Успенский Л. Ты и твое имя

ОГЛАВЛЕНИЕ

ФАМИЛИЯ И ПРОЗВИЩЕ

Несколькими главами раньше мы учились отличать прозвища от "мирских"
имен. Попробуем установить, чем они отличаются от наших современных фамилий.

Фамилия -- имя родовое: его особенность в том, что оно коллективно,
принадлежит не одному, а нескольким людям, членам одной семьи. От отцов оно
способно переходить к детям, от мужей -- к женам. Почти никогда оно не
содержит в себе признаков, которые обрисовывали бы те или иные черты, общие
всем членам данного рода. Гораздо чаще оно просто прилепляется к ним -- людям
совершенно разным и непохожим -- на основании единственного признака --
родства.
А прозвище как раз наоборот: как бы указывает на. одного-единственного,
данного человека, на его личные, только ему одному присущие отличительные
черты. Боярин Андрей Харитонович, первым получивший от великого князя
московского Василия Темного прозвище Толстой, был, несомненно, человеком
тучным. Тот римский мальчик, который водил своего слепого отца, поддерживая
его подобно "сципиону" -- посоху, по заслугам был назван "Сципионом". Если бы
в роду Сципионов не появился человек, обладавший особенно крупным носом,
никому из членов этого рода не было бы придано личное прозвище Назика
(Носач).
Тот, кто жил в дореволюционной русской деревне, помнит: почти каждый
крестьянин имел, кроме имен", отчества и патронимической полуфамилии, данной
по отцу (Николай Степанов Степанов), и еще какое-нибудь-- нередко затейливое
и злое, подчас ласковое и почтительное -- прозвище, отражавшее, как в
зеркале, те или другие его личные свойства.
"А зовут меня Касьяном, А по прозвищу -- Блоха!.." --добродушно мурлычет
себе под нос чернявый малорослый мужичонка -- Касьян с Красивой Мечи у И. С.
Тур- генева.
"Вот и пришел он к моему покойному батюшке, -- рассказывает помещик
Полутыкин про своего оброчного крестьянина, -- и говорит: дескать, позвольте
мне, Николай Кузьмич, поселиться у вас в лесу на болоте... Вот он и
поселился на болоте. С тех пор Хорем его и прозвали".
Просмотрите "Записки охотника" Тургенева, -- почти в каждом рассказе вы
встретите эти замечательные личные прозвища. И почти всегда они точно
соответствуют замечанию Гоголя -- так подходят к их носителям, что "...нечего
прибавлять уже потом, какой у тебя нос или губы, -- одной чертой обрисован ты
с ног до головы!"
"...Настоящее имя этого человека было Евграф Иваков; но никто во всем
околотке не звал его иначе как Обалдуем, и он сам величал себя тем же
прозвищем: так хорошо оно к нему пристало. И действительно, оно как нельзя
лучше шло к его незначительным, вечно встревоженным чертам...
...Моргач нисколько не походил на Обалдуя. К нему тоже шло названье
Моргача, хотя он глазами не моргал более других людей; известное дело:
русский народ на прозвища мастер". И далее: "Я никогда не видывал более
проницательных и умных глаз, как его крошечные лукавые "гляделки". Они
никогда не смотрят просто -- все высматривают да подсматривают".
Рядом с этими, великолепно обрисованными самими своими прозвищами,
людьми в том же рассказе "Певцы" выведены еще Дикий Барин, в котором, по
словам автора, "особенно поражала... смесь какой-то врожденной, природной
свирепости и такого же врожденного благородства", и Яков-Турок, "прозванный
Турком, потому что действительно происходил от пленной турчанки". * Четыре
прозвища, и про каждое из них наблюдательный автор сообщает, что оно прямо
вытекало из личных свойств, внешности, характера или жизни его носителя. В
этом и есть смысл "прозывания"; если бы такие прозвища давались без причин и
оснований, не характеризуя человека, они не могли бы существовать.
-----
* И. С. Тургенев. Записки охотника, Собр. соч., т. I. Гослитиздат, 1953
-----
Но ведь именно этим определяется их важнейшее свойство: они и
относиться могут только к одному человеку, тому, на которого они похожи. А
фамилия должна отличаться как раз обратным свойством: ее должны с одинаковым
удобством носить многие люди, обладающие совершенно разными лицами,
фигурами, характерами, особенностями поведения и биографии. Фамилия, вообще
говоря, не может и не должна ничего решительно характеризовать, ничего
выражать. В роду Толстых было великое множество людей худощавых; среди
членов фамилии Сципионов-Н а з и к имелось немало людей с маленькими носами.
И тем не менее худышки гордо именовались Толстяками, а курносые римские
мальчики -- Носарями, Это яикого не смущало: ведь тут речь шла уже не о
прозвищах, а о родовых именах, то есть о фамилиях.
Таким образом, фамилии могут, помимо всего чего, рождаться из прозвищ,
утративших свой прямс смысл, так же, как они рождаются и из "мирских",
родных имен, из названий профессий, из наименований географических пунктов и
пр. И происходит это самыми различными путями.
Самый простой и прямой путь очень похож на тот, который в отношении
личных имен мы называли "патронимическим". Живет в тургеневских "Певцах"
человек, по прозвищу Моргач. У него есть сынишка. "А Моргачонок в отца
вышел!" -- говорят о нем вполголоса старики... и все понимают, что это
значит, и уже не прибавляют ни слова". Сын Моргача на юге, естественно,
получит звание Моргаченка, на севере -- Морга-чонка или Моргачова, так же как
сын Тараса становится или Тарасенком, или Тарасовым. И вот уже из слова
"моргач", когда-то бывшего одиночным прозвищем одного человека, его личной
характеристикой, возникает родовое имя многих людей, их фамилия, никого не
характеризующая ничем, кроме как указанием на происхождение от того,
первого, родоначальника. Моргаченки, Моргачовы, Моргачонковы в известном
смысле такие же Лагиды наших дней, какими по от-мошению к своему пращуру
Лагу были Птолемеи Египта
Но есть и другой, несколько менее логичный путь; к моей большой
радости, и он в одном случае намечен у Тургенева:
"Кругом телеги стояло человек шесть молодых великанов, очень похожих
друг на друга и на Федю. "Все дети Хоря!" -- заметил Полутыкин. "Все Хорьки!
-- подхватил Федя... -- Да еще не все: Потап в лесу, а Сидор уехал со старым
Хорем в город..."
"Остальные Хорьки (пишет уже и Тургенев, охотно принимая только что
возникшее групповое, семейное прозвище) усмехнулись от выходки Феди".
Видите, что получается? Тут уже не потребовалось никаких особых
операций" над прозвищем отца, чтобы оно просто и прямо перешло к детям,
никаких специальных суффиксов, никаких изменений формы. Отец-- Хорь, и дети --
Хори или Хорьки, и внуки -- такие же Хорьки... А спустя поколение или два
никто уже не расскажет, что первый "старый Хорь" получил свое прозвище,
поселясь, как хорек, в лесу на пустом болоте; бывшее прозвище превратится в
обычнейшую фамилию, сохранив, однако, всю видимость прозвища.
Вот так-то, именно таким образом, и возникли все те удивляющие наш слух
и наше зрение причудливые фамилии-слова -- существительные, прилагательные,
глаголы,-- которые пестрят и в официальных документах и на страницах книг.
Впрочем, удивляют они не всех, не повсюду и не в одинаковой мере и степени,
потому что не везде на пространстве нашей страны они одинаково легко или
трудно создаются.
Русский язык менее склонен к такому типу фамилий, нежели
западноевропейские языки или даже родной его брат -- язык украинский. У нас
дети кузнеца обычно становятся Кузнецовыми, тогда как потомки английского
кузнеца -- смита -- продолжают сами быть Смитами, кузнецами, даже становясь
матросами, шорниками, адвокатами и профессорами. И на Украине рядом с
Коваленками (сынами "коваля" -- кузнеца) могут превосходно существовать
многочисленные Ковали-дети, давным-давно уже утратившие всякое отношение к
кузнечному делу. В 1916 году в Петрограде жило, судя по справочнику, восемь
украинцев Ковалей; среди них был и подпоручик Измайловского лейб-гвардии
полка, и инженер-путеец; были в их числе и две женщины, не считая жен и
дочерей. Можно сказать уверенно, -- ни один из них не знал, почему именно
получили они такую фамилию; а кое-кто, вероятно, давно обрусев, перестав
быть украинцем по языку, даже не сумел бы объяснить и значение слова
"коваль". Тем более относится это к тем случаям, когда фамилия родилась из
прозвища давно, так давно, что самое слово, создавшее ее, вышло уже из
употребления, или когда она появилась где-нибудь в глухом углу
дореволюционной России, возникнув из слова местного, неизвестного за
пределами своей небольшой области, иногда даже волости или части уезда.
Человек носит ядовитую на слух фамилию Язвица. Если он задумается над
ее происхождением, он, вероятно, решит, что кто-то из далеких его предков
отличался неважным характером, был остер на язык, язвителен. А ведь на деле
большинство фамилий этого корня -- Язвин, Язвицкий, Язва -- обязаны своим
существованием спокойному лесному животному -- барсуку. "Язва" во многих
местностях РСФСР -- то же, что "барсук"; никакого отношения к зловредному
характеру родоначальника эта фамилия не имеет.
Граждане, носящие фамилию Кметь, с удивлением и недоумением пожимают
плечами, пытаясь понять, что значит она. Она кажется им совершенно
бессмысленной. А если бы они вспомнили, как в "Слове о полку Иго-реве"
говорится о "курянах" (жителях Курска), что они суть "сведоми кмети", то
есть "славные воины", они стали бы относиться к своему наследственному имени
совершенно иначе: оно говорит о благородной воинской славе кого-то из их
далеких пращуров; очень далеких, потому что вот уже много веков, как слово
"кметь" исчезло из нашего языка, а если и сохранилось где-либо, то, может
быть, только в одной их фамилии.
Возьмите гоголевское прозвище "Бульба". Еще в 1951 году в Ленинграде на
улице Жуковского жил гражданин И, И. Бульба; однако я не уверен, мог ли он
верно объяснить происхождение своей фамилии. В самом деле, в современном
белорусском языке "буль-ба" означает "картофель", но во времена Запорожской
Сечи, описанные Гоголем, во дни смелых кошевых и свирепых гетманов, никакого
картофеля на востоке Европы еще не знали; ведь только в XVIII веке это
растение мало-мальски стало обычным около Петербурга. Еще в сороковых годах
прошлого столетия на Руси то и дело вспыхивали "картофельные бунты", и в
1844 году правительство все еще считало нужным "сохранить премии и награды
за посев картофеля в южных губерниях, где он еще недостаточно
распространился". Совершенно очевидно, что суровый герой Сечи Тарас никак не
мог получить прозвище "Картошка", пока народ и в глаза не видел самого этого
корнеплода.
Тот, кто наведет справки, узнает: слово "бульба" означало в разное
время не только картофель, но и разные другие округлые плоды -- земляную
грушу и даже тыкву. Основное же его значение на Украине, по-видимому, близко
к понятию "глыбы", "шишки", чего-то тяжелого и шарообразного. И всего
вероятнее -- "Тарас Бульба" означало не более как "Тарас Тучный", "Тарас
Глыба". А кто сейчас представляет себе, что это --так?

ЗВУЧНЫЕ И БЛАГОРОДНЫЕ

Когда касаешься в каком-нибудь обществе вопроса о фамилиях, особый
интерес вызывают обычно самые "звучные и благородные" из них, те, которые
состоят из двух или нескольких слов, соединенных между собою дефисами. В дни
моей юности у меня был один знакомый, молодой человек, ничем не
примечательный ни по внешности, ни по уму. Однако стоило привести его в
любую компанию и громко представить вслух, как немедленно водворялось
почтительное молчание и на сконфуженного юнца устремлялись заинтересованные
взгляды. Все дело было в "звучной и благородной" фамилии, ибо его звали так:

Роман-Борис Тржецяк-Радзецкий барон фон Бис-пинг-Торнау.
Тогда, года за два до революции, я знал немало молоденьких девушек, у
которых один "звон" подобной фамилии пробуждал самые восторженные мечты. Вот
бы выйти замуж за такого счастливца! Вот бы стать обладательницей этакого
сверхаристократического имени!
Прошли годы, и вряд ли кто-нибудь из современных наших девушек пленился
бы подобной перспективой. Однако интерес к экзотическим двух- и трехэтажным
родовым именам сохранился, только уже, так сказать, по другой линии:
любопытно все-таки, откуда они произошли и зачем понадобились?
Возникли они, разумеется, прежде всего в дворянской поместной среде и
появлялись там по разным причинам и разными способами.
Проще всего было, когда человек, носивший обычную патронимическую
фамилию, хотя бы на "-ов" или "-ин", прибавлял к ней вторую часть, как бы
становясь владетельной особой. Фельдмаршал Суворов, произведенный в графы
Рымникские, мог бы начать, будь он человеком другого характера, именоваться
Суворовым-Рымникским и в быту. *
-----
* Как известно, это было не в его духе. Даже на могильной плите Суворова, по
собственному его завещанию, начертано с благородной простотой: "Здесь лежит
Суворов"
-----
Известный русский богач Демидов, женившись в Италии на племяннице
Наполеона I, купил под Флоренцией целое княжество Сан-До-нато, а вместе с
ним и титул князя Сан-Донато. В России это звание не было за ним признано в
течение почти полувека, но по его смерти титул и фамилию утвердили за его
племянником. Просто Демидовы стали Демидовыми-Сан-Донато.
Иногда -- и уже с очень давних пор -- вторая фамилия присоединялась без
всякого особого основания, просто ради большего почета, из голого чванства,
так сказать. В 1687 году, например, сыновья некоего Михаилы Дмитриева,
стольника и воеводы, просили правительницу Софью разрешить им добавить к
своей фамилии вторую--Мамоновы,--"чтобы нам, холопям вашим, от других
Дмитриевых бесчестными не быть".
Позднее, когда укрепились понятия о родовом "гоноре", о славе, о
гордости, связанной с обладанием той или другой древней фамилией, появились
новые основания для заботливого сочетания воедино двух или нескольких
родовых имен. В XIX веке дожил свою жизнь древний княжеский род Юсуповых;
прежде чем стать Юсуповыми, они, по имени своего родоначальника, татарского
мурзы Юсуфа (XVI в.), долгое время носили фамилию Юсупово-Княжево. Последний
Юсупов, Николай Борисович, умер в 1890 году; юсуповский род пресекся, ибо у
Н. Б. Юсупова не было сыновей, а только дочь; она вышла замуж за гвардии
поручика Ф. Сума-рокова-Эльстон. Как видите, этот молодой человек уже был
носителем двойной фамилии: в первой половине XIX века одна из
представительниц рода графов Сумароковых, намереваясь вступить в брак с
графом Эльстоном, не пожелала расстаться со своей знатной девичьей фамилией.
По ее ходатайству, им -- ей и ее мужу -- было разрешено стать зачинателями
новой ветви Сумароковых -- Сумароковых-Эльстон.
Теперь повторилась, на иной основе и при других обстоятельствах,
примерно такая же картина. У царя было испрошено дозволение через посредство
жены передать мужу фамилию Юсуповых, с которой она была рождена, дабы не
прекратился их род. Была сделана одна оговорка: впредь называться князем
Юсуповым графом Сумароковым-Эльстон получал право только старший в каждом
новом поколении член семьи. Впрочем, предосторожности эти оказались
напрасными: прошло двадцать семь лет, и революция покончила навсегда со
сложной игрой в родовитые и неродовитые семьи и их ветви, в гербы, титулы и
привилегии, которые могло дать лишнее слово в фамильном наименовании.
Представьте себе на миг, что получилось бы сегодня у нас в любом обществе,
если бы вошедший в комнату человек представился: Тржецяк-Радзецкий фон
Биспинг-Торнау! Или: Любич-Ярмолович-Лозина-Лозинский (был такой
третьеразрядный поэт в начале этого столетия). Это вызвало бы веселый смех и
любопытство -- сколько же вас? -- но уж никак не подобострастное преклонение,
как в былые годы.
Так, значит, теперь у нас уже и нет двойных или тройных фамилий?
За тройные и четверные не ручаюсь, но вот при просмотре одного из наших
современных телефонных справочников (при самом беглом просмотре, далеком от
всякой тщательности) я обнаружил на его ста семидесяти пяти страницах около
трехсот шестидесяти таких фамилий-двоешек, то есть примерно по две на каждые
сто--сто десять обычных фамилий. Меня охватило смущение: неужто такое
количество аристократов, родовитых дворян дожило еще до нашего времени и
продолжает чваниться громозвучностью своих многоэтажных имен?! Но вскоре я
успокоился: происхождений этих, в наши дни существующих, двойных фамилий
оказалось совершенно иным, и подавляющее большинство их, несомненно, ни с
какими дворянскими геральдическими традициями ничего общего не имеет. Это
фамилии совершенно нового образования, хотя, размышляя, сткуда и как они
взялись, я вспомнил, как говорится -- "на новой основе", старые времена и
старые потребности.
Думаю, читатели не посетуют на меня, если я отведу страничку-другую
разговору об этом любопытном перечне.
Все найденные мною фамилии такого рода принадлежат к нескольким,
непохожим друг на друга, группам.
Самой малой из них является та, которая состоит на самом деле из
фамилий родовитого русского барства, досуществовавших до наших дней. В том
списке, которым я пользовался, обнаружилось не более чем два-три подобных
случая; мне повстречалась фамилия Хитрово-Кутузовых, которая известна со
времени А. С. Пушкина, да редкая фамилия Карнович-Валуа; представители ее
лет пятьдесят назад, претендовали на какую-то родственную связь с давно
вымершим королевским родом Франции.*
-----
* К этому небольшому перечню можно прибавить еще старые фамилии
Римских-Корсаковых, Гориных-Горяйновых и две-три других.
-----
Значительно более населенной оказалась группа не русских, а польских и
вообще иноплеменных фамильных двойных имен, таких, как Грум-Гржимайло,
Гор-ватты-Войниченко, Малевские-Малевичи, Порай-Коши-цы,
Романовские-Романько, Пендер-Бугровскне, Пац-Помарнацкие, Дзенс-Литовские и
т. д. Я не имею возможности заниматься здесь их изучением.
Наконец, самую внушительную часть составили фамилии чисто русского
происхождения, из которых либо обе, либо одна из двух в каждой паре имели
обычные, хорошо уже знакомые нам окончания -- "-ов", "-ин" и "-ский". Вот,
приглядевшись хорошенько к ним, я и заметил одно весьма интересное
обстоятельство.
Казалось бы, фамилии эти, собранные совершенно случайно в один длинный
перечень, без всякого специального подбора (перечень владельцев личных
телефонов), должны были принадлежать примерно на пятьдесят процентов
мужчинам и на пятьдесят процентов женщинам; если могло оказаться неравное
число тех и других, то во всяком случае разница не должна была бы быть
значительной. А на самом деле на восемьдесят четыре мужских фамилии тут
пришлось сто восемьдесят девять женских.
Сначала это меня крайне озадачило: чем можно объяснить такое
удивительное преобладание? Но скоро разгадка этого преобладания открылась, а
с нею и разгадка образования таких двойных фамилий в наше время и в нашей
стране.
Известно, что по советскому закону два человека, вступая в брак, могут
свободно избирать себе фамилию. Они могут остаться при фамилии мужа или жены
или объединить в одно целое их обе. Так вот, мужчины меняют свою фамилию
крайне редко и очень редко добавляют женину к своей.
Женщины же делают это постоянно, соединяя вместе фамилии девичью и
мужа. Именно поэтому двойных женских фамилий можно встретить несравненно
больше, нежели мужских.
А из этого вытекает простой вывод: очевидно, чаще всего фамилии
сдваиваются именно при вступлении в брак. Не желая расставаться с девичьей
фамилией, невеста присоединяет к ней фамилию жениха, точно так же, как в
свое время какая-нибудь Сумарокова, не согласившись стать просто Эльстон,
охотно принимала имя Сумароковой-Эльстон. Действие осталось тем же, хотя
побуждения, которые его вызывают, стали совсем другими.
Вот каково, по моему первому впечатлению, происхождение наших, заново
создающихся, двойных фамилий.
Кстати сказать, среди них немало довольно причудливых. Что скажете вы о
таких родовых именах, как Баки-Бородов, Каменный-Печенев (по-видимому, от
названия тяжелого заболевания -- камни в печени), Ник-Бредов или Бей-Биенко?
Ник-Бредов? Откуда это? Мне вспоминаются тяжеловесные шутки рыбаков из
повести Р. Киплинга "Отважные":
"Шлюпку со шхуны "Надежда Праги" встретили вопросом: "Кто самый
презренный человек во флоте?"
-- Ник Брэди!--послышался трехсотголосый рев. ,
-- Кто крал ламповые фитили?
-- Ник Брэди! -- загремело в ответ..." В "Отважных" есть такой рыбак, но,
спрашивается, что общего между ним и фамилией русского человека?
Наконец, могу указать на одну-единственную фамилию-двойняшку,
созданную, очевидно, с особо обдуманным намерением и определенной целью. Это
Пролет-Иванов. По-видимому, по мнению ее обладателя, она должна была
подчеркнуть его пролетарское происхождение, хотя и сама по себе фамилия
"Иванов" не внушает особого подозрения, не кажется чрезмерно дворянской и
аристократической.
Ну, -- вольному, как говорится, воля...