕ
Множество очень древних слов и корней хранит язык в своей сокровищнице - основном словарном фонде, оставляя их "всеобщими", понятными везде и всюду, каждому человеку, говорящему по-русски.
Однако бывает и так, что в общенародном языке от какого-то старого слова остаются и живут только его ближайшие родичи, производные слова разных степеней. А само оно исчезает. Иначе говоря, только корень того древнего слова существует теперь в письменной и устной речи всего народа.
Район Ленинградской области, где расположен город Луга, теперь является одним из самых обычных пригородных районов. Там много прекрасных, богатых колхозов и совхозов, много пионерских лагерей, дачных поселков, домов отдыха, санаториев. Это очень современный район, всецело живущий жизнью XX века.
Но он любопытен и другим. В этих местах известны очень старинные русские поселения. Некоторые деревни под Лугой уже в грамотах XIII века упоминаются под теми же названиями, под которыми мы их знаем сейчас. Деревня Смерди, в двадцати километрах от Луги, была названа так тогда, когда еще жило слово "смерд" - крестьянин, позднее - крепостной. Деревня Русыня не моложе ее.
Так удивительно ли, что в этих исконных русских местах сохранились в огромной толще новых слов некоторые елова чрезвычайно старые и уже давно исчезнувшие из общерусского языка?
Вы, вероятно, знаете, что в русском языке есть слово "загнетка". По разъяснению В. Даля, оно означает "заулок в русской печке, куда сгребается жар". Даль хотел бы догадаться, от какого корня могло произойти это слово; по его мнению выходило, что "загнетать" значит "угнетать до конца", "собирать в ворох и укрывать". "По-видимому, ямка в печи, в которой собирают и укрывают под золой угли, именно поэтому так и названа", - думал он.
Но в Лужском районе, в этой самой деревне Смерди, я сам слышал, как десятилетние мальчики и девочки, собираясь в лес, кричали:
"Тарабара (так звали они не в меру говорливую свою подругу), идем на речку. Будем там костерок гнетить!"
В их языке каким-то чудом, передаваясь от прабабки к правнучке, сохранилось древнейшее слово, слово того же корня, что и "загнетка", - глагол. И глагол этот означает вовсе не "собирать в кучку", а "палить", "жечь", "зажигать".
Совершенно ясно, что и наша "загнетка" значит отнюдь не место, где угли собираются в кучку, а "место, где сохраняются горячие угли, жар, пламя, от которого можно печку "загнетить" вновь. "Загнетка" по своему значению и образованию - точное подобие нашего слова "зажигалка".
В словарь В. Даля слово "гнетить" как-то случайно не попало. Я не знаю, замечено ли и записано ли оно кем-нибудь, кроме меня17. А если нет, то подумайте сами, каких усилий потребовало бы установление всей правды про слово "загнетка", если бы само оно окончательно исчезло? Очень может быть, языковеды так и остановились бы навсегда на далевском мнении, не имея никаких более правдоподобных объяснений.
Вот почему можно всячески советовать каждому из читателей этой книги, если он живет все время или бывает в летние месяцы где-нибудь в сельских местностях, в колхозной деревне, внимательно и с почтением прислушиваться к тому, как говорят местные жители.
Их речи нет никакого смысла подражать, но столь же неумно относиться к областным говорам с насмешкой и презрением (что тоже иной раз бывает). Областной говор не искажение общерусского языка; это запасное отделение той же великой сокровищницы нашего словарного фонда. И кто знает, какие еще удивительные находки может сделать в нем внимательный и чуткий наблюдатель!
Слово "гнетить" - не единственное древнее слово, пойманное под Лугой.
Всем вам прекрасно известно, что если в нашем языке живет слово, употребляющееся в уменьшительной форме, с уменьшительным суффиксом, то, поискав, обычно можно обнаружить и то основное слово, от которого эта уменьшительная форма образована.
Если есть слова: То должны быть слова:
швейка швея
скамейка скамья
жнейка жнея
шейка шея
и т. д.
Однако иной раз попадаются такие слова, для которых мы знаем только уменьшительную форму.
Есть слова: А вот таких существительных мы не встречаем:
шайка шая
мойка моя
кошка коша, коха
кружка круга, кружа
Как это понять? От каких же слов образованы эти формы? В целом ряде случаев приходится думать, что исчезнувшие и неизвестные нам слова когда-то были, существовали; только потом, по неведомым нам причинам, они исчезли из языка. Однако просто взять и начать "восстанавливать" эти "вымершие слова" не следует. Тут легко впасть в тяжкие ошибки.
Возьмите слово "сосиска". Вам может, например, показаться, что слово это - как "колбаска" от "колбаса" - должно происходить от слова "сосиса". А на самом деле слово это нерусское; его родоначальницей является не выдуманная русская "сосиса", которой никогда не было18, а французское слово "сосис" (saucisse)! Оно в родстве с нашим словом "соус".
Зато тем интереснее какому-либо, доныне казавшемуся "безродным", слову-сироте внезапно подыскать тень его предка в той или иной старинной грамоте, или же его самого встретить живым и невредимым в современной областной речи. Приведу для примера слово "мойка". Мы его знаем теперь чаще в составных словах - "судомойка", "поломойка", "головомойка". Само по себе оно в общенародном правильном языке, пожалуй, и не встречается: "мойка белья", "мойка рук" - сказать неудобно, хотя в прейскурантах парикмахерских и попадается не слишком грамотное: "стрижка, бритье и мойка головы"19.
В древности при словах "судомойка", "портомойка" (прачка) были формы: "портомоя", "судомоя". Впоследствии они исчезли.
Но вот слово "лазейка" в значении "узкий, тесный проход" известно каждому русскому человеку. Ясно, что оно того же корня, что и "лазать", "лаз" и пр. А все-таки где же его неуменьшительная форма? Как она должна была бы звучать? Очевидно, как-то вроде "лазея" или "лазея".
Почему же ее нет?
И вот вообразите: там же под Лугой (и даже в несколько более обширном районе Ленинградской области) до сих пор существует слово "лазея". Оно значит: "перелаз", тесный проход в изгороди, через который перебираются люди, но не может пройти скот. Иногда "лазеёй" называют и вообще ворота в такой построенной в поле или в лесу, жердяной или хворостяной, изгороди.
Вот теперь мы уже с полным правом можем утверждать, что происхождение слова "лазейка" нам доподлинно известно. "Лазейка" - это просто маленькая "лазея".
Попав в те же живописные и древние русские места под Лугой, вы можете натолкнуться, слушая разговор местных колхозников постарше, и вот еще на какое своеобразное и незнакомое вам слово:
"Я-то пошел в город часом раньше, да она-то меня достогнала".
Вряд ли где-нибудь в городе придется вам услышать этот своеобразный глагол. На первый взгляд он может показаться вам просто-напросто исковерканным словом "догнать".
Но никогда не судите о речи народа с высокомерием городского ученого человека: вы в девяти случаях из десяти сделаете ошибку. Язык областей наших, веками хранимый крестьянством, так же строго подчиняется своим законам и правилам, как городская, столичная литературная речь своим. Мы не должны им следовать и подчиняться, но их необходимо уважать.
Нет, слово "достогнать" вовсе не испорченное "догнать". Оно связано со многими другими словами русского языка.
Есть у А. С. Пушкина стихотворение, которое начинается так:
Когда для смертного умолкнет шумный день,
И на немые стогны града
Полупрозрачная наляжет ночи тень...
Вот слово "стогны" родственно нашему лужскому словцу "достогнать". "Стогна" - значит "площадь", место, по которому ходят, шагают. Это очень старое слово.
Наверно, каждый из вас слышал наивную старинную песенку:
Позарастали
Стёжки-дорожки,
Где проходили
Милого ножки...
Словечки "стёжка", "стега" - а в книгах "стезя" - тоже стоят в родстве с "достогнать" и "стогной".
"Стега", или "стёжка", означает; "дорожка", "тропинка".
"Стежка вывела прямо в болото", - пишет Лев Толстой.
Заметьте, что если "стогны" - это площади, по которым ходят, то и "стёжки" - тропинки, по которым тоже ходят.
Я не уверен, что вы когда-либо слышали или запомнили словечко "стегно", "стёгнышко". Впрочем, те, кто читал "Ивана Федоровича Шпоньку", повесть Н. В. Гоголя, не могли пройти мимо забавной сценки между героем и "гадячским помещиком" Сторченко. Сторченко угощал гостя индейкой:
"- Иван Федорович, возьмите крылышко... Да что ж вы так мало взяли? Возьмите стёгнышко! Ты что разинул рот с блюдом? Проси! Становись, подлец, на колени! Говори сейчас: "Иван Федорович, возьмите стёгнышко!"
- Иван Федорович! Возьмите стёгнышко! - проревел, став на колени, официант с блюдом".
"Стёгнышко" - это часть ноги, то есть опять-таки того органа, посредством которого ходят. Безусловно, и это слово одного корня с нашим.
Я теперь добавлю, что в ту же семью, конечно, входят слова "стежок" (а "стежок" - это как бы "шажок", ход иглы, шьющей что-нибудь), "настигать", то есть тоже "равняться на ходу". Наконец, в латышском языке, который состоит с нашим языком хотя и не в самых близких, но все-таки в родственных отношениях, есть слово "стайгат", которое означает: гулять, ходить. После этого вам станет ясно: очевидно, и слово "до-стог-н-ать" - из того же древнего семейства; все члены его связаны с понятием о "ходьбе". Видимо, "достогнать" когда-то значило не просто "догнать", а "на-стигнуть", то есть "догнать шагами, пешком", "дошагать". И конечно, здесь перед нами не "испорченное" слово нашего русского литературного языка, а прекрасное, совершенно самостоятельное, правильно построенное древнее слово, которое, по каким-то причинам исчезнув из общерусской речи, сохранилось и живет тут, в своеобразном лужском языковом заповеднике.
Разве это не интересно?
СОРОК СОРОКОВ...
Давайте приглядимся к тем русским словам, которые обозначают у нас числа, кратные десяти, от первого десятка до сотни:
два + дцать шесть + десят
три + дцать семь+ десят
сорок восемь + десят
пять + десят девя + но + сто
Очень легко понять, как построено большинство этих слов-числительных.
В первое, второе, четвертое, пятое, шестое и седьмое из них обязательно входит измененное слово "десять":
двадцать = два раза десять
шестьдесят = шесть раз десять
и т. д.
Резко отличается от них "девяносто". Но и в его строении можно при некотором усилии разобраться.
И вдруг среди всех этих близких "родичей" странным чужаком встает совершенно ни на кого из них не похожее "сорок".
Как ни вслушивайся в это слово, ничего похожего на "четыре" или на "десять" не найдешь. А в то же время значит-то оно, безусловно, "четыре десятка". Как же оно возникло? Откуда взялось? С какими другими русскими словами связано?
Начнем с того, что заглянем в словари родственных нам славянских народов. Как те же числительные построены у них?
По-болгарски: По-чешски: По-польски:
20 двадесэт двацет двадзесця
30 тридесэт тршицет тршидзесци
40 четыридесэт чтиржицет чтэрдзесци
Что же получается? Все эти слова похожи и между собою и на наши числительные 20, 30, 50, 60, 70, 80. Но на наше "сорок" не похоже ни одно из них.
Очевидно, это слово "сорок" является не общеславянским, происходит не от общего для всех этих языков корня, а прижилось только у нас на Руси и только в русском языке.
Мало того, судя по сходству остальных числительных во всех славянских языках, кроме русского, правильно будет допустить, что и у нас когда-то существовало для числа 40 слово, также похожее на них, что-то вроде "четырьдесят" или "четыредцать". Но затем, по причинам, сейчас уже неясным, его вытеснило слово совсем другого происхождения - таинственное "сорок".
Что же могло означать это слово и почему оно получило именно такое числовое значение?
Прежде всего, мы часто сталкиваемся в древнерусских письменных документах с несколько особым значением его. Некогда оно было не числительным, а существительным мужского рода и означало особую меру для счета дорогих мехов.
Читая древние грамоты и летописи, то и дело встречаешься с тогдашними "сороками":
"...Да пять сороков соболя...", "Да еще двадцать семь сороков бобра..."
Это было особое существительное, применявшееся, однако, только при счете. Естественно, что до превращения его в имя числительное путь был уже недалек.
Сколько же шкурок-единиц входило в сорок?
Этого мы в полной точности не знаем. Но нам известно, что из "сорока" драгоценных шкурок можно было как раз сшить одно из тогдашних мужских меховых платьев, по-видимому длинный кафтан.
Можно думать, что и такой кафтан носил тоже название "сорок". Это тем более вероятно, что мы и сейчас знаем один из видов одежды, обозначаемый этим названием. Это длинная ночная рубаха - "сорочка". Вероятно, в ее покрое или мерке сохранилось что-то от покроя той меховой одежды, на которую когда-то шел сорок соболей или куниц (шел, а не шло и не шли, - заметьте!).
Надо, кстати, иметь в виду, что рядом с "сороком" существовала и вторая мера, применявшаяся при подсчете более дешевых сортов пушнины - "сорочок". "Сорочками" считали беличьи шкурки и обрезки, остающиеся при обработке собольего меха, - хвостики, "пупки" и пр.
Весьма возможно, что на пошивку старинного мехового "сорока" шло примерно сорок собольих или куньих шкурок. И вот постепенно слово оторвалось от первого своего значения и приобрело второе: сорок стало значить уже на "кафтан из сорока шкурок", а просто число: 40 шкурок. А дальше затем - не 40 собольих шкурок, а 40 любых предметов вообще.
Вот всмотритесь в примерную схему.
Были слова, которые значили:
Сначала: Потом: Наконец:
Слово "сорок" - заготовка на кафтан из "четыредцати" шкурок. Слово "сорок" - 40 любых собольих шкурок. Слово "сорок" - 40 любых предметов, в том числе и шкурок.
Слово "четыре-дцать" - 40 любых предметов, кроме шкурок. Слово "четыре-дцать" - 40 любых предметов. Слово "четыре-дцать" - ничего не значит. Оно исчезло20.

Вероятно, было время, когда на эти "сорока" (как мы теперь на "дюжины" или "десятки") считали не только шкурки, но и некоторые (не все) другие предметы. Кое-какой след этого старинного счета сохранился в разных областях нашей исторической жизни и нашего языка.
Так, например, до 1917 года нередко можно было услышать выражение: "В Москве сорок сороков церквей".
Говорилось: "Затрезвонили во все сорок сороков" или "С Поклонной горы видны все сорок сороков".
Историки выясняют, что и в этом случае слово "сорок" еще не вполне равнялось по значению числительному 40. Сорок церквей образовывали в совокупности административную единицу, так называемое "благочиние". Вот оно-то и называлось "сороком".
Значит, до самых последних лет в нашем языке рядом с числительным 40 сохранилось имя существительное мужского рода "сорок", значившее: "четыре десятка церквей" - и только. Ведь никто не назвал бы тремя или десятью сороками 120 или 400 голов скота.
Бросается в глаза, что по причинам, о которых мы теперь можем только гадать, само число 40 имело для наших предков какое-то особенное значение. Действительно, старая русская мера веса - "пуд" - содержала в себе не 10 и не 100 фунтов, а именно 40. То же самое число встречается нам в целом ряде старинных пословиц, поговорок. Пример: "Сорок мучеников - сорок утренников" (о весенних морозах), "на Самсонов день дождь - сорок дней дождь".
Вероятно, по этой же самой причине иногда русский. человек прошлых дней охотно заменял словом "сорок" слова "очень много", когда произвести точный подсчет ему не удавалось или не стоило этим заниматься. Я думаю, именно поэтому одно из членистоногих животных - сороконожка21 - носит доныне свое математически точное имя, хотя число лапок у нее отнюдь не равно сорока.
"Сороконожки, стоножки, тысяченожки и, наконец, просто многоножки - вот под какими названиями известны эти членистоногие, - говорят энтомологи, - но все же ни одна многоножка не имеет тысячи ног, хотя сотня-другая их бывает: известны многоножки со 172 парами ног..."22
На этом примере особенно ясно видно, как слова "сорок", "сто" и "тысяча" заменяли собою выражение - "ужасно много". При этом, конечно, названия "стоножка" и "тысяченожка" - позднейшего и книжного происхождения; вначале же наш народ сам употребил для обозначения этого неописуемого и поразившего его множества ног всё то же излюбленное им число 40.
Теперь мне хочется предугадать одно соображение, которое, несомненно, может прийти в голову кое-кому из читателей: а нет ли чего-либо общего между словом "сорок" и сходно звучащим словом "сорока" - названием птицы?
Нет. Хотя эти слова и звучат сходно, ни в каком прямом родстве друг с другом они не состоят. Иной раз совпадение различных слов одного и того же или двух разных языков настолько поражает воображение, что не только профаны, но и ученые-языковеды поддаются на эту "удочку" и начинают считать их связанными между собой, приходя порой к самым нелепым выводам. Они забывают при этом, что каждое такое совпадение, каждая подобная этимологизация (установление происхождения слов) должны быть проверены исследованием и звукового и морфологического состава обоих слов. Необходимо убедиться, что их родство возможно с точки зрения тех законов языка и перехода слов от одного народа к другому, о которых у нас уже была речь.
Вот судите сами. В китайском языке есть слово "гермынь"; по-русски оно значит "братья". А в латинском языке слово "братья" звучало как "германи". Сходство поражает тем сильнее, что совпадают не только звуки - смысл! Кажется, о чем можно еще спрашивать? Конечно, слова эти родственны друг другу. Наверное, или китайцы заимствовали римское слово, или же, наоборот, оно в Италию пришло из Китая...
Однако стоит внимательно всмотреться в состав обоих слов, и окажется, что они распадаются на вовсе несхожие части. В латинском языке была целая семья слов, родственных слову "германус" (брат, родич): "герм-ен" - росток, отросток; "герм-инарэ" - прорастать, давать отпрыски; "герм-иналис" - произрастающий. Ясно, что звук "м" относился тут к самой основе, а "ан", "ен", "ин" - все это были суффиксы и окончания, образовывающие родственные слова.
В китайском же слово "гермынь" распадается на совершенно иные части. Здесь "мынь" никак не связано с "гер"; "мынь" тут - самостоятельная частица речи, так называемый "показатель коллективной множественности": "сюэшен" - учащийся, "сюэшенмынь" - учащиеся; "хули" - лисица, "хулимынь" - лисицы, и т. д. Да и происхождение слова "гер" - совсем свое, китайское, не имеющее ничего общего с латинскими ростками и отростками.
Случайность сходства выяснилась, как только мы вгляделись в состав слов, в их внутреннее строение.
СЛОВА-ИСКОПАЕМЫЕ
Что такое слово "смотреть"? Что такое слово <<зреть"?
Это современный глагол. Он значит: воспринимать при помощи глаз, глядеть. У Пушкина: "А нынче... посмотри в окно..." Это старинный глагол. Он значил: воспринимать при помощи глаз, видеть. У Пушкина сказано: "Лициний, зришь ли ты?.."
Очевидно, оба эти глагола очень близки по значению.
От глагола "смотреть" (и "глядеть") можно образовать деепричастия. Они звучат: "смотря", "глядя". И от глагола "зреть" можно точно так же образовать деепричастие. Оно будет звучать: "зря".
Слово "смотря" означает: "в то время, как (или "потому что") смотрел". Например: "Я испортил глаза, смотря на солнце".
Слово "глядя" тоже равняется примерно выражению: "в то время, как глядел" или "тем, что глядел". Например: "Глядя пленному в глаза, капитан начал допрос"; "В упор глядя на меня, он изрядно смущал меня".
Значит ли это, однако, что, написав предложение с деепричастием от глагола "зреть", вы достигнете того же оттенка значения?
"Вы, товарищи, зря поехали кружной дорогой!"
Можно ли это предложение изложить так: "Вы, товарищи, поехали кружной дорогой потому, что зрели" или "поехали в то время, как зрели"?
Будет ли в этих предложениях словечко "зря" обычным деепричастием?
Стоит немного призадуматься, и каждый поймет: нет, здесь "зря" по своему смыслу совсем уж не связано с глаголом "зреть". Его значение можно скорее передать словами "напрасно", "попусту", то есть наречиями. Да и оно само является несомненным наречием. А в то же время оно, бесспорно, остается настоящим деепричастием от "зреть".
Было время, когда фраза вроде "Зря на солнце, орел ширяет по небу" была вполне возможна и имела один, совершенно точный смысл: "ширяет, смотря..." Когда же и как слово это потеряло одно свое значение и приобрело совершенно другой смысл? Почему с ним могло случиться такое?
Приглядимся повнимательнее к тому, что значит слово "смотря" в различных фразах.
Это значит:
"Я стоял над обрывом, смотря в неоглядную даль". "Я стоял над обрывом и смотрел в неоглядную даль".
"Машину ленинградской марки можно купить и не смотря". "Машину такой марки можно купить и без того, чтобы. осмотреть ее предварительно".
"Я уеду сегодня или завтра, смотря по погоде..." "Я уеду сегодня или завтра, в зависимости от погоды" (то есть как бы все же "приглядевшись" к погоде).
"Несмотря на хорошую марку, машина оказалась неважной..." "Вопреки хорошей марке машина оказалась неважной".
Разве не ясно, что тут происходит? На наших глазах одна из глагольных форм, деепричастие, как бы постепенно отрывается от своего отца-глагола, начинает жить самостоятельной жизнью, хотя порою и выступает в своей старой, обычной роли.
Но что случится, если сам глагол постепенно забудется, уступит место другим сходным словам (например, глагол "зреть" глаголу "глядеть")? Тогда деепричастие от него тоже мало-помалу исчезнет из языка повсюду, где оно выступало именно как деепричастие.
А в тех случаях, где оно успело уже приобрести совсем другое значение, - скажем, значение наречия, - оно может превосходно сохраниться.
Вот это как раз и произошло некогда с нашим словечком "зря". И сейчас многие употребляют слово "зря", не подозревая, что оно связано, и даже очень тесно, с глаголом "зреть". Только историк языка может истолковать вам его происхождение, совершенно так же, как историк животного мира по темной полосе на спинах украинских быков может установить их родство с вымершим зверем - туром.
Наши наречия вообще являются любопытнейшим разрядом слов; их по праву можно назвать "живыми ископаемыми". Список русских наречий полон обломков далекого прошлого. Он напоминает, пожалуй, те каменные породы, в которых то целиком, то в виде кусков сохранились от давних эпох окаменелые останки древних животных и растений.
Вот несколько примеров этого любопытного явления.
Вы понимаете, как построено наречие "посредине"? Это сочетание предлога "по" с дательным падежом слова "середина" ("средина").
Так же образовались слова "поверху", "понизу".
Но скажите, от какого существительного образован дательный падеж в наречии "понаслышке"?
Никакого слова "наслышка" в нынешнем общерусском языке мы не знаем. Однако одно из двух: либо его кто-то придумал нарочно для того, чтобы, произведя от него дательный падеж, образовать нужное наречие, а само существительное выбросить вон (что, конечно, невозможно!), либо же такое слово - "наслышка" существовало когда-то и лишь позднее было забыто, потеряно нашим языком.
Наткнувшись на такой след древнего слова, языковед постарается отыскать и само слово где-нибудь в пыльных хартиях прошлого, в старинных рукописях и книгах.
Но вполне возможно, что его там тоже не окажется. Существует немало слов, которые поминутно употребляются нами в устной речи и лишь крайне редко в письменной: ну, хотя бы довольно известное слово "авоська" или уже упоминавшиеся "пока", "бибикать" и т. п. Почему? Да очень понятно, почему. Мы постоянно говорим: "Такой-то провалился на экзаменах", а пишем чаще "не выдержал экзамена". Мы в устной речи спокойно именуем ночные туфли шлепанцами, но сомнительно, чтобы вы встретили вывеску "Продажа шлепанцев" или прочли статью, озаглавленную: "Проблема шлепанцев"! (Возможно в злом фельетоне.)
Поэтому языковед, не найдя в старых грамотах искомого слова, не сочтет свое предположение ошибкой. Нет, он должен будет "восстановить слово теоретически". Точно так же ученый-палеонтолог рисует нам образ какого-нибудь "дроматерия", от которого не сохранилось ничего, ни единой косточки, кроме нескольких отпечатков его ног на окаменевшем песке далекого прошлого.
Легко понять Трудно разобрать
состав таких слов, как:
на смех наспех
назло набекрень
наудачу наискосок
потому что
нам известны слова: где вы найдете слова:
смех спех
зло бекрень
удача искосок
Не лишена интереса задача докопаться до происхождения этих пережитков прошлых эпох в жизни языка (не говоря уже о том, что такая работа весьма полезна!).
Любопытны и слова вроде:
кувырком23
босиком
ничком нагишом24

Мы привыкли видеть в них неизменные и неизменяемые части речи: наречия, и только.
Но попробуйте поставить рядом друг с другом такие близкие друг другу слова, как
кувырком и кубарем
нагишом и голышом,
как сразу же возникает подозрение: да не прячутся ли за этим "неизменяемым" внешним обликом самые обыкновенные творительные падежи, каких-то ныне уже позабытых, но существовавших когда-то существительных?
Нам-то сейчас представляется, что слово "кувырком" отвечает на один-единственный вопрос: как? каким образом? Но не могло ли раньше оно отвечать и на другой вопрос: чем? Если это верно, в то время должно было существовать слово "кувырок". "Чем ты меня хочешь порадовать?" - "Да вот новым кувырком!"
В подобном предположении неправдоподобного немного. Ведь некоторые из имен, которые сейчас кажутся нам немыслимыми, существовали совсем недавно если не в общерусском, то в областных языках-диалектах. Не исключена возможность, что они существуют там и сейчас.
Вот слово "бекрень". В. Даль утверждает, что оно живое и означает "бок", один из двух боков. Он приводит такой пример из своих записей: "На нем шапка бекренём"; слово "бекренить", по его свидетельству, означает "изгибать на бок", "бекрениться" - "гнуться, ломаться"25.
Лет двадцать назад в Великолуцкой области я сам слышал выражение: "смех - смехом, а спех - спехом". Кроме винительного падежа - "наспех" - мы сами употребляем и дательный - "не к спеху". Выходит, что слово "спех" вовсе не плод досужей фантазии автора. Оно и сегодня живет в языке, только оно одряхлело. Некоторые его формы совсем атрофировались, отмерли; другие как бы заизвестковались и могут выступать, двигаться, лишь когда их поддерживают под руки смежные слова.
Любопытно также словечко "нагишом", означающее "без одежды". Звучит оно как правильный творительный падеж от слова "нагиш". Сомнительно только, могло ли быть такое странное слово?
А почему бы нет? В областной речи известно близкое и по форме и по значению слово "телешом". Слова "телеш" мы тоже не знаем. Но нам знакома старинная фамилия Телешовы. А ведь Телешов, несомненно, значит "принадлежащий телешу". Очевидно, существовало такое слово.
Ничего неестественного в этом нет. Есть слово "голыш", и если производное от него наречие "голышом" мы без колебаний связываем с ним, то именно потому, что слово "голыш" нам хорошо знакомо. А исчезни оно по каким-либо причинам, мы бы так же удивлялись существованию странного наречия "голышом", как сейчас удивляемся словам "телешом" и "нагишом".
Чтобы еще лучше почувствовать постепенность этих переходов от падежа существительного к неизменяемому наречию, сравните две пары предложений:
Или:
"Какой-то тощий голыш плескался в мутной воде". "Что ты, глупый, по холоду голышом ходишь?"
"На столе лежит калачик". "Кошка свернулась калачиком".
Представьте себе, что через двести или триста лет вкусы людей несколько изменятся и в пекарнях перестанут печь калачи. Тогда, несомненно, умрет и слово "калач", позабудется самая форма этой булки. А наречие "калачиком" может великолепно остаться: его будут понимать как синоним слов "колечком", "крючком"...
ОТТАЯВШИЕ СЛОВА
"Когда мы находились в открытом море в плыли, весело болтая друг с другом, Пантагрюэль поднялся на ноги и оглянулся вокруг:
- Друзья, вы ничего не слышите? Мне показалось, что в воздухе разговаривают несколько человек. Но я никого не вижу...
Мы стали слушать во все уши, но ничего не услыхали. Наконец и нам показалось, что до нас что-то доносится, или же у нас в ушах звенит. Чем сильнее мы напрягали слух, тем отчетливее слышали голоса, а потом стали разбирать и слова. Это нас испугало, и не без причины, потому что мы никого не видели, но слышали мужчин, женщин, детей и даже лошадиное ржание...
Однако шкипер сказал:
- Господа, не бойтесь ничего! Здесь граница ледовитого моря, на котором год назад произошло кровопролитное сражение. Слова, которые звучали тогда, крики, вопли и весь страшный гвалт битвы, замерзли, а теперь, когда наступает весна, они оттаивают и становятся вновь слышными. Так бывает в некоторых холодных странах.
- Похоже на правду! - воскликнул Панург. - Поищем, нет ли тут слов, которые еще не оттаяли.
- Да вот они, - сказал Пантагрюэль, бросив на палубу целую пригоршню замерзших слов, похожих на разноцветные леденцы.
Мы увидели среди них красные, синие, желтые, зеленые и раззолоченные словечки. Согреваясь в наших руках, они таяли, как ледяшки, и мы слышали их, хотя и не понимали: слова-то были все чужеземные. Когда они все растопились, вокруг загремело:
- Хип, хип, хип! Хис, хис, торш! Бредеден! Бредедак! Гог, Магог! - и много других слов, столь же непонятных".
Безудержная фантазия великого гуманиста Рабле сотворила эту совершенно неправдоподобную сцену. Но, если понаблюдать за жизнью слов в любом человеческом языке, очень скоро выясняется: не так уж этот рассказ нелеп, стоит только понимать его не в прямом, а в переносном смысле.
Мы с вами уже встретились со многими такими словами, которые некогда были живы, как вешние бабочки, и деятельно порхали всюду и везде. Потом они постепенно оцепенели, захирели, перешли в разряд слов "редких", неупотребительных и, наконец, стали "бывшими", "мертвыми" словами, как две капли воды похожими на те красные, синие, золоченые холодные слова-"драже", которые мужественные путешественники топтали ногами на палубе своего необыкновенного корабля. От некоторых сохранились только куски, частицы, вплавленные в другие слова, подобно насекомым, застывшим в кусках янтаря (так в слове "судомойка" мы разглядели старую "мойку");. иные, как то делают осенью птицы, перекочевали с просторов общерусского языка куда-то в окраинные областные говоры и наречия. Большое же их число сохранилось в виде неподвижных и невнятных "ледяшек", в виде странных "пестрых леденцов" на страницах старых грамот, на полуистлевших бумажных листах. Они умерли? Да, знаете: далеко не всегда это - смерть! Очень часто перед нами слова "замерзшие", только ожидающие дня и часа, когда им суждено будет оттаять и снова громко зазвучать. Рабле утверждает, что "оттаивать" могут и нечленораздельные звуки.
"Брат Жан согрел одно из слов в руках, и оно вдруг издало звук вроде того, какой издают брошенные на уголья каштаны, так что все мы вздрогнули от испуга.
- В свое время это, верно, было "пиф-паф!" из фальконета... - сказал брат Жан..."
В самом деле, сплошь и рядом кажущаяся "смерть" того или другого слова на поверку оказывается сном, краткой или долгой летаргией, а может быть, и анабиозом, временным замерзанием, иной раз многовековым. Только кончается этот период спячки не простым оттаиванием под влиянием случайного тепла. Нет, просто наступает время, и хозяин великой сокровищницы языка - народ вспоминает, что в его сундуках хранится такое-то слово, которое сейчас могло бы пригодиться. Оно словно было отложено в сторону до поры до времени, висело на вешалке где-то в темных чуланах языка. И вот совершенно неожиданно, нередко к общему удивлению, а порой и смущению, древнее слово появляется на свет дневной, отряхивается от пыли, "оттаивает", проветривается, расправляет измятые долгим сном крылья и превращается в живое и деятельное обновленное слово.
Все это было бы, вероятно, совершенно немыслимо, если бы, как мы уже знаем, слово человеческое не обладало удивительной способностью в одной и той же форме своей выражать не одно значение, а два, три, - сколько угодно.
А разве так бывает?
Представьте себе, да! В этом смысле наше слово напоминает провода современных телеграфных и телефонных линий: по ним можно, не путая и не смешивая их, передавать в ту и другую сторону сразу две, три, пять телеграмм, вести не один, а несколько различных разговоров.
Вот перед вами в двух различных предложениях употреблены слова "часы" и "орел":
"На бронзовых часах сидел бронзовый же орел". "Экий орел у вас на часах стоит!"
Каждому ясно, что слово "орел" (да и слово "часы") только в первом случае имеет свое обычное, настоящее, основное значение. Во втором же случае мы видим за ним воина с мужественной и гордой осанкой.
Это так. Но ведь мы могли бы сказать: "похожий на орла", "орлоподобный", "смелый" или "могучий, как орел". Мы же вместо этого сделали другое: просто употребили слово "орел" в смысле "молодец". И старое слово покорно приняло на себя новое значение. Оно само стало значить уже не "хищная птица из отряда соколиных", а "молодец матрос" или вообще "бравый человек".
Важно тут заметить одну тонкость. Допустим, что ваша сестра похожа на птичку ласточку. Вы можете прозвать ее: "Ласточка". Вы можете даже начать всех девочек, похожих на нее, - тоненьких, быстрых, говорливых, - именовать ласточками. Но если вы скажете просто кому-нибудь: "Я сегодня шел, вижу - навстречу мне две ласточки идут", - никто вас не поймет. Вам придется объяснять, что у вас тут значит слово "ласточка", чтобы не быть понятым неправильно. Если же вы услышите фразу: "Эх, какие орлы сражались с фашистами под Ленинградом!" - вам в голову не придет, что на фронте действовали отряды беркутов или подобных им птиц. Вы сразу поймете, что это значит. В чем же разница?
Каждое слово может в языке получать второе, третье и еще многие значения; но некоторые значения лишь временно и случайно связываются со словами, другие же навсегда соединяются с ними и придают им совершенно новый смысл; они делают их новыми словами. Это значит, что переносное значение этих слов принято всем народом, вошло в язык.
Сравните, например, такие два ряда предложений-примеров, в которых слова стоят в необычном, несобственном их значении:
"Что ты на меня таким быком смотришь?" "Мост был построен на трех гранитных быках".
"О дева-роза! Я - в оковах!" "На картушке компаса изображается обычная роза ветров".
"Природой здесь нам суждено
В Европу прорубить окно;
Ногою твердой стать при море..." "Окна в расписании - вещь, собственно, совершенно недопустимая".
"Скажите, какой лисичкой она вокруг него крутится!" "Набрав полкузова лисичек, бабка повернула к дому".
Заметна разница? В левом столбце вновь приданное словам значение еще не пропитало их, не срослось с ними окончательно. Да, поэт назвал девушку розой, а Петербург - окном. Но в обоих случаях это понимание еще не вполне обязательно: недаром он находит нужным как-то подкрепить свои образы особыми разъяснениями. Он говорит не просто "роза", а "дева-роза". Он дает толкование: "прорубить окно" - укрепиться на морском берегу.
А вот в правом столбике значения выделенных слов совершенно переменились. Слыша сами по себе слова "бык", "лисичка", "окно", "роза", вы, собственно, не можете быть уверенными, что поняли их. "Бык" может значить "самец коровы", а может и "мостовая опора". "Лисичка" - это хищное животное, но "лисичка" - и съедобный гриб. И никаких оговорок не требуется: смысл обнаруживается из всего разговора. Про эти слова уже нельзя сказать, что они употребляются в переносном смысле. Они просто приобрели тут новое, второе значение, стали другими словами. А вот "роза", пожалуй, стоит еще на половине пути; она, так сказать, "от ворон отстала и к павам не пристала".
Благодаря этой замечательной способности языка - старым словам придавать новые значения, делать их новыми словами - и становится возможным то, что хочется назвать воскресением слов". Не буду пространно рассказывать вам о нем, а лучше начну с того, что задам вам еще одну, совсем простенькую задачку.
Перед вами четыре рисунка - два и еще два. Я прошу вас подобрать к каждой паре по подписи, состоящей из одного-единственного слова.
Долгой и полной неожиданностей оказалась жизнь слова "вратарь", подходящего к первой паре рисунков. Неудивительно, что у художника явилось желание "сострить".
Что же до второго слова-подписи - "надолба", - то, можно сказать, оно спало лет двести. Усыпило его появление огнестрельного оружия, воскресила танковая война.
Думается, вам теперь совершенно ясно, что именно подразумеваю я под "оживлением" ранее умерших слов.
Явление это наблюдается нередко. За последние годы, так же как "надолба", благодаря Великой Отечественной войне ожило (или, может быть, просто вышло из областных говоров и профессиональных "жаргонов" на простор общерусского языка) старинное слово "лаз"26. Оно теперь значит: выходное отверстие бомбоубежища или дота.
В военном мире после многих десятилетий (больше столетия) "сна" и отсутствия возродились к новой жизни слова "майор", "сержант"27 (таких званий не было в царской армии последних лет). Полвека назад их употребляли у нас редкие любители истории, а сейчас эти слова опять известны всем.
Я предоставляю вам самим поломать голову и подобрать еще несколько примеров подобных "оттаявших" слов - "красных, синих, золотистых" - каких хотите. Два примера - неплохо, пять - отлично. Десять - лучше не может быть!
НОВОЕ СЛОВО
Мы видели, как слова спят. Видели мы, как давно уснувшие слова просыпаются для новой жизни, как омолаживаются те, что состарились. Но мы еще не натолкнулись на рождение новых слов. Совсем новых!
А они рождаются?
Языковеды говорят: каждому слову соответствует какая-то вещь. Конечно, при этом никто не думает и наших обычных "вещах", которые можно ощупать и оглядеть: для лингвиста "вещь" - это все то, что требует от языка наименования. "Камень" - вещь. Но и "электричество", и "совесть", и даже "голубизна" или "неизвестное", - все это вещи, "реалии".
Вещи мира мы "называем" нашими словами. Среди них немало вещей древних; человечество назвало их века назад и переименовывать не видит надобности. Таковы "гора", "море", "лес", "совесть", "тепло" или "холод".
Однако все время человечество творит или узнает все больше таких вещей, о которых оно раньше не подозревало. Не было летающих машин - а вот они гудят над нашими головами! Никто не знал даже того, что существует "атом" в дни, когда создавался русский язык, а теперь внутри атома мы рассмотрели ряд малых частей - и электроны, и протон, и нейтрон, и даже нейтрино, что по-итальянски значит "нейтрончик".
На всем протяжении России пятьдесят лет назад не было ни единой сельскохозяйственной артели, а нынче нет в нашей стране человека, который не знал бы, что такое "колхоз". Появились новые названия, новые слова. Откуда же взял их наш язык? Что, их выдумали совсем заново? Составили из разрозненных, просто существовавших в языке звуков или поступили как-нибудь иначе?
Разбираясь в этом вопросе, языковеды натолкнулись на множество интереснейших казусов. Приведу вам некоторые из них.
САМОЛЕТ ПРИ ПЕТРЕ I
Вы снимаете с полки 78-й том Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона и открываете его на статье "Шлиссельбург".
В статье, напечатанной, к слову говоря, в 1903 году, то есть еще до того, как вышла из пеленок авиация, рассказывается, как войска Петра I овладели крепостью Нотебург у истока Невы:
"...особый отряд... переправлен на правый берег и, овладев находившимися там укреплениями, прервал сообщения крепости с Ниеншанцем, Выборгом и Кексгольмом; флотилия блокировала ее со стороны Ладожского озера; на самолете устроена связь между обоими берегами Невы..."
Слыхали ли вы когда-нибудь, чтобы во времена Петра I в армиях применялись самолеты, на которых можно было бы пересекать широкие реки?
Рев мотора под Санкт-Питер-Бурхом! Самолет в шведских войнах великого Петра! Да это прямо удивительное открытие! Посмеиваясь, вы говорите: "Тут что-то не так! Очевидно, речь идет не о наших воздушных машинах". А о чем же?
Приходится провести целое военно-историческое исследование, прежде чем мы добьемся истины. Да, двести лет назад самолетом называлось нечто, очень мало похожее на наши нынешние самолеты. Впрочем, если вы спросите у современного сапера, он сообщит вам, что слово это живо и доныне: и сейчас понтонеры на фронте, при переправах, применяют порою особые самоходные паромы, движущиеся силой речной струи. Эти своеобразные приспособления издавна называются самолетами.
На таком именно самолете поддерживал и Петр I связь между частями, находящимися по обе стороны могучей реки. Значит, слово "самолет" в нашем языке существовало за много времени до того, как первые пропеллеры загудели в небе. Только оно имело тогда совершенно иное значение.
В разное время оно знало таких значений даже не одно, а несколько.
Возьмем ту же энциклопедию, но только на слово "Самолет". Оно находится в 56-м томе; том этот вышел в свет в 1900 году. "Самолет, - говорится там, - ручной ткацкий станок, с приспособлением для более удобной перекидки челнока".
А кроме того, как мы хорошо помним с детства, в самых старых сказках именовалось искони самолетом все то, что может само летать по воздуху, - например волшебный ковер28.
Теперь нам ясно, что получилось в этом случае. Когда языку понадобилось дать имя новоизобретенной воздушной машине, каких до сих пор он не знал, люди как бы внезапно вспомнили, что подходящее для этого слово давно уже существует в сокровищнице русской речи.
Правда, оно не было "безработным", это слово: оно имело свои значения. Но одно из них (особый паром) было известно очень мало кому. Другое (ткацкий станок) употреблялось тоже только техниками да рабочими-текстильщиками. Третье значение - сказочное - никак не могло помешать: таких "самолетов" в настоящем мире не было; спутать их никто не мог ни с чем. И язык спокойно передал это название новому предмету: он создал новое слово, перелицевав, переосмыслив старое. Он придал ему совершенно иной, небывалый смысл.
Вы, может быть, теперь представляете себе дело так: народ наш по поводу названия новой машины устраивал специальные совещания, рассуждал и обсуждал, как поступать лучше, потом "проголосовал" этот вопрос и решил его "большинством голосов..."
А другим, возможно, все рисуется иначе: просто нашелся умный и знающий человек, который помнил старое слово; он придумал употреблять его в новом значении и "пустил в ход". И то и другое неверно.
Разумеется, новое употребление слова "самолет" сначала пришло в голову одному или двум-трем людям; не всем же сразу! Но совершенно так же другим людям казалось в те дни более удобным и подходящим назвать новую машину заимствованным из древних языков словом "аэроплан". В первое время, когда только возникла авиация, почти все говорили именно "аэроплан", а вовсе не "самолет". А потом, совершенно независимо от того, чего хотели отдельные люди, язык как бы сам по себе выбрал то, что ему казалось более удобным и пригодным. Слово "аэроплан" постепенно исчезло; слово "самолет" завоевало полное владычество. И сделано это было не моим, не вашим, не чьимнибудь одиночным вкусом или выбором, а и мной, и вами, и миллионами других - могучим чутьем к языку, свойственным всему народу - хозяину и хранителю этого языка29.
СЛОВО-ОШИБКА
Все знают слово "зенит".
Еще не так давно, правда, им пользовались только немногие ученые люди: мало кого в народе особенно занимала та, практически ничем от других не отличающаяся точка небесного свода, которая приходится как раз у каждого над головой.
Поэтому, пожалуй, у слова "зенит" почти и не было "слов-детей", производных слов; лишь астрономы да землемеры употребляли такие выражения, как "зенитный круг" или "перевести через зенит"; кроме них, никто ими не пользовался.
Теперь же, за последние двадцать - тридцать лет, слово это удивительно пошло в ход. Если уж футбольные команды носят такое название, если таким словом называют папиросы или конфеты, - значит, оно стало известным.
Породило оно и целую семью детей, производных слов: "зенитка", "зенитчик", "зенитный", тоже отлично известных в народе. Изменилось его точное значение: теперь, говоря "зенит", мы чаще всего подразумеваем вовсе не единственную математическую точку небосвода, расположенную у нас как раз над головой, а всё небо вообще, воздух, верх.
Мы говорим: "Орудия, приспособленные для стрельбы по зениту", то есть поверху, по самолетам. "Сначала стреляли по танкам, потом перешли на зенит".
Все это случилось по очень понятной и важной причине: небо вместе со своим "зенитом" приобрело совсем новое значение в жизни людей с тех пор, как в нем появились военные самолеты. Но ведь вражеские самолеты не все и не всегда появляются точно в "зените"!
Меня, однако, сейчас интересует не весь этот период в жизни слова "зенит", а самый момент его рождения. Что значит это слово? Откуда взялось оно у нас?
Слово "зенит" существует не только в русском, но и во многих европейских языках. "Зенит" остается зенитом и по-французски, и по-немецки, и по-английски. Но, так же как в русском языке, сколько бы вы ни искали, вы найдете некоторое количество произведенных от него слов-детей, но не обнаружите нигде слова-предка, того, от которого родилось бы само слово "зенит".
Это и неудивительно: таких "безродных", на первый взгляд, слов можно указать немало в любом языке; чаще всего обнаруживается при этом, что повсюду они "взяты напрокат" из какого-либо третьего языка. В тех случаях, когда одно и то же безродное слово попадается в ряде языков Европы, обычно приходится предположить, что оно взято либо из греческого, либо из латинского языка, или же из языка арабов. Особенно это справедливо, если речь заходит о научных терминах, о словах астрономических, математических, географических и т. д.
Однако если говорить о слове "зенит", то тут-то и начинается странность.
Ни в одном из этих языков такого слова не обнаруживается. Нет даже похожих на него слов того же корня. Выходит, что слово это родилось во всех современных языках само по себе, а "родителей" нигде не имеет. Это вещь совершенно невероятная.
Понадобились сложные разыскания, чтобы разоблачить "беспаспортного пришельца", явившегося невесть откуда и самонадеянно обосновавшегося во всех странах. Что же оказалось?
Слово "зенит" - очень редкий пример слова-ошибки. Происхождение его, как выяснилось, все же арабское. Только в арабском языке самая высокая точка неба именуется вовсе не "зенит", а "замт". Да, "замт"!
Когда астрономы Европы ознакомились с арабскими астрономическими трудами, они стали охотно заимствовать из них многие термины, для которых еще не существовало соответствующих европейских слов.
Не было нигде в Европе и слова, которое бы значило: "верхняя точка небосвода". Показалось удобным наименовать ее арабским словом "замт".
Трудно уже сейчас сказать, когда и как именно была сделана ошибка, но какой она была - понятно.
Как только арабское "замт" переписали европейскими, латинскими буквами - zamt, в середине слова образовалось сочетание из трех вертикальных палочек. Они означали здесь букву "м".
Но малообразованным переписчикам чужое слово "замт" ничего не говорило; оно было непонятно, да и звучало для европейского, для испанского в частности, слуха как-то дико. Переписчики решили, что ученый, видимо, нечетко пишет, и те же три вертикальные палочки прочли не как m (м), а как ni (ни), то есть не "zamt", а "zanit", - так, на их взгляд, слово выглядело хоть и столь же непонятно, но все же более удовлетворительно. Ошибки никто не исправил: арабского языка не знали. Так и пошло в испанском языке астрономов гулять чужое слово "занит", которое скоро превратилось в "зенит". Слово родного языка недолго, конечно, просуществовало бы в таком искаженном виде. А слово языка чуждого, да еще столь малоизвестного в Европе, как арабский, не только осталось жить, но и начало путешествовать по всем народам и странам.
Не все ли было равно людям, так ли называется "зенит" по-арабски или иначе? У нас он называется так! И понадобились труды языковедов, чтобы восстановить истину.
Теперь, прочитав на футбольном состязании или на пачке папирос слово "Зенит", вы будете знать, что перед вами одно из редчайших слов в мире: оно появилось во многих языках в результате простой ошибки (даже описки) переписчика.
Но, с другой стороны, перед вами одно из самых обыкновеннейших слов мира, имеющих самую обычную историю. Оно пришло в европейские языки из чуждого им азиатского языка; позаимствовано оно было для того, чтобы им можно было назвать понятие, у которого еще не было имени. Значит, и возражать против него не приходится.
Во всех языках большое число новых слов, особенно таких, которые нужны новейшим наукам и технике, заимствуется именно таким образом из древних языков. Как вы видели только что и как увидите сейчас, при этом происходят иной раз курьезные случаи. Против их наличия, против существования созданных ими слов тоже бессмысленно протестовать: победителей, как говорят, не судят.
СЛОВО, КОТОРОЕ, СОБСТВЕННО ГОВОРЯ, НИЧЕГО НЕ ЗНАЧИТ
Каждому знакомо слово "автомобиль". Огромное большинство знает даже не только то, что наш язык называет сейчас этим словом, но и что значит оно само, если приглядеться к его составу, Откуда оно взялось?
Авто-мобиль - слово, составленное из греческого местоимения "аутос", означающего "сам", и латинского прилагательного "мобилис", которое значит "подвижной". "Автомобиль" - "сам собою подвижной".
"Мото-цикл" - тоже слово двойное и искусственное. "Мото" - часть латинского слова "мотор" - двигатель. "Циклос", или "киклос", у греков означало: "круг" или "колесо". "Мотоцикл" - моторное колесо, коляска с двигателем.
Совершенно так же слово "автобус" должно означать... Гм! Что такое? "Авто" - это "само", а вот "бус"?
Тут-то и начинается самое неожиданное. Никакого слова "бус", подходящего к нашему случаю, ни в одном из известных нам языков мы опять-таки не обнаруживаем. Нигде оно ровно ничего пригодного для нас не означает. Как же быть?
Как всегда в таких случаях, для того чтобы понять историю слова, разумнее всего обратиться к истории того предмета, который оно называет, к истории человечества или народа, наименовавшего так этот предмет.
"Автобус" получил свое имя сразу же после своего создания, как только он сменил собою своего предшественника - неуклюжий конный многоместный почтовый рыдван, возивший пассажиров столетие назад. Рыдван этот именовался "омнибус". Омни-бус? Что же значит и из каких частей состоит это, теперь уже забытое, слово?
Тут все ясно. Слово "омнибус" представляет собою дательный падеж множественного числа от латинского слова "омнис". "Омнис" значит "весь", "омнибус" - "для всех", "всем".
Падеж здесь произведен по всем правилам латинской грамматики: ignis = огонь, igni-bus = огням; avis = птица, avi-bus = птицам.
Значит, это "бус" есть не что иное, как окончание дательного падежа некоторых древнеримских имен существительных и прилагательных. Только и всего.
В слове "омнибус" такое окончание было совершенно законно. Омнибус ведь был экипажем, предоставленным "всем", повозкой "общего пользования". Вот его название "omnibus" и означало "для всех", "всеобщий".
Однако тот инженер или предприниматель, который первым решился соединить автомобильный мотор с кузовом огромного омнибуса, был, вероятно, человеком изобретательным, но не языковедом, во всяком случае. Он не поинтересовался значением слова "омнибус" и, без раздумья отбросив его корень (а с корнем и смысл), спокойно присоединил окончание латинского дательного падежа к греческому местоимению30. Получилось слово "автобус"; слово, которое, если судить по его составу, не значит ровно ничего или означает предмет довольно удивительный, что-то вроде "само+м" или "сам+ех" (сам+[для вс]ех); "сам+[вс]ем".
Но странная вещь язык! Именно это изуродованное и исковерканное слово-калека, слово чудовищный гибрид, отлично привилось во французском языке, стало сначала его полноправным гражданином, а потом поползло и в другие языки Европы.
Более того, оно начало испытывать своеобразные приключения. В скором времени, у него появилось немало "братьев", в составе которых механически отрезанное от корня латинское окончание стало с полным успехом играть роль полнозначного и полноправного "корня". Все мы свободно употребляем слово "троллейбус", которое, если разобраться, может быть переведено только как "роликобус" ("троллей" по-английски - "ролик"). Стал довольно употребительным термин "электробус" - повозка с электрическим двигателем. Мне попалось, наконец, в одной статье даже слово "аэробус", то есть "воздухобус", потому что "аэр" по-латыни - "воздух"; слово это, по мысли автора, должно было обозначать "многоместный пассажирский самолет"31.
Приходится признать, что все это - слова одного корня, и корень этот - все то же не имеющее значения "бус".
Вот что смешнее всего: в Англии у слова "автобус" главный корень "авто" и вообще затерялся, исчез. Осталось и сделалось целым словом только бывшее окончание латинского дательного падежа, частица почти ничего не означающая. В Англии автобус называется просто: "бас" (пишется "bus"). Попробуйте там сказать, что это "бас" не настоящее английское слово.
Некоторые из вас, может быть, опять подумают: как, значит, легко всё-таки составлять и выдумывать "новые слова"! Придумал, а оно живет и живет и даже расходится по всем странам мира!
Но это только так кажется. Все дело в том, что слово "автобус" утверждено языками Европы и русским языком в частности. А язык, как мы сейчас еще раз увидим, утверждает далеко не все предлагаемые ему слова. И заранее угодить на его причудливый вкус бывает крайне трудно.
ЛИЛИПУТЫ И СТРУЛЬБРУГИ
Когда вы в наши дни читаете цирковую афишу о "Выступлении труппы лилипутов", вам и в голову не приходит задать себе вопрос: а откуда взялось в языке это странное слово - "лилипут"? Вам оно кажется совершенно таким же "обычным" словом, как "карлик", "пигмей", "гном" и т. п. Между тем хотя у каждого из этих слов свое, и даже очень интересное, происхождение, но "лилипут" отличается от них всех. Это одно из тех редчайших слов человеческой речи, про которое можно положительно и наверняка утверждать, что оно "создано из ничего", просто выдумано. И выдумано притом совершенно определенным, всем известным человеком, с определенной - и тоже всем хорошо известной - целью.
В 1727 году впервые вышла в свет в Англии знаменитая доныне сатира - книга Джонатана Свифта "Путешествия Гулливера". Автор среди прочих фантастических чудес описывал в ней сказочную страну, населенную крошечными, с мизинец, человечками, которым он придал племенное имя "лилипуты".
Свифт вовсе не собирался вводить в английский язык новое слово, которое обозначало бы "карлик", "гном" или "пигмей". Он просто нарисовал народец-крошку, людей которого звали "лилипутами", так, как англичан англичанами, а немцев немцами.
Но сделал он это с такой силой и правдоподобием, что в устах каждого читателя книги вскоре слово "лилипут" стало само по себе применяться ко всем маленьким, малорослым людям. А постепенно - и не в одном английском языке только - оно просто начало значить то же самое, что и "карлик".
Можно сказать наверняка: сейчас в мире несравненно больше людей, которые помнят и постоянно применяют слово "лилипут", чем таких, которые знают Свифта и его книгу. Слово это ушло из книги и зажило самостоятельной жизнью. И, пожалуй, у нас, в нашем языке, да, как мне сообщил один читатель этой книги, у венгров, эта самостоятельность его даже особенно заметна.
В английском "лиллипьюшн" (lilliputian) и во французском "лиллипюсьен" (lilliputien) все-таки еще чувствуется значение "лилипутиец" - житель "Лилипутии". А в русском языке эта связь давно исчезла. У нас "лилипут" - недоросток, малютка, и только.
Откуда Свифт взял такое причудливое слово? Об этом можно только гадать. Правда, было несколько попыток сообразить, что он мог положить в его основу, но твердо установить ничего не удалось. По-видимому, самые звуки этого слова показались ему подходящими для имени таких людей-крошек, каких он себе представлял32. Поверить же тому, что он просто переделал на свой лад английское слово "литтл" - "маленький" - крайне трудно. Это ничуть не более вероятно, чем предположить, будто он составил свое слово из перековерканного словосочетания "ту пут ин лили", "засовывать в лилию", намекая на крошечный размер своих человечков. Это все досужие домыслы.
Вот рядом с лилипутами в книге Свифта действуют еще и люди-лошади: их название - "гуигнгнмы" - является уже явным подражанием лошадиному ржанию.
Но следует отметить одно: ни труднопроизносимое слово "гуигнгнм", ни название страны великанов "Бробдингнег", ни странное имя "струльбруги", приданное Свифтом несчастным и противным бессмертным старикам в другой из выдуманных им стран, не сделались самостоятельными словами. Читатели Свифта помнят их и иногда, может быть, применяют в переносном значении. Однако, увидев человека высокого роста, нельзя просто сказать: "Вот, смотрите, какой бробдингнег идет" - вас не поймет никто. Назвав древнего старца "струльбругом", вам придется объяснить, что это значит. А слово "лилипут" ни в каких объяснениях не нуждается: его понимают все.
Языки мира приняли только одно из всех изобретенных Свифтом слов. Видно, творить новые слова - далеко не простое занятие, потому что составить из звуков нашей речи то или другое сочетание и придать ему какое-либо значение - это еще даже не полдела. Самое важное - чтобы язык и народ приняли все это соединение звуков и смысла, утвердили, начали употреблять и понимать и, таким образом, ввели бы вновь созданное звукосочетание в словарный состав языка, сделали его словом.
ДВА СПОСОБА
И все-таки новые слова творятся, иногда удачно, иногда нет, но творятся постоянно.
Если вы заглянете в словарь и найдете там слово "газ", вы получите справку: "Слово изобретено в XVII веке физиком Ван-Гельмонтом". По-видимому, это так и есть.
Семнадцатый век оказался веком бурного развития физики. Впервые люди поняли, что в мире, кроме жидких и твердых тел, существуют особые тела, подобные воздуху, но все же отличные от него по разным своим свойствам. Таких тел раньше никто не знал. Понятно, что и слова, которым их можно было бы назвать, не существовало ни в одном языке.
Ван-Гельмонт взял на себя эту задачу. Ученые спорят теперь о том, почему ему пришло в голову именно сочетание звуков "г+а+з". Пытаются установить связь этого сочетания с различными греческими и латинскими словами, относящимися к предметам и понятиям, более или менее близким, - например, со словом "хаос", которое по-голландски звучит похоже на "хас". Однако попытки эти пока остаются, по меньшей мере, сомнительными, так как сам Гельмонт не оставил нам на этот счет никаких указаний. И приходится слово "газ" считать таким же "измышленным", "изобретенным", как "лилипут" Свифта.
Тем не менее слово это вошло в словари огромного числа языков, совсем не родственных друг другу. И потурецки "газ" будет "газ"; даже в Японии оно звучит как "гасу". Так слово, созданное между 1587 и 1644 годами в крошечном фламандском городишке Вильварде, завоевало весь мир. Это случилось только потому, что оно было принято, утверждено человеческими языками.
Есть в русском языке не слишком употребительное, но все же известное слово "хлыщ". Употребляется оно тогда, когда надо с оттенком презрения обрисовать самонадеянного и неумного франта, щеголеватого пошляка. "Это был аристократически глупый хлыщ", - говорится у писателя Лескова.
Слова "хлыщ" вы не найдете ни в одном словаре позапрошлого века. Оно родилось на свет всего лет сто назад, и в литературе нашей сохранились свидетельства, показывающие, что его придумал и пустил в ход другой писатель - Иван Панаев. Есть предположение, будто его изобретение основывалось на каком-то особом, бранном значении слова "хлыст", существовавшем в местном городе около Новгорода. Там-де "хлыстами" называли "беспроких" молодых людей, лодырей или что-то в этом роде, тогдашних провинциальных "стиляг".
Но вполне возможно, что создатель его шел и по совсем иному пути: просто он отправлялся от выразительного и неприятного слова "хлыст"=кнут, которое знали не в одном только Новгороде, а везде и всюду. Так или иначе, слово это сразу привилось в русских журналах и в газетах; через письменный язык оно пошло и в устный. От него, как от корня, возникло прилагательное "хлыщеватый", сходное по смыслу со "щегольский". "Хлыщ" стало как бы чисто русским дубликатом иностранного слова "фат".
Во всяком случае, про все три слова эти - "лилипут", "газ", "хлыщ" - можно сказать одно: при их создании человек, возможно, и не использовал старых корней, а создал корни, или "основы", новые. С. ними увеличился не только "словарный состав" языка, всегда изменчивый и непостоянный. Они обогатили и самую заповедную, самую глубокую, самую "вечную" часть этого состава - его "ядро", которое состоит из "корневых слов". Это случается крайне редко33. Гораздо чаще новые слова языка, его неологизмы, возникают другим, более простым способом. А именно: их производят от тех древних корней, которые издавна жили в языке.
В огромном большинстве случаев остается неизвестным, кто, как, когда и где первым сказал то или другое слово, хотя любое из слов языка когда-нибудь да было произнесено в первый раз.
Мы знаем, что слова "столяр" и "столешница" родились от cлова-корня "стол". Но, разумеется, даже они не могли возникнуть сразу в головах тысячи или хотя бы сотни людей. Кто-то их придумал первым. Мы только никогда не узнаем, кто именно.
Установить это можно лишь в тех случаях, когда по каким-нибудь причинам их рождение было сразу же замечено или следы этого сохранились в каких-то записях.
Слово "тушь" (черная краска особого состава) известно в русском языке давно. Люди, работавшие с этой краской, также довольно давно начали употреблять и различные производные слова от этого словакорня: "растушевка" (особый инструмент), "тушевать" (закрашивать тушью, а потом и вообще покрывать темным цветом) и т. д.
Но с середины прошлого века в языке наших писателей начало мелькать новое слово того же корня: "стушеваться". Оно означало: скрыться, сделаться незаметным. Слово это, как видно, ново не только потому, что отличается от старых своих собратьев по составу и форме. В нем и сам корень - "тушь" - получил новый, переносный смысл; оно уже не значит "покрыться темным цветом".
Мы бы никогда не узнали ничего о рождении этого слова, если бы в одной из книг писателя Ф. М. Достоевского не нашлось заметки, в которой он утверждает, что слово "стушеваться" придумано им.
В 1845 году Достоевский читал свой рассказ "Двойник" на квартире у Белинского. "Вот тут-то, - пишет он, - и было употреблено мною в первый раз слово "стушеваться", столь потом распространившееся".
Действительно, слово это какое-то время было очень популярным. Надо сказать, что особенно любил и постоянно употреблял его сам Достоевский. У него "стушевывался" герой "Двойника" Голядкин, "стушевался" даже один генерал. Однако рядом с этим особым употреблением данного глагола в значении "незаметно удалиться, трусливо и скрытно отступить" (равносильно теперешнему просторечно-вульгарному "смыться") язык знает и совсем другое значение слова: "образовать мягкий переход от темных тонов к более светлым". В этом значении оно употребляется художниками, фотографами и другими специалистами. Никак нельзя думать, что оно возникло путем придания второго, переносного, смысла слову, придуманному Достоевским; дело обстояло как раз наоборот: писатель по-новому переосмыслил пленившее его слух профессиональное словечко. Он сам рассказывает об этом.
Так или иначе, однако он его считал своим творением и, видимо, очень гордился этим словотворчеством. Впрочем, своей заслугой считал он и введение в литературный язык другого нового слова - "стрюцкий", имевшего смысл "пустой, не заслуживающий доверия человек". Слово это тоже доныне держится в наших словарях.
Не будем отнимать у Достоевского чести введения в литературу этих слов, но скажем, что оба случая не являются примерами словотворчества в чистом виде. И там и тут родились не новые слова, а были переосмыслены или введены во всеобщее употребление старые. Это не одно и то же.
Но в то же время приходится сказать, что такого рода новые слова, производимые от корней и основ уже известных, имеют в языке куда большее значение, чем слова-курьезы, слова-редкости, порожденные вдруг "из ничего", вместе со своим корнем.
Великим творцом именно таких полуновых слов в нашем языке был гениальный архангелогородец, "первый наш университет" - Михаил Васильевич Ломоносов.
В этом нет ничего удивительного. Ломоносову приходилось заново строить на пустом месте целый ряд наук: физику, химию, географию, литературоведение, языкознание и множество других. Совершенно не было слов, которыми могли бы пользоваться первые работники этих наук. Ученые-иностранцы беззаботно засоряли наш язык великим множеством нерусских, неуклюжих терминов. Из-за них чтение тогдашних научных книг для русского человека становилось пыткой. Ломоносов взял на себя задачу создания основы для русского научного и технического языка.
Слов, которые Ломоносовым введены в русский язык, так много, что рассказывать о каждом из них нет никакой возможности. Из нашей таблички вы легко поймете, что очень часто встречающиеся вам в современной речи слова, про которые каждый из вас думает, что они "всегда были", на самом деле созданы лишь 180-200 лет назад, и созданы именно Ломоносовым. Некоторые из них построены по правилам русского языка, но из чужестранных корней, как "градусник" (от латинского слова "градус" - ступенька). Другие связаны со словами, и до Ломоносова жившими в нашей речи, например название "предложный падеж".
Вот те из них, про которые точно известно, что их впервые употребил Ломоносов:
зажигательное (стекло) негашеная (известь)
огнедышащие (горы) горизонтальный
преломление (лучей) диаметр
равновесие (тел) квадрат
кислота минус
удельный (вес) горизонт
квасцы и др.

Немалое количество русских слов обязано своим появлением крупному писателю Н. М. Карамзину, жившему одновременно с Пушкиным. Хорошо известно, например, что он придумал и пустил в ход через свои произведения такие совершенно необходимые теперь для нас слова, как "влияние", "трогательный", "сосредоточить". Даже слова "занимательный" не существовало до него.
Но, конечно, роль и Ломоносова и Карамзина не может равняться по своему значению той роли, которую в языке играли и играют все время, ежедневно, ежечасно, незаметно работающие, никому не известные рядовые творцы новых слов.
Можно довольно точно установить время, когда впервые прозвучало слово "большевик". Это случилось в дни II съезда РСДРП, в 1903 году. Можно сказать, что наше теперешнее слово "совет" приобрело свое новое значение не раньше 1905 года, а производное от него слово "советский" стало широко распространяться уже в послереволюционные годы. Но если вы захотите узнать, кто и когда в первый раз произнес каждое из этих слов именно в этом значении, вам придется совершить сложную и нелегкую работу, причем, весьма возможно, установить не удастся ничего. Тысячами наших самых ходких слов язык обязан великому творцу - народу.
СЛОВА В МАСКАХ
Среди слов, ежегодно, ежечасно создаваемых народами, особое место занимает одна их любопытная и даже курьезная группа. Я говорю о словах как бы переодетых, по разным причинам замаскированных.
С первым таким словом мы встретились в самом начале этой книги. Речь шла о выражении "рынду бей", этой своеобразной команде русского флота. Но замаскированных слов много, и происхождение их совершенно различно.
Вы, полагаю я, еще помните: в языкознании установление происхождения слов называется "этимологизацией" (см. стр. pageref). Когда такую же работу проделывают не осведомленные ученые, а сам народ, руководствуясь смутным ощущением сходства между словами, он обычно впадает в удивительные ошибки. Приравнивая чужое слово к своему схожему, стараясь дать ему объяснение на основании этого сходства, люди как бы вскрывают его этимологию. Но такие доморощенные этимологии недаром ученые именуют народными или "ложными". Надо сказать, что иной раз они приводят к самым неожиданным результатам.
В свое время католический монах Доминик основал в Тулузе, во Франции, новый монашеский орден. Его последователей стали звать по имени их духовного вождя - доминиканцами, по-латыни - "dominicani" от слова "dominicanus"; точно так же последователей Ария звали арианами, а Нестора - несторианами.
Но слово "доминус" по-латыни значит "господин", "господь", а окончание слова "домини-кани" созвучно со словом "канис" - "собака". Этого оказалось достаточно: народная этимология сделала из имени ордена, словосочетание "домини канэс", то есть "божьи псы". Создалась легенда: мать святого Доминика перед его рождением видела будто бы во сне собаку, бежавшую с факелом в зубах. Конечно, это было сочтено предзнаменованием, что ее сын станет "божьим псом", повсюду несущим светоч истинной веры. Кончилось тем, что изображение собаки с факелом сделалось гербом доминиканского ордена.
В любом языке мира есть немало слов, возникших именно благодаря таким ложным "этимологизациям". Французы из перешедших к ним латинских непонятных выражений "бонум и малум аугуриум", означавших "доброе и плохое предсказание", сделали свои "bonheur" и "malheur" - "счастье" и "несчастье". Но слова эти пишутся и произносятся так, что место непонятного слова "аугуриум" в них как бы заняло понятное французское слово "heure" - "час": "счастье" - "добрый час", "несчастье" - "дурной час".
Всем нам известно полушутливое выражение: "быть не в своей тарелке". Фамусов говорит Чацкому в "Горе от ума": "Любезнейший! Ты не в своей тарелке. С дороги нужен сон!" Уже Пушкин заметил, что это русское выражение является переводом с французского, скорее точным, чем правильным. Во Франции одно и то же слово "ассьетт" означает и "тарелку" и "положение, расположение духа". Французы говорят "не в своем обычном расположении духа", "не в настроении", а мы перевели это каламбуром "не в своей тарелке". Это несомненная ошибка, но надо признать, что она никому не принесла ни малейшего вреда, а язык русский обогатила удобным и небесполезным, хотя и совершенно бессмысленным, если не знать его истории, постоянным словосочетанием. Оно прочно вошло и в нашу литературу и в разговорную речь.
Однако, разумеется, литературный язык гораздо реже принимает, а тем более сохраняет, подобного рода "слова-ошибки", чем народная речь.
В наших говорах и вообще в просторечье надолго прижились такие слова, как "полусадник" (от французского "palissade" - ряд растений, подвязанных к колышкам или к изгороди) или "полуклиника" (вместо греческого "poly" (много) "klynike" (врачевание).
В народе упорно держалось смешное слово "спинжак" (то, что носят на спине), из английского "пиджак". Каждый, кто читал рассказы Н. А. Лескова, знает, каким великим мастером на отыскивание и комическое использование таких "маскированных слов" был этот писатель: "клеветон" (фельетон), "публицейские (полицейские) ведомости", "потная спираль" (спертый воздух), даже "гимназист Пропилей" (помесь слов "пропиливать" и "пропилеи" - колоннада по-древнегречески) не составят и одной сотой его удивительной коллекции. Множество таких же народных этимологий встречается и в пьесах А. Н. Островского: достаточно вспомнить знаменитое "мараль пущать", вместо "морально чернить человека",
Особенно распространены народные этимологии разных чужестранных имен, фамилий, географических названий, Это и естественно: имя не имеет ясного значения; его легче связать с любым желательным смыслом, нежели значимое слово. Поэтому, как только народ замечает хотя бы отдаленное сходство чуждой ему иноплеменной фамилии с тем или иным русским словом, переосмысление ее происходит легко и просто.
Известно, что фамилию любимого солдатами полководца Багратиона, которая по-грузински значит просто "Багратов", "сын Баграта", воины 1812 года произносили и толковали, как "Бог+рати+он", видя в ней своего рода благоприятное пророчество. Напротив того, талантливый и дальновидный, но непонятный солдатской массе медлитель Барклай де Толли превратился в устах рядовых в "Болтай, да и только"34.
Старые имена географические, которые в значительной своей части достаются народам от их древних предшественников по жизни в той или другой местности, обычно бывают совершенно непонятны им по своему происхождению и составу. Их невозможно раскрыть обычными путями так, как раскрываются имена нового происхождения. Очень понятно, что значит слово "Владикавказ" или "Днепропетровск". А вот каково значение самих слов "Кавказ" и "Днепр", остается для неязыковеда довольно загадочным. Поэтому народная этимологизация таких старинных таинственных имен - явление в высшей степени частое. Она сплошь и рядом приводит к созданию сложных легенд, относящихся к происхождению имени, а нередко и самого населенного пункта или урочища, им названного.
Есть в Саксонии городок Бауцен. Это название - переделанное славянское "Будышын". Слово же "будышын", состав которого довольно темен, местные жители, лужичане (западные славяне), в свое время объясняли при помощи наивной легенды. Один из их древних князей, будучи на охоте в этих местах, получил-де из дому известие: у княгини родился ребенок. "Буди сын!" (то есть "Пусть это будет сын, а не дочь!") - воскликнул обрадованный князь, и город, который был основан на том месте, получил такое имя: "Будисын".
Топонимика (географические имена) любой страны дает сотни точно таких же, до странности похожих друг на друга "этимологий".
Жители Архангельска доныне охотно рассказывают, будто предместье города Соломбала названо так в память первого бала, данного на этом месте Петром Великим. Было начало XVIII века, в Архангельске не существовало еще никаких подходящих помещений, и молодому царю пришлось устроить этот "бал" просто на лугу, устланном соломой. Отсюда и название: "Солома-бал". Не говоря уже о том, что танцевать на соломе довольно неудобно, хорошо известно, что само слово "бал" было редким во дни Петра; вместо него говорили "ассамблея", "куртаг" и пр. Название же "Соломбала", безусловно, финского происхождения и, пожалуй, связано с финскими словами "suo" - "болото" и "lemboj" - "черт" плюс характерный (РайвоЛА, МууриЛА) финский суффикс названий местностей: "суолембо-ла" - "черто-болот-ское".
О возникновении имени города Калач Волгоградской области рассказывают, будто оно связано с никому не известной девушкой, якобы угощавшей некогда калачами своего изготовления проходивших мимо воинов. На деле же оно, всего верней, возникло из тюркского слова "кала", означавшего крепость, огражденное поселение.
Географических имен, включающих в себя это слово, множество на нашем юго-востоке; да и в соседней Воронежской области имеется еще один населенный пункт "Калач". Неужто и там сердобольная девушка тоже занималась пекарным делом?
Число таких примеров можно было бы легко удесятерить. Стремление языка искусственно придавать заимствованным словам звучание и значение по образу и подобию слов собственных, по-моему, в лучших доказательствах и не нуждается. Может быть, впрочем, вам показалось, что это любопытное явление не столь уж важно, что ряженые, замаскированные чужестранцы не играют в языке большой роли?
Это не совсем верно. Во-первых, мы столкнулись и с примерами обратного положения вещей, когда говорили о словах с народной этимологией, получивших благодаря ей свою форму и вошедших даже в общерусский, даже в литературный язык ("рынду бей" и т. п.). Во-вторых, мы, вполне возможно, далеко не со всех переодетых снимаем маски.
Спросите у десяти ваших друзей, от какого слова происходит название болезненного явления "колики". Девять из них ответят вам: от того же, что и "колотье", "колоть". Так называется "колющая" резкая боль в кишечнике и желудке. На деле же слово это французское, точнее - греческое, пришедшее в наш язык через французский. "Колон" - по-гречески "толстая кишка"; "коликэ носос" - ее заболевание. Отсюда произошли и французское слово "colique" (колики) и медицинский современный термин "колит". А к русскому глаголу "колоть" наши "колики" не имеют никакого отношения.
Таких неразоблаченных пришельцев в нашем языке, если поискать, найдется не так уж мало, да и в языках других народов тоже. Надо сказать, что порою далеко не столь уж просто заставить их скинуть с себя маску утвердившейся народной этимологии.
Возьмите для примера название древнего нашего города Холм, стоящего на реке Ловати, на старом водном пути "из варяг в греки", - от чего оно происходит? От русского слова "холм" - пригорок, или же от скандинавского "хольм" - остров. Ведь у шведов много названий, в состав которых этот "хольм" входит: "Кексхольм", "Борнхольм", "Стокхольм". "Стокхольм" по-шведски значит "Палочный остров", а наши предки новгородцы в свое время тоже этимологизировали это слово по-своему: у них столица Швеции именовалась "Стекольна".
Словом, ясно: вопрос о словах, созданных при помощи народной этимологии из ввозного чуждого словесного материала, а затем вошедших так или иначе в общенародный (а порой и в литературный) язык и упорно скрывающих до сих пор свое происхождение, и не так уж прост, как может показаться, и гораздо интересней, чем представляется с первого взгляда. Им занимались пока еще далеко не достаточно.
БОЛЬШОЕ ГНЕЗДО
Слова, имеющиеся в языке, составляют так называемый словарный состав языка. Главное в нем - основной словарный фонд.
Ядро основного словарного фонда составляют корневые слова. Основной словарный фонд гораздо менее обширен, чем словарный состав языка.
Зато живет он очень долго, в продолжение веков, и дает языку базу (материал) для образования новых слов.
Получается любопытная картина.
Все слова языка, какие мы знаем, можно, оказывается, вообразить себе в виде трех кругов, вписанных один в другой.
В самый большой круг, внешний, входят именно все слова, какие сегодня живут в языке; даже те, которые родились только вчера; даже те, что умрут завтра; даже те, что возникли лишь по случайным причинам, для какой-нибудь специальной надобности (вроде слова "кодак" или слова "хлыщ"). Этот круг и есть словарный состав языка.
Внутри этого круга существует другой, более узкий. Он содержит в себе уже не все слова, а лишь некоторую часть их. Какую?
Только те слова, которые язык отобрал и признал окончательно, которые существуют и развиваются в течение долгого, очень долгого времени, которые меняются, переосмысляются, дают начало и жизнь другим словам, - только они входят в этот второй круг, в основной словарный фонд.
Наконец внутри этого круга есть еще один, охватывающий самую отборную, исходную, основную часть слов. Здесь хранятся слова-корни, те самые, из которых - при помощи которых! - язык в течение долгих веков образует все нужные для его развития новые слова. Этот малый круг - ядро словарного состава и основного фонда, это святая святых языка. Здесь нет ничего случайного, ничего временного. Здесь таятся основы, созданные народом много веков назад, бережно и осторожно пополняемые. Крайне редко, в виде особого исключения, проникают сюда пришельцы-гости - слова, изобретенные заново. Но именно из этого ядра в основном течет в языке непрерывная струя обновления, освежения его запаса. Именно здесь находится главный, первый источник всего по-настоящему нового, огромного большинства всех образуемых заново слов.
Это легко представить себе. Но попробуем наполнить нашу воображаемую картину живым содержанием. Попытаемся хотя бы на одном-двух примерах посмотреть, как же распределяются по этим кругам наши самые обычные, всем известные простые слова.
С незапамятно-древних времен находится во внутреннем круге - в ядре основных слов на самой глубине словарного состава - широко распространенное и известное слово-корень "лов". Искони, насколько мы можем знать, оно было связано с одним значением; хватанье, поимка. В самых старых рукописях наших мы уже встречаем слова с этим корнем.
В "Начальной летописи", под датой 21 мая 1071 года, сказано о том, как князь Всеволод за городом Вышгородом в лесах "деял звериные ловы, заметал тенета". "Лов" уже тогда означало: охота сетью, поимка зверя.
В поучении Владимира Мономаха детям тоже говорится, что великий князь много трудился, всю жизнь "ловы дея": он связал своими руками 10 и 20 диких коней, охотился и на других зверей. Он же сообщает, что "сам держал ловчий наряд", то есть содержал в порядке охоту, конюшню, ястребов и соколов.
Значит, уже в XI веке слова "лов", "ловчий", "ловитва" существовали и были известны русскому народу. Слово "лов" означало тогда охоту, "ловлю" сетями или силками. Позднее, несколько веков спустя, оно приобрело иное значение: в многочисленных грамотах Московской Руси упоминаются "бобровые ловы", "рыбные ловы", которые один собственник передает или завещает другому. Очевидно, теперь "лов" стало значить уже не только действие того, кто охотится, а и место, на котором можно промышлять зверя. Но в обоих этих значениях сохраняется одна сущность: "лов" - это охота при помощи "поимки" добычи. Один и тот же корень живет и там и здесь.
И сейчас в нашем языке имеется слово "лов". Мы тоже понимаем его не совсем так, как понимал Мономах или московские подьячие времен царя Ивана IV. Иногда мы можем встретить выражение "начался подлёдный лов сельди", "закончился осенний лов трески". Здесь слово "лов" означает то же, что "ловля рыбы"; начался "лов зайцев" мы не скажем никогда.
Встречается и чуть-чуть отличное от данного употребление слова. "На этом омуте самый большой лов". Тут оно как бы обозначает "способность ловиться", близко к таким словам, как "клёв". Но, как и восемь веков назад, для нас совершенно ясна живая связь между всеми этими словами. Во всех них живет и дает им жизнь все тот же древний корень "лов".
Слова-родичи, потомки корня "лов-", к нашему времени образовали в русском языке обширную семью, большое гнездо. Я (стр. pageref) выписал их в виде схемы. Вглядитесь в многочисленное потомство старого "лова".
"Деды" и "внуки" различаются по многим признакам. Во-первых, тут есть слова очень древние и совсем новые35. Слово "ловитва", например, в нашем современном языке совсем не употребляется; даже во времена Пушкина оно представлялось уже старинным, неживым словом. Им пользовались только в "высокой" речи, в стихах и других литературных произведениях36. В "Словаре современного русского языка" вы его не найдете, хотя, встретив его в какой-нибудь старой книге, поймете без особого труда. Очевидно, оно находится у самого внешнего края большого круга нашей схемы; оно готово вот-вот выпасть из словарного состава языка.
Очень старым является такое слово, как "ловчий". Но все же оно кажется нам более живым. Помните, у Крылова в басне "Волк на псарне" еще действует ловчий, с которым беседует серый разбойник? Слово это употребляется нами сейчас очень редко; однако в языке людей, занимающихся охотой, вы, пожалуй, еще и теперь встретите его. Стоит охоте с гончими собаками занять у нас место массового спорта (а это вполне возможно), и слово "ловчий" может ожить, как ожило во дни боев Отечественной войны слово "надолба", как воскрес на футбольном поле старый монастырский "вратарь". Да еще не только воскрес, а положил на обе лопатки иноплеменного "голкипера". Очевидно, слово "ловчий" все еще является законным обитателем "большого круга" - словарного состава русской речи.
Совершенной противоположностью этим словам являются такие, как "ловчить" или "ловчило". Они зарегистрированы в "Словаре современного языка". Но еще каких-нибудь сто лет назад их никто не знал и не слышал. Ученые проследили историю их появления. Пришли они в общий язык из военного жаргона, из тех слов, которые произвели для своих нужд офицеры и юнкера царской армии. "Ловчить" у них значило: умело и пронырливо пользоваться обстоятельствами; "ловчилой" назывался проныра, "ловкач".
Можно думать, что этим случайно родившимся словечкам не суждена долгая и плодотворная жизнь. Пройдет немного лет, и они исчезнут. Только в письменных памятниках прошлого найдет их будущий ученый, как сейчас он находит в них старое слово "ловитва". Они - временные гости нашего словарного запаса. Пусть живут в нем. Но им никогда не проникнуть внутрь основного словарного фонда.
В особенном положении находится слово "неловкость". Оно замечательно тем, что, происходя от того же старого корня "лов", имеет значение, очень далекое от понятий "поймать", "схватить", "сделать своей добычей".
Что значит, когда я говорю: "Ах, вчера я случайно совершил такую неловкость!"? Это значит: "Я допустил неправильный поступок, вел себя как неумелый, неловкий человек".
Слово "неловкость", хоть и несет в себе корень "лов", но здесь он употребляется нами в совершенно новом, очень удаленном от первоначального, смысле. Мы еще чувствуем связь слова "неловкость" со словом "ловкий" или "ловкач", а вот его связь со словами "ловля", "ловец" или "лов" совсем утратилась (если искать связи не только звуковой, но и по смыслу).
Сказать: "Я сделал неловкость" можно; но попробуйте скажите: "он допустил" или "он сделал ,,ловкость''"! Так выразиться нельзя. И получается, что теперь в языке образовалось уже нечто вроде нового корня "нелов", который почти совершенно отделился от старого "лов".
Слово "неловкость" принадлежит тоже к числу потомков "лова", родившихся почти на наших глазах в течение последнего столетия. Трудно сказать, какова будет его дальнейшая судьба и проникнет ли оно во внутренний круг, в основной словарный фонд нашего языка, породит ли оно там какое-нибудь свое потомство. Но в первом круге, в словарном составе, оно заняло свое прочное место. Многие, весьма многие из потомков "лова" имеют теперь уже свои обширные семьи.
С "лов" непосредственно связан глагол "лов-ить". А от него пошло великое множество производных глаголов; они были бы немыслимы без него: "на-лов-ить", "вы-лов-ить", "об-лов-ить", "об-лав-ливать". Легко заметить, что в последнем глаголе (так же как и в слове "облава"37) старый корень "лов" является перед нами уже в виде "лав", так что не каждый и не сразу тут его узнает.
Однако нас сейчас среди этого хоровода слов интересует только одно прилагательное, также происходящее от того же корня. Это "лов-кий".
Слово "ловкий" хорошо знакомо каждому; вряд ли кто-либо заподозрит в нем наличие какой-нибудь странности, неожиданности, загадочности. Тем не менее оно тоже ставит перед исследователем языка довольно любопытные задачи.
Попросите нескольких ваших знакомых, чтобы они объяснили вам, что, по их мнению, значит слово "ловкий".
Несомненно, большинство из них, подумав, скажет примерно так: "Ловкий? Гм... ловкий... Ну, это значит: изящно, сноровисто двигающийся, хорошо развитой физически... Ловкий физкультурник. Ловкий акробат или наездник... Мало ли..."
Справившись в современном словаре, вы увидите, что и он согласен с таким определением. В словаре Д. Н. Ушакова сказано:
"ЛОВКИЙ, -ая, -ое: 1. Искусный в движениях, обнаруживающий большую физическую сноровку, гибкость...
2. Изворотливый, умеющий найти выход из всякого положения.
3. Удобный".
Действительно, рядом с "ловкий вратарь" мы часто слышим и "ловкий жулик" или "какой-то мне неловкий стул попался".
Но интересно вот что. Заглянув в словарь XVIII века, вы тоже найдете там слово "ловкий". Однако толкование этого слова удивит вас своей неожиданностью.
Там совершенно не будет указано наше современное, основное, первое значение этого слова: "искусно в движениях", "гибкий телом". Очевидно, его тогда совсем не знал язык. Статья словаря тех времен о слове "ловкий" выглядит примерно гак:
"ЛОВКИЙ, -ая, -ое: 1. Сручной, удобный на обхват и держание: ловкий инструмент, ловкое топорище...
2. Двум господам слуга (то есть плут, двуличный человек)".
Нетрудно разобрать, что тогдашнее первое, основное, значение слова сохранилось и до нашего времени; только теперь оно стало для нас второстепенным и стоит под № 3: "удобный". Старое второе значение осталось вторым и у нас.
Но стоит обратить внимание вот на что: есть тонкая разница между выражениями "ловкое кресло" или "ловкое седло", с одной стороны, и "ловкое топорище", "ловкое косовье", "ловкая ручка, рукоять" - с другой. В чем эта разница?
Да в том, что и "косовье" и "рукоять" могут называться "ловкими" именно потому, что они хорошо ловятся охватывающей их рукой, подходят к этой руке. Здесь язык еще довольно ясно чувствует в слове, которое означает "удобный", самое исконное значение корня слов - "брать руками", "ловить". Недаром языковеды XVIII века вместо "удобный" говорили "сручной".
Когда же мы сейчас произносим: "по этой лестнице неловко подниматься", тут начальное значение почти исчезло; осталось и окрепло значение вторичное - "удобно". И его уже не заменить словом "сручно". На таком примере очень ясно, как развивались эти значения. Раньше они были более картинными, как говорят - конкретными. "Ловкий" значило "удобно охватываемый рукой". Затем постепенно они стали более общими, расплывчатыми и, выражаясь ученым словом, абстрактными. Теперь "ловкий" означает "вообще удобный", удобный и для руки, и для головы, и для всего тела. Теперь говорят: "как ловко сидит на нем костюм"; мы даже не замечаем, что, по сути дела, это означает: его костюм сшит так, что он как бы ловит, обхватывает его фигуру. Мы понимаем это слово более абстрактно: "удобно сидит" - и только38.
К великому сожалению языковедов, во времена еще более ранние, чем XVIII век, у нас не было хороших, полных словарей русского языка, составленных современниками. Есть только такие словари языка тех дней, которые ученые составляют в наши дни. Составить же их сейчас можно лишь на основании письменных свидетельств о языке далекого прошлого, выбирая из старых грамот, рукописей, записей одно за другим все находящиеся в них слова. Об устной речи XVI или XIV столетия мы можем теперь только догадываться по косвенным признакам.
Тем не менее тот, кто займется разысканиями о слове "ловкий" по документам и по позднее составленным словарям старорусского языка, будет весьма удивлен: он этого слова там совершенно не встретит.
Вот непонятное явление! В XVIII веке слово "ловкий" существовало и имело даже несколько значений, а в XVI веке его как будто не было вовсе. Правдоподобно ли это? Как же возникло оно потом и когда? Куда делось? Или, вернее, откуда взялось?
Думается, что слово "ловкий" в разных значениях жило в нашем языке, входило в его словарный состав и задолго до XVIII века. А не можем мы его обнаружить там лишь потому, что в те времена оно как раз и было словом не письменной, а устной речи.
Впрочем, и сейчас это так. Подумайте, много ли шансов, что в каком-нибудь служебном заявлении, в переписке между двумя важными учреждениями, в учебниках по различным наукам встретится вам слово "ловкий" или "ловко"?
"Настоящим удостоверяется, что ученик Павлов ловко решает задачи". Шансов найти такую фразу не так уж много!
А в устной речи мы его употребляем постоянно. Разница, значит, в том, что в наши нынешние словари мы все же включаем и слова, живущие в устном языке, а лет триста назад этого никто не делал.
Заметьте и другое. В народном устном языке, в разных областных наречиях мы и сегодня можем найти такие значения слова "ловкий", которые не занесены ни в один большой словарь.
Около Пскова39 мне приходилось слышать выражения вроде: "У нас этот черный кот - вот ловкий: мышей пять за ночь поймает!" или: "Рыбу ловить любишь? Ну ладно, сведу тебя на самое на ловкое место".
Вдумайтесь в эти примеры. "Ловкий кот" здесь значит: "искусно ловящий мышей". "Ловким" называется место, изобильное рыбой, где она хорошо ловится. Между тем в наших словарях таких значений, как "удачливый при ловле" или "искусный при ловле", для слова "ловкий" нет. Почему нет? Потому что живут эти значения не в общерусском языке, а только в отдельных народных говорах.
Можно наверняка сказать, что и четыреста лет назад в живой устной речи народа существовали все эти значения слова "ловкий". Однако они не попадали в письменные документы. Поэтому мы теперь и не можем найти их там. И именно поэтому языковеды, когда им приходится восстанавливать словарный состав русского языка далеких прошлых дней, не могут ограничиваться только тем, что они находят в древних бумагах.
Слова "ловкий" нет в старинных грамотах. Но в тех песнях, сказках, былинах, которые русский народ, передавая из уст в уста, хранит долгие века в своей памяти, почти не меняя в них ничего (ведь говорится: "Из песни слова не выкинешь!"), оно имеется. И языковед уверенно утверждает: значит, оно существовало в языке и тогда, когда эти старые песни и сказки слагались. Правда, оно не попало в письменные документы. Но это еще не доказательство его небытия.
Можно было бы на этом закончить рассказ о корне "лов". Но стоит отметить коротко, что корень этот жив не только в одном нашем языке. Древность его такова, что мы находим его же в языках многих братских славянских народов40. И в их словарном составе существует немало слов - его потомков, производных от того же "лов". Повсюду каждое из них живет своей особой жизнью. Нет ничего любопытнее, чем сравнивать историю их в нашем языке и в родственных,
Вот взгляните, какие семьи имеет древний "лов" в языках болгар, поляков и чехов:
В болгарском есть слова: В польском есть слова: В чешском есть слова:
ловица - охота ловы, лов - охота лов - охота, добыча, улов
лов - охота
ловджия } охотник
ловецъ
ловчи - охотник ловчи } охотник
ловец

ловя - ловить, хватать ловиць - удить ловити - охотиться, ловить рыбу, зверей
ловски - охотничий ловецки - охотничий ловецки - охотничий
ловджилък - занятие охотой41
ловиште - место охоты, ловли
ловъкъ - ловкий
ловка - капкан
ловкост - ловкость
ловитба } ловля
ловитво


По этой табличке наглядно видно, до какой степени по-разному обращаются все эти языки с одним и тем же общим корнем, как из одного и того же корня родятся в них совсем разные, хотя и родственные слова, - в каждом языке по его особым законам.
И вот что, кстати, особенно интересно.
У нас, в нашем русском языке, мы знаем слово "ловка" - капкан, западня, но встречается оно только в составе сложных слов: "мышеловка", "мухоловка". А в болгарском слово это живет совершенно отдельно: "ловка". Можно, значит, думать, что некогда оно так же самостоятельно существовало и у нас.
Любопытно и то, что слова, близкие к нашему "ловкий", имеются только у болгар: "ловок" там значит именно "ловкий". Рядом с ним живет и знакомое уже нам слово "сручен", то есть "сручной, удобный в руке". В чешском же и польском языках корень "лов" не образовал никаких слов, которые значили бы "удобный", "умелый", "гибко движущийся" или "изворотливый". Там эти понятия выражаются словами других корней: по-чешски "ловкий" будет, как это нам ни удивительно, "обратны"42, по-польски - "спрытны", "справны".
Таково большое, расселившееся через границы между племенами и между языками гнездо корневого слова "лов" - древнего слова славянских народов-братьев.
СЛОВО, КОТОРОМУ 2000 ЛЕТ
Мы говорили до сих пор о словах, либо принадлежащих русскому языку и его областным говорам, либо (как слова, связанные с корнем "лов") составляющих богатство сравнительно небольшой семьи языков, в данном случае - языков славянских.
Но бывают слова, сумевшие, путем ли заимствования или как-либо иначе, проложить себе путь на гораздо более широкую сцену, постепенно завоевать весь мир, пересекая границы не только между языками, но и между языковыми семьями. Чаще всего так путешествуют не готовые "слова", уже обросшие суффиксами, окончаниями, приставками, а самые корни, или бывает так, что готовое, целое слово одного языка становится основой для языка другого.
Познакомимся с одним или двумя примерами таких слов - завоевателей пространства.
По темной улице пробежал быстрый свет. "Что такое?" - спрашиваете вы. "Ничего особенного! - равнодушно отвечают вам. - Прошла машина с яркими фарами..."
Лет сорок - сорок пять назад вы на свой вопрос получили бы, пожалуй, не совсем такой ответ:
Пролетает, брызнув в ночь огнями,
Темный тихий, как сова, мотор, -
ответил бы вам, например, около 1910 года поэт А. Блок.
Вы, мой младший современник, несомненно, удивились бы: "То есть как это ,,мотор пролетает''? Один мотор, без самолета?" Я не дивлюсь: и для меня слово "мотор" в те дни значило "автомобиль", "машина".
История соперничества между этими тремя словами очень поучительна: ведь она разыгралась на глазах у нас, старших. Автомобиль - это настолько новое явление в жизни мира, что в русском языке само название его установилось совсем недавно и, я бы сказал, как-то еще неокончательно.
В самом деле: вы теперь, так сказать, "пишете" чаще всего "автомобиль", а "выговариваете" "машина". Услыхав сообщение: "На улице сегодня сотни машин", вы никак не представите себе, что ваша улица сплошь заставлена молотилками или турбинами (хотя ведь это все тоже машины!); вы сразу поймете - на ней много автомашин, автомобилей. И сами скажете: "Сергей Васильевич купил себе машину"; верно: как-то не принято в разговоре употреблять слово "автомобиль".
В начале же века фраза: "Они уехали на машине" - ни в коем случае не означала "на автомобиле". Под "машиной" в просторечье скорее подразумевали "поезд", "чугунку". Как же именовался тогда автомобиль?
При своем первом вступлении в жизнь, в девятисотых годах, он официально получил именно это, созданное из древних основ, имя. Мы уже знаем: такие названия, как "аэроплан", "автомобиль", "мотоцикл", не существовали в древнем мире: ни грек, ни римлянин не признали бы их своими. Это искусственные слова-гибриды: они склеены в наше время из отдельных древнеримских и древнегреческих частей, сплошь и рядом не одно-, а двуязычных. "Авто" значит "сам" по-гречески, "мобилис" - это "подвижной" по-латыни; слово, как видите, "греко-римское": в природе таких почти не существует.
Значит, "автомобиль" был окрещен сразу же "автомобилем". Но у нас в России столь хитроумному слову не повезло. Оно осталось жить почти исключительно в книжной, письменной речи: в любой энциклопедии вы, конечно, найдете статью "Автомобиль", посвященную этому средству транспорта. В живом же разговорном языке самодвижущаяся повозка вскоре стала получать другие наименования.
Вероятно, потому, что наиболее поражавшей воображение ее частью был совершенно новый тип двигателя - бензиновый мотор, автомобиль вскоре стал "мотором". Удивляться нечему: никаких других "моторов" широкая публика в то время еще не знала; самое это слово, так сказать, приехало в мир "на автомобиле" (отчасти на трамвае; но его "электромотор" оказался для языка уже чем-то производным от простого мотора). Таким образом, около 1900 года слово "мотор" в смысле "автомобиль" стало общепринятым не только в чисто разговорном просторечье: оно употреблялось в газетах, в переписке, в ведомственных бумагах и даже в ходовых песенках.
На Островах летит стрелою
Мотор вечернею порой.
Шофер, склонившись головою,
Руль держит крепкою рукой... -
распевали мальчишки на улицах Питера в десятых годах нашего века, подражая тогдашним водителям "моторов". Если бы вам теперь сказали: "Наша улица полна моторов", - вы бы, вероятно, очень удивились, вообразив густо стоящие на мостовой бензино- или электродвигатели. А я в мои десять лет, в 1910 году, понял бы все как должно: на улице много автомобилей. Ведь "мотор" это и значило "автомобиль".
В те времена от слова "мотор" стали появляться и производные слова. То, что мы теперь именуем "такси" тогда называлось "таксомотор" (впрочем, с недавнего времени слово это снова воскресло у нас: сейчас в Ленинграде можно повсюду встретить объявления о работе "таксомоторных" парков, станций и т. п.). Таким образом казалось, что это наименование для автомобиля сможет удержаться навсегда, а самое слово "автомобиль" исчезнет вместе со своим братом "аэропланом". Но случилось иначе. В советские времена, когда впервые число автомобилей в нашей стране стало понастоящему значительным, когда была основана отечественная автомобильная промышленность, язык резко переменил все. "Автомобиль" утратил имя "мотора": разных, хорошо знакомых "моторов" и аппаратов с "моторами" стало теперь слишком много везде, начиная с самолета.
В письменном языке окончательно утвердилось название "автомобиль", а язык устный перешел на слово "машина". Это тоже случилось не без основания. Языковеды давно подметили, что из множества всевозможных механизмов люди всегда склонны называть просто "машиной" именно тот, который они встречают чаще других, который им ближе, важнее других, представляется им, так сказать, "машиной всех машин", "машиной" по преимуществу. Велосипедист говорит "машина" о велосипедах, тракторист - о тракторах, а весь народ в целом называет теперь "машиной" именно автомобиль.
Из всего этого вытекает одно: название автомобиля родилось совсем недавно. Оно еще не установилось окончательно: мы слышим то "автомобиль", то "машина", то "автомашина" и даже "таксомотор". Значит, слова эти совсем еще молоды. А вот слову, которое означает деталь автомашины, слову "фары", ему уже не сорок-пятьдесят, а все две тысячи лет, и оно живет и держится. Как получилась такая странность?
В III веке до нашей эры царь Египта Птолемей Филадельф приказал соорудить маяк у входа в шумную гавань города Александрии. Местом для новой башни избрали маленький островок у входа в порт. Островок этот по-гречески назывался "Фарос", - некоторые говорят, потому, что издали, с берега, он казался косым парусом идущей в море галеры. А слово "парус" по-гречески звучит именно так: "фарос". Впрочем, возможно, что имя это имело и другое происхождение.
Маячная башня вознеслась на 300 локтей в вышину (около 180 метров). Подходившие к городу моряки издали видели языки огня, развеваемые ветром на ее вершине. Слава о Фаросском маяке разнеслась по всей земле. Его стали упоминать в ряде "семи великих чудес света", рядом с пирамидами нильской долины и колоссальной статуей на острове Родос. И так как это был самый замечательный из всех тогдашних маяков, самый знаменитый и самый большой, то все чаще в наиболее далеких углах морского побережья в языках различных народов вместо слова "маяк" стало звучать слово "фарос"43. Сочетание звуков, у греков когда-то означавшее "ветрило", начало теперь на многих языках означать маячный огонь, световой сигнал. Из греческого слово стало международным.
Конечно, переходя из языка в язык, оно несколько меняло свою форму; мы уже знаем, как это бывает. Но все же везде его можно было узнать. Можно узнать его и сейчас.
Заглянем в иностранные словари. В португальском языке вы найдете слова "farol", "faros", "farus". Они значат именно "маяк" или "маячный огонь".
Слово "faro" (по-английски буква "а" выговаривается, как "эй") есть в Англии. Тут за ним тоже сохранилось его древнее значение - "маяк".
То же самое значило слово "faro" сперва и у испанцев. Но затем, чуть изменив его, превратив в "farol", им стали называть всякий уличный фонарь. А затем и каждый фонарь вообще начал именоваться "farola".
Позаимствовали от древних мореходов это слово и во Франции. Оно само в форме "fare" означало тут маяк; уменьшительно "farillon" значило рабочий фонарик, малый маячок-мигалка, бакен. Однако к нашим дням слово "фар" (phare, fare) осталось здесь только в одном значении: оно означает именно такого типа фонарь-прожектор, какие мы видим на наших машинах. Всякий другой фонарь именуется совсем не похожими словами, происшедшими от других корней: "лантэрн", ревэрбэр" и т. п.
Есть, как вы знаете, это слово, ставшее давно уже не греческим, не французским, не английским, а всеобщим, международным, и в нашем, русском языке. Тут оно тоже прежде всего означает: "яркий фонарь автомобиля". Но теперь, по сходству между самими предметами, оно применяется и к небольшим прожекторам, укрепляемым на паровозах, самолетах и даже велосипедах. Оно стало значить: "всякий яркий электрический фонарь, снабженный отражающим свет зеркалом".
Но пусть оно значит что угодно. Как только я слышу его, мне мерещится там, за туманом времени, за длинным рядом веков, над далеким старым морем дымный факел Фаросского маяка. Представьте себе ясно, как невообразимо давно это было! Пламя Фароса давным-давно погасло. Рухнула его гордая башня. Искрошились те камни, из которых она была сложена. А самая, казалось бы, хрупкая вещь - человеческое слово, называвшее ее, - живет. Таково могущество языка.
РОДСТВЕННИКИ КАПИТАНА
Из всего того, с чем мы уже познакомились, вы, вероятно, успели заметить, что язык обладает своими особыми вкусами, симпатиями, антипатиями, привычками и привязанностями, зачастую отличными от привычек и вкусов любого отдельного говорящего на нем человека.
Мы видели, как в различных языках появляются свои излюбленные и, наоборот, "презираемые" ими сочетания звуков.
Но и к словам у языка, по-видимому, возникает также свое, не всегда вытекающее из личных вкусов людей, отношение.
Весьма часто оно проявляется в труднообъяснимых различиях между судьбами различных заимствованных слов или, еще чаще, корней. Иной раз мы с полным недоумением видим, как какое-либо слово древнего или современного языка, какой-то его корень или основа внезапно и словно бы без особых причин начинает распространяться из языка в язык, все шире и шире, все дальше и дальше, тогда как другие, во всем ему подобные, никак не могут выйти за естественные пределы своей страны.
Довольно широко, как вы только что убедились, расселилось по языкам земли бывшее древнегреческое слово "фарос" (точнее - его корень, слог "фар"). Притом во многие языки оно вошло, почти не меняя первоначального смысла.
Случается и обратное: слово не только переходит от народа к народу, но везде на своем пути как бы обрастает новыми и новыми значениями. Один и тот же корень и в родном языке и в чужих дает неожиданно большое число производных слов. И часто даже трудно бывает узнать в далеко расселившихся потомках хоть одну черточку давно забытого предка.
В Древнем Риме в его латинском языке было большое гнездо слов, происходящих от корня "кап". Пожалуй, самым важным и основным из них оказалось на протяжении веков слово "капут" - голова.
Рядом с этим словом, однако, в древних латинских рукописях встречается немало его родственников, его прямых и косвенных потомков. Нам известны такие слова, как "капициум" (capicium) - головной убор известного покроя, "капиталь" (capital) - сначала тоже головной убор, а затем кошелек для денег, в который суеверные римляне "на счастье" вплетали "капилли" (capilli), то есть собственные волосы... Далее следуют "капитулум" (capitulum) - книжная глава, "капителлум" (capitellum) - верхушка столба или колонны, "капиталис" (capitalis) - прилагательное, означавшее "уголовный", то есть связанный с жизнью и смертью, когда дело идет о "голове" человека... Все это одна семья, веточки одного корня "кап".
Не было бы ровно ничего удивительного, если бы некоторые из этих слов были просто унаследованы от римлян другими близкими или родственными им народами: такие вещи происходили со многими латинскими корнями. Но корню "кап" (cap) повезло особенно.
Если я спрошу у вас, что общего между столь различными словами, как "капитан" (слово, живущее во многих языках), "шапка" (слово, казалось бы, чисто русское) и "Уайтчэпел" (название района английской столицы, заселенного беднотой), вы наверняка ответите, что ничего общего между ними не усматриваете ни по смыслу, ни по звукам. А на самом деле слова эти - близкие родственники.
Прежде всего зададим себе вопрос: что означает звание "капитан"? Капитан - это тот, кому положено командовать в армии ротой, быть ее главой, как "полковник" является "главой полка". Слово "капитан" - нерусского происхождения; это - слово, давно ставшее международным. По-французски соответствующее звание будет "капитэн" (пишется: capitaine), по-английски - "кэптин" (captain). Итальянец именует командира роты "иль капитане" (il capitano), испанец - "эль капитан" (el capitan). Попало это слово даже в турецкий язык: одно из высших морских званий там одно время было "капудан-паша", нечто вроде адмирала. Но ведь и у нас капитан - глава не только роты, но и экипажа корабля.
Ни в одном из этих языков, однако, слово "капитан", как бы оно ни произносилось, не связывается с другими их словами. Как и по-русски, оно в них стоит совершенно особняком; его нельзя объяснить при помощи других слов, как можно, например, слово "облако" объяснить при посредстве слова "обволакивать" или слово "ловкий" - при помощи слова "ловить".
А вот в Древнем Риме такое объяснение могло быть дано очень легко и просто: "капитан", естественно, одного корня с "капут" (caput) - "голова", потому что слова эти близки по смыслу. "Капитан" значит: "главный", то есть "головной". Это так же понятно, как понятно нам дореволюционное звание "градского головы", которым наделялся председатель Городской думы.
В наши современные языки, в языки народов Европы, проникло огромное число слов, производных от древнелатинского корня "кап", слов, так или иначе связанных с понятием "головы".
Во-первых, здесь большое количество различных названий головных уборов. И наша "шапка", как и французское "шапо" (пишется: chapeau), и слово "капор", и английское слово "кэп" (пишется: cap), и южнославянское "капица", и ставшее чисто русским "кепка" - всё это, с точки зрения языковеда, различные "наголовники", головные уборы. Все они - отдаленные потомки того же латинского "капут".
Во-вторых, тут немало слов, означающих так или иначе "верхнюю часть" какого-либо предмета, его "голову", "главу".
Многим из нас, несомненно, попадалось в различных русских описаниях архитектурных памятников слово "капитель". Так называют верхнюю часть, "голову" колонны.
В нашем языке купол церкви много столетий именовался "главой".
Перед нами
Уж белокаменной Москвы,
Как жар, крестами золотыми
Горят старинные главы...
А. С. Пушкин
"Глава" и значит "голова". Это понятие могло легко перейти на купола церквей и в других языках. Так оно и было. Латинское слово "капелла", потом во французском языке зазвучавшее как "шапель" (chapelle), надо полагать, также связано с понятием о "главе". А значило оно: часовня, церковка с одним алтарем. В славянских языках это слово превратилось в слово "каплица" (часовня). В английском оно же дало слово "чэпел" (пишется: chapel). Название, которое привлекло наше внимание, - "Уайтчэпел" - означает: не более не менее, как "белая часовня". Можно полагать, что оно, в свою очередь, связано сложными и давними связями с тем же римским корнем.
Но этого мало. К нему же "восходят" и бесчисленные другие наши слова и термины, часто весьма важные, часто употребляющиеся, применяющиеся в самых различных языках.
"Капитал", "капиталист", "капитализм", "капиталистический" - все это потомство латинского "капиталь", означавшего "кошелек со вплетенными в него волосами хозяина", или "капиталис", значившего: "самое основное, главное, важнейшее".
"Капитул" еще недавно в русском чиновничьем языке означало "место собрания", особое учреждение. В дореволюционной России "Капитул орденов" ведал всеми делами о награждениях и помещался в столице - Петербурге.
Русский язык для термина, являющегося названием раздела текста, взял славянского происхождения слово "глава". Но и тут значило-то оно: "голова", "caput".
Во многих же западноевропейских языках для той же цели был использован не "отечественный", а латинский корень, означающий голову: у французов "глава" - "шапитр" (chapitre), у англичан - "чэптэ" (chapter), в Германии - "капитель" (Kapitel). Все эти слова идут от латинского "капитулум", которое среди других значений имело также: "книжная глава", "оглавление". От "капут" происходит и наименование католического монашеского ордена капуцинов: его головным убором были особые колпаки - "капуццы". От "капут" родился и тот панический, на всех языках ставший понятным возглас: "Капут!", с которым сдавались в плен во время Великой Отечественной войны фашистские головорезы.
Вот какой, действительно гигантский, круг потомков оставил по себе один из корней давно замолкшего языка - латыни.
Разумеется, не вполне случайно, что именно он и порожденные им слова приобрели такую удивительную популярность, такое широкое распространение: слишком уж важным, поистине одним из "главных", "капитальных", являлось и является понятие "голова" в жизни человека.
Любопытно отметить, однако, что в самом латинском языке к концу его существования, - вероятно, именно благодаря непомерно выросшему числу слов, родственных с "капут" (голова), - возникла необходимость заменить его каким-либо другим, более "сильным", менее "стершимся" от постоянного употребления словом. Прежде всего необходимость эту почувствовало тогдашнее "просторечье", тот "вульгарный"" язык, на котором говорили городские низы. В их речи слово "капут" постепенно перестало употребляться. Его заменило другое, более "грубое", но зато и более выразительное слово - "тэста"; первоначально оно значило "глиняный горшок", затем "черепок", потом "череп" и наконец "голова". Произошло точь-в-точь то, что происходит у нас, когда мы говорим иронически про человека: "У него котелок не работает" или: "Да у него чердак совсем пустой".
Но подобные словечки у нас остаются пока на задворках языка, а римскому "черепку" - "тэсте" - посчастливилось. Во многих современных нам романских языках слова, означающие голову, происходят именно от этой простонародной "тэсты", а не от аристократического "капут". По-каталонски "голова" - "тэста", так же как в провансальском и итальянском языках. По-французски она - "тэт". Очевидно, в формировании этих языков принимала участие не книжная, не литературная, а народная латынь. А вот в испанском языке "голова" означается словом "кабецца", да румыны именуют ее "кап". Чем это объяснить? Можно предполагать, что те римские воины и поселенцы, которые занесли латинский язык в Древнюю Иберию и на берега Дуная, ушли из своего отечества до того, как слово "тэста" окончательно взяло верх над "капут".
Рассматривая членов семьи этого "капут", его внуков и правнуков, удивляешься, до чего дошла разница между ними. Что общего между древним римским "капут" и современным английским "чептэ" или между важным, сановным словом "капитул" и нашим задорным "кепочка"? Но нас этим не поразишь: мы уже видели, как сильно меняются слова, как много они теряют и как много приобретают, переходя из одного языка в другой или даже просто существуя долгие века в устах одного народа.
Да, внуки не похожи на дедов, и двоюродные братья друг на друга: нелегко установить родство между ними. Впрочем, так же нелегко разоблачить и иных "самозванцев". Латинское слово "капелла" (capella) - "козочка" - очень напоминает "капилла" (capilla) - "волос", а происходит от "капра" (capra) - "коза". Да и наши русские "капля" или "капель" тоже похожи и на "капелла" и на "капилла", а общего между ними нет решительно ничего.
________________
Примечания:
1В. И. Ленин сжато и точно описал это удивительное свойство речи, заметив: "чувства показывают реальность; мысль и слово - общее", (В. И. Ленин. Философские тетради. Сочинения, изд. 4-е, т. 38, стр. 269.)
2Вот что рассказывает один исследователь о "картинных словах" якутского языка, у нас в СССР.
"Возьмем слово БООДОНГНООБУТ... Человек, к которому оно относится, должен быть толстым, с отвислым животом. Плечи и вообще все его члены должны быть коротки, толсты, округлы; иначе сказали бы БЫАДАНГИААБЫТ. Должен быть медлителен в движениях, ходить, переваливаясь с ноги на ногу, - иначе выразились бы МОЛООБУТ, БОЛТОХОЧЧУЙБУТ, БОЛТОНГНООБУТ, наконец..."
Вот какими детально-описательными могут быть такие "картинные" слова.
3Есть второе, философское, значение этого термина. Мы им сейчас заниматься не будем. Для нас существенно, что большинству моих читателей ни то, ни другое значение неизвестны. Значит, это профессиональные слова.
4Но вот геологи, работавшие на северо-востоке нашей страны, судя по полученному мной от одного из них письму, уже включили это слово в свою профессиональную речь. У них оно означает прослойку жидкой грязи, встреченную в шурфе или буровой скважине.
5Слово "миниатюра" живет и во Франции (miniature), и в других странах, а вот "миниатюрный" по-французски будет уже "minuscule", "microscopique".
6Стоит отметить и вот что: с отменой в крупных городах автомобильных сигналов и само звукоподражание "би-би" и производный от него глагол "бибикать" потеряли свою, так сказать, актуальность и распространенность: сейчас в Москве и Ленинграде вы редко услышите их. А вот в сельских местностях, где шоферы сигналят по-прежнему свободно, оба эти слова продолжают жить: ребята в колхозах "бибикают" сколько хотят. Мне доводилось слышать даже слово "бибика", означающее "машина", "автомобиль".
7К. И. Чуковский в одной из своих статей, опубликованной в "Новом мире" за 1961 год, очень удачно показывает, что совершенно равносильные нашему короткому "пока!" выражения бытуют и в английском и во французском разговорных языках. Тем не менее маститый критик колеблется; может ли это словечко уже быть признано совершенно литературным.
8Ажурных (франц.).
9Остротами (франц.).
10И так далее и так далее (франц.).
11Специалистам известны и другие (незавершенные) работы этого рода, - скажем, вып. I Словаря к комедии А. С. Грибоедова "Горе от ума", опубликованный проф. В. Ф. Чистяковым в 1939 году в Смоленске, и пр.
12Ср. также: "дробь барабанов"; "И мелкой дробью он [соловей] по роще рассыпался" (И. Крылов); "действия над десятичными дробями" и пр.
13В 1966 году "Словарь русских личных имен" Н. А. Петровского, содержащий около 2600 распространенных имен, вышел в свет. Это очень полезная маленькая книга.
Н. А. Петровский задумывал составление такого же толкового словаря русских фамилий, но преждевременная смерть не дала ему завершить начатую огромную работу.
14Если вы не забыли, на страницах pageref-pageref о словах с этим суффиксом уже рассказывалось.
15В смысле "изобразительное искусство".
16Император Павел I, скажем, приговорил к смерти слово "гражданин", приказав заменить его словом "подданный". Его сын, Николай Первый, рвался прикончить ненавистное ему слово "прогресс"... Где теперь эти всемогущие самодержцы? А обреченные ими на уничтожение слова живут.
17Слово это зарегистрировано и объяснено так же, как объясняю его я, в недавно вышедшем в свет "Этимологическом словаре русского языка", составленном крупным немецким лингвистом-славистом Максом Фасмером. Фасмер также связывает с "гнетить" и "загнетку".
18Один из моих читателей сообщил мне, что у саперов-подрывников в ходу слово "сосиса". Оно означает у них длинный, колбасообразный мешок со взрывчаткой. Это очень любопытно. Тем не менее факт этот ничего не меняет в наших рассуждениях: несомненно, профессиональное слово "сосиса" произведено от общего "сосиска", а не наоборот.
19Недавно я получил письмо, в котором мне сообщают, что в одном из небольших городов место на реке, где постоянно производится стирка и полоскание белья, известно среди местных жителей под названием "Мойка". "Пойдем на Мойку!" - зовет одна хозяйка другую. В квартирах новых домов ставят на раковинах специальный прибор, именуемый "мойка для посуды".
В одной технической книге я встретил выражение "мойка и очистка машин"... Заметьте: смысл слов во всех случаях разный, но все они выражают понятия, связанные с глаголом "мыть".
20Русскими этимологами выдвинуто и другое объяснение происхождения слова "сорок", будто бы возникшего из греческого средневекового слова "сараконт", означавшего одну из церковных служб, так называемый "сорокоуст". Хотя можно найти некоторые доводы в пользу этого предположения (счет на "сороки" мог первоначально сложиться на торговом пути "из варяг в греки"; церковные "сороки"-"благочиния" тоже можно объяснить греческим влиянием), нам это толкование все же кажется искусственным.
* Слишком уж оно "специально", слишком узка его чисто культовая база. Нельзя же, например, слово "обед" выводить из названия церковной службы "обедня".
21В иностранных - западных - языках название этого животного тоже обыкновенно связано с числительным, но никогда не с числом 40. Болгары, поляки, чехи именуют его "стоножкой" или "стоногой", так же как испанцы и англичане; французы, немцы, румыны называют "тысяченожкой". Но любопытно, что число 40 всплывает, как только мы отправляемся на Восток: у турок "сорок" - "кырк", а "сороконожка" - "кырк айак".
22Брем А. Жизнь животных. М., "Молодая гвардия", 1941, т. II, стр. 142.
23По сообщению моих читателей, в Смоленской области слово "кувырок" означает деревянный игрушечный снаряд. Его бросают к игровой черте так, чтобы он, ударяясь о землю заостренными концами, "перекувыркнулся" за этой чертой как можно больше раз.
* Другая местная игрушка - "кубарь", деревянный многогранник, который, играя, гоняют палками, причем он все время подскакивает и переворачивается, то есть катится именно "кубарем", чего нельзя сказать про обычный "кубарь" - волчок.
24Читательница И. Бокулева пишет мне, что в Скопинском районе Рязанской области есть село Нагиши. Вот вам и самый явный именительный множественного от существительного "нагиш".
25Ср. у С. Есенина:
"Избы набекренились,
А и всех-то пять..."
Современные этимологи, впрочем, связывают наше "набекрень" с голландским "bekre\~nde\~n" - "накренять судно на один борт". У русских моряков есть для этого заимствованный от тех же голландцев термин: "креньговать".
26Слово "лаз" недавно еще употреблялось преимущественно охотниками (у них оно значило: звериная тропа) да кочегарами (люк для осмотра котла).
27Звание "майор" было введено в русской армии Петром I; упразднено в 1884 году. У А. П. Чехова есть рассказ, основанный на этом факте: он так и называется "Упразднили", Звание "сержант" введено также в дни петровские, но упразднено уже в конце XVIII века. Таким образом, первое слово "спало" около полусотни лет, второе - целых полтораста.
28Слово это вообще охотно применяли ко всему быстрому на ходу, подвижному. Одно из акционерных пароходных обществ на Волге до самой революции было известно под фирмой "Самолет". Отдельным пароходам тоже охотно давали это имя. В "Бесприданнице" А. Н. Островского Паратов спрашивает у Вожеватова: "Так вы меня, Василий Данилович, "Самолетом" ждали? Мне хотелось обогнать "Самолет", да трус машинист..." (действ. I. явл. VI).
29Интересно, что за протекшие с тех дней до нашего времени годы был сделан ряд попыток именно в области авиации вмешаться в дело и волю языка. На стр. pageref я рассказываю, что вышло из такой попытки поэта Хлебникова: язык не принял выдуманных поэтом слов, а спокойно и уверенно создал свои. Много шумел по этому вопросу дореволюционный журналист Купчинский, предлагая заменить иностранные слова "ангар", "аэродром" русскими; и его старания успеха не имели. Знаток авиации Вейгелин долго работал над лётным словарем, В той части, где автор регистрировал слова, уже созданные языком, словарь этот сохранил значение. Слова-выдумки и тут совершенно исчезли.
30Впрочем, возможно, он действовал не совсем так. Он взял слова "автомобиль" и "омнибус", отбросил начало второго и конец первого и срастил остатки, не заботясь о их значении. Он полагал, что его составное слово должно будет означать "авто(мобильный омни)бус="авто+бус". Но это не меняет наших рассуждений.
31В одной корреспонденции из Антарктики, помещенной в "Известиях" от 4/IV 1956 года, сообщается, что в поселке "Мирный" тяжелые многоместные вертолеты именуют ветробусами. Даже если это ошибка журналиста, и зовут их вертобусами, к семейству "-бусов" прибавился еще один юный член.
А в домах отдыха и санаториях Крыма сами отдыхающие затейливо окрестили маленькие автобусики марки "Латвия" "микробусами". Получилось "слово-чемодан", в котором таятся сразу две разных основы: с одной стороны - как бы "автобус", с другой - как бы "микроб". В общем же - микроавтобус, И ласково, и с насмешечкой.
32Стоит указать все же, что в шведском языке (а с ним Свифт был, вероятно, отчасти знаком) есть слова lilla (малышка-девочка), lille (малыш-мальчик) и putte, puttifnasker - "младенец, крошка".
33К словам, указанным выше, ученые добавляют еще несколько, - например, слово "кодак". Так в начале века назывались и фирма, производившая фотоаппараты, и сами эти аппараты. Вошло в употребление даже слово "кодакировать" вместо "фотографировать". Два близких к свифтовским слова-термина изобрел Г. Уэллс, разделивший людей далекого капиталистического будущего (если счесть, что оно возможно) на "алоев" и "морлоков". "Морлокам" повезло: появился даже роман другого английского писателя о рудокопах, так и озаглавленный "Морлоки" (впрочем, так - "морлаки" или "морлоки" - именовалось когда-то одно из иллирийских племен). В последнее время на Западе появился целый ряд слов - "флопник" (неудача, крах), "битник" (стиляга), новых для англичан наполовину, так как все они построены на использовании русского суффикса "-ник", ставшего им знакомым по слову "спутник".
34С именами собственными бывают и другого свойства недоразумения. На предыдущей странице я говорил про слова "пиджак" - "спинжак" - "пинжак". Мне встретилась фамилия ПИНЖАКОВ. Я, как и все вокруг, толковал ее, как производную от просторечного и неправильного "пинжак". А потом выяснилось, что на северо-востоке РСФСР "пинжаками" зовут людей с реки ПИНЕГИ, и что фамилия ПИНЖАКОВ, собственно, означает: "потомок пинежанина".
35Читатели предлагают мне добавить сюда множество таких новых и новейших образований с корнем "лов": лов-итки (пятнашки), само-лов-ка (верша, рыболовная снасть), тигро-лов, блох-о-лов, ондатро-лов (всё - официальные названия профессий).
36Интересно, что А. Майков в стихотворении "Кто он?" употребляет это слово в значении "рыбная ловля". "Старый рыбарь" у него говорит Петру Великому:
Да теперь мне что в ловитве?
Вишь, какая здесь возня!
Вы дрались, а бомбой в битве
Челн прошибло у меня...
Я думаю, в последний раз слово "ловитва" употребил в русском стихе поэт К. Д. Бальмонт в 1913 году:
Говорят, что пляска есть молитва,
Говорят, что просто есть круженье...
Может быть ЛОВИТВА или битва,
Разных чувств - в движеньи - отраженье...
37По поводу слова "облава" в языкознании существует мнение, согласно которому тут мы имеем дело уже с другим корнем, не связанным непосредственно с "лов".
38В других, близких к русскому, языках могут встречаться и еще дальше отстоящие от первоначального значения слова, происходящие от слова "лов". Так, например, на Украине слово "ловкий" стало уже вообще синонимом слова "хороший"; вы можете услышать там выражения: "ловкая дивчина" или "ловкий борщ", причем ни то ни другое никак не будет правильно понято нами, если мы попробуем разбирать их по уже знакомым нам значениям этого корня. "Ловкая дивчина" - может быть довольно неловкой в движениях, но просто красивой, хорошенькой девушкой. "Ловкий борщ" - это "суп, ловко приготовленный", то есть попросту вкусный.
39Слово живет и далеко за пределами Псковщины. См., например, у В. Солоухина: "И мы... шли куда-нибудь в ,,ловкие'' места. "А то еще под Курьяновской кручей очень ловко место", - говорил Петруха, а я запоминал". (Владимир Солоухин. Владимирские проселки. День шестнадцатый. "Московский рабочий", 1961.)
40Значит, он существовал еще до их разделения, в общеславянском языке-основе. А это было больше тысячелетия назад.
41Слово "ловджилък" и "ловджия" представляют особый интерес: они образованы из славянского корня "лов" при помощи турецких суффиксов. По-турецки "охотник" - "авджы", поскольку "охота" - "ав", а суффикс "-джи" ("джы") образует имена лиц действующих: "каикджи" - лодочник, "арабаджы" - извозчик, и т. д. По этому образцу создано и болгарское "лов-джи-я". Занятие же чем-либо по-турецки именуется словами с суффиксом (послелогом) "-лук", "-лык". Поэтому "занятие охотой" у турок будет "авджылык", а у болгар соответственно - "ловджилък". Сказалось вековое влияние турецкого порабощения.
42А чему удивляться? Подумайте о таких наших словах, как "оборотливый", "оборотистый"...
43Примерно так же у нас сейчас появилась склонность любой большой стадион называть "Лужники": "Воронежские Лужники", "Тбилисские Лужники"...

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел языкознание