Ставицкий В. Игра на чужом поле

ОГЛАВЛЕНИЕ

Теодор Гладков
ЗА ТРИ ГОДА ДО ВОЙНЫ

«Белые пятна» в биографии разведчика - вещь обычная. Но что скрывают годы? Агент органов безопасности «Колонист» - он же легендарный разведчик Николай Кузнецов начал свою деятельность задолго до того, как первые фашистские бомбы упали на нашу землю.
141
НАКАНУНЕ
До самого последнего времени оставалось неизвестным, при каких обстоятельствах Николай Кузнецов очутился в Москве, как вообще негласный сотрудник органов госбезопасности на Урале оказался в поле зрения Центра. Об этом незадолго до своей кончины автору рассказал один из руководителей советской разведки в те годы, бывший генерал-лейтенант Леонид Федорович Райхман.
«В 1938 году я работал начальником отделения в отделе контрразведки Главного Управления госбезопасности НКВД СССР, кроме того, преподавал одну из спецдисциплин на наших курсах в Большом Кисельном переулке. С одним из слушателей, Михаилом Ивановичем Журавлевым, мы сдружились. По окончании курсов Журавлев сразу получил высокое назначение — наркомом НКВД в Коми АССР.
Оттуда он мне часто звонил, советовался по некоторым вопросам, поэтому я не удивился его очередному звонку, помнится, в середине 1938 года.
— Леонид Федорович, —сказал он, —тут у меня есть на примете один человек, ещё молодой, наш негласный сотрудник «Колонист». Очень одаренная личность. Я убежден, что с ним надо работать в Центре, у нас ему просто нечего делать.
— Кто он? —спросил я.
— Специалист по лесному делу. Честный, умный, волевой. И с поразительными лингвистическими способностями. Прекрасно владеет немецким, знает эсперанто
142
и польский. За несколько месяцев изучил коми-пермяцкий язык настолько, что его в Кудымкаре за своего принимали...
Предложение заинтересовало. Я понимал, что без серьезных оснований Журавлев никого рекомендовать не станет.
— Присылай, —сказал я Михаилу Ивановичу. —Пусть позвонит мне домой.
Прошло несколько дней, и в моей квартире раздалась телефонная трель: звонил «Колонист» — Николай Иванович Кузнецов. В это самое время у меня в гостях был старый товарищ, только что вернувшийся из Германии, где работал с нелегальных позиций.
Я выразительно посмотрел на него, а в трубку сказал: — Товарищ Кузнецов, сейчас с вами будут говорить по-немецки.
Мой друг побеседовал с Кузнецовым несколько минут и, прикрыв микрофон ладонью, сказал удивленно:
— Говорит, как исконный берлинец.
Позднее я узнал, что Кузнецов свободно владел пятью или шестью диалектами немецкого языка, кроме того, умел говорить, в случае надобности, по-русски с немецким акцентом.
Я назначил Кузнецову свидание на завтра, и он пришел ко мне домой. Когда он только ступил на порог, я прямо-таки ахнул: настоящий ариец! Росту выше среднего, стройный, худощавый, но крепкий, блондин, нос прямой, глаза серо-голубые. Настоящий немец, но без этаких примет аристократического вырождения. И прекрасная выправка, словно у кадрового военного, и это —уральский лесовик!
Мы, сотрудники контрразведки, от рядового опера до начальника нашего отдела Петра Васильевича Федотова имели дело с настоящими, а не выдуманными герман-
143
скими шпионами и как профессионалы прекрасно понимали, что они работали по Советскому Союзу как по реальному противнику в будущей и уже близкой войне. Поэтому нам остро нужны были люди, способные активно противостоять немецкой агентуре, прежде всего в Москве. Мы затребовали личное дело «Колониста», внимательно изучили его работу на Урале.
Идеальным вариантом, конечно, было бы направить его на учебу в нашу школу, по окончании которой он был бы аттестован, по меньшей мере, сержантом госбезопасности (это в Красной Армии соответствовало званию лейтенанта). Но мешали два обстоятельства: во-первых, учеба в нашей школе занимала продолжительное время, а нам нужен был сотрудник, который приступил бы к работе немедленно, как того требовала оперативная обстановка. Второе обстоятельство — несколько щепетильного свойства. Зачислению в нашу школу или на курсы предшествовала длительная процедура изучения кандидата и с точки зрения его анкетной чистоты. Тут отдел кадров был беспощаден, а у Кузнецова в прошлом —сомнительное социальное происхождение: по некоторым сведениям, отец то ли кулак, то ли белогвардеец, исключение из комсомола, судимость. (В 1932 году Н. Кузнецов в возрасте двадцати лет работал в лесоустроительной партии в Кудымкаре. За какие-то хищения его начальники были приговорены к различным срокам лишения свободы. За «допущенную халатность» к одному году исправительных работ по месту службы был осужден и Николай. Уже после войны этот приговор за отсутствием состава преступления был отменен.—Авт.).
В конце концов мы оформили «Колониста» как особо засекреченного спецагента с окладом содержания по ставке кадрового оперуполномоченного центрального аппарата. Случай почти уникальный в нашей практике.
144
Что же касается профессиональной учебы, то, во-первых, он не с Луны свалился, новичком в оперативных делах не был, своим главным оружием —немецким языком — владел великолепно, да и мы, кадровые сотрудники, которым довелось с ним работать, постарались передать ему необходимые навыки работы с агентурой и конспирации.
Кузнецов был чрезвычайно инициативным человеком, с богатым воображением. Он купил себе фотоаппарат, принадлежности к нему, освоил фотодело и впоследствии прекрасно переснимал попадавшие в его руки немецкие материалы и документы.
Знания «Колонист» впитывал, как губка влагу, учился жадно, быстро рос как профессионал. В то же время был чрезвычайно серьёзен, сдержан в оценках, объективен в своих донесениях. Благодаря этим качествам мы смогли его впоследствии использовать как контрольного агента для проверки информации, полученной иным путем.
К началу войны он успешно выполнил несколько важных поручений. Остался весьма доволен им и мой товарищ, также крупный работник контрразведки Виктор Николаевич Ильин, отвечавший тогда за работу с творческой интеллигенцией. Благодаря Ильину Кузнецов быстро «оброс» связями в театральной, в частности балетной, Москве. Это было важно, поскольку многие дипломаты, в том числе установленные немецкие разведчики, весьма тяготели к актрисам, особенно к балеринам. Одно время даже всерьез обсуждался вопрос о назначении Кузнецова одним из администраторов... Большого театра».
Как рассказывал автору сам Виктор Николаевич, у Кузнецова было несколько близких приятельниц—балерин Большого театра, в том числе достаточно известных, которые охотно помогали ему завязывать перспективные знакомства с наезжающими в Москву гражданами Германии, в том числе с «дипломатами» от разведки.
145
«Придумали для Кузнецова и убедительную легенду, рассчитанную, прежде всего на немецкий контингент. Русского, уральца, Николая Ивановича Кузнецова превратили в этнического немца Рудольфа Вильгельмовича, фамилию оставили прежнюю, но... перевели на немецкий язык:
Шмидт. Родился Руди Шмидт якобы в городе Саарбрюкене. Когда мальчику было два года, родители переехали в Россию, где он и вырос. В настоящее время Рудольф Шмидт —инженер-испытатель авиационного завода 22 знаменитого конструктора С. Ильюшина на Хорошевском шоссе. На эту фамилию Кузнецову задним числом был выдан паспорт, а позднее — бессрочное свидетельство об освобождении по состоянию здоровья от воинской службы.
Широко известны фотографии Николая Кузнецова в форме военного летчика с тремя «кубарями» в петлицах. Из-за них возникло мнение, что Николай Иванович имел в Красной Армии звание старшего лейтенанта. На самом деле в армии он никогда не служил и воинского звания, даже в запасе, не имел. Эту форму он использовал в тех случаях, когда именно она вызывала вполне нацеленный интерес некоторых его знакомых.
Очень скоро «Колонист» прямо-таки с виртуозным мастерством научился завязывать знакомства с приезжающими в СССР немцами. Однажды германская делегация прибыла на ЗИС —знаменитый автозавод им. Сталина (позднее им. Лихачева). Шмидт установил контакт с одним из её членов, который, в свою очередь, познакомил его со своей спутницей —техническим сотрудником германского посольства, очень красивой молодой женщиной. С благословения НКВД у них завязался роман. В результате мы стали получать информацию непосредственно из посольства Третьего рейха.
146
Мы с достоверностью узнали о готовящемся нападении Германии на СССР уже в марте 1941 года в определённой мере благодаря усилиям «Колониста», Коллеги из разведывательного управления, я полагаю, знали об этом ещё раньше. 27 апреля 1941 года была составлена докладная записка на имя Сталина. В ней мы информировали, что необходимо загодя создавать разведывательно-диверсионные группы в западных областях страны на случай оккупации германскими войсками. Записку передали начальнику отдела контрразведки Петру Васильевичу Федотову. Тот пошел к наркому госбезопасности Всеволоду Николаевичу Меркулову и вернулся крайне расстроенный и огорченный. Нарком докладную не подписал.
— Наверху эти сообщения принимаются с раздражением,—многозначительно сказал он Федотову. И добавил: — Писать ничего не надо, но делайте то, что считаете нужным.
Хорошо помню едва ли не последнее донесение Кузнецова перед самой войной: приятельница «Руди» из посольства печально, с намеком на что-то, сказала, что скоро им придется, расстаться...
Уже было известно и то, что в посольстве сжигают в подвале документы, что на обоях стен гостиных появились светлые пятна —здесь многие годы висели дорогие картины, теперь их сняли и вынесли, свернули великолепные ковры и гобелены, убрали старинные фарфоровые вазы».
За годы пребывания в Москве Кузнецов выполнил несколько ответственных, можно сказать, «штучных» заданий, исходящих лично от Райхмана и Ильина с ведома самого Федотова. Но для проведения повседневной контрразведывательной работы решено было передать его на оперативную связь ответственному сотруднику не столь высокого ранга.
147
Автор должен честно признаться, что и не чаял найти этого человека —ведь с той поры минуло более полувека. Уже и то удача, что застал в живых Ильина и Райхмана.
И вдруг в марте 1994 года в квартире автора раздался телефонный звонок. Глуховатый голос очень пожилого человека сообщил, что именно он перед войной, тогда капитан госбезопасности (соответствовало званию полковника в Красной Армии), руководил работой «Колониста».
— Приезжайте... Станция метро «Алексеевская». Проспект Мира...
— Еду...
...Небольшая двухкомнатная квартира, очень запущенная, а потому неуютная. Старая рижская мебель, престижная в конце сороковых годов, а теперь уже исцарапанная, с потускневшим, местами облупившимся лаком. Хозяин —сухонький, едва весомый; в домашних брюках и тапочках, в старенькой защитной офицерской рубашке. Этому живущему бобылём человеку за несколько дней до моего прихода исполнилось девяносто лет. Ещё через год его не стало. А на фотографии, сделанной, видимо; в пятидесятых, — рослый, широкоплечий генерал-лейтенант, на мундире —и слева, и справа —самые высокие награды Родины.
В свое время он занимал посты наркома внутренних дел Украинской ССР, начальника главного управления контрразведки и замминистра МГБ СССР и замминистра МВД СССР. Именно он от МГБ обеспечивал безопасность и порядок на Красной площади при похоронах Сталина. А в предвоенные годы Василий Степанович Рясной был начальником того отделения в контрразведке, которое опекало посольства Германии и её тогдашней союзницы Словакии в Москве.
«Работать с «Колонистом» мне поручил лично начальник контрразведки Федотов, —рассказал В. С. Рясной.—
148
Уже одно это означало, что высшее руководство придает этому парню с Урала особое значение. Появляться Кузнецову в нашем «Большом доме» было никак нельзя, поэтому я договорился с ним по телефону встретиться на площадке возле памятника первопечатнику Ивану Федорову. Узнали друг друга по описанию и приметам. Мне он понравился с первого взгляда. По всему чувствовалось, что этот молодой человек —ему ещё и тридцати не было —личность, и личность не ординарная. Я был старше его на девять лет, занимал серьезную должность в центральном аппарате, тем не менее, у нас сразу сложились товарищеские отношения. Я никогда не давил на него, а он, в свою очередь, не пытался подладиться ко мне.
Остановился Кузнецов в гостинице «Урал», была тогда в Столешниковом переулке средней руки гостиница с недорогим, а потому популярным рестораном. Кормили хорошо, кухня русская — печенка в горшочке по-строгановски, селедочка с отварным картофелем, грибки маринованные, соленья и не какой-то фабричный лимонад в бутылках, а холодный клюквенный морс по-домашнему... Теперь это здание дореволюционной постройки снесено. Но гостиница —дело временное. Поэтому начальство разрешило поселить «Колониста» в моей конспиративной квартире в доме 20 на улице Карла Маркса (Старая Басманная). Я был в ней прописан под фамилией Семенов. Кузнецова прописал как своего родственника. Квартира состояла из двух комнат. Окно одной комнаты выходило на улицу, вернее, в палисадник перед домом, другой —в боковой дворик между домами.
Из мебели имелась кровать, стулья, платяной шкаф, этажерка для книг, радиоприемник. На кухне газовая плита, столик, табуретки. О домашних холодильниках тогда никто и понятия не имел.
149
Главным объектом внимания нашего отделения были дипломатический и технический персонал посольств Германии и Словакии, квартиры дипломатов и сотрудников, не имеющих рангов.
Немецкое посольство находилось на улице Станиславского (ныне снова Леонтьевский переулок), словацкая миссия —в районе Колхозной площади.
Штат германского посольства достигал двухсот человек. Только у военного атташе генерал-майора Эриха Кестринга было около двадцати сотрудников. Мы точно знали, что шпионажем занимались почти все. Нам также было известно, что представителем немецких спецслужб был советник посольства, глава его консульского отдела Генхард фон Вальтер. (Уже после войны стало известно, что господин фон Вальтер, руководивший шпионской работой в СССР, сам являлся... американским шпионом. Информацию он поставлял высокопоставленному сотруднику посольства США в Москве Чарльзу Болену. Впоследствии господин Ч. Болен в течение четырех лет был послом США в СССР.) У него была любовница со странным именем Пуся —красивая, высокая, стройная блондинка лет тридцати, по должности —технический сотрудник аппарата военного атташе Кестринга. Вдвоем, фон Вальтер и Пуся, вертели всем персоналом посольства, кроме, разумеется, трех-четырех самых высокопоставленных дипломатов. К слову сказать, Пуся откровенно заглядывалась на всех попадавшихся ей по дороге мужиков. Это позволяло, как мы надеялись, найти к ней какие-то подходы.
В обслуге посольства мы имели свою агентуру, но собираемая ею информация большой ценности не представляла, так, крохи...»
В. С. Рясной не знал, что «соседи» — разведывательное управление Генерального штаба Красной Армии имело в германском посольстве своего человека. Им был
150
заместитель заведующего отделом торговой политики Герхард Кегель —подпольщик, член Компартии Германии с 1931 года, соратник знаменитой ныне советской разведчицы Ильзе Штебе, впоследствии казненной гитлеровцами.
За несколько месяцев до начала войны он сообщил интересную новость. В Москву под видом представителя химической промышленности Германии приехал странный человек, явно ничего в химии не смыслящий. Он был весьма молод, но почему-то все посольские «шишки» относились к нему с чрезвычайным почтением. Однажды после ужина с обильными возлияниями в ресторане «Националь» в узком кругу сотрудников этот «химик» разоткровенничался и сообщил, что война Германии против СССР начнется в ближайшее время, даже показал на карте исходные позиции немецкой армии и главные направления намечающихся ударов. От него Кегель впервые услышал выражение: «Наша цель —выйти на линию Архангельск-Астрахань».
Настоящее имя этого эрудированного господина было Вальтер Шелленберг, сотрудник AMT-IV в РСХА, более известного как гестапо. Тогда он имел чин оберштурмбанфюрера СС, но в день нападения Германии на Советский Союз стал шефом AMT-IV в РСХА, то есть внешней разведки всемогущей эсэсовской службы безопасности — СД. Войну Шелленберг закончит и пойдёт под суд уже бригаденфюрером СС.
Пока Кузнецов жил в «Урале», он успел присмотреться к специфической атмосфере Столешникова переулка. Он был центром, который, словно магнит железные опилки, притягивал к себе спекулянтов, перекупщиков, жуликов, аферистов, карточных шулеров, сводников. В дорогих магазинах (а их в Столешниковом во все времена было много, в том числе самый крупный в Москве ювелирный,
151
существующий по сей день) и на тротуарах возле них постоянно толкалась сомнительная публика, и даже иностранцы. Тут покупали и продавали драгоценности, меха, антиквариат, часы — товар по тем временам дефицитный. В ближайших ресторанах —«Урале», «Арагви», «Астории» «Авроре», кафе и пивных барах дельцы заключали крупные и мелкие контракты. Хватало в Столешниковом и молодых дам «из общества»: красивых, ухоженных, хорошо одетых и... дорогих.
Вернемся к рассказу В. С. Рясного:
«Колонист» быстро освоился в Столешниковом, завязал знакомства с некоторыми завсегдатаями, завоевал их доверие, словом, стал своим. В Столешников он всегда приезжал со стороны Хорошевки (якобы с работы), выходил из троллейбуса у здания Моссовета, тогда ещё двухэтажного, не надстроенного, проверялся и спускался вниз, к пятачку возле ювелирного.
Мы уже держали на примете человека (завсегдатая толкучки в Столешниковом), представлявшего для нас значительный интерес с точки зрения возможности его вербовки. Это был мужчина лет тридцати пяти, прекрасно, лишь с легким акцентом, говоривший по-русски. Однажды наша «наружка» проследила за ним после его очередного посещения Столешникова. Мужчина на метро доехал до станции «Кировская», потом пешком дошел до Колхозной площади и скрылся за дверью здания, в котором располагалась миссия Словакии. Выяснилось, что спекулянт-незнакомец является... советником миссии по фамилии Крно и часто замещает посланника в его отсутствие.
Спустя несколько дней Кузнецов познакомился с дипломатом. Оказалось, Крно регулярно ездил в Братиславу и привозил оттуда на продажу, злоупотребляя дипломатической неприкосновенностью, ювелирные изделия и, главным образом, часы. Его заинтересованность в Кузнецове
152
объяснялась просто: удобнее и безопаснее продавать контрабандный товар одному надежному посреднику, чем многим случайным покупателям.
Позже мы установили, что Крно и сам был разведчиком. Тем более странно, что он пустился в столь рискованную авантюру. Вот какова сила жадности. Его информированность в германских делах была несомненна, чем он и привлек наше внимание к своей малопривлекательной особе».
Кузнецов поддерживал деловые связи с Крно на протяжении двух месяцев. За это время он приобрел оптом и сдал на Лубянку столько превосходных швейцарских часов, что руководство разрешило продать их по себестоимости, то есть по весьма доступной цене всем желающим сотрудникам, чтобы как-то окупить расходы.
Наконец, руководство приняло решение перейти к активным действиям —вербовке. Но для этого требовалось завлечь Крно на квартиру Кузнецова. Когда дипломат в очередной раз вернулся из Братиславы и в обычное время позвонил Руди (телефон был нами уже «посажен на кнопку»), Николай сказал ему, что прийти на встречу не может, так как повредил ногу и в течение недели-двух вынужден сидеть дома. (Обычно их свидания проходили в Сокольниках или в Центральном парке имени Горького. Однажды дипломат передал Шмидту большую партию «товара» в туалете Дома Союзов в антракте концерта «гвоздя сезона» —джаз-оркестра под управлением Эдди Рознера.) Растерявшийся Крно спросил, что же ему делать с привезенным добром. Николай ответил, что может сразу взять всю партию, и предложил дипломату завезти товар ему домой. Чтобы развеять возможные подозрения, Николай попросил его даже купить для него кое-что из съестного: сосиски, хлеб, масло, бутылку молока. Весь визит
153
займет, мол, не больше пяти минут. Крно колебался, прекрасно понимая, что ему, дипломату, являться на дом к перекупщику, хоть и командиру Красной Армии, никак не следует. Но жадность взяла верх над здравым смыслом.
Кузнецову спешно забинтовали ногу, принесли костыли, на улице расставили людей для наружного наблюдения.
В назначенное время Крно приехал на трамвае номер 28, вышел на остановке «Сад имени Баумана», проверился, дошел до нужного дома, ещё раз проверился и нырнул в подъезд.
Кузнецов встретил его, прыгая на костылях, иногда морщился от боли. Тут он не слишком грешил истиной: ему наложили чересчур тугую повязку, ступня затекла, а перебинтовывать ногу было поздно.
Дипломат снял пиджак, под которым был широкий полотняный пояс со множеством кармашков на молниях. В каждом лежало по паре мужских или дамских часов «Мозер», «Лонжин», «Докса», других известных фирм.
В тот момент, когда Крно положил на стол тяжелый пояс, раздался звонок в дверь. Кузнецов проковылял на костылях в прихожую, отворил. Вошел Рясной с двумя оперативниками.
— Вам чего? —спросил Николай.
— Мы из домоуправления, в квартире под вами протечка потолка. Надо проверить вашу ванную и кухню.
Трое вошли в прихожую, в раскрытую дверь комнаты увидели человека без пиджака и на столе перед ним какой-то странный предмет, вроде дамского корсажа.
— А вы кто такой? —спросил Рясной.
Крно, побагровев, пробормотал что-то невнятное.
— Предъявите ваши документы.
— Но почему? —запротестовал Кузнецов.— Ваше дело протечка, вот и ищите ее.
154
— Никакой протечки нет, это предлог. Я начальник уголовного розыска Семенов. К нам поступил сигнал, что в доме скрывается опасный преступник. Мы проверяем все квартиры подряд, так что попрошу вашего гостя предъявить документы.
Крно растерялся. Меж тем один из оперативников уже расстегивал кармашки пояса и, словно фокусник, извлекал из них одну пару часов за другой.
Николай, продолжая игру, прилег на кровать, поудобнее пристроив ногу.
— Я дипломат, —заявил Крно и трясущимися руками протянул Рясному свою аккредитационную карточку.
— В таком случае, —заявил лже-Семенов, бросив взгляд на груду часов,—я должен сообщить о вашем задержании в наркомат иностранных дел.
Он поднял трубку и стал наугад вращать диск. Крно схватил его за руку.
— Не надо! Кузнецов вмешался:
— Мужики, кончайте базарить, сейчас ко мне врач
придет.
Заикаясь, весь вспотев, Крно стал умолять:
— Пожалуйста, не надо никуда звонить,—Указал пальцем на корсаж с часами.—Здесь целое состояние, забирайте хоть все.
По знаку Рясного оперативники вышли, но один из них перед этим вынул из-под плаща фотоаппарат и сделал несколько снимков. Крно окончательно сник.
— Часики ваши нам не нужны, —ответил Рясной, —но договориться можно.
Крно молча кивнул головой, он был на все согласен. Вербовка состоялась.
Следующая встреча оперработников с дипломатом произошла на другой конспиративной квартире неподале-
155
ку от «Шарика» —так ласково называли москвичи завод шарикоподшипников —через три дня. Крно принес посольские шифры. В дальнейшем он доставлял множество секретных и важных документов, которые тут же переснимали специалисты. Крно также сообщал сведения, которыми с ним делились в германском посольстве, в частности о ходе военных действий в Югославии весной 1941 года, о подходе воинских частей вермахта к границам СССР, пересказывал свои беседы с германским послом Шуленбургом, его речи на раутах с послами стран прогерманской ориентации.
Кузнецов в этих встречах участия уже не принимал. Он переключился на проникновение в посольство Германии.
«Одной из наиболее интересующих нас фигур в германском посольстве был военно-морской атташе Норберт Вильгельм фон Баумбах, активный разведчик, прекрасно владеющий русским языком, —продолжает свой рассказ В. С. Рясной. —Он много ездил и ходил по Москве, не чурался дам легкого поведения, имел агентуру, которую мы частично знали.
Баумбах один, без семьи, жил на улице Воровского (ныне снова Поварская), неподалеку от того здания, где потом обосновался театр-студия киноактера. Перед нашим отделением была поставлена задача забраться в его документы, чтобы полностью выявить агентурную сеть. Знали, что дома он держит сейф, но квартира никогда не пустует: когда Баумбах отсутствует, в ней занимается хозяйством горничная из русских немок, довольно миловидная особа лет тридцати.
Кузнецов познакомился с ней на нейтральной почве, завязал флирт, выяснил, когда Баумбах отсутствует. В подходящий день Кузнецов увел горничную в кинотеатр «Баррикады», что на Пресне, напротив зоопарка, мы же с мастером оперативно-технического отдела Пушковым проникли
156
в квартиру. Пушков вскрыл сейф, вынул документы. Их пересняли и вернули на место, не оставив после себя никаких следов. Агентурная сеть гитлеровского разведчика была практически полностью выявлена, а затем и обезврежена. Самого Баумбаха мы потом сумели скомпрометировать на почве его чрезмерного увлечения женским полом—на квартире у Красных Ворот, где он развлекался с одной из своих знакомых. Проделали это с помощью скрытых фотокамер.-
В интересах контрразведки Кузнецов сумел очаровать горничных норвежского и иранского послов (обе были, к слову, немками), а также жену камердинера посла Германии Ганса Флегеля Ирму. Потом, кстати, подобрались и к самому Флегелю, тоже при участии Кузнецова. Флегель был настолько убежден в пронацистских и прогерманских симпатиях Шмидта, что на Рождество 1940 года подарил ему... членский значок НСДАП, а позже достал экземпляр книги Гитлера «Майн Кампф». Потом Кузнецов добился прямо-таки невероятного: он уговорил камердинера показать ему квартиру посла в Чистом переулке, а потом составил точный план расположения комнат и подробнейшее описание его кабинета. От Флегеля мы узнали немало важного. В частности, он сообщил о любопытном и примечательном факте, подслушав разговор посла с одним из сотрудников. Это было уже в конце апреля 1941 года. Шуленбург тогда вернулся из Вены, где его принял Гитлер. В разговоре с фюрером посол сделал последнюю попытку отговорить его от нападения на СССР. Гитлер пришел в такую ярость, что смахнул на пол и вдребезги разбил дорогую настольную лампу. (Посол Германии в Москве Фридрих Вернер граф фон дер Шуленбург (род. в 1875 г.) был убежденным противником войны с Советским Союзом. 10 ноября 1944 года он был казнен за участие в заговоре против Гитлера.—Авт.)
157
Военный атташе посольства генерал Эрих Кестеринг жил в особняке с наружной охраной в Хлебном переулке. Он тоже прекрасно владел русским языком, так как родился в Москве. Проникнуть в его жилище обычным, накатанным способом было невозможно. Между тем обстановка на границе осложнялась. Мы все понимали, что война на носу (она и разразилась через два месяца). Придумали такое: в полуподвал жилого дома, рядом с особняком, пришли строители. Жильцам объяснили, что произошел разрыв труб, нужен серьезный ремонт. На самом деле с торца дома прорыли ход в подвал особняка, отсюда проникли в кабинет атташе, вскрыли сейф, пересняли важные документы, наставили повсюду «жучков» и успешно замели, как говорится, все следы своего визита.
От того же Флегеля и его жены мы узнали и о том, что в марте в подвале посольства стали сжигать документы, а семьи дипломатов потихоньку уезжали на родину.
Когда началась война, мне и моим сотрудникам было поручено занять здания посольства и произвести в них тщательный обыск. Нашли много интересного, в том числе  настоящий склад оружия.
Весной 1941 года чекисты обратили внимание на то, что один из сотрудников германского посольства, занимавший в иерархической табели о рангах ступеньку весьма незначительную, вдруг изъявил желание съездить в Черновицы. Просьба вполне заурядная, но сотрудник этот —контрразведчики называли его «Карл» — был установленным опытным разведчиком, офицером СД, ранее работавшим в Чехословакии, Венгрии и Польше. Формальный предлог для поездки — выявление лиц немецкого происхождения, желающих репатриироваться на историческую родину (это предусматривалось соглашением между Германией и СССР). Но такие лица фактически покинули Западную Украину и Западную Белоруссию ещё в 1939—
158
1940 годах. В Черновицах за «Карлом» наблюдали, но безрезультатно. Теперь вот от него поступила повторная заявка на поездку в Черновицы. Что же такое заинтересовало опытного разведчика в маленьком и уютном городке на берегу Прута?
Кузнецову предложили поехать в Черновицы и завязать с «Карлом» знакомство. Билет ему купили в то же самое купе, в котором должен был ехать немецкий дипломат. Этим же поездом выехал и оперативный работник, осуществляющий сопровождение.
В дороге представились друг другу, как и положено попутчикам, по русскому обычаю.
— Лев Михайлович, — назвался высокий моложавый мужчина с небольшим саквояжем, вошедший в купе вторым. — Работник сферы культуры. (Кузнецов был предупрежден, что при случайных знакомствах «Карл» представляется по-русски, так что собеседник, естественно, полагает, что имеет дело с соотечественником.)
— Рудольф Вильгельмович, авиационный инженер,— назвал себя Кузнецов, протягивая попутчику руку. Отметил, что чуть дрогнули губы «Карла», когда тот услышал немецкое имя и отчество.
Вместе они вечером сходили в вагон-ресторан, поужинали, немного выпили. Кузнецов был совершенно равнодушен к спиртному, но при надобности мог составить компанию, при этом никогда не пьянел. Вернувшись в купе, болтали на разные темы, сыграли несколько партий в шахматы. Утром за завтраком и чаем «Лев Михайлович», как бы между прочим, полюбопытствовал, почему у советского инженера немецкое имя и отчество.
— Так я и есть немец, — простодушно рассмеялся Николай.—У меня и фамилия немецкая — Шмидт. Мои родители переселились в Россию задолго до войны. Дома говорили по-немецки. (Тут следует заметить, что, готовясь
159
к исполнению роли Шмидта, чьи родители происходили из Саара, Николай научился говорить по-немецки с архаизмами начала века, к тому же характерными именно для этой земли, именно так, как должны были бы говорить его мифические родители.)
И снова у попутчика что-то дрогнуло в лице.
Когда расставались на перроне Черновицкого вокзала, «Лев Михайлович» предложил пообедать как-нибудь вместе. Условились встретиться через два дня в три часа в ресторане гостиницы «Палас» на улице «Регины Марии», тогда лучшей в городе.
Эти два дня местные контрразведчики неотступно следовали за «Карлом». И на этот раз он не совершил ничего противоправного или просто подозрительного. Заинтересовало их лишь одно обстоятельство: каждое утро «Карл» сам умело вел наблюдение за Шмидтом, проверял, действительно ли он посещает предприятие, на которое был командирован своим заводом. Это был хороший признак: значит, немецкий разведчик всерьез взял Шмидта на заметку.
За обедом в «Паласе» попутчики вели себя почти как, старые знакомые. Разговор был оживленный, на разные темы, но, как показало позже прослушивание пленок звукозаписи, «Лев Михайлович» ненавязчиво, но умело «прощупал» Шмидта по биографии.
В Москве они встретились несколько раз. «Карл» явно, хотя весьма осторожно и профессионально, вел дело к вербовке своего попутчика, нажимая на природную любовь каждого этнического немца к фатерланду. В конце концов он признался Шмидту, что тоже немец, сказал, что война Германии и СССР неминуема и близка, что все немцы по происхождению, проживающие в Советском Союзе, должны оказывать армии фюрера полнейшую поддержку в эти исторические дни и тогда после победы их ждет признание и награда.
160
Как и замышлялось в контрразведке, когда готовилась эта подстава, «Карл», завербовав «Шмидта», стал давать ему задания вначале «простенькие», а на самом деле — контрольные (к примеру, достать отчет о том, что послужило гибелью известного летчика-испытателя на истребителе нового типа), затем более серьезные, потом подошел к тому делу, из-за которого, собственно, и ездил в Черновицы.
Оказывается, в этом городе много лет —ещё со времен Первой мировой войны —жил старый агент немецкой разведки. После гражданской войны в России и прочих событий этот шпион (некто Десидор Кестнер) был законсервирован.
За годы, предшествовавшие воссоединению Северной Буковины с УССР, Кестнер разбогател, стал владельцем ювелирной мастерской и магазина. В Берлине приняли решение вывезти старика в Германию. В первую свою поездку в Черновицы «Карл» передал Кестнеру выездные анкеты. Тот мог бы уже давно и спокойно выехать в фатерланд, но все дело в том, что советские таможенные власти ни за что не пропустят за кордон ювелирные изделия и валюту, которые Кестнер сумел припрятать при национализации своей мастерской и магазина. Когда «Карл» вторично приехал в Черновицы, чтобы попытаться заполучить эти ценности, доставить их в Москву, а потом переправить в Берлин с дипломатической почтой, ему не повезло: Кестнер перед самым его появлением очутился в больнице с острым приступом аппендицита.
В третий раз подряд ни ему, «Карлу», ни другому немецкому дипломату ехать в Черновицы нельзя —слишком уж будет подозрительно. Вот если он, советский гражданин со знаменитой теперь фамилией Шмидт, съездит в Черновицы, разыщет на улице Мирона Костина дом 11-а, спросит Кестнера, представится сотрудником германского посольства Рудольфом Фальке, назовет пароль...
161
Все было понятно. А с фамилией «Карл» хорошо подметил: в прошлый приезд Николая приняли за родственника знаменитого полярника, хотели поселить непременно в «люксе»...
Шмидт выполнил задание немецкой разведки: 17 апреля 1941 года он приехал в Черновицы, дважды встретился с Кестьером (у него дома и в гостинице «Палас») и привез в Москву небольшой, но очень тяжелый чемоданчик.
Драгоценности на внушительную сумму, а также иностранная валюта в Берлин так и не попали. «Папаша» Кестнер тоже.
Как «Карл» отчитался перед своим начальством за их пропажу, неизвестно. Вскоре разразилась война, и инженер Шмидт остался не расшифрован немецкой разведкой.
Последняя встреча В. С. Рясного и Н. И. Кузнецова состоялась 20 июля 1941 года. Незадолго до этого контрразведчик получил приказ сопровождать литерный поезд с персоналом германского посольства в Армению, где на границе с Турцией немцев должны были обменять на советских дипломатов, застигнутых войной на территории Третьего рейха.
В той самой конспиративной квартире на улице Карла Маркса выпили по рюмке и простились до победы... не думая, что навсегда.
В. С. Рясной не мог знать, что в первые месяцы войны Н. И. Кузнецов участвовал в разработке одного из сотрудников военного атташе Японии. Это было последнее дело советского инженера-испытателя Рудольфа Вильгельмовича Шмидта. Вскоре его заменил оберлейтенант вермахта Пауль Вильгельм Зиберт.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история