Пестковская Е. Джордано Бруно

ОГЛАВЛЕНИЕ

Шла весна 1543 г . Перед старой башней на окраине Фрауенбурга (Пруссия) тревожно переговаривались кучки людей. Там, наверху, в затемнённой плотными занавесями комнате умирал местный каноник Николай Коперник. Только что пробило полдень, когда дверь, ведущая в комнату больного, тихо отворилась, и на пороге показался человек с книгой в руках. «Твоя книга вышла, Николай, — сказал он, подойдя к постели умирающего, — вот она». — И, осторожно, приподняв холодеющие руки, вложил в них переплетённый в кожу том.

Эта книга, вышедшая за несколько дней до смерти автора и полученная им в последние минуты своей жизни, была знаменитым трактатом «Об обращении небесных тел». Гениальный польский астроном подверг в ней всесторонней критике тогдашние представления об устройстве вселенной и впервые на основе научных наблюдений доказал, что не Земля, а Солнце является центром солнечной системы. Естественным центром, вокруг которого движутся планеты и с ними Земля, является Солнце, утверждал Коперник.

Несмотря на то, что Коперник не был последователен до конца и не решился уничтожить сферу неподвижных звёзд   1 , за которой якобы обитал бог, его книга нанесла тяжёлый удар церкви. Она не только поставила под сомнение данные священного писания (достаточно вспомнить библейскую легенду о том, как Иисус Навин остановил солнце), но фактически провозгласила право учёных руководствоваться наблюдениями и собственным опытом, а не авторитетом древних и священного писания.

Неудивительно поэтому, что церковники всех направлений, и прежде всего католическое духовенство, объявили приверженцам новой теории беспощадную войну. Для того чтобы победить ненавистного врага и уничтожить опасное учение, они употребили все средства, вплоть до мощного аппарата инквизиции. Но {309} те времена, когда церковь безраздельно господствовала над умами и душами людей, отошли в прошлое; «...вместе с расцветом буржуазии шаг за шагом шел гигантский рост науки. Возобновились занятия астрономией, механикой, физикой, анатомией, физиологией. Буржуазии для развития ее промышленности нужна была наука, которая исследовала бы свойства физических тел и формы проявления сил природы. До того же времени наука была смиренной служанкой церкви, и ей не позволено было выходить за рамки, установленные верой: короче — она была чем угодно, только не наукой. Теперь наука восстала против церкви; буржуазия нуждалась в науке и приняла участие в этом восстании»  2 .

Как и всякое восстание, это восстание молодой буржуазии против феодальной науки выдвинуло своих героев. Это были мужественные и смелые люди, «...которые умели ломать старое и создавать новое, несмотря ни на какие препятствия, вопреки всему»  3 , сказал о них товарищ Сталин. В ряду бесстрашных и самоотверженных борцов за новую науку, которые, невзирая на угрозы и насмешки, на нужду и преследования, отстаивали свои научные убеждения, стоит гениальный итальянский учёный, философ и поэт Джордано Бруно.

Со смерти Николая Коперника прошло не более пяти лет, как в маленьком итальянском городке Нола родился его будущий продолжатель Филипо Бруно. Хотя семья его была небогатой — отец был отставным военным — Филипо сохранил о своём детстве самые приятные воспоминания. Белые домики родного города с его живописными окрестностями и дымящейся вершиной Везувия навсегда запечатлелись в его памяти как олицетворение любимой Италии.

Но эта, как называл её позже Бруно, «благословенная небом» страна переживала во второй половине XVI столетия тяжёлые дни. Беспрерывные войны, опустошавшие на протяжении последних пятидесяти лет её территорию, окончательно разорили крестьянство и подорвали торговлю. К тому же во всей Италии, и в особенности на родине Филипо — в Неаполитанском королевстве, феодалы настолько усилили эксплуатацию крестьян, что обездоленные люди вынуждены были покидать свою землю и уходить в города. Но когда-то богатые итальянские города давно уже утратили своё былое могущество и не могли прокормить даже своих собственных ремесленников и рабочих. В поисках пропитания толпы отчаявшихся людей собирались в разбойничьи шайки и нападали на путешественников, торговые караваны и населённые пункты.

Одновременно с этим под гнётом католической реакции начала чахнуть и вырождаться богатая культура Возрождения. Ка- {310} толическая церковь, напуганная успехами реформа-

ции, собрала все свои силы, чтобы любыми средствами поддержать падающую веру. Оживилась заглохшая было деятельность инквизиции, начала ткать свою паутину незримая армия иезуитов, разрослась и расширилась сеть чудовищного шпионажа.

Особенно тяжело было положение родины Филипо — Южной Италии, где ко всем этим бедам присоединился гнёт иностранного порабощения. Испанские короли, захватившие эту некогда богатую и цветущую область, не только изнуряли её непосильными налогами и субсидиями, но установили здесь господство испанской инквизиции со всеми её ужасами. Достаточно было малейшего вольнолюбивого слова или легчайшего отступления от принципов католической веры, чтобы человек очутился в страшных застенках, одно упоминание о которых вселяло ужас в самых храбрых.

Но маленький Филипо ещё ничего не знал об этом. Смышлёный и бойкий мальчик вместе со стайкой своих сверстников бегал по окрестностям Нолы, карабкался по склонам Везувия и купался в море, не подозревая, что настанет день, когда ему придётся померяться силами с инквизицией.

Когда Филипо исполнилось десять лет, его отвезли в Неаполь {311} и отдали в школу при местном доминиканском монастыре. Способному мальчику легко давались грамматика, риторика и другие довольно сухие предметы, из которых состояла школьная премудрость того времени. «Из него выйдет великий богослов», — пророчили учителя-доминиканцы, удивляясь красноречию и уму своего воспитанника.

В 1563 г . Филипо, наконец, окончил школу и решил постричься в монахи. Ему было всего пятнадцать лет, когда он принял это решение, наложившее отпечаток на всю его жизнь. Трудно было предположить, что человек с его живым характером и бьющей через край энергией сможет ужиться в затхлой атмосфере старого монастыря. Однако Филипо пошёл на это потому, что хотел посвятить себя науке. У него не было средств, чтобы продолжить своё образование в университете, а обеспеченная жизнь в монастыре оставляла много свободного времени для занятий.

Таким-то образом Филипо стал послушником доминиканского монастыря, переменив своё имя на Джордано. Он не случайно выбрал именно доминиканский монастырь, так как слышал, что здесь, больше чем в других подобных заведениях, поощрялись занятия наукой. Ведь доминиканский орден ставил своей целью подготовлять сведущих в богословии и философии людей, которые отстаивали бы учение церкви от нападок еретиков и вольнодумцев. Недаром на гербе ордена была изображена собака с горящим факелом в зубах, которая должна была вынюхивать и выжигать ересь. Поэтому из среды «псов господних» (так называли себя сами доминиканцы) вышло немало докторов философии и богословия, занимавших руководящие посты в большинстве западноевропейских университетов.

В своей борьбе с ересью доминиканцы не ограничивались, впрочем, «духовным оружием», но принимали активное участие также в физическом истреблении «еретиков», возглавляя и направляя инквизицию. Джордано Бруно, который пришёл в это осиное гнездо, исполненный страстной жаждой знаний, скоро убедился, что в мертвящей атмосфере монастырской жизни нет и не может быть места для подлинного научного исследования. «Святые» отцы не только требовали от него отчёта в мельчайших поступках и следили за каждым его шагом, но, что самое худшее, навязывали ему мнения, с которыми он не был согласен, и запрещали читать книги, осуждённые церковью. «Служители зависти, рабы невежества, холопы злобы, они надеялись подчинить меня гнусному и тупому лицемерию», — писал позже Джордано Бруно про свою жизнь в монастыре.

Однако, как ни опытны были эти «уловители» человеческих душ, им не удалось подчинить своему влиянию энергичного и самостоятельного юношу. Несмотря на неблагоприятные условия, Джордано сумел ознакомиться с произведениями всех крупнейших философов, не останавливаясь перед тем, чтобы читать за- {312} претные сочинения гуманистов нелегально. Необычайные способности и замечательное трудолюбие позволили ему за те четырнадцать лет, которые он провёл в монастыре, стать одним из образованнейших людей своего времени.

Наряду с наукой Джордано Бруно горячо увлёкся и литературой, проявив незаурядный талант и в этой области. Помимо значительного количества стихотворений, главным образом на философские темы, он написал в это время комедию «Светильник» и сатирический диалог «Ноев ковчег», где высмеивались суеверия, алхимия и даже католическая церковь.

Вот почему, несмотря на свои блестящие способности, Джордано не оправдал надежд своих наставников, предсказывавших, что когда-нибудь он станет «светочем церкви». Его живой и пытливый ум не находил пищи в бесплодной игре словами, к которой сводилась выродившаяся философия средневековья. Недаром, высмеивая этих учёных-буквоедов, он вывел в одном из своих произведений осла, который рассуждал, что лучше — человек, превратившийся в осла, или осёл, превратившийся в человека, С другой стороны, рано проснувшееся критическое чувство помешало ему принять на веру те бесчисленные нелепицы и фантастические измышления, которыми были переполнены «священные» книги. Чем глубже становились его знания, чем больше знакомился он с произведениями учёных и гуманистов, тем дальше отходил он от учения церкви, тем самостоятельнее становилась его мысль.

И вот настал, наконец, день, когда окончательно рухнули заблуждения, внушавшиеся с детства, когда исчезли безвозвратно старые представления о мире и вселенной. В этот день Джордано Бруно тайком прочитал книгу Коперника «Об обращении небесных тел». Сразу же подтвердились все сомнения, вынесенные из чтения и наблюдений, сразу же стала наглядной несостоятельность взглядов Птолемея и Аристотеля, и дальнейший компромисс с церковью оказался невозможным.

Монастырское начальство с тревогой следило за занятиями молодого священника. Искреннему и порывистому Джордано все труднее становилось скрывать свои истинные взгляды от шпионивших за ним монахов. «Он насмехался над братом Монтальчино, читавшим книгу о радостях пресвятой девы», «он вынес из своей кельи все иконы и оставил одно лишь распятие», «он сомневался в учении о троичности божества и сравнивал богочеловека Иисуса Христа с кентавром», — ежедневно доносили настоятелю.

В конце концов доносы на Джордано Бруно начали поступать в таком количестве, что ими заинтересовалась местная инквизиция. В 1573 г . против него было возбуждено обвинение в ереси, состоявшее ни более ни менее как из 130 пунктов. Понимая, что ему нечего рассчитывать на милость испанских судей, Джордано решил поехать в Рим, надеясь обжаловать их решение. {313} Однако достаточно ему было пробыть в Риме несколько дней, чтобы убедиться, что папская инквизиция не менее сурова к еретикам, чем испанская. Получив извещение, что дела принимают «скверный оборот, Джордано в ту же ночь сбросил монашескую рясу и бежал в Геную. Новое, давно не испытанное чувство свободы переполняло его грудь, и, вспоминая свою затворническую жизнь, он чувствовал себя узником, вырвавшимся на свободу.

Уйдя из тесной, сумрачной пещеры,

Где заблужденье век меня томило

Там оставляю цепи, что сдавила

На мне рука враждебная без меры.

В Северной Италии Джордано Бруно задержался ненадолго, угроза преследования заставила его переехать в Женеву. Женева в то время находилась в руках кальвинистов, и Джордано надеялся, что протестанты, которые сами страдали от притеснений католиков, окажутся более терпимыми к новым идеям. Но предположение Бруно, что в Швейцарии он будет ограждён от преследований и сможет открыто проповедовать свои убеждения, не оправдалось. В первые же дни своего пребывания в Женеве он убедился, что кальвинисты, которые на словах проповедуют свободу совести и, убеждений, на самом деле не менее жестоко, чем католики, расправляются со свободомыслящими. С гневом и болью выслушал он рассказ о судьбе замечательного врача Михаила Сервета, которого кальвинисты двадцать лет назад сожгли на медленном огне. Единственной виной этого замечательного учёного было то, что он осмелился высказать взгляды, противоречившие учению Кальвина.

А некоторое время спустя Джордано на самом себе почувствовал нетерпимость и жестокость приверженцев «новой веры». За непочтительный отзыв о книге одного из видных кальвинистов он был арестован, а издатели, осмелившиеся издать его книгу, — оштрафованы.

В тюрьме женевские власти предложили Джордано перейти в кальвинизм, угрожая в противном случае выслать его из города. Но Джордано слишком хорошо раскусил ханжеский и лицемерный характер этой религии, чтобы согласиться на подобную сделку. «Если кто от какой угодно веры и исповедания перейдёт к этой, то сделается из щедрого — скупым, из кроткого — дерзким, из скромного — гордым, из дающего своё — похитителем чужого, из доброго — лицемерным, из искреннего — притворным, из простого — злобным, из знающего себе цену — самым заносчивым, из доброжелательного и любознательного — готовым на всякое зло и невежество, из плохого — самым худшим», — писал он.

В поисках места, где можно было бы открыто пропагандировать свои взгляды, изгнанный из Женевы, Джордано направляется в Тулузу (Южная Франция). Здесь, наконец, исполнилась {314} его заветная мечта — ему удалось сдать экзамен на доктора философии и стать профессором Тулузского университета.

Тулузский университет был в то время одним из крупнейших учебных заведений Западной Европы. Достаточно сказать, что при Джордано там училось десять тысяч студентов. В четыре часа утра тысячи студентов собирались в университетской церкви, чтобы отслушать обедню. По окончании обедни они расходились по аудиториям со свечами и книгами в руках, и начинались лекции. Особенно много народу собиралось на лекции нового итальянского профессора, который читал об Аристотеле. Остроумный и пылкий итальянец поражал студентов не только своими гневными нападками на церковь, но также смелостью и новизной своих научных воззрений. Как непохожи были эти блестящие по форме и богатые мыслями лекции на бессодержательную болтовню других профессоров! В живой и остроумной форме Джордано Бруно доказывал несостоятельность старой философии, которая давала людям «скорлупу слов вместо зёрен вещей», и знакомил студентов с новым учением о строении вселенной.

«Великий Коперник доказал, что утверждения Птолемея и его последователей, будто бы Солнце и планеты вопреки законам природы и здравому смыслу движутся вокруг земного шара, являются нелепостью, — говорил он. — Однако недостаток научных данных не позволил Копернику отрешиться от ошибочного мнения, что в центре вселенной находится Солнце, а сама вселенная ограничена сферой неподвижных звёзд. В действительности нет только одного мира, только одной Земли, только одного Солнца, — продолжал он. — Существует, множество других солнц, других земных шаров, других миров, подобных нашему. И невозможно себе представить, чтобы все эти бесчисленные миры были лишены обитателей, подобных жителям земли. Да, на других мирах тоже обитают живые существа, которые возделывают их так же, как это делаем мы на нашей планете. И подобно тому, как нам кажется, что другие миры движутся вокруг Земли, жителям этих миров представляется, что Земля движется вокруг них. Вселенная бесконечна и не имеет ни центра, ни начала, ни конца».

Таким образом Джордано Бруно не просто усвоил основную мысль Коперника, заключавшуюся в том, что Земля и другие планеты вращаются вокруг Солнца, но развил её дальше, отбросив ошибочные положения Коперника. Бруно, следовательно, впервые была высказана мысль, что Солнце с окружающими его планетами отнюдь не является центром вселенной, но представляет собой всего-навсего одну из бесчисленных звёздных систем. Не меньшее значение имели и другие выводы молодого учёного, а именно, что вселенная бесконечна и не имеет ни начала, ни конца, что звёзды — такие же солнца, как наше, и что на планетах других миров тоже возможна жизнь. Этим он окончательно разоблачил фантастические измышления церковников, {315} которые утверждали, что вселенная создана богом для людей и что грешная несовершенная Земля является полной противоположностью совершенному небу — месту, где обитает бог и куда возносятся души праведников. Оказалось, что Земля лишь мельчайшая пылинка, затерянная в бесконечных просторах вселенной, которая вообще не имеет ни центра, ни границ, что живые существа могут быть и на других планетах и что неба, как его понимает церковь, вовсе не существует, а есть лишь необъятное пространство, по которому мчатся бесчисленные миры.

О впечатлении, которое производили на современников эти захватывающие по своей широте и смелости мысли, можно судить хотя бы по воспоминаниям знаменитого немецкого астронома Кеплера, который жил несколько позже. «Когда я читал сочинения Джордано Бруно, — пишет Иоганн Кеплер, — меня охватывало головокружение, и я испытывал тайный трепет, представляя себе, как я вместе со всей Землёй блуждаю в пространстве, где нет ни центра, ни начала, ни конца».

Огромной заслугой Джордано Бруно было то, что он нарисовал такую картину мира, в которой совершенно не оставалось места для бога. И в самом деле, если неба, как его изображает религия, вовсе не существует, «если Земля наша не может иметь иной природы и обнаруживать иных свойств, чем окружающие её небеса и звёзды», то где же тогда находится бог? Раньше богословы помещали его за последней сферой неподвижных звёзд, которую не решился уничтожить Коперник, куда поместить его теперь? И, если верно, что вселенная существовала и будет существовать вечно и что живые существа имеются не только на Земле, но и в других мирах, то слушатели должны были сделать вывод, что Земля и люди не были созданы богом, как о том учит церковь.

Особенно беспощадные насмешки вызывали у Бруно россказни священников о «божественном промысле», без которого якобы «с головы человека не падает ни единый волос». Прибегая к аллегорической форме, выводя бога под видом Юпитера, Бруно писал: «Юпитер распорядился, чтобы у Лауренсы, когда она станет чесаться, выпало 17 волос, 13 порвалось и из них за три дня 10 вновь отросли, а семь — никогда более; собаке Антонио Саволино — принести пятерых щенят; троим из них дожить до своего времени, двум — быть выброшенными, а из первых трёх — одному быть в мать, другому отличаться от матери, третьему же быть частью в мать, частью в отца. Как раз в это время закуковать кукушке и так, чтобы её слышно было в доме, и прокуковать ей ровно 12 раз, а затем вспорхнуть и полететь на развалины замка Чикалы на 11 минут, а оттуда на Скарванту... Из досок кровати Константина вылезть и поползти на подушку 17 клопам, семи большущим, четырём малюсеньким и шести так себе; а что с ними будет сегодня вечером при свете свечи — о том позаботимся позже». {316}

Едко высмеивая поповские басни, Джордано открыто и смело заявлял своим современникам, что вселенная вообще не нуждается в боге, который создавал бы миры и приводил их в движение, что всё движется в силу внутренних причин. «Вы должны понять, — говорил он поражённым студентам, — что все бесчисленные миры вселенной движутся вокруг собственных центров или вокруг какого-либо другого тела в силу внутреннего принципа. Нет надобности принимать существование духовного тела [т. е. бога] за пределами восьмой или девятой сферы, которое действительно увлекало бы столько тел и заставляло бы их вращаться вокруг земли».

Так говорил с кафедры Тулузского университета невысокий худощавый человек с чёрными проницательными глазами и шапкой густых каштановых волос. Он не мог не знать, что инквизиция жестоко карала даже за небольшие отступления от учения католической церкви, но это не мешало ему во всеуслышание заявлять, что «мнение о существовании какого-то первого движущего, какого-то высшего, охватывающего все небеса существа, является не более, как пустой выдумкой».

Как и следовало ожидать, смелые выводы молодого учёного с самого начала были встречены в штыки католической церковью и привели в бешенство благонамеренных профессоров Тулузы. Зато эти выводы нашли горячий отклик среди студенчества, которые толпами стекались на лекции Джордано Бруно. Но, несмотря на любовь и преклонение учащейся молодёжи, положение итальянского профессора становилось всё более невыносимым. «Мерзкие» и «богопротивные» идеи, проповедуемые с кафедры одного из крупнейших университетов Европы, начали привлекать на свою сторону слишком много молодых горячих голов, чтобы пресмыкающиеся перед церковью профессора могли относиться к этому спокойно. Разъярённые «схоластики», которых к тому же задевал за живое успех этого «итальянского выскочки», начали досаждать Джордано Бруно всеми доступными им способами. «Если бы я управлял плугом, пас стадо, обрабатывал сад или чинил одежду, — с горечью пишет об этой травле Бруно, — то никто не обращал бы на меня внимания, немногие наблюдали бы за мной, редко кто упрекал бы меня, и я легко мог бы угодить всем. Но я измеряю поле природы, мечтаю обработать ум и исследую навыки; вот почему, кто на меня смотрит — тот угрожает мне, кто наблюдает за мной — нападает на меня, кто меня догоняет — кусает, кто хватает — пожирает, и это не один или немногие, а многие и почти все».

Но, как ни велика была ярость врагов, Джордано не пожелал сдаваться без боя. «Я всякий раз с тем большей силой стремлюсь побороть бурный поток, чем очевиднее для меня, что извилистое глубокое и наклонное русло придаёт ему большую силу», — говорил он про себя. С бичующим сарказмом обрушивается он на своих врагов, высмеивая их ограниченность, неве- {317} жество и боязнь истины. «О святая глупость, святое невежество! О достопочтенная тупость и благочестивая набожность! Вы делаете души людей столь добродетельными, что перед ними ничто ум и всякое знание!» — гневно восклицает он. И насмехаясь над косными сторонниками Птолемея, сравнивает их с подслеповатыми кротами, которые лишь только почувствуют свежий воздух, как снова «углубляются в землю и устремляются к своим родным тёмным тайникам».

Но все эти выпады и сарказмы ещё больше разжигали ярость его противников и обостряли взаимную вражду. В мае 1580 г . вражда эта приняла такие резкие формы, что Джордано Бруно вынужден был покинуть Тулузу и переехать в Париж.

Не успел он как следует устроиться на новом месте, как узнал, что его вызывает король. Король Франции Генрих III был пустой, легкомысленный и самовлюблённый человек, который совершенно не интересовался религией, но любил выдавать себя за покровителя наук и искусств. Наслышавшись о необычайной памяти и учёности Джордано Бруно, он пожелал узнать, каким образом тот достиг таких результатов и не замешаны ли здесь магия и волшебство. Красивый, живой и остроумный итальянец сумел понравиться королю и в особенности королеве-матери, которая была итальянкой и покровительствовала при дворе всем итальянцам. Посвятив королю свою книгу «О тенях идей», Джордано окончательно добился расположения короля, назначившего его профессором Парижского университета.

Хотя Джордано и не прочь был принять предложение короля, он тотчас же отказался от него, как только узнал, что профессора Сорбонны должны обязательно посещать католические богослужения. Слишком искренний и принципиальный, чтобы идти на сделки со своей совестью, Джордано предпочёл уехать в Англию, надеясь, что в этой стране, которую англичане восхваляли как «цитадель свободы», он сможет, наконец, беспрепятственно распространять свои взгляды. Заручившись рекомендательным письмом Генриха III к его послу в Англии Мишелю де Кастельно, Джордано в 1583 г . очутился в Лондоне.

Несмотря на хороший приём, оказанный ему в Англии, благодаря посредничеству Кастельно, Джордано сумел очень быстро раскусить истинную сущность английских порядков. Он понял, что красивые слова о свободе мнений и справедливости прикрывают в действительности ещё большую узость мысли и нетерпимость, чем те, которые господствуют на континенте. «В этом счастливом отечестве царствует созвездие упрямейшего педантического невежества и самомнения, смешанного с деревенской невоспитанностью, которые заставили бы отступить многотерпеливого Иова» (легендарного праведника, отличавшегося своей терпеливостью), писал он.

Новые идеи, которые Бруно начал было проповедовать с кафедры Оксфордского университета, привели английских про- {318} фессоров в едва ли не большее бешенство, чем французских. И это нетрудно понять, если принять во внимание, что здесь до сих пор штрафовали профессоров, которые позволяли себе отклоняться от учения Аристотеля. Поэтому Оксфордский университет влачил в XVI в. самое жалкое существование и был вполне справедливо назван Бруно «вдовой науки».

Лекции Джордано Бруно были восприняты враждебно ярыми приверженцами Аристотеля. Но успех Бруно у студенчества был настолько велик, что твердолобые профессора не на шутку встревожились. «Надо во что бы то ни стало разбить этого чужестранца, который распространяет такие опасные бредни», — решили они. И вот, в июне 1583 г . в Оксфордском университете состоялся научный диспут. В нём приняли участие лучшие знатоки богословия и философии, в том числе известный профессор Нундиниус. Нечего и говорить, что Бруно одержал над ними блестящую победу и, по собственному выражению, «раз пятнадцать посадил как цыплёнка в паклю одного бедного доктора, которого точно короля выставил университет». В результате, отношения между Джордано и другими профессорами настолько испортились, что вскоре он должен был отказаться от преподавания и покинул университет.

Лишённый возможности пропагандировать свои идеи устно, Джордано Бруно всё же не признал себя побеждённым.

Жестокосердье, злобные желанья

Не в силах, беспрерывно нападая,

Глаза мои задёрнуть пеленою

И солнца скрыть волшебное сиянье, —

писал он в одном из своих стихотворений, выражая решимость любой ценой отстоять истину. В течение последующих двух лет он издал ряд работ, где в живой и остроумной форме изложил принципы нового учения. В этих работах, рассчитанных на самый широкий круг читателей (они были написаны не по-латыни, а на разговорном итальянском языке), Джордано не только сформулировал свои взгляды на строение вселенной, он подверг жесточайшей критике церковь и косную средневековую науку. В них он выступил как борец за новое буржуазное мировоззрение, как сторонник свободы мысли.

Будучи твердо убеждён в том, что религия и церковь представляют собой самое серьёзное препятствие на пути развития новой науки, Джордано Бруно уделял в своих произведениях большое место их разоблачению. Как истинный безбожник, он не отдавал предпочтения ни одной из известных ему религий и одинаково осуждал католическую, протестантскую и иудейскую веру. «Глупцы мира были творцами религий, обрядов, закона, веры и правил жизни», — любил говорить он. Ему были одинаково ненавистны и католические священники, которые «хуже гусениц, жадной саранчи и гарпий», и протестантские богословы, которые «по милости неба реформируют безрассудную и испорченную {319} веру, лечат язвы прогнившей религии». И те и другие — «величайшие ослы мира», никогда не исследующие тайны природы.

«Смотрите, разве их беспокоят или когда-нибудь побеспокоят скрытые причины вещей? — с возмущением спрашивал Бруно. — Разве они пощадят государства от распада, а народы от рассеяния? Что им пожары, кровь, развалины и истребление! Пусть из-за них погибнет весь мир, лишь бы была спасена бедная душа, лишь бы воздвигнуто было здание на небесах, лишь бы умножилось сокровище в том блаженном отечестве. Они не заботятся о чести, удобствах и славе этой бренной и неверной жизни ради иной самой верной и вечной». И в своём сатирическом диалоге «Тайна Пегаса» Джордано беспощадно высмеивал церковников всех мастей (выведенных там под видом ослов), в самой издевательской форме восхваляя их тупость, невежество и страх перед истиной.

Священная ослиность   1 , святое отупенье,

О глупость пресвятая, блаженное незнанье,

Одна ты нашим душам даруешь назиданье,

Ведь не приносят пользы ни ум, ни обученье.

Бесплоден труд познанья, бессильно вдохновенье,

Философов мудрейших бессильно созерцанье,

И в небеса проникнуть напрасно их старанье,

Там для тебя, ослиность, готово помещенье.

Любители науки! А вам-то что за горе?

Зачем вы знать стремитесь, каков закон вселенной,

И есть ли в сфере звёздной земля, огонь и море?

Священная ослиность в невежестве блаженна,

Упавши на колени, с покорностью во взоре,

Пришествия господня с молитвой ждёт смиренной.

Смело и открыто протестует Джордано Бруно против порабощения науки церковью, отстаивая право учёного «исследовать и постигать тайны природы». В гневных сатирических красках рисует он ограниченность богословов и раболепствующих перед ними учёных, которые «перестали двигаться, сложили и опустили руки, закрыли глаза, осудили всякую человеческую мысль, от- {320} реклись от всякого естественного чувства и в конце концов уподобились ослам». «И те, которые не были ими раньше, преобразились в этих животных, подняли, навострили и удлинили уши и все силы души направили на то, чтобы только слушать, внимать и верить. Они повёртываются направо или налево, следуя только уроку или указанию, которые даются им вожжой или уздой на их шее или морде, и идут лишь тогда, когда их погоняют».

Стараниями этих людей университеты и другие учебные заведения превращены в подлинные «ослиные академии», «где читают лекции о том, как надо населиться, чтобы получить блага не только в здешней временной жизни, но и на том свете». Там «укрощена и попрана» надменная светская наука, которая осмелилась поднять голову к небу, там учёные, которые «не обладают ослиными способностями и не причастны к ослиному совершенству, исключаются, изгоняются и подвергаются поношению».

В своей статье Джордано обращается с ироническим призывом ко всем, кто ещё не успел превратиться в ослов, «отречься от гибельной гордыни сердца» и «погрузиться в нищету духа», так как это единственный путь завоевать расположение бога. «Принизьте мысль, откажитесь от разума, погасите жгучий свет ума, который воспламеняет, сжигает и испепеляет вас. Бегите от тех степеней знания, которые лишь увеличивают ваши горести, отрекитесь от всякого смысла, станьте пленниками святой веры! Эти безумства, ослиности и дурачества суть не что иное, как мудрость и героические деяния в глазах нашего господа, который называет своими птенцами, своим стадом, своими овцами, своими младенцами, своими глупышками, своим ослёнком, своей ослицей всех тех, кто верит в него, любит и следует за ним. Итак, старайтесь, старайтесь сделаться ослами, вы, которые ещё являетесь людьми. А ставшие уже ими, учитесь, заботьтесь, приспособляйтесь действовать всё лучше и лучше, чтобы достигнуть тех пределов, тех достоинств, которые приобретаются не знанием и делами, как бы велики они ни были, а верой, и теряются не вследствие невежества и дурных дел, хотя бы даже и чрезмерных, но неверия. Если вы будете так поступать, то вымолите милость у этой воинствующей церкви и получите славу в будущей торжествующей, в которой живёт и царствует господь во веки веков».

Зло издеваясь над религиями и духовенством всех направлений, Джордано Бруно призывал всех современников покончить с «тёмной и мрачной ночью заблуждений» и выработать в себе новое, свободное от религиозных предрассудков миросозерцание. «Если мы хотим преобразовать общество, мы должны сначала изменить самих себя», — таков его вывод. Но вместе с тем он слишком хорошо знал своих противников, чтобы предположить, хотя бы на минуту, что духовенство и в первую очередь католическая церковь без боя уступят свои позиции. Старое мировоззрение не отомрёт само собой, «торжествующего зверя» надо {321} изгнать, призывал он в своих произведениях. И даже, «если невозможно достигнуть цели», всё равно нужно бороться до последнего вздоха, смиряя «кичливое и лягающееся невежество».

Джордано Бруно понимал необходимость конфискации земельных владений церкви, как предпосылки уничтожения её могущества. Нужно отобрать огромные поместья духовенства, так как «священники должны питаться лишь теми плодами, подаяниями и пособиями, которые приносят им верующие», — писал он к великому ужасу церковников.

Само собой разумеется, что эти выпады Джордано Бруно против религии и пресмыкающейся перед ней науки сделали его ещё более ненавистным в глазах духовенства. Поэтому, когда в 1585 г . французский король отозвал из Англии своего посла, Бруно был вынужден вернуться во Францию, так как с отъездом посла Бруно лишился покровительства в чужой стране и дальнейшее его пребывание там становилось опасным.

Сейчас же по приезде своём в Париж Джордано решил, что пора дать генеральное сражение старой философии и послал Парижскому университету свои тезисы.

По правилам того времени, Джордано не имел права защищать своё учение сам, но должен был поручить его защиту одному из своих учеников. Его выбор пал на французского студента Жана Геннекена, красноречивого и талантливого юношу, преданного ему всей душой. И вот 25 мая 1586 г . при огромном стечении публики на кафедру поднялся молодой человек и звучным голосом произнёс вступление. В этом вступлении, написанном рукой Джордано Бруно, он предлагал своим противникам отрешиться от старых заблуждений и «склонить свою голову перед величием истины». В последовавшем затем горячем споре ученик Джордано наголову разбил профессоров Сорбонны и снова продемонстрировал перед публикой превосходство нового учения.

Вынужденный после диспута снова покинуть Францию, Джордано Бруно решил попытать счастья в Германии, и в июне 1586 г . приехал в город Марбург. Здесь он сделал попытку устроиться профессором Марбургского университета, но повторилась та же история, что в Женеве. Кальвинистские профессора не меньше, чем католические попы, боялись смелого учёного, и Бруно пришлось перебраться в Виттенберг. Однако и в Виттенберге ему не удалось задержаться надолго, и снова начались бесконечные скитания. Всё чаще и чаще вспоминается ему прекрасная солнечная Италия, всё жарче разгорается в нём желание вернуться на родину. «Нола, милая Нола! Твои мирты и виноградники, тёплый запах козьего молока и пахучих трав твоих лугов, когда я вернусь к вам?» — вопрошает он в своих стихотворениях. И вдруг от венецианского книготорговца Чьотто он узнаёт, что им заинтересовался знатный венецианец Джованни Мочениго. {322}

«Он предлагает вам приехать в Венецию, чтобы обучать его искусству упражнения памяти и гарантирует вам полную безопасность и своё покровительство», — уговаривал его Чьотто.

Трудно было представить себе более опасный шаг, чем возвращение Бруно в Италию, где бесконтрольно хозяйничала инквизиция. Однако тоска по родине была слишком сильна, чтобы Джордано отказался от этого предложения. И вот в ясный весенний день 1592 г . он перебрался через швейцарскую границу и вступил на землю Италии.

Теперь установлено, что приглашение Мочениго было ловушкой, расставленной иезуитами и инквизицией. Недаром коварный, мелочный и подозрительный венецианец заранее посвятил в свой план своего духовника-иезуита и с самого начала заверил его в том, что хочет лишь «выжать из Джордано как можно больше, чтобы вернуть затраченные на него деньги и предать его затем в руки инквизиции». По совету того же самого духовника он вёл дневник, в котором аккуратно записывал содержание своих бесед с Джордано и всячески поощрял его высказываться на «опасные» темы.

После первых же бесед с Мочениго Джордано понял, что его нового ученика интересуют отнюдь не упражнение памяти и система Коперника, а магия и алхимия. Наслышавшись толков о сношениях Бруно с нечистой силой, суеверный венецианец вообразил, что Бруно умеет изготовлять золото. Этим и объяснялась «великодушная» помощь этого вообще скупого человека — он надеялся, что в благодарность за покровительство его посвятят в тайны алхимии.

Нечего и говорить, что Джордано наотрез отказался разговаривать с ним на эти темы. Подозрительный Мочениго тотчас же истолковал это, как нежелание открыть ему свою тайну. Разозлившись, он начал упрекать Джордано Бруно в том, что он не выполняет своих обещаний. Тут только Джордано окончательно понял, что доверился человеку, на которого нельзя положиться. Видя, что дальнейшее пребывание его в Венеции становится опасным, он 21 мая объявил Мочениго, что научил его всему обещанному и должен вернуться в Германию. В ответ на это Мочениго начал его убеждать остаться ещё на некоторое время, уверяя, что он ещё не всему научился. Тем не менее Джордано настоял на своём и на следующий день отправил вперёд свои вещи. Он рассчитывал выехать назавтра утром, но промедление оказалось роковым.

Поздней ночью к нему постучался Мочениго и попросил разрешения переговорить в последний раз. Джордано кое-как накинул на себя одежду и отворил ему дверь. Тотчас же в комнату ворвались шестеро гондольеров под предводительством самого Мочениго и, несмотря на отчаянное сопротивление, связали ему руки и отвели на чердак. Вскоре туда пришёл Мочениго и потребовал, чтобы он немедленно посвятил его в тайны алхимии, {322} угрожая в противном случае выдать его инквизиции. Но уговоры и угрозы не могли испугать Бруно. Он не захотел даже говорить с предателем; на следующий день 23 мая Мочениго сдал Бруно «святому» судилищу.

Великого учёного бросили в одну из тех страшных камер, которые расположены были непосредственно под свинцовой крышей. Днём воздух накалялся здесь до такой степени, что невозможно было дышать. Около года продолжалась эта мучительная пытка солнцем, но венецианской инквизиции не удалось сломить мужество узника. Как ни старалась она заставить его отречься от своего «гибельного» учения, Джордано твердо стоял на своём. Тогда в феврале 1593 г . его дело было передано папской инквизиции, а сам он отправлен в Рим.

Семь лет провёл Джордано Бруно в застенках римского инквизиционного трибунала, семь лет его уговаривали, запугивали и пытали, но ничто не могло поколебать его твёрдости. А между тем стоило ему сказать одно слово, и он не только был бы отпущен на свободу, но со временем мог бы занять выдающееся положение в католической церкви. Ибо, как видно из протоколов следствия, даже его злейшие враги-инквизиторы признавали в нём «одного из редчайших гениев человечества» и не прочь были сделать этого закоренелого «грешника» верным слугой Ватикана. Недаром, вопреки своему обыкновению как можно скорее кончать дела подобного рода, «святая» инквизиция растянула его процесс на семь лет и давала ему одну отсрочку за другой. До последней минуты инквизиторы и папа надеялись, что он испугается и из непримиримого врага церкви сделается её послушным орудием.

Но Джордано Бруно был слишком смелый и честный человек, чтобы предать своё дело и очернить свою память в глазах потомства. Недаром говорил он в своих стихах, что «славен не только тот, кто побеждает, но также и тот, кто не умирает трусом и подлецом» и что «смерть в одном столетье дарует жизнь во всех веках грядущих». На все предложения покаяться в своих заблуждениях он отвечал, что «не раскаивается ни в чём и ни в чём не хочет раскаяться и что нет ничего такого, что он мог бы взять обратно».

Видя, что им не удастся преодолеть его упорство, инквизиторы 8 февраля 1600 г . вынесли, наконец, приговор. По этому приговору Джордано Бруно лишался священнического сана, отлучался от церкви и отдавался в руки светских властей, которые должны были предать его «самой милосердной казни без пролития крови» (так лицемерные католические попы называли тогда сожжение). Джордано выслушал приговор совершенно спокойно и ответил своим палачам словами, вошедшими в историю: «Вы произносите приговор, пожалуй, с большим страхом, чем я его выслушиваю». {324}

Приговор не сразу был приведён в исполнение, так как инквизиторы ещё не теряли надежды запугать Джордано Бруно угрозой мучительной смерти. Но на этот раз так же, как и прежде, надежды их оказались тщетными. И вот 17 февраля 1600 г . толпы народа собрались на Площадь цветов, где должна была состояться казнь. Был ясный солнечный день, по-праздничному звонили колокола, и всё было обставлено крайне торжественно. На почётном месте восседал сам папа, окружённый пятьюдесятью кардиналами, духовенство пришло в полном парадном облачении.

Внезапно толпы народа расступились, образовав широкий проход, и показалась процессия, ведущая осуждённого. Впереди шёл знаменосец с огромным красным стягом в руках, затем священники, распевавшие гимны, и, наконец, закованный в цепи Джордано Бруно. За время своего заключения он неузнаваемо изменился — его волосы поседели, щёки впали, отросла длинная борода, но взгляд был такой же смелый и неукротимый, как прежде. По обычаю того времени, на нём был одет бесформенный жёлтый балахон с намалёванными на нём чёрной краской чертями, поджаривающими грешников, а капюшон увенчивала фигурка человека, охваченного языками пламени. За осуждённым несли распятие, повёрнутое к нему обратной стороной,— знак того, что от него отступилась церковь. Далее следовали священники, монахи, чиновники и дворяне, одетые в праздничные одежды, и, наконец, инквизиторы, вынесшие приговор.

Вот процессия медленно приблизилась к костру с торчащим посередине столбом, вот Джордано Бруно сам поднялся на костёр, его привязали к столбу, вот вспыхнули первые языки пламени. Несмотря на страшную боль, Джордано сохранял присутствие духа до самого конца и не испустил ни звука, хотя находился в сознании. Когда всё было кончено, на обугленные брёвна поднялся палач и развеял пепел гениального учёного по ветру.

* *

*

«Храбро боролся я, думая, что победа достижима. Но телу было отказано в силе, присущей духу, и злая судьба подавляла мои стремления. Однако было во мне всё же то, в чём не откажут мне грядущие века. «Страх смерти был чужд ему, — скажут потомки, — силою характера он не уступал никому и смерть в бою предпочёл безмятежной жизни».

Так охарактеризовал себя сам Джордано Бруно, и его смерть показала, что это не были пустые слова. Несокрушимое мужество и преданность идее сочетались в нём с исключительными способностями и разносторонними познаниями, которые поражали даже его врагов. «Это один из выдающихся и редчайших гениев, какие только можно себе представить, человек, обладающий совер- {325} шенно исключительным образованием и универсальными знаниями», — писал про него один из его судей.

С этой оценкой нельзя не согласиться, если вспомнить, какие замечательные открытия сделал Бруно, не имея в своём распоряжении ничего, кроме собственной наблюдательности да «ничтожных заржавевших обломков древности». Достаточно напомнить, что он первый установил, что земля сплющена у полюсов, что солнце вращается вокруг своей оси, что звёзды такие же солнца, как наше, что воздух, окружающий землю, вращается вместе с ней.

Но особенно интересен вывод Бруно, что вселенная не является неизменной. «Миры возникают и гибнут, поверхность земли меняется через большие промежутки эпох и столетий и моря превращаются в континенты, а континенты в моря. И все части и атомы находятся в бесконечном течении и движении и испытывают бесконечные перемены как по форме, так и по месту. Юноши не обладают тем же телом, какое они имели в детстве, а тело стариков не то, какое оно было в юности», — писал он. А между тем почти все современники Джордано Бруно считали, что земля и вселенная остаются такими же, какими их сотворил бог, и должна была пройти не одна сотня лет, пока не было окончательно установлено, что всё существующее беспрерывно изменяется.

Подобно большинству других выдающихся деятелей эпохи Возрождения, Джордано Бруно не был кабинетным учёным. Вся его жизнь была беспрерывной и напряжённой борьбой с реакционными силами феодального общества и прежде всего с католической церковью. «Жизнь человека на земле есть не что иное, как состояние войны. Он должен поражать низость бездельников, обуздывать наглость и предупреждать удары», — не раз говорил он. И Бруно с полным правом называл себя тем, кто «будит спящих и поражает кичливое и лягающееся невежество». Весь свой яркий и многогранный талант он посвятил борьбе за новое мировоззрение и науку, борьбе за свободу мысли. Этой цели он служил не только как учёный и философ, но и как писатель и поэт. Недаром Энгельс назвал его в числе тех титанов по силе мысли, страсти и характеру, многосторонности и учёности, которые основали новое революционное естествознание.

Неудивительно, что католическая церковь употребила все доступные ей средства, чтобы поставить себе на службу этого опасного врага, а, потерпев неудачу, обрекла его на смерть. Но хотя ей и удалось убить Джордано Бруно, его идеи, так же как идеи Коперника, оказались бессмертными. Подхваченные и развитые Галилеем, Кеплером, Ньютоном, Ломоносовым и многими другими учёными, они вышли победителями в борьбе со своим смертельным врагом — церковью и в конце концов рассеяли мрак вековых заблуждений. {326}

Даже мёртвый, Джордано Бруно продолжал воевать со своими врагами, которые запретили произносить его имя и печатать его сочинения, но не могли уничтожить в сердцах людей память о великом мученике науки. Ненависть церковников к этому замечательному учёному так велика, что когда в XIX в. возник проект сооружения ему памятника, Ватикан и его приспешники сделали всё от них зависящее для того, чтобы помешать его осуществлению. Но несмотря на их яростное сопротивление, в сборе средств на сооружение монумента приняли участие люди всех национальностей и в том числе русские. 9 июня 1886 г . в Риме состоялось открытие памятника человеку, который «поднял свой голос за свободу мысли для всех народов и осветил эту свободу своей смертью».

Джордано Бруно был изображён стоящим во весь рост с книгой в руках, в одежде монаха-доминиканца. На постаменте были {327} размещены барельефы с различными эпизодами из его жизни — диспут в Оксфордском университете, произнесение приговора, сожжение на костре — и портреты предшественников и продолжателей. «Джордано Бруно от столетия, которое он провидел, на месте, где был зажжён костёр», — гласила надпись.

Загнивающая буржуазия в своей борьбе с пролетариатом пытается использовать то же самое оружие, которое когда-то употребил против неё умирающий феодализм. Это оружие — католическая церковь. Давно отошли в прошлое и стали историческим преданием те времена, когда представители ещё молодого и уверенного в себе класса требовали свободы мысли во имя нового буржуазного миросозерцания; «...наступил такой исторический момент, когда командующая буржуазия, из страха перед растущим и крепнущим пролетариатом, поддерживает все отсталое, умирающее, средневековое»   1 , — писал Ленин. И вот потомки тех самых мракобесов, которые когда-то отправили на костёр Джордано Бруно, теперь посягают на его память и пытаются опорочить его идеи. Одни из них стараются доказать, что вселенная не бесконечна, другие подсчитывают, что мир создан богом два миллиарда лет назад, а третьи договариваются до того, что инквизиционный трибунал, осудивший Джордано Бруно, действовал «в строгом соответствии со своими правами и обязанностями» и что вынесенный им приговор «сохраняет силу и в наши дни».

1 См. статью «Николай Коперник», стр. 233.

2 К. Маркс и Ф. Энгель с, Избр. произведения, т. II, М., 1952, стр. 93.

3 И. В. Стали н, Речь на приеме в Кремле работников высшей школы 17 мая 1938 г . М., 1938 г ., стр. 2.

1 Ослиностью Джордано называл богословие.

1 В. И. Лени н, Соч., изд. 4, т. 19, стр. 77 .