Часть V ОТ ВЕЛИКОГО КНЯЖЕНИЯ ВЛАДИМИРСКОГО — К РОССИЙСКОМУ ЦАРСТВУ: XV — ПЕРВАЯ ПОЛОВИНА XVI В.

ОГЛАВЛЕНИЕ

Очерк 1 «Примыслы» Василия I
Очерк 2 Потери и приобретения Василия II
Очерк 3 Когда Москва освободилась от власти Орды?
Очерк 4 Долгий путь к венчанию на царство, «потомки августа» и их «холопы»

Земля подобна есть Руская
милому младенцу у матери:
его же мать тешит, а рать
лозою казнит, а добрая
дела милують его.

Из «Задонщины»

Очерк 1 «Примыслы» Василия I

Василий I Дмитриевич стал первым великим князем владимирским, который взошел на стол без того, чтобы по смерти предшественника лично съездить за ярлыком в Орду:[946] в Москве явно были уверены, что у Тохтамыша просто не будет других вариантов, поскольку никто из русских князей не осмелился оспаривать у Василия великое княжение. А уже через три года после вокняжения ему удалось существенно расширить пределы московских владений.

Летом 1392 г. Василий отправился в Орду к Тохтамышу (который после поражения, понесенного годом ранее от Тимура, нуждался в средствах) и получил от него «Новгородчкое княжение Нижнего Новагорода, Муромъ, Мещеру, Торусоу».[947] Таким образом, под власть Москвы отходила огромная территория в Среднем Поволжье и Поочье: Нижегородское княжество — одно из крупнейших в Северо-Восточной Руси, Муромское — с середины XIV в. зависимое от Москвы, но сохранявшее формальную самостоятельность, Мещера, которой владел уже Дмитрий Донской, но как «куплей» (видимо, у местных князей), без ярлыка, и Тарусское — одно из верховских княжеств Черниговской земли, чьи князья были союзниками Москвы. Однако статус каждого из этих княжеств после 1392 г. был далеко не одинаков.

Нижегородское княжество с 1341 г., когда хан Узбек выделил его из Владимирского великого княжества и отдал суздальскому князю Константину Васильевичу, составляло единое политическое целое с Суздальским, причем в рамках этого Нижегородско-Суздальского государственного образования Нижний Новгород считался «старшим» столом.[948] Василий I имел на него определенные права: во-первых, его мать, вдова Дмитрия Донского Евдокия, была дочерью Дмитрия Константиновича (умер в 1383 г.), т. е. Василий приходился внуком прежнему нижегородскому князю; во-вторых, до 1341 г. Нижегородское княжество входило в территорию великого княжества Владимирского, и в 1392 г. Нижний возвращался в число великокняжеских владений.

Но к Василию I отошла только центральная часть собственно Нижегородского княжества. Суздаль и Городец-на-Волге (относившийся именно к «Нижегородской половине» Нижегородско-Суздальского княжества, т. е. к той его части, что была передана суздальским князьям Узбеком в 1341 г.) остались столицами особых княжеств, но под контролем Москвы. В 1403 г., после смерти сына Дмитрия Константиновича (и дяди Василия I по матери) Василия-Кирдяпы, княжившего в Городце, этот центр перешел под непосредственную власть московских князей. Но после похода на Москву Едигея 1408 г. Нижегородско-Суздальское княжество с санкции Орды было восстановлено; правда, Суздаль, скорее всего, вскоре перешел под контроль Василия I. К 1415 г. московский князь силой восстановил свою власть в Нижнем Новгороде. Суздаль после этого до начала 40-х гг. находился под властью лояльных Москве представителей суздальского дома (при этом замещение князей на суздальском столе явно регулировалось великим князем), а затем перешел (по смерти князя Семена Александровича, племянника Василия II по матери) в состав великокняжеских владений. Нижний Новгород же (возможно, вместе с Городцом) еще несколько раз менял свой статус: в 1419 г. на короткое время стал центром особого княжества под властью князя Александра Ивановича (внука Василия-Кирдяпы), бывшего зятем Василия I, в середине 20-х гг. находился во владении князя Даниила Борисовича (сына брата Дмитрия Константиновича), прежде враждебного Москве, вокняжение которого, инспирированное великим князем литовским Витовтом (тестем Василия I) и ордынским ханом Улуг-Мухаммедом, был вынужден допустить московский князь. Наконец, в середине 40-х гг. XV в., уже при Василии II, Улуг-Мухаммедом, изгнанным из Орды своими противниками и откочевавшим в Среднее Поволжье, была предпринята попытка восстановить Нижегородско-Суздальское княжество в полном объеме. На сей раз, в отличие от периода 1408–1415 гг., оно продержалось лишь несколько месяцев.[949]

Каковы были правовые основания претензий московских князей на Городец (по смерти Василия-Кирдяпы Дмитриевича) и Суздаль (по смерти Семена Александровича)? Ведь в 1392 г. был получен ярлык вроде бы только на Нижний Новгород. Между тем, судя по дошедшему до нас договору 1449 г. Василия II с одним из князей суздальского дома, Иваном Васильевичем Горбатым,[950] владение Городцом и Суздалем также регулировалось ханскими ярлыками. Сведений о получении московскими князьями ярлыков на них в имеющихся источниках нет. Но обращает на себя внимание, что в договоре 1449 г. Суздаль, Нижний Новгород и Городец обобщенно именуются «Новугородским княженьем».[951] Вероятно, ярлык на Нижний Новгород, полученный Василием I, помимо непосредственного обладания Нижним с окружающими волостями, давал московским князьям основание считать себя верховными распорядителями всего бывшего Нижегородско-Суздальского княжества («Новугородского княженья»): именно отсюда могут проистекать факты контроля за наследованием суздальского стола после 1392 г. и изъятия Городца (по смерти Василия-Кирдяпы) и Суздаля (по смерти Семена Александровича) из числа владений суздальского дома. Переход Нижнего Новгорода к великому князю московскому ставил, с московской точки зрения, всех князей этой ветви в зависимость, позволяя в дальнейшем наделять их столами уже от себя, без ордынской санкции.

Что касается Мурома, то он во всех духовных грамотах Василия I и последующих великих князей московских выступает как великокняжеское владение;[952] принадлежность Муромского княжества Москве никем после 1392 г. не оспаривалась.[953]

Иное дело — Мещера. Она не фигурирует ни в духовных Василия I, ни в завещании Василия II: о передаче Мещеры по наследству сказано только в духовной Ивана III (1503 г.).[954] В чем здесь дело? Посмотрим на упоминания о Мещере в договорах московских князей с соседними правителями, заключенных между 1392 и 1503 гг.

В договоре Василия I с Федором Ольговичем Рязанским 1402 г. сказано: «А что Мещерьская м?ста, что будет купил отець твои, князь великы Олег Иванович, или вы, или ваши бояря, в та м?ста тоб?, князю великому Федору Олговичю, не вступатися, ни твоим бояром, а земля к Мещер? по давному. А порубежье Мещерьским землям, как было при великом княз? Иван? Ярославич? и при князи Александр? Уковиче».[955] С одной стороны, Мещера здесь мыслится как территория, принадлежащая Василию I, с другой — упомянутые факты приобретения рязанскими князьями сел в ней говорят о непрочности владения.

В договоре Василия I с Владимиром Андреевичем Серпуховским (первая половина 1404 г.[956]) содержится перечень великокняжеских владений: «А мн?, господине, князь великии, брату моему молодшему, князю Володимеру Андр?евичю, и моим д?тем под тобою и под твоими д?тми твоего оуд?ла, Москвы и Коломны с волостми, и всего твоего великого княженья, да Волока и Ржевы с волостми, и Новагорода Нижнего с волостми, и что к нему потягло, и Мурома с волостми, и что к нему потягло, и Мещеры с волостми, и что к неи потягло, и в та м?ста в Татарьская и в Мордовьская, как было, господине, за твоим отцомъ, за великим князем, и за твоим д?дом, за великим князем Дмитрием Костянтиновичем, и за тобою, за великим князем, того ми, господине, и моимъ д?тем подъ тобою, великим князем, и под твоими д?тми блюсти и боронити, а не обид?ти, ни въступатися».[957] Мещера выступает как владение Василия I, отдельное от великого княжения и на том же месте, что и в летописной статье о приобретениях 1392 г. — после Нижнего Новгорода и Мурома.

В договоре 1434 г. Юрия Дмитриевича (тогдашнего великого князя московского) с Иваном Федоровичем Рязанским о Мещере говорится следующим образом: «А что будет покупил в Мещерьских м?стех д?д мои, князь велики Олег Иванович, и отець мои, князь велики Федоръ Олгович, и аз, князь велики, или мои бояря, и в та м?ста мн? не вступатися, ни моим бояром, знати нам свое серебро, а земля в Мещере по давному. А порубежье Мещерьскои земли, как было при великом князи Иоанн? Ярославич? и при князи Александр? Укович?… А князи мещерьские не имут тоб?, великому князю, правити, и мн? их не примати, ни в вотчин? ми в своеи их не держати, ни моим бояром, а добывать ми их теб? без хитрости, по тому целованью».[958] По сравнению с договором 1402 г. добавлено обязательство рязанского князя «не принимать» к себе мещерских князей, а в число лиц, покупавших в Мещере села, добавлен Иван Федорович. Это вновь говорит о непрочности московской власти над данной территорией: и после заключения договора 1402 г. продолжались покупки в ней сел рязанскими князьями, сохранялись князья местные, которые могли пожелать служить рязанскому князю, причем не исключено, что имелось в виду поступление в зависимость вместе со своими владениями.

В докончании Василия II с Иваном Федоровичем Рязанским 1447 г. текст о Мещере практически идентичен договору Юрия (с той лишь разницей, что на сей раз сохранившаяся грамота составлена от лица московского князя).[959]

В договоре Василия II с великим князем литовским и польским королем Казимиром IV 1449 г. о Мещере сказано «Тако жъ и у вотчину мою в Мещеру не въступатися, ни приимати»15. Королю вменяется в обязанность не претендовать на территорию Мещеры и не принимать на службу мещерских князей.

В 50-х гг. XV в. на части территории Мещеры Василием II было создано образование во главе со служилым татарским царевичем Касымом — будущее т. н. «Касимовское ханство» (с центром в Городце Мещерском на Оке).[960]

В договоре Ивана III с Иваном Васильевичем Рязанским 1483 г. статья о Мещере была сформулирована следующим образом: «А что Мещерскаа м?ста, что будет покупил прад?д твои, князь велики Олег Иванович, или прад?д твои, князь велики Федоръ Олгович, или д?д твои, князь велики Иван Федорович, или отець твои, князь велики Василеи Иванович, или ты, князь велики Иван Васильевич, или ваши бояря, в та м?ста теб?, великому князю Ивану Васильевичю, не въступатися, ни твоим бояром. А знати ти свое серебро, и твоим бояром. А земля по давному к Мещер?. А порубежье Мещерским землям, как было при великом князи Иване Ярославич?, и при князи Александр? Укович?… А что наши князи мещерские, которые живут в Мещер? и у нас, у великих князеи, и теб? их къ себе не приимати. А побежат от нас, и теб? их добывати нам без хитрости, а добывъ ти их, нам выдати».[961] Из текста следует, что покупки разанскими князьями и боярами сел предпринимались и при отце Ивана Васильевича — Василии Ивановиче, и при нем самом. Мещерские князья в 1483 г., как видно из текста, частью находились в Мещере, частью — на службе у великого князя в других регионах.

В договоре Ивана III с великим князем литовским Александром Казимировичем 1494 г. Мещера отнесена к владениям московского князя: «Так жо ми и в Мещеру, и во отчину твою, не вступатися и не приимать их».[962]

Наконец, в завещании Ивана III Мещера названа в числе великокняжеских владений, передаваемых по наследству сыну Василию: «Да ему ж даю город Муром с волостми и с путми, и з селы, и со всеми пошлинами, и с мордвами, и с черемисою, что къ Мурому потягло, да Мещера с волостми, и з селы, и со вс?мъ, что к неи потягло, и с Кошковым, да князи мордовские вс?, и з своими отчинами, сыну же моему Василью».[963] Мещера, как и в летописной статье о событиях 1392 г. и в договоре Василия I с Владимиром Андреевичем начала XV в., упомянута вслед за Муромом.

Из приведенных данных ясно, что молчание о Мещере в духовных грамотах Василия I и Василия II не может быть объяснено допущением, что она скрыта в упоминании о «великом княжении», т. к. в договорных грамотах Мещера называется отдельно от великого княжения. В договоре с Владимиром Андреевичем Василий I называет Мещеру среди своих владений, которые должны перейти к его детям; в 50-х гг. XV в. часть территории Мещеры была передана царевичу Касыму. Московские князья постоянно старались препятствовать приобретению сел на территории Мещеры рязанскими князьями и боярами, опасались возможности перехода мещерских князей на рязанскую и литовскую службу. В договоре с Литвой 1449 г. Мещера именуется «отчиной» московского князя. Источники явно донесли отголоски длительной борьбы за власть над этой территорией, свидетельствующей о непрочности московского владения ею. Поэтому надо полагать, что ярлык на Мещеру 1392 г. не предоставлял Василию I права наследственного владения, он требовал подтверждения при каждой смене великого князя. В Орде Мещера рассматривалась, по-видимому, не в одном ряду с русскими княжествами в силу смешанного характера населения и наличия там князей татарского происхождения. Примечательно, что в послании Ахмата Ивану III тот требовал «свести» с Городца Мещерского царевича Данияра, сына Касыма:[964] хан явно считал себя вправе распоряжаться данной территорией. Лишь после ликвидации зависимости от Орды Иван III смог считать Мещеру владением, которое он вправе передать по наследству.

Таруса, как и Мещера, не названа ни в трех дошедших до нас духовных грамотах Василия I, ни в завещании Василия II: о передаче ее по наследству сказано только в духовной Ивана III.[965] При этом имеются упоминания «тарусских князей» как владетельных.

В договоре Василия I с Федором Ольговичем Рязанским (1402 г.) говорится: «А со княземъ с Семеном с Романовичем с новосильским и с торускыми князи так же взяти ти (Федору. — А. Г.) любовь по давным грамотамъ, а жити ти с ними без обиды, занеже т? вс? князи со мною (Василием. — А. Г.) один челов?къ».[966] Семен Романович Новосильский был правителем Новосильско-Одоевского княжества после своего отца Романа Семеновича, оба признавали верховенство Дмитрия Донского, но оставались владетельными князьями. Тарусские князья, хотя никто из них и не назван по имени, упоминаются в одном ряду с Семеном, т. е. явно выступают как владетельные. Об этом говорит и последующий за цитированным текст, посвященный процедуре разбирательства споров между названными князьями, новосильскими и тарусскими, и рязанским князем: обе возможные стороны конфликта рассматриваются как равностатусные, московскому князю отводится только роль гаранта исполнения решения третейского суда, в случае, если виноватая сторона не подчинится этому решению. Среди возможных соглашений рязанского князя с новосильскими и тарусскими названы договоренности «о земли или о вод?», т. е. касающиеся размежевания владений.[967]

В договоре Василия I с Владимиром Андреевичем Серпуховским 1404 г. среди владений московского дома названы и Нижний Новгород, и Муром, и Мещера, и даже «места татарские и мордовские», которые, как свидетельствуют московско-рязанские договоры, реально тогда Москве не принадлежали, московские князья только рассчитывали их вернуть (из-под ордынской власти — см. Часть IV, Очерк 4). Но Таруса не упомянута.

В то же время в этом договоре, а также в одновременной ему духовной грамоте Владимира Андреевича среди владений, переданных Василием I двоюродному дяде, названы Лисин и «Пересветова купля» — районы к западу и юго-западу от Тарусы.[968] В договоре Василия I с Владимиром Андреевичем 1390 г. данные территориальные единицы еще не фигурируют, следовательно, они были приобретены московскими князьями между 1390 и 1404 гг. «Пересвета», совершившего «куплю», соблазнительно отождествить с Александром Пересветом — героем Куликовской битвы.[969] Учитывая, что он был, скорее всего, митрополичьим боярином,[970] а близ «Пересветовой купли», на противоположном берегу Оки, находился Алексин, купленный у тарусских князей в начале XIV в. митрополитом Петром, между 1390 и началом 1392 г. перешедший во владение Василия I в результате обмена с митрополитом Киприаном[971] и упоминаемый в его договоре с Владимиром Андреевичем 1404 г. среди переходящих к серпуховскому князю земель как раз перед Лисиным и «Пересветовой куплей», можно полагать, что после гибели Пересвета в 1380 г. территория его «купли» находилась в распоряжении митрополичьей кафедры и в начале 1390-х, т. е. незадолго до получения Василием ярлыка на Тарусу, перешла во владение великого князя вместе с Алексином. Волость Лисин, возможно, стала великокняжеским владением в результате «операции» 1392 г.: Василий I таким образом брал в непосредственное владение пограничные с другими верховскими княжествами южные и западные территории Тарусского княжества, а «внутренние» его области оставил местным князьям.

В описи Посольского приказа 1626 г. упомянут «список з докончальные грамоты князя Дмитрея Семеновича торуского, на одном листу, с великим князем Васильем Дмитреевичем, году не написано».[972] Дмитрий Семенович — несомненно сын Семена Константиновича «Оболенского», участника московских походов на Тверь 1375 г. и на Дон 1380 г. (см. Часть IV, Очерк 4; Оболенск был вторым стольным городом Тарусского княжества, причем какое-то время, видимо, главным, т. к. княживший в нем Семен был старшим в тарусской династии); упоминание о его докончании с Василием I есть и в родословцах.[973] Договор Дмитрия с Василием I, вероятно, определял статус тарусского княжения в условиях, сложившихся после получения московским князем ярлыка на Тарусу. Вряд ли это было в 1392 г., т. к. тогда еще, вероятно, старшим среди тарусских князей был либо отец Дмитрия Семен, либо его младший брат Иван Константинович (под 1375 и 1380 гг. называемый в летописях «тарусским»). По-видимому, договор с Дмитрием Семеновичем был заключен после того, как он остался старшим в тарусской династии и необходимо было обновить докончание, имевшее место с его предшественником в 1392 г.

В 1434 г. в договоре Юрия Дмитриевича с Иваном Федоровичем Рязанским имеется упоминание тарусских князей, сходное с текстом московско-рязанского докончания 1402 г.: «А с торусским князем взяти ми любовь, а жити ми с ним без обиды, занеж т? князи с тобою, с великим князем Юрием Дмитриевичем, один челов?къ».[974] Упоминание среди тарусских князей собственно «тарусского», в единственном числе, князя говорит о том, что главный центр княжества и тогда оставался во владении местной династии.

Договор Василия II с Иваном Федоровичем, заключенный в 1447 г., в основном повторяет норму докончания 1434 г. (с той разницей, что о тарусских князьях теперь опять, как в договоре 1402 г., сказано только во множественном числе).[975]

В договоре Василия II с Казимиром IV 1449 г. о тарусских князьях говорится: «А князь Василеи Ивановичъ торускыи, и з братьею, и з братаничы служать мне, великому князю Василью. А тобе, королю и великому князю Казимиру, в них не въступатися».[976] Тарусские князья, с одной стороны, выступают как служебные князья Василия II, с другой — как явно владетельные: Казимир берет на себя обязательство не «вступаться» в принадлежащие им земли. В отличие от московско-рязанских докончаний, назван по имени «главный» из тарусских князей — Василий Иванович. В тарусско-оболенской княжеской ветви в это время был только один князь с таким именем — сын Ивана Константиновича.[977] Он упоминается в качестве воеводы Василия II под 1443, 1445, 1450 гг., в роли послуха как боярин Василия II и Ивана III; в летописных известиях Василий Иванович именуется с определением «Оболенский».[978] Очевидно, во время тарусского княжения Дмитрия Семеновича сыновья Ивана Константиновича правили в «оболенской части» княжества, и определение «Оболенские» осталось за ними и тогда, когда Василий Иванович получил права на тарусский стол.

В 1473 г. Иван III пожаловал Тарусу своему младшему брату Андрею Вологодскому. Это было сделано в ответ на претензии последнего, связанные с тем, что он не получил доли от владений умершего в предыдущем году брата — Юрия Васильевича.[979] Однако в своем завещании (около 1479 г.) Андрей упоминает «села в Тарусе», но не делает распоряжения относительно самого города и тянувшей к нему территории (как это он сделал в отношении Вологды).[980] По-видимому, Таруса передавалась Андрею Иваном III без права распоряжения, на условии, что после его смерти она отойдет к великому князю.

В докончании, заключенном Иваном III с рязанским князем Иваном Васильевичем в 1483 г., в отличие от предшествующих московско-рязанских договоров, тарусские князья не упоминались. Нет упоминания владетельных тарусских князей и в договоре Ивана III с великим князем литовским Александром Казимировичем 1494 г. (хотя названы как владетельные другие верховские князья — «новосилскии, и одоевскии, и воротынскии, и перемышльскии, и белевскии»). Таруса и Оболенск здесь отнесены к владениям московского князя: «Тако же и мн? (Александру. — А. Г.) не вступатися. и в Торусу, и в Оболенескъ, и во вс? то, што к т?м местам потягло».[981]

Очевидно, что молчание о Тарусе в духовных грамотах Василия I и Василия II не может быть (как и в случае с Мещерой) объяснено допущением, что она подразумевается в качестве составной части «великого княжения», т. к. в договорных грамотах Таруса в лице «торусских князей» называется отдельно от последнего. Несомненно, что тарусские князья и после 1392 г. сохраняли свои родовые владения. При этом они «служили» (термин из московско-литовского договора 1449 г.) московским князьям.[982] Такая ситуация — когда мелкие владетельные князья шли на московскую службу, сохраняя при этом свои владения (на условии несения службы), которые не превращались в часть «великого княжения», типична для конца XIV–XV вв. Отношения такого рода устанавливает упомянутое выше докончание Василия II с князем суздальского дома Иваном Васильевичем Горбатым 1449 г., по которому Иван Васильевич обязуется не принимать впредь ханских ярлыков на какие-либо владения своих предков и служить московскому князю; тот, со своей стороны, жалует его одним из родовых столов — Городцом на Волге.[983] Скорее всего, ярлык на Тарусу, полученный Василием I в 1392 г., позволил московскому князю построить отношения с князьями тарусскими по той же схеме:[984] если ранее они имели свои отношения с Ордой (как рудимент этого периода позже сохранялся особый побор на содержание татарских послов с Тарусского княжества, о котором упоминает духовная Ивана III[985]), то теперь великий князь пожаловал им родовые земли уже от себя на условии службы. Очевидно, ярлык был получен Василием I по согласованию с тарусскими князьями, и ранее, и позже сохранявшими с Москвой хорошие отношения. Переход на положение «служебных» князей был им выгоден, т. к. великий князь брал на себя уплату выхода в Орду, был обязан защищать их земли от тех же татар, Литвы или других русских князей. При этом владения тарусских князей становились анклавом внутри московских владений, т. к. южная, пограничная часть Тарусского княжества (Лисин, «Пересветова купля») перешла непосредственно в руки московского княжеского дома. Такое положение сохранялось до тех пор, пока в 1473 г. московский князь, пользуясь своим правом верховного собственника Тарусского княжества, не передал Тарусу своему брату. До 1494 г. под непосредственной властью Ивана III оказался и Оболенск.

Несмотря на неполноту московской власти над Нижегородско-Суздальским, Тарусско-Оболенским княжествами и Мещерой, сделанные в 1392 г. Василием I приобретения значительно усиливали Московское великое княжество.

Во второй половине 1390-х гг., после разгрома Тохтамыша Тимуром (1395 г.), в Орде разгорается смута. В результате реальная власть оказалась в руках эмира Едигея, менявшего (как незадолго до этого Мамай) ханов по своему усмотрению. Как и в случае с Мамаем, это хорошо осознавалось и подчеркивалось на Руси «Едег?и. преболи вс?хъ князи ординьскыхъ, иже все царство единъ держаше и по своеи вол? царя поставляше, его же хотяше».[986]

Первым таким «царем» был Тимур-Кутлук (1396–1400). Главной задачей его и Едигея было продолжение борьбы с Тохтамышем, получившим поддержку великого князя литовского Витовта (тестя Василия Дмитриевича). Решающая битва произошла на р. Ворскле 12 августа 1399 г.: Витовт был разгромлен.[987] Согласно Троицкой летописи, между великим князем литовским и Тохтамышем было заключено соглашение, что хан в благодарность за помощь в восстановлении его власти посадит Витовта «на княженьи на великом на Москве».[988] Трудно судить, насколько это свидетельство отражает реальность. Возможно, перед нами домысел московского летописца, вызванный враждебным отношением к Литве.

Что касается кануна битвы на Ворскле, то в это время Витовт активно претендовал на сюзеренитет над Новгородом Великим (в условиях, когда новгородцы вошли в конфликт с Василием Дмитриевичем из-за Двинской земли).[989] В противовес действиям великого князя литовского Василий I летом 1399 г. укрепил отношения с Тверским княжеством, заключив договор с Михаилом Александровичем: в докончании предусматривались совместные действия против Литвы. По-видимому, в обмен на этот союз Василий отдал Михаилу Ржеву. Но вскоре (до 1404 г.) она вернулась под московскую власть.[990]

Со времени падения Тохтамыша Василий I перестал поддерживать сношения в Ордой. Контакты с ней были восстановлены только в 1403 г..[991] Позже (1406–1408 гг.) ордынские отряды принимали участие в военных конфликтах Василия с Витовтом, которые свелись к пограничным противостояниям, не принесшим успеха ни одной из сторон.[992] Возможно, именно это временное сближение с Ордой, возглавляемой Едигеем, привело к присоединению к Москве Козельского княжества (расположенного на левобережье Оки между ее притоками Жиздрой и Угрой). В договоре Василия I с Владимиром Андреевичем 1404 г. и в современной ему духовной Владимира Андреевича Козельск указан в числе владений, переданных великим князем князю серпуховскому.[993] Лишь один из козельских городков — Людимльск передается во владение местному князю Ивану («пожаловал князя Ивана Людимльском»).[994] Едигей был врагом Витовта и мог выдать Василию (от лица своего марионеточного хана Шадибека, возведенного на престол в 1400 г.) ярлык на Козельск, чтобы воспрепятствовать литовскому продвижению в Верхнее Поочье. Василий I после этого оставил за местными князьями часть владений, а сам Козельск и большую часть тянувших к нему волостей передал Владимиру Серпуховскому. Ясно, что перераспределение земель было произведено по договоренности с козельскими князьями, поскольку Ивана Василий I «пожаловал» Людимльском, а в 1408 г. в Ржеве московским воеводой был «князь Юрий Козельский».[995] По типу это были действия, аналогичные предпринятым в начале 90-х гг. XV в. по отношению к Тарусскому княжеству; но в случае с Козельском местным князьям оставлялась много меньшая часть территории княжества и без его столицы. Однако овладение Козельском было недолгим: уже в 1406 г., в ходе начавшегося московско-литовского конфликта он был захвачен войсками Витовта.[996]

В отношениях с Ордой Василий I и после 1403 г. не возобновил прерванную со свержением Тохтамыша выплату дани. Политика великого князя и его окружения сводилась к тому, чтобы уклоняться от уплаты «выхода» (формально признавая верховенство ханов), но поддерживать с Ордой союзнические отношения на антилитовской почве. Фактически это означало пассивное непризнание зависимости в условиях, когда реальная власть в Орде вновь, как и во времена Мамая, принадлежала временщику, а не природному «царю». Были в окружении Василия и сторонники «старины», стоявшие за выплату дани, но против появления в пределах Северо-Восточной Руси татарских войск, даже в качестве союзников, т. е. за поддерживание ситуации, которая имела место при Иване Калите, его сыновьях и Дмитрии Донском до конфликта с Мамаем и после похода Тохтамыша 1382 г..[997] Непризнание Василием I власти Орды, помимо неуплаты «выхода», выражалось также в помещении в первом десятилетии XV в. на оборотной стороне монет московской чеканки, где ранее упоминался Тохтамыш, надписи «князь великий Василий всея Руси» (при том, что на лицевой стороне помещалась надпись «князь великий Василий Дмитриевич»).[998]

Результатом этих действий со стороны Московского великого княжества стал поход на него Едигея в 1408 г..[999] В историографии можно встретить утверждения, что зависимость от Орды после этого усилилась, Москве пришлось возобновить выплату дани.[1000] Иногда поездка Василия Дмитриевича в Орду в 1412 г. трактуется как следствие похода Едигея.[1001] Эти суждения, однако, ошибочны.

Поход Едигея не завершился каким-либо соглашением с Василием I (покинувшим столицу в преддверии осады): Едигей был вынужден уйти от Москвы из-за обострения ситуации в Орде. Трехтысячная сумма «окупа», которую он взял с москвичей, в два с лишним раза меньше ежегодной дани с великого княжения, установившейся после присоединения Нижнего Новгорода, Мурома и Тарусы, — 7 тыс. рублей[1002] (а задолжал Василий за 13 лет, т. е. 91 тыс. рублей). В 1412 г. Василий отправился в Орду не к Едигею, а к сыну Тохтамыша Джелал-ад-дину (Зеледи-салтан русских источников), который с помощью Витовта в начале 1412 г. разбил хана Тимура (поставленного в 1411 г. на престол Едигеем, но вскоре изгнавшего своего покровителя) и воцарился в Орде.[1003] Визит Василия, таким образом, был связан с возвращением на ордынский престол законного правителя и с прекращением власти временщика, т. е. с восстановлением «нормальной» ситуации в «царстве».[1004] Никаких оснований предполагать восстановление выплаты дани в Орду до прихода к власти Джелал-ад-дина нет. Отношения с Едигеем до его свержения оставались враждебными: в 1410–1411 гг. велась борьба с поддерживаемыми Ордой нижегородскими князьями.[1005] Тогда переданный им Едигеем Нижний Новгород вернуть не удалось; в 1412–1414 гг., пока в Орде правили Тохтамышевичи, Москва не предпринимала для этого никаких действий. Но сразу после того, как к власти в Орде вернулся Едигей (1414 г.), Василий I отправил на Нижний Новгород войска и тот был возвращен в состав великокняжеских владений.[1006] Это показывает, что власть временщика в Москве по-прежнему не признавали, причем теперь уже в открытую.

В 1419 г. Едигей погиб в ходе междоусобной войны, и в Орде к власти пришел «законный», с московской точки зрения, правитель — хан Улуг-Мухаммед, ставленник Витовта. У него сразу же появилось несколько соперников и закрепиться на ордынском престоле Улуг-Мухаммед смог только во второй половине 1420-х гг..[1007] Как раз на время этой очередной «замятни» в Орде пришлись кончина Василия Дмитриевича (27 февраля 1425 г.) и вокняжение его десятилетнего сына Василия.[1008]

Источники не сообщают о ханской санкции на вокняжение Василия Васильевича. Известие о том, что в 1425 г. Василий и претендовавший на великое княжение его дядя Юрий Дмитриевич решили вынести свой спор на суд «царя» («и доконча мир на том, что князю Юрию не искати княженья великого собою, но царем, которого царь пожалует, то будет великии князь»[1009]), указывает как будто бы на то, что такой санкции не было. Но когда в 1432 г. Василий и Юрий наконец оказались при дворе Улуг-Мухаммеда, боярин И. Д. Всеволожский (сторонник Василия II) обосновывал преимущества юного князя тем, что «князь Юрии Дмитриевич хочет взяти великое княжение по мертвои грамот? отца своего, а не по твоему жалованию волняго царя, а ты воленъ во своем оулус? кого восхочеш жаловати на своею вол?. А государь наш князь великии Василеи Дмитриевич великое княжение дал своему сыну великому князю Василию, а по твоему же жалованию волняго царя, а оуже господине, которои год с?дит на своем стол?, а на твоем жаловании»[1010] (выделено мной. — А. Г.). А. Е. Пресняков резонно предположил, что противопоставляя духовной грамоте Дмитрия Донского «жалование» хана, Всеволожский имел в виду ярлык, выданный на имя Василия Васильевича еще при жизни его отца.[1011] К этому следует добавить, что ярлык этот был выдан именно Улуг-Мухаммедом («по твоему же жалованию»). Когда мог быть получен такой ярлык?

Уже вскоре после воцарения Улуг-Мухаммеда, в 1422 г., доминирующее положение в Орде получил другой хан — Борак. Он сохранял его примерно до осени 1423 г..[1012] В первой половине 1424 г. первенство вновь было у Улуг-Мухаммеда (получившего помощь от Витовта[1013]), но затем он оказался вытеснен из степей ханом Худайдатом и в январе 1425 г. (т. е. за месяц до смерти Василия Дмитриевича) находился в Литве.[1014]

Оба соперника Улуг-Мухаммеда совершали походы в район Одоева — столицы одного из полусамостоятельных русских княжеств в верховьях Оки. Поход Борака имел место осенью 1422 г.: «и града не взя, а полону много повел в поле. И князь Юрье Романович Одоевскии да Григореи Протасьевич, воевода мценскии, состих царя, в поле били, а полонъ отъимали».[1015] Худайдат подступал к Одоеву в конце 1424 г.: «Царь Куидадат поиде ратью ко Одоеву на князя Юрья Романовича. И слышав то князь великии Витофтъ, и посла на Москву к зятю своему к великому князю Василию Дмитриевичю, чтобы послал помоч на царя, а сам послал князя Андр?я Михаиловича, князя Андр?я Всеволодича, князя Ивана Бабу, брата его Путяту, Дрючских князеи: князя Митка Всеволодича, Григория и Протасьевича. Они же, шедше со князем Юрьем, царя Куидадата били, и силу его прис?кли, а сам царь оубежал, а царици поимали, одину послали в Литву к Витофту, а другую на Москву к великому князю. А московская сила не посп?ла. Тогды же оубили Ногчю, богатыря велика т?лом».[1016] В письме Витовта магистру Ливонского Ордена от 1 января 1425 г. (где сообщается и о пребывании Улуг-Мухаммеда в Литве) содержатся дополнительные подробности об этом событии: пробыв три недели в Одоевском княжестве (зависимом, по словам Витовта, от Москвы), Худайдат двинулся к границе литовских владений (по-видимому, к Мценску, чей воевода участвовал в военных действиях), где пробыл 8 дней, а затем отправился в Рязанскую землю; здесь его и настигли литовско-русские отряды.[1017]

Вряд ли причиной двух подряд нападений на Одоев была какая-то особая неприязнь Борака и Худайдата к одоевскому князю, поскольку эти ханы сами враждовали друг с другом. Нет оснований и предполагать, что они думали обосноваться в верховских землях, как это пытался сделать в 1438 г. потерявший власть в Орде Улуг-Мухаммед, т. к. Борак и Худайдат в момент походов к Одоеву занимали в степи доминирующее положение — изгнанником являлся Улуг-Мухаммед. Действия Худайдата были направлены в первую очередь против Литвы: от Одоева он идет к литовским пределам и отступает от них вынужденно, в ответ на поход хана снаряжается крупное литовское войско. В погоне за Бораком также участвовал служивший Витовту воевода Григорий Протасьев. Скорее всего, действия обоих ханов были связаны с уходом в Литву Улуг-Мухаммеда: они пытались нанести удары по литовским землям, очевидно в местности, через которую двигался во владения Витовта их противник.

Таким образом, с достаточной степенью уверенности можно полагать, что Улуг-Мухаммед находился в Литве не только в конце 1424 — начале 1425 г., но и осенью 1422 г., во время одоевского похода Борака. В марте следующего, 1423 г. митрополит всея Руси Фотий привозил Витовту духовную грамоту Василия Дмитриевича, в которой великий князь литовский объявлялся в случае смерти Василия гарантом прав его сына (своего внука).[1018] А сразу следом за Фотием в Литву отправилась великая княгиня Софья Витовтовна, привезшая восьмилетнего Василия Васильевича на свидание с дедом в Смоленск.[1019] Очень вероятно, что именно тогда все еще находившийся в Литве (поскольку Борак доминировал в степи по меньшей мере до лета 1423 г.) Улуг-Мухаммед и выдал на имя сына великого князя ярлык. Инициатива в этом, можно полагать, исходила от Витовта, желавшего таким образом еще более оградить владельческие права внука от возможных притязаний со стороны его дядьев с отцовской стороны.

Влияние Витовта в последние годы правления Василия I явно усилилось: московский князь, обеспокоенный возможными претензиями на наследование престола со стороны своих младших братьев, стремился заручиться поддержкой тестя. Ему пришлось в результате (по-видимому, в обмен на поддержку Витовта и ярлык для сына от Улуг-Мухаммеда) даже согласиться на восстановление под властью князя Даниила Борисовича (двоюродного племянника Витовта по матери), в 1415 г. изгнанного из Нижнего Новгорода московскими войсками, Нижегородского княжества (вторая половина 1423 или 1424 г.).[1020]

Очерк 2 Потери и приобретения Василия II

При вступлении на престол Василия Васильевича у него сразу же разгорелся конфликт со старшим из дядьев — Юрием Дмитриевичем; поводом для него послужила нечеткая формулировка механизма передачи власти на случай смерти Василия Дмитриевича в завещании Дмитрия Донского: «А по гр?хом, отъимет Богъ сына моего, князя Василья, а хто будет подъ т?м сынъ мои, ино тому сыну моему княжъ Васильевъ оуд?л».[1021] В результате посредничества митрополита Фотия Юрий отказался от своих притязаний, но на время: стороны договорились вынести спор на суд «царя».[1022] Такое решение было принято в условиях, когда в Орде продолжалась борьба за власть между несколькими претендентами. Ни один из них не располагал серьезной военной силой: показательно, что Борак и Худайдат в период своего максимального могущества терпели поражения от относительно небольших литовско-русских воинских контингентов. Если бы в московских правящих кругах существовало стремление покончить с зависимостью от Орды, для этого был весьма подходящий с военно-политической точки зрения момент — средств для восстановления власти силой, как у Тохтамыша и Едигея, у Орды тогда не было. Но очевидно, при великокняжеском и удельно-княжеских дворах не возникало самой мысли такого рода: царь есть царь, как бы слаб он ни был — это сюзерен, верховенство которого надо признавать. И решение спора о великом княжении (доселе внутри московской династии не случавшегося) лучше всего вынести на суд сюзерена.

Однако в Орду Василий и Юрий отправились только 6 лет спустя. Поначалу этому, вероятно, мешала незавершенность борьбы за власть в Орде. Позже Юрий, скорее всего, не спешил реализовать договоренность, т. к. не рассчитывал на положительное для себя решение: в Орде утвердился Улуг-Мухаммед, выдавший Василию ярлык на великое княжение при жизни его отца, и был жив могущественный дед Василия и союзник Улуг-Мухаммеда Витовт — гарант интересов юного московского князя согласно завещанию Василия Дмитриевича.[1023] В марте 1428 г. был заключен договор между Василием Васильевичем и Юрием Дмитриевичем, в котором дядя признавал себя «молодшим братом» (т. е. вассалом) племянника.[1024]

После смерти Витовта в октябре 1430 г. ситуация изменилась, шансы Юрия Дмитриевича в борьбе за власть повышались; после же того, как умер другой гарант завещания Василия I, митрополит Фотий (2 июля 1431 г.), наступило время, когда оба соперника в борьбе за великое княжение нуждались в поддержке хана. И в августе 1431 г. Василий Васильевич отправился в Орду. Следом, в сентябре, выехал и Юрий Дмитриевич. После длительного разбирательства, в ходе которого одна группировка ордынской знати поддерживала Василия, а другая — Юрия, Улуг-Мухаммед летом 1432 г. отдал ярлык на великое княжение Василию, а Юрий получил в состав своего удела Дмитров (бывший ранее центром удела его брата Петра, умершего в 1428 г.).[1025]

Но ханское решение не прекратило борьбы между племянником и дядей. Причем оба фактически не посчитались с волей «царя», а Улуг-Мухаммед не попытался вмешаться в междоусобицу. Этому препятствовала занятость хана литовскими делами: в первой половине 30-х гг. в Великом княжестве Литовском шла война за власть между Сигизмундом Кейстутовичем (братом Витовта) и Свидригайлой Ольгердовичем (братом Ягайло), и Улуг-Мухаммед активно поддерживал последнего.[1026]

Междоусобица в Московском великом княжестве[1027] (в литературе ее принято называть «феодальной войной второй четверти XV в.») растянулась до 1453 г. Василий II трижды терял в ходе нее престол (в 1433 и 1434 гг. великим князем дважды становился Юрий Дмитриевич, в 1446 г., когда Василий был ослеплен, — сын Юрия Дмитрий Шемяка), но в конце концов одержал победу.[1028] Занятость внутренней борьбой осложняла внешнеполитическое положение Москвы. В 1445 г. Улуг-Мухаммед, изгнанный соперниками из Орды, обосновавшийся в Среднем Поволжье и нанесший поражение Василию II, передал суздальским князьям Нижний Новгород (восстановил там московскую власть несколько месяцев спустя Дмитрий Шемяка, взошедший на великое княжение).[1029] В 1446 г. Василий II отдал Борису Александровичу Тверскому, поддержавшему его в борьбе за возвращение на престол, Ржеву (в 1448 г. она перешла под литовскую власть, в 1449 г. на короткое время возвращалась в состав тверских владений и только по договору Василия II с Казимиром IV от 31 августа 1449 г. была закреплена за Москвой).[1030] В 1448 г. отошел к Литве Козельск (его, в отличие от Нижнего Новгорода и Ржевы, вернуть удалось только в 90-х гг. XV в.).[1031]

Но имели место и приобретения: в начале 40-х гг. было непосредственно присоединено к Москве Суздальское княжество (его принадлежность Москве была закреплена после возвращения Василия II к власти, в 1447–1449 гг.).[1032] После гибели Шемяки (1453 г.), когда власти Василия Васильевича уже ничто не угрожало, он совершил «куплю» крупного массива рязанских владений на правом берегу Оки, вплоть до верховьев Дона.[1033]

Правление Василия II пришлось на период, когда ордынские «замятни», в отличие от прежних времен, стали заканчиваться не временной консолидацией под властью того или иного сильного правителя, а складыванием на окраинных территориях Орды особых, практически независимых политических образований: в период его княжения возникли Казанское ханство, (основанное Улуг-Мухаммедом), Крымское ханство, стала оформляться Ногайская Орда на левобережье нижней Волги.[1034] «Центральная» часть, занимавшая пространство между Днепром и Волгой, в русских источниках начинает именоваться «Большой Ордой»; ее правитель формально считался сюзереном остальных ханов.[1035] После изгнания Улуг-Мухаммеда (1438 г.)[1036] и до середины 50-х гг. в этой «основной» части Орды правили два хана — Кичи-Мухаммед, которому принадлежали ее восточные области (между Доном и Волгой), и Сеид-Ахмет, кочевавший в Поднепровье. В Москве до конца 40-х гг. признавали верховную власть их обоих.[1037] Но с 1449 г. начинаются (и идут в течение всех 50-х гг.) систематические набеги татар Орды Сеид-Ахмета на московские владения. Походы на Русь, санкционированные правителями Орды, всегда имели под собой конкретные причины, связанные с теми или иными нарушениями русскими князьями вассальных обязательств (расхожее представление, будто ордынские ханы только и думали о том, как бы сходить походом на Русь, поразорять и пограбить, очень далеко от действительности). Чисто грабительские набеги исходили от татарских группировок, не подчинявшихся центральной власти (каких в XV в. было немало) и, следовательно, не имевших даннических отношений с русскими князьями. Для правителя же, власть которого признают и которому платят дань, посылка войск на выполняющего свои обязательства вассала — нонсенс, это означало бы губить собственную дань. Такие правители организовывали походы только тогда, когда требовалось привести вассала в покорность или, если для этого не хватало сил, хотя бы наказать за своеволие разорением его владений. Поэтому начало набегов Орды Сеид-Ахмета на Московское великое княжество является свидетельством того, что с конца 1440-х гг. в Москве стали признавать верховенство только Кичи-Мухаммеда. В 1451 г. войска Сеид-Ахмета даже сумели осадить Москву, но к середине 1450-х гг. удалось наладить оборонительную линию на Оке, а во 2-й половине 1450-х гг. Орда Сеид-Ахмета распалась.[1038]

К периоду правления Василия Васильевича относится примечательное явление: великий князь московский начинает при жизни именоваться «царем». В ордынскую эпоху, в середине XIII–XIV вв., применение этого термина к русским князьям (в домонгольский период спорадически встречавшегося как обозначение князя «высоким стилем» — см. Часть II, Очерк 3) сошло на нет: складывается представление о «царе» как полностью суверенном правителе, и русские князья теперь не подходят под это определение.[1039] «Царем» неоднократно назван Дмитрий Донской в «Слове» о его житии (начало XV в.).[1040] Очевидно, право на такое титулование давало независимое правление Дмитрия (в 1374–1380 гг.) при отсутствии реально правящего «царя» в Орде. Но это титулование было посмертным, Василий II же именуется «царем» прижизненно. Ранее всего этот титул прилагается к нему в начале 1440-х гг. Симеоном Суздальцем в первой редакции его «Повести о Флорентийском соборе» («белый царь всея Руси»)[1041] и Пахомием Сербом в третьей редакции «Жития Сергия Радонежского» («великодержавный царь Русский», «благоразумный царь»),[1042] в обоих случаях при изложении конфликта великого князя с митрополитом Исидором по поводу решений Флорентийского собора конца 1430-х гг. Применение царской титулатуры в этих произведениях связано с ролью Василия Васильевича как защитника православия в ситуации, когда «греческий царь» — император Византии согласился на унию с католической церковью, подразумевающую главенство римского папы. В начале 1460-х гг. царский титул по отношению к Василию II неоднократно употребляется в «Слове избраном от святых писаний, еже на латыню», также посвященном Флорентийскому собору и его последствиям.[1043] Но тогда же, в 1461 г., митрополит Иона в послании в Псков упоминает Василия как «великого господаря, царя рускаго» уже вне связи с этими событиями.[1044]

Очевидно, в середине XV в. делаются первые шаги на пути становления идеи о переходе к московским великим князьям царского достоинства от византийских императоров. Разумеется, более сильным, чем согласие «греческого царя» на унию, стимулом здесь стало падение Константинополя в 1453 г., обозначавшее гибель христианского православного «царства». Если после падения Константинополя в 1204 г. возникли Никейская и Трапезундская империи, продолжали существовать такие независимые православные государства, как Болгария и Сербия, ряд крупных русских княжеств, то после 1453 г. единственным православным государством, представлявшим реальную силу, было Московское великое княжество. Оно имело, таким образом, все основания считать себя наследником места Византии в мире, т. е. «царством». Формированию представления о «царском» характере власти великого князя московского могло способствовать и установление тогда же автокефалии русской церкви.[1045] Поставление митрополита теперь зависело лишь от воли великого князя, санкция константинопольского патриарха не требовалась: а верховенство в церковных делах считалось прерогативой только одного светского правителя — императора, «царя».

Но царь не может подчиняться другому царю, он должен быть полностью суверенным правителем. Идея о царском достоинстве московского великого князя неизбежно должна была прийти в противоречие с продолжавшимся признанием верховенства хана Орды.

Очерк 3 Когда Москва освободилась от власти Орды?

Время правления Ивана III — с 1462 г. по 1505 г. — стало эпохой, в которую московские владения выросли в несколько раз. Первым приобретением Ивана Васильевича было Ярославское княжество, присоединенное уже в 1463 г..[1046] В 1474 г. у ростовских князей была куплена остававшаяся номинально суверенной часть их княжества,[1047] а в 1478 г. под непосредственную власть московского князя перешла огромная Новгородская земля.[1048] К первой половине княжения Ивана III относится и ликвидация зависимости от Орды.

Вопрос о том, когда Москва освободилась от ордынской власти, может показаться парадоксальным, даже странным. Считается общепризнанным, что это случилось в 1480 г., в результате неудачного похода на Московское великое княжество хана Большой Орды Ахмата и т. н. «стояния на Угре».[1049] Однако если обратиться к историческим источникам, вышедшим из-под перьев современников событий — людей конца XV в., там такой трактовки происшедшего в 1480 г. не обнаружится.[1050] Более того — она отсутствует и у книжников XVII в. и даже у историков XVIII столетия! Первым, кто четко связал падение зависимости с событиями на Угре осенью 1480 г., был Н. М. Карамзин, заключивший рассказ о «стоянии» словами: «Здесь конец нашему рабству».[1051]

Правда, отражение похода Ахмата упоминается в связи с рассуждениями об избавлении от иноземной власти в двух памятниках середины — второй половины XVI в. — послании Ивану Грозному его духовника Сильвестра и «Казанской истории». Но у Сильвестра о походе Ахмата на Русь говорится в самых общих выражениях: «Гордый царь Ахматъ Болшия Орды воздвигъ по-мыслъ лукавъ на Рускую землю, со многими орды, съ великими похвалами во многихъ силахъ вооружився, пришелъ на Рускую землю со множствомъ многимъ воинствомъ, великою гордостию дышюще, помысливъ высокоумиемъ своимъ и рече: избию вси Князи Руские, и буду единъ властецъ на лицы всея земля, а не в?дый, яко мечъ Божий острица на нь. И восхот? пленити всю Рускую землю…».[1052] Здесь нет ни одной конкретной детали, указывающей на то, что речь идет именно и только о походе 1480 г. Далее упоминаются (также в общих выражениях) бегство и гибель Ахмата (имевшая место в начале 1481 г.) и последующее полное уничтожение Орды — «безъ памяти разсыпашася и погибоша» (в действительности происшедшее только в 1502 г.). Лишь затем констатируется: «А православныхъ великихъ князей Господь Богъ рогъ возвыси и отъ нечестивыхъ царей свободи».[1053]

В «Казанской истории» события излагаются в следующей последовательности: Ахмат вступает на престол, посылает к Ивану III послов с требованием дани за прошлые годы, великий князь отказывается и царь выступает в поход. В рассказе о походе упоминаются Угра и ряд конкретных деталей событий 1480 г. (включая дату), но кроме того, говорится о разорении «Орды» (в смысле оставленных Ахматом без защиты степных становищ) «служилым царем» (касимовским ханом) великого князя Нурдовлатом и князем Василием Ноздреватым.[1054] В 1480 г. ничего подобного не происходило: возникновению такой легенды могли способствовать события, имевшие место в другие годы. В 1471 г. вятчане (жители тогда еще самостоятельной Вятской земли), спустившись, как и Нурдовлат с Василием Ноздреватым по «Казанской истории», в судах по Волге, разорили Сарай — древнюю столицу Орды;[1055] в 1472 г. отступление Ахмата от Оки (в ходе его первого похода на Москву, о котором речь пойдет ниже) на Руси связывали, в частности, с боязнью, что служилые «царевичи» великого князя Данияр и Муртоза «возьмут Орду» (оставшуюся без прикрытия степную ставку хана);[1056] в 1487 г. Иван III посылал Нурдовлата, а в 1490 и 1491 гг. его сына Сатылгана «под Орду»;[1057] в 1501 г. на Орду ходил Василий Ноздреватый;[1058] наконец, в 1502 г. с Ордой покончил брат Нурдовлата крымский хан Менгли-Гирей.[1059] Далее в «Казанской истории» говорится об отступлении и гибели Ахмата и подводится итог: «И тако скончашася цари ординстии, и таковым Божиим промыслом погибе царство и власть великия Орды Златыя. И тако великая наша Руская земля освободися от ярма и покорения бусурманского».[1060] Очевидно, что в послании Сильвестра и «Казанской истории» события московско-ордынских отношений при Иване III (от вступления Ахмата на ордынский престол во второй половине 60-х гг. XV в. до гибели Орды в 1502 г.) не расчленены во времени, и освобождение от ига связывается с их совокупностью.

Если же обратиться к источникам конца XV столетия, обнаруживаются известия, не согласующиеся с тезисом о «ликвидации ига» в 1480 г.

Польский хронист Ян Длугош, умерший в мае 1480 г. (т. е. до событий на Угре, имевших место осенью), под 1479 г. поместил (в связи с темой отношений Польско-Литовского государства с Москвой) панегирическую характеристику Ивана III. Начинается она с утверждения, что московский князь, «свергнув варварское иго, освободился со всеми своими княжествами и землями, и иго рабства, которое на всю Московию в течение долгого времени… давило, сбросил» (excusso iugo barbaro, vendicaverat se in libertatem cum omnibus suis principatibus et terris, et iugum servitutis, quo universa Moskwa a temporibus diuturnis. premebatur, rejecit).[1061] Итак, «стояния на Угре» еще не было, а в Польше уже существовало представление, что Иван III покончил с властью Орды…

В 1474 г. Иван III провел переговоры с правителем Крымского ханства (одного из наследников былой единой Орды, враждовавшего с наследником главным — Большой Ордой во главе с Ахматом) Менгли-Гиреем. В проекте договора о московско-крымском союзе не только нет намека на зависимость Москвы от Большой Орды, но Ахмат фигурирует как «вопчий недруг» Ивана и Менгли-Гирея. При этом московская сторона не соглашалась прекратить обмен послами с Ахматом, но примечательно, с каким обоснованием: «Осподарю моему пословъ своихъ къ Ахмату царю какъ не посылати? — должен был сказать Менгли-Гирею посол Ивана III Никита Беклемишев, — или его посломъ к моему государю как не ходити? Осподаря моего отчина съ нимъ на одномъ поле, а кочюетъ подле отчину осподаря моего ежелетъ; ино тому не мощно быть, чтобы межи ихъ посломъ не ходити».[1062] Обмен посольствами не может быть прекращен, поскольку волею судеб Ахмат — сосед великого князя московского; никакой ссылки на многолетнюю зависимость.[1063] Поскольку для правящих кругов Крымского ханства факт реальности таковой не мог быть секретом, следует полагать, что московская сторона во время переговоров дала понять, что более не признает отношений такого рода с Большой Ордой.

Наконец, в Вологодско-Пермской летописи (созданной современниками событий) говорится, что в 1480 г. Ахмат в ходе переговоров упрекал Ивана III в неуплате «выхода» девятый год.[1064] Это означает, что дань перестала выплачиваться в 1472 г..[1065] Здесь пора вспомнить, что поход Ахмата 1480 г. был вовсе не первым походом хана Большой Орды на Ивана III. До этого имели место два такого рода предприятия — в 1465 и как раз в 1472 г.

Поход на Москву, возглавляемый самим правящим ханом Орды («самим царем», по выражению русских источников), — явление не просто редкое, но исключительное. Ранее был всего один такой поход — Тохтамыша в 1382 г. (Мамай и Едигей, ходившие на Москву в 1380 и 1408 гг., не являлись ханами, а Улуг-Мухаммед, воевавший с Василием II в конце 30-х — первой половине 40-х гг. XV в., был ханом-изгнанником из Орды). Итак, один поход «самого царя» за 220 лет, прошедших между основанием Орды и вокняжением Ивана III, и три за 18 первых лет его правления! Выше (см. Часть V, Очерк 2) говорилось, что походы на Русь, санкционированные правителями Орды, всегда имели под собой конкретные причины, связанные с теми или иными нарушениями русскими князьями вассальных обязательств. Что уж говорить о случаях, когда сам хан возглавлял поход, — для этого нужны были более чем веские основания.

Поэтому факт выступления в 1465 г. на Москву хана Махмуда (брата Ахмата, правившего тогда Большой Ордой) может объясняться либо неуплатой Иваном III дани за первые годы его правления, с 1462 г.,[1066] либо присоединением Ярославского княжества (1463 г.) без ордынской санкции. Этот поход был сорван из-за нападения на Махмуда тогдашнего крымского хана Хаджи-Гирея.[1067] В последующие годы, когда к власти в Большой Орде пришел Ахмат, дань выплачивалась (коль скоро начало ее неуплаты датируется 1472 г.). Поход Ахмата на Москву 1472 г. следует связывать с другими причинами.[1068]

В конце 60-х гг. XV в. Казимир IV, король польский и великий князь литовский, стал активно претендовать на сюзеренитет над Великим Новгородом (традиционно признававшим своим верховным правителем великого князя московского). В Новгороде было немало сторонников перехода под «руку» Литвы, в частности кричавших на вече: «Не хотим за великого князя московского, ни зватися вотчиною его; волные есмя люди Великии Новгородъ, а московъскии князь великии многи обиды и неправду над нами чинит».[1069] В 1470–1471 гг. Казимир через своего посла, татарина Кирея Кривого, добивался у Ахмата союза против Ивана III.[1070] Немного позже, в 1472 г., Казимир получил от крымского хана Менгли-Гирея ярлык, в котором (как и в ярлыке Хаджи-Гирея 1461 г.) помимо реально принадлежавших Великому княжеству Литовскому русских земель королю жаловался и Новгород.[1071] Скорее всего, в 1470–1471 гг. Казимир добивался от Ахмата, помимо военного союза против Москвы, того же — признания его прав на Новгород. Ярлыки, выданные крымскими ханами, более способствовали самоутверждению Гиреев в борьбе с Большой Ордой за «наследие» былой единой ордынской державы, чем имели реальную политическую значимость. Иное дело, если бы Новгород был пожалован Казимиру не крымским ханом, а ханом Большой Орды — это являлось бы волей правителя, традиционно признававшегося в Москве сюзереном. В августе 1471 г. посольство Ахмата прибыло в Краков,[1072] по-видимому, с положительным ответом. Но было поздно: Иван III, о реакции хана на претензии короля не знавший, 14 июля 1471 г. (т. е. когда ордынское посольство было на пути в Польшу) разбил новгородцев на р. Шелони и вынудил их признать его власть.[1073] Воля хана оказалась пустым звуком. Тогда Ахмат и решил наказать своевольного вассала.

Согласно великокняжескому летописанию, хан пошел на Русь «со многими силами», «со всею Ордою».[1074] Другой летописный источник указывает, что Ахмат двинулся «со всеми силами своими», оставив дома только «старыхъ, и болныхъ, и малыхъ детеи», и подошел к московским владениям с «литовского рубежа»,[1075] т. е. с территории, принадлежавшей Великому княжеству Литовскому (владения которого тогда включали верхнее течение Оки). 29 июля Ахмат подошел к городу Алексину на правом берегу Оки. На следующий день татарам удалось сжечь упорно сопротивлявшийся город. Но их попытка переправиться на левый берег реки была отбита подоспевшими московскими войсками. В ночь на 1 августа Ахмат поспешно отступил («побеже») и в шесть дней достиг своих зимних становищ.[1076] Летописцы 70-х гг. XV в. связывали отход хана с его страхом перед русскими войсками, вид которых описывался в выражениях, напоминающих поэтическую образность «Задонщины» и «Сказания о Мамаевом побоище»: «И се и сам царь прииде на берегъ и видевъ многые полкы великого князя, аки море колеблющися, доспеси же на них бяху чисты велми, яко сребро блистающи, и въоружены зело, и начат от брега отступати по малу в нощи тое, страх и трепет нападе на нь»;[1077] «и б? вид?ти татаромъ велми страшно, такоже и самому царю, множество воа русского. А лучися тогды день солнечныи: якоже море колиблющеся или яко езеро синеющися, все в голыхъ доспесех и в шеломцехъ сь аловци».[1078] Причиной не самого отступления, но его небывалой поспешности великокняжеская летопись называет распространившуюся в татарском войске смертельную болезнь.[1079]

Результат конфликта оценивался великокняжеской летописью как «победа» и «избавление»: «Сице бысть милосердие Господа нашего Исуса Христа на нас грешных, и толика поб?да на противных сыроядець. избави Господь род христианскы от нахожениа безбожных Агаренъ. и раззидошася кииждо въ свояси, благодаряше Господа Бога, подавшего имъ поб?ду бес крове на безбожных Агарян».[1080] Он получил даже более высокую оценку, чем итог конфликта 1480 г.: тогда происшедшее расценили как «избавление»,[1081] а в отношении событий 1472 г. говорилось не только об «избавлении», но о «победе».[1082]

Именно после отражения похода 1472 г. Иван III перестал выплачивать дань (и уже окончательно) и начал переговоры с Крымом о союзе против Казимира и Ахмата. Это означало фактически прекращение отношений зависимости с Большой Ордой. Решение далось трудно — есть сведения о наличии в окружении великого князя лиц, выступавших за сохранение прежнего положения дел;[1083] сломать более чем двухвековую традицию признания хана Орды верховным владыкой Руси было делом непростым. Но явился хороший повод — действия хана выглядели как несправедливые, предпринятые при отсутствии какой-либо вины со стороны великого князя. Ведь поход Ивана III на Новгород московская сторона не могла рассматривать в качестве вины перед «царем», поскольку Новгородская земля издавна считалась «отчиной» великих князей, и Орда всегда это признавала. Вспомним теперь резоны, выдвигавшиеся в Новгороде в качестве оснований непризнания власти Ивана III: если носитель верховной власти чинит неправду и обиду, отношения с ним могут быть разорваны.

Однако фактически прекратив отношения зависимости и заявляя об этом в контактах с третьими странами (Крымом, и, судя по приведенной выше характеристике Я. Длугоша, Польско-Литовским государством[1084]), Иван III стремился не делать резких движений в отношениях с самой Большой Ордой, рассчитывая оттянуть новое столкновение. В 1473–1475 гг. продолжался обмен послами с Ахматом.[1085] Но в 1476 г., когда пошел уже пятый год неуплаты дани, а Ахмат стал приводить в зависимость отпавшие ранее от Орды земли (ему удалось тогда подчинить Крым и Астрахань[1086]), посол хана приехал в Москву, «зовя великого князя ко царю в Орду»[1087] (вызова великого князя московского в Орду не было со времен Тохтамыша). Иван III не поехал, и конфликт стал неизбежным. Ахмат не выступал во второй поход до 1480 г., когда договорился с Литвой об антимосковском союзе. Но в Москве после отъезда в сентябре 1476 г.[1088] ордынского посла о предстоящей отсрочке, естественно, знать не могли и должны были ожидать нового похода хана в ближайшее удобное для этого время. По аналогии с предшествующими татарскими походами и набегами таким временем было лето.[1089] Следовательно, летом следующего года, 1477 г., в Москве ждали ордынского нападения. И именно накануне, весной 1477 г., создавался Московский великокняжеский летописный свод, ставший источником дошедших до нас летописей — Московского свода 1479 г. и Ермолинской.[1090]

В этом своде последовательно проводилась «антиордынская» тенденция. Были опущены имевшиеся в более ранних летописях — его источниках — места, указывающие на зависимость Руси от Орды: о том, что Александр Невский получил в Орде «старейшинство во всей братьи его», о посылке (после восстания горожан Северо-Восточной Руси против сборщиков дани в 1262 г.) татарских войск «попленити християны» и принуждении их «с собой воинствовати»,[1091] о службе татарам князя Глеба Ростовского, о татарской политике возбуждения вражды между русскими князьями, о «царевых ярлыках», зачитанных на княжеском съезде в Переяславле в 1303 г..[1092] В Повести о нашествии Тохтамыша 1382 г. были пропущены слова, мотивировавшие отъезд Дмитрия Донского в Кострому нежеланием противостоять «самому царю» («не хотя стати противу самого царя»), а определения «мятежники и крамольники» оказались перенесены с затеявших в Москве волнения горожан на тех, кто хотел бежать из города в преддверии осады.[1093] Кроме того, появились уничижительные эпитеты по отношению к основателю Орды Батыю («безбожный», «окаянный»), чего прежде в литературе Северо-Восточной Руси не было, к Тохтамышу (ранее также не встречаются) и к современному, ныне находящемуся у власти «царю» (что прежде также не допускалось) — Ахмату («злочестивый»).[1094] Наконец, в свод были включены две специальные повести, повествующие об отражении нашествий могущественных восточных «царей».

Одна из них — «Повесть о Темир-Аксаке», рассказывающая о подходе к русским пределам в 1395 г. монгольского правителя Средней Азии Тимура и его отступлении благодаря заступничеству чудотворной Владимирской иконы Божьей Матери.[1095] Другая — «Повесть о убиении Батыя». В ней рассказывается (под 1247 г.) о походе Батыя на Венгрию, где правил король Владислав, тайно (благодаря влиянию сербского архиепископа Саввы) исповедовавший православие. Будучи не в состоянии отразить татар, он пребывал в городе Варадине на столпе, проводя время в молитвах. Голос свыше предсказал королю победу над неприятелем, Владислав вместе с находившимися в городе венграми вступил в бой, разбил противника и своей рукой убил Батыя.[1096]

От реальной действительности «Повесть…» очень далека: на самом деле Батый совершил поход в Венгрию в 1241 г.; поход этот был успешным, противостоял Батыю король Бела IV, а умер основатель Золотой Орды своей смертью, в зените могущества, в 50-х гг. XIII в. Исследование «Повести о убиении Батыя» показало справедливость предположения, что она написана Пахомием Сербом (Логофетом) — наиболее видным русским писателем той поры, выходцем из Сербии. Фактической основой сюжета послужили события татарского похода на Венгрию 80-х гг. XIII в.; но под пером Пахомия предводителем неудачного похода стал Батый. Преследовалась вполне определенная цель: показать, что при условии крепости веры можно нанести поражение непобедимому «царю», даже самому Батыю — завоевателю Руси, основателю Орды, правителю, установившему «иго» (эта тенденция к «дискредитации» Батыя продолжилась во время похода Ахмата 1480 г.: тогда архиепископ Вассиан Рыло в своем «Послании на Угру», стремясь убедить заколебавшегося было Ивана III, что он вправе вести активные действия против хана, доказывал, что предок Ахмата Батый не был «царем» и не принадлежал к царскому роду[1097]). Есть основания полагать, что не только «Повесть о убиении Батыя», но и вся указанная выше «антиордынская правка» в своде 1477 г. связана с работой Пахомия.[1098]

К 1470-м гг. относится и подъем интереса к Куликовской битве 1380 г., выразившийся в создании двух новых редакций «Задонщины» — Пространной и Краткой.[1099]

Таким образом, фактическое прекращение отношений зависимости с Ордой произошло в 1472 г., после первого похода Ахмата на Москву. В последующие годы шла интенсивная идеологическая подготовка к отражению нового нашествия хана. В 1480 г. имела место попытка Ахмата восстановить власть над Московским великим княжеством. Поход хана на сей раз был основательнее подготовлен, чем в 1472 г., и во время «стояния на Угре» в окружении Ивана III вновь поднялись голоса за признание верховенства ордынского «царя». Но возобладать им не удалось, а после отступления Ахмата и его скорой (январь 1481 г.) гибели в результате нападения сибирских татар и ногаев Большая Орда была уже не в силах претендовать на сюзеренитет.[1100]

Непризнание ордынской власти произошло в условиях, когда уже начала действовать идея перехода к московскому великому князю из павшей Византийской империи царского достоинства, несовместимого с подчинением ордынскому «царю».[1101] Мнение о необходимости прекратить отношения зависимости возобладало после «несправедливого» с московской точки зрения и удачно отраженного похода Ахмата 1472 г. Таким образом, освобождение совершилось тогда, когда начала преодолеваться прочно укоренившаяся «ментальная установка» о законности верховной власти хана Орды над Русью, и совершилось почти бескровно (несмотря на то, что Орда в 70-х гг. XV в. переживала последний всплеск своего военного могущества).

В мировой практике обретение страной независимости принято относить ко времени, когда освобождающаяся от иноземной власти страна начинает считать себя независимой, а не ко времени, когда эту независимость признает «угнетающая сторона» (так, в США годом обретения независимости считается 1776, хотя война за освобождение продолжалась после этого еще 7 лет, причем с переменным успехом, и Англия признала независимость своих североамериканских колоний только в 1783 г.). Поэтому если ставить вопрос, какую из двух дат — 1472 или 1480 г. — считать датой начала независимого существования Московского государства, предпочтение следует отдать 1472 году. Российскому суверенитету не 13 лет (сколько прошло с принятия «Декларации о суверенитете» 12 июня 1990 г.), и не 423 года (сколько прошло со «стояния на Угре»), а 431 год. 1 августа 1472 г. (дата отступления Ахмата от Оки) должно занимать среди памятных дат истории Отечества достойное место.[1102]

Очерк 4 Долгий путь к венчанию на царство, «потомки августа» и их «холопы»

В период правления Ивана III после ликвидации зависимости от Орды и во время княжения Василия III Ивановича (1505–1533 гг.) продолжалось расширение московских владений за счет русских земель. В 1485 г. было присоединено Тверское княжество,[1103] после чего вся Северо-Восточная Русь (древняя «Суздальская земля») оказалась под властью Ивана III. В 90-х гг. XV в. и в первые годы XVI столетия в результате войн с Литвой к Москве отошли обширные территории по верхней Оке, Десне и Сейму (бывшая Черниговская земля), а также восточная часть бывшей Смоленской земли.[1104] В 1510 г. была ликвидирована независимость Псковской земли.[1105] В 1514 г., в результате очередной московско-литовской войны, был занят Смоленск.[1106] Наконец, в 1521 г. осуществилось присоединение последнего формально независимого русского княжества — Рязанского.[1107]

Параллельно с ростом государственной территории шло постепенное утверждение представления о царском достоинстве великого князя московского. Еще в 1480 г. архиепископ Вассиан Рыло, стремясь подвигнуть Ивана III на активные действия против Ахмата, не только объявлял последнего самозваным «царем», но и настойчиво именовал «царем» Ивана III (а его державу — «царством»).[1108] Впоследствии царская титулатура применялась и к Ивану III, и к Василию III, причем не только внутри Московского государства, но и во внешнеполитических сношениях: правители Ливонского Ордена, ганзейских городов и Священной Римской империи нередко именовали великих князей московских императорскими титулами (imperator, kayser).[1109]

Примечательно, что ничего подобного не было в отношениях с ханствами — наследниками Орды. Более того, в начале 1502 г., в условиях войны одновременно с Великим княжеством Литовским, Ливонским Орденом и союзной Литве Большой Ордой, Иван III в ходе переговоров с ханом последней Ших-Ахметом (сыном Ахмата) выразил готовность признать свою зависимость и прислал в Большую Орду «выход».[1110] Разумеется, это была дипломатическая игра: одновременно великий князь направил посла в Крым с целью подвигнуть своего союзника Менгли-Гирея к выступлению в поход на Большую Орду для нанесения ей решающего удара (что и произошло в мае-июне того же года — Менгли-Гирей «взял» Орду Ших-Ахмета).[1111] Но показательно, что Иван III не посчитал зазорным притворно признать себя ханским вассалом: очевидно, традиционное представление об ордынском «царе» как правителе, имеющем права на сюзеренитет над Русью, было еще живо.

Рудименты его проявлялись и в отношениях московского великого князя с крымским ханом: хотя они изначально строились как отношения «братьев и друзей», в дипломатических документах вплоть до Ивана IV отображалось представление о крымском хане как правителе более высокого ранга (его послания великому князю оформлялись как «ярлыки» — документы, направляемые от хана к нижестоящему, а послания великого князя хану — как «челобитья»).[1112]

Традиционно считается, что существовавшая в Московской Руси в XVI–XVII вв. практика именования представителей знати по отношению к государю «холопами», т. е. термином, издревле обозначавшим людей лично несвободных, распространяется с конца XV столетия, причем ее появление расценивается как свидетельство уподобления отношений великого князя и знати отношениям господина и его холопов.[1113] Тем самым подразумевается, что данная терминология была взята из внутрирусских реалий, будучи перенесена с «низов» социальной лестницы на «верхи», и была призвана маркировать ужесточение зависимости элитного слоя от монарха. Высказывалась точка зрения, что существовал и внешнеполитический аспект такого употребления термина «холоп»: тем самым великий князь уподоблялся византийскому императору, поскольку в поздней Византии представители знати назывались его «рабами» (δο?λος); заимствование могло быть связано с влиянием на Ивана III окружения его второй жены, племянницы последнего византийского императора Софьи Палеолог, приехавшей в Москву в 1472 г..[1114] Прозвучало также предположение, согласно которому «подобная форма обращения возникла в сфере русско-ордынских или русско-крымских отношений», поскольку в конце XV в. «холопами» называли себя по отношению к Ивану III его послы в Крым.[1115] Однако до сих пор не было обращено внимание на то, что применение термина холоп по отношению к знатным лицам встречается в русских источниках намного ранее конца XV столетия.

Галицкий летописец середины XIII в., рассказав о визите князя Даниила Романовича к Батыю (1245 г.), горестно восклицал: «О зл?е зла честь татарьская! Данилови Романовичю князю бывшу великоу, обладавшоу Роускою землею, Кыевомъ и Володимеромъ и Галичемъ со братомь си, ин?ми странами, ньн? с?дить на кол?ноу и холопомъ называеться (вар.: называет и), и дани хотять, живота не чаеть, и грозы приходять».[1116] Эмоциональный характер данного текста вроде бы склоняет к истолкованию термина холоп как метафоры — «унизился, как холоп» (вероятно, поэтому его употребление здесь не привлекло внимания исследователей). Но по прямому смыслу текста речь идет о наименовании Даниила «холопом» (после чего следует отнюдь не метафорическое «дани хотят»): если правильно чтение «называеться», то он сам назвал себя холопом хана, если «называет и» (т. е. «называет его») — то Даниила назвал своим холопом Батый.

Согласно московскому летописанию 70-х гг. XV в., боярин И. Д. Всеволожский в своей речи к хану Улуг-Мухаммеду в 1432 г., во время спора Василия II с Юрием Дмитриевичем в Орде о великом княжении, назвал себя «холопом» великого князя: «Государь волныи царь, ослободи молвити слово мн?, холопу великого князя».[1117]

Дважды употребляет термин «холоп» по отношению к представителям индийской знати Афанасий Никитин в своем «Хожении за три моря» (путешествие его имело место в конце 60-х — начале 70-х гг. XV в.): в одном случае Асад-хан, лицо, близкое к великому везиру Бахманидского султана Махмуду Гавану, определен как его «холоп» («Ту есть Асатхан Чюнерскыа индийскый, а холоп Меликътучаровъ. А держит сем темъ от Меликъ-точара»), в другом «холопом» султана Мухаммед-Шаха III назван либо Мелик Хасан, султанский наместник Телинганы, либо тот же Махмуд Гаван («А земля же таа Меликъханова, а холоп салтанов»).[1118]

Связать эти случаи применения термина «холоп» к знатным лицам с влиянием окружения Софьи Палеолог невозможно.

Не был замечен и тот факт, что к периоду, когда термин «холоп» уже постоянно применяется в качестве обозначения знати Московской Руси по отношению к своему правителю, относится большое количество фактов его употребления в сфере межгосударственных отношений. В грамоте, присланной грузинским (кахетинским) царем Александром Ивану III в 1483 или 1491 г., Александр именует себя «холопом» московского князя («Великому царю и господарю великому князю ниское челобитье. Ведомо бы было, что из дальные земли ближнею мыслью менший холоп твой Александр челом бью… И холопству твоему недостойный Александр»).[1119] В 1497–1502 гг. термин «холоп» неоднократно употребляется в переписке Великого княжества Литовского с Большой Ордой и Крымским ханством. «Холопом» именуется здесь преимущественно Иван III. В посланиях хана Большой Орды Ших-Ахмета великому князю литовскому Александру Казимировичу 1497, 1501 (четыре письма), 1502 гг., Александра Ших-Ахмету (1500 г.) и «князя» Большой Орды Тевекеля Александру (1502 г., два письма) он назван «холопом» Ших-Ахмета;[1120] в еще одном послании Александру 1497 г. Ших-Ахмет, вспоминая о событиях 1480 г., называет Ивана «холопом» своего отца Ахмата и отца Александра — короля Казимира IV;[1121] в послании Александра Менгли-Гирею 1500 г. «холопами» предков крымского хана поименованы предки Ивана III.[1122] Наконец, согласно одному из посланий Тевекеля Александру 1502 г., Иван III сам предложил Ших-Ахмету быть его «холопом».[1123] Можно было бы, конечно, объяснить такую терминологию стремлением унизить политического противника, напомнив о его недавней зависимости от Орды применением уничижительного определения. Но в одном послании Ших-Ахмета Александру 1501 г. «холопом» хана назван бывший тверской князь Михаил Борисович, живший в Литве и являвшийся потенциальным союзником Орды: «Ино тепер бы вамъ то зведомо было, што жъ Михаило Тверскии мои холопъ был, ино я его хочу на его отъчыну опять князем вчынити».[1124] Наиболее же примечательно послание 1505 г. Довлетека, одного из высших сановников Крымского ханства, Александру Казимировичу (в то время уже не только великому князю литовскому, но и королю Польши). В нем Довлетек неоднократно именует себя «холопом» короля: «На мое, холопа своего, слово гораздо веръ. отъ мене, холопа своего, ведаи. На мое, холопа своего, слово, гораздъ уведавъ.» Причина этого определения видна из текста послания: Довлетек вспоминает, что его предок «правъдою служил» Витовту, троюродному деду Александра.[1125] Ясно, что автор послания не видел в таком словоупотреблении ничего для себя уничижительного. Византийское влияние на употребление термина «холоп» в татарско-литовской переписке конца XV — начала XVI в., разумеется, следует исключить.

Термины холоп /холопство (и соответствующие им тюркские кул / куллук) часто встречаются в документации, связанной с отношениями предводителей Ногайской Орды (не являвшихся Чингизидами, т. е. не имевших прав на ханский титул) с соседними правителями в конце XV — первой половине XVII в. В 1492 г. ими определяли себя по отношению к крымскому хану мурзы Муса и Ямгурчей («От холопа царю челобитье и поклон»; «Слово то стоитъ: мы о чем тебе били челомъ, и ты пожаловалъ, наше холопство соб? принялъ, на твоемъ жаловань? челомъ бьемъ»).[1126] В 1508 г. мурза Шейх-Мамай в письме Василию III определял себя в качестве «холопа и брата» своего старшего брата Алчагира (занимавшего в Ногайской Орде более высокое положение) и предлагал великому князю назвать его также своим «холопом и братом» («Молвя, ведомо бы было з братом моим с Олчагыром мурзою в дружбе и в братстве ся еси учинил, а мы з того мурзы и холопи и братия, и ты нас холопом и братом назовешь, а другу твоему друзи есмя, и недругу твоему сколько нашие силы недрузи»).[1127] Со второй половины XVI в. ногайские предводители называют себя «холопами» российских царей в тех случаях, когда идут на признание своей зависимости.[1128]

Из приведенных данных следует, что в сфере международных отношений термин холоп использовался для обозначения зависимого правителя, «вассала». Большинство случаев применения термина указывает на зависимость того или иного правителя (реальную или мнимую, как в отношении Ивана III в конце XV — начале XVI в.) от хана. Некоторые из иных случаев также могут быть связаны с ордынской политической практикой. Афанасий Никитин применяет термин «холоп» для обозначения отношений между мусульманскими правителями — здесь естественно предполагать употребление им, человеком, хорошо знакомым с татарскими обычаями, ордынской терминологии. В переписке татарских ханов с Литвой именование знатных лиц «холопами» по отношению к польско-литовским правителям встречается только под пером татар, т. е. здесь, скорее всего, следует видеть перенос на отношения с великими князьями литовскими татарской терминологической традиции. Ногайские правители начинают определять себя в качестве «холопов» правителей московских после того, как Иван IV венчается на царство и овладевает Казанским и Астраханским ханствами, что дало право степнякам рассматривать его как хана.[1129]

Что касается грамоты грузинского царя Ивану III, то здесь не исключено влияние как византийской традиции (оригинальный текст грамоты, вероятнее всего, был составлен на греческом языке[1130]), так и ордынской, с которой в Грузии также должны были быть хорошо знакомы.

Особый вопрос — именование боярином И. Д. Всеволожским себя «холопом» Василия II в 1432 г. Поскольку он называет себя так в речи, обращенной к хану, можно было бы допустить, что перед нами намеренное подражание ордынской терминологии. Но возможно и другое допущение — что данное летописное известие отображает факт именования московских бояр по отношению к великому князю «холопами» уже в первой половине XV в. или по меньшей мере в третьей четверти (когда составлялся дошедший до нас летописный текст с пересказом перипетий визита Василия II в Орду). Дело в том, что документы, с которых традиционно начинают отсчет истории именования представителей знати «холопами», — письма Ивану III его послов и наместников в приграничных городах конца 80 — начала 90-х гг. XV в. — не имеют предшественников, аналогичных документов ранее 1489 г., авторы которых себя «холопами» не именовали;[1131] поэтому можно было бы предположить, что данная терминология возникла много ранее конца XV в., просто об этом не сохранилось данных источников (кроме летописного рассказа о событиях 1432 г.). Однако есть документы, которые позволяют воздержаться от такого предположения. Это формулярный извод крестоцеловальной записи великому князю, составленный между 1448 и 1471 гг., и составленная по нему запись Ивану III служилого князя Д. Д. Холмского от 8 марта 1474 г. Д. Д. Холмский именует себя не «холопом» великого князя, а «слугой» («и осподарь мои князь велики меня, своего слугу, пожаловал, нелюбье свое мне отдал»),[1132] а в формулярном изводе в соответствующем месте стоит «своего человека».[1133] Таким образом, обязательным именование себя «холопом» при обращении к государю стало, видимо, между 1474 и 1489 гг.; известие об И. Д. Всеволожском может говорить только об эпизодическом употреблении такой терминологии ранее этого времени.

В целом можно заключить, что употребление термина «холоп» по отношению к знатным лицам вряд ли может быть возведено как к внутрирусским отношениям господ и холопов, так и к реалиям Византии. Оно явно восходит к ордынской политической практике. Вероятнее всего, исходным значением термина «холоп» по отношению к знатному лицу было «правитель, зависимый от хана», по-русски — царя. Можно полагать, что эта терминология восходит к монгольской традиции, где термин богол («раб») использовался для обозначения политической зависимости.[1134] Этим термином, а позднее, вероятно, его тюркским эквивалентом кул определялись по отношению к ханам Орды в числе прочих зависимых правителей и русские князья от Даниила Галицкого и его современников до Ивана III. Русским эквивалентом и монгольского, и тюркского терминов являлся холоп. Когда московские бояре начали определять себя по отношению к великому князю в качестве «холопов», сказать невозможно, но последовательным такое определение стало между 1474 и 1489 гг., а это означает, что зависимые от Ивана III знатные люди начали в обязательном порядке именоваться так, как было принято называть вассалов царя — т. е. «холопами» — после того, как великий князь обрел независимость от ордынского «царя» и сам стал претендовать на царское достоинство.

Безусловно, в Московском государстве конца XV–XVI в. степень зависимости знати от монарха возрастала и стала очень далека от вольной боярской службы XIII–XIV вв., не говоря уже о дружинных отношениях более раннего времени. Однако появление обозначения «холоп» при обращении знатных людей к правителю не являлось следствием ужесточения их зависимости: оно имело целью не уничижение знати, а поднятие статуса великого князя, т. к. приравнивало его к правителям «царского» ранга.[1135]

Официального провозглашения великого князя московского царем не произошло ни при Иване III, ни при Василии III. Но именно в правление последнего была сформулирована идеологическая концепция, обосновывавшая «царские» притязания московских правителей. Ею стала не идея о Москве как третьем Риме, наследнице двух других — собственно Рима и Константинополя — столиц христианских царств, которые «пали» в результате отхода от истинной веры.[1136] Официальной доктриной, послужившей обоснованием для провозглашения правителя России царем, стала концепция, сформулированная в т. н. «Сказании о князьях владимирских». Она развивала представление об обладании царским достоинством правителями Киевской Руси (проявившееся еще с начала XV в. в наименовании в ряде произведений «царем» крестителя Руси Владимира Святославича[1137]). Согласно «Сказанию о князьях владимирских», во-первых, московские князья вели свой род от «сродника» римского императора («царя») Августа, чьим потомком был основатель русского княжеского рода Рюрик. Во-вторых, Владимир Мономах, прямой предок московских князей, получил от византийского императора знаки царского достоинства и «наречеся царь Великиа Русия».[1138] Легенда о получении Владимиром Мономахом царских инсигний вошла затем в чин венчания русских царей.[1139] Утверждение, что русские князья сродни древнеримским «царям», а царское достоинство к ним перешло от «Греческого царства» — Византии еще в период ее могущества, во-первых, делало Российское царство более древним по сравнению с татарскими — как уже не существующей Ордой, так и ханствами Крымским, Казанским, Астраханским, Сибирским (чьих правителей-Чингизидов на Руси продолжали именовать «царями»); во-вторых, отвергало преемственность от поздней Византии — бессильной и в конце концов погибшей.

Венчание Ивана IV на царство в 1547 г. знаменует собой начало нового, «имперского» периода в русской истории. Русь сложилась как моноэтничное в основе, восточнославянское государство (см. Часть II, Очерк 3). Таковыми же были и «земли» XII–XIII вв. Процесс складывания нового единого государства в XIV — начале XVI в. происходил также на территории, заселенной почти исключительно восточнославянским, русским населением. Но с середины XVI столетия, буквально сразу после принятия великим князем московским царского титула, началось активное включение в состав России крупных территориальных массивов, заселенных неславянским и неправославным населением (в ряде случаев имевшим свою государственность), сохранявшим после присоединения свои язык, веру, а отчасти и общественную структуру; первым шагом здесь стало завоевание Казанского ханства в 1552 г.

В социально-экономическом развитии XIV–XV вв. были в Северо-Восточной Руси временем интенсивных раздач государственных земель в вотчину великокняжеским служилым людям — боярам и дворянам. С конца XV в. возникает и получает быстрое распространение поместье — условная форма земельного владения, при которой служилый человек получал землю на время несения службы и без права передачи ее по наследству.[1140] Условное землевладение крепче привязывало служилых людей к великокняжеской власти. В результате раздач земельных владений на вотчинном и поместном праве к середине XVI столетия в центральной части Российского государства почти не осталось государственных земель. Система отношений «индивидуальный земельный собственник — живущие на его земле крестьяне»,[1141] ранее занимавшая скромное место по отношению к системе «государство — зависимые только от него крестьяне», выдвигалась на первый план. До закрепощения отсюда еще было далеко: в конце XV в. только закрепилась в качестве общегосударственной норма, согласно которой крестьяне могли переходить от одного землевладельца к другому раз в году — за неделю до и неделю после Юрьева дня осеннего (26 ноября).[1142] Но потенциально переход от превалирования «государственно-феодальных» отношений к «частнофеодальным» такую возможность в себе нес. Ядром Российского государства стали территории, на которых сильнее, чем в Южной Руси, сказывались характерные для Восточноевропейского региона неблагоприятные природно-географические условия, обусловливавшие постоянный недостаток прибавочного продукта, необходимого для обеспечения деятельности государства.[1143] Переход значительного количества земель в руки отдельных владельцев сужал возможности господствовавшего прежде механизма изъятия прибавочного продукта через государственные институты. Это вызвало к жизни необходимость поиска другого механизма, которым стала (в эпоху, находящуюся уже за хронологическими рамками этой книги) система крепостного права.

Заключение

Материалы вошедших в книгу очерков позволяют вкратце очертить основные направления политического и социального развития Руси в эпоху средневековья.

В ходе Расселения славян VI–VIII вв. произошло разрушение родоплеменного строя. Восточнославянские догосударственные общности IX–X вв., традиционно (и терминологически неверно) именуемые в историографии «племенами», носили на деле уже территориально-политический характер. Ведущую роль в них играли князья и окружавшая их военно-дружинная знать. Формирование государства Русь шло путем подчинения власти киевских князей (окружавший которых служилый слой значительно превосходил аналогичные институты князей «Славиний» благодаря притоку норманнских элементов) восточнославянских общностей. Как правило, на первом этапе подчинение ограничивалось выплатой дани, на втором — происходили ликвидация местного княжения и непосредственный переход территории «Славинии» под власть Киева. Этот процесс был в основном завершен к концу Х столетия.

Сформировавшееся государство — Русь, Русская земля — состояло из волостей, которые управлялись князьями — родственниками князя киевского. Политическими центрами волостей становились по преимуществу города, создаваемые по инициативе киевской княжеской династии; старые центры «Славиний», как правило, отходили на второй план. Государство носило в основе моноэтничный, восточнославянский характер. Развитие общественных отношений шло в целом по свойственному европейским средневековым государствам типу. Для раннего этапа было характерно подчинение непосредственных производителей государственной властью, опиравшейся на в основном совпадавшую в ту эпоху с государственным аппаратом служилую знать правителя — княжескую дружину. Большинство населения сохраняло личную свободу, будучи обязано лишь выплачивать государственные подати. Позднее стала возникать индивидуальная крупная земельная собственность. На Руси процесс ее формирования протекал медленнее, чем в Западной Европе, но эта черта свойственна и другим государствам, формировавшимся на территории, не затронутой античными общественными отношениями с их традициями частной собственности (страны Центральной и Северной Европы).

В XII в. на территории Руси на основе волостей предшествующего периода формируется система самостоятельных политических образований, ставших именоваться землями. В большинстве земель правили определенные ветви княжеского рода Рюриковичей. Общерусская столица Киев, княжение в Новгороде, а с рубежа XII–XIII вв. — и в Галиче стали объектами борьбы между князьями разных ветвей. К началу XIII в. определились четыре сильнейшие земли, чьи князья вели эту борьбу, — Волынская, Смоленская, Суздальская (представление о ее единоличном первенстве на Руси во второй половине XII — начале XIII в. ошибочно) и Черниговская. В 30-х гг. XIII в. междукняжеская борьба вылилась в перманентную войну, которая помешала организации сил для отпора монгольскому нашествию.

При отсутствии внешнего вмешательства политическое развитие русских земель должно было, по-видимому, привести к складыванию на основе сильнейших из них (путем включения в их состав менее значительных княжеств и закрепления за их князьями того или иного из «общерусских» столов) нескольких (3–4) крупных русских государств. Вторжение войск Монгольской империи и установление власти Орды над Русью деформировали этот процесс. Резко усилилась разобщенность между русскими землями, внутри них ускорилось политическое дробление (при поощрении со стороны Орды). Вместо «зрелого» полицентризма сложился «недозрелый», к тому же под контролем внешней силы.

К концу XIV столетия на восточнославянской, русской территории сформировалась, а в XV в. закрепилась двухполюсная государственная система. Южные и западные русские земли оказались в составе иноэтничного по происхождению государства — Великого княжества Литовского (частично — и в составе связанного с ним с конца XIV в. династической унией Польского королевства). На Востоке и Севере доминирующее положение заняло Великое княжество Московское. Формированию ядра будущего Российского государства в пределах именно Суздальской земли способствовал комплекс политических факторов: незначительная вовлеченность князей Северо-Восточной Руси в междоусобную войну 30-х гг. XIII в.; утверждение их ко второй трети XIII в. на новгородском столе; практическое отсутствие до второй половины XIV в. проявлений литовской экспансии в отношении Суздальской земли; признание ее глав — великих князей владимирских — Ордой «старейшими» на всей Руси. В выдвижении на первенствующее место в Северо-Восточной Руси именно Москвы сыграл роль также комплекс политических обстоятельств: перипетии междоусобной борьбы на Руси и в Орде в конце XIII в., способствовавшие усилению окружавшего московских князей служилого слоя; энергия Юрия Даниловича; потеря тверскими князьями доверия Орды; расчетливые действия Ивана Калиты; политическое дарование Дмитрия Донского. Выдвигать в качестве ведущего фактора поддержку Москвы Ордой оснований нет: эта поддержка была далеко не постоянной. С другой стороны, вплоть до эпохи Ивана III нельзя говорить о сознательной борьбе за полную ликвидацию власти ордынских ханов над Русью. В 1380 г. имело место не «свержение ига», а отражение нашествия, возглавляемого незаконным, по представлениям того времени, правителем Орды. Соответственно в 1382–1383 гг. произошло не «восстановление ига», а вынужденное согласие на восстановление даннических отношений после прихода к власти в Орде законного хана. Причем в обмен на это было получено согласие на закрепление великого княжения владимирского за московским княжеским домом. Объединение Московского княжества с великим княжеством Владимирским фактически заложило основу государственной территории будущей России.

В первой половине — середине XV в. продолжалось расширение московских владений (при том, что территориальный рост Великого княжества Литовского почти прекратился). В 1470-х гг., после того как начала пробивать себе дорогу идея о переходе к московским великим князьям «царского» достоинства, произошло освобождение от ордынской зависимости: с 1472 г. Московское великое княжество стало считать себя суверенным государством, а в 1480 г. сорвалась попытка Орды восстановить свое верховенство. Последующие десятилетия характеризуются продолжением роста государства — как за счет северных и восточных русских земель, так и за счет русских территорий, вошедших ранее в состав Великого княжества Литовского, — и идеологическим обоснованием прав его государей на титул царя.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

945

См.: Флоря Б. Н. Исторические судьбы Руси и этническое самосознание восточных славян в XII–XV веках (К вопросу о зарождении восточнославянских народностей) // Славяноведение. 1993. №. 2. С. 53–55; Горский А. А. Русские земли в XIII–XIV веках. С. 102, прим. 159.

946

Участие Орды в вокняжении Василия выразилось в приезде посла (ханского шурина), возведшего московского князя на владимирский стол (ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 157; Т. 18. С. 189).

947

ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. Вып. 2. С. 373; Софийская первая летопись старшего извода (ПСРЛ. Т. 6. Ч. 1). М., 2000. Стб. 509. О датировке пожалования см.: Горский А. А. Москва и Орда. М., 2000. С. 119–123.

948

См.: Кучкин В. А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси X–XIV вв. М., 1984. С. 199–231.

949

Подробно о перипетиях нижегородско-суздальских событий после 1392 г. см.: Горский А. А. Судьбы Нижегородского и Суздальского княжеств в конце XIV — середине XV в. // СР. Вып. 4. М., 2003.

950

ДДГ. № 52. С. 155–159.

951

«А что будет оу мене ярлыков старых на Суждаль, и на Новгород на Нижнеи, и на Городець, и на все Новугородское княженье, и мн?, господине, князю Ивану, т? ярлыки вс? отдать тоб?, великому князю и твоим д?тем безъхитростно» — обязывался Иван Васильевич Горбатый Василию II (там же. С. 156, 158). Великий князь, согласно договору, жаловал Ивану Городец уже от себя.

952

ДДГ. № 20–22, 61. С. 56, 59, 61, 194.

953

В противоречии с данными ранних летописных источников о присоединении Мурома в 1392 г. Никоновская летопись 20-х гг. XVI в. говорит об участии не названного по имени муромского князя (вместе с князьями пронскими и козельским) в походах Олега Рязанского на Литву 1396 г., на татар до р. Хопер 1400 г. и на занятый Литвой Смоленск 1401 г. (ПСРЛ. Т. 11. М., 1965. С. 163, 184–185). Можно было бы допустить, что речь идет о князе, лишившемся стола и нашедшем убежище в Рязани у Олега. Но вероятнее все же, что указание на столь представительную группу зависимых от Рязани князей следует связывать с редакторской работой составителя Никоновской летописи митрополита Даниила, «прорязанский» характер которой известен (см.: КлоссБ. М. Никоновский свод и русские летописи XVI–XVII веков. М., 1980.С. 1902-103).

954

ДДГ № 89. С. 354, 356. О дате духовной см.: Каштанов С. М. Социально-политическая история России конца XV — первой половины XVI в. М., 1967. С. 199–202.

955

ДДГ. № 19. С. 54.

956

О датировке см.: Фетищев С. А. К истории договорных грамот между князьями московского дома конца XIV — начала XV в. // ВИД.Вып. 25. СПб., 1994. С. 66–68.

957

ДДГ. № 16. С. 44.

958

ДДГ. № 33. С. 85.

959

Там же. № 47. С. 144. 16 Там же. № 53. С. 162.

960

См.: Вельяминов-Зернов В. В. Исследование о касимовских царях и царевичах. Ч. 1. СПб., 1863; Зимин А. А. Витязь на распутье. М., 1991. С. 171–172.

961

ДДГ. № 76. С. 285–286, 289.

962

Там же. № 83. С. 330.

963

ДДГ. № 89. С. 356.

964

См.: Горский А. А. Москва и Орда. Приложение II. № 2. С. 198. О «ярлыке» Ахмата и отразившихся в нем реалиях см.: там же. С. 175–177.

965

ДДГ. № 89. С. 354.

966

ДДГ. № 19. С. 53.

967

Там же. С. 53–54.

968

См.: ДДГ. № 16. С. 43; № 17. С. 47; Дебольский В. Н. Духовные и договорные грамоты московских князей как историко-географический источник. Ч. 2. СПб., 1902. С. 2–3.

969

Любавский М. К. Образование основной государственной территории великорусской народности. Заселение и освоение центра. Л.,1929. С. 76.

970

См. Часть III, Очерк 3.

971

АФЗХ. Ч. 1. М., 1951. № 1. С. 23–24; Кучкин В. А. Формирование… С. 273–274.

972

Опись Посольского приказа 1626 г. М., 1977. С. 37.

973

РИИР. Вып. 2. М., 1977. С. 113.

974

ДДГ. № 33. С. 85.

975

Там же. № 47. С. 144.

976

Там же. № 53. С. 161.

977

РИИР. Вып. 2. С. 114.

978

ПСРЛ. Т. 25. С. 264, 270, 394; АСЭИ. Т. 1. М., 1956. № 277. С. 198; АФЗХ. Ч. 1. № 103, 126. С. 99, 118; Разрядная книга 1475–1605. Т. 1. Ч. 1. М., 1977. С. 86.

979

ПСРЛ. Т. 24. Пг., 1921. С. 194 (Типографская летопись).

980

ДДГ. № 74. С. 276–277.

981

Там же. № 83. С. 330.

982

Это не касается «мезецкой» ветви тарусского княжеского рода (пошедшей от брата Константина Юрьевича Оболенского, отца Семена и Ивана Константиновичей — Всеволода): ее представители вместе со своими владениями на правобережье Угры (левого притока Оки) служили в XV в. литовским великим князьям (см.: Кром М. М. Меж Русью и Литвой. М., 1994. С. 46–50).

983

ДДГ. № 52. С. 155–159. О статусе «служилых князей» см.: Назаров В. Д. Служилые князья Северо-Восточной Руси в XV веке // РД.Вып. 4. М., 1999.

984

Ср.: Фетищев С. А. К вопросу о присоединении Мурома, Мещеры, Тарусы и Козельска к Московскому княжеству в 90-е гг. XIV в. // Российское государство в XIV–XVII вв. СПб., 2002. С. 34–35.

985

ДДГ. № 89. С. 362.

986

ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 179.

987

ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 165; Т. 18. С. 143; Т. 4. Ч. 1. Вып. 2.Стб385-386.

988

Приселков М. Д. Троицкая летопись. Реконструкция текста. М.;Л., 1950. С. 450.

989

См.: Черепнин Л. В. Образование русского централизованного государства в XIV–XV веках. М., 1960. С. 696–701, 709–710.

990

ДДГ. № 15. С. 41; № 16. С. 44; ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. Вып. 2. С. 388; Кучкин В. А. К изучению процесса централизации в Восточной Европе (Ржева и ее волости в XIV–XV вв.) // ИСССР. 1984. № 6. С. 152–153.

991

Приселков М. Д. Троицкая летопись. С. 456, 459.

992

См.: ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 180–182.

993

ДДГ. № 16. С. 43–44; № 17. С. 47.

994

Там же. № 16. С. 43.

995

ПСРЛ. Т. 25. С. 237.

996

Приселков М. Д. Троицкая летопись. С. 461; ПСРЛ. Т. 15. М., 1965. Стб. 472 (Тверской сборник).

997

См.: Горский А. А. Москва и Орда. С. 131–133.

998

См.: Федоров-Давыдов Г. А. Монеты Московской Руси. М., 1981.С. 42–53.

999

См.: ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 173–174; Т. 18. С. 155–158; Т. 15. Стб. 482–484; Приселков М. Д. Троицкая летопись. С. 468–469.

1000

Хорошкевич А. Л. Політичні наслідкі Куликовськоі битви // УГЖ. 1980. № 9. С. 55; Власть и реформы: От самодержавной к советской России. СПб., 1996. С. 19.

1001

Карамзин Н. М. История государства Российского. Т. 5. М., 1993. С. 113; Кирпичников А. Н. Куликовская битва. Л., 1980. С. 121; Назаров В. Д. Свержение ордынского ига на Руси. М., 1983. С. 19–20.

1002

См.: ДДГ. № 16. С. 44.

1003

ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. Вып. 2. С. 412; Т. 18. С. 161; Сафаргалиев М. Г. Распад Золотой Орды. Саранск, 1960. С. 186–187.

1004

Примечательно, что именно во втором десятилетии XV в. в Москве вновь начинают чеканиться монеты с ордынской легендой на оборотной стороне (Федоров-Давыдов Г. А. Указ. соч. С. 63–68).

1005

ПСРЛ. Т. 18. С. 160; Т. 25. С. 240; Т. 23. С. 143; Т. 15. Вып. 1. Стб. 186; Т. 15. Стб. 485–486.

1006

ПСРЛ. Т. 15. Стб. 486–487.

1007

Сафаргалиев М. Г. Указ. соч. С. 194–200.

1008

ПСРЛ. Т. 27. М.; Л., 1962. С. 100 (Никаноровская летопись); Т. 25.С. 246.

1009

Там же. Т. 27. С. 101; Т. 25. С. 247.

1010

Там же. Т. 27. С. 103; ср. Т. 25. С. 249.

1011

Пресняков А. Е. Образование великорусского государства. Пг., 1918. С. 387. См. также: Лурье Я. С. Две истории Руси 15 века. СПб.,1994. С. 87–88.

1012

Тизенгаузен В. Г. Сборник документов, относящихся к истории Золотой Орды. Т. 1. СПб., 1884. С. 533; Т. 2. С. 196; Сафаргалиев М. Г.Указ. соч. С. 197–198.

1013

Monumenta medii aevi historica res gestas Poloniae illustranta. T. 6. Codex epistolaris Vitoldi. Krakow, 1882. P. 660.

1014

Ibid. P. 688; Сафаргалиев М. Г. Указ. соч. С. 199.

1015

ПСРЛ. Т. 25. С. 245 (под 6930 г. мартовским); Т. 27. С. 100 (под 6931 г.).

1016

ПСРЛ. Т. 27. С. 100.

1017

Monumenta medii aevi… T. 6. Codex epistolaris Vitoldi. P. 688.

1018

См.: Черепнин Л. В. Русские феодальные архивы XIV–XV веков. Ч. 1. М., 1948. С. 91–92.

1019

ПСРЛ. Т. 25. С. 245–246.

1020

См.: Иванов Д. Н. Московско-литовские отношения в 20-е гг. XV столетия // СР. Вып. 2. М., 1999. С. 87–90. Вернулся Нижний под московскую власть до марта 1428 г., видимо, после смерти Даниила Борисовича (см.: Горский А. А. Судьбы Нижегородского и Суздальского княжеств).

1021

ДДГ. М.; Л., 1950. № 12. С. 35. Из текста неясно, подпадает ли под эту формулировку ситуация, при которой у Василия Дмитриевича остаются сыновья или имеется в виду случай его бездетной смерти (в момент смерти отца Василий еще не был женат).

1022

ПСРЛ. Т. 27. С. 100–101 («И доконча мир на том, что князю Юрью не искати княжения великого собою, но царем, которого царь пожалует, то будет великии князь Владимирьскии, Новугороду Великому и всеи Руси»); Т. 25. С. 247.

1023

ДДГ. № 22. С. 62.

1024

Там же. № 24. С. 63. 65.

1025

ПСРЛ. Т. 27. С. 101–103; Т. 26. С. 187–188; Т. 25. С. 249–250.

1026

См.: Флоря Б. Н. Орда и государства Восточной Европы в середине XV века (1430–1460) // Славяне и их соседи. Вып. 10. Славяне и кочевой мир. М., 2001. С. 175–182. Очевидно, начало междоусобицы в Литве после смерти Витовта позволило Василию II овладеть Козельском (напомню, отошедшим к Москве в начале XV в., но в 1406 г. захваченным Витовтом): в договоре Василия II с внуком Владимира Андреевича Серпуховского Василием Ярославичем (1433 г.) Козельск указан в числе владений великого князя (ДДГ. №. 27. С. 70).

1027

Следует подчеркнуть, что, в отличие от борьбы за великое княжение в XIV в., теперь соперничество происходило исключительно внутри московского княжеского дома.

1028

См.: Черепнин Л. В. Образование русского централизованного государства в XIV–XV веках. М., 1960. С. 756–767, 787–808; Зимин А. А. Витязь на распутье. М., 1991.

1029

См.: Кучкин В. А., Флоря Б. Н. О докончании Дмитрия Шемяки с нижегородско-суздальскими князьями // Актовое источниковедение. М., 1979; Назаров В. Д. Докончание князей Шуйских с князем Дмитрием Шемякой и судьбы Нижегородско-Суздальского княжества в середине XV века // Архив русской истории. Вып. 7. М., 2002.

1030

См.: Кучкин В. А. К изучению процесса централизации в Восточной Европе (Ржева и ее волости в XIV–XV вв.) // ИСССР. 1984. № 6.С. 155–157.

1031

ДДГ. № 49. С. 149; Кром М. М. Меж Русью и Литвой. М., 1994.С. 182–183.

1032

См.: Горский А. А. Судьбы Нижегородского и Суздальского княжеств в конце XIV — середине XV в. // СР. Вып. 4. М., 2003.

1033

ДДГ. № 76. С. 285, 288–289. Очевидно, Василий II купил эти земли у князя Василия Ивановича Рязанского, который, будучи малолетним, воспитывался с 1456 г. в Москве, после чего, женившись на дочери Василия II, был отпущен в 1464 г. на свое княжение (ПСРЛ. Т. 25. С. 275–276); следовательно, «купля» датируется временем от 1456 до 1462 гг. (года смерти Василия II).

1034

См.: Сафаргалиев М. Г. Распад Золотой Орды. Саранск, 1960. С. 225–231, 260–263.

1035

Впервые термин «Большая Орда» употребляется под 1460 г. (ПСРЛ.Т. 23. С. 156).

1036

Барбаро и Контарини о России. М., 1971. С. 117–126, 140, 151; Сафаргалиев М. Г. Указ. соч. С. 242–244, 258–260.

1037

ДДГ. № 38. С. 108, 111, 113, 116; АИ. Т. 1. М., 1841. № 40. С. 80; РФА. Вып. 1. М., 1986. № 19. С. 111. По мнению Б. Н. Флори, орда Ки-чи-Мухаммеда кочевала далеко от русских земель, на нижней Волге и Северном Кавказе, и в качестве сюзерена после изгнания Улуг-Мухам-меда в Москве рассматривался только Сеид-Ахмет (Флоря Б. Н. Орда и государства Восточной Европы в середине XV века. С. 184–185). Имеющиеся сведения источников, однако, не дают для такого утверждения оснований. У И. Барбаро говорится о подходе орды Кичи-Мухам-меда в 1438 г. к Тане (Азову), т. е. в Нижнее Подонье (Барбаро и Кон-тарини о России. С. 117–126, 140–151). Арабский автор (современник событий) ал-Айни сообщает, что в 847 г. х. (1.V. 1443 — 19.IV. 1444) Кичи-Мухаммед был «государем Крыма и Дешта» (Тизенгаузен В. Г. Сборник документов, относящихся к истории Золотой Орды. Т. 1. СПб., 1884. С. 534). Если «Дешт» — понятие широкое (так именовались степи Восточной Европы), то овладеть Крымом можно было только при условии контроля над степями между Доном и Днепром. Сообщение Я. Длугоша, что владения Кичи-Мухаммеда находятся «за Волгой» (Ioannis Dlugossis senioris canonici Cracoviencis opera. Т. 14. Cracoviae, 1878. P. 422) имеет в виду его коренной юрт, а не места кочевий (аналогично в конце XV — начале XVI в. в Литве и Польше называли орду потомков Кичи-Мухаммеда «Заволжской», хотя кочевала она исключительно западнее Волги). В договоре Василия II с Дмитрием Шемя-кой начала 40-х гг. Кичи-Мухаммед упоминается первым, перед Сеид-Ахметом (ДДГ № 38. С. 108, 111, 113, 116). В послании духовенства Шемяке от 29 декабря 1447 г. говорится, что этот князь не считает Се-ид-Ахмета «царем» (АИ. Т. 1. № 40. С. 80; РФА. Вып. 1. № 19. С. 111). Ясно, что Шемяка при этом не отрицал ордынскую власть вообще, а считал «царем» и единственным сюзереном другого хана. Им мог быть только Кичи-Мухаммед.

1038

См.: Горский А. А. Москва и Орда. М., 2000. С. 147–148; Флоря Б. Н. Орда и государства Восточной Европы в середине XV века. С. 189–191.

1039

См.: Горский А. А. «Всего еси исполнена земля Русская…» М.,2001. С. 137.

1040

ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. Вып. 2. С. 351, 353–355, 359–360, 362, 365.

1041

См.: Павлов А. С. Критические опыты по истории древнейшей греко-русской полемики против латинян. СПб., 1878. С. 207.

1042

Клосс Б. М. Избранные труды. Т. 1. М., 1998. С. 437–438. Редакция датируется «около 1442 г.» (там же. С. 168).

1043

Попов А. С. Историко-литературный обзор древнерусских полемических сочинений против латинян (XI–XV вв.). М., 1875. С. 360, 365,376–377, 379–382, 384, 392–393, 395; ПСРЛ. Т. 25. С. 259–260.

1044

РИБ. Т. 6. 2-е изд. СПб., 1908. Стб. 674.

1045

См.: Синицына Н. В. Автокефалия русской церкви и учреждение Московского патриархата (1448–1589 гг.) // Церковь, общество и государство в феодальной России. М., 1990. С. 126–137; Белякова Е. В. Учреждение автокефалии русской церкви в политической мысли XV–XVI вв. // Римско-константинопольское наследие на Руси: идея власти и политическая практика. М., 1995.

1046

См.: Акты служилых землевладельцев XV — начала XVII в. Т. 1. М., 1997. № 312. С. 302–303, 340–342; Назаров В. Д. О включении Ярославского княжества в состав Российского централизованного государства // Россия в IX–XX веках: проблемы истории, историографии и источниковедения. М., 1998.

1047

ПСРЛ. Т. 24. Пг., 1921. С. 194.

1048

См.: Черепнин Л. В. Образование русского централизованного государства в XIV–XV веках. М., 1960. С. 862–874; Лурье Я. С. Две истории Руси 15 века. СПб., 1994. С. 143–157.

1049

Соответственно, каждый следующий исследователь обращается к событиям именно 1480 г., пытаясь выявить новые их детали и стороны (см., например: Борисов Н. С. Иван III. М., 2001. С. 420–451).

1050

На это обратил внимание Ч. Дж. Гальперин (Halperin Ch. J. Russia andthe Golden Horde. Bloomington, 1985. P. 70–73).

1051

Карамзин Н. М. История государства Российского. Т. 6. М., 1998.С. 978.

1052

Голохвастов Д. П., Леонид. Благовещенский иерей Сильвестр и его писания // Чтения ОИДР. М., 1874. Кн. 1. С. 71.

1053

Там же.

1054

Казанская история. М.; Л., 1954. С. 55–56.

1055

ПСРЛ. Т. 25. С. 191.

1056

ПСРЛ. Т. 23. С. 161; Т. 27. С. 279.

1057

Сб. РИО. Т. 41. СПб., 1884. С. 60; № 19. С. 62, 65; № 27. С. 48, 101; № 2 28. С. 105; № 30. С. 115–116; № 32. С. 124–125.

1058

Там же. № 72–76; Разрядная книга 1475–1605 гг. Т. 1. Ч. 1. М., 1977. С. 68.

1059

Сб. РИО. Т. 41. № 83. С. 416–420.

1060

Казанская история. С. 56–57.

1061

Ioannis Dlugossii senioris canonici Cracoviensis opera. T. 14. Craco-viae, 1878. P. 697.

1062

Сб. РИО. Т. 41. № 1. С. 1–5.

1063

Ср.: Алексеев Ю. Г. Освобождение Руси от ордынского ига. Л., 1980. С. 80 и 186, примеч. 125.

1064

ПСРЛ. Т. 26. М.; Л., 1959. С. 265.

1065

Гуляющая по литературе дата 1476 в качестве первого года неуплаты «выхода» (см., например: Каргалов В. В. Конец ордынского ига. М., 1980. С. 76) — результат ошибочного прочтения «пятый год» вместо «девятый год» в тексте Вологодско-Пермской летописи (см.: Назаров В. Д. Свержение ордынского ига на Руси. М., 1983. С. 42).

1066

Примечательно, что сразу же после вокняжения Ивана III происходит изменение в формулировке пункта об отношениях с Ордой в договорных грамотах князей московского дома. Со времени завещания Дмитрия Донского (1389 г.) в нем применялись слова «А перем?нитъ Богъ Орду» — в этом случае предполагалось, что не будет выплачиваться «выход». Эта формулировка сохранялась (как в духовных, так и в договорных грамотах) и при Василии Дмитриевиче, и при Василии Васильевиче [ДДГ. № 12. С. 36 (духовная Дмитрия Донского); № 19. С. 54;№ 20. С. 56; № 21. С. 59; № 22. С. 61; № 24. С. 64, 66; № 27. С. 71; № 30.С. 76, 79; № 33. С. 85; № 34. С. 88; № 35. С.90, 93, 96, 99; № 38. С. 108, 111, 113, 116]. Лишь однажды — в договоре Василия Васильевича с Михаилом Андреевичем, князем верейским и белозерским, датируемом не позднее 1445 г., применяется иная формула: «А коли яз, князь велики, в Орду не дам, и мн? у тебя не взяти» (там же. № 43. С. 126). Но в позднейших докончаниях Василия Васильевича и в его духовной продолжала применяться формула «А перем?нитъ Богъ Орду» [там же. № 45. С. 131, 134, 137, 139; № 47. С. 144; № 48. С. 147; № 56. С. 171, 174; № 58. С. 182, 185; № 61. С. 197 (духовная Василия II)]. С началом же княжения Ивана Васильевича (и в течение всего его правления) применяется именно та, не привившаяся при Василии II, оговорка: «А коли яз, князь велики, выхода в Орду не дам, и мн? у тебе (удельного князя. — А. Г.) не взяти» (ДДГ. № 64. С. 209, 211; № 65. С. 214; № 67. С. 218, 220; № 69. С. 226, 228, 231; № 70. С. 234, 236, 238, 240, 244, 246, 249; № 72. С. 254, 257, 259, 262, 265, 267; № 73. С. 270, 272, 275; № 75. С. 279, 282; № 78. С. 295; № 81. С. 318, 321; № 82. С. 325, 328; № 90. С. 365, 367, 369). Таким образом, возможность неуплаты «выхода» теперь связывалась не с «переменой» Орды, а только с волей великого князя. Первой грамотой такого рода является докончание Ивана Васильевича с тем же Михаилом Андреевичем, заключенное до 13 сентября 1464 г. (ДДГ. № 64. С. 209, 211–212), т. е. в первые два года правления нового великого князя.

1067

«Поиде безбожный царь Махмутъ на Рускую землю со всею Ордою и бысть на Доноу; Божиею же милостию и Пречистые матери прииде на него царь Азигирей и би его и Орду взя, и начаша воеватися промежъ себе. И тако Богъ избави Рускоую землю отъ поганыхъ» (ПСРЛ. Т. 24. С. 186). Очевидно, что целью несостоявшегося похода было Московское великое княжество: если бы поход направлялся на Рязанскую землю, это было бы отмечено (как в сообщении о походе Махмуда на Рязань 1460 г. — там же. Т. 23. С. 156), а русские территории, входившие в состав Великого княжества Литовского, летописцы Северо-Восточной Руси «Русской землей» не называли.

1068

Поскольку дань платилась за предыдущий год, летом 1472 г. Ахмату еще было рано столь резко реагировать на задержку выплаты.

1069

ПСРЛ. Т. 27. С. 129; Т. 25. С. 284.

1070

Там же. Т. 25. С. 292, 395; Т. 27. С. 128, 136.

1071

Goiebiowski L. Dzieje Polski za panowania Jagiellonow. T. 3. Warszawa, 1848. S. 230–233; АЗР. Т. 2. СПб., 1848. №. 6. С 5; Kolan-kowski L. Dzieje Wielkogo Ksiestwa Litewskogo za Jagiellonow. T. 1. Warszawa, 1930. S. 318, 327.

1072

Rachunki wielkorzadowe krakowskie z r. 1471. Krakow, 1951. № 94, 108, 114, 118, 120. C. 408, 412–415.

1073

ПСРЛ. Т. 27. С. 131–135; Т. 25. С. 286–291.

1074

Там же. Т. 25. С. 297; Т. 28. С. 133; Т. 26. С. 249.

1075

Там же. Т. 23. С. 160; Т. 27. С. 278.

1076

Там же. Т. 25. С. 297–298; Т. 28. С. 133–134; Т. 26. С. 249–250; Т. 23. С. 160–161; Т. 27. С. 278–279; Т. 24. С. 192–193.

1077

Там же. Т. 25. С. 297; Т. 28. С. 133; Т. 26. С. 250.

1078

Там же. Т. 23. С. 160; ср.: Т. 27. С. 278.

1079

Там же. Т. 25. С. 297–298; Т. 28. С. 133–134; Т. 26. С. 250.

1080

Там же. Т. 25. С. 298; Т. 28. С. 134.

1081

«И тако избави Бог и Пречистая Рускую землю от поганыхъ» (ПСРЛ. Т. 24. С. 201); «И тако избави Богъ Русскую землю от поганых татаръ молитвами Пречистыя матери и великих чюдотворець» (там же. Т. 25. С. 328); «И похвалиша Бога и Пречистую Богородицу и великых чюдотворцовъ, избавльших ны от поганых» (там же. Т. 27. С. 284; Т. 6. СПб., 1853 — Софийская II летопись. С. 232; Т. 28. С. 150). Речь идет (как и в 1465 и 1472 гг.) об «избавлении» от конкретной угрозы, а не многолетней зависимости.

1082

Заметим, что летописные рассказы о первом походе Ахмата ненамного короче повествований об «Угорщине», при том, что события 1472 г. заняли (считая с момента выступления хана) около двух месяцев, а 1480 г. — около пяти; впечатление, произведенное отражением похода Ахмата 1472 г., сопоставимо, таким образом, с воздействием на современников «стояния на Угре», хотя масштаб военных действий во втором случае был значительней.

1083

См.: Горский А. А. Москва и Орда. М., 2000. С. 158–159.

1084

Источником информации Длугоша могла быть и ордынская сторона: в 1479 г., под которым в его сочинении говорится о свержении Иваном III «ига», послы Ахмата вели переговоры с Казимиром IV об антимосковском союзе (см.: Назаров В. Д. Свержение ордынского ига на Руси. С. 41).

1085

См.: ПСРЛ. Т. 25. С. 30–31; Горский А. А. Москва и Орда. С. 160–161.

1086

См.: Назаров В. Д. Свержение ордынского ига на Руси. С. 35, 44; Некрасов А. М. Международные отношения и народы Западного Кавказа: последняя четверть XV — первая половина XVI в. М., 1990. С. 45–47.

1087

ПСРЛ. Т. 25. С. 308.

1088

Там же. С. 309.

1089

Крупные татарские нападения происходили зимой или летом; но последним зимним походом было нашествие Едигея 1408 г.; последующие нападения — все летние.

1090

См.: Горский А. А. «Повесть о убиении Батыя» и русская литература 70-х годов XV века // СР. Вып. 3. М., 2001. С. 199–204, 213–214. Аналогично датирует (хотя и без аргументации) свод-протограф Московского свода 1479 г. и Ермолинской летописи в своей новейшей работе Б. М. Клосс [Клосс Б. М. Избранные труды. Т. 2. М., 2001. С. 49; заметим, что в статье Б. М. Клосса и Я. С. Лурье 1976 г., на которую в данном случае ссылается автор (примеч. 102 на с. 59), отождествления протографа Московского свода и Ермолинской со сводом 1477 г. нет, они рассматриваются как разные памятники].

1091

См.: Лурье Я. С. Россия Древняя и Россия Новая. СПб., 1997. С. 116.

1092

См.: Насонов А. Н. История русского летописания XI–XVIII вв. М., 1969. С. 236.

1093

ПСРЛ. Т. 25. С. 207; Т. 23. С. 128; ср.: Т. 6. СПб., 1853. С. 99 (Софийская I летопись — главный источник свода 1477 г.).

1094

См.: ПСРЛ. Т. 25. С. 131, 136, 295, 297; Т. 23. С. 77; Т. 28. М.; Л., 1963. С. 131, 133, 301, 303 («Летописец от 72-х язык», в который вошла часть свода 1477 г., охватывающая период 1417–1477 гг.).

1095

ПСРЛ. Т. 25. С. 222–225; Т. 23. С. 134. Ранее «Повесть о Темир-Аксаке» если и существовала, то вне летописания (см.: Лурье Я. С. Две истории Руси 15 века. С. 52–53; Клосс Б. М. Избранные труды. Т. 1. М., 1998. С. 124–128).

1096

ПСРЛ. Т. 25. С. 139–141; Горский А. А. «Повесть о убиении Батыя…» С. 218–220 (текст «Повести» по Архивской летописи).

1097

ПЛДР. Вторая половина XV века. М., 1982. С. 530, 532.

1098

См.: Горский А. А. «Повесть о убиении Батыя.»

1099

См.: Кучкин В. А. О термине «дети боярские» в «Задонщине» //ТОДРЛ. Т. 50. СПб., 1997.

1100

См.: Горский А. А. Москва и Орда. С. 171–180. В представлениях потомков, отразившихся в упомянутых в начале этой главы послании Сильвестра Ивану IV и «Казанской истории», два похода Ахмата — скоротечный 1472 г. и более длительный 1480 г. — одинаковые по своему результату (бесславное отступление Орды), слились в один, а гибель Орды (происшедшая на самом деле 20 с лишним лет спустя) стала отождествляться с гибелью Ахмата. В XVII в. сходное смешение встречаем в Мазуринском летописце, где под 1480 г. сначала говорится о походе Ахмата к Угре, а затем об осаде Алексина, движении к Оке и быстром бегстве, т. е. событиях 1472 г. (ПСРЛ. Т. 31. М., 1968. С. 115). С ликвидацией зависимости от Орды следует связывать территориальные приращения московских владений. В договоре с рязанским князем 1483 г. в их числе названы «места татарские и мордовские», некогда захваченные Дмитрием Донским, а после 1382 г. утерянные Москвой (см. Часть IV, Очерк 4), а также «Меча» (территория на правобережье верхнего Дона — ею Москва должна была владеть совместно с Рязанью) и Елецкое княжество, расположенное южнее по правому берегу Дона (ДДГ. № 76. С. 285–286). Тогда же, по-видимому, стала считаться наследственным владением московских князей Мещера (см. Часть V, Очерк 1).

1101

О применении царского титула к Василию II см. Часть V, Очерк 2; Иван III называется «царем» в договоре с дерптским епископом от 13 января 1374 г. (ГВНП. М.; Л., 1949. № 78. С. 133, 135), в Московском своде 1479 г. (в статье 1478 г. — ПСРЛ. Т. 25. С. 312) и в «Послании на Угру» Вассиана Рыло (Памятники литературы Древней Руси. Вторая половина XV века. С. 522, 530, 534). Развитию представления о царском достоинстве Ивана III мог способствовать заключенный им в 1472 г. (см.: ПСРЛ. Т. 25. С. 298–300) брак с племянницей последнего императора Византии Софьей (Зоей) Палеолог.

1102

Заметим, что эта дата не имеет ничего «оскорбительного» для татарского народа, поскольку практически все тогдашние татарские государственные образования приложили руку к падению Большой Орды: Ахмат погиб в результате нападения сибирского хана и ногайских мурз; покончил с Ордой Ахматовых детей в 1502 г. союзник Москвы крымский хан Менгли-Гирей (см. об этом в Части V, Очерке 4); участвовали в действиях против Большой Орды в конце XV — начале XVI в. и союзные тогда Москве татары Казанского ханства.

1103

См.: Черепнин Л. В. Образование русского централизованного государства в XIV–XV веках. М., 1960. С. 887–895; Клюг Э. Княжество Тверское (1427–1485). Тверь, 1994. С. 360–365.

1104

См.: Зимин А. А. Россия на рубеже XV–XVI столетий. М., 1982. С. 9^93-104, 178–196; Кром М. М. Меж Русью и Литвой. М., 1994.

1105

См.: Зимин А. А. Россия на пороге Нового времени. М., 1972. С. 112–123.

1106

См.: там же. С. 142–168.

1107

См.: там же. С. 208–209.

1108

ПЛДР. Вторая половина XV века. М., 1982. С. 522, 530, 534.

1109

См.: Хорошкевич А. Л. Русское государство в системе международных отношений конца XV — начала XVI в. М., 1980. С. 87–88, 96, 101–105, 121–122, 125–126; Vodoff W. Le regne d'Ivan III: une etape dans 1'histoire du titre «tsar» // Forschungen zur osteuropaischen Geschichte. Bd. 52.B., 1996. Официальным титулом главы государства оставался тогда «великий князь всея Руси», который к концу XV в. становится обязательным в документации (см.: Каштанов С. М. Социально-политическая история России конца XV — первой половины XVI века. М., 1967. С. 123; Лаушкин А. В. К вопросу о формировании великокняжеского титула во второй половине XV в. // ВМУ. Сер. история. 1995. № 6).

1110

РГАДА. Ф. 389 (Литовская Метрика). Кн. 5. Л. 247 об., 249 об.; Lietuvos Metrika (1427–1506). Kniga Nr. 5. Vilnius, 1993, C. 179. № 106.3;C. 181. № 108.1, 108.2; сб. РИО. Т. 41. СПб., 1884. № 79. С. 384–385; Kuczynski S. M. Ziemie chernihowsko-siewerskie pod rzadami Litwy. Warszawa, 1936. S. 327–332; Горский А. А. Москва и Орда. М., 2000. С. 181–183.

1111

Сб. РИО. Т. 41. № 79. С. 384–385; № 82. С. 413–415; № 83. С. 416–421.

1112

См.: Усманов М. А. Жалованные акты Джучиева улуса XIV–XVI вв. Казань, 1979. С. 186–205.

1113

См.: Кобрин В. Б., Юрганов А. Л. Становление деспотического самодержавия в средневековой Руси (К постановке проблемы) // ИСССР. 1991. № 4. С. 58–60; Власть и реформы: от самодержавной к советской России. СПб., 1996. С. 86; Юрганов А. Л. Категории русской средневековой культуры. М., 1998. С. 216–220.

1114

См.: PoeM. What Did Russians Mean When They Called Themselves «S1aves of the Tsar»? // Slavic Review. 1998. Vol. 57. № 3. P. 586–594.

1115

Герберштейн С. Записки о Московии. М., 1988. С. 318, прим. 314 — комментарий А. Л. Хорошкевич. Н. С. Борисов полагает, что появление именования подданных великого князя «холопами» произошло не без «дурного влияния Орды», но имея в виду характер общественных отношений («дух раболепия»), а не собственно термин (Борисов Н. С.Иван III. М., 2000. С. 571, 574–576).

1116

ПСРЛ. Т. 2. Стб. 807–808.

1117

Там же. Т. 27. С. 103; Т. 25. С. 249.

1118

Хожение за три моря Афанасия Никитина. Л., 1986. С. 7, 12, 20, 26, 33–34, 38, 148 (примеч. 72), 166 (примеч. 151).

1119

РФА. Вып. 2. М., 1987. №. 71. С. 238.

1120

РГАДА. Ф. 389. Кн. 5. Л. 195, 235, 235 об., 240 об., 243, 246, 247 об.,248, 249; Lietuvos Metrika. Kniga Nr. 5.№ 67; 98.1; 102.1; 104.1; 104.3; 104.4; 104.29; 106.3; 108.1. С. 119, 163–164, 170, 172–173, 177, 179, 181.

1121

РГАДА. Ф. 389. Кн. 5. Л. 200 об.; Lietuvos Metrika. Kniga Nr. 5. № 73.1.С. 125.

1122

РГАДА. Ф. 389. Кн. 5. Л. 233 об.; Lietuvos Metrika. Kniga Nr. 5. № 97.2.С. 1261 1.

1123

«Ратаи и холоп его буду»: РГАДА. Ф. 389. Кн. 5. Л. 247 об.; Lietuvos Metrika. Kniga Nr. 5. № 106.3. С. 173.

1124

РГАДА. Ф. 389. Кн. 5. Л. 244; Lietuvos Metrika. Kniga Nr. 5. № 104.9. С. 174.

1125

РГАДА. Ф. 389. Кн. 5. Л. 290, 290 об.; Lietuvos Metrika. Kniga Nr. 5.№ 124.3. С. 232.

1126

Сб. РИО. Т. 41. № 45. С. 207–208.

1127

Посольская книга по связям России с Ногайской Ордой. 1483–1508. М., 1984. С. 82.

1128

См. подробный разбор сведений о «холопстве» ногайских правителей по отношению к московским государям: Трепавлов В. В. История Ногайской Орды. М., 2001. С. 430, 632–633, 636–637, 644–647.

1129

Ср. прямые именования царя в ногайских посланиях в Москву потомком Чингисхана (см.: Трепавлов В. В. Указ. соч. С. 630).

1130

См.: Базилевич К. В. Внешняя политика Русского централизованного государства. Вторая половина XV века. М., 1952. С. 410–411. Использование царем Кахетии терминологии, выражающей зависимость, связано с содержащейся в тексте грамоты оценкой московского князя как главного оплота православного христианства.

1131

Сб. РИО. Т. 41. СПб., 1884. № 23. С. 81 (1489 г., послание муромского наместника князя Ф. Хованского); № 29. С. 111 (1491 г., письмо от посла в Крыму князя В. Ромодановского); т. 35. СПб., 1892. № 17. С. 70–71 (1492 г., послание наместника в Новгороде Якова Захарьина); Памятники дипломатических сношений древней России с державами иностранными. Ч. 1. Т. 1. СПб., 1851. С. 49, 62, 64–65 (1490 г., письма послов в Священную Римскую империю Юрия Траханиота и Василия Кулеши-на). Посольские документы по сношениям с Крымским ханством имеются с 1474 г., но до 1489 г. писем великому князю от его послов не содержат.

1132

АСЭИ. Т. 3. М., 1964. № 18. С. 34.

1133

РФА. Вып. 1. М., 1986. № 46. С. 175. О датировке формулярного извода см.: там же. Вып. 5. М., 1992. С. 989. В последующих дошедших до нас крестоцеловальных записях (лиц такого же ранга) — от времени Василия III — в данном месте читаем «своего холопа» (СГГД. Ч. 1. М.,1813. № 149, 152, 153, 154, 159, 162. С. 414, 421, 423, 425, 433, 448). Исключениями являются записи князей, переходивших на московскую службу с литовской — К. И. Острожского (1506 г.) и Ф. М. Мстиславского (1529 г.). Примечательно, что в следующей записи Мстиславского (1531 г.) он уже именует себя «холопом» (там же. № 146, 157. С. 404, 433: ср. № 159. С. 439).

1134

См.: Рашид-ад-дин. Сборник летописей. Т. 1. Кн. 2. М.; Л., 1952. С. 15–16; Федоров-Давыдов Г. А. Общественный строй Золотой Орды. М., 1973. С. 36–39; Мункуев Н. Ц. Заметки о древних монголах // Татаро-монголы в Азии и Европе. М., 1977. С. 387–389. В связь с этой терминологией может быть поставлено известие Новгородской I летописи старшего извода, согласно которому монгольские послы в 1223 г. говорили русским князьям, что пришли не на них, а «на холопы и на конюси свое на поганыя Половче» (НIЛ. С. 62). Спустя почти три столетия сходное «профессиональное» добавление к термину «холоп» видим в формуле, примененной Иваном III для выражения готовности признать зависимость от хана Большой Орды: «ратаи и холоп его буду» (см. примеч. 20). Похоже, здесь перед нами следы реальной терминологии, обозначавшей зависимость скотоводческих и земледельческих общностей и их правителей.

1135

Другое дело, что впоследствии, в XVI столетии, факт совпадения этого определения с наименованием несвободных людей мог способствовать развитию представлений о приниженном положении знати по отношению к государю (что проявилось, в частности, в произведениях Ивана Грозного).

1136

См. о развитии этой концепции (также сформулированной в период княжения Василия III): Синицына Н. В. Тритий Рим. М., 1998.

1137

См.: Горский А. А. «Всего еси исполнена земля Русская…»: личности и ментальность русского средневековья. М., 2001. С. 142, 156 (примеч. 115), 158 (примеч. 145).

1138

Дмитриева Р. П. Сказание о князьях владимирских. М.; Л., 1955. С. 161–165, 174–178.

1139

Там же. С. 182–184, 192–195. О соотношении текстов, отображающих легенду о происхождении русских князей от римских императоров и получении Мономахом царских даров см.: Гольдберг А. Л. К истории рассказа о потомках Августа и о дарах Мономаха // ТОДРЛ. Т. 30. Л., 1976; Дмитриева Р. П. О текстологической зависимости между разными видами рассказа о потомках Августа и о дарах Мономаха // Там же.

1140

См.: Кобрин В. Б. Власть и собственность в России (XV–XVI вв.).М.,1985. С. 90–135.

1141

Термин крестьяне (=христиане) в качестве унифицирующего обозначения рядового сельского населения распространился в конце XIV–XV в. (см.: Черепнин Л. В. Из истории формирования феодально-зависимого крестьянства на Руси // ИЗ. Т. 56. М., 1956. С. 263–264).

1142

О возникновении и эволюции этой нормы см.: Горский А. Д. Об ограничении крестьянских переходов на Руси в XV веке (к вопросу о Юрьеве дне) // Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы за 1963 год. Вильнюс, 1965.

1143

Как показано Л. В. Миловым, на Восточно-Европейской равнине в силу специфики природных условий всегда имел место необычайно короткий сезон земледельческих работ. Вкупе с преобладанием малоплодородных почв это обусловило низкую урожайность и, как следствие — невысокий объем совокупного прибавочного продукта (см.: Милов Л. В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. М., 1998).

.

Комментарии (3)
Обратно в раздел история