Жуков Г. Воспоминания и размышления

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава шестая. 3-й и 6-й конные корпуса Белорусского военного округа

Шел 1937 год. Двадцать лет существования советской власти, двадцать лет
тяжелой борьбы и славных побед, развитие экономики и культуры, успехи,
достигнутые на всех участках строительства социализма, продемонстрировали
величие идей Октябрьской революции.
Сделано было много, неслыханно много для такого краткого исторического
срока. До начала индустриализации технический уровень нашей страны был в 4
раза ниже уровня Англии, в 5 раз ниже Германии, в 10 раз ниже США. За годы
первой (1929-1932) и второй (1933-1937) пятилеток возникли многие новые
отрасли промышленности, далеко вперед шагнула металлургия, химия,
энергетика, машиностроение.
Валовая продукция всей промышленности СССР в 1937 году выросла по
сравнению с 1929-м почти в 4 раза, а если сравнить 1913 год и год
предвоенный, то по машиностроению и металлообработке выпуск валовой
продукции увеличился в 35 раз За годы довоенных пятилеток было построено
около 9 тысяч крупных промышленных предприятий, создана новая мощная
индустриальная база на востоке страны, которая так пригодилась нам в годы
Великой Отечественной войны. В целом СССР по объему промышленного
производства, по техническому оснащению вновь построенных предприятий вышел
на первое место в Европе и на второе в мире.
Когда сегодня говоришь на подобные темы с молодыми людьми, незаметно,
чтобы эти цифры и данные их особенно волновали. Может быть, в какой-то
степени это и естественно: и время другое, и масштабы новые, заботы,
интересы иные Многое уже сделано, принято готовым, первые ступени лестницы,
по которой мы поднимались, уже не видны Но для тех, кому сегодня за 50, а
тем более для нас, захвативших и дореволюционные годы, в этих цифрах
заложено многое. Мы их изучали, знали наизусть, гордились ими. Вероятно,
прежде всего потому, что в них была наша жизнь, был вложен наш труд, порою
граничивший с самоотречением, всегда сопровождавшийся убежденностью, что от
твоих усилий зависит всеобщее благо...
Я далек от стремления читать мораль, сетовать на нынешнюю молодежь хотя
бы потому, что это сегодня слишком уж модно. [140]
Хочу лишь сказать одно: пусть, за давностью времен, уже не сердцем, как
мы, а только разумом молодое поколение поймет, что темпы довоенного развития
были одним из ярких свидетельств прогрессивности нашего строя, что к этим
временам еще много раз будут возвращаться историки, социологи, философы,
публицисты, с тем чтобы описать и изучить секреты, пружины столь
стремительного движения вперед новой общественной формации.
Итак, мощная база обороны страны была создана. Как же выглядела наша
армия после технической реконструкции, проведенной в предвоенные пятилетки?
В целом она превратилась в передовую, современную армию. По соотношению
видов и родов войск, по своей организационной структуре и техническому
оснащению она достигла уровня армий развитых капиталистических стран.
Были построены десятки и сотни оборонных предприятий. Мы помним, что
после гражданской войны страна не имела специальных заводов, производивших
танки, самолеты, авиационные двигатели, мощные артиллерийские системы,
средства радиосвязи и другие виды современной боевой техники и вооружения.
Почти во всем приходилось начинать на пустом месте. В связи со сложностью
международной обстановки, растущей возможностью агрессии со стороны
империалистических государств партия намечает на годы первой и второй
пятилеток более высокие темны развития оборонной индустрии, чем всех других
отраслей промышленности.
Перед учеными, инженерами, изобретателями поставлена задача - создать
такие образцы военной техники и оружия, которые не только не уступали бы
иностранным, но и смогли бы превзойти их по боевым качествам. Практически по
каждому виду вооруженных сил и роду войск создаются крупные
военно-конструкторские бюро, лаборатории и научно-исследовательские
институты. Родились десятки талантливых конструкторских коллективов, горячо
взявшихся за дело.
Основным направлением развития стрелкового оружия было упрощение его
устройства, облегчение веса и увеличение скорострельности. Знаменитая
русская трехлинейная винтовка, созданная капитаном русской армии С. И.
Мосиным, была модернизирована. В серийное производство поступили
автоматическая винтовка С. Г. Симонова (образца 1936 года), карабин (образца
1938 года), ручной пулемет В. А. Дегтярева и созданные на его основе
танковые, зенитные и авиационные пулеметы.
В 1938 году на вооружение принимается первый отечественный
крупнокалиберный пулемет Дегтярева - Шпагина, который отличался своими
боевыми качествами. В 1939 году армия получает новый станковый пулемет
системы В.А. Дегтярева. Хорошо приняла армия пистолеты-пулеметы под
пистолетный патрон В. А. Дегтярева (ППД) и особенно новые образцы
конструкции Г. С. Шпагина (ППШ). С 1930 по 1938 год выпуск винтовок и
карабинов [141] возрос со 174 тысяч до 1175 тысяч, пулеметов- примерно с 41
тысячи до 77 тысяч. По насыщенности ручными и станковыми пулеметами, а также
по количеству пуль, выпускаемых в одну минуту на одного бойца, Красная Армия
к концу второй пятилетки превосходила капиталистические армии того
времени{31}.
Быстро возрастал выпуск танков. За первую пятилетку было произведено 5
тысяч, к концу второй армия располагает уже 15 тысячами танков и танкеток.
Все эти машины отличались высокой огневой мощью, быстроходностью. В то время
равных им по этим качествам однотипных машин у наших возможных противников
не было. Конечно, эти машины были еще недостаточно маневренны и легко
уязвимы от артиллерийского огня, они очень часто выходили из строя. Работали
танки на бензине и, следовательно, были легковоспламенимы и имели
недостаточно прочную броню.
Ежегодный выпуск танков с 740 в 1930-1931 годах достиг в 1938 году
2271. Увлечение танками в какой-то мере привело к Недооценке артиллерии.
Некоторые военные деятели даже думали свести пушечную артиллерию к
универсальным и полууниверсальным пушкам. ЦК ВКП(б) обратил внимание на
ошибочность этой тенденции, наметил правильное соотношение между пушечной и
гаубичной артиллерией. С конца 1937 года несколько крупных
машиностроительных заводов переводятся на производство новой артиллерийской
техники, а мощности действующих заводов значительно увеличиваются. В
1930-1931 годах выпускалось ежегодно 2 тысячи орудий, в 1938 году-уже более
12 с половиной тысяч. В 1937 году создается 152-мм гаубица-пушка и
совершенствуется 122-мм пушка, в 1938 году появляется 122-мм гаубица.
Все это тоже было неплохое оружие. Например, 45-мм противотанковая
пушка образца 1937 года могла пробивать броню машин всех типов, стоявших в
то время на вооружении капиталистических государств.
К началу 1939 года количество орудий в армии с 17 тысяч (1934 год)
увеличилось почти до 56 тысяч. Правда, некоторые устаревшие артиллерийские
системы слишком долго оставались на вооружении, ряд задач в оснащении армии
артиллерией решить тогда не удалось.
В годы второй пятилетки стрелковые войска получили минометы калибра 50
миллиметров. Задолго до войны очень способным конструктором Б. И. Шавыриным
были созданы минометы калибра 82 и 120 миллиметров. Подлинное оснащение
армии минометным оружием произошло позднее.
Техническая реконструкция преобразила наши военно-воздушные силы.
Авиационная промышленность освоила массовое производство различных
отечественных типов самолетов. Военные [142] летчики получили двухмоторные
скоростные бомбардировщики СБ, тяжелый бомбардировщик ТБ-3, бомбардировщики
дальнего действия, скоростные маневренные истребители И-15 и И-16.
Кто не помнит легендарных полетов М. М. Громова, В. П. Чкалова, В. К.
Коккинаки? Они совершались на отечественных самолетах. В 1937 году наши
летчики установили около 30 международных рекордов на дальность, высоту и
скорость полета. Стало быть, в те годы технический уровень советской авиации
был не ниже зарубежного. К сожалению, экономические возможности не позволили
тогда перейти к массовому производству этих замечательных образцов. Хотя
авиационная промышленность, отвечавшая требованиям времени, в 1938 году
выпустила почти 5,5 тысячи самолетов против 860 в 1930 году.
Успехи социалистической индустриализации позволили значительно повысить
технический уровень и боеспособность Военно-Морского Флота. С 1929 по 1937
год было построено 500 новых боевых и вспомогательных кораблей различных
классов. По инициативе ЦК партии в 1932 году создается Тихоокеанский флот, в
1933 году- Северная военная флотилия; укреплялись Каспийская, Амурская,
Днепровская флотилии. Развертывается строительство крупных судов для
океанского флота, серийное производство подводных лодок типа К, Л, Щ, С и
торпедных катеров, эсминцев, легких крейсеров типа "Киров" и тяжелых - типа
"Чапаев", создаются батареи береговой артиллерии, укрепляется морская
авиация. В самом конце 1937 года образуется Народный комиссариат
судостроительной промышленности, разрабатывается план строительства большого
флота на новую пятилетку.
Вслед за техническим перевооружением армии и флота естественным и
логичным был переход от смешанной территориально-кадровой системы к единому
кадровому принципу строительства наших вооруженных сил. Ведь новая военная
техника коренным образом изменила способы ведения войны, поставила
своеобразные и сложные задачи в боевом использовании видов и родов войск и
их взаимодействии в сражениях. Тут уж кратко временные сборы были
недостаточны, требовалось более продолжительное время, последовательное и
систематическое военное обучение. Экономические возможности страны (ведь
содержание кадровой армии стоило значительно дороже) позволяли осуществить
этот переход.
Политбюро ЦК ВКП(б) и правительство одобрили и утвердили предложения
Реввоенсовета СССР о значительном увеличении числа кадровых дивизий и
усилении кадрового ядра остающихся территориальных дивизий. Этот процесс
сопровождался увеличением численности Красной Армии. В 1933 году в ней было
885 тысяч человек, а к концу 1937 года - более полутора миллионов.
Количество кадровых дивизий возросло в 10 раз, окончательный переход к
кадровой системе комплектования и организации армии был завершен в 1939
году. К концу 1938 года были почти полностью [143] переведены на кадровую
систему стрелковые дивизии приграничных округов.
Переход на кадровый принцип комплектования войск совершался и по другой
причине. Нам необходимо было находиться в постоянной высокой боевой
готовности. Войска, комплектуемые по территориальному принципу, такой
готовности обеспечить не могли. Основные империалистические государства
начали развертывать массовые кадровые армии, все больше средств бросая на
подготовку к новой войне. Доля военных расходов в бюджете Японии за время с
1934 по 1938 год увеличивается с 43 до 70 процентов, Италии - с 20 до 52
процентов, Германии - почти в 3 раза, с 21 до 61 процента.
В 1935 году фашистская Италия захватила Абиссинию, в 1936 году Германия
и Италия развернули интервенцию против республиканской Испании. Мы
чувствовали, что начинались не просто битвы и сражения одних стран против
других, а глобальная схватка сил реакции и фашизма с силами демократии и
социализма.
Те, которым сегодня больше пятидесяти, хорошо помнят, как, выполняя
свой интернациональный долг, мы помогали законному правительству и народу
Испанской республики всем, чем могли, - вооружением, продовольствием,
медикаментами. Охваченные романтическим, революционным порывом, в Испанию
отправлялись добровольцами летчики, танкисты, артиллеристы, простые солдаты
и видные военачальники.
Вообще для того времени был характерен большой внутренний подъем.
Если говорить о стране в целом, экономика, культура бурно развивались,
жизнь заметно улучшалась, тысячи энтузиастов устанавливали трудовые рекорды.
В армии господствовало желание учиться, хорошо овладеть своим делом.
Морально-политическим качествам войск можно было дать высшую оценку. Такой
атмосфере способствовала огромная работа, проведенная партией с целью
повышения общей культуры красноармейских масс, чрезвычайно развитая система
обучения, изменение самого кадрового состава войск.
К 1937 году Красная Армия стала армией сплошной грамотности. Ее ряды
пополнялись молодыми людьми, которые уже имели специальности трактористов,
комбайнеров, шоферов и т.д. На культурно-просветительную работу отпускались
огромные средства - больше 200 миллионов рублей в год. Книжный фонд
армейских библиотек достиг почти 25 миллионов экземпляров, личный состав
выписывал массу периодических изданий, значительно возросло количество Домов
Красной Армии, радиоузлов, киноустановок, кинопередвижек, клубов. Армия
активно участвовала в политической жизни страны.
В 75 военных училищах и школах обучалась молодежь, имевшая образование
не ниже семи классов. Комсомол, который теперь стал шефом Военно-Воздушных
Сил, дал авиации тысячи [144] прекрасных молодых людей, из которых выросли
замечательные летчики, командиры, политработники. Учебный процесс непрерывно
совершенствовался, учебные планы насыщались теоретическими дисциплинами и
практическими занятиями, связанными с умелым применением в бою новой
техники. Особое внимание уделялось подготовке кадров для быстро растущих
новых родов войск и видов вооруженных сил, по поводу чего ЦК партии обычно
принимал специальные постановления. Расширялась высшая военная школа. К
концу второй пятилетки существовало уже 13 военных академий, один военный
институт и 5 военных факультетов при гражданских вузах.
Благотворные изменения произошли в классовом составе армии. Из старых
военных специалистов в армии остались лишь проверенные жизнью, преданные
советской власти, а новые кадры специалистов состояли из рабочих и крестьян,
прошедших школу гражданской войны или получивших техническое образование и
политическое воспитание в военно-учебных заведениях. К 1937 году рабочие и
крестьяне составляли более 70 процентов комсостава, более половины
командиров были коммунисты и комсомольцы.
Одним словом, дела шли хорошо. Правда, Советский Союз строил новый мир
пока почти один, находился во враждебном, капиталистическом окружении,
иностранные разведки не жалели сил и средств, чтобы помешать нашему народу.
Но страна и армия быстро крепли год от года, пути экономического и
политического развития были ясны, всеми приняты и одобрены, в массах
господствовал трудовой энтузиазм.
Тем более противоестественными, совершенно не отвечавшими ни существу
строя, ни конкретной обстановке в стране, сложившейся к 1937 году, явились
необоснованные, в нарушение социалистической законности, массовые аресты,
имевшие место в армии в тот год.
Были арестованы видные военные, что, естественно, не могло не сказаться
на развитии наших вооруженных сил и на их боеспособности.
1937 год в истории советского народа и советских вооруженных сил
занимает особое место. Этот год был тяжелым моральным испытанием идейной
крепости советского народа, идущего под знаменем марксизма-ленинизма вперед
к коммунизму.
20 лет существования советской власти, двадцать лет тяжелой борьбы и
славных побед, одержанных советским народом в борьбе с внутренней
контрреволюцией и внешними врагами, в борьбе за экономическое и культурное
строительство и достигнутые успехи на всех участках строительство
социализма, окончательно убедили советский народ в правильности идей Великой
Октябрьской социалистической революции. Убедили в том, что программа
Коммунистической партии и практика строительства социализма в нашей стране
отвечает коренным, жизненным интересам советского [145] народа и что у нашей
партии нет других интересов, кроме как организация борьбы за светлое будущее
нашей Родины.
Советский народ верил партии и шел за ней твердой поступью вперед.
Конечно, как говорится, в семье не без урода. Были в рядах партии и в народе
маловеры, нытики и тунеядцы всех мастей и оттенков, но они не составляли
какой-либо значительной социальной силы, чтобы затормозить или сорвать
успешное строительство социализма. Основная масса наших людей искренне и
навсегда посвятили себя и свою жизнь борьбе за идеи, провозглашенные великим
Лениным.
Советские люди не жалели себя в труде, подчас отказывая себе во многом,
готовы были отдать жизнь за нашу социалистическую Родину.
Казалось, что ни у кого не может возникнуть мысль о нелояльности
советских людей к партии, к правительству, к делу строительства социализма.
Как известно, советский народ беспощадно разгромил белогвардейскую
контрреволюцию и изгнал за пределы нашей Родины иностранных интервентов и
своей борьбой, своей кровью доказал непоколебимую преданность делу нашей
ленинской партии. Однако советскому народу и партии пришлось тяжело
поплатиться за беспринципную подозрительность политического руководства
страны, во главе которого стоял И. В. Сталин.
В вооруженных силах было арестовано большинство командующих войсками
округов и флотов, членов Военных советов, командиров корпусов, командиров и
комиссаров соединений и частей. Шли большие аресты и среди честных
работников органов государственной безопасности.
В стране создалась жуткая обстановка. Никто никому не доверял, люди
стали бояться друг друга, избегали встреч и каких-либо разговоров, а если
нужно было - старались говорить в присутствии третьих лиц - свидетелей.
Развернулась небывалая клеветническая эпидемия. Клеветали зачастую на
кристально честных людей, а иногда на своих близких друзей. И все это
делалось из-за страха не быть заподозренным в нелояльности. И эта жуткая
обстановка продолжала накаляться.
Советские люди от мала до велика не понимали, что происходит, почему
так широко распространились среди нашего народа аресты. И не только члены
партии, но и беспартийные люди с недоумением и внутренним страхом смотрели
на все выше поднимавшуюся волну арестов, и, конечно, никто не мог открыто
высказать свое недоумение, свое неверие в то, что арестовывают
действительных врагов народа и что арестованные действительно занимались
какой-либо антисоветской деятельностью или состояли в контрреволюционной
организации. Каждый честный советский человек, ложась спать, не мог твердо
надеяться на то, что его не заберут этой ночью по какому-нибудь
клеветническому доносу. [146]
По существующему закону и по здравому смыслу органы госбезопасности
должны были бы вначале разобраться в виновности того или иного лица, на
которого поступила анонимка, сфабрикованная ложь или самооговор
арестованного, вырванный под тяжестью телесных пыток, применяемых
следовательским аппаратом по особо важным делам органов государственной
безопасности. Но в то тяжкое время существовал другой порядок - вначале
арест, а потом разбирательство дела. И я не знаю случая, чтобы невиновных
людей тут же отпускали обратно домой. Нет, их держали долгие годы в тюрьмах,
зачастую без дальнейшего ведения дел, как говорится, без суда и следствия.
В 1937 году был арестован наш командир 3-го конного корпуса Данило
Сердич как "враг народа".Что же это за враг народа?
Д. Сердич по национальности серб. С первых дней создания Красной Армии
он встал под ее знамена и непрерывно сражался в рядах Первой конной армии с
белогвардейщиной и иностранными интервентами. Это был храбрейший командир,
которому верили и смело шли за ним в бой прославленные конармейцы. Будучи
командиром эскадрона и командиром полка Первой конной армии, Д. Сердич
вписал своими смелыми, боевыми подвигами много славных страниц в летопись
немеркнущих и блистательных побед Олеко Дундича. И вдруг Сердич оказался
"врагом народа".
Кто этому мог поверить из тех, кто хорошо знал Д. Сердича?
Через пару недель после ареста комкора Д. Сердича я был вызван в город
Минск в вагон командующего войсками округа.
Явившись в вагон, я не застал там командующего войсками округа,
обязанности которого в то время выполнял комкор В. М. Мулин. Через два
месяца В. М. Мулин был арестован как "враг народа", а это был не кто иной,
как старый большевик, многие годы просидевший в царской тюрьме за свою
большевистскую деятельность. В вагоне меня принял только что назначенный
член Военного совета округа Ф. И. Голиков (ныне Маршал Советского Союза). Он
был назначен вместо арестованного члена Военного совета П. А. Смирнова,
мужественного и талантливого военачальника.
Задав мне ряд вопросов биографического порядка, Ф. И. Голиков спросил,
нет ли у меня кого-либо арестованных из числа родственников или друзей. Я
ответил, что не знаю, так как не поддерживаю связи со своими многочисленными
родственниками. Что касается близких родственников- матери и сестры, то они
живут в настоящее время в деревне Стрелковка и работают в колхозе. Из
знакомых и друзей - много арестованных.
- Кто именно? - спросил Голиков.
Я ответил:
- Хорошо знал арестованного Уборевича, комкора Сердича, комкора
Вайнера, комкора Ковтюха, комкора Кутякова, комкора Косогова, комдива
Верховского, комкора Грибова, комкора Рокоссовского. [147]
- А с кем из них вы дружили? - спросил Голиков.
- Дружил с Рокоссовским и Данилой Сердичем. С Рокоссовским учился в
одной группе на курсах усовершенствования командного состава кавалерии в
городе Ленинграде и совместно работал в 7-й Самарской кавдивизии. Дружил с
комкором Косоговым и комдивом Верховским при совместной работе в Инспекции
кавалерии. Я считал этих людей большими патриотами нашей Родины и
честнейшими коммунистами, - ответил я.
- А вы сейчас о них такого же мнения? - глядя на меня в упор, спросил
Голиков.
- Да, и сейчас.
Ф. И. Голиков резко встал с кресла и, покраснев до ушей, грубо сказал:
- А не опасно ли будущему комкору восхвалять врагов народа?
Я ответил, что я не знаю, за что их арестовали, думаю, что произошла
какая-то ошибка. Я почувствовал, что Ф. И. Голиков сразу настроился на
недоброжелательный тон, видимо, он остался неудовлетворенным моими ответами.
Порывшись в своей объемистой папке, он достал бумагу и минут пять ее читал,
а потом сказал:
- Вот в донесении комиссара 3-го конного корпуса Юнга сообщается, что
вы бываете до грубости резок в обращении с подчиненными командирами и
политработниками и что иногда недооцениваете роль и значение политических
работников. Верно ли это?
- Верно, но не так, как пишет Юнг. Я бываю резок не со всеми, а только
с теми, кто халатно выполняет порученное ему дело и безответственно несет
свой долг службы. Что касается роли и значения политработников, то я не ценю
тех, кто формально выполняет свой партийный долг, не работает над собой и не
помогает командирам в решении учебно-воспитательных задач, тех, кто
критикует требовательных командиров, занимается демагогией там, где надо
проявить большевистскую твердость и настойчивость, - ответил я.
- Есть сведения, что не без вашего ведома ваша жена крестила в церкви
дочь Эллу. Верно ли это? - продолжал Ф. И. Голиков.
- Это очень неумная выдумка. Поражаюсь, как мог Юнг, будучи неглупым
человеком, сообщить такую чушь, а тем более он, прежде чем написать, должен
был бы провести расследование.
Дальнейший разговор был прерван приходом в вагон исполнявшего должность
командующего войсками округа В. М. Мулина. Я раньше никогда не встречался с
В. М. Мулиным. При первой же встрече он произвел на меня очень хорошее
впечатление своей красивой наружностью, спокойным и мягким тоном разговора,
умением коротко и ясно выразить свою мысль. После предварительной беседы В.
М. Мулин сказал: [148]
- Военный совет округа предлагает назначить вас на должность командира
3-го конного корпуса. Как вы лично относитесь к этому предложению?
Я ответил, что готов выполнять любую работу, которая мне будет
поручена.
- Ну вот и отлично, - сказал В. М. Мулин.
Ф. И. Голиков протянул В. М. Мулину донесение комиссара 3-го конного
корпуса Н. А. Юнга, отдельные места которого были подчеркнуты красным
карандашом.
В. М. Мулин, прочитав это донесение, сказал:
- Надо пригласить Юнга и поговорить с ним. Я думаю, что здесь много
наносного.
Голиков молчал.
- Езжайте в дивизию и работайте. Я свое мнение сообщу в Москву. Думаю,
что вам скоро придется принять 3-й корпус, - сказал В. М. Мулин.
Распростившись, я уехал в дивизию.
Прошло не менее месяца после встречи и разговора с Ф. И. Голиковым и В.
М. Мулиным, а решения из Москвы не поступало. Я считал, что Ф. И. Голиков,
видимо, сообщил обо мне в Москву свое отрицательное мнение, которое
сложилось у него на основании лживого донесения Юнга. А я, откровенно
говоря, отчасти даже был доволен тем, что не получил назначения на высшую
должность, так как тогда шла какая-то особо активная охота на высших
командиров со стороны органов государственной безопасности. Не успеют
выдвинуть человека на высшую должность, глядишь, а он уже взят под арест как
"враг народа" и мается бедняга в подвалах НКВД.
Несмотря на то, что кругом шли аресты, основное ядро
командно-политического состава дивизии работало требовательно, с полным
напряжением своих сил, мобилизуя личный состав дивизии на отличное
выполнение задач боевой подготовки. И что особенно радовало - это то, что
партийная организация частей дивизии была крепко сплочена и пресекала любую
попытку каких-либо клеветников ошельмовать того или иного коммуниста,
командира или политработника.
Однако вскоре все же был получен приказ наркома обороны о назначении
меня командиром 3-го конного корпуса. Командиром 4-й кавалерийской дивизии
вместо меня назначался И. Н. Музыченко.
Передав дивизию И. Н. Музыченко, я через пару дней выехал в город Минск
и вступил в должность командира 3-го конного корпуса.
По прибытии в корпус меня встретил начальник штаба корпуса Д.
Самарский. Первое, о чем он мне доложил, - это об аресте как "врага народа"
комиссара корпуса Юнга, того самого Юнга, который написал на меня
клеветническое донесение Ф. И. Голикову. Внутренне я как-то даже был доволен
тем, что клеветник [149] получил по заслугам - "рыл яму для другого, а
угодил в нее сам", как говорится в народной пословице.
Недели через две мне удалось детально ознакомиться с состоянием дел во
всех частях корпуса и, к сожалению, должен был признать, что в большинстве
частей корпуса в связи с арестами резко упала боевая и политическая
подготовка командно-политического состава, понизилась требовательность и,
как следствие, ослабла дисциплина и вся служба личного состава. В ряде
случаев демагоги подняли голову и пытались терроризировать требовательных
командиров, пришивая им ярлыки "вражеского подхода" к воспитанию личного
состава. Особенно резко упала боевая и политическая подготовка в частях 24-й
кавалерийской дивизии. Дивизия стояла в районе города Лепель, и ее
жилищно-бытовая и учебная базы были еще далеки от завершения. На этой основе
возникало много нездоровых настроений, а ко всему этому прибавились
настроения, связанные с арестами командиров.
Находились и такие, которые занимались злостной клеветой на честных
командиров с целью подрыва доверия к ним со стороны солдат и начальствующего
состава. Пришлось резко вмешаться в положение дел, кое-кого решительно
одернуть и поставить вопрос так, как этого требовали интересы дела. Правда,
при этом лично мною была в ряде случаев допущена повышенная резкость, чем
немедленно воспользовались некоторые беспринципные работники дивизии. На
другой же день на меня посыпались донесения в округ с жалобой к Ф. И.
Голикову, письма в органы госбезопасности "о вражеском воспитании кадров" со
стороны командира 3-го конного корпуса Жукова.
Через неделю командир 27-й кавалерийской дивизии В. Е. Белокосков
сообщил мне о том, что в дивизии резко упала дисциплина и вся служба. Я
спросил его, а что делает лично командир дивизии Белокосков? Он ответил, что
командира дивизии сегодня вечером разбирают в парторганизации, а завтра
наверняка посадят в тюрьму. По телефонному разговору я понял, что Василий
Евлампиевич Белокосков серьезно встревожен, если не сказать большего.
Подумав, я сказал, что сейчас же выезжаю в дивизию.
В штабе дивизии меня встретил В. Е. Белокосков. Я поразился его внешним
видом. Он был чрезмерно бледен, под глазами залегли темные впадины, губы
нервно подергивались после каждой короткой фразы. Я спросил:
- Василий Евлампиевич, что с вами? Я ведь вас хорошо знаю по 7-й
Самарской кавдивизии, где вы отлично работали, были уважаемы всей
парторганизацией, а теперь просто не узнать. В чем дело?
- Идемте, товарищ командир корпуса, на партсобрание, там сегодня меня
будут исключать из партии, а что будет дальше - мне все равно. Я уже
приготовил узелок с бельем.
Началось партсобрание. Повестка дня: персональное дело коммуниста
Белокоскова Василия Евлампиевича. Информацию делал [150] секретарь
дивизионной парткомиссии. Суть дела: коммунист Белокосков был в близких
отношениях с врагами народа Сердичем, Юнгом, Уборевичем и другими, а потому
он не может пользоваться доверием партии. Кроме того, Белокосков
недостаточно чутко относится к командирам, политработникам, слишком
требователен по службе.
Обсуждение заняло около трех часов. Никто в защиту В. Е. Белокоскова не
сказал ни одного слова. Дело шло явно к исключению его из рядов партии.
Исполняющий должность комиссара корпуса В. В. Новиков, по существу,
поддержал выступавших и сделал вывод, что Белокосков не оправдал звания
члена партии.
Попросив слово, я выступил довольно резко.
- Я давно знаю Белокоскова как честного коммуниста, чуткого товарища,
прекрасного командира. Что касается его служебной связи с Уборевичем,
Сердичем, Рокоссовским и другими, то эта связь была чисто служебной, а кроме
того, еще неизвестно, за что арестованы Уборевич, Сердич, Рокоссовский, так
как никому из нас неизвестна причина ареста, так зачем же мы будем забегать
вперед соответствующих органов, которые по долгу своему должны объективно
разобраться в степени виновности арестованных и сообщить нам, за что их
привлекли к ответственности. Что касается других вопросов, то это мелочи и
не имеют принципиального значения, а товарищ Белокосков сделает для себя
выводы из критики.
В этом выступлении было что-то новое, и члены партии загудели:
"правильно, правильно". Председатель спросил, будет ли кто еще выступать?
Кто-то сказал, что есть предложение комкора Жукова ограничиться обсуждением.
Других предложений не поступило. Постановили: предложить В.Е. Белокоскову
учесть в своей работе выступления коммунистов.
Когда мы шли с партсобрания, я видел, как Василий Евлампиевич украдкой
вытер слезы. Я считал, что он плакал от сознания того, что остался в партии
и может продолжать в ее рядах работу на благо народа, на благо нашей Родины.
Я не подошел к нему, считая, что пусть он наедине переживет минувшую тяжелую
тревогу за свою судьбу и радость душевную за справедливость решения
партийной организации.
Прощаясь, мы крепко пожали друг другу руки, и у него из глаз выкатилась
крупная слеза, оставив свой след на щеке. Он не сказал мне ни одного слова,
но его слеза, рукопожатие были убедительнее и дороже всяких слов. Я был рад
за него и не ошибся в нем. Всю свою жизнь (умер он в 1961 году) Василий
Евлампиевич был достойнейшим коммунистом, скромным тружеником и умелым
организатором всех дел, которые ему поручались. В годы Великой Отечественной
войны он был одним из главных организаторов автомобильной службы и снабжения
войск. После войны Василий Евлампиевич возглавлял Главное управление
военно-строительных работ, спецработ, а в последние годы был заместителем
министра обороны по строительству. Везде и всюду Василий [151] Евлампиевич
успевал. Был всегда спокойным и хорошим товарищем, а не заступись за него в
1937 году, могло быть все иначе. К сожалению, многие товарищи погибли, не
получив дружеской помощи при обсуждении их в партийных организациях, а ведь
от партийной организации много тогда зависело, так как после исключения из
партии тут же следовал арест.
В 1937 году приказом наркома обороны я был назначен командиром 3-го
корпуса Белорусского военного округа. Но вскоре в связи с назначением
командира 6-го казачьего корпуса Е. И. Горячева заместителем командующего
войсками Киевского особого военного округа мне была предложена должность
командира этого корпуса.
У моего предшественника Е. И. Горячева трагически закончилась жизнь.
После назначения заместителем к С. К. Тимошенко он, как и многие другие,
перенес тяжелую сердечную травму. На одном из партсобраний ему предъявили
обвинение в связях с врагами народа И. П.Уборевичем, Д. Сердичем и другими,
и дело клонилось к нехорошему. Не желая подвергаться репрессиям органов
госбезопасности, он покончил жизнь самоубийством. Жаль этого командира. С
первых дней существования советской власти он героически сражался в рядах
Красной Армии. В Конной армии последовательно командовал эскадроном, полком,
бригадой и на всех командных должностях был умелым и отважным
военачальником. Его любили и уважили бойцы и командиры-конармейцы.
Я охотно принял предложение. 6-й корпус по своей подготовке и общему
состоянию стоял выше 3-го корпуса, а самое главное - в его состав входила
4-я Донская казачья дивизия. Я командовал ею более четырех лет и, вполне
естественно, питал к ней особую привязанность.
Командиром 3-го конного корпуса вместо меня был назначен старый и
опытный военачальник из конармейцев Я. Т. Черевиченко. Будучи командиром
3-го конного корпуса, я одновременно был и начальником гарнизона. В состав
гарнизона, кроме частей 3-го конного корпуса, входила прославленная 2-я
стрелковая дивизия, которой командовал вначале Шахназаров, после его
ареста - Б. И. Бобров, бывший начальник штаба округа, когда округом
командовал И. П. Уборевич. После ареста Б. И. Боброва командиром дивизии в
конце 1937 года был назначен И. С. Конев.
С И. С. Коневым я часто встречался по делам гарнизона и ничего о нем
сказать не могу. Он производил на меня хорошее впечатление и был всегда
активен.
В 6-м корпусе мне пришлось заняться большой оперативной работой. Больше
всего отрабатывали вопросы боевого применения конницы в составе
конно-механизированной армии. Тогда это были крупные, проблемные вопросы.
Подобная конно-механизированная армия, состоявшая из 3-4 кавалерийских
дивизий, 2-3 танковых бригад и моторизованной стрелковой дивизии, при тесном
взаимодействии с бомбардировочной и истребительной [152] авиацией, а в
последующем и с авиадесантными частями была в состоянии решать крупнейшие
оперативные задачи в составе фронта, способствуя успешному осуществлению
стратегических замыслов.
Было очевидно, что будущее в значительной степени принадлежит танкам и
механизированным соединениям, а потому мы детально овладевали вопросами
взаимодействия с танковыми войсками и организацией противотанковой обороны
как в бою, так и в операциях.
Практически на полевых учениях и маневрах и в 3-м и в 6-м корпусах мне
пришлось действовать с 21-й отдельной танковой бригадой (комбриг М. И.
Потапов) или с 3-й отдельной танковой бригадой (комбриг В. В. Новиков). Оба
эти командира в прошлом были моими сослуживцами, и мы понимали друг друга в
"боевой" обстановке с полуслова.
6-й кавалерийский корпус по своей боеготовности был много лучше других
частей. Кроме 4-й Донской дивизии, выделялась 6-я Чонгарская Кубано-Терская
казачья дивизия, которая была отлично подготовлена, особенно в области
тактики, конного и огневого дела. Надо отдать должное бывшему ее командиру
Л. Я. Вайнеру, положившему много сил и энергии для того, чтобы поднять
дивизию до высокого уровня боевой готовности. Из таких вот боеспособных
дивизий и состояло ядро Первой конной армии.
Несколько слабее выглядела 29-я кавалерийская дивизия,
расквартированная в городе Осиповичи, которой командовал комбриг К.В.
Павловский, человек по своему характеру и темпераменту некавалерийского
склада. Он, кстати, уступал другим командирам и в общей подготовке.
В этот период войсками Белорусского военного округа командовал
командарм 1 ранга И. П. Белов, который взялся энергично осуществлять
подготовку войск округа.
Осенью 1937 года им были проведены окружные маневры, на которых в
качестве гостей присутствовали генералы и офицеры немецкого генерального
штаба. За маневрами наблюдали нарком обороны К. Е. Ворошилов и начальник
Генерального штаба Б. М. Шапошников.
Вскоре командующего войсками И. П. Белова постигла та же трагическая
участь, что и предыдущих командующих, - он был арестован как "враг народа",
и это тогда, когда И. П. Белов, бывший батрак, старый большевик, храбрейший
и способнейший командир, положил все свои силы на борьбу с белогвардейщиной
и иностранной интервенцией, не жалея себя в деле выполнения задач, которые
перед ним ставили партия и правительство.
Как-то не вязалось: Белов - и вдруг "враг народа". Конечно, никто этой
версии не верил.
После ареста И. П. Белова командующим войсками округа был назначен
командарм 2 ранга М. П. Ковалев, членом Военного совета вместо Ф. И.
Голикова был назначен И. З. Сусайков. [153]
На смену арестованным выдвигались все новые и новые лица, имевшие
значительно меньше знаний, меньше опыта, и им предстояла большая работа над
собой, чтобы быть достойными военачальниками оперативно-стратегического
масштаба, умелыми воспитателями войск округа.
В Белорусском военном округе было арестовано почти 100 процентов
командиров корпусов. Вместо них были выдвинуты на корпуса командиры дивизий,
уцелевшие от арестов. В числе арестованных командиров корпусов был Кутяков
Иван Семенович. Об И. С. Кутякове мне хочется сказать здесь несколько слов.
Знал я Ивана Семеновича более двадцати лет и всегда восхищался им и как
командиром, и как сильным и волевым человеком. И. С. Кутяков - солдат
царской армии. В своем полку он пользовался большим авторитетом и в первые
дни революции был выбран солдатами командиром полка. Это большая честь -
быть избранником солдат-фронтовиков. Для этого надо было отличаться большими
достоинствами: всегда и во всем быть примером для своих товарищей, иметь
ясную голову, отзывчивое сердце, хорошо знать и любить людей, понимать их
думы и чаяния.
В годы гражданской войны И. С. Кутяков командовал стрелковой бригадой
25-й Чапаевской дивизии. После гибели Василия Ивановича Чапаева И.С. Кутяков
был назначен вместо него командиром дивизии. За успешное командование
частями в боях с белогвардейщиной он был награжден тремя орденами Красного
Знамени и орденом Красного Знамени Хорезмской республики, а также почетным
оружием. В 1937 году И. С. Кутяков был выдвинут заместителем командующего
войсками Приволжского военного округа.
И. С. Кутяков, как а многие другие, был оклеветан и трагически погиб.
Разве можно забыть тех, кто был поднят нашей ленинской партией из
рабоче-крестьянских низов, обучен и воспитан в борьбе с внутренней и внешней
контрреволюцией, тех, кто составлял драгоценную жемчужину военных кадров
нашей Родины, нашей партии. Нет! Их забыть нельзя, как и нельзя забыть
преступления тех, на чьей совести лежали эти ничем не оправданные кровавые
репрессии, аресты и выселение членов семей "в места не столь отдаленные".
Как-то вечером ко мне в кабинет зашел комиссар корпуса Фомин. Он долго
ходил вокруг да около, а потом сказал:
- Знаешь, завтра собирается актив коммунистов 4-й дивизии, 3-го и 6-го
корпусов, будут тебя разбирать в партийном порядке.
Я спросил:
- Что же такое я натворил, что такой большой актив будет меня
разбирать? А потом, как же меня будут разбирать, не предъявив мне заранее
никаких обвинений, чтобы я мог подготовить соответствующее объяснение?
- Разбор будет производиться по материалам 4-й кавдивизии и 3-го
корпуса, а я не в курсе поступивших заявлений, - сказал Фомин. [154]
- Ну что же, посмотрим, в чем меня хотят обвинить, - ответил я Фомину.
На другой день действительно собрались человек 80 коммунистов и меня
пригласили на собрание. Откровенно говоря, я немного волновался и мне было
как-то не по себе, тем более что в то время очень легко пришивали ярлык
"врага народа" любому честному коммунисту.
Собрание началось с чтения заявлений некоторых командиров и
политработников 4, 24, 7-й дивизий. В заявлениях указывалось, что я многих
командиров и политработников незаслуженно наказал, грубо ругал и не выдвигал
на высшие должности, по мнению которых, умышленно замораживал опытные кадры,
чем сознательно наносил вред нашим вооруженным силам. Короче говоря, дело
вели к тому, чтобы признать, что в воспитании кадров я применял вражеские
методы. После зачтения ряда заявлений начались прения. Как и полагалось,
выступили в первую очередь те, кто подал заявления.
На мой вопрос, почему так поздно подано на меня заявление, так как
прошло полтора-два года от событий, о которых упоминается в заявлениях,
ответ был дан:
- Мы боялись Жукова, а теперь время другое, теперь нам открыли глаза
арестами.
Второй вопрос: об отношении к Уборевичу, Сердичу, Вайнеру и другим
"врагам народа". Спрашивается, почему Уборевич при проверке дивизии обедал
лично у вас, товарищ Жуков, почему к вам всегда так хорошо относились враги
народа Сердич, Вайнер и другие?
Затем выступил начальник политотдела 4-й кавдивизии С. П. Тихомиров.
Все присутствовавшие коммунисты ждали от него принципиальной политической
оценки деятельности командира-единоначальника, с которым он проработал
несколько лет в дивизии. Но, к сожалению, его речь была ярким примером
приспособленца. Он лавировал между обвинителями, а в результате получилась
беспринципная попытка уйти от прямого ответа на вопросы: в чем прав и в чем
не прав Жуков? Тихомиров уклонился от прямого ответа. Я сказал коммунистам,
что ожидал от Тихомирова объективной оценки моей деятельности, но этого не
получилось. Поэтому скажу, в чем я был не прав, а в чем прав, чтобы
отвергнуть надуманные претензии ко мне.
Первый вопрос о грубости. В этом вопросе, должен сказать прямо, что у
меня были срывы и я был не прав в том, что резко разговаривал с теми
командирами и политработниками, которые здесь жаловались и обижались на
меня. Я не хочу оправдываться в том, что в дивизии было много недочетов в
работе личного состава, много проступков и чрезвычайных происшествий. Как
коммунист, я прежде всего обязан был быть выдержаннее в обращении с
подчиненными, больше помогать добрым словом и меньше проявлять нервозность.
Добрый совет, хорошее слово сильнее всякой [155] брани. Что касается
обвинения в том, что у меня обедал Уборевич - враг народа, должен сказать,
что у меня обедал командующий войсками округа Уборевич. Кто из нас знал, что
он враг народа? Никто. Что касается хорошего отношения ко мне со стороны
Сердича и Вайнера - могу сказать, что мы все должны бороться за то, чтобы
были хорошие отношения между начальниками и подчиненными. Вы правы, критикуя
мое плохое отношение к некоторым командирам, но не правы критиковать меня за
хорошее отношение ко мне Сердича и Вайнера. За это, скорее, надо было бы
похвалить, чем бросать двусмысленные намеки и бездоказательные обвинения.
Что касается замечания начальника политотдела 4-й кавдивизии Тихомирова
о том, что я недооцениваю политработников, то должен сказать прямо: да,
действительно, я не люблю и не ценю таких политработников, как, например,
Тихомиров, который плохо помогал мне в работе в 4-й кавдивизии и всегда
уходил от решения сложных вопросов, проявляя беспринципную мягкотелость,
нетребовательность, даже в ущерб делу. Такие политработники хотят быть
добрыми дядюшками за счет дела, но это не стиль работы большевика. Я уважаю
таких политработников, которые помогают своим командирам успешно решать
задачи боевой подготовки, умеют сами работать засучив рукава, неустанно
проводя в жизнь указания партии и правительства, и, не стесняясь, говорят
своему командиру, где он не прав, где допустил ошибку, чтобы командир учел в
своей работе и не допускал бы промахов.
Организаторы этого собрания, видимо, рассчитывали на то, чтобы
исключить меня из партии или, в крайнем случае, дать строгое партийное
взыскание, но коммунисты не пошли на это.
После критических выступлений собрание приняло решение, которое явилось
для меня серьезной помощью. В решении партактива было сказано: "Ограничиться
обсуждением вопроса и принять к сведению объяснение товарища Жукова Г. К."
Откровенно говоря, для меня выступление начальника политотдела 4-й
кавалерийской дивизии С. П. Тихомирова было несколько неожиданным. Мы
работали вместе около четырех лет. Жили в одном доме. Как начальник
политотдела и мой заместитель по политчасти он меня, безусловно, не
удовлетворял, но в частной жизни, как человек, он был хороший во всех
отношениях и ко мне всегда относился с большим тактом и уважением. Он всегда
подчеркивал, что как единоначальник я являюсь полноценным политическим
руководителем и пользуюсь настоящим партийным авторитетом у командного
состава, в том числе и у политработников.
Когда кончилось собрание партийной организации, я не утерпел и спросил
Тихомирова:
- Сергей Петрович, вы сегодня обо мне говорили не то, что всегда, когда
мы работали вместе в дивизии. Что соответствует истине [156] - ваши прежние
суждения обо мне или та характеристика, которая была дана вами сегодня?
Он ответил:
- Безусловно та, что всегда говорил. Но то, что сегодня сказал, - надо
было сказать.
Я вспылил и ответил:
- Я очень жалею, что когда-то считал тебя принципиальным товарищем, а
ты просто приспособленец.
С тех пор я перестал считать его своим товарищем. При встречах с ним
отвечал только на служебные вопросы.
Прошло около 20 лет. Когда был уже министром обороны, я получил от
Тихомирова три письма. В них он писал, что ему очень хочется встретиться со
мной и поговорить по душам о совместной работе и много еще о чем. Я не
ответил ни на одно его письмо, так как считал, что даже время не могло
загладить ту несправедливость, которую он допустил по отношению ко мне.
Хорошо, что парторганизация тогда не пошла по ложному пути и сумела
разобраться в существе вопроса. Ну а если бы парторганизация послушала
Тихомирова и иже с ним, что тогда могло получиться? Ясно, моя судьба была бы
решена в застенках НКВД, как и многих других наших честных людей.
Будучи командиром 6-го корпуса, я усиленно работал над
оперативно-стратегическими вопросами, так как считал, что не достиг еще
многого в этой области. Ясно отдавал себе отчет в том, что современному
командиру корпуса нужно знать очень много, и упорно трудился над освоением
военных наук.
Читая исторические материалы о прошлых войнах, классические труды по
военному искусству и различную мемуарную литературу, я старался делать
выводы о характере современной войны, современных операций и сражений.
Особенно много мне дала личная разработка оперативно-тактических заданий на
проведение дивизионных и корпусных командных игр, командно-штабных учений,
учений с войсками и т.п.
После каждого такого учения я чувствовал, что все больше набираюсь
знаний и опыта, а это было совершенно необходимо не только для моего
собственного роста, но и для молодых кадров, которые мне были вверены.
Приятно было, когда занятие или учение с частью, штабом или группой офицеров
приносило ощутимую пользу его участникам. Я считал это самой большой
наградой за труд. Если на занятии никто не получил ничего нового и не
почерпнул знаний из личного багажа старшего начальника, то такое занятие, на
мой взгляд, является прямым укором совести командира и подчеркивает его
неполноценность. А что греха таить, командиров, стоявших по знаниям не выше
своих подчиненных, у нас тогда было немало.
Если военные вопросы я изучал досконально и последовательно, шаг за
шагом, как теоретически, так и практически, то в изучении
марксистско-ленинской теории мне, к сожалению, не пришлось получить
систематизированные знания. [157]
Так получалось тогда не только со мной, но и со многими командирами.
Правда, партия делала все возможное, чтобы поднять идеологический уровень
строевого командного состава Красной Армии. Во всех вузах программа
марксистско-ленинских наук была довольно насыщенной, но, вероятно, от нас
требовалось гораздо больше усилий в этом направлении. Не многим
посчастливилось в свое время пройти курсы при Военно-политической академии
имени Толмачева.
Командуя корпусом, я понимал необходимость серьезного изучения
партийно-политических вопросов, и мне часто приходилось просиживать ночи за
чтением произведений классиков марксизма-ленинизма. Надо сказать, что они
давались мне нелегко, особенно "Капитал" К. Маркса и философские работы В.
И. Ленина. Но упорная работа помогла добиться результатов. Впоследствии я
был доволен, что не отступил перед трудностями, что хватило, как говорится,
духу продолжать учебу. Это помогло мне ориентироваться в вопросах
организации наших вооруженных сил, внутренней и внешней политики партии.
Работая сам, я требовал и от своих подчиненных постоянного изучения
ленинской стратегии и тактики, без чего нельзя успешно возглавлять войска,
обучать и воспитывать их, а когда придется, вести в бой за Родину.
Шел тысяча девятьсот тридцать восьмой год. Тягостная обстановка,
создавшаяся в армии и в стране в связи с массовыми арестами, продолжала
действовать угнетающе. Арестам подвергались уже не только крупнейшие
государственные и виднейшие военные работники, но дело дошло и до командиров
и политических работников частей.
После ареста командующих войсками округа И. П. Уборевича и И. П. Белова
учебная подготовка высшего командного состава в округе резко снизилась, и мы
почти не вызывались в округ на какие-либо учебные мероприятия.
Чувствовалось, что командование округом само болезненно переживает
сложившуюся обстановку.
В 1938 году, как я сказал, на должность командующего Белорусским
военным округом был назначен М. П. Ковалев. Михаила Прокофьевича Ковалева я
знал по гражданской войне. Его назначили командующим войсками округа в
порядке выдвижения, кажется, с должности заместителя командующего войсками
округа. Человек он был весьма душевный, в оперативно-стратегических вопросах
разбирался неплохо, но сильнее чувствовал себя в вопросах тактики, которую
теоретически и практически освоил очень хорошо.
Начальником штаба был назначен комкор М. А. Пуркаев; особенно хорошо он
проявил себя в Отечественную войну.
В конце 1938 года мы, командиры всех соединений округа, были вызваны на
совещание, где обсуждались итоги и задачи боевой подготовки войск. [158]
Выступали командующий войсками округа М. П. Ковалев и член Военного
совета И. З. Сусайков. Выступление М. П. Ковалева было встречено хорошо. Он
говорил со знанием дела, но всем было ясно, что Ковалев это не Уборевич.
Чувствовалось, что ему нужно очень много работать, чтобы стать полноценным
командующим войсками такого большого округа, каким был тогда Белорусский
военный округ.
Совещание закончилось общими указаниями Военного совета. Это было
совсем не так, как прежде, при И. П. Уборевиче, когда всякие совещания
сопровождались показом новой техники, проведением опытно-показных сухопутных
и военно-воздушных учений, оперативных игр и т.п.
Как ни тяжела была обстановка в 1937-1938 годах, боевая подготовка
войск у нас проходила в основном нормально, и к концу года части 6-го
кавалерийского корпуса пришли с хорошими показателями.
В конце 1938 года мне предложили новую должность - заместителя
командующего войсками Белорусского военного округа по кавалерии. Первым
заместителем командующего в тот период был комкор Ф. И. Кузнецов, В самом
начале войны он командовал Северо-Западным фронтом. Я назначался вместо И.
Р. Апанасенко, переходившего заместителем командующего войсками Киевского
военного округа.
В мирное время мои функции заключались в руководстве боевой подготовкой
частей конницы округа и отдельных танковых бригад, предназначенных
оперативным планом к совместным действиям с конницей. В случае войны я
должен был вступить в командование конно-механизированной группой, состоящей
из 4-5 дивизий конницы, 3-4 отдельных танковых бригад и других частей
усиления.
Мне не хотелось уходить из корпуса, к которому успел привыкнуть. Но
перспектива работать с большим оперативным объединением представлялась
заманчивой, и я дал согласие. Вместо меня командиром 6-го кавалерийского
корпуса был назначен А. И. Еременко (ныне Маршал Советского Союза). А. И.
Еременко я знал по Кавалерийским курсам усовершенствования командного
состава, где он проходил переподготовку в 1924-1925 годах, и считал, что со
временем из него выработается командир корпуса. Но, откровенно говоря, народ
его не любил за чванливость, с одной стороны, за идолопоклонство - с другой.
Распрощавшись с командирами и политработниками дивизий и частей
корпуса, я уехал в Смоленск, где в то время стоял штаб Белорусского военного
округа, и очень тепло был встречен командующим войсками округа М. П.
Ковалевым.
Работа в 3-м и 6-м конных корпусах дала мне много опыта и знаний, и я
навсегда сохранил признательность тем, кто помогал мне в работе, кто честно
трудился во имя великого дела обороны нашей страны. [159]

Глава седьмая. Необъявленная война на Халхин-Голе

В 1939 году Советское правительство, выполняя взятое на себя
обязательство от 12 марта 1936 года, оказало Монгольской Народной Республике
военную помощь в разгроме японских войск, вторгшихся на территорию
дружественной нам Монгольской Народной Республики в районе реки Халхин-Гол.
С мая по 15 сентября 1939 года на территории МНР происходили
ожесточенные сражения между советско-монгольскими и японо-маньчжурскими
войсками.
С японской стороны в военной агрессии участвовала 6-я японская армия,
сформированная из отборных японских оккупационных войск Кванту некой армии,
расположенной в Китае.
Со стороны советских и монгольских войск в начале боевых действий
участвовали отдельные части Монгольской народной армии, поддержанные частями
57-го особого корпуса Красной Армии, дислоцированного на территории
Монгольской Народной Республики.
Генеральную наступательную операцию по окружению и полному разгрому 6-й
японской армии проводила 1-я армейская группа, развернутая на базе 57-го
особого корпуса, при содействии группы войск МНР.
Осуществление своих агрессивных замыслов - вторжение в пределы
Монгольской Народной Республики - японское правительство возложило на
Квантунскую армию. Чтобы завуалировать истинные цели вторжения в пределы
МНР, японское правительство решило преподнести мировой общественности акт
агрессии как пограничный конфликт.
Для большей убедительности своей версии японское правительство решило в
начале боевых действий сразу не вводить в дело большие силы, начав вторжение
особыми отрядами, наращивая их силу по мере развития боевых действий. При
этом имелось в виду: в случае неблагоприятных обстоятельств, которые могут
сложиться в результате вступления в дело Красной Армии, прекратить начатую
агрессию и отойти на свою территорию.
Поводом для развязки военных действий и так называемого "пограничного
конфликта" явилось притязание японского правительства на территорию МНР,
находящуюся восточнее реки Халхин-Гол. [160]
Для "обоснования" надуманной претензии в Японии в 1935 году издали
фальсифицированную топографическую карту, на которой произвольно перенесли
государственную границу МНР более чем на 20 километров, обозначив ее по реке
Халхин-Гол.
Эта фальсификация полностью была разоблачена на судебном процессе в
Токио над главными японскими военными преступниками. Советское обвинение на
судебном процессе в Токио доказало, что японское правительство хорошо знало
действительную границу МНР в районе реки Халхин-Гол, знало и об издании
фальшивых карт в 1935 году.
В начале халхин-гольских событий в мае 1939 года, когда в районе
действий были лишь незначительные части МНА, японцы, внезапно напав на них,
захватили значительную территорию за рекой Халхин-Гол.
Создалась тревожная обстановка, угрожавшая расширением военных
действий. Советское и монгольское правительства, стремясь сохранить мир и не
дать повода Японии для расширения масштаба военных действий, решили в
возможно короткий срок разгромить вторгнувшиеся в МНР японские войска, не
вынося свои действия за пределы Монгольской Народной Республики.
В конце мая 1939 года, будучи заместителем командующего войсками
Белорусского военного округа, я со своими помощниками проводил в районе
Минска полевую командно-штабную игру. В ней принимали участие командиры
кавалерийских и некоторых танковых соединений округа, начальники и
оперативные работники штабов.
Штабная игра была уже закончена, и 1 июня мы производили ее разбор в
штабе 3-го кавалерийского корпуса в Минске. Неожиданно член Военного совета
округа дивизионный комиссар И. З. Сусайков сообщил мне, что только что
звонили из Москвы: приказано немедленно выехать и завтра явиться к наркому
обороны.
С первым проходящим поездом я выехал в Москву, а утром 2 июня был уже в
приемной К.Е. Ворошилова.
Встретивший меня состоявший но особым поручениям при наркоме Р. П.
Хмельницкий сказал, что К. Е. Ворошилов уже ждет.
- Идите, а я сейчас прикажу подготовить вам чемодан для дальней
поездки.
- Для какой дальней поездки?
- Идите к наркому, он вам скажет все, что нужно.
Войдя в кабинет, я отрапортовал наркому о прибытии. К. Е. Ворошилов,
справившись о здоровье, сказал:
- Японские войска внезапно вторглись в пределы дружественной нам
Монголии, которую Советское правительство договором от 12 марта 1936 года
обязалось защищать от всякой внеш-' ней агрессии. Вот карта района вторжения
с обстановкой на 30 мая. [161]
Я подошел к карте.
- Вот здесь, - указал нарком, - длительное время проводились мелкие
провокационные налеты на монгольских пограничников, а вот здесь японские
войска в составе группы войск Хайларского гарнизона вторглись на территорию
МНР и напали на монгольские пограничные части, прикрывавшие участок
местности восточнее реки Халхин-Гол.
- Думаю, - продолжал нарком, - что затеяна серьезная военная авантюра.
Во всяком случае, на этом дело не кончится... Можете ли вы вылететь туда
немедленно и, если потребуется, принять на себя командование войсками?
- Готов вылететь сию же минуту.
- Очень хорошо, - сказал нарком. - Самолет для вас будет подготовлен на
Центральном аэродроме к 16 часам. Зайдите к Смородинову, получите у него
необходимые материалы и договоритесь о связи с Генштабом. К самолету
прибудет в ваше распоряжение небольшая группа офицеров-специалистов. До
свидания, желаю вам успеха!
Распрощавшись с наркомом, направился в Генеральный штаб к исполнявшему
обязанности заместителя начальника Генерального штаба Ивану Васильевичу
Смородинову, которого знал прежде. У него на столе была разложена такая же
карта, что и у наркома. Иван Васильевич сказал, что к обстановке, с которой
меня познакомил нарком, он добавить ничего не может, поэтому договориться
сейчас мы должны только о связи.
- Я вас прошу, - сказал И. В. Смородинов, - как только прибудете на
место, разберитесь, что там происходит, и откровенно доложите нам свое
мнение.
На этом мы распрощались.
Скоро наш самолет был уже в воздухе и взял курс на Монголию. Последнюю
остановку перед тем, как покинуть пределы страны, сделали в Чите. Нас
пригласил к себе Военный совет округа для информации. В штабе встретили
командующий округом В. Ф. Яковлев и член Военсовета Д. А. Гапанович. Они
сообщили о последних событиях. Новым было то, что японская авиация проникает
глубоко на территорию МНР и гоняется за нашими машинами, расстреливая их с
воздуха.
К утру 5 июня мы прибыли в Тамцак-Булак, в штаб 57-го особого корпуса,
где и встретились с командиром корпуса Н. В. Фекленко, полковым комиссаром
М. С. Никишевым - комиссаром корпуса, комбригом А. М. Кущевым - начальником
штаба и другими.
Докладывая обстановку, А. М. Кущев сразу же оговорился, что она еще
недостаточно изучена.
Из доклада было ясно, что командование корпуса истинной обстановки не
знает. Я спросил Н.В. Фекленко, как он считает, можно ли за 120 километров
от поля боя управлять войсками.
- Сидим мы здесь, конечно, далековато, - ответил он, - но у нас район
событий не подготовлен в оперативном отношении. [162]
Впереди нет ни одного километра телефонно-телеграфных линий, нет
подготовленного командного пункта, посадочных площадок.
- А что делается для того, чтобы все это было?
- Думаем послать за лесоматериалами и приступить к оборудованию КП.
Оказалось, что никто из командования корпуса, кроме полкового комиссара
М. С. Никишева, в районе событий не был. Я предложил комкору немедленно
поехать на передовую и там тщательно разобраться в обстановке. Сославшись на
то, что его могут в любую минуту вызвать к аппарату из Москвы, он предложил
поехать со мной М. С. Никишеву.
В пути комиссар подробно рассказал о состоянии корпуса, его
боеспособности, о штабе, об отдельных командирах и политических работниках.
М. С. Никишев произвел на меня очень хорошее впечатление. Он знал свое дело,
знал людей, их недостатки и достоинства.
Детальное ознакомление с местностью в районе событий, беседы с
командирами и комиссарами частей наших войск и монгольской армии, а также со
штабными работниками дали возможность яснее понять характер и масштаб
развернувшихся событий и определить боеспособность противника. Были отмечены
недостатки в действиях наших и монгольских войск. Одним из главных недочетов
оказалось отсутствие тщательной разведки противника.
Все говорило о том, что это не пограничный конфликт, что японцы не
отказались от своих агрессивных целей в отношении Советского Дальнего
Востока и МНР и что надо ждать в ближайшее время действий более широкого
масштаба.
Оценивая обстановку в целом, мы пришли к выводу, что теми силами,
которыми располагал наш 57-й особый корпус в МНР, пресечь японскую военную
авантюру будет невозможно, особенно если начнутся одновременно активные
действия в других районах и с других направлений.
Возвратившись на командный пункт и посоветовавшись с командованием
корпуса, мы послали донесение наркому обороны. В нем кратко излагался план
действий советско-монгольских войск: прочно удерживать плацдарм на правом
берегу Халхин-Гола и одновременно подготовить контрудар из глубины. На
следующий день был получен ответ. Нарком был полностью согласен с нашей
оценкой обстановки и намеченными действиями. В этот же день был получен
приказ наркома об освобождении комкора Н. В. Фекленко от командования 57-м
особым корпусом и назначении меня командиром этого корпуса.
Понимая всю сложность обстановки, я обратился к наркому обороны с
просьбой усилить наши авиационные части, а также выдвинуть к району боевых
действий не менее трех стрелковых дивизий и одной танковой бригады и
значительно укрепить артиллерию, без чего, по нашему мнению, нельзя было
добиться победы. [163]
Через день было получено сообщение Генштаба о том, что наши предложения
приняты. К нам направлялась дополнительная авиация и, кроме того, группа
летчиков в составе двадцати одного Героя Советского Союза во главе с
прославленным Я. В. Смушкевичем, которого я хорошо знал по Белорусскому
военному округу. Одновременно мы получили улучшенную материальную часть
авиации- модернизированные И-16 и "Чайку".
Летчики - Герои Советского Союза провели у нас большую
учебно-воспитательную работу и передали свой боевой опыт молодым летчикам,
прибывшим на пополнение. Результаты сказались в ближайшее же время.
22 июня 95 наших истребителей завязали над территорией МНР ожесточенный
воздушный бой со 120 японскими самолетами. В этом воздушном сражении
участвовали многие Герои Советского Союза, давшие предметный урок японским
летчикам. 24 июня японская авиация вновь повторила свой массированный удар и
вновь была крепко побита. Потерпев поражение, японское командование весьма
неорганизованно выводило машины из боя.
26 июня до 60 самолетов появилось у озера Буир-Нур, в районе
"Монголрыбы". Завязался жаркий, ожесточенный бой с нашими истребителями. По
всем признакам в нем принимали участие уже более опытные японские летчики, и
все же они не смогли одержать победу. Как потом было установлено, японское
командование бросило сюда лучшие силы своей авиации из всех частей,
действовавших в Китае.
Всего в воздушных боях с 22 по 26 июня включительно противник потерял
64 самолета.
До 1 июля воздушные бои, хотя и с меньшей напряженностью, продолжались
почти каждый день. В этих боях наши летчики совершенствовали мастерство и
закаляли свою волю к победе.
Часто я вспоминаю с солдатской благодарностью замечательных летчиков С.
И. Грицевца, Г. П. Кравченко, В. М. Забалуева, С. П. Денисова, В. Г. Рахова,
В. Ф. Скобарихина, Л. А. Орлова, В. П. Кустова, Н. С. Герасимова и многих,
многих других. Командир этой группы Я. В. Смушкевич был великолепный
организатор, отлично знавший боевую летную технику и в совершенстве
владевший летным мастерством. Он был исключительно скромный человек,
прекрасный начальник и принципиальный коммунист. Его искренне любили все
летчики.
Возросшая активность авиации противника не была случайной. Мы считали,
что она явно преследовала цель нанести серьезное поражение нашей авиации и
завоевать господство в воздухе в интересах предстоящей большой
наступательной операции японских войск.
Действительно, как выяснилось позднее, японцы в течение июня
сосредоточивали свои войска в районе Халхин-Гола и готовили их для
проведения операции под названием "Второй период намонханского инцидента",
вытекавшей из плана их военной агрессии. Ближайшей целью операции японских
войск являлось: [164]
- окружение и разгром всей группировки советских и монгольских войск,
расположенных восточнее реки Халхин-Гол;
- переправа через реку Халхин-Гол и выход на западный берег реки с
целью разгрома наших резервов;
- захват и расширение плацдарма западнее Халхин-Гола для обеспечения
последующих действий.
Для проведения этой операции противник перебросил из района Хайлара
войска, предназначенные для действий в составе развертывавшейся 6-й армии.
Предстоящая наступательная операция, по расчетам японского
командования, должна была завершиться в первой половине июля, с тем чтобы до
наступления осени можно было бы закончить все военные действия в пределах
МНР. Японское командование было настолько уверено в своей победе, что даже
пригласило в район боевых действий некоторых иностранных корреспондентов и
военных атташе наблюдать предстоящие победные действия. В числе приглашенных
были корреспонденты и военные атташе гитлеровской Германии и фашистской
Италии.
Перед рассветом 3 июля старший советник монгольской армии полковник И.
М. Афонин выехал к горе Баин-Цаган, чтобы проверить оборону 6-й монгольской
кавалерийской дивизии, и совершенно неожиданно обнаружил там японские
войска, которые, скрытно переправившись под покровом ночи через реку
Халхин-Гол, атаковали подразделения 6-й кавдивизии МНР. Пользуясь
превосходством в силах, они перед рассветом 3 июля захватили гору Баин-Цаган
и прилегающие к ней участки местности; 6-я кавалерийская дивизия МНР отошла
на северо-западные участки горы Баин-Цаган.
Оценив опасность новой ситуации, Иван Михайлович Афонин немедленно
прибыл на командный пункт командующего советскими войсками (вскоре, к 15
июля, 57-й корпус был развернут в 1-ю армейскую группу) и доложил
сложившуюся обстановку на горе Баин-Цаган. Было ясно, что в этом районе
никто не может преградить путь японской группировке для удара во фланг и тыл
основной группировки наших войск.
Ввиду осложнившейся обстановки все наши резервы были немедленно подняты
по боевой тревоге и получили задание сразу же выступить в общем направлении
к горе Баин-Цаган и атаковать противника, 11-я танковая бригада под
командованием комбрига М. П. Яковлева получила приказ атаковать противника с
ходу. 24-му мотострелковому полку, усиленному дивизионом артиллерии, под
командованием полковника И. И. Федюнинского было приказано атаковать
противника, взаимодействуя с 11-й танковой бригадой, 7-я мотоброневая
бригада под командованием полковника А. Л. Лесового предназначалась для
удара с юга. Сюда же подтягивался броневой дивизион 8-й монгольской
кавдивизии.
Рано утром 3 июля советское командование прибыло в район горы
Баин-Цаган. Тяжелому артиллерийскому дивизиону 185-го [165] артиллерийского
полка было приказано выбросить разведку к горе Баин-Цаган и открыть огонь по
японской группировке. Одновременно был дан приказ артиллерии, расположенной
за рекой Халхин-Гол (поддерживавшей 9-ю мотобронебригаду), перенести свой
огонь по противнику на горе Баин-Цаган. По тревоге была поднята в воздух вся
наша авиация.
В 7 часов утра подошли первые группы нашей бомбардировочной и
истребительной авиации, начавшие бомбить и штурмовать гору Баин-Цаган. Нам
было очень важно сковать и задержать противника ударом авиации и
артиллерийским огнем на Баин-Цаган до подхода сюда резервов для контрудара.
Чтобы затормозить дальнейшую переправу и сосредоточение сил противника
в районе горы, было приказано усиленно бомбить и непрерывно обстреливать
артиллерийским огнем_ переправу через реку Халхин-Гол.
Около 9 часов утра начали подходить передовые подразделения
авангардного батальона 11-й танковой бригады.
Соотношение сил непосредственно в районе Баин-Цаган складывалось
следующее.
Противник успел сосредоточить на горе Баин-Цаган более десяти тысяч
штыков; советские войска имели возможность сосредоточить более тысячи
штыков; в японских войсках было около 100 орудий и до 60 противотанковых
орудий. У нас - немногим более 50 орудий, включая поддерживавшие с
восточного берега реки Халхин-Гол.
Однако в наших рядах сражалась 11-я героическая танковая бригада,
имевшая до 150 танков, 7-я мотоброневая бригада, располагавшая 154
бронемашинами, и 8-й монгольский бронедивизион, вооруженный 45-мм пушками.
Таким образом, главным нашим козырем были бронетанковые соединения, и
мы решили этим незамедлительно воспользоваться, чтобы с ходу разгромить
только что переправившиеся японские войска, не дав им зарыться в землю и
организовать противотанковую оборону. Медлить с контрударом было нельзя, так
как противник, обнаружив подход наших танковых частей, стал быстро принимать
меры для обороны и начал бомбить колонны наших танков. А укрыться им было
негде - на сотни километров вокруг абсолютно открытая местность, лишенная
даже кустарника.
В 9 часов 15 минут мы встретились с командиром 11-й танковой бригады
М.П. Яковлевым, который был при главных силах авангардного батальона и
руководил его действиями. Обсудив обстановку, решили вызвать всю авиацию,
ускорить движение танков и артиллерии и не позже 10 часов 45 минут атаковать
противника. В 10 часов 45 минут главные силы 11-й танковой бригады
развернулись и с ходу атаковали японские войска.
Вот что записал об этих событиях японский солдат Накамура в своем
дневнике 3 июля: [166]
"Несколько десятков танков напало внезапно на наши части. У нас
произошло страшное замешательство, лошади заржали и разбежались, таща за
собой передки орудий; автомашины помчались во все стороны. В воздухе было
сбито 2 наших самолета. Весь личный состав упал духом. В лексиконе японских
солдат все чаще и чаще употребляются слова: "страшно", "печально", "упали
духом", "стало жутко".
Бой продолжался день и ночь 4 июля. Только к 3 часам утра 5 июля
сопротивление противника было окончательно сломлено, и японские войска
начали поспешно отступать к переправе. Но переправа была взорвана их же
саперами, опасавшимися прорыва наших танков. Японские офицеры бросались в
полном снаряжении прямо в воду и тут же тонули, буквально на глазах у наших
танкистов.
Остатки японских войск, захвативших гору Баин-Цаган, были полностью
уничтожены на восточных скатах горы в районе спада реки Халхин-Гол. Тысячи
трупов, масса убитых лошадей, множество раздавленных и разбитых орудий,
минометов, пулеметов и машин устилали гору Баин-Цаган. В воздушных боях за
эти дни было сбито 45 японских самолетов, в том числе 20 пикировщиков.
Командующий 6-й армией японских войск генерал Камацубара (в свое время
он был в Советском Союзе военным атташе), видя, как развиваются события, еще
в ночь на 4 июля отступил со своей опергруппой на противоположный берег.
Отход с поля сражения японского командующего и его окружения так описал в
своем дневнике старший унтер-офицер его штаба Отани:
"Тихо и осторожно движется машина генерала Камацубара. Луна освещает
равнину, светло как днем. Ночь тиха и напряжена так же, как и мы. Халха
освещена луной, и в ней отражаются огни осветительных бомб, бросаемых
противником. Картина ужасная. Наконец мы отыскали мост и благополучно
закончили обратную переправу. Говорят, что наши части окружены большим
количеством танков противника и стоят перед лицом полного уничтожения. Надо
быть начеку".
Утром 5 июля на горе Баин-Цаган и на западном берегу реки Халхин-Гол
все стихло. Сражение закончилось разгромом главной группировки японских
войск. Оно явилось классической операцией активной обороны войск Красной
Армии, после которой японские войска больше не рискнули переправляться на
западный берег реки Халхин-Гол.
Между тем на восточном берегу реки Халхин-Гол сражение продолжалось с
прежней силой. Противник, разгромленный на горе Баин-Цаган, все же отвел на
восточный берег часть своих войск, пытаясь оказать помощь сковывающей группе
Ясуока, которая, понеся большие потери, успеха также не имела.
Разгром крупной группировки японцев на горе Баин-Цаган и удержание
обороны на восточном берегу реки Халхин-Гол явились большим стимулом для
подъема политико-морального состояния [167] наших войск и монгольских
частей. Бойцы и командиры частей искренне и горячо поздравляли своих соседей
и друзей с победой.
Основную роль в баин-цаганском побоище сыграли 11-я танковая бригада,
7-я мотобронебригада, 8-й монгольский бронедивизион и взаимодействовавшие с
ними артиллерия и ВВС. Опыт сражения в районе Баин-Цаган показал, что в лице
танковых и мотомеханизированных войск, умело взаимодействующих с авиацией и
подвижной артиллерией, мы имеем решающее средство для осуществления
стремительных операций с решительной целью.
Теперь противник ограничивался боевыми разведывательными действиями.
Однако 12 августа полк пехоты, усиленный артиллерией, бронемашинами и
частично танками, при поддержке 22 бомбардировщиков атаковал 22-й
монгольский кавалерийский полк, заняв при этом на южном участке фронта
высоту Большие Пески.
Противник активно создавал оборону по всему фронту: подвозил
лесоматериалы, рыл землю, строил блиндажи, проводил инженерное усиление
обороны. Его авиация, понеся серьезные потери (в период с 23 июля по 4
августа было сбито 116 самолетов), ограничивалась разведывательными полетами
и мелкими бомбардировочными ударами по центральной переправе, артиллерийским
позициям и резервам.
Командование советско-монгольских войск тщательно готовилось к
проведению не позже 20 августа генеральной наступательной операции с целью
окончательного разгрома войск, вторгшихся в пределы Монгольской Народной
Республики.
Для ее проведения по просьбе Военного совета в 1-ю армейскую группу
войск спешно перебрасывались из Советского Союза новые силы и средства, а
также материально-технические запасы. Дополнительно подвозились две
стрелковые дивизии, танковая бригада, два артиллерийских полка и другие
части. Усиливалась бомбардировочная и истребительная авиация.
Для проведения предстоящей весьма сложной операции нам нужно было
подвезти по грунтовым дорогам от станции снабжения до реки Халхин-Гол на
расстояние в 650 километров следующее:
- артиллерийских боеприпасов- 18000 тонн;
- боеприпасов для авиации - 6500 тонн;
- различных горюче-смазочных материалов - 15000 тонн;
- продовольствия всех видов - 4000 тонн;
- топлива- 7500 тонн;
- прочих грузов - 4000 тонн.
Для подвоза всех этих грузов к началу операции требовалось 4900
автомашин, в то время как в распоряжении армейской группы было только 2636
автомашин. После 14 августа на подвоз встало еще 1250 бортовых машин и 375
автоцистерн, прибывших из Советского Союза. Не хватало еще нескольких сотен
бортовых и наливных машин. [168]
Основная тяжесть перевозок ложилась на войсковой автомобильный
транспорт и на строевые машины, включая артиллерийские тягачи. Мы решились
на такую крайнюю меру, так как, во-первых, у нас не было другого выхода и,
во-вторых, потому что считали оборону своих войск достаточно устойчивой.
Чудо-богатыри - шоферы делали практически невозможное. В условиях
изнуряющей жары, иссушающих ветров кругооборот транспорта в 1300-1400
километров длился пять дней!
В устройстве тыла, в организации подвоза нам очень помог Забайкальский
военный округ. Без него мы, наверное, не справились бы с созданием в
кратчайший срок материально-технических запасов, необходимых для операции.
Решающим фактором успеха предстоящей операции мы считали
оперативно-тактическую внезапность, которая должна будет поставить
противника в такое положение, чтобы он не смог противостоять нашему
уничтожающему удару и предпринять контрманевр. Особенно учитывалось то, что
японская сторона, не имея хороших танковых соединений и мотомехвойск, не
сможет быстро перебросить свои части с второстепенных участков и из глубины
против наших ударных группировок, действующих на флангах обороны противника
с целью окружения 6-й японской армии.
В целях маскировки, сохранения в строжайшей тайне наших мероприятий
Военным советом армейской группы одновременно с планом предстоящей операции
был разработан план оперативно-тактического обмана противника, который
включал в себя:
- производство скрытных передвижений и сосредоточений прибывающих войск
из Советского Союза для усиления армейской группы;
- скрытные перегруппировки сил и средств, находящихся в обороне за
рекой Халхин-Гол;
- осуществление скрытных переправ войск и материальных запасов через
реку Халхин-Гол;
- производство рекогносцировок исходных районов, участков и направлений
для действия войск;
- особо секретная отработка задач всех родов войск, участвующих в
предстоящей операции;
- проведение скрытной доразведки всеми видами и родами войск;
- вопросы дезинформации и обмана противника с целью введения его в
заблуждение относительно наших намерений.
Этими мероприятиями мы стремились создать у противника впечатление об
отсутствии на нашей стороне каких-либо подготовительных мер наступательного
характера, показать, что мы ведем широко развернутые работы по устройству
обороны, и только обороны. Для этого было решено все передвижения,
сосредоточения, перегруппировки производить только ночью, когда действия
авиаразведки противника и визуальное наблюдение до предела ограничены. [169]
До 17 - 18 августа было категорически запрещено выводить войска в
районы, откуда предполагалось нанесение ударов с целью выхода наших войск во
фланги и тыл всей группировки противника. Командный состав, производивший
рекогносцировки на местности, должен был выезжать в красноармейской форме и
только на грузовых машинах.
Мы знали, что противник ведет радиоразведку и подслушивает телефонные
разговоры, и разработали в целях дезинформации целую программу радио- и
телефонных сообщений. Переговоры велись только о строительстве обороны и
подготовке ее к осенне-зимней кампании. Радиообман строился главным образом
на коде, легко поддающемся расшифровке.
Было издано много тысяч листовок и несколько памяток бойцу в обороне.
Эти листовки и памятки были подброшены противнику, с тем чтобы было видно, в
каком направлении идет политическая подготовка советско-монгольских войск.
Сосредоточение войск - фланговых ударных группировок - и вывод их в
исходные районы для наступления были предусмотрены в ночь с 19 на 20
августа. К рассвету все должно было быть скрыто в зарослях вдоль реки в
подготовленных укрытиях. Материальная часть артиллерии, минометы, средства
тяги и различная техника тщательно укрывались маскировочными сетками,
приготовленными из местных подручных материалов. Танковые части выводились в
исходные районы мелкими группами с разных направлений, непосредственно перед
началом артиллерийской и авиационной подготовки. Их скорости позволяли это
сделать.
Все ночные передвижения маскировались шумом, создаваемым полетами
самолетов, стрельбой артиллерии, минометов, пулеметов и ружейных выстрелов,
который велся частями строго по графику, увязанному с передвижениями.
Для маскировки передвижения нами были использованы звуковые установки,
превосходно имитирующие различные шумы: забивание кольев, полет самолетов,
движение танков и прочее. К имитационному шуму мы начали приучать противника
за 12- 15 дней до начала передвижения ударных группировок. Первое время
японцы принимали эту имитацию за настоящие действия войск и обстреливали
районы, где слышались те или иные шумы. Затем, не то привыкнув, не то
разобравшись, в чем дело, обычно не обращали внимания уже ни на какие шумы,
что для нас было очень важно в период настоящих перегруппировок и
сосредоточений.
Для того чтобы к противнику не просочились сведения о наступательной
операции, разработку плана генерального наступления в штабе армейской группы
вели лично командующий, член Военного совета, начальник политотдела,
начальник штаба, начальник оперативного отдела. Командующие и начальники
родов войск, начальник тыла работали только по специальным вопросам, по
плану, утвержденному командующим. К печатанию плана [170] операции,
приказов, боевых распоряжений и прочей оперативной документации была
допущена только одна машинистка.
По мере приближения срока начала операции различные категории
командного состава были последовательно ознакомлены с планом операции,
начиная с четырех и кончая одними сутками до начала боевых действий. Бойцы и
командиры получили боевые задачи за три часа до наступления.
Дальнейшие события и весь ход нашей наступательной операции показали,
что особые меры по дезинформации и маскировке, а также другие мероприятия по
подготовке внезапной операции сыграли важнейшую роль, и противник
действительно был захвачен врасплох.
В подготовке августовской операции особое внимание было уделено
организации тщательной разведки противника. Многие командиры, штабы и
разведывательные органы в начале боевых действий показали недостаточную
опытность. Перед разведкой ставились многочисленные задачи, часто
невыполнимые и не имеющие принципиального значения. В результате усилия
разведорганов распылялись в ущерб главным разведывательным целям. Часто и
сами разведчики вводили командование в заблуждение своими предположительными
выводами, построенными только на основе тех или иных признаков и
умозаключений.
Конечно, в истории боев, сражений и операций бывали случаи, когда
подобные предположения и оправдывались, но мы не могли строить серьезную
операцию на сомнительных данных. В предстоящей операции окружения и
уничтожения армии противника нас интересовало главным образом его точное
расположение и численность.
Сложность добывания сведений о противнике усугублялась отсутствием в
районе действий гражданского населения, от которого можно было бы кое-что
узнать. Со стороны японцев перебежчиков не было. А бежавшие к нам баргуты
(монголы-скотоводы, живущие в северо-западной части Маньчжурии), как
правило, ничего не знали о расположении и численности японских частей и
соединений. Лучшие данные мы получали от разведки боем. Однако эти данные
охватывали только передний край и ближайшие огневые позиции артиллерии и
минометов.
Наша разведывательная авиация давала хорошие авиаснимки глубины
обороны, но учитывая то, что противник обычно широко применял макеты и
другие обманные действия, мы должны были быть очень осторожными в своих
выводах и неоднократными проверками устанавливать, что является настоящим,
что ложным.
Просочиться мелким разведывательным группам в глубину обороны
противника случалось редко, так как японцы очень хорошо просматривали
местность в районе расположения своих войск.
Однако, несмотря на все эти неблагоприятные обстоятельства, нам удалось
организовать разведку и получить от нее ряд ценных сведений. [171]
Хорошо действовала разведка в 149-м моторизованном стрелковом полку.
Здесь ее организацией занимался непосредственно командир полка майор И. М.
Ремизов, всесторонне знавший специфику разведки. Я видел майора И. М.
Ремизова на учебном занятии. Он показывал разведчикам, как лучше захватить
пленного из засады, как просочиться через боевое охранение противника ночью.
Майор был большой мастер на разведывательные выдумки, и солдатам-разведчикам
очень нравилось, что с ними занимается сам командир полка, которого они
любили и уважали. За героизм, проявленный в боях на Халхин-Голе, И. М.
Ремизов был удостоен звания Героя Советского Союза.
Наиболее слабым местом в японской группировке мы считали фланги обороны
и отсутствие у противника подвижных резервов. Что же касается местности, то
она всюду была тяжелой для наступающих войск.
План партийно-политического обеспечения операции был также разработан
исходя из конкретных задач. Он включал в себя два этапа: подготовительный и
исполнительный.
На подготовительном этапе предусматривалось главным образом обеспечение
тех мероприятий, которые проводил Военный совет армейской группы по
сосредоточению сил и средств для предстоящей операции, работа среди войск,
прибывающих из глубины страны, передача им боевого опыта. Для выполнения
этой важнейшей задачи от всех коммунистов, политработников и командиров
требовалось усилить активность непосредственно в отделениях, взводах и
ротах. Нужно было уделить больше внимания органам тыла, от которых во многом
зависело своевременное материально-техническое обеспечение операции.
Советские войска знали, что наш пролетарский, интернациональный долг
состоит в том, чтобы помочь братскому монгольскому народу в час тяжелых
испытаний.
Большую политическую работу проводила газета "Героическая
красноармейская". В каждом номере она популяризировала боевые дела бойцов и
командиров войск армейской группы и боевые традиции Красной Армии. С началом
операции редакция газеты должна была заняться главным образом изданием и
быстрым распространением листовок для информации бойцов и командиров.
Активно сотрудничали в этой газете писатели Вл. Ставский, К. Симонов,
Л. Славин, Б. Лапин. З. Хацревин, В. Вишневский, Е. Петров и вездесущие
фотокорреспонденты М. Бернштейн и В. Темин. Особенно хочется сказать о
Владимире Ставском. Прекрасный литератор, пропагандист, он жил с солдатами
одной жизнью. Думаю, он был превосходным фронтовым корреспондентом. Мое
личное общение с Владимиром Петровичем продолжалось до конца 1941 года. В
начале августа он прибыл в 24-ю армию Резервного фронта, где я готовил
операцию по разгрому ельнинской группировки противника и ликвидации его
плацдарма в этом районе. [172]
Встретившись, мы обнялись, вспомнили героические дни Халхин-Гола. Не
задерживаясь в штабе, В.П. Ставский тотчас же выехал на передовую, где наши
части вели напряженный бой. К утру следующего дня прислал свои заметки для
армейской газеты, а мне записку с сообщением о тех трудностях, которые
приходилось преодолевать нашим войскам. Очень жаль, что этот талантливый
писатель-баталист погиб, погиб как солдат в 1943 году в боях под Невелем.
Редактором газеты "Героическая красноармейская" был Д. О. Ортенберг,
способный и оперативный работник. Он умел сплотить коллектив сотрудников
газеты и привлечь к активному участию в ней многих бойцов, командиров,
партийно-политических работников. В годы Великой Отечественной войны Д. О.
Ортенберг был редактором газеты "Красная звезда", и мне также неоднократно
приходилось встречаться с ним в действующей армии...
Но вернемся к халхин-гольским событиям.
20 августа 1939 года советско-монгольские войска начали генеральную
наступательную операцию по окружению и уничтожению японских войск.
Был воскресный день. Стояла теплая, тихая погода. Японское
командование, уверенное в том, что советско-монгольские войска не думают о
наступлении и не готовятся к нему, разрешило генералам и старшим офицерам
воскресные отпуска. Многие из них были в этот день далеко от своих войск:
кто в Хайларе, кто в Ханчжуре, кто в Джанджин-Сумэ. Мы учли это немаловажное
обстоятельство, принимая решение о начале операции именно в воскресенье.
В 6 ч. 15 м. наша артиллерия открыла внезапный и мощный огонь по
зенитной артиллерии и зенитным пулеметам противника. Отдельные орудия
дымовыми снарядами обстреляли цели, которые должна была бомбить наша
бомбардировочная авиация.
В районе реки Халхин-Гол все больше и больше нарастал гул моторов
подходившей авиации. В воздух поднялись 153 бомбардировщика и около 100
истребителей. Их удары были весьма мощными и вызвали подъем у бойцов и
командиров.
В 8 ч. 45 м. артиллерия и минометы всех калибров начали огневой налет
по целям противника, доведя его до пределов своих технических возможностей.
В это же время наша авиация нанесла удар по тылам противника. По всем
телефонным проводам и радиостанциям была передана установленным кодом
команда - через 15 минут начать общую атаку.
В 9 ч. 00 м., когда наша авиация штурмовала противника, бомбила его
артиллерию, в воздух взвились красные ракеты, означавшие начало движения
войск в атаку. Атакующие части, прикрываемые артиллерийским огнем,
стремительно ринулись вперед.
Удар нашей авиации и артиллерии был настолько мощным и удачным, что
противник был морально и физически подавлен и [173] не мог в течение первых
полутора часов открыть ответный артиллерийский огонь. Наблюдательные пункты,
связь и огневые позиции японской артиллерии были разбиты.
Атака проходила в точном соответствии с планом операции и планами боя,
и лишь 6-я танковая бригада, не сумев полностью переправиться через реку
Халхин-Гол, приняла участие в боях 20 августа только частью своих сил.
Переправа и сосредоточение бригады были полностью закончены к исходу дня.
21-го и 22-го шли упорные бои, особенно в районе Больших Песков, где
противник оказал более серьезное сопротивление, чем мы предполагали. Чтобы
исправить допущенную ошибку, пришлось дополнительно ввести в дело из резерва
9-ю мотоброневую бригаду и усилить артиллерию.
Разгромив фланговые группировки противника, наши бронетанковые и
механизированные части к исходу 26 августа завершили окружение всей 6-й
японской армии, и с этого дня началось дробление на части и уничтожение
окруженной группировки врага.
Борьба осложнялась из-за сыпучих песков, глубоких котлованов и
барханов.
Японские части дрались до последнего человека. Однако постепенно
солдатам становилась ясна несостоятельность официальной пропаганды о
непобедимости императорской армии, поскольку она понесла исключительно
большие потери и не выиграла за 4 месяца войны ни одного сражения.
Интересны записи некоторых японских солдат и офицеров, характеризующие
их настроения в те дни.
Вот дневник погибшего солдата Факуты:
"20 августа 1939 года.
С утра установилась хорошая погода. Истребители и бомбардировщики
противника, штук 50, группами появились в воздухе. В 6.30 артиллерия
противника всей своей мощью начала обстрел. Артиллерийские снаряды стонут
над головой.
Тучи артиллерийских снарядов падают поблизости от нас. Становится
жутко. Команда наблюдения использует все, чтобы разведать артиллерию
противника, но успеха не имеет, так как бомбардировщики бомбят, а
истребители обстреливают наши войска. Противник торжествует по всему фронту.
7 ч. 45 м.
Становится жутко. Стоны и взрывы напоминают ад. Сложилась очень тяжелая
обстановка. Положение плохое, мы окружены. Если ночь будет темной, все
должны быть в ходах сообщения, располагаясь в ряд... Душа солдата стала
печальной... Наше положение неважное, сложное, запутанное.
8 ч. 30 м.
Артиллерия противника не прекращает обстрела наших частей. Куда бы ни
сунулся, нигде нет спасения, везде падают снаряды, наше спасение только в
Бдисатве. [174]
14 ч. 40 м.
Идет беспощадный бой, сколько убитых и раненых мы не знаем... Обстрел
не прекращается.
21 августа
Множество самолетов советско-монгольской авиации бомбят наши позиции,
артиллерия также все время беспокоит нас. После бомбежки и артогня бросается
в атаку пехота противника. Число убитых все более и более увеличивается.
Ночью авиация противника бомбила наши тылы.
22 августа - 9 ч. 30 м.
Пехота противника начала атаку, пулеметы противника открыли сильный
огонь. Мы были в большой опасности и страшно напугались. Настроение заметно
ухудшилось. Когда всех офицеров убили, меня назначили командиром роты. Это
меня страшно взволновало, и я всю ночь не спал..."
На этом обрываются записи Факуты.
Большое внимание в тогдашней японской армии уделялось идеологической
обработке солдат, направленной против Красной Армии. Наша армия изображалась
технически отсталой, а в боевом отношении приравнивалась к старой царской
армии времен русско-японской войны 1904 - 1905 годов. Поэтому то, что
японские солдаты увидели в сражениях на реке Халхин-Гол, оказавшись под
мощными ударами танков, авиации, артиллерии и хорошо организованных
стрелковых войск, было для них полной неожиданностью.
Японскому солдату внушали, что, попав в плен, он все равно будет
расстрелян, но прежде его будут истязать до полусмерти. И надо сказать, что
подобное воздействие в тот период достигало своей цели.
Однако действительность опровергла эти внушения. Помню, на рассвете
одного из августовских дней ко мне на наблюдательный пункт привели пленного
японского солдата, обезображенного укусами комаров. Этот солдат был схвачен
разведчиками полка И. И. Федюнинского в камышах.
На мой вопрос, где и кто его так разделал, он ответил, что вместе с
другим солдатом вчера с вечера был посажен в камыши в секрет для наблюдения
за действиями русских, а накомарников им не дали. Командир роты приказал не
шевелиться, чтобы их не обнаружили. Ночью на солдат напали комары, но они
безропотно терпели страшные укусы и сидели до утра не шевелясь, чтобы не
выдать своего присутствия.
- А когда русские что-то крикнули и вскинули винтовки, - рассказывал
пленный, - я поднял руки, так как не мог больше терпеть эти мучения.
Нам нужны были сведения о японских войсках на том участке, где был
захвачен этот пленный. Чтобы развязать ему язык, я приказал дать пленному
полстакана водки. Каково же было мое удивление, когда он, посмотрев на
стакан, сказал: [175]
- Прошу вас, отпейте глоток, я боюсь отравы. Я единственный сын, а отец
имеет галантерейный магазин, следовательно, я единственный его наследник.
Наш переводчик заметил, что, согласно памятке, которую японским
солдатам дало их начальство, они должны смело умирать со словом "банзай" на
устах. Усмехнувшись, пленный ответил:
- Отец наказал мне вернуться домой живым, а не мертвым.
31 августа 1939 года последние очаги сопротивления 6-й японской армии,
вторгшейся в пределы Монгольской Народной Республики, были ликвидированы.
Посещая части наших войск, товарищ X. Чойбалсан сердечно благодарил воинов
за то, что они своей кровью подтвердили верность взятым на себя
обязательствам. Сокрушительный отпор советских и монгольских войск,
небывалый разгром отборных сил целой японской армии заставили тогдашние
японские правящие круги пересмотреть свои взгляды на могущество и
боеспособность Советских Вооруженных Сил, особенно на моральную стойкость
советских воинов.
Нарком обороны К. Е. Ворошилов в приказе 7 ноября 1939 года писал:
"Подлинной славой покрыли себя бойцы и командиры - участники боев в районе
реки Халхин-Гол. За доблесть и геройство, за блестящее выполнение приказов
войска, участвовавшие в боях в районе реки Халхин-Гол, заслужили великую
благодарность".
Душой героических действий наших воинов была Коммунистическая партия и
ее фронтовой отряд - армейская партийная организация. Коммунисты своим
мужественным примером воодушевляли воинов на боевые подвиги.
Хочется отметить тех командиров и политработников, которые своей
организаторской деятельностью, партийно-политическими мероприятиями, умелым
командованием ускорили разгром японских войск, прославили советское оружие.
С большой теплотой я вспоминаю дивизионного комиссара М. С. Никишева.
Умелый руководитель, в высшей степени принципиальный коммунист, он сумел
поставить работу Военного совета гак, что у нас при всей сложности и
напряженности обстановки ни разу не возникло никаких недоразумений или
разногласий. И все мы, халхингольцы, были глубоко опечалены известием о его
гибели в начале Отечественной войны. Он погиб на Украине, где был в
должности члена Военного совета 5-й армии Юго-Западного фронта.
Нельзя забыть героические подвиги летчиков Я. В. Смушкевича, С. И.
Грицевца, В. М. Забалуева, Г. П. Кравченко. В. Ф. Скобарихина. В. Г. Рахова
и других, которые показали образцы мужества и отваги.
Однажды во время преследования группы японских самолетов
летчик-истребитель Герой Советского Союза С. И. Грицевец обнаружил
отсутствие в строю самолета своего командира В. М. Забалуева. Дав ряд
очередей по уходящему противнику и приостановив [176] преследование. С. И.
Грицевец стал искать пропавший самолет. Он сделал круг над районом последней
атаки и заметил его в степи на территории японских войск.
Снизившись до бреющего полета. С. И. Грицевец увидел В. М. Забалуева
около самолета. Видимо, произошла авария. Что делать? Несмотря на крайний
риск посадки в тылу врага, С. И. Грицевец не колеблясь принимает решение: во
что бы то ни стало спасти своего командира. Как это принято у нас еще со
времен Суворова - "Сам погибай, но товарища выручай!"
Отважный и всегда очень спокойный, летчик мастерски посадил свой
самолет на изрытую воронками площадку. Быстро подрулив к В. М. Забалуеву, он
буквально втиснул своего командира в кабину одноместного самолета. Затем на
виду у опешивших солдат противника, развернув самолет против ветра, С. И.
Грицевец поднял его в воздух с двойной нагрузкой и благополучно вернулся на
свой аэродром.
В одном из разведывательных боев с японцами в отряде майора И. Л.
Касперовича была подбита машина "ГАЗ". Водитель рядовой Тимохин не бросил
машину, а оставшись на поле боя, на ничейной полосе, пытался исправить
повреждение. Японцы, заметив смелые действия нашего бойца, решили захватить
его живым. Тимохин отбивался как настоящий советский солдат. Будучи тяжело
раненным, он продолжал сопротивляться.
В этот момент майор И.Л. Касперович, командир отряда, не считаясь с
тяжелой обстановкой, принял рискованное решение - выручить своего бойца.
Приказав сосредоточить огонь орудий прямой наводкой по огневым точкам
японцев, он развернул роту и повел ее в наступление на противника, а сам на
бронемашине на полном ходу подскочил к автомобилю Тимохина и зацепил его на
буксир. Когда Тимохина вывезли в наше расположение, он со слезами на глазах
благодарил командира и товарищей, которые, рискуя жизнью, спасли его от
верной смерти.
- Я не сомневался, что вы не забудете меня, не оставите в беде, -
говорил он перед отправкой в госпиталь, - как только подлечусь, буду опять
вместе с вами, мои дорогие друзья.
Летчик Герой Советского Союза старший лейтенант В. Ф. Скобарихин в
неравном бою, выручая своего товарища старшего лейтенанта В. Н. Вусса, смело
пошел на таран японского истребителя и, сбив его, вступил в бой с двумя
другими самолетами. Японские летчики, увидев, с кем им пришлось иметь дело,
развернулись в направлении своих аэродромов. В. Ф. Скобарихин, несмотря на
повреждение, сумел благополучно дотянуть до своего аэродрома. После посадки
на крыле его самолета были найдены клочья обшивки японского истребителя.
В воздушных боях особенно отличился старший лейтенант Герой Советского
Союза В. Г. Рахов. 29 июля он встретился один на один с весьма опытным
японским асом Такео. Маневрируя, В. Г. Рахов навязал бой противнику. В ходе
боя японский летчик [177] Такео продемонстрировал все свое мастерство, но
тем не менее В. Г. Рахову удалось зажечь самолет Такео. Японец выбросился с
парашютом и, увидев, что приземлился на монгольской территории, попытался
застрелиться, но был захвачен в плен.
Оправившись от волнения и встретив хорошее обращение командиров Красной
Армии, Такео попросил показать ему летчика, который так мастерски вел бой и
сбил его самолет. Когда подошел В. Г. Рахов, японец отвесил ему глубокий
поклон, приветствуя победителя.
С благодарностью я вспоминаю многих командиров, с которыми работал в то
время. В начале боевых действий в районе реки Халхин-Гол И. И. Федюнинский
занимал должность помощника командира полка по хозяйственной части. Когда
потребовался командир для 24-го моторизованного полка, в качестве первой
кандидатуры была названа его фамилия. И мы не ошиблись. Во всех сложных
случаях Иван Иванович Федюнинский умел находить правильное решение, а когда
началось генеральное наступление наших войск, полк под его командованием
победоносно вел бой.
По окончании военных действий на реке Халхин-Гол И. И. Федюнинский был
назначен командиром 82-й дивизии. Эта дивизия в первом периоде Отечественной
войны исключительно упорно дралась на можайском направлении. Успешно
командовал генерал-майор И. И. Федюнинский стрелковым корпусом на
Юго-Западном фронте, а потом и 42-й армией под Ленинградом.
Комбриг Михаил Иванович Потапов был моим заместителем. На его плечах
лежала большая работа по организации взаимодействия соединений и родов
войск, а когда мы начали генеральное наступление, Михаилу Ивановичу было
поручено руководство главной группировкой на фланге армейской группы. М. И.
Потапов отличался невозмутимым характером. Его ничто не могло вывести из
равновесия. Даже в самой сложной и тревожной обстановке он был абсолютно
спокоен, и это хорошо воспринималось войсками. Таким он был и в
Отечественную войну, командуя 5-й армией Юго-Западного фронта.
Связь в бою и операциях играет решающую роль. Поэтому мне хочется
сказать доброе слово о полковнике Алексее Ивановиче Леонове, который в любых
условиях обеспечивал управление войсками бесперебойной связью.
Огромный вклад в решение боевых задач внесли партийные организации. В
первых рядах были начальник политического отдела армейской группы
дивизионный комиссар Петр Иванович Горохов, полковой комиссар Роман Павлович
Бабийчук, комиссар 24-го мотополка Щелчков, секретарь парткомиссии особого
корпуса Алексей Михайлович Помогайло, комиссар Иван Васильевич Заковоротный.
Среди политических работников соединений особенно выделялся полковой
комиссар Василий Андреевич Сычев - комиссар 9-й мотоброневой бригады, в
прошлом уральский рабочий-металлург. [178] Василий Андреевич хорошо помогал
своему командиру бригады; нередко в сложной обстановке он становился во
главе своих частей и личной смелостью увлекал их на боевой подвиг. В годы
Отечественной войны, будучи членом Военного совета армии, он с такой же
отвагой осуществлял возложенные на него задачи.
Из числа командиров мне хочется вспомнить главного военного советника
при монгольской армии полковника И. М. Афонина, командира 11-й танковой
бригады Героя Советского Союза М. П. Яковлева, командира 149-го мотополка
Героя Советского Союза И. М. Ремизова, командиров батальонов Зайюльева,
Ермакова, Михайлова, Абрамова и Анохина, некоторые из названных боевых
товарищей геройски погибли в борьбе с врагом.
Дни и ночи напряженно трудились в сложных полевых условиях медицинские
работники, спасая жизнь и здоровье наших солдат и командиров, да и не только
наших. В высшей степени гуманное отношение было проявлено ими и к раненым
пленным японцам.
Хорошо помню встречи с профессором М. Н. Ахутиным. Однажды мне
доложили, что профессор М. Н. Ахутин. будучи переутомлен многими операциями,
буквально еле держась на ногах, приказал взять у него кровь для раненого
командира. Я позвонил ему и посоветовал взять кровь у более молодого врача.
Профессор М. Н. Ахутин коротко отрезал:
- У меня нет времени для розыска подходящей группы. - И, попросив его
не задерживать, тотчас же дал раненому свою кровь.
Профессор М. Н. Ахутин продумал и хорошо организовал единую систему
поэтапного лечения раненых. Он оказывал большую помощь и медицинским
работникам братской нам монгольской армии. Работая по 15 - 18 часов в сутки,
он уделял большое внимание подготовке и совершенствованию врачей-хирургов,
и, думаю, не ошибусь, если скажу, что те, кто работал и учился у профессора
М. Н. Ахутина, многое постигли в искусстве хирургии. Под его руководством
успешно начинал работать ныне известный хирург академик А. А. Вишневский.
Монгольские войска, действовавшие в районе реки Халхин-Гол, хорошо
взаимодействовали с советскими войсками.
С большим воодушевлением читали на фронте взволнованное письмо
монгольских воинов советским бойцам:
"Дорогие братья, бойцы Красной Армии!
Мы, цирики, командиры и политработники частей Монгольской
народно-революционной армии, действующей в районе реки Халхин-Гол, от себя и
от всего трудового народа Монголии горячо приветствуем вас, защитников нашей
Родины от японских захватчиков, и поздравляем с успешным окружением и полным
разгромом самураев, пробравшихся на нашу землю.
Наш народ золотыми буквами впишет в историю борьбы за свою свободу и
независимость вашу героическую борьбу с японской [179] сворой в районе реки
Халхин-Гол. Если бы не ваша братская бескорыстная помощь, мы не имели бы
независимого Монгольского революционного государства. Если бы не помощь
Советского государства, нам грозила бы такая же участь, какую переживает
народ Маньчжурии. Японские захватчики разгромили бы и ограбили нашу землю и
трудовое аратство. Этого не случилось и никогда не случится, так как нам
помогает и нас спасает от японского нашествия Советский Союз.
Спасибо вам и спасибо советскому народу!"
Бойцы монгольской армии восхищались боевыми свершениями советских
войск, но и мы, советские воины, были не менее восхищены героическими
подвигами монгольских бойцов и командиров.
Мне приходилось лично наблюдать массовую боевую отвагу монгольских
цириков и их командиров. Хочется вспомнить имена особо отличившихся. Это -
рядовой цирик Олзвой, водитель бронемашины Хаянхирва, наводчики зенитных
орудий Чултэм, Гомбосурэн, конник Хорлоо. Большую творческую работу проводил
штаб Монгольской народно-революционной армии во главе с заместителем
главкома МНРА корпусным комиссаром Ж. Лхагвасурэном.
Павшим героям Халхин-Гола поставлен памятник, на котором высечены
поистине справедливые слова:
"Вечная слава воинам-героям Советской Армии и мужественным цирикам
Монгольской Народно-Революционной Армии, павшим в боях с японскими
захватчиками в районе реки Халхин-Гол за свободу и независимость
миролюбивого монгольского народа, за мир и безопасность народов, против
империалистической агрессии".
Советское правительство, отмечая особо выдающиеся заслуги советских
воинов против японских агрессоров, присвоило семидесяти из них звание Героя
Советского Союза. Второй Золотой Звездой Героя Советского Союза были
награждены летчики С. И. Грицевец, Я. В. Смушкевич, Г. П. Кравченко. Звание
Героя Советского Союза было присвоено и мне, а в 1972 году Указом Великого
народного хурала МНР за участие в разгроме японских войск на Халхин-Голе я
был удостоен звания Героя Монгольской Народной Республики.
По окончании боевых действий на реке Халхин-Гол командование и штаб
армейской группы (в конце октября 1939 года) возвратились в Улан-Батор -
столицу МНР. Раньше я знал о Монголии только по книгам и газетам. Теперь мне
представилась возможность близко познакомиться с этой страной.
Особенно приятно вспомнить душевную простоту монгольского народа, его
доброту и искреннюю веру в Советский Союз. Где бы я ни был - в юртах или
домах, в учреждениях или воинских частях, - везде и всюду я видел на самом
почетном месте портрет В.И. Ленина, о котором каждый монгол говорил с
искренней теплотой и любовью. [180]
Наши бойцы были частыми гостями у монгольских друзей, монгольские
товарищи бывали у нас на учениях, на занятиях, где мы старались передать им
опыт, полученный в минувших боях.
Монгольский народ с большим уважением и любовью относился к Хорлогийну
Чойбалсану. С ним я близко подружился, когда он в августе приезжал на наш
командный пункт на горе Хамар-Даба. Это был незаурядный, огромного душевного
тепла человек, преданный друг Советского Союза. Хорлогийн Чойбалсан был
настоящим интернационалистом, посвятившим жизнь борьбе с империализмом и
фашизмом. Последний раз я видел его во время Великой Отечественной войны,
когда он привозил на фронт бойцам Красной Армии подарки от монгольского
народа.
Не меньшим авторитетом в народе пользовался и Юмжагийн Цеденбал. Это
был образованный и приятный человек, он много лет проработал с X.
Чойбалсаном и другими членами ЦК партии. После смерти в 1952 году X.
Чойбалсана Ю. Цеденбал становится во главе партии и государства. Являясь
Первым секретарем ЦК Монгольской народно-революционной партии и
Председателем Совета Министров МНР, он отдает все свои силы, знания, энергию
построению социализма в стране, борется за всемирное укрепление дружбы, с
братскими марксистско-ленинскими партиями, за мир, социализм и демократию во
всем мире.
Забегая вперед, я хотел бы подчеркнуть ту помощь, которую, в свою
очередь, оказал монгольский народ Советскому Союзу во время Отечественной
войны против фашистской Германии.
Только за 1941 год от Монгольской Народной Республики было получено 140
вагонов различных подарков для советских воинов на общую сумму 65 миллионов
тугриков. Во Внешторгбанк поступило 2 миллиона 500 тысяч тугриков и 100
тысяч американских долларов, 300 килограммов золота. На эти средства, в
частности, было построено 53 танка, из них 32 танка Т-34, на бортах которых
стояли славные имена Сухэ-Батора и других героев Монгольской Народной
Республики. Многие из этих танков успешно сражались с немецкими войсками и
дошли до самого Берлина в составе 112-й танковой бригады 1-й гвардейской
танковой армии.
Кроме танков, советским Военно-Воздушным Силам была передана
авиационная эскадрилья "Монгольский арат". Она вошла в состав 2-го
Оршанского гвардейского авиационного полка. Эскадрилья "Монгольский арат"
совершала победный боевой путь на протяжении всей войны.
В дар Красной Армии в 1941 - 1942 годах поступило 35 тысяч лошадей,
которые пошли на укомплектование советских кавалерийских частей.
На протяжении всей Отечественной войны делегации трудящихся Монгольской
Народной Республики, возглавляемые X. Чойбалсаном, К. Цеденбалом и другими
государственными деятелями, были частыми гостями у наших славных воинов.
Каждое [181] их посещение еще больше укрепляло братскую дружбу советского и
монгольского народов.
Большую работу в период боевых действий на Халхин-Голе проводили Ю.
Цеденбал и советский посол в МНР И. А. Иванов. Благодаря их заботам наши
войска никогда не знали затруднений с поставками продуктов. С тех пор Ю.
Цеденбал душевно сроднился с советскими людьми, которые в его лице видят
дружественный нам монгольский народ, идущий но пути социализма. И. А. Иванов
пользовался искренним уважением у монгольского народа, государственных и
партийных руководителей, он всегда старался во всем помочь монгольским
друзьям и словом и делом.
Возвратившись на зимние квартиры, наши войска подводили итоги боевым
делам. Приятно было видеть, насколько выросли знания солдат и командиров. В
те части, которые не принимали непосредственного участия в боях, посылались
лучшие бойцы и командиры для передачи опыта, полученного в сражениях с
японскими войсками. Решительно перестраивалось политическое обеспечение
боевой подготовки войск.
Все это в целом дало весьма эффективные результаты в подготовке и
боевой готовности войск. Не случайно соединения, находившиеся в 1939 - 1940
годах в Монголии, будучи переброшенными в 1941 году в район Подмосковья,
дрались с немецкими войсками выше всяких похвал.
И когда в 1945 году Советское правительство, согласно договоренности с
союзниками по антигитлеровской коалиции, а также в целях снятия военной
опасности со стороны милитаристской императорской Японии, державшей против
МНР и наших дальневосточных районов миллионную Квантунскую армию, объявило
Японии войну, братская нам Монгольская Народная Республика также объявила
войну Японии.
Монгольская армия, руководимая Монгольской народно-революционной
партией, лично X. Чойбалсаном и Ю. Цеденбалом, действовала на правом крыле
советских войск, в составе советско-монгольской конномеханизированной группы
под командованием генерала И. А. Плиева. По свидетельству наших солдат и
командно-политического состава, монгольские части дрались смело, умело и
хорошо взаимодействовали с советскими войсками.
За умелое руководство боевыми операциями Маршал МНР X. Чойбалсан
награжден Советским правительством орденом Суворова I степени. За умелое
руководство боевыми операциями войск МНРА и проявленные при этом доблесть и
мужество заместитель главнокомандующего - начальник Политуправления
Монгольской народно-революционной армии Ю. Цеденбал удостоен ордена Кутузова
I степени. 26 человек награждены орденом Красного Знамени, орденом Славы II
степени- 13 человек, медалью "За отвагу" - 82 человека. Всего в 1945 году
Верховный Совет СССР наградил 302 человека. [182]
Монгольский народ питает искреннюю дружескую симпатию к советским
людям. Свидетельством тому является сохранившийся до сих пор обычай называть
своих детей русскими именами - Орос (русский), Сэссэр (СССР), Володя (в
честь В. И. Ленина), Юра (в честь Ю. Гагарина) и т.д.
Теперь Монгольская Народная Республика стала процветающей
социалистической страной. Быстро развиваются промышленность всех видов,
сельское хозяйство, наука и передовая техника. Большую помощь в этом ей
оказывают Советский Союз, братские социалистические страны. И в мирное
время, как и в годину войны с иностранными захватчиками, основная
направляющая роль принадлежит Монгольской народно-революционной партии, ее
Центральному Комитету.
...В начале мая 1940 года я получил приказ из Москвы явиться в наркомат
для назначения на другую должность.
К тому времени было опубликовано постановление правительства о
присвоении высшему командному составу Красной Армии генеральских званий. В
числе других мне было также присвоено звание генерала армии.
Через несколько дней я был принят лично И. В. Сталиным и назначен на
должность командующего Киевским особым военным округом.
С И. В. Сталиным мне раньше не приходилось встречаться, и на прием к
нему шел сильно волнуясь.
Кроме И. В. Сталина, в кабинете были М. И. Калинин, В. М. Молотов и
другие члены Политбюро.
Поздоровавшись, И. В. Сталин, закуривая трубку, сразу же спросил:
- Как вы оцениваете японскую армию?
- Японский солдат, который дрался с нами на Халхин-Голе, хорошо
подготовлен, особенно для ближнего боя, - ответил я. - Дисциплинирован,
исполнителен и упорен в бою, особенно в оборонительном. Младший командный
состав подготовлен очень хорошо и дерется с фанатическим упорством. Как
правило, младшие командиры в плен не сдаются и не останавливаются перед
"харакири". Офицерский состав, особенно старший и высший, подготовлен слабо,
малоинициативен и склонен действовать по шаблону.
Что касается технического состояния японской армии, считаю ее отсталой.
Японские танки типа наших МС-1 явно устарели, плохо вооружены и с малым
запасом хода. Должен также сказать, что в начале кампании японская авиация
била нашу авиацию. Их самолеты превосходили наши до тех пор, пока мы не
получили улучшенной "Чайки" и И-16. Когда же к нам прибыла группа летчиков -
Героев Советского Союза во главе со Смушкевичем, наше господство в воздухе
стало очевидным. Следует подчеркнуть, что [183] нам пришлось иметь дело с
отборными, так называемыми императорскими частями японской армии.
И.В. Сталин очень внимательно все выслушал, а затем спросил:
- Как действовали наши войска?
- Наши кадровые войска дрались хорошо. Особенно хорошо дрались 36-я
мотодивизия под командованием Петрова и 57-я стрелковая дивизия под
командованием Галанина, прибывшая из Забайкалья. 82-я стрелковая дивизия,
прибывшая с Урала, первое время сражалась плохо. В ее составе были
малообученные бойцы и командиры. Эта дивизия была развернута и пополнена
приписным составом незадолго до ее отправления в Монголию.
Очень хорошо дрались танковые бригады, особенно 11-я, возглавляемая
комбригом Героем Советского Союза Яковлевым, но танки БТ-5 и БТ-7 слишком
огнеопасны. Если бы в моем распоряжении не было 2 танковых и 3 мотоброневых
бригад, мы, безусловно, не смогли бы так быстро окружить и разгромить 6-ю
японскую армию. Считаю, что нам нужно резко увеличить в составе вооруженных
сил бронетанковые и механизированные войска.
Артиллерия наша во всех отношениях превосходила японскую, особенно в
стрельбе. В целом наши войска стоят значительно выше японских.
Монгольские войска, получив опыт, закалку и поддержку со стороны частей
Красной Армии, дрались хорошо, особенно их броневой дивизион на горе
Баин-Цаган. Надо сказать, что монгольская конница была чувствительна к
налетам авиации и артиллерийскому огню и несла большие потери.
- Как помогали вам Кулик, Павлов и Воронов? - спросил И. В. Сталин.
- Воронов хорошо помог в планировании артиллерийского огня и в
организации подвоза боеприпасов. Что касается Кулика, я не могу отметить
какую-либо полезную работу с его стороны. Павлов помог нашим танкистам,
поделившись с ними опытом, полученным в Испании.
Я пристально наблюдал за И. В. Сталиным, и мне казалось, что и он с
интересом слушает меня. Я продолжал:
- Для всех наших войск, командиров соединений, командиров частей и
лично для меня сражения на Халхин-Голе явились большой школой боевого опыта.
Думаю, что и японская сторона сделает для себя теперь более правильные
выводы о силе и способности Красной Армии.
- К сожалению, в войне с Финляндией многие наши соединения и армии
показали себя в первый период плохо. В неудовлетворительном состоянии армии
во многом виноват бывший нарком обороны Ворошилов, который длительное время
возглавлял вооруженные силы. Он не обеспечил должной подготовки армии и его
пришлось заменить. Тимошенко лучше знает военное дело. [184]
Итоги войны с финнами мы подробно обсудили на Пленуме ЦК и наметили ряд
мероприятий, - сказал И. В Сталин.
- Скажите, а с какими трудностями пришлось столкнуться нашим войскам на
Халхин-Голе? - вступил в разговор М. И Калинин
- Главные трудности были связаны с вопросами материально-технического
обеспечения войск. Нам приходилось подвозить все, что нужно для боя и жизни
войск, за 650 - 700 километров. Ближайшие станции снабжения были расположены
на территории Забайкальского военного округа. Даже дрова для приготовления
пищи и те приходилось подвозить за 600 километров Кругооборот машин
составлял 1300- 1400 километров, а отсюда колоссальнейший расход бензина,
который также надо было доставлять из Советского Союза.
В преодолении этих трудностей нам хорошо помог Военный совет ЗабВО и
генерал-полковник Штерн со своим аппаратом. Большую неприятность причиняли
комары, которых на Халхин-Голе великое множество. По вечерам они буквально
заедали нас. Японцы спасались специальными накомарниками. Мы их не имели и
изготовили с большим опозданием.
- Какую основную цель, по вашему мнению, преследовало японское
правительство, организуя вторжение? - спросил М. И. Калинин
- Ближайшая цель - захватить территорию МНР, находящуюся за рекой
Халхин-Гол, а затем построить на реке Халхин-Гол укрепленный рубеж, чтобы
прикрыть проектируемую к постройке вторую железную дорогу стратегического
назначения, которая должна пройти к границе нашего Забайкалья, западнее
КВЖД.
- Теперь у вас есть боевой опыт, - сказал И. В. Сталин. - Принимайте
Киевский округ и свой опыт используйте в подготовке войск.
Пока я находился в МНР, у меня не было возможности в деталях изучить
ход боевых действий между Германией и англо-французским блоком. Пользуясь
случаем, я спросил:
- Как понимать крайне пассивный характер войны на Западе и как
предположительно будут в дальнейшем развиваться боевые события?
Усмехнувшись, И. В. Сталин сказал:
- Французское правительство во главе с Даладье и английское во главе с
Чемберленом не хотят серьезно влезать в войну с Гитлером. Они все еще
надеются подбить Гитлера на войну с Советским Союзом. Отказавшись в 1939
году от создания с нами антигитлеровского блока, они тем самым не захотели
связывать руки Гитлеру в его агрессии против Советского Союза. Но из этого
ничего не выйдет Им придется самим расплачиваться за свою недальновидную
политику.
Возвратясь в гостиницу "Москва", я долго не мог в ту ночь заснуть,
находясь под впечатлением этой беседы. [185]
Внешность И В Сталина, его негромкий голос, конкретность и глубина
суждений, осведомленность в военных вопросах, внимание, с которым он слушал
доклад, произвели на меня большое впечатление Если он всегда и со всеми
такой, непонятно, почему ходит упорная молва о нем, как о страшном человеке.
Тогда не хотелось верить плохому. [186]
.

Комментарии (1)
Обратно в раздел история