Библиотека

Теология

Конфессии

Иностранные языки

Другие проекты

Савельева И., Полетаев А. Знание о прошлом: теория и история. Конструирование прошлого

Часть I. ОСНОВНЫЕ ПОНЯТИЯ

Глава 1. История

Обсуждение исторического знания, являющееся центральной темой нашей работы, целесообразно предварить рассмотрением самого слова «история» и связанных с ним значений и смыслов. Напомним, что в соответствии с логико-семантической терминологией всякое понятие характеризуется триединством: знак (в естественном языке — слово или словосочетание), предметное значение (денотат, означающее) и смысл (коннотат, означаемое), т. е. реализация значения в знаке. Говоря об «истории», следует иметь в виду, что как значения, так и прежде всего смыслы данного «знака» (слова) существенно менялись на протяжении трех последних тысячелетий. Поэтому, в частности, следует с большой осторожностью использовать высказывания древних авторов по поводу истории, так как для них это слово имело совсем иной смысл, чем для нас.

Ныне история чаще всего определяется как «наука о прошлом человека и общества» или, в новейшей версии, как «наука о прошлой социальной реальности», но это только одно из значений данного «знака». Точно так же и прежде у этого слова были разные значения, которые к тому же постоянно меняли свой смысл или обладали одновременно несколькими смыслами. Поэтому в данной главе мы кратко рассмотрим, как происходил переход слова «история» от одного смысла к другому. Речь идет по сути об эволюции понятий, конкретно — об истории понятия «история».

Начать, естественно, следует с этимологии. Согласно абсолютно утвердившейся в лингвистике точке зрения, как пишет А. Тахо-Го-ди, ионийское слово «история» (???????) происходит

«...от индоевропейского корня vid, значение которого выступает в лат. video и русск. видеть. Как видно из греческих слов oida „знаю" или eidenai „знать", образованных от того же корня, слова с этим корнем обозначают не просто зрительное восприятие, но и познавательные

процессы, что нетрудно заметить также и в русск. ведать и нем. wissen, относящихся уже окончательно к сфере мышления» (Тахо-Годи 1969а: 112)*.

Ж. Ле Гофф также отмечает, что

«концепция видения как значимого источника знания приводит к идее, что istor, тот, кто видит, одновременно является тем, кто знает; istorein по-древнегречески означает „разузнавать (стараться узнать)", „информировать кого-либо". История, таким образом, — это расспрашивание (разузнавание)... Связь между voir и savoir (??. „видеть" и „знать"), между видением и знанием, является, таким образом, первой проблемой» (Le Goff 1992 [1981]: 102—103).

Первоначально (судя по дошедшим до нас текстам) возникает не само слово «история», а родственные слова — ????? и ???????. Словом «истор» («историк») обозначался человек, собирающий, анализирующий, оценивающий и пересказывающий некие сведения (некую информацию). Таким образом, первоначально «истор» — это, с одной стороны, свидетель, очевидец, с другой — сведущий, осведомленный человек. Например, у Гомера «истор» (?????) — это третейский судья, т. е. человек, выслушивающий свидетельства, оценивающий их и выносящий суждение об их истинности или ложности 1 , у Платона «истор» — это «сведущий», «знающий» 2 .

Глагольная форма ??????? означала либо ??/деть, либо собирать свидетельства или сведения, либо рассказывать об увиденном (свидетельствовать) или пересказывать полученные свидетельства и сведения. Таким образом это слово имело два основных значения: во-первых, «спрашивать», «допытываться», «искать» и т. д., указывая на «дознавание», т. е. на выспрашивание или осведомление на основании того, что другой человек сам видел или испытал, во-вторых, «рассказывать, как очевидец, об увиденном». Такие значения ??????? встречаются, например, в классической трагедии V в. до н. э., в частности у Эсхила, Софокла и Еврипида 3 .

Сходные значения имели и другие однокоренные слова. Например, в Новом Завете, в Послании к Галатам св. ап. Павла говорится: «... ходил я в Иерусалим видеться с Петром...» 4 . По мнению извест-

Список литературы с описанием полных выходных данных источников размещен в конце книги — см. с. 590—618.

? Гомер. Илиада XVIII, 501; Одиссея XXI, 26.

2 Платон. Кратил 406Ь—407с.

3 Тахо-Годи 1969а: 114.

4 Послание к Галатам 1, 18.

ного специалиста по христианской историографии Д. Фоакс-Джек-сона, здесь слово «видеться» ( ????????? в греческом оригинале) как раз имеет значение «расспросить, получить свидетельства от очевидца» 5 .

Переходя к самому слову «история», заметим, что под ним мы будем подразумевать не только древнегреческое ???????, но и соответствующие однокоренные созвучные существительные в других языках: латинском (historia), итальянском (storia), английском (history), французском (histoire) и русском (история). Отчасти сказанное ниже будет относиться и к немецкому языку, хотя его Historie в нем ныне практически не используется: в основном употребляется слово Geschichte, но при этом сохраняются слова, родственные существительному Historie — Historiker (историк), historisch (исторический) и т. д.

Ясно, что в разные эпохи и в разных культурах даже в рамках одного и того же языка значения, как и смыслы, этого слова могли существенно варьироваться, поэтому здесь мы, естественно, можем дать только самое общее и краткое представление об этом вопросе. Анализ значений слов относится прежде всего к ведению филологов (лингвистов), а изучение смыслов является прерогативой историков, культурологов и философов. В частности, в словарях фиксируются в первую очередь предметные значения, а не смыслы слов (см. Вставку 1).

В самом общем виде можно выделить три основных значения, в которых слово «история» использовалось на протяжении более чем двух с половиной тысячелетий:

1) вид знания;

2) вид текста (в широком значении — дискурс, связный набор высказываний и т. д.);

3) вид реальности (элемент реальности, совокупность элементов, процесс, совокупность событий).

В терминологии Нового времени можно сказать, что в применении (в том числе и в наши дни) слова «история» наблюдается устойчивая ситуация, при которой одним словом одновременно обозначаются объект и знание об этом объекте. Подобная путаница отчасти существует и в других областях — например, словами «мифология», «экономика» или «психология» может обозначаться как объект, так и знание о нем. Но только применительно к «истории» такое смешение достигает абсолюта и, что самое интересное, наличествует едва ли не во всех основных европейских языках, как в

5 Foakes Jackson 1939: 5.

Вставка 1. Значения слова «история»

Древнегреческий. ???????: 1. расспрашивание, расспросы; 2. исследование, изыскание; 3. сведения, данные, наблюдения; 4. знание, наука; 5. история, историческое повествование, рассказ о прошлых событиях (Древнегреческо-русский словарь 1958, 1: 839).

Латынь. «Historia: l) исследование; 2) сведение, знание; 3) повествование, рассказ, описание; 4) историческое исследование, история (histo-ria belli civilis — история гражданской войны)» (Латпинско-русский словарь 1961: 300—301).

Английский. «History: 1. история (последовательность событии); прошлое; 2. 1) история (описание последовательности событий); 2) история, историческая наука; курс истории» (Новый большой англо-русский словарь 1993, 2: 153).

Русский. «История: 1) процесс развития в природе и обществе; 2) комплекс общественных наук (общественная наука), изучающих прошлое человечества; 3) ход развития чего-либо; 4) прошлое, сохраняющееся в памяти людей; 5) рассказ, повествование; 6) происшествие, событие, случай» (Словарь иностранных слов 1988: 203—204).

романских, так и в славянских (ср. лат. historia, ??. histoire, англ. history, итал. storia, русск. история и т. д.).

Для различения знания об объекте и самого объекта слово «история» иногда дополняется второй частью — «графия», т. е. описание (подобный прием используется во многих языках — ср. англ. historiography, итал. storiographia, рус. историография), но это не полностью решает проблему. Во-первых, слово «история» продолжает употребляться для обозначения некоего знания наряду со словом «историография», во-вторых, «историография» часто используется в более узком смысле — как знание о развитии «исторических» знаний или как история изучения какой-либо проблемы.

Такая сохраняющаяся неопределенность связана, на наш взгляд, и с тем, что у слова «история» остается (в отличие, например, от слова «психология») не два, а три значения: знание, текст и реальность. Эти значения взаимосвязаны: текст является реальностью, а социальная реальность включает в себя тексты; знание выражается в текстах, а тексты представляют собой объект знания; знание отображает реальность и одновременно конструирует ее. Наличие у слова «история» трех значений, стихийно сложившихся еще в древности, в XX в. было концептуализировано в рамках социологии знания, семиотики и философии (прежде всего в феноменологии и герменевтике). Быть может, именно поэтому с конца XIX в.

«история» неизменно оказывается в центре самых разнообразных теоретических и методологических дискуссий.

Различение трех значений наглядно проявляется в рамках системы человеческих действий — можно «писать историю» (текст), «заниматься историей» (знанием), «творить историю» (реальность) и т. д. Возможны и другие варианты: можно сравнить, например, различие между выражениями «писать историю» (текст) и «описывать историю» (реальность). А, скажем, выражение «изучать историю» в равной мере может относиться и к истории-знанию, и к истории-реальности.

Впрочем, даже разделение трех значений слова «история» — историческое знание, исторический текст и историческая реальность — оставляет открытым вопрос о смыслах, которыми наполняются эти значения. Говоря о смысле, мы имеем в виду конкретное содержание данного значения, его специфику, характерные особенности, которые позволяют отличить слово «история» в данном значении от других слов с тем же значением. Первое, наиболее наглядное многообразие смыслов, затрудняющее трактовку понятия «история» во всех трех значениях, связано с использованием данного термина как в единичном, так и в общем смысле.

В значении текста понятие «история» используется в настоящее время в основном в единичном смысле, для обозначения конкретного текста (рассказа, дискурса). Однако в эпоху античности более распространенным был общий смысл, обозначающий литературный жанр в целом (ср. противопоставление поэзии и истории у Аристотеля и др.). Но в Новое время для обозначения общего смысла истории-текста это понятие стали доопределять, обозначая его как «историческая литература», «историческая проза», «исторический роман» (последнее, впрочем, опять-таки может употребляться как в единичном, так и в общем смысле).

В значении «знания» термин «история» используется ныне, как правило, в общем смысле, а для более конкретных смыслов вводятся дополнительные определения по предмету знания (история Рима, Нового времени, второй мировой войны и т. д.).

Наконец, в значении «реальности» термин «история» фигурирует в равной мере и в единичном, и в общем смысле. Первый смысл особенно распространен в обыденном языке (случилась история, произошла история), второй — чаще используется в профессиональной лексике (история человечества и т. д.).

Основным предметом нашего исследования является история в значении «знания» (т. е. «историческое знание»). Однако прежде чем перейти к этой теме, в данной главе мы кратко охарактеризуем

эволюцию смыслов трех основных значений слова (термина) «история». При этом, естественно, следует иметь в виду, что если лингвистическая реконструкция значений слова «история» может быть признана относительно надежной, то историко-философская и культурологическая реконструкция смыслов в большинстве случаев имеет весьма субъективный характер.

1. Античность: формирование значений

Анализ значений и смыслов «истории» в эпоху античности вызывает особую сложность. Во-первых, в рамках античности как определенного временного периода в развитии европейской культуры, охватывающего примерно тысячелетний период (с V в. до н. э. по IV—V вв. н. э.), можно выделить, по крайней мере, три историографические традиции — греческую, римскую и иудейскую (начиная с эпохи эллинизма, когда отдельные иудейские авторы начинают писать на греческом языке). С хронологической точки зрения, сюда же относится и начальный период становления христианской традиции, впитавшей в себя три «национальные» традиции. Поэтому с целью некоторого упрощения изложения здесь мы ограничимся только греческой и римской историографией.

Во-вторых, применительно к этому периоду мы вынуждены опираться на крайне скудные источники. Эти источники хорошо известны, поскольку они неизменно цитируются в любых работах по истории историографии и сводятся к отдельным фразам, в лучшем случае — небольшим фрагментам текста, непосредственно посвященным понятию «история» 6 .

Естественно, что из этих отрывочных соображений, высказанных разными авторами на протяжении нескольких сотен лет, никакого систематического представления о смысле, который придавался историческому знанию, составить невозможно. Не слишком проясняет ситуацию и анализ сочинений, которые в античности именова-

6 «В античном наследии, за исключением краткого опыта Лукиана из Са-мосаты (II в.) на тему „Как следует писать историю", мы не находим ничего связанного и систематически изложенного, что напоминало бы теорию историографии. За исключением разве: Фукидид — о пользе его труда (I, 22, 4), глава 9 в „Поэтике" Аристотеля, параграф в труде Квинтилиана (X, 1, 31), замечание Геллия относительно различия между анналами и историей (II, 28, 6), теоретические пассажи у Полибия, Цицерона, Дионисия Галикарнасского — таков приблизительно объем прямых сведений, которыми мы располагаем по данному вопросу» (Барг 1987: 54).

лись «Историями»: как правило, им пытаются приписывать сегодняшние смыслы. Одним из проявлений этого является тот факт, что одни и те же сочинения, написанные в античности, историки именуют «историографией» (А. Немировский), философы — «философией истории» (А. Лосев), а филологи — «исторической прозой» (М. Гас-паров).

И все же, на наш взгляд, на протяжении примерно тысячелетней «эпохи античности» доминирующим значением слова «история» (как в греческом, так и в латинском языках) было значение «текста» 7 . Значения истории-знания и истории-реальности играли вторичную или даже периферийную роль в античной культуре, являясь производными от истории-текста.

Смыслы «истории» как текста естественным образом делятся на три семиотические группы — синтаксические, семантические и прагматические.

С синтаксической точки зрения, «история» выступала как относительно самостоятельный литературный жанр, обладающий довольно жестко заданными параметрами. Речь шла об определенной стилистике, композиции, форме изложения материала (хотя синтаксические смыслы «истории» как текста постоянно менялись во времени, да и в рамках одной эпохи жанровые каноны были отнюдь не абсолютными).

С точки зрения семантики, «исторические» тексты довольно рано приобретают смысл «истины» или, в современных терминах, определяются как тексты, содержащие истинные высказывания, прежде всего высказывания о существовании, суть «факты». И хотя на практике «исторические» тексты могли не соответствовать критерию истинности (что иногда прямо признавали и сами их создатели), этот смысл остается одним из основных вплоть до наших дней. Семантический смысл «истории-текста» выступал в качестве основы для формирования второго значения, а именно «истории-реальности».

Наконец, что касается прагматической составляющей, то исторические тексты были призваны выполнять определенные функции, в общем виде — «приносить пользу». Эта польза была непосредственно связана с содержащимся в исторических текстах знанием. Таким образом, прагматические смыслы «истории-текста» служили основой для формирования значения «истории-знания» (семантические и прагматические проблемы мы рассмотрим чуть ниже).

7 См., например: Press 1977; Кузнецова, Миллер 1984.

а) История-текст

Как отмечалось выше, в значении истории-текста «история» может иметь общий и конкретный смысл. С одной стороны, «история» обозначала конкретный текст (дискурс, рассказ), с другой — определенный тип текстов (литературный жанр). Практически все высказывания по поводу «истории», которые можно найти в сочинениях античных и средневековых авторов, связаны с обсуждением именно проблемы истории-текста в общем смысле.

Первые «исторические» тексты еще могли иметь поэтическую форму. В этом проявлялась связь «истории-текста» с ее непосредственными предшественниками — героическим эпосом и гимнической, т. е. прославляющей, поэзией. Весьма показательно, что в Древней Греции до эпохи эллинизма Клио, дочь Зевса и богини памяти Мнемосины, была музой гимнической (прославляющей) поэзии и только с эллинистического времени стала считаться музой истории и изображалась со свитком и грифельной дощечкой в руках 8 .

Предшественниками истории как прозаического литературного жанра считаются произведения ионийских писателей в Греции (Ге-катей из Милета, Гелланик из Метилены, Геродот из Галикарнаса). При этом сами эти авторы не использовали слово «история» не только в названиях своих работ, но даже в тексте (в отношении работ Гекатея и Гелланика можно, естественно, говорить лишь о сохранившихся отрывках). В аттической Греции первоначально этих писателей именовали просто «логографами» (прозаиками), такое обозначение использует, в частности, Фукидид в конце V в. до н. э. 9 :

«...Не ошибется тот, кто рассмотренные мною события признает, скорее всего, в том виде, в каком я сообщил их на основании упомянутых свидетельств, кто в своем доверии не отдаст предпочтения ни поэтам, воспевшим эти события с преувеличениями и прикрасами, ни прозаикам (??????????), сложившим свои рассказы в заботе не столько об истине, сколько о приятном впечатлении для слуха» (Фукидид. История I, 21, 1; см. также: I, 97, 2).

Сам Фукидид, хотя и проводил различие между жанром произведений «логографов» и своим трудом, тоже еще не обозначал его как «историю». Более того, ни Фукидид, ни его продолжатель Ксе-

8 Мифы народов мира 1980, 2: 662.

9 Во избежание недоразумений отметим, что применительно к векам до нашей эры мы используем понятия «начало» и «конец» века в соответствии с историографической традицией, а не с принятой ныне хронологической системой (т. е., например, 410 г. до н.э. является концом V в. до н. э., а 390 г. до н. э. — началом IV в. до н. э.).

нофонт не употребляли слово «история» не только применительно к своим сочинениям, но и вообще в тексте. Фукидид начинает свое произведение глаголом ?????????, «записал» (в других вариантах написания — ????????, ????????), который и переводится обычно как «написал историю» 10 . Что касается Ксенофонта, то его труд, именуемый в русском переводе как «Греческая история», насколько можно судить, вообще назывался «Элленика».

В сохранившихся текстах впервые слово «история» для обозначения определенного литературного жанра встречается только в середине IV в. до н. э. у Аристотеля в «Поэтике», там же он впервые называет Геродота «историком» в значении «автор исторического сочинения». Это обозначение широко распространяется в эпоху эллинизма, т. е. в III—I вв. до н. э., когда историография становится едва ли не основным прозаическим жанром в греческой литературе. Только в эллинистический период появляются труды, использующие слово «история» в названии: именно тогда оно приписывается к сочинениям более ранних авторов — Гекатея, Геродота и других, — и их устойчиво начинают называть «историками» 11 .

Восстанавливая «историческую справедливость», следует отметить, что ныне существующие клише, согласно которым первым «историком» был Геродот, а до него были «логографы», выглядят абсолютно нелогичными. Судя по сохранившимся фрагментам, ионийские авторы (Гекатей, Гелланик и Геродот) представляли одну школу (жанр, стиль), а Фукидид и его последователи (Ксенофонт, Филист, Феопомп) — другую, причем ни те, ни другие не именовали себя «историками» и не писали «историй». Но уж поскольку начиная с эпохи эллинизма термин «история» стал прилагаться к сочинениям всех указанных авторов, логичнее не делить их на «логографов» и «историков», а говорить, пользуясь терминологией Фукиди-да, о логографической и ксиграфической (синеграфической) школах в греческой историографии, притом к первой школе явно относится

10 «Фукидид афинянин написал (?????????) [историю] войны между пело-поннесцами и афинянами, как они вели ее друг против друга» (Фукидид. История I, 1, 1; перевод Ф. Мищенко).

11 Так, обозначение сочинения Гекатея Милетского как «Истории» впервые встречается у Деметрия Фалерского (350—283 гг. до н. э.), наиболее вероятного организатора Александрийского мусейона (Тахо-Годи 1969а: 116). Что касается сочинения Геродота, то он сам, по преданию, называл свое сочинение «Музы». На основе этого предания в III в. до н. э. александрийские публикаторы разделили работу Геродота на девять глав, приписав каждой главе имя одной из муз, а всю работу озаглавили «????????...» (родительный падеж множественного числа), т. е. на русский язык это название (???????? ?????? ?????) можно перевести как «Девять книг историй».

и Геродот. Если же все-таки делить греческих авторов на логографов и историков, то первым «историком» был никак не Геродот, а в крайнем случае Фукидид, хотя, скорее всего, этот титул в строгом смысле должен принадлежать какому-то автору конца III в. до н. э.

Считается, что если греческая «история-текст» выросла из произведений писателей-прозаиков, то предшественником римской «истории» были так называемые анналы, т. е. выставлявшиеся ежегодно перед резиденцией великого понтифика доски с записью имен высших чиновников и важнейших событий года, как то: лунных и солнечных затмений, знамений, позднее — сведений о повышении цен, войнах и т. д. Первыми «анналистами», попытавшимися собрать эти записи воедино, называются жившие в конце III—середине II в. до н. э. Квинт Фабий Пиктор, Луций Цинциний Алимент, Гай Ациллий и Авл Постумий Альбин, писавшие еще на греческом языке. Предполагается, что между 130 и 114 гг. до н. э. эти записи были сведены Публием Муцием Сцеволой в 80 книг «Великих анналов», которые и послужили основой для Ливия. Парадокс заключается в том, что ни работы первых (так называемых «старших») анналистов, ни их последователей не сохранились, а первыми из дошедших до нас (в сколько-нибудь значительных фрагментах) «исторических» произведений римских авторов являются поэмы Гнея Не-вия (ум. в 201 г. до н. э.) «Ромул», «Класцидий», «Пуническая война» и «Анналы» Квинта Энния (239—169 гг. до н. э.).

Римская историческая проза складывается во II—I вв. до н. э., но получает наиболее полное воплощение в период Ранней империи в рамках так называемой риторической истории.

«Цель риторической истории, наиболее близкой к художественной литературе, — воссоздание внешней картины событий во всей их яркости и живости. Внутри риторического направления имеются две тенденции — эпическая и драматическая; первая тяготеет к широте и обстоятельности, вторая — к глубине и напряженности; образец первой — Ливии, второй — Тацит» (Гаспаров, Михайлов 1966 : 230).

Со стилистической точки зрения, к исторической прозе, как к греческой, так и к латинской, предъявлялись весьма высокие требования. Исторические сочинения, как любой литературный жанр, должны были соответствовать определенным правилам и приемам изложения — общелитературным (например, использование тропов — гипербол, метафор и проч.) и специфичным для данного вида литературных произведений или текстов. Материал расчленялся эффективными в художественном отношении методами, вырабатывалась традиционная техника изложения, которая включала оформление введения по установленным способам, расчленение повество-

вания различными географическими и философскими экскурсами, вставку вымышленных речей и писем, прямую характеристику главных персонажей, обычай ссылаться на труд предшественника и продолжать его 12 .

Поскольку история выступала в качестве рода литературы, античные авторы неоднократно писали об истории как о самостоятельном жанре. В простейшем и наиболее известном виде это сводилось к различию истории и поэзии у Аристотеля, которое позднее было повторено Цицероном, но существовали и более сложные варианты. Так, Полибий проводил различия между историей, с одной стороны, и трагедией и риторикой — с другой. Дионисий Галикарнасский выделял в качестве отдельных жанров историю, поэзию, трагедию, философию и риторику. Лукиан подчеркивал отличие истории от похвального слова (энкомия), поэзии, философии, риторики и мифологии.

О литературных требованиях к истории-тексту рассуждал, в частности, Цицерон (106—43 гг. до н. э.) в трактате «Об ораторе», подчеркивая отличие настоящей «художественной истории» от «простого рассказа о событиях» 13 . Необычайно ярко «филологический» подход к истории выражен у Дионисия Галикарнасского (ок. 55— ок. 8 гг. до н. э.), который проводит превосходный литературоведческий анализ текстов Геродота, Фукидида, Ксенофонта, Филиста и Феопомпа 14 . Много внимания уделено синтаксическим (стилистическим) характеристикам исторической прозы, «языку и способу изложения» в известной работе Лукиана из Самосаты (ок. 120—ок. 180 г. н. э.) «Как следует писать историю» 15 .

Тем не менее, несмотря на важность, которая придавалась художественным (синтаксическим) характеристикам исторической прозы, они не были решающим параметром для демаркации истории и других литературных жанров: гораздо более существенными считались семантические и прагматические параметры истории-текста.

б) История-реальность

Поскольку основным значением «истории» был «текст», то проблема «истории-реальности» также обсуждалась преимущественно в рамках значения «истории-текста». По существу антич-

12 Словарь античности 1989 [1987]: 235.

13 Цицерон. Об ораторе II, 9—12; особ. II, 12, 54.

14 Дионисии Галикарнасский. О соединении слов XVIII, 113—115; XXII, 162—169; Письмо к Помпею III—VI.

15 Лукиан. Как следует писать историю 43—60.

ные авторы уже поставили проблему соотношения текста и реальности.

Во-первых, немного актуализируя античное понимание «истории», можно сказать, что в нем, пусть в зачаточной и неявной форме, присутствовало интуитивное осознание того, что реальность (по крайней мере социальная) не мыслится вне текста. Эта идея, как известно, приобрела особую популярность во второй половине XX в.

Во-вторых, было введено различие между «реальностью» и «вымыслом». Традиционная топика всех дошедших до нас рассуждений об истории (историях-текстах) — это требование описания того, что «было на самом деле». Но в этом античная трактовка соотношения текста и реальности радикально отличалась от современной. К истории относились тексты, отображающие «реальность», а к другим литературным жанрам (к художественной литературе, в современной терминологии) — тексты, создающие «вымысел». Забегая вперед, заметим, что в рамках современных представлений и терминологии любой текст создает (конструирует) «реальность», которая подразделяется на «действительную» и «вымышленную», с бесконечным числом промежуточных вариантов между этими двумя идеальными типами, строго говоря, не существующими в чистом виде.

Тем не менее, при всей условности, разделение литературы на историю и все прочие литературные жанры соблюдалось довольно строго. Никто не считал «Илиаду» или «Энеиду» принадлежащими к жанру «истории», равно как никто не называл Гомера или Вергилия «историками». Причем историческая литература (история-текст) отличалась от других жанров не столько синтаксическими параметрами (хотя они тоже играли определенную роль), сколько семантическими. Пользуясь современной терминологией, можно сказать, что отличие исторических текстов от «художественной литературы», т. е. поэзии, трагедии и т. д., определялось типом описываемой (конструируемой) в этих текстах реальности — соответственно «действительной» и «вымышленной» (подробнее см. гл. 8). По существу впервые эта мысль прозвучала у Аристотеля в «Поэтике»:

«... Историк и поэт различаются не тем, что один пишет стихами, а другой прозою (ведь и Геродота можно переложить в стихи, но сочинение его все равно останется историей, в стихах ли, в прозе ли), — нет, различаются они тем, что один говорит о том, что было, а другой — о том, что могло бы быть. Поэтому поэзия философичнее и серьезнее истории, ибо поэзия больше говорит об общем, история — о единичном» (Аристотель. Поэтика 1451Ь).

В эпоху эллинизма возникают более изощренные подходы к проблеме «вымысла» и «реальности». Так, уже по крайней мере во

Вставка 2. Античные классификации нарративов

«И так как повествований (кроме того, которым мы пользуемся в судебных делах) имеется, как мы знаем, три вида: сказка, которая содержится в трагедиях и поэмах, далекая не только от правды, но даже и от правдоподобия; вымысел, неправдивый, но правдоподобный, который изображают комедии; история, в которой излагаются случившиеся события, — то поэтические (виды повествования) мы уступили грамматикам: а преподаватель риторики пусть начнет с исторического (вида повествования), в котором настолько же больше прочности, насколько и правды» (Quint. De institutia oratoria II, 4, 2—3).

«Из повествований одно является историей, другое — мифом и третье — вымыслом. Из этого история есть изложение чего-нибудь истинного и фактически происшедшего (...). Вымысел же есть изложение предметов, хотя и не бывших, но представляемых как бы бывшими, каковы, например, комические сюжеты и мимы. Наконец, миф есть изложение предметов, не могущих возникнуть и ложных» (Секст Эмпирик. Против ученых. Кн. 1 (Против грамматиков) 263).

«Повествований имеется четыре рода: история, сказка, вымысел, деловой или судебный текст. История — это как у Ливия; сказка — не правдивая и не правдоподобная, как превращение Дафны в дерево; вымысел — где содержится не случившееся, а то, что могло случиться, как в комедиях — страх перед отцом и любовь к гетере; а судебное повествование — это изложение случившихся или правдоподобных событий» (Mart. Cap. De nuptiis Philologiae et Mercurii 5 : 550).

II в. до н. э., возникает троичная классификация повествований, которые подразделяются на истинные, ложные и «как бы» истинные 16 . Эта схема получила свое каноническое оформление уже в римской риторике, прежде всего у Марка Фабия Квинтилиана (ок. 35—ок. 96 г.). Позднее этот подход был воспроизведен греческим философом Сек-стом Эмпириком (2 половина II—начало III в.) и Марцианом Капеллой (1 половина V в.) (см. Вставку 2).

Как отметил Г. Дашевский, к которому мы обратились за помощью в переводе указанных отрывков на русский язык, вместо традиционного противопоставления «вымысел — реальность» в рамках этого подхода вводится две пары признаков: «истинный — не истинный» (или «правдивый — неправдивый (ложный)») и «правдоподоб-

16 По свидетельству Секста Эмпирика, такое тройственное деление использовал, в частности, греческий грамматик Асклепиал Мирлейский (II— I вв. до н. э.); см.: Секст Эмпирик. Против ученых. Кн.1 (Против грамматиков): 252—253.

Матричная схема классификации нарративов


Нарратив	Неправдивый (ложный, вымышленный)	Правдивый (истинный, действительный)
Неправдоподобный (нереалистичный)	fabula (трагедии, поэмы, мифы)	miraculum (жития святых)
Правдоподобный (реалистичный)	argumentum (комедии)	historiam

ный — неправдоподобный» (или «реалистичный — нереалистичный»). Классификация нарративов в этом случае теоретически состоит из четырех «клеточек» (см. Матричную схему).

В первой «клеточке» этой схемы находится fabula — не истинный (неправдивый) и неправдоподобный (нереалистичный) нарратив (повествование), представленный в трагедиях и поэмах.

Во второй — argumentum, неправдивый, но правдоподобный (реалистичный) нарратив (повествование), представленный в комедиях.

Третья клеточка, в которой должен помещаться правдивый (истинный), но неправдоподобный (нереалистичный) нарратив, у Квин-тилиана, Секста Эмпирика и Марциана Капеллы остается пустой. Ее активное заполнение начнется уже в христианской литературе, когда повсеместно распространенными станут повествования об «истинных чудесах» (miraculum) (подробнее см. т. 2).

Наконец, в четвертой клеточке находится история, правдивый (истинный) и правдоподобный (реалистичный) нарратив (Марциан Капелла в эту же клеточку помещает судебные тексты, о которых Квинтилиан упомянул лишь вскользь).

Возникает проблема, как переводить в этом случае латинские fabula и argumentum. Традиционно в русско- и англоязычных работах по античной историографии fabula переводится как «вымысел, вымышленное повествование/fiction», a argumentum — как «реалистическое повествование/realism» 17 , однако этот вариант представляется не вполне точным. Заметим, что эта проблема в разных вариантах активно обсуждалась в русской семиотической школе, в том числе в работах В. Проппа, Е. Мелетинского, В. Топорова, Г. Левин-

17 См., например: Варг 1987: 30; Kelley 1998: 67.

тона и др. 18 В соответствии с этим подходом, в современных переводах римских авторов fabula передается как «сказка» (ср. франц. fablio, англ, fable), a argumentum — как «вымысел» (Секст Эмпирик, писавший по-гречески, на месте fabula в этой схеме использовал слово «миф» (?????)).

Потребность в текстах, изображающих реальность (конструирующих действительную реальность, в современной терминологии), определялась, конечно, в первую очередь прагматическими соображениями — стремлением к накоплению социального опыта, формированию образцов поведения и т. д. (к этому мы вернемся чуть ниже). Но существовало и еще одно обстоятельство, которое часто ускользает от внимания исследователей: рассказы очевидцев или рассказ о том, «что было на самом деле», во многих случаях вызывает не меньший, а то и больший интерес слушателей/читателей.

В полной мере это относится и к профессиональным текстам: со времен античности интерес к действительно произошедшим событиям не уступает, а зачастую и превосходит интерес к событиям вымышленным. Потребность и заинтересованность общества в текстах, описывающих «действительную реальность», постоянно питают стремление авторов выдавать тексты, описывающие/конструирующие вымышленную реальность, за тексты, описывающие/конструирующие подлинную реальность (в современной англоязычной терминологии эти два типа текстов обозначаются соответственно как «fiction» и «non-fiction»).

Уже в античности было написано множество произведений, которые их авторы именовали «историями» (описаниями «реальности»), но которые по существу являлись разновидностью «вымысла» или «художественной прозы». Многие из этих авторов не скрывали наличия «вымысла» в своих текстах, и использование слова «история» в названиях было, скорее, формой литературной игры (как, например, «Пестрая история» Элиана). Но вместе с тем все

18 См.: Пропп 2001 [1928]. См. также: Мелетинский 1995 [1976]: 262— 275; статьи «Сказки и мифы» (Е. Мелетинский), «История и мифы» (В. Топоров), «Легенды и мифы», «Предания и мифы» (Г. Левинтон) // Мифы народов мира 1980. Ср., например:

«Более сложная картина при четырехчленной схеме „нарративов": сказка, миф, историческое предание, священная история, которые, однако, можно определить с помощью двух пар признаков — „сказочный — несказочный" и „сакральный — несакральный" (сказка сказочна и несакральна; миф сказочен и сакрален; историческое предание несказачно и несакрально; священная история несказочна и сакральна)» (Топоров. История и мифы // Мифы народов мира 1980, 1: 572).

чаще стали появляться фальсификаты, авторы которых сознательно пытались ввести читателя в заблуждение, выдавая вымысел за действительность путем придания этому вымыслу статуса «исторического текста». Наглядный пример — знаменитые фальсификаты «истории» Троянской войны, появившиеся в Риме в IV—V вв. н. э.

Речь идет о работах, якобы написанных непосредственными участниками Троянской войны: «Дневнике Троянской войны» Дик-тиса с Крита и «Истории о разрушении Трои» Дареса (Дарета, Да-рия) Фригийца, которого упоминает Гомер в начале пятой песни «Илиады» (ст. 9—11) и который также упомянут в «Энеиде» Вергилия. Оба фальсификата были изготовлены, по-видимому, во II в. н. э. и написаны по-гречески, а затем были переведены на латинский («Дневник» — неким Луцием Септимием в IV в., «История» — неизвестным переводчиком в конце V в., который выдавал фальсификат за перевод Корнелия Непота, сделанный якобы в I в.). Обоим сочинениям, в лучших литературных традициях, были предпосланы предисловия переводчиков, в которых излагались захватывающие истории о том, как были «найдены» эти рукописи, принадлежащие «очевидцам» Троянской войны.

В течение тысячи лет (вплоть до XVII в.) слава Дареса и Дикти-са затмевала славу Гомера, который был практически неизвестен в средневековой Европе. На эти работы опирались историки от Исидора Севильского до Бодена, и их использовали в качестве «исторической» основы авторы множества литературных произведений 19 . В 1997 г. работа Дареса была издана в России, но уже, естественно, как (цитируем аннотацию) «произведение позднеримской литературы, относящееся к жанру так называемых „мифологических романов"» 20 .

в) История-знание

Древнейшим значением слова «история» является «познавательный акт», или «процесс познания». Это значение возникает еще в ионической Греции и сохраняется по крайней мере вплоть до пер-

19 В частности, Ж. Боден включил работы Диктиса и Дареса (Дария) в число основных «первоисточников» по истории греков (см. Боден 2000 [1566]: 318). На основе этих работ были написаны такие известные литературные произведения, как «Роман о Трое» Бенуа де Сент Мора (XII в.), «История разрушения Трои» Гвидо де Колумна (XIII в.), «Филострато» Боккаччо и «Троил и Кресси-да» Чосера (XIV в.), «Троил и Крессида» Шекспира (XVI в.) и т. д. (см.: Голени щев Кутузов 2000 [1972]: 261).

20 Дарет Фригийский. История о разрушении Трои [1997]: 2.

вых веков нашей эры как в греческом, так и в латинском языке (может быть, и позже, но мы не располагаем такими данными).

Как показано А. Тахо-Годи, в значении «процесс (акт, способ) познания» слово «история» впервые встречается в работах ионийских философов: например, у Фалеса «история» — это «исследование». Особенно употребительным это значение становится в аттической Греции в IV в. до н. э.: у Платона «история» означает «познание» (например, «познание природы»); у Аристотеля «история» — это «познание» или «исследование» как процесс (например, «исследование души»); у Демосфена «история» означает «понимание», и т. д. Несколько позже возникает значение «истории» уже не как процесса познания, а как «знания». При этом в Древней Греции до-эллинистического периода слово «история» в значении «знания» применялось для обозначения самого разнообразного, если не сказать любого, знания. Например, у Гераклита (ок. 540—480 гг.) «история» — это «знание», но прежде всего в натурфилософском значении. Гиппократ (ок. 460—377 гг.) понимал под «историей» «знание того, что такое человек, по какой причине он появляется и прочее в точном виде». «История» в значении некоего «знания» встречается также в трудах Платона и Аристотеля, но смысл, который они вкладывали в это слово, не вполне ясен 21 .

В эллинистической Греции история-знание начинает связываться с историей-текстом (дискурсом): как знание, содержащееся в истории-тексте. Однако следует подчеркнуть отличие этой связи в эпоху античности от ее современного вида. В Древней Греции и Риме «история» в значении «знания» имела не общий, а конкретный смысл, соотнесенный с определенным текстом, который, соответственно, и «изучала история». Именно так, согласно А.-И. Мар-ру, «история» изучалась в эллинистической Греции в рамках грамматических занятий в школах второго уровня:

«Поэзия сохраняет господствующее место, принадлежащее ей по праву истока; но эллинистическая школа допускает и прозу, правда, на сугубо второстепенных ролях. Речь идет прежде всего об историках (поскольку Эзоп, как и его собрат Бабрий, в основном фигурирует на начальном уровне): это Геродот, Ксенофонт, Гелланик и прежде всего Фукидид» (Марру 1998 [1965]: 229—230).

Главная часть школьных упражнений в области «истории» состояла в анализе текстов (причем не только прозаических, но и поэтических). Вначале проводился лексический анализ (специфиче-

21 См.: Тахо Годи 1969а: 115, 125.

ский словарь данного поэта или прозаика), затем морфологический анализ (стилистические формы и этимология). Лишь после этого начиналось изучение содержания текста.

«После формы — фон, или, говоря языком греческих грамматиков, после ????????????? — ?????????. „Истории", ????????, — это все, что рассказывает поэт о людях, местах, временах и событиях... Просвещенный человек и даже хорошо воспитанный ребенок должны были знать, что за человека или место упомянул поэт... Ученость полностью подчиняла себе образование и культуру: нужно было знать, например, список людей, воскрешенных искусством Асклепия, или что Геракл вышел лысым из чрева морского чудовища, которое проглотило его, когда он хотел спасти от него Гесиону...» (Марру 1998 [1965]: 234—235).

В результате «история» в подавляющем большинстве случаев не включалась в основные схемы классификации знаний, весьма популярные со времен Платона и Аристотеля. Лишь изредка «историю» в узком смысле (как разъяснение текстов древних авторов) включали в «грамматику», открывавшую список «семи свободных искусств», — например, у Филона Александрийского (20 г. до н. э.—40 г. н. э.) или у Марциана Капеллы (1 половина Ув.)22.

Но, несмотря на доминирование «филологических» представлений об «истории», в эпоху античности наметились и некоторые гносеологические подходы к «истории-тексту». Иными словами, целый ряд авторов пытался сформулировать, какое именно знание должно содержаться в «исторических» текстах. Эта смысловая линия была связана с назначением «исторического знания», его прагматической или функциональной составляющей.

Основная функция истории-текста — приносить пользу, в отличие от «художественной литературы», которая должна доставлять удовольствие, — об этом писали Фукидид (хотя и не используя само слово «история»), Полибий, Цицерон, Квинтилиан, Лукиан (см. Вставку 3).

Понятие «пользы» исторических сочинений связывалось в первую очередь с «сохранением памяти о деяниях». Можно сказать, что речь шла о фиксации социального опыта и о соответствующем накоплении знаний, которые могут пригодиться в будущем. Конкретные же представления о том, для чего это нужно, задавались, в свою очередь, целями и функциями, которые приписывались истории-знанию (подробнее см. гл. 8). С «функциональной» точки зрения, история

22 См.: Шамурин 1955—1959, 1: 35.

Вставка 3. Характеристики исторических нарративов

«Быть может, изложение мое, чуждое басен, покажется менее приятным для слуха; зато его сочтут достаточно полезным все те, которые пожелают иметь ясное представление о минувшем и могущем, по свойству человеческой природы, повториться когда-либо в будущем в том же самом или подобном виде» (Фукидид. История I, 22, 4).

«Цели истории и трагедии не одинаковы, скорее противоположны. В одном случае требуется вызвать в слушателях с помощью правдоподоб-нейших речей удивление и восхищение на данный момент; от истории требуется дать людям любознательным непреходящие уроки и наставления правдивою записью деяний и речей. Тогда как для писателя трагедий главное — ввести зрителей в заблуждение посредством правдоподобного, хотя бы и вымышленного изображения, для историков главное — принести пользу любознательным читателям правдою повествования» (Полибий. Всеобщая история II, 56, 11 — 12).

«...В историческом повествовании следует соблюдать одни законы, в поэзии — другие... Ведь в первом все направлено на то, чтобы сообщить правду, во второй большая часть — на то, чтобы доставить людям удовольствие» (Цицерон. О законах I, 1, 5).

«...История имеет определенную близость к поэзии и может рассматриваться как род поэмы в прозе, когда она пишется с целью повествования, а не доказательства, и предназначена от начала и до конца... не для монументальных нужд... а для описания событий для пользы потомков» (Quint. Institutia oratoria X, l, 31).

«Те же, которые думают, что правильнее делить историю надвое — на приятное и полезное... — ты сам видишь, насколько они ошибаются. Прежде всего — это противопоставление ложное: у истории одна задача и цель — полезное, а оно может вытекать только из истины. Что же касается приятного, то, конечно, лучше, если и оно будет сопутствовать, как красота борцу... Так и история: если в ней случайно окажется изящество, — она привлечет к себе многих поклонников, но если даже в ней будет хорошо выполнена только ее собственная задача, то есть обнаружение истины, — ей нечего заботится о красоте» (Лукиан. Как следует... 9).

прежде всего подразделялась на два направления, которые можно обозначить как социально-политическое и морализаторское.

В рамках социально-политического направления «история» трактовалась как знание, предлагающее способы решения текущих проблем, — например, в области военного искусства, государственного управления, внутренней и внешней политики. Поэтому особое значение придавалось не только правдивому и точному описанию произошедшего, но и воссозданию внутреннего смысла событий, их

причинно-следственной связи, т. е. пониманию смысла происходящего, — особенно четко эту линию проводил Полибий 23 , но она встречается и у Цицерона, и у Лукиана.

Если политическая история пыталась объяснить функционирование социального мира, то морализаторская историческая проза ставила задачу формирования моральных образцов поведения. Впрочем, «обществоведческая» функция часто смыкалась с морали-заторской, что видно из отрывка, принадлежавшего Публию Семп-ронию Аселлиону (I в. до н. э.), в котором он проводил различие между историей и летописью:

«Между теми, которые предпочитали составлять летопись, и теми, которые пытались описать историю римского народа, существует следующее различие: летописцы рассказывали только о том, что произошло и в какой именно год... Мне же кажется недостаточно только рассказать о происшедшем, но надо показать, какова цель события и причина его... Летопись не в состоянии ни побудить кого-либо к более горячей защите отечества, ни удержать от совершения дурных поступков» (Семпроний Аселлиощ цит. по: Геллий. Аттические ночи V, 18).

Но независимо от конкретных функций, приписываемых историческому знанию, его спецификация шла по трем направлениям, которые можно условно обозначить как спецификацию по методу, по предмету и по времени, определявшихся семантическими и прагматическими параметрами исторических текстов.

1. Метод (каким образом)

Поскольку история-текст, в соответствии с приписываемыми ей семантическими и прагматическими характеристиками, должна была описывать реальность, «то, что было на самом деле», эта установка подкреплялась определенными методическими правилами, призванными обеспечить соответствие семантическим и прагматическим требованиям.

Прежде всего требовалось использовать надежные источники. Здесь большинство следовало классическим формулировкам Геродота, излагавшего «сведения, полученные путем расспросов» (???????? ????????), и Фукидида, который писал «на основании свидетельств» (?? ?????????), т. е. «записывал события, очевидцем которых был сам, и то, что слышал от других, после точных, насколько возможно, исследований (проверок)» 24 .

23 «По нашему мнению, необходимейшие части истории те, в которых излагаются последствия событий, сопутствующие им обстоятельства и особенно причины их» (Полибий. Всеобщая история III, 32, 6).

24 Геродот. История I; Фукидид. История I, 1, 2; I, 22, 2.

Позднее в качестве «источника» начинают выступать предшествующие тексты — например, римские анналы или более ранние «исторические» тексты. Но и в этом случае конечным источником сведений остаются личные наблюдения. Таким образом, иерархия «источников» по степени надежности выглядела следующим образом: увиденное лично; услышанное от тех, кто видел лично; прочитанное у тех, кто видел лично, и т. д. (подробнее см. гл. 6).

Второе требование, которое опять-таки было сформулировано еще Фукидидом, — критическое отношение к рассказам «очевидцев», если к таковым не принадлежал сам автор. Позднее к этому добавляется и требование критического отношения к письменным текстам, используемым в качестве источника. Речь, конечно, не шла о критике текстов в понимании Нового времени, но зачатки этого подхода были сформулированы еще в античности.

Третье методическое требование, предъявлявшееся авторам исторических сочинений, состояло в том, что они должны излагать сведения, во-первых, правдиво, во-вторых, беспристрастно («без гнева и пристрастия», пользуясь выражением Тацита), в-третьих, без боязни власть предержащих и т. д. Иными словами, историки должны были продуцировать «чистое знание», не замутненное никакими личностными или социальными факторами. Внешне это требование выглядело вполне разумно, и лишь в XX в. оно было подвергнуто серьезной ревизии (см. гл. 8).

2. Предмет (о чем)

Вторая смысловая линия «истории» в значении знания была связана с предметной областью. С предметной точки зрения, «историческое знание» могло также иметь самые разнообразные смыслы, охватывающие любые компоненты божественной, природной и социальной реальности (подробнее см. гл. 7). Достаточно вспомнить такие известные работы, как «История животных» Аристотеля, «История растений» его ученика Теофраста или «Естественная история» («История природы») Плиния Старшего. Точно так же многие исторические сочинения, особенно в доэллинистическую эпоху, включали описание божественной реальности — теогонии, теокра-сии и т. д. Но постепенно доминирующей темой исторических сочинений становятся события социальной жизни, т. е. человеческие действия, или «деяния» (res gestae).

Объектами исторических сочинений были все три подсистемы социальной реальности: социальная, культуры и личности, хотя каждой из них уделялось разное внимание. Основной интерес вызвала социальная система, в рамках описания которой в античном мире различали большую форму исторического повествования, т. е.

историю всех событий за сравнительно большой период времени, и малую форму — монографию, посвященную какому-либо конкретному событию 25 . Объектом «малых» историй служили прежде всего военные и политические события (классическими примерами являются работы Саллюстия — «Югуртинская война», «Заговор Катили-ны» и др.)· В меньшей степени историки интересовались системой культуры — исключение составляла, пожалуй, лишь история искусства 26 . До некоторой степени этот пробел компенсировался историями личностей: весьма популярные в античности биографические произведения в основном, конечно, посвящались политическим деятелям, но все же достаточно распространены были и биографии «деятелей культуры» — философов, ораторов, историков и т. д. 27

3. Время (когда)

Уже в эпоху эллинизма появляются первые абсолютные хронологические системы, позднее получившие название эр. Наиболее известна среди них — эра олимпиад (от 776 г. до н. э.), сконструированная в III в. до н. э. греческим историком Тимеем Сицилийским и математиком Эратосфеном. В эпоху эллинизма появилось и множество других «политических» хронологических систем (селевкид-ская, филиппийская, боспорская и т. д.), которые, впрочем, имели локальный характер и существовали не слишком продолжительное время. С точки зрения исторической хронологии, существенно значение так называемой «эры фараонов», сконструированной египетским жрецом Манефоном также в III в. до н. э. Наконец, в III—II вв. до н. э. появляются первые варианты иудейской библейской хронологии «от Сотворения мира» (канонический вариант, используемый по сей день, был «рассчитан» в 240 г. н. э. Мар-Самуилом).

В Римской империи, в свою очередь, были сконструированы: эра «от основания города» (ab urbe condita), точка отсчета которой варьировалась от 749 г. до н. э. до 753 г. до н. э. (начиная с I в. использовалась последняя дата); «эра Набонассара», построенная александрийским астрономом Клавдием Птолемеем во II в. н. э., и

25 Гаспаров, Михайлов 1966: 230.

26 Например, работа Витрувия об архитектуре (I в. до н. э.), а также разделы в «Жизни Эллады» Дикеарха (III в. до н. э.), «Естественной истории» Плиния Старшего (I в. н. э.), «Описании Эллады» Павсания (II в. н. э.), «Пирующих софистах» Афинея (III в. н. э.) и др.

27 См., например: «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов» Диогена Лаэртского (III в. до н. э.) и биографии ораторов и историков в сочинениях Дионисия Галикарнасского (I в. до н. э.). Подробнее об античной биографии см.: Аверинцев 1973.

«эра Диоклетиана» (с точкой отсчета 29 августа 284 г.). В III в. н. э. Секст Юлий Африканский создал первый вариант христианской эры «от Сотворения мира» (подробнее см. гл. 11).

Но несмотря на то что в античности были по сути заложены основы современной хронологии, это, как ни странно, мало повлияло на историю. Современные работы по античной историографии создают впечатление, что она была ориентирована на познание прошлого. Но осознанная ориентация на прошлое, отделенное от настоящего, — это характеристика исторического знания эпохи современности, точнее, даже Новейшего времени (см. главу 4). Никакого акцента на прошлом в античных и средневековых «Историях» не было: прошлое присутствовало в них лишь потому, что любое событие к моменту рассказа о нем уже становилось прошлым.

Более того, семантические и прагматические характеристики исторических текстов требовали ориентации на настоящее (точнее, на ближайшее или «актуальное» прошлое). Описание увиденного и пережитого самим автором обеспечивало «истинность», а осмысление недавних событий увеличивало пользу истории. Поэтому большинство авторов подчеркивало, что история должна описывать настоящее или ближайшее прошлое.

Едва ли не единственное исключение — это высказанное Цицероном в одной из его ранних работ замечание о том, что «история занимается деяниями, находящимися за пределами нашего времени» (historia est gesta res ab aetatis nostrae memoria remota) 28 . Но в своих поздних работах он упоминал о том, что предпочтительнее писать историю того, чему сам был свидетелем или участником. Так, в диалоге «О законах», обсуждая возможность написания им «исторического повествования», Цицерон говорит о себе в третьем лице (устами своего младшего брата Квинта): «Марк предпочитает рассказ о современных ему событиях, дабы иметь возможность охватить те из них, в каких он участвовал сам» 29 .

По мнению А. Немировского, именно важность «актуальной», «современной» истории подчеркивал Полибий, проводя различие между своей «прагматической» историей, с одной стороны, и генеалогической историей (под которой он подразумевал, пользуясь современной терминологией, этиологические и героические мифы) и историей, посвященной переселению народов, основанию городов и развитию колоний, — с другой. 30 Два последних вида истории отно-

28 Cicero. De Inventione I, 27.

29 Цицерон. О законах I, III, 8.

30 Полибий. Всеобщая история X, 2, 1.

2 Зак. № 4671 33

сились к отдаленному прошлому, и именно этим в первую очередь отличалась от них прагматическая история:

«„Прагматейя" не обозначает метода Полибия ... а употребляется им в значении „современная история", т. е. история, повествующая не о далеких временах, а о современности» (Немировский 1979: 126).

Акцентирование связи истории с ближайшим, «актуальным» прошлым, сближающимся с настоящим, можно обнаружить и у других авторов. Эта специфика истории в античном понимании использовалась, в частности, как один из критериев различения истории и летописей:

«История от летописи отличается тем, что хотя то и другое есть рассказ о происшедших событиях, однако история есть рассказ о тех собственно событиях, свидетелем которых был рассказчик... Поэтому летопись — то же, что и история, но история — не совсем то же, что и летопись, это вроде того, как говорят: человек — животное, но животное — не обязательно человек» (Геллий. Аттические ночи V, 18).

В целом античные исторические сочинения плохо вписываются в современные представления об истории. Говорить об античной «истории» (в значениях вида знания и фиксирующих это знание текстов) можно лишь с очень большой натяжкой. Если, например, под философией, религией, математикой, моралью (как типами знания) имелось в виду примерно то же самое, что и сейчас (мы оставляем в стороне конкретное содержание соответствующих видов знания), то под «историей» как видом знания понималось нечто совершенно отличное от современного смысла этого слова.

2. Средние века: эволюция смыслов

Значения и смыслы «истории» в эпоху раннего Средневековья во многом определялись римской традицией. Кроме того, некоторые смыслы были восприняты из иудаизма: начиная с эпохи эллинизма, отдельные еврейские авторы начали писать по-гречески и также использовали слово «история». Но поскольку эпоха Средних веков, как и античность, охватывает более чем тысячелетний период, смыслы «истории» существенно менялись на протяжении этого времени, и в позднем Средневековье они уже заметно отличались от античных.

а) История-текст

Доминирующие позиции «текстового» значения «истории» в полной мере сохранялись в эпоху христианского Средневековья, особенно в первые века христианства. Поскольку первые христианские историки, хронологически писавшие еще в эпоху античности, просто следовали традициям римской историографии, «история» по-прежнему воспринималась прежде всего как определенного рода текст: ср., например, у Евсевия Кесарийского: «Начну свою историю не с чего другого, как...» 31 . Сократ Схоластик (1-я половина V в.), прямой продолжатель Евсевия, писал, что он будет «повиноваться законам истории, которые требуют искреннего и беспристрастного раскрытия событий, не затемняемого никакими прикрасами» 32 .

В некотором смысле позиции «истории-текста» не только не ослабли, но даже укрепились. Во-первых, практически прекратилось обсуждение проблемы разделения истории и «художественной литературы» (поэзии, трагедии и т. д.), поскольку последняя на несколько столетий фактически перестала существовать и начала возрождаться лишь в XII — XIII вв. Во-вторых, ввиду исчезновения гражданского ораторского искусства и замены его проповедью потеряла актуальность и проблема различения истории и риторики (хотя само понятие риторики как правил построения письменного или устного текста/нарратива в целом сохранялось).

Средневековые авторы заимствовали у античных историков целый ряд литературных приемов, например характеристики исторических личностей с помощью вымышленных речей. Правда, если в античности эти вставки давались в виде косвенной речи, то в Средние века — в форме прямой речи, что было грамматически проще. Широко использовались такие приемы, как сравнительные или параллельные характеристики тех или иных исторических личностей, так называемый синкрисис (????????? — сравнивание) 33 . Биографические описания строились также по принятым в римской историографии канонам; особый раздел биографии составляла оценка характеризуемой личности, ее осуждение или, чаще, восхваление (elo-

Как и в античной истории, обязательным приемом у авторов Средневековья являлось описание (descriptio) местности, города, яв-

31 Евсевий Памфил. Церковная история I, 1.

32 Сократ Схоластик. Церковная история VI, предисловие.

33 См.: Вайнштейн 1964: 112—116.

34 См.: Попова 1975.

лений природы, несчастных случаев, кровавых битв. Из античной историографии они усвоили также интерес к этимологическим объяснениям названий стран, городов, народов (Британия произошла от Брута, сына троянского царя Приама, и т. д.) 35 . Наконец, были обязательны к употреблению риторические тропы и фигуры: метафоры, гиперболы, риторические вопросы, патетические восклицания, антитезы.

Следуя традиции, заложенной Евсевием и его грекоязычными последователями, римские авторы вплоть до Беды Достопочтенного тоже довольно активно использовали слово «история» в названиях своих сочинений по церковной истории (historia ecclesiasta). Но с VIII в. этот термин начинает все реже употребляться при обозначении текстов, и его постепенно вытесняет название «хроника», сначала как менее притязательное, а впоследствии — и как более «строгое». Вновь слово «история» входит в употребление в XII в.: в это время его начинают активно использовать странствующие по Европе артисты — певцы, жонглеры, менестрели, шпильманы. Этих «рассказчиков историй» причисляли (наравне с проститутками) к «слугам Сатаны» (ministri Satanae), a Оттон Фрейзингенский называл их «членами дьявольского сообщества» (membra diaboli). Иоанн Солсберийский (ум. в 1180 г.) писал в своей «Металогике», что поэты и рассказчики историй «почитались презренными людьми, и если кто прилежно занимается трудами древних, был на дурном счету и смешон для всех» 36 .

Но в XIII в. после (или вследствие) авторитетного разъяснения Фомы Аквинского, что «жонглеры, которые воспевают деяния государей и жития святых, давая людям утешение в их горестях», не подлежат церковному преследованию и заслуживают покровительства 37 , «история» как текст теряет уничижительный оттенок и уравнивается в правах с хроникой. На первый план начинают выходить художественные достоинства исторических текстов. Так, Гер-васий Кентерберийский (ум. ок. 1210 г.), проводя в своей «Англо-Саксонской хронике» различие между историей и хроникой, писал:

«Историк и хронист преследуют одну цель и опираются на одинаковый материал, но способ его рассмотрения и форма различны. Цель у историка и хрониста одна, так как оба стремятся к истине. Форма рассмотрения различна, так как историк распространяется подробно и

35 См.: Гене 2002 [1980]: 212—219.

36 Цит. по: Бицилли 1916: 116.

37 Цит. по: Ваинштеин 1964: 187.

искусно, а хронист пишет просто и кратко» (Gervasius Cantuariensis цит. по: Kelley 1998: 120).

«Исторические тексты» появляются вместе с возрождающейся после многовекового отсутствия художественной литературой и по сути оказываются частью этой литературы. При этом, естественно, полностью игнорируются античные каноны различия между «историей» и «художественной литературой», в том числе поэзией. Соответственно меняются и функции истории: она (как развлекательное чтение) начинает приносить не столько «пользу», сколько «удовольствие».

Начиная с XIII в. одним из основных способов популяризации истории является стихотворная форма повествования, притом главным образом на народном языке, а не на латыни, — прежде всего во Франции (Филипп Муск, XIII в.; Гильом Гиард, начало XIV в.) и в Германии (Годефрит Хагене, конец XIII в.; Оттокар из Штирии, конец XIII в.). Правда, большинство этих исторических поэм называлось «хрониками», хотя иногда они обозначались как «истории» (например, «История священной войны» Амбруаза).

Авторами стихотворных хроник (chroniques rimee, Reimchronik), наряду с выходцами из низших слоев бюргерства, постепенно становятся и труверы дворянского происхождения. В том же XIII в. впервые появляются истории военных походов, прежде всего крестовых, написанные мирянами — непосредственными участниками событий. Одна из первых работ такого рода — «История завоевания Константинополя» Жоффруа из Виллардуэна, маршала Шампани. Позднее, в XIV—XV вв., этот жанр трансформируется в так называемые рыцарские хроники (начиная с «Правдивых хроник» Жана Лебеля, льежского каноника и рыцарского поэта XIV в.) и слово «история» опять постепенно перестает использоваться в подобных сочинениях.

Наконец, в XV в. происходит возрождение античного понимания «истории» как особого жанра, и она снова отделяется от «художественной литературы». В этой связи весьма показательно, что первыми произведениями гуманистической историографии в эпоху Ренессанса оказались работы представителей итальянской «риторической школы», основателем которой был известный флорентийский историк Леонардо Бруни (1369—1444). Его главное сочинение, послужившее образцом для большинства последователей «риторической школы», — «Двенадцать книг по истории народа Флоренции» (Historiarum Florentini populi libri duodecim, 1416—1444), охватывает период с момента основания Флоренции до 1404 г.

«В духе (античной) традиции Бруни преподносит читателям историю как своего рода театральное действие, а исторических деятелей — как героев трагедии, воплощающих те или иные пороки и добродетели» (Гутнова 1967: 18).

«Риторическая школа» XV в. была представлена блестящими по форме историческими произведениями Поджо Браччолини, Мар-кантонио Сабеллико, Бенедетто Аккольти и целого ряда других авторов. В этом веке появляются и первые рассуждения об «искусстве истории» (ars historica), в одном ряду с artes rhetorica et poetica, но пока еще представлявшие собой лишь вариации на тему классических высказываний Аристотеля, Цицерона, Дионисия Галикар-насского, Квинтилиана и Лукиана 38 .

б) История-реальность

Хотя в эпоху Средневековья значение «текста» оставалось доминирующим применительно к «истории», семантические критерии этого рода литературы практически сошли на нет; почти полностью прекратились и дискуссии относительно достоверности или правдивости исторических текстов. Дело в том, что создание этих текстов стало едва ли не исключительно прерогативой клириков, занимавших отнюдь не самые низшие ступени церковной иерархии, или монахов, облеченных полномочиями высших иерархов, т. е. людей «проверенных и надежных». Поэтому написанные ими исторические сочинения признавались правдивыми (истинными/правильными) просто в силу авторитета Церкви.

Поскольку значительная часть текстов включала описание божественной реальности (точнее, ее проявлений в социальной и природной реальности, а также различного рода чудес, знамения, откровения и пр.), то проблема истории как текста, изображающего реальность, отошла на второй план (подробнее см. гл. 8). Наконец, распространение в XIII—XIV вв. поэтических («художественных») исторических произведений окончательно размыло грань между «историей» и «поэзией», между «действительностью» и «вымыслом ».

«Люди того времени не отличали историческое повествование от поэтического вымысла. Итальянский летописец XIV в. Джованни Вил-лани (Giovanni Villani) прямо называет поэтов maestri di storia, приписывая Вергилию такой же авторитет, как Ливию, и говорит, что

38 См.: Вайнштейн 1964: 260—261; Kelley 1998: 189. 38

тот, кто хочет подробно знать историю, пусть читает Вергилия, Лука-на, Гомера» (Геръе 1915: 13).

Но утрата семантических смыслов истории-текста компенсируется возникновением значения «история-реальность», или «история-бытие», т. е. «история», существующая вне текста. Точнее, текст превращается в «рассказ об истории».

Хронологически это значение «истории» возникает в эпоху античности. Существенную роль в его формировании сыграли иудейские историки эллинистического периода, писавшие по-гречески. Продолжая традиции иудейской парабиблейской исторической литературы, они начали использовать греческое слово «история» в значении «существование человеческой (социальной, пользуясь современной терминологией) реальности во времени», хотя, конечно, как и в Библии, эта «социальная реальность» была прежде всего иудейской.

К сожалению, тексты наиболее известных иудейских историков эллинистического периода — Деметрия, Эвполема, Артапана, Юста Тивериадского — не сохранились, за исключением небольших фрагментов, процитированных в более поздних работах. Но, например, Иосиф Флавий уже совершенно очевидно придает именно такое значение «истории» в трактате «О древности еврейского народа», когда пишет, что его сочинение «О древностях» («Иудейские древности») «обнимает события пятитысячелетней истории» 39 , или замечая, что

«...у нас (иудеев) не великое множество книг, которые не согласовывались бы между собой и противоречили друг другу как у греков, а только двадцать две, содержащие летопись всех событий нашей истории» (Иосиф Флавий. О древности... I, 7 (8)).

Вообще работа Иосифа Флавия, несмотря на известную предвзятость, обусловленную ее апологетическими целями, представляется нам исключительно важной, так как является одним из немногих дошедших до нас античных историографических обзоров, ориентированных на значения истории-знания и истории-реальности.

В христианской традиции значение «истории-реальности» или «истории-бытия» восходит по меньшей мере к Оригену — к его работе «О началах» (ок. 228—229 гг.), в которой он рассмотрел и проблему толкования смысла Библии. И хотя традиция толкования Пятикнижия была уже высоко развита в иудаизме, именно оригенов-

39 Иосиф Флавии. О древности... I, 1.

екая система толкования впоследствии стала одной из основ систематической теологии. Эта система включала три уровня: соматический (телесный или бытийный, т. е. исторический), психический и пневматический (духовный) 40 . В контексте этой схемы было введено понятие «история в телесном смысле», т. е. «история» в значении реальности. Заметим, что наряду с этим у Оригена встречается и традиционное значение «истории-текста»: «истории, повествующие о делах праведников», «историческое повествование» 41 .

Августин в «Граде Божием» уже четко различает два значения «истории» — бытия человечества во времени и исторического сочинения. Во введении к 18 книге он, напоминая читателям о содержании предыдущих книг, повествующих о судьбе «двух градов», пишет, что после потопа «как в истории, так и в нашем сочинении оба града продолжают идти совместно вплоть до Авраама» 42 . Точно так же и Гуго Сен-Викторский (середина XIII в.) в своем «Историческом зерцале» писал, что порядок его изложения «следует не только последовательности Священного Писания, но и порядку мирской истории» (secularium hystoriarum ordinem) 43 .

По мнению П. Бицилли, бытийное значение «истории-реальности» становится доминирующим в XII в., в работах Исаака из Стеллы, Бернара Клервоского и, наконец, Иоахима Флорского. В частности, Исаак существенно развил идеи, заложенные в учении о «трех смыслах» Писания, говоря уже не только о смыслах, но и о трех мирах, или реальностях, — «исторической», аллегорической и «анаго-гической», введя, в частности, понятие «исторического мира» (mun-dus historiens) 44 .

«Первый мир — исторический, о его устроении и управлении повествует Ветхий завет; второй — моральный и аллегорический, о нем повествует Новый. Третий — апагогический, то есть ведущий ввысь: о его устроении не знает никто, кроме того, кто вошел в него» (Бицилли 1995 [1919]: 152).

40 Как известно, полностью работа Оригена сохранилась только в весьма вольном латинском переводе Руфина (397—398 гг.). Но как раз та часть работы Оригена (2 гл. IV части, т. е. IV,2, 4 — 2,13 или IV,11—20 в русском переводе), где он излагает свою герменевтическую систему понимания Священного Писания, сохранилась в греческом варианте (который обычно считают оригинальным), включенном в «Филокалии» (2 половина IV в.) св. Василия Великого (Ке-сарийского) (брата Григория Нисского) и св. Григория Богослова.

4 * Ориген. О началах IV,16O (IV,2,9); ??,14? (IV,2,7); IV,14O (IV,2,8).

42 Августин. О Граде Божием XVIII, 1.

4 3 Цит. по: Kelley 1998: 99.

44 См.: Бицилли 1995 [1919]: 150—152, 220 сн.

в) История-знание

В соответствии с античной традицией в Средние века «историю» по-прежнему не рассматривали в качестве самостоятельной области знания. В лучшем случае, как и в античности, «историю» в очень узком смысле (как разъяснение текстов древних авторов) иногда включали в «грамматику», открывавшую список «семи изящных искусств» (например, у Августина, Кассиодора, Исидора Севильского) 45 . Исключения были весьма немногочисленны. Так, в VII в. византийский автор Феофилакт Симокатта предварил свою написанную в риторической манере «Историю» аллегорическим диалогом между «царицей» Философией и ее дочерью Историей, но и у него история — это все еще литературный жанр, сопоставляемый с поэзией 46 .

В эпоху итальянского Ренессанса эта античная традиция активизируется, постижение «истории» снова связывается с изучением текстов, прежде всего античных авторов. Восстанавливается традиция присоединения «истории» к «грамматике». Например, около 1450 г. Томмазо Парентучелли, секретарь папской курии и основатель Ватиканской библиотеки, составил по просьбе Козимо Медичи список книг, которые должны находиться в первой публичной библиотеке, основанной Медичи в 1441 г. во Флоренции при монастыре св. Марка. В этом «перечне Парентучелли», который был весьма популярен среди гуманистов в качестве списка «рекомендованной литературы», приводится в том числе список книг, необходимых для «изучения светских наук, то есть грамматики, риторики, истории и поэзии» 47 . По существу этот же принцип использовал Анжело Поли-циано в своем «Панэпистемоне» (1491 г.), включив историю в раздел «рациональной философии» наряду с грамматикой, диалектикой, риторикой и поэтикой (легко заметить, что список предметов у По-лициано в этом разделе в основном совпадает с «тривиумом»).

При сохраняющемся доминировании «текстового» значения «истории» существенно изменились прагматические параметры этого рода литературы, связанные с понятиями «пользы» и «функций» исторических сочинений. В эпоху античности одной из основных функций истории было накопление социального опыта, который можно было использовать в социальной практике, т. е. формирование социальных и моральных образцов поведения (паттернов, выра-

4 5 См.: Шамурин 1955—1959, 1: 42.

46 Феофилакт Симокатта. История 3—5. 4 ? Цит. по: Глухое 1992: 149.

жаясь современным научным жаргоном). В свою очередь в эпоху христианского Средневековья накопление сведений о социальной реальности определялось совершенно иными целями. Стремление познать человеческую природу и устройство социального мира выступало не столько в качестве конечной цели, сколько в качестве инструмента, способа познания божественной реальности, Промысла Божьего (об этом подробнее см. т. 2). Такая установка несколько ослабевает в период позднего Средневековья, когда под влиянием томизма постижение божественной реальности стало мыслиться возможным в первую очередь через постижение созданной Богом природы. Это несколько ослабило теологический интерес к знанию о социальном мире в эпоху Ренессанса и позволило вернуться к изучению социального мира и человека как таковых, вне непосредственной связи с божественной реальностью.

В трудах итальянских гуманистов XV в., уже постоянно говорится о пользе истории (исторических текстов): об этом писали Леонардо Бруни, Помпоний Лет, Пьер Паоло Верджерио, Лоренцо Балла, Полидор Вергилий, Гварино Веронский и многие другие 48 . Впрочем, даже в XV в. представления гуманистов о «пользе» истории были все еще весьма расплывчатыми. Так, Леонардо Бруни в прологе к своей упомянутой выше работе «Двенадцать книг по истории народа Флоренции» говорит о пользе чтения исторических трудов: 1) для приобретения навыков хорошего стиля; 2) ввиду воспитательной ценности истории; 3) вследствие того, что «разумному человеку приличествует знать», как возникла его родина, какое прошла развитие и какие судьбы ее постигли; 4) наконец, потому, что знание истории «дает величайшее удовольствие» 49 .

Как и в античности, прагматические параметры «истории-текста» реализовались в эпоху Средневековья в некоторых конкретных требованиях, предъявлявшихся к содержанию исторических текстов, которые снова условно можно разделить на метод (каким образом), предмет (о чем) и время (когда).

1. Метод (каким образом)

Постепенно совершенствовалась работа с источниками, на которые опирались авторы исторических текстов 50 . В дополнение к традиционным «свидетельствам очевидцев», хроникам и предшествующим историческим сочинениям постепенно начали использовать архивные документы — сначала монастырей, затем папской кан-

48 Эти высказывания цитируются, например: Kelley 1998: 189—190.

49 Цит. по: Ваинштейн 1964: 242.

50 См.: Гене 2002 [1980]: 126—137.

целярии и, наконец, первых государственных «светских» архивов. В XV в. в Италии возникает так называемая «эрудистская» школа в историографии, основателем которой был Флавио Бьондо. «Эрудиты» (Помпоний Лет, Тристан Калько, Бернардо Джустиниани и некоторые другие) впервые занялись кропотливым собиранием фактов, документов, памятников письменности и материальной культуры по истории античности и Средневековья.

Традиция «критики источников», существовавшая в самой зачаточной форме в античности, была прервана в течение нескольких первых столетий Средневековья в силу авторитета церковных авторов исторических сочинений. Но в XV в. она возрождается на качественно новом уровне. Первопроходцем здесь считается Лоренцо Балла, с его известной работой «Рассуждение о подложном и вымышленном дарении Константина» (De falso credita et ementits Con-stantini donatione declamatio). (Эта работа была написана им в 1440 г., но впервые опубликована только в 1517 г. Ульрихом фон Гуттеном в Германии, где в это время начиналось реформационное движение и шла острая борьба с папством.) На конкретном историографическом уровне основателем современной «критики источников» был, по-видимому, упомянутый выше Флавио Бьондо. Его книга «Декады истории со времен падения Римской империи», охватывающая период с 412 по 1440 г., содержит первую попытку установить общие критерии и принципы отбора источников. В качестве главных критериев достоверности Бьондо выдвигал, с одной стороны, правдоподобие и реальность описываемых событий, прямо следуя схеме Квинтилиана, о которой мы говорили выше, отбрасывая как недостоверные все сообщения о чудесах, знамениях и т. д. С другой стороны, Бьондо пытался отбирать источники по принципу древности их происхождения, их наибольшей близости по времени к описываемым событиям 51 .

2. Предмет (о чем)

С точки зрения географического охвата, в Средние века наибольшей популярностью пользовались всемирные хроники и монастырские областные анналы. С XI в. появляются первые большие летописные своды и монографии, посвященные истории стран в целом, т. е. «страновые истории» (подробнее см. гл. 9).

Уже в раннем Средневековье возникают принципиально новые объекты исторических сочинений. Например, появляются истории отдельных народов — готов (Кассиодор/Иордан, Исидор Севиль-ский), франков (Григорий Турский, Псевдо-Фредегар), лангобардов

51 См.: Гутнова 1967: 19.

(Павел Диакон), англов (Беда Достопочтенный) и т. д. Но главным средневековым «нововведением», с точки зрения предмета исторических сочинений, становится история Церкви, родоначальником которой был Евсевий Кесарийский. Как отметил П. Бицилли, в Средние века

«...возникает неизвестная античному миру „абстрактная история", прежде всего как история Церкви, или „духовная история", historia spiritalis. Августин и Иоахим Флорский отразили в своих произведениях философский смысл этой истории; но сама эта философия истории была бы невозможна без предварительного образования концепции Церкви как чего-то самостоятельного, стоящего особняком, как процесса, протекающего, правда, в мире, но замкнутого в себе, постороннего миру. А эта концепция, в свою очередь, предполагает уже наличие Церкви как некоторого объекта, обладающего самостоятельным бытием. Так мыслило Церковь Средневековье и создало историю Церкви как самостоятельный литературный род, предшествующий философии церковной истории...

„Церковь" и „мир" рисовались... как две разобщенные, замкнутые в себе сферы, соприкасающиеся друг с другом извне и вполне механически... Историки Церкви разграничивают обе названные сферы чисто внешним образом: „мир" — это короли, бароны, походы, неурожаи; „Церковь" — святые, епископы, монахи, чудеса, открытие мощей и проч. Их история Церкви столь же отрывочна и бессвязна, как история „мира"» (Бицилли 1995 [1919]: 185—186).

Тематическое разнообразие исторических текстов начинает стремительно увеличиваться с XII в. Появляются придворные анналы, автобиографии церковных писателей, биографии королей, сочинения по истории церковной литературы, а также городские хроники (прежде всего в Италии), авторами которых нередко были уже миряне.

3. Время (когда)

Средневековые хронологические представления в целом не намного отличались от античных. К наиболее распространенным хронологическим системам, использовавшимся в Средние века, относились эра Диоклетиана (от 29 августа 286 г.), переименованная в «эру мучеников чистых», а также разные варианты традиционной эры «от Сотворения мира» (александрийская, болгарская, антиохийская, византийская и др.), особенно популярные в* Византии. В 525 г. папский архивариус Дионисий Малый первым предложил использовать летосчисление от Рождества Христова, и эта хронологическая система стала постепенно распространяться в Западной Европе 52 , но только

52 Например, ее уже использовал в VIII в. Беда Достопочтенный в «Церковной истории».

в XV в. она становится официальной в большинстве европейских государств (см. гл. 11).

Как и хронологические познания, не претерпели особых изменений по сравнению с эпохой античности и средневековые представления об отношении «истории» к прошлому и настоящему — «история-текст» должна была содержать прежде всего знание о настоящем. Например, Исидор Севильский (VII в.), проводя различие между историей и анналами, определял историю как знание, полученное на основе увиденного, т. е. относящееся только к тем временам и событиям, свидетелем которых был автор, и основную функцию истории — как служение пониманию настоящего (в нашей терминологии). Поэтому, согласно Исидору, Саллюстий был «историком», а Ливии и Евсевий — «анналистами» 53 .

Несколько столетий спустя автор «Церковной истории» Ор-дерик Виталий (нач. XII в.) писал, что многие предшествующие авторы — «агиографы Моисей и Даниил», «языческие историографы» Дарий Фригиец (о нем мы упоминали выше) и Помпеи Трог, «церковные писатели» Орозий, Беда, Павел Диакон — стремились передать «будущим поколениям деяния своих современников»; к тому же стремится и он, Ордерик Виталий. Гварино Веронский послал в 1446 г. письмо своему другу Тобио из Борго по случаю назначения последнего придворным историографом в Римини. В этом письме Гварино указывает на различие между историей, которая для него есть только «рассказ о настоящем» (narrazione del presente), и анналами — «рассказом о прошлом» (narrazione del passato) 54 .

«Можно без большой ошибки утверждать, что „история" в средневековом понимании — это современная автору история, для написания которой он опирается на собственные наблюдения и на свидетельства очевидцев» (Вайнштейн 1964: 105).

Каждый автор обязательно должен был доводить свою «историю» «вплоть до времени пишущего» (usque ad tempus seriptoris). Сведения о предшествующем периоде брались из какого-то сочинения, написанного ранее современником соответствующих событий. Поэтому хотя «история» конкретного автора могла начинаться со сколь угодно отдаленного времени (например, с Троянской войны), она не была в строгом смысле историей «прошлого», а получалась из сложения написанных в разное время историй «настоящего».

Все это относилось, впрочем, только к мирской истории. В священной истории средневековая христианская мысль впервые ввела

53 Isidorus Hyspalensis. Etymologiarum 1, 41—44.

54 Цит. по: Вайнштейн 1964: 94, 242.

различие между настоящим и прошлым, радикально отличным от настоящего. В качестве прошлого выступал период до Воплощения Христа, а настоящего — все время после Воплощения. Соответственно Ветхий Завет был священной историей прошлого, а Новый — священной историей настоящего. Это разделение, неведомое античной мысли, впоследствии стало важнейшей основой для формирования исторического сознания Нового времени.

В завершение отметим еще одно важное достижение Средневековья в области исторического знания, которое (начиная с XII в.) было связано с возникновением многочисленных исторических антологий и компендиумов, которые именовались как «Суммы», «Зерцала» и «Цветы» истории 55 . Обычно это явление трактуется как упадок историографии, поскольку все эти тексты имели, естественно, вторичный характер и поэтому не представляют особого интереса в качестве первичных источников для современных историков-медиевистов. Однако, на наш взгляд, этот .этап был очень важен для становления исторического знания. По сути речь шла об аккумуляции и централизации имеющихся исторических сведений, объединении разрозненных текстов, доступных немногим, в некое подобие единого свода знаний.

Эти работы восстанавливали традицию написания всемирной истории, заложенную Евсевием, но не получившую развития в течение нескольких следующих веков. Основная часть исторических сочинений V—XII вв. имела локальный характер (оставляя в стороне традиционные «всемирные» зачины от Сотворения мира), и лишь в XIII—XIV вв. на базе этих локальных историй отдельных народов, королевств, аббатств и т. д. начинают формироваться относительно систематизированные представления об истории Европы в целом. Существенную роль в этом процессе сыграли упомянутые хрестоматии и компендиумы. Постепенно на смену истории-тексту, предмет которого был ограничен по времени и месту действия, приходит история-знание, формируемое на основе совокупности разных текстов.

55 Приведем лишь некоторые работы этого типа. XII в.: «Сумма всей истории» (автор неизвестен); Гонорий Ав густо ду не кий (по другим данным — Гильом из Конша). «Картина мира»; XIII в.: Рождер Уэндовер. «Цветы истории»; Вин-цент из Бове. «Историческое зерцало»; Мартин Минорит (по другим данным — Герман Генуэзский). «Цветы времен»; Джованни Колонна. «Море истории»; XIV в.: Бернар Ги. «Цветы хроник»; Жан de Нуайялъ. «Историческое зерцало»; Жан de Прей. «Зерцало историй»; Ранулъф Хигден. «Полихроника»; XV в.: Ричард Сайренчестерскии. «Историческое зерцало» и т. д.

3. Новое время: смена приоритетов

Прежде всего мы должны принести извинения специалистам по Ренессансу за то, что «разрубили» этот во многих смыслах целостный период на Средние века и Новое время. Любое деление на эпохи является условным (об этом мы поговорим подробнее в гл. 12), но, с точки зрения нашего анализа, представления об «истории» в XVI в. радикально меняются по сравнению с XV в. При этом в качестве символической даты, отделяющей Средние века от Нового времени, мы предпочитаем использовать не падение Константинополя в 1453 г., а октябрь 1517 г., когда университетский профессор Мартин Лютер прибил свою прокламацию к дверям церкви в Виттен-берге.

По нашему мнению, середина XVI в. — важнейшая веха в развитии историографии. Именно тогда начинается настоящий бум дискуссий о характере исторического знания, продолжавшийся до начала XVII в. Если за предшествующие две тысячи лет о понятии «история» было написано несколько десятков абзацев, то теперь за одно столетие — несколько десятков трактатов, специально посвященных проблемам методологии истории. Достаточно сказать, что в 1579 г. Иоганн Вольф из Базеля издал собрание работ по методологии истории «Сокровищница исторического искусства», включавшее 18 текстов, из которых 16 были написаны в XVI в. (кроме того, туда были включены работы Дионисия Галикарнасского и Лу-киана) 56 . Но на этом обсуждение проблем методологии истории не закончилось, оно активно продолжалось вплоть до первых десятилетий XVII в.

Часть авторов, прежде всего итальянских, по-прежнему отстаивала «классическую» античную точку зрения на историю как на литературный жанр («история-текст»), наделенный целым рядом специфических признаков. Однако к началу XVII в. победило представление об «истории-знании», хотя также достаточно специфичное — история отождествлялась с конкретным, не теоретическим, знанием. Эти ограниченные представления (точнее, представления об ограниченном характере исторического знания) были во многом унаследованы позитивистами XIX в. и, к сожалению, далеко не полностью преодолены до сих пор.

После победы сторонников «истории-знания» история-текст, точнее, «история-литература» выделилась в самостоятельную об-

56 Заметим, что это было уже второе издание компендиума, подготовленного Вольфом, — первое было выпущено в 1576 г. и включало 12 трактатов.

ласть, относящуюся к художественной литературе. В Англии начало этому процессу положил Шекспир, а окончательно он утвердился в первой половине XIX в., когда возникает «исторический роман», основоположником которого стал Вальтер Скотт. Наконец, со второй половины XVIII в. резко активизируется обсуждение «истории-реальности», которое велось в рамках «философии истории», или историософии, достигшей небывалого расцвета в XIX в.

а) История-знание

С середины XVI в. «история» в значении знания постепенно приобретает права гражданства. Причем с самого начала история в этом значении понимается не столько как отдельная дисциплина, сколько как комплекс дисциплин или самостоятельный тип знания. В формировании этих новых взглядов не последнюю роль сыграла сокрушительная критика представлений «итальянских интеллигентов» о знании в целом и об истории в частности, содержавшаяся в знаменитом трактате Генриха Корнелиуса Агриппы «О недостоверности и тщетности наук» (1520 г.). Второй удар был нанесен «из тыла», со стороны Никколо Макьявелли и Франческо Гвиччардини, чьи жесткие историко-политические работы 57 никак не вписывались в прекраснодушные рассуждения об историческом литературном жанре.

В формировании значения «истории-знания» и соответствующих ему смыслов во второй половине XVI—начале XVII в. участвовало множество авторов из разных стран 58 , хотя, конечно, далеко не все эти работы были равноценны. Одной из важнейших можно считать трактат Жана Бодена «Метод легкого написания истории» (1566 г.), поскольку во многих более поздних работах давался просто пересказ или даже прямой перевод отдельных частей трактата Бодена (например, в сочинениях Т. Блендевиля, Д. Уира и некото-

57 «Рассуждения на первую декаду Тита Ливия» и «История Флоренции» Никколо Макьявелли были опубликованы уже после его смерти, в 1531 — 1532 гг., «История Италии» Франческо Гвиччардини также опубликована посмертно в 1561 —1564 гг.

58 Например, в Италии — Франческо Патрици (1560), Томмазо Кампанел-ла (1613); во Франции — Франсуа Бодуэн (1561), Жан Воден (1566), Пьер Друа де Гайяр (1579), Ланселот Вуазен де Ла Попленьер (1599); в Германии — Иоганн Бойрер (1585), Бартоломео Кекерманн (1610), Герхард Фосс (1623); в Англии — Томас Блендевиль (1574), Дегори Уир (1623), Фрэнсис Бэкон (1623). В скобках указаны годы публикации работ упоминаемых авторов по методологии истории.

рых других). Весьма существенную (хотя не вполне положительную) роль в формировании представлений об историческом знании сыграл и труд Фрэнсиса Бэкона «О достоинстве и приумножении наук» (1623 г.). Тем не менее необходимо подчеркнуть, что формирование представлений об «историческом» было «коллективным предприятием», в котором участвовало множество мыслителей начала Нового времени.

«...Это было время, когда история восседала на интеллектуальном троне, а стоявшие по сторонам его философия и поэзия внимали ей с благоговением. Служение истории рассматривалось как занятие в высшей степени почетное (а временами и выгодное), поскольку в этом видели проявление не только высших интеллектуальных способностей, но и гражданских доблестей. Ни раньше, ни позже с подобной оценкой роли и значения истории в европейской культуре мы не сталкиваемся» (Баре 1979 [1976]:16).

1. Метод (каким образом)

Становление новых представлений об историческом знании началось с написания разнообразных опусов о «методе» (methodos) (начиная с сочинения Лелио Торелли), которые их авторы противопоставили рассуждениям об «историческом искусстве» (ars histori-са) 59 . Окончательно это различие концептуализировалось уже в начале XVII в. в работе Герхарда Фосса «Историческое искусство или история...» (1623). Дискуссия об историческом методе шла по нескольким направлениям.

Прежде всего резко активизируется обсуждение проблемы источников и их критики. Основы «источниковедения» были заложены еще в XV в. в работах «эрудитов» — Флавио Бьондо и его последователей. Но раскол западной церкви и сопровождавшая его «историографическая война» между католиками и протестантами (подробнее см. т. 2) в XVI в. придали качественно новый импульс работе с первоисточниками.

Заметим, что на протяжении XVII—XIX вв. развитие источниковедческой базы истории во многом было связано с трудами представителей Церкви. В XVII в. существенный вклад в эту работу внесли болландисты (ученое общество иезуитов), с конца XVII в. продолжили мавристы (мавриане), французские бенедиктинцы конгрегации св. Мавра. Работа церковных историков по публикации документов и произведений христианских авторов достигает своей вершины в XIX в. в форме выдающейся «Патрологии» аббата Ж.-П. Миня (1800—1875). В целом к концу XIX в. усилиями как

59 Подробнее см.: Weisinger 1945; Gilbert 1960.

церковных, так и светских исследователей источниковедение становится полностью сформировавшейся дисциплиной, выступающей прочным фундаментом всего исторического знания.

Что касается собственно метода, подразумевающего правила конструирования знания и определяющего его специфику, то здесь события развивались далеко не так гладко. Процесс выработки исторического метода, начавшийся во второй половине XVI в., уже в начале следующего столетия был фактически прерван. В этот период формируется весьма устойчивое представление об историческом знании как о собрании сведений, фактов и т. д., которое, строго говоря, не играет самостоятельной роли, а должно служить лишь основой «настоящего», «теоретического» знания (которое вначале именовалось философией, а потом — наукой). Так, уже Бартоломео Кекерманн из Данцига в работе «О природе и свойствах истории» (1610 г.) заявил, что

«...история — это не дисциплина, не наука, не знание и не искусство...(historiam non esse disciplinam, atque adeo nee esse scientiam, nee prudentiam, nee artem)... История... есть объяснение и познание вещей единичных, или индивидуальных, и служит она для того, чтобы из них мы могли познать и уразуметь общее» (Keckermann. De natu-га...; цит. по: Вайнштейн 1964: 354—355).

Эта точка зрения была канонизирована Фрэнсисом Бэконом в работе «О достоинстве и приумножении наук» (1623 г.). Использовав в качестве отправной точки деление знаний по способностям мышления (разум—память—воображение), применявшееся Аристотелем, Ибн Синой, Хуаном Уарте и другими, Бэкон ввел разделение знания «по методу» на науки разума («философию», или «чистую науку»), науки памяти («историю») и науки воображения («поэзию») 60 . В рамках такого подхода историческое знание оказывалось вспомогательным по отношению к «философии», или «чистой науке» (подробнее см. гл. 5). Эта концепция была закреплена в работе Т. Гоббса «Левиафан» (1651) 61 и являлась доминирующей вплоть до начала XIX в. В частности, во второй половине XVIII в. она была воспроизведена в «Энциклопедии» Дидро и Д'Аламбера (первый том, содержавший изложение этой схемы, вышел в 1751 г.) 62 , которая оказала огромное влияние на* интеллектуальную жизнь Европы.

60 Бэкон 1977—1978 [1623]: 149—150.

61 Гоббс 2001 [1651]: 57—58.

62 История ? энциклопедии... 1978.

Надо сказать, что концепция Бэкона была еще не худшим вариантом отношения к историческому знанию в XVII—первой половине XVIII в. Расцвет естественнонаучного знания и соответствующей ему философии нанес сокрушительный удар по истории. Хорошо известны скептические высказывания по поводу истории со стороны Галилея, Декарта и даже Спинозы и Лейбница, хотя последний, как известно, был официальным историографом дома Ган-новеров. Например, Декарт считал историю родом литературы, а не наукой, и в своем пренебрежительном отношении к ней доходил до утверждения, что ему совершенно безразлично, существовали ли вообще до него люди. Существенный вред историческому знанию нанес и Ньютон, чьи мистико-астрологические трактаты до сих пор используются для обоснования нападок на историческую науку.

Лишь с середины XVIII в. историческое знание постепенно обретает утраченный статус, но уже в начале XIX в. возникает новая напасть, связанная с появлением позитивистских схем структуры знания, в которых главным параметром выступала «степень теоретичности» той или иной науки. Так, О. Конт в первом томе «Курса позитивной философии» разделил науки на теоретические и практические, а теоретические, в свою очередь, на общие (абстрактные) и конкретные 63 . Отнеся историю к разряду «конкретных наук», Конт акцентировал ее второстепенную, вспомогательную роль в научном познании. Дальнейшее развитие эта схема получила в бесчисленных позитивистских концепциях структуры научного знания, где история неизменно относилась к описательным дисциплинам, опять-таки не дотягивающим до «настоящей» науки (подробнее см. гл. 6).

Только в конце XIX в. в работах И. Дройзена, В. Дильтея, Г. Риккерта и В. Виндельбанда было сформулировано совершенно новое представление об историческом методе. Это представление еще не было однородным (достаточно вспомнить различия в трактовке пресловутой концепции «понимания» — подробнее см. гл. 5). Но главное, был выдвинут тезис о качественном отличии социальной реальности от природной, подразумевающем и различие в методах их исследования. Напомним также, что хотя дискуссия формально разворачивалась по поводу «исторических наук», речь шла не об истории в собственном смысле слова, а о всем комплексе социально-гуманитарных наук (наук о духе, о культуре, о человеке и т. д.).

63 Конт 1899 [1830]: 24—25.

2. Предмет (о чем)

В середине XVI в. вводятся понятия истории в широком и в узком смысле. В широком смысле история включала три компонента — священную, природную и человеческую историю (подробнее см. гл. 7). Эта широкая трактовка, по-видимому, впервые была предложена Ж. Боденом в работе «Метод легкого написания истории» (1566 г.). Позднее ее использовали Т. Кампанелла (1613 г.), Ф. Бэкон (1623 г.), Т. Гоббс (1651 г.) и др. Лишь в конце XVIII в. в работах французских энциклопедистов эта схема начинает размываться, а в XIX в. «природная» и «священная» истории окончательно выводятся за рамки обсуждения.

Если говорить об истории в узком смысле, т. е. собственно «человеческой» истории, то в XVI в. было достигнуто понимание того, что объектом исторического знания являются человеческие действия (res gestae) в разных их проявлениях. Эта точка зрения не вызывала особых дискуссий, ее поддерживали даже сторонники «текстового», или «риторического», подхода к истории. Разногласия возникали лишь в вопросе о том, какие именно человеческие действия и их результаты (или следствия) должна охватывать история и на какие конкретные области она должна подразделяться.

На теоретическом уровне предмет истории определялся необычайно широко. Так, например, в работе швейцарца Кристофа Милье «Написание истории универсума вещей» (1551 г.) вся совокупность исторических нарративов делится на пять областей — история природы (historia naturae), история благоразумия (historia prudentiae), история правителей (historia principata), история мудрости (historia sapientiae), история литературы (historia litteraturae) 64 . Столетие спустя столь же широкую трактовку предмета истории можно найти, например, у Жана Гарнье, профессора «позитивной теологии» и библиотекаря иезуитского коллежа Клермона в Париже. В работе «Библиотечная система» (1678 г.) он, в соответствии с традициями того времени, разделял знание на «философию» (или собственно науку) и «историю». В свою очередь, «история» включала географию, хронологию, всеобщую историю, естественную историю (историю природы), искусственную историю (историю общественных институтов) и литературную (художественную) историю 65 .

Такая расширительная трактовка имела определенные основания. Действительно, история в современном смысле, т. е. знание о прошлом социального мира, присутствовала едва ли не в любой ра-

64 См.: Kelley 1998: 154—155.

65 См.: Шамурин 1955—1959, 1: 165—166.

боте о социальной реальности, написанной в период Нового времени, от искусства (Дж. Вазари, 1550 г.) до экономики (А. Смит, 1776 г.) 66 . Однако на уровне историографической практики ситуация складывалась несколько иначе.

Если рассматривать работы, которые именовались их авторами как «история», то подавляющая их часть была посвящена политической подсистеме общества — от войн до политических институтов. Начиная с Никколо Макьявелли история была в первую очередь политической наукой, прямо продолжая традиции Фукидида и Полибия, и эпоха абсолютизма только закрепляет этот смысл исторического знания. «Политологическая» ориентация истории фиксировалась и на методологическом уровне — наряду со сторонниками максимального расширения предмета истории многие мыслители XVI—XVIII вв., от Бодена до Мабли и Болингброка 67 , ограничивали сферу исторических исследований политическими аспектами человеческих действий и жизни общества. Во многом эта установка сохранялась и в XIX в. — основная часть исторических сочинений этого периода была ориентирована на политическую историю.

3. Время (когда)

Существенные изменения произошли и в темпоральных характеристиках исторического знания. С конца XVI в. начинает формироваться современная историческая хронология, прежде всего благодаря работам Ж. Скалигера «Об улучшении счета времени» (1583 г.) и «Сокровище времен» (1606 г.), а также трудам Дионисия Петавия (Петавиуса) (1627 г.), который ввел обратный отсчет времени от Рождества Христова, Ж. Кассини (1740 г.), Х.-Л. Иделера (1825—1826 гг.), разработавшего математическую теорию хронологии, и др. В 1837 г. французский археолог-любитель Ж. Буше де Перт обнаружил при раскопках на берегах Соммы орудия каменного века. Благодаря этому открытию история человечества сразу удлинилась на тысячелетия: до этого ни один самый просвещенный человек не сомневался в том, что человечество существует не более пятитысячелетнего периода, который задавался библейской хронологией. (Окончательное признание факта существования «доисторического» человека произошло лишь в 60-е годы XIX в.)

В Новое время была создана принципиально новая схема периодизации всемирной истории. Уже Ж. Боден в своем «Методе» начал борьбу с традиционной схемой «четырех царств», а в конце XVII в. профессор университета в Галле X. Келлер (Целлариус) в работе

66 Вазари 1933 [1550]; Смит 1962 [1776].

67 Мабли 1993 [1755, 1783]; Болингброк 1978 [1735/1752].

«Трехчастная универсальная история» (Historia tripartita universa-lis, 1685—1698 гг.) разделил всемирную историю на Древнюю (до Константина Великого), Среднюю (от Константина до падения Константинополя в 1453 г.) и Новую. Эта концепция окончательно утверждается в XIX в., существенным образом определяя структуру исторического знания. Однако главным отличием Нового времени стало изменение в темпоральных представлениях, связанное с появлением идеи исторического прошлого.

Конечно, какое-то разделение прошлого и настоящего существовало всегда, в том числе в самых архаичных культурах (например, в виде мифического времени первотворения). Точно так же и в христианской религии время до Рождества Христова было «прошлым», качественно отличавшимся от «настоящего». Но лишь начиная с эпохи Ренессанса история темпорализируется, она разделяется на отдельные периоды, каждый из которых может быть объектом самостоятельного изучения. Иными словами, только в Новое время впервые появляются исторические работы, освещающие события не «до времен пишущего», а посвященные каким-то изолированным, порой весьма отдаленным, временным периодам, что было абсолютно немыслимо в эпоху античности и Средних веков.

В XV—XVI вв. история впервые начинает ассоциироваться именно с изучением прошлого. В частности, все тот же Ж. Воден предлагал рассматривать историю в узком смысле «как дисциплину, изучающую деятельность людей, ясно описанную в повествованиях о событиях давно минувших дней» 68 . Поэтому основная часть его сочинения посвящена периоду древней истории и раннего Средневековья, в современной терминологии.

Но уже Бэкон и Гоббс фактически элиминировали темпоральную характеристику исторического знания, которую попытался акцентировать Воден. В XVII—XIX вв. идея истории как знания только о прошлом перестает обсуждаться. «Историки» могли заниматься не только прошлым, но и настоящим. В целом можно сказать, что с начала XVII по конец XIX в. истории в значении знания в основном придавался смысл «обществознания», т. е. история была прообразом всей системы общественных наук. Такой смысл (при очевидных конкретных различиях) прослеживается в концептуализации исторического знания всех крупнейших философов, занимавшихся этой проблемой, от Бэкона до Риккерта. Понятно, что при подобном осмыслении истории опять-таки не возникало ее специа-

68 Воден 2000 [1566]: 30. 54

лизации «по времени», т. е. как знания, относящегося исключительно к прошлому.

Наконец, следует сказать и о «классическом» понимании исторического знания как раздела филологии, связанного с изучением (древних) текстов. Еще в XIX в. в большинстве европейских университетов история изучалась на филологических факультетах. В некоторых странах (во Франции, в Бельгии) эти факультеты назывались факультетами словесности, а в Германии и в России они именовались историко-филологическими 69 . Это обстоятельство отражало ту роль, которую продолжало играть на протяжении Нового времени значение истории-текста.

б) История-текст

Классическое понимание истории как литературного жанра активизируется в эпоху Ренессанса. В принципе, апелляции к Цицерону и Квинтилиану обнаруживаются уже в XV в., а в XVI в. ars historiarum (ars historicae) становится модной топикой. Эту филологическую линию, начатую в XV в. представителями итальянской «риторической» историографической школы Леонардо Бруни, в XVI в. развивали на концептуальном уровне, в частности, Бартоло-мео делла Фонте, Франческо Робортелло, Уберто Фольетта, Джован-ни Антонио Виперано, Антонио Риккобони.

В работах этих и многих других авторов история по-прежнему определялась не столько как знание, сколько как рассказ, повествование и т. д. Джованни Антонио Виперано в «Книге о написании истории» (1569 г.) определяет историю как «разумный и украшенный рассказ о человеческих деяниях» («Res gestas prudenter et ornate explicare quod est historiam scribere»). Эту точку зрения разделяли и представители некоторых других историографических школ, например, известный «эрудит» Карло Сигонио: «История — не что иное, как тщательный и ясный рассказ о добродетельных и порочных поступках». Наконец, «литературный» подход к тексту был распространен не только в Италии, но и в других странах, прежде всего во Франции. Так, Марк-Антуан Мюре в «Рассуждении об истории» (1604 г.) писал, что история — это не вещь (res), а описание или повествование (narratio): «История — это повествование, полное и непрерывное, о вещах, совершенных публично» 70 .

69 И в настоящее время такой факультет существует, например, в Российском государственном гуманитарном университете (РГГУ) в Москве.

70 Цит. по: Ваинштеин 1964: 309; Kelley 1998: 191 — 192.

«Риторическая» традиция интерпретации «истории» в целом сохранялась на протяжении XVII—XVIII вв., хотя и не была столь заметной, как в XVI в. 71 Отчасти она поддерживалась и на конкретном историографическом уровне, хотя литературные достоинства исторических текстов постепенно были принесены в жертву политическому анализу.

Параллельно продолжала развиваться «художественная» историческая литература. Неизменную популярность, унаследованную от Средневековья, сохраняли исторические поэмы. Наряду с этим все шире распространяются исторические пьесы, охватывающие весь спектр драматургии — от трагедии и драмы до комедии и сатиры (например, в Англии были весьма популярны «исторические» пьесы Шекспира) 72 . При этом различие между собственно историческими текстами и историческими художественными произведениями (поэмами и пьесами) не только не ослаблялось, но усиливалось, что закреплялось синтаксическими характеристиками соответствующих типов текстов. Исторические поэмы и пьесы назывались поэмами и пьесами, а не «историями».

Новый импульс «риторическое» направление в историописании и соответствующие представления об истории получают в конце XVIII—начале XIX в. прежде всего благодаря писателям-романтикам (подробнее см. т. 2). Романтики возродили традиции творческого, интуитивного, эстетического подхода к истории: например, для Шеллинга наиболее адекватной формой постижения прошлого было «историческое искусство». Некоторые выдающиеся писатели того времени одновременно становились авторами вполне серьезных, «научных» работ по истории, привнося в них, естественно, свой литературный талант — достаточно упомянуть Ф. Шиллера («История отпадения Соединенных Нидерландов от испанского владычества», 1788 г.; «История Тридцатилетней войны», 1790—1792 гг.), А. С. Пушкина («История пугачевского бунта», 1833 г.) или П. Ме-риме, написавшего работы по древнеримской истории (1841 — 1844 гг.), истории Испании (1848 г.) и т. д. Но речь отнюдь не шла о слиянии «художественной» и «нехудожественной» исторической литературы, что особенно видно при сравнении «художественных» и «научных» исторических работ перечисленных авторов.

Что касается художественной литературы, то именно в конце XVIII—начале XIX в., в дополнение к историческим поэмам и пьесам, формируется по сути дела новый жанр — «исторический ро-

См.: Guicciardi 1980. См.: Варг 1979 [1976].

ман», у истоков которого стояли в Англии — В. Скотт, Э. Дж. Бул-вер-Литтон, во Франции — В. Гюго, А. де Виньи, А. Дюма, П. Ме-риме, в Германии — И. Гёте, в Италии — А. Мандзони, в США — Ф. Купер. В XIX в. исторические романы, вкупе с появившимися вслед за ними «историческими повестями», — один из самых популярных литературных жанров 73 .

К жанру исторического романа начинают относиться прозаические произведения романической формы, действие которых лежит за пределами памяти современников. Но под общую рубрику «исторического романа» попадали и продолжают попадать достаточно разные произведения, различающиеся (мы оставляем в стороне художественные достоинства) степенью исторической достоверности. В лучших образцах исторической прозы их авторы опираются на серьезные научные исследования и даже на архивные материалы, используя в своих текстах документы, газетные публикации и другие исторические источники. Л. Толстой, например, включил в повесть «Хаджи-Мурат» подлинное письмо кавказского наместника графа Воронцова. Но есть примеры и прямо противоположного свойства.

Пытаясь классифицировать различные «исторические» романы, У. Эко пишет, что в литературе существует три способа рассказывать о прошлом. Первый — когда прошлое используется как предлог, как фантастическая предпосылка, дающая свободу воображению. Второй — «роман плаща и шпаги в духе Дюма». В этом случае узнаваемость прошлого обеспечивается «наличием персонажей, взятых из энциклопедии (Ришелье, Мазарини), которые здесь совершают действия, не зафиксированные в энциклопедии (интриги с миледи, сотрудничество с неким Бонасье), но и не противоречащие тому, что сказано в энциклопедии». Эко называет это обстановкой «так называемой подлинности», потому что и реальные, и вымышленные герои действуют, руководствуясь общечеловеческими мотивами, не увязанными жестко с психологическими и моральными характеристиками времени. Только третий способ изображения прошлого, когда реальные или вымышленные герои говорят и действуют так, как могли бы говорить и действовать люди того времени, по Эко, как раз и есть исторический роман 74 .

73 Например, в Германии XIX в. «в области литературы доминируют исторические романы (Виллибальд Алексис, Йозеф Виктор фон Шеффель, Теодор Фонтане, Феликс Дан, Густав Фрайтаг, Конрад Фердинанд Майер, Вильгельм Раабе) и исторические пьесы (Мартин Грайф, Эрнст фон Вильденбрух)» (Эксле 1996 [1993]: 216).

74 Эко 1989 [1980]: 464—465.

Оставляя в стороне художественную литературу, вернемся к «научной» истории-тексту. Писатели-романтики послужили образцом для историков в работе над художественной стороной исторических текстов, что было очень важно в то время для завоевания внимания публики. Работы большинства крупных историков XIX в. отличаются несомненными литературными достоинствами, что высоко ценили их современники.

В числе авторов, чьи исторические труды написаны выразительным языком, отличаются интересной композицией и прочими стилевыми признаками хорошей прозы, выделяются О. Тьер-ри, Ж. Мишле, А. де Токвиль, И. Тэн, Л. фон Ранке, Я. Бурк-хардт, Т. Карлейль, Т. Маколей, С. Соловьев, В. Ключевский. В силу несомненных художественных достоинств, удачно дополняющих научную ценность их работ, произведения этих и некоторых других историков XIX в. в следующем столетии стали объектом пристального интереса со стороны филологов (к работам по «поэтике» или «риторике» исторических текстов, появившимся в последние десятилетия, мы вернемся чуть ниже). К сожалению, по ряду причин, о которых мы скажем далее (гл. 8), в последние десятилетия XIX в. выразительный литературный стиль постепенно становится среди историков скорее исключением, чем правилом.

в) История-реальность

Как отмечалось выше, «история» в значении реальности, не связанной с конкретным текстом, впервые стала использоваться в иудео-христианской традиции еще в первые века нашей эры. Но только в Новое время, более того, лишь со второй половины XVIII в., это значение «истории» занимает место, сопоставимое с «историей-текстом» и «историей-знанием», а отчасти даже подавляет их. Широкое распространение значения «истории-реальности» было связано с появлением другого понятия, а именно — «философии истории», то есть философского осмысления истории-реальности. Возникновение словосочетания «философия истории» (в отличие от многих других) может быть "точно датировано: оно впервые использовано в работе Вольтера «Философия истории», изданной в 1765 г.

Как отмечает Р. Козеллек, именно в 1760—1780-е годы, т. е. в период возникновения философии истории, слово «история» начинает употребляться преимущественно в единственном числе (прав-

да, Козеллек в основном анализирует слово Geschichte) 75 . Это свидетельствует о доминировании значения «истории» как «бытия человечества во времени», подавляющем прежнее значение «истории» как текста, которое влекло за собой преимущественное использование этого слова во множественном числе 76 . Позднее эту связь выразил И. Дройзен в формуле «за историями находится История» 77 .

Иногда при философском осмыслении значения «истории-реальности» она «доопределялась» («история человечества» у И. Гер-дера, «всеобщая история» у И. Канта, «мировая история» у К. Брей-зига и т. д.). Позднее, уже во второй половине XX в., стала «доопределяться» сама философия истории-реальности — ее начали обозначать как «онтологическую», «субстанциальную» или «спекулятивную» философию истории, чтобы отличить от философской рефлексии по поводу других значений «истории», т. е. философии истории-текста и философии истории-знания.

Здесь мы не будем подробно останавливаться на содержании философских представлений по поводу истории-реальности (см. т. 2). Отметим лишь, что несмотря на бесчисленное количество философских работ, посвященных обсуждению «смысла истории», в подавляющем большинстве случаев понятие истории в значении реальности имеет один и тот же смысл — «бытие человечества во времени». Этот смысл, во-первых, подразумевает «всеобщий» («глобальный» — в современной терминологии) подход к истории — «мельчайшими» объектами здесь являются «народы», «культуры» или «цивилизации». Во-вторых, в рассматриваемом смысле акцентируется динамический аспект исторической реальности — речь обязательно идет о процессе, разворачивающемся во времени (изменение, развитие, подъем и упадок и т. д.). Именно этим, в первую очередь, историософский смысл «истории-реальности», сложившийся в Новое время, отличается от теологического смысла «истории-реальности» в эпоху Средневековья, ибо последний в основном имел статичный характер.

75 Koselleck 1985 [1979]: 29—33.

76 Ср., например, названия работ Рихера Реймского («Historiarum libri III») или Ж. Бодена («Methodus ad facilem historiarum cognitionem»), которые переведены на русский как «История» и «Метод легкого познания истории» (Ри-хер Реймский 1997; Воден 2000 [1566]), хотя «historiarum» — род. падеж от «historiae», что означает «истории» во множественном числе. До второй половины XVIII в. «история» в единственном числе в основном употреблялась в работах по церковной истории, от «Historia ecclesiastica...» Беды Достопочтенного до «Discours de l'histoire universelle» Ж. Боссюэ (1681).

77 Droysen 1958 [1858]: 354.

С середины XIX в. «история» в значении реальности постепенно начинает использоваться не только в философских, но и в исторических работах, хотя и не слишком активно — сами историки по-прежнему ориентировались в первую очередь на значение «истории-знания», в крайнем случае — «истории-текста». Гораздо большую, чем в профессиональной среде, популярность историософское значение «истории» обрело в общественно-политической лексике, где, впрочем, оно постоянно смешивалось (и продолжает смешиваться по сей день) со значениями истории-знания и истории-текста.

4. Новейшее время: концептуализация науки

В XX в. «история» в разных ее значениях была объектом внимания не только со стороны самих историков, но также представителей общественных наук (экономистов, социологов, политологов), филологов, теологов и, наконец, философов, представляющих самые разные направления (от Анкерсмита до Ясперса). Поскольку большинство распространенных в прошлом веке смыслов, придававшихся основным значениям «истории», еще «находятся на слуху» и, как мы полагаем, достаточно хорошо известны нашим читателям, мы лишь кратко остановимся на них, прежде всего с целью некоторой систематизации.

а) История-знание

Только с конца XIX в., когда формируется весь комплекс общественных наук как самостоятельного типа знания, окончательно укореняется смысл истории как отдельной дисциплины. История в значении знания начинает определяться как наука о прошлом человечества.

Конечно, новый поворот в трактовке смысла исторического знания возникает не вдруг со сменой веков. По сути он наметился уже в последней трети XIX в., когда наряду с субстанциальной философией истории в Германии возникает так называемая «критическая философия истории» 78 , т. е. философия·исторического знания (это направление было представлено в работах И. Дройзена, В. Дильтея, Г. Риккерта, Г. Зиммеля). Но окончательно концептуализировано новое понимание истории было лишь в первой половине XX в. Су-

78 Этот термин был введен Р. Ароном; см.: Арон 2000 [1938а].

щественный вклад в формирование современных представлений об исторической науке внесли известные историки разных стран: в Германии — Э. Бернгейм и М. Вебер, во Франции — Л. Февр и М. Блок, в США — Ч. Бирд и К. Беккер, в Англии — Р. Коллинг-вуд, в России — А. Лаппо-Данилевский и Н. Кареев, и многие другие.

Существенно подчеркнуть, что все перечисленные авторы были прежде всего профессиональными историками, а не «чистыми» философами, логиками, культурологами, филологами или представителями каких-то иных дисциплин или типов знания. Ранее определение смысла, вкладываемого .в понятие исторического знания, было в основном прерогативой философов, и переход к дисциплинарному самоопределению по сути явился еще одним свидетельством становления истории как самостоятельной области обществен-нонаучного знания.

При всех различиях в подходах уже в первой половине нашего века было выработано некое общее понимание исторического знания. Напомним лишь несколько известных высказываний из разряда «канонических»:

«История — наука о человеке, о прошлом человечества» (Февр 1991 [1933]: 19).

«История в узком смысле слова есть наука о человеческом прошлом» (Арон 2000 [19386]: 220).

«История — это разновидность исследования или поиска... разновидность того, что мы называем науками, т. е. тех форм мышления, посредством которых мы задаем вопросы и пытаемся ответить на них... Науки отличаются друг от друга тем, что они ищут вещи разного рода. Какие вещи ищет история? Я отвечаю: res gestae — действия людей, совершенные в прошлом» (Коллингвуд 1980 [1946]: 12— 13).

Итак, в XX в. история в значении знания в основном определяется как: а) научное знание; б) знание о социальном мире; в) знание о прошлом. Первый смысл связан с определением по методу, второй — по предмету, третий — по времени. Однако, несмотря на некое общее единство представлений об историческом знании, методологические дискуссии в этой области продолжаются, и весьма активно. Выделим лишь некоторые основные пункты современных дебатов, точнее, дискуссионных проблем, которые мы более детально рассмотрим в последующих главах. Некоторые из этих двусмысленностей в трактовке смысла «истории-знания» отражены в следующем определении:

«История — комплекс общественных наук (историческая наука), изучающий прошлое человечества во всей его конкретности и многообразии» (Советский энциклопедический словарь 1979: 518).

Во-первых, не вполне ясно, является ли история «просто наукой» или научной дисциплиной, как, скажем, социология или филология, или это все же «комплекс наук». Отсюда возникает ощущение, что история — это что-то отличное от других общественных и гуманитарных наук (оставляя в стороне различие между теми и другими), и также остается неясным, в чем именно состоит это отличие. Такого рода неопределенность ощущают многие исследователи, например М. Фуко, который, говоря об Истории (он часто пишет это слово с прописной буквы), замечает, что

«... место ее не среди гуманитарных наук и даже не рядом с ними; можно думать, что она вступает с ними в необычные, неопределенные, неизбежные отношения, более глубокие, нежели отношения соседства в некоем общем пространстве... История образует „среду" гуманитарных наук... Каждой науке о человеке она дает опору, где та устанавливается, закрепляется и держится; она определяет временные и пространственные рамки того места в культуре, где можно оценить значение этих наук; однако вместе с тем она очерчивает их точные пределы» (Фуко 1994 [1966]: 385—386, 389).

Во-вторых, в приведенном выше словарном определении присутствуют следы и еще одного специфического смысла «истории-знания», а именно, что история — это «конкретное» знание, в противоположность «теоретическому». Эта трактовка, которая, как было показано выше, восходит к Аристотелю и была актуализирована в начале XVII в., продолжала пользоваться популярностью и в XX в., особенно в первой его половине. Например, еще в середине прошлого века К. Поппер прямо писал: «Историк интересуется действительными единичными или специфическими событиями, а не законами и обобщениями» 79 .

С конца 1950-х годов эта проблема начинает активно обсуждаться в аналитической философии истории, где, строго говоря, «история» выступала не только (и, может быть, не столько) как «знание», но и как «текст». Дело в том, что основная часть этих исследований была посвящена проблеме построения высказываний в исторических сочинениях, что в равной степени можно рассматривать и как обсуждение метода «истории-знания», и как семантику «истории-текста». Существенный вклад в разработку данной проблемы внесли К. Гемпель, Э. Нагель, М. Мандельбаум, У. Дрей,

79 Поппер 1993 [1957]: 165. 62

А. Данто, Г. Вригт, M. Уайт и др. Это направление разрабатывалось также в работах эстонских (А. Порк, Э. Лооне) и российских (М. Ку-карцева) исследователей. Благодаря работам в области аналитической философии истории был существенно уточнен смысл «истории-знания», прежде всего с точки зрения особенностей метода (подробнее см. гл. 6).

В то же время нельзя говорить о том, что сформулированные в рамках аналитической философии представления о высокой степени генерализации и объясняющих возможностей исторического знания (хотя и отличных от естественных наук) стали абсолютно доминирующими. И в последние десятилетия XX в. многие специалисты продолжали придавать историческому знанию традиционный смысл конкретного знания, ориентированного на особенное, индивидуальное, уникальное, случайное и т. д.

С точки зрения предмета, было закреплено доминирование «социального» мира при дальнейшем уменьшении роли трансцендентного и природного мира в качестве объектов исторического знания. При этом произошло существенное расширение представлений о том, какие именно компоненты социального мира относятся к ведению истории, в первую очередь в рамках подсистемы культуры (подробнее см. гл. 7).

Наконец, в XX в. постепенно уточнялся смысл, связанный с ориентацией исторического знания на изучение прошлого. Здесь также существовал широкий спектр мнений, вплоть до представлений о том, что история занимается не только прошлым, но также настоящим и даже будущим (такой подход связан с историософским смыслом истории-реальности). Тем не менее в прошлом веке история стала специфицироваться преимущественно как знание о прошлом (в отличие от предшествующих эпох, когда такой смысл в большинстве случаев вообще отсутствовал). Это, впрочем, повлекло за собой дискуссию о разграничении прошлого и настоящего и о соответствующем определении «сферы компетенции» истории (подробнее см. гл. 4).

б) История-текст

В принципе в XX в. отчасти сохранялись представления об истории и как о разновидности литературы. Об этом косвенно свидетельствует тот факт, что в прошлом веке две Нобелевские премии по литературе были присуждены за исторические работы (хотя, как мы знаем, присуждение этих премий определяется не только литературными соображениями).

Первый раз премия была присуждена Т. Моммзену в 1902 г. с формулировкой :

«...одному из величайших исторических писателей, перу которого принадлежит такой монументальный труд, как „Римская история"».

Второй раз премию присудили У. Черчиллю в 1953 г. с формулировкой:

«За высокое мастерство произведений исторического и биографического характера, а также за блестящее ораторское искусство, с помощью которого отстаивались высшие человеческие ценности» (Лауреаты Нобелевской премии 1992 [1987], 2: 102, 723).

В этом случае особенно примечательна, в контексте античных дискуссий, увязка истории с риторикой.

Впрочем, в отличие от античности исторические тексты в XX в. не выделяются более в самостоятельный литературный жанр. Речь идет не столько о литературе, сколько о тексте, соответственно и смысл «истории-текста» изменился с общего (тип текстов) на конкретный (текст, написанный каким-либо историком). Особенно ярко эти тенденции проявились в последней трети XX в. благодаря развитию семиотики, а также целого ряда новых философских направлений — упомянутой выше аналитической философии, философии текста и т. д.

Исторические тексты (т. е. тексты, написанные историками) стали объектом изучения по всем направлениям семиотического анализа — синтактике, семантике и прагматике.

Первое направление представлено традиционным филологическим анализом, в рамках которого главный интерес вызывают стилевые особенности того или иного произведения или ряда произведений одного автора. К этому направлению можно отнести, в частности, известные работы Б. Реизова «Французская романтическая историография» (1956 г.) и П. Гея «Стиль в истории» (1974 г.) 80 . В качестве примера приведем отрывок из работы П. Гея:

«Стиль Ранке обладает всеми достоинствами мастерской художественной прозы: ему присущи динамизм, яркость, разнообразие, свежесть языка. Ранке превосходно владеет сюжетом; он искусно пользуется умолчаниями, никогда не испортит кульминации излишне пространным объяснением. Образы действующих лиц он рисует с точностью романиста. Распределение повествовательного пространства никогда не механистическое; место, отводимое каждому периоду, отражает драматический потенциал соответствующего материала. Наконец, его мастерство проявляется в тщательном отборе слов, прежде всего эпитетов» (Gay 1974: 68).

80 Реизов 1956; Gay 1974. 64

Второе направление — семантическое — в основном развивалось представителями аналитической философии истории. Как отмечалось выше, основное внимание в этих работах было уделено анализу высказываний — их внутренней структуре, логическим связям между высказываниями и т. д., — и именно в рамках этого подхода, на наш взгляд, были получены самые интересные результаты 81 .

Наконец, третье направление — прагматическое — было затронуто в основном в работах представителей французской семиотической школы, хотя и весьма специфическим образом. Поскольку значительная часть этих исследователей придерживалась левых, антибуржуазных взглядов, по крайней мере на определенном этапе своей карьеры (например, Р. Барт, Ю. Кристева, Ж. Деррида), они акцентировали связь истории-текста с буржуазной идеологией, видя основную прагматическую функцию исторических текстов в утверждении (навязывании) обществу «буржуазной картины мира» путем создания соответствующей текстовой реальности.

Попытка комплексного анализа исторических текстов была предпринята X. Уайтом, который попытался рассмотреть все три семиотических измерения «истории-текста» — синтаксическое, семантическое и прагматическое 82 . Правда, свой семиотический анализ в целом он называет «поэтикой», синтактику — «модусом воплощения» (emplotment), семантику — «модусом аргументации» (argument), а прагматику — «модусом идеологических следствий» (ideological implication). В каждом измерении он выделяет по четыре стратегии: в рамках синтактики это романтический, трагический, комический и сатирический «модусы», в рамках семантики — фор-мистский, механицистский, органицистский и контекстуалистский «модусы», в рамках прагматики — анархический, радикалистский, консервативный и либеральный «модусы» 83 . К сожалению, помимо усложненной и путанной терминологии и удивительного для филолога, пишущего в конце XX в., пристрастия к механистическим классификациям в стиле позитивистов XIX в., работа Уайта имеет и много содержательных недостатков, которые неоднократно обсуждались в исторической периодике 84 .

81 См., например: Кукарцева 1998.

8 2 Уайт 2002 [1973], гл. 1.

83 Эта схема является упрощенным вариантом матричной классификации дискурсов, предложенной одним из основателей современной семиотики Ч. Моррисом (Morris 1946). Схему Морриса см., например: Реале, Антисери 1997 [1983], 4: 728.

84 См., например: Иггерс 2001.

3 Зак № 4671 65

в) История-реальность

В XX в. сохранялся традиционный смысл «истории-реальности» как бытия человечества во времени. Как и в предыдущие полтора столетия, такой смысл «истории» присутствовал в первую очередь в работах по субстанциальной философии истории. Наибольшую известность среди них получили произведения О. Шпенглера, А. Тойнби и К. Ясперса. Но, несмотря на то что в XX в. работы по субстанциальной философии истории продолжали производиться в изрядном количестве (достаточно вспомнить бесконечное число печатавшихся в социалистических странах работ по «историческому материализму», представлявшему собой марксистско-ленинско-сталинский вариант субстанциальной философии истории), в общественной и философской мысли роль этого направления в целом заметно уменьшилась по сравнению с XIX в. (подробнее см. т. 2). Подавляющая часть подобных сочинений имела вторичный характер и представляла собой те или иные повторы «классиков» XIX—XX вв., что привело к более ограниченному использованию соответствующего смыслообразования.

Правда, в дополнение к субстанциальной философии истории «история-реальность» стала более активно (по сравнению с предшествующим столетием) обсуждаться в работах по теологии истории, представленных трудами как протестантских (например, К. Барт, Р. Бультман, П. Тиллих), так и католических мыслителей (Э. Жиль-сон, Ж. Маритен и др.). Впрочем, смысл понятия «история» в этих работах практически не отличался от субстанциально-историософского.

В последние десятилетия XX в. «история-реальность» стала наполняться еще одним смыслом, возрождающим античные традиции, а именно как реальность, изображенная в «истории-тексте». Но если в античности подразумевалось, что исторические тексты отображают реальность, то в соответствии с новейшими представлениями исторические тексты создают «образ реальности» или «эффект реальности». Особую популярность такая трактовка смысла «истории-реальности» получила в рамках постмодернистского подхода и некоторых других течений ,(«новая философия истории», отчасти — «новая интеллектуальная история» и др.) 85 . Это, в свою очередь, стимулировало дискуссии о реальности и вымысле, или о реальности, создаваемой в художественной литературе и в исторических текстах. Крайняя точка зрения здесь сводилась к тому, что в

85 Подробнее см., например: Зверева 1996, 1999; Стрелков 2000, и др. 66

этом плане между историей и художественной литературой различия вообще отсутствуют. Например, еще в 60-е годы прошлого века Р. Барт задавал риторический вопрос:

«Действительно ли описание событий прошлого, отданное... в распоряжение исторической „науке", обеспеченное высокомерными гарантиями „реальности", обосновываемое принципом „рационального" объяснения... отличается, в силу своей неоспоримой значимости или каких-то специфических характерных черт, от воображаемого описания, каковое можно найти в эпосе, романе или драме?» (Barthes 1967: 65).

И сам же давал ответ на него:

«Исторический дискурс не следует за реальностью, скорее он только обозначает ее путем бесконечного повторения того, что она имела место, но это утверждение не представляет собой ничего кроме очевидной подкладки всех исторических описаний» (Barthes 1967: 73—74).

Надо сказать, что брошенный вызов не остался без ответа со стороны историков. В частности, в работах Ф. Шатле, М. Оукшота, Ж. Ле Гоффа и некоторых других авторов была предпринята попытка снова объяснить отличие реальности, изображенной в исторических сочинениях, от художественной литературы. Однако эти объяснения оказались плохо услышанными из-за необычайной голосистости постмодернистов, сторонников «лингвистического поворота» и противников «буржуазной идеологии». В то же время значительная часть историков вообще игнорировала все эти дискуссии, продолжая считать, как и два тысячелетия назад, что историческая реальность просто отражается в их текстах.

Здесь следует обратить внимание на одну особенность подхода, развиваемого постмодернистами. Дело в том, что они ограничились рассмотрением взаимосвязи «истории-реальности» с «историей-текстом». При этом за рамками обсуждения осталась связь «истории-реальности» с «историей-знанием». Некоторые профессиональные историки, писавшие о проблеме исторической реальности, попытались нащупать такую связь, но в целом это смысловое наполнение «истории-реальности» в XX в. не получило широкого распространения.

Действительно, статус реальности, создаваемой в рамках одного изолированно рассматриваемого текста, по сути ничем не отличается от статуса реальности, создаваемой в рамках другого текста. В этом смысле все тексты равноправны и отличаются только стилистическими (синтаксическими) характеристиками. Однако если

«художественные» тексты можно, хотя бы с большой натяжкой, рассматривать как «вещь в себе», то любой исторический текст является частью исторического знания (в противном случае он просто не является историческим текстом в современном определении), что коренным образом меняет ситуацию.

Основная область наших интересов связана с понятием истории в значении знания. Как и любая область знания, история продолжает успешно развиваться, обновляться, наконец, взрослеть, как говорил М. Блок. В последние десятилетия XX в. важную роль в концептуальной разработке проблем исторического знания сыграли работы Л. Стоуна и М. Каммена в США; Ф. Броделя, А.-И. Марру, Ж. Ле Гоффа, Ф. Шатле и А. Про во Франции; Р. Козеллека, В. Моммзена, О. Эксле, И. Рюзена в Германии; Р. Эванса, П. Бёрка, Дж. Тоша, Э. Kappa в Англии; Е. Топольски в Польше, и многих других видных историков, занимавшихся методологическими проблемами.

Особо следует отметить исследования по проблемам современного исторического знания, выполненные отечественными историками, которые вносили достойный вклад в развитие исторической методологии даже в условиях жестких идеологических ограничений советского времени и с успехом продолжили эту работу в 90-е годы прошлого века. Упомянем лишь основные российские центры методологических исследований: Институт всеобщей истории РАН (М. Барг, Ю. Бессмертный, А. Гуревич, К. Хвостова, Л. Репина); Томский университет (Б. Могильницкий, С. Ким, В. Мучник); Московский университет (И. Ковальченко, Л. Бородкин); РГГУ (О. Ме-душевская, М. Румянцева, Г. Зверева и др.).

Опираясь на солидный фундамент, заложенный в XX в., мы попытаемся развить некоторые идеи относительно истории-знания, которую мы определяем как общественнонаучное знание о прошлой социальной реальности. В этой формулировке содержится ряд специфических смысловых акцентов, которые задают программу наших исследований. В частности, историю как научное знание следует отличать от знания о прошлом социального мира в целом. Последнее имеет многокомпонентный характер и складывается не только из научного, но и из других форм знания — прежде всего религиозного, философского, идеологического и эстетического (художественного). На уровне личности существенную роль играет также

неспециализированное обыденное, житейское знание о прошлом, формируемое индивидами на основе собственного жизненного опыта. Все эти типы знания о прошлом имеют самостоятельное значение, характеристики, функции, механизмы формирования, иными словами — способы и результаты конструирования прошлой социальной реальности.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история

Список тегов:
анналы истории история понятие

Библиотека Гумер - история

Библиотека

Теология

Конфессии

Иностранные языки

Другие проекты

Савельева И., Полетаев А. Знание о прошлом: теория и история. Конструирование прошлого

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть I. ОСНОВНЫЕ ПОНЯТИЯ

Глава 1. История

1. Античность: формирование значений

а) История-текст

б) История-реальность

Вставка 2. Античные классификации нарративов

в) История-знание

Вставка 3. Характеристики исторических нарративов

1. Метод (каким образом)

2. Предмет (о чем)

3. Время (когда)

2. Средние века: эволюция смыслов

а) История-текст

б) История-реальность

в) История-знание

1. Метод (каким образом)

2. Предмет (о чем)

3. Время (когда)

3. Новое время: смена приоритетов

а) История-знание

1. Метод (каким образом)

2. Предмет (о чем)

3. Время (когда)

б) История-текст

в) История-реальность

4. Новейшее время: концептуализация науки

а) История-знание

б) История-текст

в) История-реальность

Поиск по сайту