Скрынников Р. Иван Грозный

ОГЛАВЛЕНИЕ

Террор

В истории опричнины настала кровавая пора, о которой сохранилось мало достоверных сведений. Историки вынуждены обращаться к крайне тенденциозным мемуарам и запискам иностранцев о России. Самые осведомленные из этих авторов служили в опричнине, потом бежали за рубеж. Там они старались привлечь к себе внимание обширными проектами сокрушения «варварской Московии» и леденящими душу рассказами о злодеяниях московского тирана. Скудость русских источников затрудняет критику баснословии иностранцев.
Изучение опричного террора затруднено и полной гибелью опричных архивов. Следы этих архивов, однако, можно обнаружить в некоторых документах тех лет, в частности в одном из самых загадочных источников XVI в. — Синодике, или поминальном списке опальных Ивана Грозного.
История составления Синодика вкратце такова. Незадолго до смерти царь велел монахам молиться «во веки веков» за всех казненных им людей. «Прощения» заслужили «изменники», самое имя которых было предано забвению и десятки лет находилось под строгим запретом. По приказу Грозного был составлен подробный список «убиенных», копии которого были затем разосланы по всем монастырям.
Руководствуясь полученным приказным списком («государскими книгами», «государевой царевой грамотой»), монастырские власти внесли имена опальных в свои Синодики. Ни одного подлинника «государских книг» 80-х годов не сохранилось, или, во всяком случае, они не разысканы до настоящего времени. А уцелевшие монастырские выписки лишь отдаленно напоминали приказной список.
Монахам не приходило в голову точно скопировать «государские книги», весьма мало пригодные для поминальных целей. В них сплошь и рядом были означены не христианские имена, а прозвища казненных и иногда лишь их общее число. С точки зрения церковных правил поминать безымянных людей было бессмысленно. Но монахи, боясь царского гнева, все же молились за них, снабжая молитву ссылками на вездесущего Бога: «Помяни, Господи, 1505 человек, а имена их ты сам, Господи, веси (знаешь)». Чаще всего старцы выписывали в свои поминальные книги имена опальных, опуская при этом фамилии и различные, не относящиеся к делу подробности казней.
Синодик давно привлекал внимание историков, но до С.Б. Веселовского никто не исследовал его в источниковедческом плане. Веселовский первым высказал предположение, что в основе Синодика лежал «приказной список», составленный на основании судных дел и разосланный царем по монастырям. Это наблюдение осталось не более чем догадкой. Веселовский констатировал, что копии Синодика настолько расходятся между собой, что свести их воедино и восстановить «приказной список» не представляется возможным. Отказавшись от поиска особых источниковедческих приемов, историк выстроил список опальных в алфавитном порядке. Препарированный таким способом источник перестал существовать как цельный исторический документ.
Его загадка осталась нерешенной. В итоге Веселовский в общей оценке Синодика не пошел далее своих предшественников. «…Мы имеем в дошедших до нас списках Синодика, — писал он, — не хронологический и не полный список казненных, а весьма неполный перечень лиц, погибших за весь период массовых казней, длившийся более 15 лет. Перечень этот был составлен не в порядке событий, а задним числом, наскоро, по разным источникам».
Составление алфавитного списка привело к тому, что предположение о приказном происхождении Синодика было забыто, а работы над этим источником прекращены на несколько десятилетий.
Поставив целью реконструировать Синодик, я принужден был начать работу сначала и очень скоро оказался в тупике. Подлинники, разосланные по обителям, погибли.
Сохранившиеся копии были изготовлены после смерти Грозного. При еженедельных поминаниях Синодики очень быстро ветшали и приходили в негодность. Странички Синодиков оказывались разорванными, многие из них были утеряны. Но главная беда заключалась в ином. В разных монастырях были утеряны разные страницы, а уцелевшие куски были перемешаны самым причудливым образом. Не обращая внимания на путаницу, монахи копировали испорченные списки. Их копии подвергались новым порчам, и в таком виде их снова переписывали. В некоторых монастырях иноки произвольно сокращали текст Синодика или же выделяли имена важных в их глазах опальных (вкладчиков монастыря и пр.), после чего переписывали имена остальных убиенных.
Итак, сопоставление копий дало обескураживающие результаты. Лучшие, наиболее полные списки решительно расходились между собой. Протограф ускользал из рук, едва начинали вырисовываться его контуры. Ключ к реконструкции утраченного оригинала дало наблюдение, связанное с судьбой казненной Матрены и ее детей.
Выяснилось, что в разных Синодиках Матрена с чадами фигурирует в окружении одних и тех же лиц, записанных до и после Матрениной семьи. Появилось предположение, что совпадающие куски текста являются осколками оригинала «приказного списка», уцелевшими, несмотря на все утраты листов и их копирование в неверном порядке.
Поиски в архивах позволили обнаружить десяток неизвестных ранее списков Синодика. Подавляющая часть Синодиков относилась к XVII в., но есть Синодики XVIII и XIX вв. Понадобилось время, чтобы выявить сходные отрывки текста в двадцати известных копиях поминальных книг, каждая из которых заключала несколько тысяч имен.
Самым трудным и неразрешимым был вопрос: в каком порядке выявленные «осколки» располагались в затерянном оригинале? Найти решение помог единственный список Синодика, восходивший ко времени Ивана Грозного. Он был составлен в стенах нижегородского Печерского монастыря. Власти обители завели поминальную книгу в 1552 г. и продолжали пополнять ее до смерти Ивана IV. На последних листах книги были записаны имена опальных.
Исследователи обращались к нижегородскому печерскому списку. Но никто из них даже не подозревал, какое сокровище попало им в руки. Иначе и быть не могло. Использовать печерский список не было ни малейшей возможности. Для поминания усопшего достаточно было назвать его имя. Такой порядок сложился в Древней Руси, когда люди не носили фамилий. Следуя церковным правилам, печерские монахи выписали из полученной ими «грамоты царевой» одни имена казненных людей, опустив прочие подробности. Составленная ими поминальная книга поражает скудостью своего содержания. Это однообразный перечень имен «ведомых Богу людей»: «Помяни, Господи, Ивана, Петра, Анну, Семена» и так далее. Дело усугубляется тем, что более половины опальных носили имя Иван, и в некоторых местах поминали двух или трех Иванов сразу. Понятно, почему исследователи пренебрегли ценнейшим текстом.
Печерский список оказался бесценным сокровищем. Он полностью подтвердил результаты предшествующей источниковедческой работы: выявленные по всем другим спискам тождественные отрывки текста строго соответствовали печерскому тексту.
Последний стал своего рода канвой, позволившей восстановить рисунок.
Появилась возможность придать первоначальный порядок осколкам разбитой и перемешанной мозаики. В тех случаях, когда приходилось иметь дело с простой перестановкой страниц, выявление ошибки требовало лишь времени и внимания.
Прочесть некоторые «зашифрованные» Синодики было значительно труднее.
Среди всех монастырских списков наибольшие отличия характерны для трех списков московского Богоявленского монастыря. Порядок имен в них был совсем иным, чем в Печерском и других синодиках. Пройти мимо Богоявленских синодиков было невозможно: по числу раскрытых фамилий опальных они далеко превосходят все остальные списки. Использование этих уникальных Синодиков стало возможным лишь после того, как удалось разгадать метод копирования, употребленный богоявленским монахом-переписчиком. Списывая текст, монах разбил его на отрывки (возможно, они соответствовали отдельным страницам Синодика). Из каждого отрывка он выписывал имена опальных выборочно, затем возвращался к началу отрывка и копировал все оставшиеся имена. Схематически конструкцию богоявленских списков можно изобразить следующим образом:
Печерский список

А, Б, В, Г, Д, Е, Ж, 3, И, К, Л, М

Богоявленский список

1) А, Б, Д, Ж, 3, К,

2) В, Г, Е, И, Л, М

Порядок имен внутри каждого отрывка сохранялся, но в «разреженном» виде. При новых копированиях в XVII-XVIII вв. некоторые листы попали не на место, что усугубило путаницу имен. Однако, поскольку шифр был раскрыт, текст Богоявленских синодиков удалось «проявить».
Понадобились годы, прежде чем многие тысячи опальных нашли каждый свое место на страницах толстых конторских книг. Реконструированные тексты монастырских списков были записаны отдельными столбцами, один подле другого. Сличение списков позволило заключить, что в основе всех текстов лежала одна и та же «государева грамота». Монастырские списки пестрели ошибками, но поскольку переписчики ошибались каждый по-своему, оказалось возможным исправить их. Так был восстановлен первоначальный «приказной список» опальных Ивана Грозного.
Уже после того, как реконструкция текста Синодика была завершена, в архивах Финляндии нашли Синодик Валаамского монастыря начала XVII в. По-видимому, его скопировали с дефектного списка, в котором были утрачены крупные фрагменты текста. Синодик дает одни имена. Исключены все безымянные поминания и поминания лиц с прозвищами, без молитвенных имен, а равно все подробности казней. Невзирая на утраты и мелкие искажения, Валаамский синодик в уцелевших отрывках воспроизводит имена «убиенных» в том же порядке, что и Синодик нижегородского Печерского монастыря. Таким образом, вновь открытый Синодик подтверждает истинность реконструкции.
На втором этапе работы источник преподнес исследователю новые сюрпризы. Задача заключалась в том, чтобы на основании всех архивных и прочих документов установить, когда погибли лица, внесенные в Синодик. Удивлению моему не было предела, когда все очевиднее стало то, что опальные записаны на страницах «приказного списка» в четкой хронологической последовательности. На первых страницах фигурируют лица, погибшие в конце 1567 г., далее — в марте 1568 г., 6 июля и 11 сентября того же года, ниже — в январе, апреле и октябре 1569 г., в январе 1570 г. и т.д.
Кому и зачем понадобилось выстраивать «убиенных» в хронологической последовательности? История составления Синодика позволяет ответить на недоуменный вопрос.
Грозный поручил составление поминальной книги своим дьякам, открыв перед ними дверь секретных опричных архивов. Дьяки, боясь в чем-нибудь отступить от строгого приказа, выписывали подряд имена казненных из подлинных судных документов и отчетов опричников, сохраняя их терминологию, а нередко также и подробности о месте и обстоятельствах расправ. Порядок и полнота составленных таким способом списков определялись сохранностью опричных материалов и последовательностью их обработки дьяками, которые, переходя от документа к документу, писали опальных в том порядке, в каком их упоминали судные дела.
Реконструкция Синодика позволила установить, что его составители добросовестно проштудировали материалы главного политического процесса периода террора — дела о заговоре Владимира Андреевича. Этот процесс тянулся три года (1567-1570), и на основании его был составлен почти весь Синодик — более 9/10 его объема. По делу Старицкого опричники казнили примерно 3200 человек из общего числа (3300) записанных в Синодике лиц.
Дьяки старательно законспектировали «дело» конюшего Федорова. Их выписки располагались в строго хронологическом порядке. Затем они перешли к самому объемистому из судных дел — делу князя Владимира и новгородским документам. В этом разделе допущен ряд отступлений от хронологического принципа. По-видимому, дьяков торопили, и они стали работать в четыре руки. В результате их выписки из документов о казни Старицких и о новгородском походе попали [229] в сводном тексте Синодика не на место. Поскольку порядок имен внутри выписок не изменен, определение их места в Синодике не вызывает больших затруднений. Работа над вторым списком жертв новгородского похода и его продолжением — псковским списком, а также над более поздним по времени московским материалом велась в прежнем порядке, без всякого отступления от хронологии.
Материалы, относящиеся к делу Старицкого (1567-1570) и второму «изданию» опричнины (1575), хранились в опричном архиве в должном порядке. Что же касается других документов о казнях, то некоторые из них, как видно, затерялись в архиве, и дьяки не использовали их при составлении «приказного списка». В Синодик не попали сведения о казни князя Андрея Шуйского (1543), Кубенского и Воронцовых (1546), Шишкина (1563), об умерщвлении Никиты Шереметева (1564), Шевырева (1565), князя Рыбина-Пронского (1566), князя Михаила Воротынского (1573).
Пропуски Синодика носят закономерный характер: если в «приказном списке» пропущен некий судебный процесс, то в списке опальных пропущены все связанные с этим делом лица. Исключение составляют записи, относящиеся к 1565 и 1571-1572 гг.
В целом пропуски Синодика незначительны. Вопреки заключению С.Б. Веселовского «приказной список» отличался большой полнотой. Приказные люди, «законспектировавшие» опричные судные дела, и не подозревали, что после гибели опричных архивов их конспекты послужат бесценным материалом для историков.
В некоторых списках Синодика подробному тексту предпослан краткий перечень опальных, насчитывающий 75 имен самых знатных из «убиенных». Краткий список был разослан по монастырям в 7090 (1582) г., подробный — в 7091 (1582-1583) г.
Сличение текстов обнаруживает, что краткий Синодик был экстрактом «приказного списка», с небольшими отступлениями от последнего. По непонятным причинам составители краткого Синодика пропустили имена нескольких бояр (Басманова и Яковлевых), а в конце приписали двух бояр, отсутствующих в «приказном списке». Опричный архив исчез. Он сгорел, был уничтожен или сгнил в подземных тайниках.
Казалось бы, никакая сила не может его восстановить. Однако новейшие методы источниковедения позволили решить задачу. Реконструированный Синодик — своего рода конспект утраченного опричного архива. Деяния опричнины описаны в этой кровавой летописи бесстрастно и точно, день за днем, месяц за месяцем. Документ дает ключ к эпохе массового террора в России.
Многолетние споры о целях и результатах опричного террора близятся к концу. …Царь был озабочен тем, чтобы оправдать бесславное окончание похода в Ливонию в конце 1567 г. Причиной отмены похода было выставлено расстройство посошной службы. Податное население — «сохи» выставляли людей, которые служили в обозе армии и волокли пушки. Ведал посошными людьми дьяк Казарин Дубровский, известный взяточник. Он не обеспечил своевременной доставки пушек на границу.
Царь велел подобрать жалобы на дьяка. Дубровский был уличен в злоупотреблениях и казнен. В царском Синодике опальных ему посвящена такая запись: «Казарина Дубровской, да 2 сына его, да 10 человек, которые приходили на пособь». Вслед за тем Грозный взялся за дворян, скомпрометированных доносом Старицкого. Опричники казнили двоюродного дядю князя Владимира Андреевича и некоторых других лиц. Как видно, дядя неосторожно намекал племяннику на возможность перехода власти в его руки.
Начавшиеся казни вызвали резкий протест со стороны высшего духовенства.
Митрополит Филипп посетил царя и долго беседовал с ним наедине. Убедившись в тщетности увещеваний, он выждал момент, когда царь со всей своей свитой явился на богослужение в кремлевский Успенский собор, и при большом стечении народа произнес проповедь о необходимости упразднить опричнину. Кремлевский диспут кратко и точно описан новгородским летописцем: 22 марта 1568 г. «учал митрополит Филипп с государем на Москве враждовати о опришнины». Диспут нарушил благочиние церковной службы и имел неблагоприятный для Грозного исход. Не получив от митрополита благословения, царь в ярости стукнул посохом оземь и пригрозил митрополиту, а заодно и всей земле суровыми карами. «Я был слишком мягок к вам, но теперь вы у меня взвоете!» — будто бы произнес он. На другой день о столкновении царя с митрополитом говорила вся столица. Церковь пользовалась большим авторитетом как среди власть имущих, так и в беспокойных низах. Народ не оставался безучастным свидетелем происходившего.
Речи митрополита наиболее подробно изложены в «Житии митрополита Филиппа» и в «Записках» Таубе и Крузе, написанных на 20-30 лет раньше «Жития». Сопоставление этих источников не оставляет сомнений в их достоверности. По существу, митрополит обратился к монарху с теми же требованиями, что и земские бояре после собора 1566 г. Он просил прекратить кровопролитие и упразднить опричнину, «твоя бо есть едина держава». Филипп молил государя, но также грозил ему Страшным Судом: «Мы приносим жертву Господеви чисту и безкровну, за тебя, государя, Бога молим, а за олтарем неповинна кровь лиется християнская и напрасно умирают»; ты, государь, благочестив, но почему «неправедная дела твориши»; «суд сотвори праведен и истин, а оклеветающая сыщи и обличи»; «О царю, свете, сиречь православна вседержавный наш государь, умилися, разори, государь, многолетное свое к миру негодование, призри милостивно, помилуй нас, своих безответных овец»; «Аще, государь, не велиши престати от сея крови и обиды, взыщет сего Господь от руки твоее».
Протест Филиппа был симптомом окончательного падения престижа царя в земщине.
Приспешники Грозного настоятельно убеждали его пустить в ход насилие, поскольку в обстановке острого внутреннего кризиса всякое проявление слабости могло иметь катастрофические для властей последствия.
Филипп нарушил клятву «не вступаться в опричнину» и должен был понести наказание. Опричники схватили митрополичьих бояр и забили их насмерть железными палицами, водя по улицам Москвы.
В Синодике убиенных записаны митрополичьи старцы Леонтий Русинов, Никита Опухтин и др. Рядом с ними на страницах Синодика фигурируют ближние люди и слуги конюшего Челяднина. Раздор с митрополитом побудил царя отдать давно подготовленный приказ о расправе с «заговорщиками».
В соответствии с официальной версией конюший Федоров-Челяднин готовился произвести переворот с помощью своих многочисленных слуг и подданных, будто бы посвященных в планы заговора. Не мудрено, что опричники подвергли вооруженную свиту конюшего и его челядь беспощадному истреблению. Царские телохранители совершили несколько карательных походов во владения Челяднина. Записи Синодика позволяют восстановить картину первых опричных погромов во всех деталях. Ближние вотчины конюшего разгромил Малюта Скуратов. Заслуги палача были оценены должным образом, и с этого момента началось его быстрое возвышение в опричнине. После разгрома ближних вотчин настала очередь дальних владений. Челяднин был одним из богатейших людей своего времени. Ему принадлежали обширные земли в Бежецком Верху, неподалеку от Твери. Туда царь явился собственной персоной со всей опричной силой. При разгроме боярского двора «кромешники» посекли боярских слуг саблями, а прочую челядь и домочадцев согнали в сарай и взорвали на воздух порохом. Об этих казнях повествует следующая документальная запись Синодика: «В Бежецком Верху отделано Ивановых людей 65 человек да 12 человек скончавшихся ручным усечением».
Погром не прекращался в течение нескольких месяцев — с марта по июль. Летом опричники подвели своеобразный итог своей деятельности со времени раскрытия «заговора». «Отделано 369 человек и всего отделано июля по 6-е число» (1568), — читаем в Синодике. Примерно 300 человек из указанных в «отчете» были боярскими слугами и холопами. Они погибли при разгроме вотчин.
Кровопролитие обострило конфликт между царем и церковью. Следуя примеру митрополита Афанасия, Филипп в знак протеста против действий царя покинул свою резиденцию в Кремле и демонстративно переселился в один из столичных монастырей. Однако в отличие от своего безвольного предшественника Колычев отказался сложить сан митрополита.
Открытый раздор с главой церкви ставил Грозного в исключительно трудное положение. Он вынужден был удалиться в Слободу и заняться там подготовкой суда над Филиппом. Опричные власти поспешили вызвать из Новгорода преданного царю архиепископа Пимена, а затем направили в Соловки особую следственную комиссию, состоявшую из опричников и духовных лиц. Комиссия произвела розыск о жизни Филиппа в Соловецком монастыре и с помощью угроз и подкупа принудила нескольких монахов выступить с показаниями, порочившими их бывшего игумена. Состряпанное комиссией обвинение оказалось все же столь сомнительным, что самый авторитетный член комиссии епископ Пафнутий отказался подписать его. Противодействие епископа грозило сорвать суд над Филиппом. Исход дела должно было определить теперь обсуждение в Боярской думе, многие члены которой сочувствовали Колычеву.
Конфликт достиг критической фазы. В такой обстановке Грозный решил нанести думе упреждающий удар. 11 сентября 1568 г. Москва стала свидетелем казней, зафиксированных Синодиком: «Отделано: Ивана Петровича Федорова; на Москве отделаны Михаил Колычев да три сына его; по городам — князя Андрея Катырева, князя Федора Троекурова, Михаила Лыкова с племянником». Отмеченные Синодиком репрессии против членов Боярской думы по своему размаху немногим уступали первым опричным казням. На эшафот разом взошли старший боярин думы И.П. Челяднин-Федоров, окольничие М.И. Колычев и М.М. Лыков, боярин князь А.И. Катырев-Ростовский.
Согласно официальной версии, с которой Шлихтинг ознакомился в опричнине, у конюшего Федорова было 30 сообщников. В кратком Синодике опальных находим ровно 30 знатных лиц и видных дьяков, казненных в промежуток времени между началом розыска по делу Федорова и убийством главы «заговора». Совпадение цифр подтверждает осведомленность Шлихтинга. При разгроме «заговора» Челяднина пролилось значительно больше крови, чем в первые месяцы опричнины. На основании записей Синодика можно установить, что с конюшим погибло до 150 дворян и приказных людей и вдвое большее число их слуг и холопов.
Как правило, следствие проводилось в строгой тайне, и смертные приговоры выносились заочно. Осужденных убивали дома или на улице, на трупе оставляли краткую записку. Таким способом преступления «заговорщиков» доводились до всеобщего сведения.
Репрессии носили в целом беспорядочный характер. Хватали без разбора друзей и знакомых Челяднина, уцелевших сторонников Адашева, родню находившихся в эмиграции дворян и т.д. Побивали всех, кто осмеливался протестовать против опричнины. Недовольных было более чем достаточно, и они вовсе не хотели молчать.
Записанный в Синодик дворянин Митнев, будучи на пиру во дворце, бросил в лицо царю дерзкий упрек: «Царь, воистину яко сам пиешь, так и нас принуждаешь, окаянный, мед, с кровию смешанный братии наших… пити!» Тут же во дворце он был убит опричниками. Вяземский дворянин Митнев имел основания протестовать против произвола опричнины. Он был выслан из своего уезда в начале опричнины и лишился земельных владений.
Невозможно поверить тому, что все казненные были участниками единого заговора.
Подлинные сторонники Старицкого, названные в летописных приписках, уже покинули политическую сцену. Что же касается Челяднина, то он в 1553 г. выступал противником князя Владимира. Окольничий Михаил Колычев также доказал свою лояльность в деле Старицких. Недаром он был послан в Горицкий монастырь для надзора за Евфросиньей тотчас после ее пострижения.
Обвинения насчет связей с «крамольным» князем Владимиром служили не более чем предлогом для расправы с влиятельными боярами, способными оказать реальное сопротивление опричной политике. Пытки открыли перед властями путь к подтверждению вымышленных обвинений. Арестованных заставляли называть имена «сообщников». Оговоренных людей казнили без суда. Исключение было сделано только для конюшего Ивана Федорова и Михаила Колычева. Но их судили ускоренным судом. Царь собрал в парадных покоях Большого Кремлевского дворца членов думы и столичное дворянство и велел привести осужденных. Конюшему он приказал облечься в царские одежды и сесть на трон. Преклонив колена, Грозный напутствовал несчастного иронической речью: «Ты хотел занять мое место, и вот ныне ты, великий князь, наслаждайся владычеством, которого жаждал!»
Шлихтинг, Таубе и Крузе одинаково свидетельствуют, что экзекуцию начал сам царь, ударивший боярина ножом. По приказу самодержца земские и опричники, присутствовавшие в зале, стали наносить новые удары по телу, даже когда он перестал подавать признаки жизни. Впервые царь своей рукой покарал «изменника» и, более того, принудил придворных участвовать в публичной расправе.
Труп убитого протащили за ноги по всему Кремлю на площадь и бросили на всеобщее поругание в навозную яму на берегу Неглинной.
Главным сообщником Федорова был назван окольничий Михаил Колычев, разделивший его участь. Вместе с ним были убиты трое его сыновей.
Фарс, устроенный в Кремле, и вымыслы по поводу того, что конюший домогался короны, показали, что опричному правительству не удалось доказать выдвинутые против него обвинения.
Синодик опальных позволяет впервые точно установить круг лиц, казненных по делу о заговоре конюшего Федорова. В числе их были Василий Колычев, Игнатий Заболоцкий, земский казначей Хозяин Тютин, видные земские дьяки Иван Выродков, Иван Бухарин, Казарин Дубровский, стрелецкий голова Никита Казаринов. Царь постарался использовать дело о заговоре Федорова, чтобы возобновить репрессии против бывших казанских ссыльнопоселенцев. Головы лишились окольничий Михаил Лыков с племянником. Лыков был воеводой в Казани, откуда его перевели в Нарву.
Были убиты знатный воевода Андрей Шеин-Морозов с сыном Григорием, Алексей Шеин, дворяне Заболоцкие.
В связи с делом о заговоре Федорова погибли Василий Борисов-Бороздин (двоюродный дядя князя Владимира Старицкого, побывавший в казанской ссылке), Иван Колычев и Федор Образцов, ранее служившие в уделе князя Владимира.
Репрессии 1568 г. затронули титулованную знать. Но главный удар опричнина обрушила на старомосковское боярство, которому царь после учреждения опричнины вверил управление земщиной.
Гибель Челяднина решила судьбу Филиппа. Вернувшаяся с Соловков следственная комиссия представила боярам материалы о порочной жизни митрополита. Оппозиция в думе была обезглавлена, и никто не осмелился высказать вслух своих сомнений.
Послушная воле царя, земская Боярская дума вынесла решение о суде над главою церкви. Чтобы запугать Филиппа, царь послал ему в монастырь зашитую в кожаный мешок голову окольничего М.И. Колычева, его троюродного брата. Филиппа судили в присутствии Боярской думы и высшего духовенства. На соборном суде главным свидетелем обвинения выступил соловецкий игумен Паисий, бывший ученик Филиппа, которому за предательство обещали епископский сан. Филипп отверг все обвинения и попытался прекратить судебное разбирательство, объявив о том, что слагает с себя сан по своей воле. Но царь отказался признать отречение Колычева. Он не забыл пережитого унижения и. желал скомпрометировать опального главу церкви в глазах народа.
Филипп принужден был служить службу после того, как соборный суд вынес ему приговор. В середине службы в Успенский собор ворвались опричники. При общем замешательстве Басманов огласил соборный приговор, порочивший митрополита. С Колычева содрали клобук, набросили разодранное монашеское одеяние. Святителя изгнали «из церкви яко злодея и посадиша на дровни, везуще вне града (из Кремля) ругающеся… и метлами биюще». Описанный эпизод дает представление о том, какую роль играл символ опричнины — метла. Битье метлой означало царскую опалу.
Признанный виновным в «скаредных делах», Колычев по церковным законам подлежал сожжению. Но Грозный заменил казнь вечным заточением в монастырской тюрьме.
Смолкли голоса недовольных в земщине. На страну опустилась мгла. Не только заговорщиков, но и всех заподозренных в сочувствии им постигла суровая кара. Вожди опричнины торжествовали победу. Но ближайшие события показали, что их торжество было преждевременным. Прошел год, и усиливавшийся террор поглотил не только противников опричнины, но и тех, кто стоял у ее колыбели.

Начало великого разорения

Со времени первых походов на Казань Российское государство вело войну на протяжении 20 лет почти беспрерывно. Мобилизации дворянского ополчения следовали одна за другой. Помещики должны были идти в походы «конно, людно и оружно».
Служба требовала значительных денежных расходов, и дворяне вынуждены были перестраивать хозяйство. Они заводили барскую запашку и обрабатывали ее руками «страдных» холопов, увеличивали поборы с крестьян. Перемены в положении крестьян наглядно иллюстрируют новгородские «послушные грамоты». Составленные от имени царя, они обязывали крестьян повиноваться землевладельцам. Ранние грамоты предписывали крестьянам, чтобы они слушали помещика «во всем и доход ему денежный и хлебный и мелкой доход давали по старине, как есте давали прежним помещикам». Со временем «послушные грамоты» приобрели новый вид: «И вы бы все крестьяне… (помещика) слушали, пашню его пахали, где собе учинит, и оброк платили чем вам изоброчит». Некоторые исследователи связывали перемену формулы «послушной грамоты» с введением в Новгороде опричных порядков. В действительности новое положение вещей сложилось до того, как возникла новая формула. Уже со времени казанских походов помещики повсеместно приступили к пересмотру и повышению оброков.
Начавшийся упадок деревни встревожил правительство. Его чиновники многократно проводили в новгородских пятинах «дозоры» и «обыски» и исправно записывали «сказки» населения. В «сказках» крестьяне в один голос жаловались на непосильность и разорительность государевых податей.
В годы боярского правления новгородские крестьяне платили небольшую денежную подать и исполняли всевозможные натуральные повинности в пользу государства. С началом Казанской и особенно Ливонской войны государство многократно повышало денежные поборы с крестьян. Усиление податного гнета и помещичьей эксплуатации ставило мелкое крестьянское производство в крайне неблагоприятные условия. Но не только поборы были причиной той разрухи, которая наступила в стране в 70-80-х годах XVI в. Катастрофа была вызвана грандиозными стихийными бедствиями, опустошавшими страну в течение трех лет подряд. Неблагоприятные погодные условия дважды, в 1568 и 1569 гг., губили урожай. В результате цены на хлеб повысились к началу 1570 г. в 5 — 10 раз. Голодная смерть косила население городов и деревень. В дни опричного погрома Новгорода голодающие горожане в глухие зимние ночи крали тела убитых людей и питались ими, иногда солили человеческое мясо в бочках. По словам очевидцев, в Твери от голода погибло втрое больше людей, чем от погрома. То же было и в Новгороде.
Вслед за голодом в стране началась чума, занесенная с Запада. К осени 1570 г. мор был отмечен в 28 городах. В Москве эпидемия уносила ежедневно до 600-1000 человеческих жизней. С наступлением осени новгородцы «загребли» и похоронили в братских могилах 10 000 умерших. Эпидемия не пощадила отдаленные северные и восточные окраины, захватив Вологду и Устюг. «На Устюзе на посаде, — записал местный летописец, — померло, скажут, 12 000, опроче прихожих, а попов осталось на посаде шесть». Мор продолжался целый год. Власти принимали драконовские меры, чтобы остановить эпидемию. На дорогах были выставлены воинские заставы. Всех, кто пытался выехать из мест, пораженных чумой, хватали и сжигали на больших кострах вместе со всем имуществом, лошадьми и повозками. В городах стража наглухо заколачивала чумные дворы с мертвецами и вполне здоровыми людьми. Все эти меры, однако, оказались малоэффективными.
Трехлетний голод и эпидемия принесли гибель сотням тысяч людей. Бедствие довершили опустошительные вторжения татар. Страна подверглась невиданному разорению. В Шелонской пятине Новгородской земли площадь обрабатываемых земель сократилась более чем вдвое. Некоторые погосты запустели полностью. Явившиеся туда писцы отмечали: «Про земли распросити в том погосте не у кого, потому что попов и детей боярских и крестьян нет». Началось массовое бегство крестьян на необжитые окраины государства.
Прошло два десятилетия с тех пор, как в России была создана приказная система управления. Иван IV принимал участие в ее организации. Он жаловал и приближал образованных и способных приказных людей, служивших ему верой и правдой. Но прошло два десятилетия, и положение изменилось.
Приказы не обеспечивали регулярного поступления в казну налогов. Причиной были не только разорение и недоимки. Значительную часть собранных денег разворовывали высшие чиновники, дьяки и подьячие.
В письме к Курбскому Грозный сетовал на то, что знатные бояре-правители расхитили драгоценности из сокровищницы его родителей.
Беглый стрелецкий голова (полковник) Тимофей Тетерин с откровенной насмешкой писал боярину Михаилу Морозову, что царь больше не верит знатным боярам, но зато у него есть новые «верники» — доверенные чиновники, дьяки, которые одной половиной собранных денег царя кормят, а другую «собе емлют».
Генрих Штаден лучше других иностранцев описал приказную практику: он получил в России поместье, держал корчму, и ему постоянно приходилось сталкиваться со сборщиками налогов и управителями.
Грозный отличил казначея Никиту Фуникова, имя которого как верного слуги упомянул в послании Курбскому. Но Генрих Штаден особо отметил, что казначеи Фуников и Тютин всячески утягивали от простонародья третью деньгу и «хорошо набили свою мошну». Дьяк Иван Булгаков-Коренев сидел в приказе Большого прихода.
Сюда стекались доходы из разных городов и уездов. Серебряные деньги поступали и взвешивались так, что одна шестнадцатая веса оказывалась в утечке еще до записи их в ведомость, а при раздаче денег из приказа не хватало уже одной десятой. В других приказах, как свидетельствовал Штаден, «дело шло тем же порядком».
По происхождению приказные люди были разночинцами. Казна не желала тратить большие средства на содержание приказов, а потому платила дьякам небольшие оклады, а подьячим и писцам и вовсе нищенские. Неудивительно, что приказные чиновники спешили использовать полученные должности, чтобы обогатиться.
У дьяка Андрея Щелкалова дед был конским барышником, а отец поначалу был священнослужителем, а потом — дьяком. После многих лет службы Щелкаловы стали обладателями огромных богатств. Царь взыскал с Андрея Щелкалова штраф в 5000 рублей. Не все удельные князья располагали такими деньгами.
За два десятилетия приказная система обросла плотной коростой мздоимства и продажности. Ни одно дело не решалось без посулов и взяток. Вместе с приказами родилась знаменитая московская волокита.
В Поместном приказе, повествует Штаден, сидел дьяк Василий Степанов; он занимался раздачей поместий, половину нужно было у него выкупать, «а кто не имел чо дать, тот ничего не получал». В Разрядном приказе за взятку можно было откупиться от воинской службы. В Разбойном приказе сидел дьяк Григорий Шапкин. В его приказе убийца мог откупиться от наказания и вдобавок оговорить как соучастника богатого купца, чтобы заставить и его раскошелиться. «Так эти великие господа добывали себе деньги».
Даже в Челобитенном приказе, учрежденном для контроля за исполнением законов и восстановлением справедливости, заверку на жалованных царских грамотах можно было получить только за деньги. Приказные любили присказку «рука руку моет».
В каждом приказе были два сторожа. Чтобы войти в приказную избу, надо было заплатить им деньги. У кого не было денег, просили пустить их Христа ради.
Таких, отмечает Штаден, пускали в приказ.
Если взятка не удовлетворяла чиновника, он не принимал ее у просителя, и тот «оставался с носом» (подношением), а его дело откладывали на длительный срок. Подсудимый, признанный виновным, мог добиться пересмотра судебного решения, вызвав противника на поединок. Имея деньги, он нанимал бойца или подкупал бойца противника. Победу в поединке приписывали воле Божьей. Так правый мог стать виноватым.
Штаден дал уничтожающую характеристику главным московским дьякам. И лишь о печатнике Иване Висковатом он не мог сказать ничего дурного, кроме того, что он был человеком гордым и по месяцу держал у себя грамоты, которые надо было скрепить государственной печатью.
Грозный прощал дьякам «худородство», но не прощал казнокрадства и «кривизны суда». Он примерно наказывал проворовавшихся чиновников и взяточников.
Рассказывали, будто он велел предать самой мучительной казни — четвертованию — дьяка, взявшего в неправом деле взятку в виде жареного гуся, набитого серебряными монетами.
Показные строгости не помогали изжить лихоимство. Впрочем, в деятельности приказных государь видел худшие грехи, чем взятки и волокита. В глазах самодержца главным пороком новой системы управления было то, что приказы непосредственно подчинялись Боярской думе и служили для нее канцелярией.
В ходе розыска об измене конюшего Федорова были казнены знаменитый дьяк Иван Выродков, казначей Хозяин Тютин, несколько других высших приказных чинов.
Грозный перестал видеть в приказных верных слуг и казнил их как пособников заподозренных в измене бояр. Тучи над головой высших приказных чинов стали сгущаться уже в 1568 г., но гром грянул лишь через два года.
Приказная система управления отвечала вновь возникшим историческим условиям.
Однако она была очень далека от замысла идеального образца.
Казни приказных свидетельствовали о том, что Грозный перестал питать иллюзии по поводу предназначения и роли нарождавшейся в России бюрократии, принадлежавшей к самой образованной части общества.

Судьба княжат

Казнив Федорова-Челяднина, опричники обезглавили земское правительство. Однако земщина все еще располагала военными силами, многократно превосходившими опричный корпус. Это обстоятельство было предметом постоянной тревоги царя.
Историки много лет спорят, когда Грозный забрал в опричнину Ростов и Ярославль и были ли эти города опричными вообще. Недавняя архивная находка Ю.В. Анхимюка, по-видимому, может положить конец спорам. В рукописи XV — XVI вв. были обнаружены заметки летописного типа, повествующие о временах Грозного. Они размещены на чистых листах в конце объемистой книги духовного содержания.
Твердый аккуратный почерк заметок свидетельствует о том, что их автор был грамотеем. На л. 231 об. он сделал запись, важную с точки зрения атрибуции источника: «Биет челом государю пресвященному арьхискуп Никанъдру Ростовскому».
Никандр умер 25 сентября 1566 г., а это значит, что автор затеял летописную работу ранее 1566 г. Обращение к Никандру наводит на мысль о принадлежности книжника к духовному чину. Рукопись с заметками хранилась в библиотеке Кирилло-Белозерского монастыря. Не был ли автор монахом этой обители?
Наибольший интерес представляют пять заметок, относящихся к 1568 — 1569 (7077-7078) гг. и связанных с опричниной. Одна из заметок гласила: «Лета 7070 седмаго геньваря в 21 день възял царь и государь княз велики Иван Васильевичь Ростов град и Яраславль в опришнину на память преподобнаго отца нашего Максима Исповедника». Факт перехода Ростова и Ярославля в опричнину подтвердили в своих «Записках» Таубе и Крузе, опричные советники Грозного.
Зачисление Ростова в опричнину непосредственно затронуло Кирилло-Белозерский монастырь. Ростовский владыка носил титул архиепископа Ростовского, Ярославского и Белозерского, и Кириллов находился в его ведении. Внимание летописца к опричнине было обусловлено тем обстоятельством, что как раз в 1569 г. царь вместе со своим опричным окружением все лето провел в Вологде и посетил Кирилло-Белозерский монастырь, где пожертвовал братии 500 рублей на украшение отведенной ему на случай пострижения кельи.
Одна из летописных заметок была посвящена смерти царицы Марии Черкасской, она появилась на свет, видимо, в связи с тем, что царица сопровождала мужа в Вологду и Кириллов и там занемогла. Богомолье не принесло ей облегчения. Больную повезли из Вологды в Слободу, где она умерла осенью 1569 (7078) г. Летописец точно указал год смерти Марии. Ниже помещена запись о гибели царского брата князя Владимира «от государьские опалы царевы». И в этом случае книжник верно определяет дату смерти члена царской фамилии — осень 7078 г. Сделанные наблюдения подтверждают достоверность найденных летописных заметок.
Что побудило Грозного значительно расширить личные владения? Прежде всего он стремился укрепить военные силы опричнины. Опричные бояре провели в этих городах «перебор людишек», благодаря чему удельное воинство получило значительное подкрепление.
Другая цель была обусловлена возвратом опричного правительства к антикняжеской политике. Вместе с конюшим Федоровым опричники казнили в 1568 г. самых видных из казанских ссыльных: боярина князя Андрея Катырева— Ростовского и князя Федора Троекурова-Ярославского, князя Василия Волка-Ростовского, трех князей Хохолковых-Ростовских, князя Александра Ярославова-Ярославского, Данилу Сицкого-Ярославского, Данилу Ушатого Ярославского, князя Федора Сисеева-Ярославского, князя Михаила Засекина, Ивана Смелого Засекина и Семена Баташева Засекина.
Описанные казни и зачисление в опричнину Ростова и Ярославля сводили на нет результаты амнистии 1566 г. Однако преувеличивать значение новых выселений не следует.
Опричнина обострила земельный голод. Множество дворян лишились имений и стали добиваться компенсаций. Без земли они не могли нести службу. Уложение 1562 г. предписывало пускать конфискованные княжеские вотчины в поместную раздачу. В соответствии с Уложением власти успели раздать многие конфискованные у ссыльных княжат вотчины новым владельцам.
Возвратившимся из Казани лицам либо возвращали их родовые земли, либо предоставляли в виде компенсации вотчины в разных уездах государства. Новые выселения коснулись, естественно, только тех, кто вернулся на родовые земли.
Больше половины ростовских князей и многие ярославские князья перешли на службу в другие уезды задолго до опричнины. Эту категорию новые выселения никак не затрагивали.
Кардинальное различие между казанской ссылкой и вторым выселением заключалось в том, что в 1569 г. вотчины у князей отбирали без опалы. Их выселяли из уездов «с городом вместе», а значит, они не теряли движимого имущества и служебных постов.
На переселенцев распространялось правило, согласно которому они получали право на компенсацию. Известно, что князь Д.И. Засекин-Ярославский получил деревни в земском Владимирском уезде «против его ярославские вотчины, что у него взято с городом с Ярославлем вместе».
Надо признать, что сведения о действии опричных порядков в Ростове и Ярославле чрезвычайно скудны. Источники не дают возможности составить даже примерные списки князей, пострадавших на этот раз. Краткая летописная заметка не может идти ни в какое сравнение с казанскими писцовыми книгами.
Казанская ссылка была подлинной катастрофой для родового землевладения княжат.
Зачисление двух городов в опричнину довершило начатое дело.
У князей был способ избежать общей участи. Известно, что некоторые из них поступили на службу в опричнину. Но врата в опричнину были узкими. В «государеву светлость» были приняты совсем немногие лица из суздальской знати.
На пятом году существования опричного режима под контролем опричных властей оказалась территория трех главных центров, на которой располагались самые крупные гнезда наследственных родовых княжеских вотчин. То были Суздаль, Ростов и Ярославль. Вне опричнины оставалось городище Стародуб Ряполовский. Но он был передан князю Владимиру Андреевичу.
В 1569 г. в опричнину перешел Симонов монастырь, один из самых богатых столичных монастырей. Вследствие ходатайств со стороны англичан царь принял в свой удел Московскую торговую компанию. Еще раньше в опричнину поступили богатейшие купцы-солепромышленники Строгановы, которым царь пожаловал Прикамье. Отныне опричнину финансировал отечественный и иностранный торговый капитал.

Новгородский разгром

Выстроенный подле Кремля опричный замок недолго был царской резиденцией. Из-за раздора с митрополитом Грозный покинул столицу и переселился в Александровскую слободу, затерянную среди густых лесов и болот. Там он жил затворником за прочными и высокими стенами вновь выстроенного «града». Подступы к Слободе охраняла усиленная стража. Никто не мог проникнуть в царскую резиденцию без специального пропуска — «памяти». Вместе с Иваном IV в Слободе обосновалась вся опричная дума. Там «кромешники» принимали иностранных послов и вершили важнейшие дела, а в свободное от службы время монашествовали.
Перемены в московском правлении были разительными, и царские дипломаты получили приказ объяснить иноземцам, что русский царь уехал в «село» по своей воле «для своего прохладу», что его резиденция в «селе» расположена вблизи Москвы, поэтому царь «государство свое правит [и] на Москве и в Слободе». В действительности Грозный не «прохлаждался», а прятался в Слободе, гонимый страхом перед боярской крамолой.
Во время очередного посещения Вологды Иван IV распорядился ускорить строительство опричной крепости и велел заложить верфи в ее окрестностях.
Вологодские плотники с помощью английских мастеров приступили к строительству судов и барж, предназначенных для того, чтобы вывезти царскую сокровищницу в Соловки, откуда морской путь вел в Англию. Практические приготовления к отъезду за море были осуществлены после того, как царь успешно завершил переговоры с послом Рандольфом о предоставлении его семье убежища в Англии.
Тщательно наблюдая за положением дел в стране, Грозный и его приспешники повсюду видели признаки надвигающейся беды. Царь был уверен, что лишь случай помог ему избежать литовского плена. Между тем король с помощью эмигрантов продолжал вести тайную войну против России. В начале 1569 г. немногочисленный литовский отряд при загадочных обстоятельствах захватил важный опорный пункт обороны на Северо-Западе — неприступную Изборскую крепость. Глухой ночью изменник Тетерин, переодевшись в опричную одежду, велел страже открыть ворота Изборска, «вопрошаясь опричниной». Воеводе Михаилу Морозову понадобилось полторы недели, чтобы принудить литовский гарнизон к сдаче. В Изборск прибыли опричные судьи.
Они казнили нескольких приказных, а также двух псковичей как сообщников Тетерина. В Синодике им посвящена запись: «В изборском деле подьяних изборских: подьячего Семена Андреев Рубцов… Петра Лазарев; псковичей…» Одновременно опричники обезглавили дьяков в ближайших к Изборску ливонских замках. Дьяки якобы были в заговоре с жителями Изборска и готовились сдать полякам Мариенбург, Тарваст и Феллин.
Казнь Федорова-Челяднина и низложение митрополита углубили политический кризис в стране. Опричное руководство с тревогой наблюдало за множившимися признаками смуты. 11 января 1569 г. гарнизон Изборска сдал неприступную крепость литовцам, а 21 января царь принял экстренные меры по укреплению опричнины. В государеву светлость были зачислены сразу два центральных уезда. Опричное войско должно было получить самые крупные за всю историю опричнины пополнения и по численности сравняться с новгородско-псковской «кованой ратью». В молодости царь, по словам Курбского, излишне любил «писарей». После изборской измены самодержец, казалось бы, утратил всякое доверие к приказной бюрократии.
Изборск был пригородом Пскова, а потому под подозрением оказалась приказная администрация, а заодно и все население Пскова.
Исследователи обходят вниманием тот факт, что государев разгром Новгорода начался задолго до карательного похода опричников на этот город. Главным следствием розыска о сдаче Изборска было решение выселить всех неблагонадежных лиц из Пскова и Новгорода. Репрессии достигли неслыханного размаха. Согласно летописи, власти выселили 500 семей из Пскова и 150 семей из Новгорода. В изгнание отправились примерно 2000 или более горожан, считая женщин и детей. По численности населения Псков далеко уступал Новгороду. Но из Пскова было выселено втрое больше людей, чем из Новгорода. Это значит, что поначалу главным гнездом измены царь считал не Новгород, а Псков.
В чем обвинялись псковичи? Согласно черновику Описи архива Посольского приказа 1626 г., в царском архиве хранился «извет про пскович, всяких чинов людей, что они ссылались с литовским королем Жигимонтом». Изменники, по убеждению Грозного, хотели сдать Псков королю, как они сдали Изборск.
Иван нимало не сомневался, что литовцы сносились со Псковом, используя связи с Курбским. На вопрос, с кем боярин поддерживал дружбу, ответить было нетрудно.
Царь имел возможность ознакомиться с письмом Курбского к старцу Васьяну из Псково-Печерского монастыря, написанным еще в бытность его в России. Боярин обращался к монахам как к единомышленникам. Среди общей лести самодержцу впервые пришлось услышать страшные обвинения. Князь Андрей писал, что Державный превратился в кровожадного зверя: «Свирепее зверей кровоядцов обретаются». Царь не мог расправиться с иноками в 1564 г., но несколько лет спустя он припомнил им дружбу с Курбским. Изменное дело, затронувшее первоначально исключительно приказных людей, стало обращаться острием против духовного чина. Не позднее лета 1569 г. царь замыслил карательный поход на Псков и Новгород. Об этом решении знали несколько доверенных советников. Один из них (видимо, Вяземский) выдал секрет Пимену. В новгородской церковной летописи появилась подробная запись от 9 июня 1569 г. с росписью «корму царю и государю великому князю… коли с Москвы поедет в Великий Новгород, в свою отчину». Корм включал 10 коров, 100 баранов, 600 телег сена. Новгородцы готовили «корма» для царской свиты. Власти Новгорода, конечно же, знали о расследовании псковской измены. Но они надеялись, что гроза минует их самих.
Иван IV не смог осуществить планы карательного похода на Псков в 1569 г. по той причине, что в пределы России вторглись многочисленное войско турок-османов и Крымская орда.
Проведение первых репрессий против крамольных городов было возложено на земских воевод. После бегства Курбского и учреждения опричнины царь пожаловал боярский чин князю Петру Пронскому и назначил его наместником Ливонии, что свидетельствовало о полном доверии к нему опричной думы. Не позднее июня 1569 г.
Пронский стал наместником Новгорода. Он подписывал грамоты вместе с дьяком Кузьмой Румянцевым. Вторым дьяком служил Андрей Безносов-Монастырев. Их руками были осуществлены выселения из Новгорода. В Пскове аналогичное поручение выполнили князь Юрий Токмаков и дьяк Юрий Сидоров. Малюта Скуратов оставался при особе государя в Москве, дело было поручено земской администрации.
На розыск об изборской измене повлияли сведения, полученные царем от послов, ездивших в Швецию. В 1569 г. там произошел переворот, в результате которого Эрик XIV был свергнут с престола. Шведские события усилили собственные страхи царя.
Сходство ситуаций было разительным. Эрик XIV, по словам царских послов, казнил многих знатных дворян, после чего стал бояться «от своих бояр убивства». Опасаясь мятежа, он тайно просил царских послов взять его на Русь. Произошло это в то самое время, когда царь Иван втайне готовился бежать в Англию.
Полученная в Вологде информация, по-видимому, повлияла на исход изборского следствия. Псковские впечатления причудливо сплелись со шведскими в единое целое. Послы уведомили царя, что накануне мятежа Эрик XIV просил находившихся в Стокгольме русских послов «проведывати про стеколских людей про посадцких измену, что оне хотят королю изменити, а город хотят здати королевичем», то есть королевским братьям. В конце концов измена стокгольмского посада погубила шведского короля.
Руководители сыскного ведомства опричнины использовали дипломатические донесения, чтобы пустить в ход террор. Они всячески поддерживали подозрения царя насчет того, что посадские люди Пскова и Новгорода готовы последовать примеру Стокгольма и поддержать любой антиправительственный мятеж. Роль мятежных шведских герцогов мог взять на себя князь Владимир Андреевич.
Подозрения и страхи по поводу изборских событий и шведские известия предрешили судьбу князя Владимира Андреевича. Царь вознамерился покончить раз и навсегда с опасностью мятежа со стороны брата. Такое решение выдвинуло перед Иваном некоторые проблемы морального порядка. В незапамятные времена церковь канонизировала Бориса и Глеба ради того, чтобы положить конец взаимному кровопролитию в княжеских семьях. Братоубийство считалось худшим преступлением, и царь не без колебаний решился на него. Прежние провинности князя Владимира казались, однако, недостаточными, чтобы оправдать осуждение его на смерть. Нужны были веские улики. Вскоре они нашлись. Опричные судьи сфабриковали версию о покушении князя Владимира на жизнь царя. Версия нимало не соответствовала характерам действующих лиц и поражала своей нелепостью. Но современники, наблюдавшие процедуру собственными глазами, замечают, что к расследованию были привлечены в качестве свидетелей ближайшие льстецы, прихлебатели и палачи, что и обеспечило необходимый результат.
По случаю похода турок и татар на Астрахань князь Владимир был отослан с воинскими людьми в Нижний Новгород. Опричники задались целью доказать, будто опальный князь замыслил отравить царя и всю его семью. Арестовав дворцового повара Моляву с сыновьями, они ездили в Нижний Новгород за белорыбицей для царского стола. Очевидно, повар принадлежал к опричной челяди царя. Слуг для дворца отбирали с исключительной тщательностью, проверяя их прошлое, родство их самих и их жен.
Трудно представить себе, чтобы Молява добровольно согласился дать Сыскному ведомству нужные показания. Скорее всего он не смог выдержать пыток. Повар и его сыновья признались, что вступили в преступный сговор с братом царя. При Моляве «найден» был порошок, объявленный ядом, и крупная сумма денег, якобы переданная ему Владимиром Андреевичем. Уже после расправы со Старицкими власти официально заявили о том, что князь Владимир с матерью хотели «испортить» государя и государевых детей. Инсценированное опричниками покушение на жизнь царя послужило предлогом для неслыханно жестоких гонений и погромов.
Грозный считал тетку душой всех интриг, направленных против него. Неудивительно, что он первым делом распорядился забрать Евфросинью Старицкую из Горицкого монастыря. Многолетняя семейная ссора разрешилась кровавым финалом. По-видимому, из-за отсутствия доказательств причастности Евфросиньи к нижегородскому заговору или желая избежать последних объяснений, Иван IV велел отравить опальную угарным газом в то время, как ее везли на речных стругах по Шексне в Слободу.
Князь Владимир в те же самые дни получил приказ покинуть Нижний Новгород и прибыть в Слободу. На последней ямской станции перед Слободой лагерь Владимира Андреевича был внезапно окружен опричными войсками. В шатер к удельному князю явились опричники Василий Грязной и Малюта Скуратов. Они объявили, что царь считает его не братом, но врагом. Князь Владимир был осужден на смерть. Из родственного лицемерия царь не пожелал прибегнуть к услугам палача и принудил брата к самоубийству. Безвольный Владимир, запуганный и сломленный морально, выпил кубок с ядом. Вторым браком Владимир был женат на двоюродной сестре беглого боярина Курбского. Мстительный царь велел отравить ее вместе с девятилетней дочерью. Царь, однако, пощадил старших детей князя Владимира — наследника княжича Василия и двух дочерей от первого брака. Спустя некоторое время он вернул племяннику отцовский удел.
Записи Синодика опальных помогают воссоздать картину гибели Старицких во всех подробностях: «Молява повара, Ярыша Молявин, Костянтина царевичева огородника, Ивана Молявин брат ево, Левонтия Молявин, Антона Свиязев подьячей, Ларивона Ярыга и сына его Неустроя Бурков пушкари, с Коломны Еж рыболов… На Богане благоверного князя Володимера Андреевича со княгинею да з дочерью, дьяка Якова Захаров».
Опричные следователи учитывали пробудившееся недоверие государя к дьякам и служителям приказов. С удельным князем убиты были не его бояре, а дьяк Василий Захаров-Гнильевский, повара, рыболовы и огородник из Дворцовых приказов, пушкари из Пушкарского ведомства.
Синодик показывает, что главные свидетели обвинения, повар Молява с сыновьями и рыболовы, были убиты до окончания суда над удельным князем. Источники, таким образом, опровергают версию опричников Таубе и Крузе, будто свидетели с самого начала вошли в тайный сговор с опричными судьями и их лишь для вида брали к пытке.
Дело об отравлении было для опричников счастливой находкой. Опричные судьи объединили это дело со следствием об изборской измене. Эта линия разрабатывалась по меньшей мере в течение года. Последний из «отравителей», Алексей Молявин, был казнен в Москве 25 июля 1570 г.
Синодик позволил обнаружить тот факт, что вместе с Молявой палачи казнили новгородского подьячего Антона Свиязева. В царском архиве хранилось «дело наугородцкое на подьячих на Онтона Свиязева со товарищи, прислано из Новагорода по Павлове скаске Петрова с Васильем Степановым». Как видно, Свиязева погубил донос из земщины. Донос был доставлен в опричнину земским дьяком Василием Степановым, казненным по новгородскому делу полгода спустя. С самого начала новгородское дело окружено было глубокой тайной. Опричная дума приняла окончательное решение о походе на Псков и Новгород в декабре 1569 г.
Царь созвал в Александровской слободе все опричное воинство и объявил ему весть о «великой измене» новгородцев. Не мешкая, войска двинулись к Новгороду.
Кровавый путь опричной армии запечатлен в документальных записях Синодика: «На заказе от Москвы 6 человек. В Клине Иона каменщик. Пскович с женами и детми на Медне 190 человек. В Торжку сожжен серебреник… пскович з женами и з детми 30 человек. Бежецкия пятины…»
Составители Синодика включили в текст подлинный отчет, или «сказку», Малюты Скуратова, руководившего карательной экспедицией. Запись сохранила грубый жаргон опричнины: «По Малютине скаске в ноугороцкой посылке Малюта отделал 1490 человек (ручным усечением), и с пищали отделано 15 человек».
Когда Скуратов подвел итоги своих деяний и кто были его жертвы? Как повествуют Таубе и Крузе, в Торжке опричники перебили ливонских немцев, сидевших в одной из двух тюрем. Во второй тюрьме сидели пленные татары. Малюта явился туда и принялся казнить татар. Храбрый в расправах с безоружными людьми, палач спасовал перед натиском тюремных сидельцев, припрятавших ножи. Малюта был ранен.
По данным Шлихтинга, в Торжке и Твери опричники перебили 500 полочан, выселенных из Полоцка после завоевания города русскими. В массе это были православные белорусы, которые сами называли себя русскими людьми. В тюрьме Торжка содержались 19 пленных татар. Узнав о том, что произошло с полочанами, они решили дорого продать свою жизнь. Едва начались казни, татары напали на Малюту и ножами исполосовали ему живот, так что «из него выпали внутренности». Опричники тотчас послали за подкреплением к государю. Тот прислал опричных стрельцов, которые перестреляли татар из-за ограды, окружавшей тюрьму. Раненый Скуратов поступил на излечение к доктору Арнульфу, который повсюду сопровождал царя.
Шлихтинг получил сведения из первых рук — от доктора. Данные Шлихтинга совпадают во всех подробностях с показаниями Синодика. В самом конце донесения указаны 15 человек, «отделанных из пищалей». Это и были татары, ранившие Малюту.
Сделанные наблюдения позволяют заново пересмотреть всю историю новгородского похода. Будучи тяжело ранен, Скуратов не мог дальше руководить экзекуциями.
Следовательно, его отчет касался исключительно начального этапа экспедиции, на пространстве от Москвы до Твери и Торжка. Как это ни парадоксально, в ходе карательной «ноугородской посылки» Скуратов перебил больше народа, чем царь во время разгрома Новгорода и Пскова. Причина состояла в том, что царь на полгода опоздал с карательной экспедицией. За это время земские воеводы по приказу из Слободы составили списки всех неблагонадежных жителей Пскова, а также Новгорода и приступили к выселению их во внутренние области государства.
Псковский летописец не брался определять число погубленных псковичей, но горестно отметил, что царь приходил «со опалою опритчиною» на Новгород и «многия люди погубил различными смертьми и муками во Твери и Торжку и во Пскове». По исчислению Таубе и Крузе, в Твери было перебито 9000 человек, но втрое больше умерло от голода, терзавшего округу. По-видимому, они преувеличили число жертв Малюты в десять раз. Власти выслали из Пскова и отчасти Новгорода до 2000 опальных псковичей и новгородцев. Опричное войско застигло переселенцев в пути и истребило, согласно отчету Скуратова, до 1000 человек, а вместе с полочанами — до 1500 людей.
В большинстве своем «отделанные» Малютой «изменники» принадлежали к посадским низам. Их имена опричников не интересовали.
Отдельный отряд обнаружил 190 псковичей в селе Медня под Тверью и перебил их.
Самая трудная работа ждала палачей в Торжке. Они должны были казнить в очень короткий срок много сотен людей. На помощь Малюте пришли другие отряды, перебившие в Торжке 30 псковичей с женами и детьми. Они показаны в Синодике отдельным списком. Опричники не утруждали себя допросами и пытками, очными ставками, судебным разбирательством, так как не должны были задерживаться в пути. Земские власти готовили списки, имея в виду переселение заподозренных лиц внутрь государства.
«Кромешники» решили покончить дело, истребив всех без разбора. 8 января 1570 г. царь с опричным войском прибыл в древний город. На Волховском мосту его встречало духовенство с крестами и иконами. Но торжество было испорчено с самого начала. Государь назвал местного архиепископа изменником и отказался принять от него благословение. Однако, будучи человеком благочестивым, Иван не пожелал пропустить службу. Церковники должны были служить обедню, невзирая на общее замешательство. После службы Пимен повел гостей в палаты «хлеба ясти». Коротким оказался этот невеселый пир. Возопив гласом великим «с яростью», царь велел страже схватить хозяина и ограбить его подворье и Софийский собор. В городе прошли повальные аресты. Опричники увезли арестованных в царский лагерь на Городище.
Последующие расправы описаны сходным образом в летописной новгородской «Повести о погибели Новгорода» и в немецком «листе» 1572 г.
Опричные судьи вели дознание с помощью жесточайших пыток. Согласно новгородскому источнику, опальных жгли на огне «некоею составною мукою огненною». Немецкий источник добавляет, что новгородцев «подвешивали за руки и поджигали у них на челе пламя». Оба источника утверждают, что замученных привязывали к саням длинной веревкой, волокли через весь город к Волхову и спускали под лед.
Избивали не только подозреваемых в измене, но и членов их семей. С женами, как свидетельствует немецкий источник, расправлялись на Волховском мосту. Связанных женщин и детей бросали в воду и заталкивали под лед палками.
В новгородских расправах ищут некий символический смысл, указывая «на весьма вероятную связь большинства опричных казней с эсхатологической идеей», с ожиданием Страшного Суда. Опальных бросали с моста в реку Волхов, и это был «основной способ умерщвления людей в Новгороде в январе 1570 г.». Мост через Волхов «был для царя символом наказания грешников». Большинство описанных опричных казней связано так или иначе с водной средой, знаменующей собой неверие. Фольклорная традиция связывала ад, преисподнюю с пропастью, дном реки (А.Л. Юрганов).
Такое построение кажется искусственным. Утопление в Волхове не было, конечно же, основным способом казни новгородцев во время опричного разгрома. Палачи топили некоторых осужденных не потому, что вода была символом неверия, а потому, что издревле это был один из самых жестоких способов расправы.
Место суда, Городище, располагалось вдали от Новгорода, а между тем царь хотел преподать урок всему населению крамольного города. По этой причине опричники волокли некоторых осужденных — мужчин, женщин и детей — в центр города, на Волховский мост, чтобы казнить их на виду у всего города.
Грозный приказал опричным катам привязывать младенцев к матерям и «метати в реку». И новгородские и немецкие источники одинаково описывают, как одни опричники сбрасывали связанных в воду, а другие разъезжали на лодке с топорами и рогатинами и топили тех, кому удавалось всплыть.
«Дело происходило зимой, — отмечают исследователи, — когда Волхов был покрыт льдом, и его, очевидно, пришлось специально разбивать». Может быть, опричники делали это под влиянием своих эсхатологических представлений? Свободно разъезжать в проруби на лодках было мудрено, это потребовало бы непомерного труда. Знакомство с водным режимом Волхова проясняет дело. Даже в суровые зимы под Волховским мостом, в истоках Волхова, сохранялись огромные полыньи.
Летописец весьма точно определяет круг лиц, привлеченных к дознанию на Городище.
То были новгородские дьяки и подьячие, местные помещики, богатые купцы, архиепископские бояре и дети боярские.
Среди других аресту подверглись богатые купцы Сырковы. Эта семья переселилась из Москвы в Новгород при Иване III. В годы правления Адашева Федор Сырков получил чин дьяка и возглавил приказное управление Новгорода. Сырковы были предтечей будущих российских купцов-меценатов. На собственные средства они построили в Новгороде несколько церквей. Федор Сырков участвовал в работах по составлению «Великих Миней Четьих». Когда писцы «повелением царя» приступили к изготовлению экземпляра «Миней Четьих» для Москвы и при этом один из них, Мокий, проявил нерадение, было ему тогда «прещение велико с яростию от Федора от Сыркова».
Опричники подвергли Федора пыткам, чтобы завладеть его деньгами. Купца бросили в ледяную воду, а затем вытащили на берег. После этого царь почтил образованного дьяка личной беседой касательно ада и смерти. Грозный задал жертве насмешливый вопрос: не видел ли он чего-нибудь в реке? Несчастный отвечал, что видел там злых духов, которые вот-вот заберут душу из его (царя) тела. По другой, более поздней версии, старик сказал, что побывал «в аду, где видел, что для него, Васильевича, там уже готово место».
У Сыркова было изъято 12 000 рублей серебром. Под конец Грозный велел поставить купца по колени в котел и сварил на медленном огне.
Жертвами судилища стали примерно 211 помещиков и 137 их домочадцев, 45 дьяков и приказных и примерно столько же членов их семей. Дьяки и подьячие по общему правилу владели поместьями в Новгороде. Опричники с достойным педантизмом перебили сначала всех семейных подьячих с их женами и детьми, а затем холостых.
Эти последние фигурируют в Синодике под общим заголовком «Новгородские подьячие неженатые».
Суд над главными новгородскими «заговорщиками» в царском лагере на Городище явился центральным эпизодом всего новгородского похода. Опричные следователи и судьи действовали ускоренными методами, но и при этом они не могли допросить, подвергнуть пыткам, провести очные ставки, записать показания и, наконец, казнить несколько сот людей за две-три недели. Всего вероятнее, суд на Городище продолжался три-четыре недели и завершился в конце января. С этого момента новгородское «дело» вступило во вторую фазу. Описав расправу на Городище, местный летописец замечает: «По скончании того государь со своими воинскими людми начат ездити около Великого Новгорода по монастырям».
Считая вину черного духовенства доказанной, царь решил посетить главнейшие из монастырей в окрестностях города не ради богомолья, а для того, чтобы самолично присутствовать при изъятии казны, заблаговременно опечатанной опричниками.
Сопровождавший царя Генрих Штаден пишет: «Каждый день он поднимался и переезжал в другой монастырь, где давал простор своему озорству». Опричники забирали деньги, грабили кельи, снимали колокола, громили монастырское хозяйство, секли скотину. Настоятелей и соборных старцев били по пяткам палками с утра до вечера, требуя с них особую мзду. В итоге опричного разгрома черное духовенство было ограблено до нитки. В опричную казну перешли бесценные сокровища Софийского дома. По данным новгородских летописей, опричники конфисковали казну также у 27 богатейших монастырей. В некоторых из них Грозный побывал лично. Царский объезд занял, самое малое, несколько дней, может быть, неделю.
Участники опричного похода и новгородские авторы-очевидцы единодушно свидетельствуют о том, что новгородский посад жил своей обычной жизнью, пока царь занят был судом на Городище и монастырями. В это время нормально функционировали городские рынки, на которых опричники имели возможность продавать награбленное имущество. Положение изменилось после окончания суда и монастырского объезда.
Внимательное чтение источников опровергает традиционное представление, будто опричники пять-шесть недель непрерывно громили посад. На самом деле царь закончил суд над монахами за несколько дней до отъезда в Псков. В эти дни опричники и произвели форменное нападение на город.
Не следует думать, что превосходно вооруженное новгородское дворянство спокойно наблюдало за насилиями опричников. Московский дворянин Митнев посреди пира во дворце обличил тиранию царя. Среди новгородцев, надо думать, также нашлось немало мужественных людей. На Пыточном дворе монарху приходилось выслушивать не одни мольбы о пощаде. Его проклинали, ему грозили возмездием на том свете.
Опричнину окружала стена ненависти. Генриху Штадену пришлось оказать помощь нескольким опричникам, которых преследовали земцы. Опричные мародеры получили отпор и принуждены были спасаться бегством. Сам Штаден прекратил свой поход по Новгородской земле, услышав, что земские люди побили большой отряд опричных стрельцов. Бравый немец-опричник многократно преувеличил численность отряда, будто бы насчитывавшего 300 человек. Но не в его манере было выдумывать такого рода подробности.
По мере разрастания террора ширилось сопротивление насильникам. Грозный видел в этом подтверждение своих подозрений насчет всеобщей измены.
Стремясь предварить неблагоприятный поворот событий, Грозный отдал приказ о разгроме Новгорода, а также разослал отряды опричников в разные концы Новгородской земли. Террор имел целью пресечь в корне самую возможность сопротивления.
Опричники разграбили новгородский торг и поделили все ценное из награбленного между собой. Простые товары, такие, как сало, воск, лен, они сваливали в большие кучи и сжигали. В дни погрома были уничтожены большие запасы товаров, предназначенных для торговли с Западом. Ограблению подверглись не только торги, но и дома посадских людей. Опричники ломали ворота, выставляли двери, били окна.
Горожан, которые пытались противиться насилию, убивали на месте. С особой жестокостью царские слуги преследовали бедноту. Вследствие голода в Новгороде собралось множество нищих. В сильные морозы царь велел выгнать их всех за ворота города. Большая часть этих людей погибла от холода и голода.
Опричные санкции против посада преследовали две основные цели. Первая состояла в том, чтобы пополнить опричную казну, а вторая — в том, чтобы терроризировать население. В истории кровавых «подвигов» опричнины новгородский погром был самым отвратительным эпизодом. Бессмысленные и жестокие избиения ни в чем не повинного населения сделали самое понятие «опричнина» синонимом произвола и беззакония.
Вопреки обычным представлениям Малюта Скуратов из-за тяжелой раны не мог участвовать в разгроме Новгорода. Грозный сам руководил резней.
Разделавшись с новгородцами, опричное воинство двинулось к Пскову. Приезд царя всегда воспринимался в Пскове как великий праздник. И на этот раз жители города следовали обычаю. Город встретил опричную армию колокольным звоном. Люди накрывали столы и ставили их против своих дворов. В поле царя встречали воевода, дворяне и посадские люди с хлебом и солью. Впереди шествовал старший церковный иерарх, печерский игумен Корнилий и духовенство с крестами.
Царь пощадил Псков, но всю ярость обрушил на местных монахов. Он не тронул наместника Пимена в Пскове Неудачу Цыплятева, но велел отрубить голову Корнилию.
Слободской игумен не простил печерскому его дружбы с Курбским. Лишился головы и ученый старец Вассиан Муромцев, некогда переписывавшийся с изменником-боярином.
Перед отъездом царь отдал город опричникам на разграбление. Но опричники не успели завершить начатое дело.
Во времена Грозного ходило немало легенд относительно внезапного прекращения псковского погрома. Участники опричного похода сообщали, будто на улицах Пскова Грозный встретил юродивого и тот подал ему совет ехать прочь из города, чтобы избежать большого несчастья. Церковники снабдили легенду о царе и юродивом множеством вымышленных подробностей. Блаженный будто бы поучал царя «ужасными словесы еже престати от велия кровопролития и не дерзнути еже грабити святыя Божия церкви». Не слушая юродивого, Иван велел снять колокол с Троицкого собора.
Возмездие не заставило себя ждать. Под царем пал конь: «Паде конь его лутчии по пророчеству святого». Слова псковского летописца находят подтверждение в немецком «листе» 1572 г. В этом источнике слова юродивого переданы следующим образом: «Хватит мучить людей, уезжай в Москву, иначе лошадь, на которой ты приехал, не повезет тебя обратно».
Пророчество Николы сбылось. Царь поспешно покинул «город» (крепость) и перебрался в посад. Там он стоял «немного и отыде к Москве». Но перед отъездом он все же «повеле грабити имения гражан», а «церковную казну по обителем и по церквам, иконы и кресты, и сосуды и книги, и колоколы пойма с собою».
Полоумный юродивый оказался одним из немногих людей, осмелившихся открыто перечить Грозному. Его слова, возможно, ускорили отъезд опричников: царь Иван был подвержен всем суевериям своего времени. Но пророчества Николы нисколько не помешали антицерковным мероприятиям опричнины. Царь покинул Псков лишь после того, как ограбил до нитки псковское духовенство.
Псков избежал участи Новгорода по причинам, ускользавшим от внимания историков.
Эти причины раскрылись благодаря реконструкции Синодика. После сдачи Изборска Грозный приказал вывести из Пскова всех изменников. Половина из них успела добраться до мест, отведенных им для поселения. Другую половину опричники нашли в Твери, в селе Медня и в Торжке. По приказу царя Малюта устроил псковичам кровавую бойню. Ивана вполне удовлетворила резня, и только потому он пощадил прочих жителей Пскова.
Опричники не оставили в покое опальных псковичей, доставленных в московские города. «За ними были разосланы гонцы». В черновике Описи архива Посольского приказа 1626 г. упоминались «Наказы черные дворяном, как посыланы с Москвы в Слободу и по городом за псковичи…».
Согласно Синодику, в Пскове были убиты два городовых приказчика, один подьячий и 30-40 детей боярских. Очевидно, приказные люди были выселены из города ранее и стали жертвами Малюты Скуратова.
Из Пскова Грозный уехал в Старицу, а оттуда в Слободу. Карательный поход был окончен. Направление розыска об измене, как полагают, во многом определялось тем, что власть в Новгородской земле находилась в руках приказных людей, и «именно в приказных людях царь видел главных организаторов заговора» (Б.Н. Флоря).
Представим себе иерархию власти и особенности психологии людей средневековья.
Приказные чиновники при всем их влиянии были людьми неродословными. Они оставались канцелярскими служащими при Боярской думе. Власть в Новгороде принадлежала не им, а наместнику-боярину и воеводам из знатнейших фамилий России.
Ход и направление розыска об измене были определены убийством двух людей из числа первых лиц государства — царского брата князя Владимира и Филиппа Колычева. Казнь внука Ивана III и Софьи Палеолог, казалось бы, должна была положить конец следствию. Но этого не произошло. Грозный поставил целью уничтожить всех сторонников убитого брата. Иначе ему невозможно было смыть с себя Каинову печать.
Где следовало искать сторонников Владимира, было хорошо известно. И князь Владимир и его отец князь Андрей Старицкий держали в Новгороде резиденцию, имели там вассалов и, будучи соседями новгородцев, пользовались их симпатиями.
Новгородское ополчение — «кованая рать» — насчитывало до двух-трех тысяч детей боярских. Влияние новгородского дворянства было столь велико, что при любом кризисе претенденты на власть пытались заручиться его поддержкой.
В 1537 г. князь Андрей Старицкий поднял мятеж и двинулся к Новгороду, рассчитывая на его поддержку. После подавления мятежа 30 новгородских помещиков, отъехавших к удельному князю, были повешены на большой дороге от Новгорода до Москвы. В числе казненных было несколько Колычевых. Молодой в то время Федор Колычев, будущий митрополит, спасаясь от виселицы, бежал на Север и принял там постриг.
На соборе 1566 г. новгородское дворянство имело больше представителей, чем столица. По крайней мере некоторые из этих новгородцев поддержали выступление конюшего Федорова против опричнины и затем были казнены по его делу.
«Заговорщикам» вменяли в вину то, что они хотели посадить на трон князя Владимира.
Новгородский летописец, хорошо знавший местные настроения, отметил, что после смерти Владимира многие люди «восплакашася» по нему. Опричное сыскное ведомство затратило много усилий, чтобы выявить и уничтожить всех новгородских помещиков, симпатизировавших князю Владимиру.
Новгородские дьяки не были главными фигурами новгородского процесса. Синодик опальных свидетельствует об этом с полной определенностью. По иронии судьбы имя главнейшего из новгородских «заговорщиков» кануло в Лету. Из всех современников Грозного один Шлихтинг ненароком обмолвился о нем. Но рассказ его не слишком определенен. Вкратце он сводится к следующему. У некоего Василия Дмитриевича (фамилии его Шлихтинг не знал) служили литовские пленники-пушкари. Они пытались бежать на родину, но были пойманы и под пытками показали, будто бежали с ведома господина. Опричники вздернули на дыбу Василия Дмитриевича, и тот повинился в измене в пользу польского короля.
Царь велел казнить боярина, но прежде обратился к нему с насмешливой речью:
«Отправляйся к польскому королю, к которому ты собирался отправиться, вот у тебя есть лошадь и телега». Данилов был едва жив после перенесенных пыток. Его привязали к повозке и погнали лошадь, предварительно ослепленную. В конце концов боярин был утоплен в воде вместе с повозкой и лошадью.
Даниловы принадлежали к первостатейной боярской знати. Они вели свой род от смоленских князей, нашедших прибежище в Германии, а потом выехавших «из немец» на службу к Ивану Калите.
Боярин Василий Данилов играл в земщине выдающуюся роль. После учреждения опричнины он стал помощником конюшего Федорова в московской боярской комиссии.
По словам Шлихтинга, Данилов служил в Москве «начальником над воинскими орудиями» и в его ведении находились пушкари. Пушкарский приказ возник, как считают, позже, но в московских документах «Пушечные избы» и «пушечные приказчики» упоминались уже в 1570 г.
Шлихтинг описал гибель Василия Дмитриевича как вполне заурядное происшествие.
Однако русские документы позволяют установить, что автор «Сказаний» умолчал о самом важном — участии боярина в заговоре, имевшем целью отравить царя и посадить на его место князя Владимира.
Умолчание характерно для всего сочинения Шлихтинга. Польский шляхтич адресовал свое сочинение королю и старательно подчеркивал все, что возвеличивало его, например, сведения о стремлении русских бояр и знати перейти на королевскую службу и передать королю пограничные города. Вторая задача Шлихтинга состояла в том, чтобы обличить тиранию царя. Признание того, что заговорщики хотели отравить монарха, отнимало почву у таких обличений. Тех, кто покушался на жизнь государя, казнили самым жестоким образом по всей Европе.
В Синодике находим следующую запись: «Василия Дмитриевича Данилова, Андрея Безсонов дьяк, Васильевых людей Дмитриевых два немчина: Максима летвин, Роп немчин… Козьминых людей Румянцева… архиепископля сына боярского Третьяка Пешкова… дияк Юрия Сидоров… Ивана Сысоев княж Владимиров сын боярский… дьяк Иона Юрьев» и пр.
Данилова окружают лица, связанные с заговором в Пскове и Новгороде: псковский дьяк Юрий Сидоров, новгородский дьяк Андрей Безсонов-Монастырев, слуги новгородского дьяка Кузьмы Румянцева и, наконец, «люди» боярина Данилова.
Синодик не оставляет сомнений в том, что знаменитый земский боярин был казнен по новгородскому изменному делу.
Указание на слуг боярина представляет особый интерес. Источники дают возможность проверить показания Синодика и рассказ Шлихтинга. В описи царского архива 70-х годов XVI в. упомянут подлинный архивный документ — отписка «ко государю в Васильеве деле Дмитриева о пушкарях о беглых о Мишках». Из отписки царь впервые узнал о поимке беглых пушкарей — слуг Василия Дмитриевича. Слуги Данилова — беглый литовский пленник Максим (в русской транскрипции «пушкарь Мишка») и Роп немчин, упомянутые в Синодике, оклеветали боярина, но сами разделили участь своей жертвы.
Синодик позволяет проследить за тем, как зарождалось «дело» Данилова. Двое пушкарей, Ларион и Неустрой, были казнены вместе с поваром Молявой и подьячим Свиязевым перед отравлением князя Владимира. Иначе говоря, тень подозрения пала на ведомство Данилова еще во время подготовки суда над Старицким.
«…В подавляющем большинстве случаев мы не знаем, за что казнены были люди, имена которых встречаются в перечне Синодика, сообщениях иностранцев и сочинении Курбского» (Б.Н. Флоря). Суммарная оценка столь разнородных источников не может удовлетворить нас. Трудно найти более тенденциозный источник, чем «История» Курбского. Нет более надежного источника по истории террора, чем Синодик — конспект утраченного опричного архива. Синодик позволяет установить не только причины, но и многие обстоятельства гибели опальных. Следует подчеркнуть, что речь идет не о толках или рассказах с чужих слов, а о выписках из подлинных опричных судебных документов.
Выписки Синодика вводят нас в самый центр грандиозного политического процесса, получившего наименование «новгородского изменного дела». Синодик позволяет установить, что главной фигурой этого процесса был Василий Дмитриевич Данилов, глава одного из приказных ведомств столицы.
Изборское дело подорвало доверие Грозного к своим «верникам» — дьякам, «писарям». Дело Данилова укрепило его подозрения. В известной мере это дело предопределило судьбу шести главных московских дьяков. В Новгороде вместе с Даниловым был казнен один из видных столичных дьяков — Иван Юрьев. В Дворовой тетради середины XVI в. он был записан как «большой дьяк». В этом чине Юрьев присутствовал на Земском соборе 1566 г.
Дело об отравлении царской семьи оставалось главным стержнем новгородского процесса. Вместе с Даниловым на Городище был казнен слуга князя Владимира новгородский помещик, сын боярский Иван Сысоев. Из слуг архиепископа Пимена вместе с Даниловым погиб сын боярский Третьяк Пешков, лицо второстепенное. Владычные бояре, дьяки и прочие высокопоставленные члены Софийской администрации были арестованы, но их казнь была отложена.
В дни новгородского разгрома Грозный уведомил митрополита Кирилла об «измене» новгородского архиепископа. Глава церкви и епископы поспешили публично осудить жертвы опричнины. Они отправили царю сообщение, что приговорили «на соборе новгородцкому архиепископу Пимену против государевы грамоты за его безчинье священная не действовати». Пимен был выдан опричнине головой. Высшее духовенство переусердствовало, угождая светским властям. В новом послании Кириллу царь предложил не лишать Пимена архиепископского сана «до подлинного сыску и до соборного уложения».
Вопреки традиционному мнению суд над Пименом вовсе не был центральным эпизодом государева разгрома Новгорода. Как раз наоборот, подлинный сыск по делу архиепископа опричники решили перенести на московскую почву, чтобы изобличить московских участников заговора и преподать урок боярской Москве. Там Пимену и его окружению предстояло держать ответ за мнимый заговор. Там же предполагалось провести публичную казнь главных изменников.
Тотчас после расправы над новгородцами Посольский приказ составил подробный наказ для русских дипломатов в Польше. Если поляки спросят о казнях в Новгороде, значилось в наказе, то на их вопрос должно отвечать ехидным контрвопросом: «Али вам то ведомо?» и «Коли вам то ведомо, а нам что и сказывати? О котором есте лихом деле с государскими изменники через лазучьством ссылались и Бог ту измену государю нашему объявил и потому над теми изменниками так и ссталось».
В дни новгородского разгрома в Москву прибыл с польским посольством венецианец аббат Джерио. Ему удалось собрать ценные сведения о только что происшедших событиях. По словам аббата, царь разорил Новгород «вследствие поимки гонца с изменническим письмом». Приведенные выше известия, исходившие от дипломатов, принадлежат к числу самых ранних и достоверных свидетельств. Источник более позднего происхождения — новгородская летопись сохранила предание о лазутчике Петре Волынце (Волынь была польской провинцией), будто бы явившемся главным виновником трагедии. «Некий волынец волочащей именем Петр», проникший в Россию как бродяга, подделал грамоту за подписями архиепископа, всех первейших дворян и «граждан» Новгорода о желании их предаться польскому королю, подбросил эту грамоту в Софийский собор и тут же подал донос Грозному. Новгородцы, которым предъявлена была грамота Петра, растерянно сказали: «От подписей рук наших отпереться не можем, но что мы королю польскому поддаться хотели или думали, того никогда не было». Результатом явился новгородский погром. Так излагал события поздний летописец, переложивший вину за трагедию с царя на бродягу.
Авторитетные документы времени Грозного позволяют уточнить историю о литовском лазутчике и доставленном им письме. Согласно архивной описи 70-х годов XVI в., в царском архиве хранилась отписка «из Новагорода от дьяков Андрея Безсонова да от Кузьмы Румянцева о польской памяти». Названные в отписке лица были главными дьяками Новгорода, казненными за измену в пользу польского короля.
Конюший Федоров поспешил выдать литовского лазутчика царю. Так же поступили новгородские дьяки в 1569 г. Они сами известили государя о «польской памяти».
Скорее всего «память» попала к ним в руки в виде подметного письма. Иначе имя пойманного лазутчика запечатлелось бы в дипломатической переписке и в Синодике.
Царь счел «польскую память» достаточным доказательством измены неверных новгородцев.
Источники позволяют объяснить, как псковское дело окончательно превратилось в новгородское изменное дело. Решающее значение имело, по-видимому, внешнее вмешательство.
Литовское подметное письмо носило откровенно провокационный характер. Литовцы постарались скомпрометировать в глазах опричных руководителей их же угодника и пособника архиепископа Пимена как главу заговора. В иных условиях царь не придал бы значения фальшивке. Но навет пал на подготовленную почву.
Конфликт с церковью не был исчерпан. Духовенство негодовало, расценивая низложение Филиппа как недопустимое вмешательство в церковные дела. Фактически с согласия царя Малюта задушил низложенного Филиппа. Об этом страшном преступлении вскоре заговорила вся Россия. Слободской игумен одержал верх над соловецким. Но моральная победа досталась тому, кто принял мученическую смерть во имя спасения ни в чем не повинных душ.
Известная автономия церкви наносила в глазах самодержца ущерб полноте его власти. Чтобы утвердить неограниченную личную власть, ему необходимо было лишить церковь и тени самостоятельности. Для этого надо было вновь прибегнуть к репрессиям. Жертвой был избран Пимен, второе лицо в церковной иерархии. Старое опричное руководство не могло помочь своему приспешнику, так как само стояло на пороге падения.
Чтобы заглушить голоса недовольных и замести следы преступления, не было иного средства, кроме нового громкого дела и полного подчинения церкви.
Усилия литовской секретной службы увенчались полным успехом, потому что Грозный получил удобный повод для осуществления своих тайных замыслов. Чтобы окончательно развязать себе руки, царь спешно заключил перемирие и через своих послов самонадеянно заявил полякам, что ему сам Бог открыл их сговор с новгородцами.
Сличение Синодика с другими ранними документами обнаруживает многие неизвестные ранее факты. Мифический бродяга Петр Волынец принужден уступить место знаменитому боярину Данилову. По существу, новгородское дело повторило в более широких масштабах дело о заговоре Челяднина. В одном случае удар обрушился на головы митрополита и конюшего, в другом — на архиепископа новгородского и боярина Данилова. Как и в деле Челяднина, правительство искало сторонников князя Владимира Андреевича, участников заговора, преимущественно в среде нетитулованной старомосковской знати. В Новгороде погибли Василий Бутурлин, Григорий Волынский, несколько Плещеевых. Вопреки целям и стремлениям вождей опричная политика окончательно утратила первоначальную антикняжескую направленность. Новгородское дело завершило второй цикл замены боярского руководства земщины.
Участников «заговора» боярина Данилова обвинили в двух преступлениях. Они будто бы хотели «Новгород и Псков отдати литовскому королю, а царя и великого князя Ивана Васильевича всея Руси хотели злым умышленьем извести (попросту говоря, отравить. — Р.С.), а на государство посадити князя Володимера Ондреевича».
Нетрудно заметить, что официальная версия объединяла два взаимоисключающих обвинения. Если новгородцы надеялись посадить на трон угодное им лицо — двоюродного брата царя, то, спрашивается, зачем надо было им «подаваться» в Литву под власть чужеземного государя? Подобный простой вопрос, видимо, не особенно затруднял тех, кто руководил розыском.
Современники утверждали, будто в новгородском погроме погибло то ли 20 000, то ли 60 000 человек. Лет сто назад историки попытались уточнить масштабы трагедии.
Поскольку, рассуждали они, опричники избивали в день в среднем тысячу новгородцев (эту цифру сообщает летописец), а экзекуция длилась пять недель, значит, погибло около 40 000 человек. Приведенная цифра лишена и тени достоверности. В основе расчета лежат ошибочные исходные данные. Сведения летописи о гибели тысячи человек в день, очевидно, являются плодом фантазии летописца. Неверно также и представление о том, что разгром посада длился пять недель. Помимо всего прочего, опричники не могли истребить в Новгороде 40 000 человек, так как даже в пору расцвета его население не превышало 25 000 — 30 000. Ко времени погрома из-за страшного голода множество горожан покинуло посад либо умерло голодной смертью.
Самые точные данные о новгородском разгроме сообщает Синодик опальных. В документе значатся имена и прозвания нескольких сот убитых дворян и их домочадцев. Суммируя данные опричного архива, отразившиеся в Синодике, можно сделать вывод о том, что в Новгороде погибло от 2000 до 3000 человек.
Опричный разгром не затронул толщи сельского населения Новгорода. Разорение новгородской деревни началось задолго до нашествия опричников. Погром усугубил бедствие, но сам по себе не мог быть причиной упадка Новгородской земли.
Санкции против церкви и богатой торгово-промышленной верхушки Новгорода продиктованы были скорее всего корыстными интересами опричной казны.
Непрекращавшаяся война и дорогостоящие опричные затеи требовали от правительства огромных средств. Государственная казна была между тем пуста. Испытывая финансовую нужду, власти все чаще обращали взоры в сторону обладателя самых крупных богатств — церкви. Но духовенство не желало поступаться своим имуществом. Суд над митрополитом Филиппом нанес сильнейший удар престижу церкви.
Опричное правительство использовало это обстоятельство, чтобы наложить руку на богатства новгородской церкви. «Изменное дело» послужило удобным предлогом для ограбления новгородско-псковского архиепископства. Но опричнина вовсе не ставила целью подорвать влияние церкви. Она не осмелилась наложить руку на главное богатство церкви — ее земли.
Архиепископ Пимен, постриженник Адриановой пустыни на Ладожском озере, был, по словам Курбского, святителем «чистаго и жестокаго жительства». Аскетизм не помешал ему угодничать перед царем. Именно он возглавил депутацию в Александровскую слободу после отречения царя. Он же помог низложить Филиппа Колычева. Невзирая на заслуги Пимена перед опричниной, он был объявлен изменником и подвергнут позору. Престарелого владыку посадили на кобылу задом наперед, дали ему в руки скомороший инструмент — волынку и в таком виде повезли из Новгорода в Москву. Царь неплохо знал византийскую историю и, должно быть, вспомнил, что именно так византийские императоры наказывали константинопольских патриархов, замешанных в заговорах против власти.
Опричники увезли из Новгорода богатую архиепископскую казну, святость — знаменитые иконы, а также колокола, врата и драгоценную утварь из Софийского собора.
Государев разгром нанес большой ущерб посадскому населению Новгорода, Пскова, Твери, Ладоги. Торговля Новгорода с западноевропейскими странами была подорвана на многие годы. Но санкции опричнины против посада носили скоротечный характер.
Их целью было скорее устрашение, чем поголовное истребление населения. В исследованиях последних десятилетий разгром Новгорода получил двойственную оценку. Отметив варварский, разбойный характер опричных санкций, А.А. Зимин в то же время усматривал в сокрушении Новгорода определенную историческую закономерность, поскольку «ликвидация обособленности и экономического могущества Новгорода явилась необходимым условием завершения борьбы с политической раздробленностью страны». Согласиться с подобной оценкой никак нельзя. Путь к преодолению экономической обособленности лежал не через резню и погромы, а через экономический подъем, развитие торговых связей между Новгородом и прочими русскими землями. Можно ли считать Новгород второй половины XVI в. важным форпостом удельной децентрализации? Факты ставят под сомнение этот вывод. Уже в период ликвидации Новгородской республики в конце XV в. московские власти экспроприировали всех местных землевладельцев (бояр, купцов и «житьих людей» — мелких землевладельцев). На этих землях водворились московские служилые люди — помещики.
Ни в одной другой земле мероприятия, призванные гарантировать объединение, не проводились с такой последовательностью, как в Новгороде. Ко времени опричнины в Новгородской земле прочно утвердились московские порядки. Москва постоянно назначала и сменяла всю приказную и церковную администрацию Новгорода, распоряжалась всем фондом новгородских поместных земель. Влияние новгородской церкви и приказных людей на местное управление заметно усилилось после упразднения новгородского наместничества в начале 60-х годов. Местный приказной аппарат, целиком зависевший от центральной власти, служил верной опорой монархии. То же самое можно сказать и относительно новгородской церкви. Несмотря на безусловную лояльность архиепископа Пимена и новгородской администрации, царь Иван и его сподвижники не доверяли новгородцам и недолюбливали Новгород.
Опричнина умножила опасные симптомы недовольства в среде земских дворян Новгорода. Царь закрыл новгородцам доступ на опричную службу, и они испытали на себе произвол опричнины. Неудивительно, что уже в первых опричных процессах замелькали имена новгородцев.
Одной из причин антиновгородских мероприятий опричнины было давнее торговое и культурное соперничество Москвы и Новгорода. Но несравненно более важное значение имело обострение социальных противоречий в Новгородской земле, связанное с экономическим упадком конца 60-х годов. В жизни некогда независимых республик Новгорода и Пскова социальные контрасты проявлялись в особенно резкой форме. Массовые выселения конца XV в. не затронули основного посадского населения — «меньших людей», оставшихся живыми носителями демократических традиций новгородской старины. В этой среде сохранился изрядный запас антимосковских настроений, питаемых и поддерживаемых злоупотреблениями власть имущих. С давних пор авторитет московской администрации в Новгороде стоял на весьма низком уровне, подтверждением чему может служить «Сказание о градех» — старинный памятник новгородского происхождения. В Новгороде, читаем там, царят всевозможные непорядки, самый большой из них — непослушание и буйство «меньших» людей: бояре в Новгороде «меньшими людьми наряжати не могут, а меньшие их не слушают, а люди сквернословы, плохы, а пьют много и лихо, только их Бог блюдет за их глупость». Приведенные строки из старинного «Сказания» не утратили актуальности ко времени опричнины. Пресловутый новгородский сепаратизм был лишь побочным продуктом глубоких социальных противоречий. Голод, охвативший Новгород накануне опричного нашествия, усилил повсюду элементы недовольства.
Опричные власти сознавали опасность положения и пытались бороться с ним, учиняя дикие погромы и усиливая террор против низов.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история