Часть II РУСЬ В КОНЦЕ Х — НАЧАЛЕ XII В.

ОГЛАВЛЕНИЕ

Очерк 1 Волости и города
Очерк 2 Проблема сущности общественного строя раннесредневековой Руси
Очерк 3 «Империя Рюриковичей»?
Очерк 4 От языческого мировосприятия к христианскому: резкая ломка или плавный переход?

Да аще будете в любви межю собою, Бог будет в вас, и покорить вы противныя под вы и будете мирно живуще. Аще ли будете ненавидно живуще, в распрях и которающеся, то погыбнете сами, и погубите землю отець своих и дед своих, иже налезоша трудом своимь великым; но пребывайте мирно, послушающе брат брата.

Завещание Ярослава Мудрого сыновьям (по «Повести временных лет»)

Очерк 1 Волости и города

Итак, с конца Х столетия Русь делилась на территориальные единицы, управлявшиеся представителями киевской княжеской династии. В историографии составные части Руси именуются «княжествами», «землями» или «волостями». Первый термин чисто научный, в источниках он не встречается. Два же других реально бытовали в изучаемую эпоху: именно они употреблялись для характеристики территориально-политической структуры как Руси, так и зарубежных стран. Некоторые исследователи использовали термины земля и волость как равнозначные или даже употребляли двойное наименование — «волости-земли» (подразумевающее тождество этих понятий);[227] другие, говоря о составных частях Руси конца Х — начала XII в. (т. е. до наступления т. н. «удельного периода»), предпочитали термин «волость»;[228] третьи называли эти составные части «землями».[229] При этом не предпринималось попыток разобраться, что означали эти два понятия в представлениях современников.

Рассмотрение всех употреблений терминов «земля» и «волость» (в территориальном их значении[230]) в источниках XI — начала XII в. показывает, что они не были взаимозаменяемыми и обозначали в этот период территориальные единицы разного уровня и статуса.

«Землями» именовались независимые государства. В оригинальных памятниках встречаем названия «Русская земля», «Греческая земля», «Болгарская земля», «Лядская земля», «Угорская земля», «Агнянская земля», «Волошская земля».[231] Такое же значение имел термин «земля» и в переводных произведениях (там встречаются земли Египетская, Ромейская, Ханаанская, Греческая, Перськая, Халдейская, Иерусалимская).[232] Кроме того, государства часто обозначались отэтнонимическими названиями («Русь», «Ляхи», «Чехи», «Греки», «Угры»).[233]

Термином же «волость» (вар.: «власть») в территориальном значении древнерусские памятники XI — начала XII в. именуют главным образом владения князей-Рюриковичей в пределах Древнерусского государства.

1. ПВЛ. Под 975 г. упоминается о совете воеводы Свенельда киевскому князю Ярополку относительно его брата Олега, княжившего в «Деревах»: «поиди на братъ свои и прими волость его».[234] Под 977 г. дважды говорится, что Ярополк «перея власть» Олега.[235] Под 980 г. упоминается, что Рогволод «имяше волость свою Полотьск?».[236] Ярослав Владимирович после смерти в 1036 г. своего брата черниговского князя Мстислава «перея власть его всю».[237] Племянники — «сыновцы» Всеволода Ярославича в период его киевского княжения «начаша ему служати, хотяще власти»; в результате Всеволод «раздаваше волосте имъ».[238] В 1096 г. Олег Святославич обращается к Изяславу Владимировичу: «Иди в волость отца своего Ростову, а то есть волость отца моего» (Муром. — А. Г.).[239] После поражения и гибели Изяслава его брат Мстислав предъявляет аналогичное требование Олегу: «Иди ис Суждаля Мурому, а в чюжеи волости не с?ди».[240] В 1097 г. Давыд Игоревич советует Святополку Изяславичу не отпускать теребовльского князя Василька Ростиславича «в свою волость».[241] После ослепления Василька Святополк, оправдываясь перед другими князьями, говорит: «Пов?дал ми Давыдъ Игоревичь, яко Василко брата ти убилъ Ярополка и тебе хощеть убити, и заяти волость твою — Туровъ, и Пинескъ, и Берестии, и Погорину».[242] Пленный Василько говорит Василю (автору летописной повести о событиях 1097–1099 гг.): «мои Теребовль моя власть и ныне и пождавже»; «якоже и бысть: вскор? бо прия власть свою» — замечает автор повести.[243] Тем временем «поиде Давыд, хотя переяти Василкову волость».[244] После поражения и бегства Давыда Святополк «нача думати на Володаря и на Василка, глаголя, яко се есть волость отца моего и брата» (Перемышльское и Теребовльское княжества. — А. Г.).[245] В 1100 г. на съезде в Уветичах сильнейшие князья предложили Володарю и Васильку: «буди вам едина власть — Перемышль».[246]

2. НІЛ (известия, не совпадающие с ПВЛ). В начале летописи объявляется намерение поведать о том, как «грады почаша бывати по м?стом, преже Новгородчкая волость и потом Кыевская».[247] В рассказе о призвании варяжских князей говорится, что «словене свою волость имели, а кривици свою, а мере свою».[248]

3. Запись на Остромировом Евангелии (1056–1057 гг.): «Изяславу же кънязю тогда пр?дрьжащу об? власти: и отца своего Ярослава и брата своего Володимира»[249] (т. е. киевское и новгородское княжения).

4. «Сказание о Борисе и Глебе». В рассказе о распределении Ярославом столов между сыновьями говорится, что он посадил «Изяслава Кыев? стареишаго, а Святослава Чьрнигов?, а Вьсеволода Переяславли, а прокыя по ин?мъ волостьмъ».[250]

5. «Поучение» Владимира Мономаха. Автор пишет о том, как братья предложили ему: «потъснися к нам, да выженемъ Ростиславича (Володаря и Василька. — А. Г.) и волость ихъ отимем».[251]

6. Письмо Владимира Мономаха Олегу Святославичу. Предлагая примирение, Владимир обещает: «тои волость възмешь с добром».[252]

7. Южнорусское летописание 20-х гг. XII в. В рассказе о смерти Владимира Мономаха (1125 г.) говорится, что его сыновья после похорон «разыдошася кождо въ свою волость с плачемъ великомъ, идеже бяше комуждо раздаялъ волости».[253]

В ряду перечисленных упоминаний термина «волость» особняком стоят два фрагмента ПЩ, где «волостями» названы территориальные образования IX в. В первом из этих упоминаний следует видеть ретроспекцию современного летописцу термина на период начала государства. Фраза сходна с записью на Остромировом Евангелии: обе они, очевидно, отражают новгородскую точку зрения на существование на Руси двух главных волостей — новгородской и киевской с явным стремлением к возвеличиванию Повгорода. Во втором фрагменте отразилось современное летописцу представление о волости как территории, находящейся под чьей-либо властью, но поскольку по легенде о призвании Рюрика князей в это время у словен, кривичей и мери не было, то автор изобразил дело так, что владеют этими волостями сами «людие» («владети сами собе»).[254]

В остальных 22 упоминаниях термина волость / власть он связывается с конкретным князем (или князьями) — владельцем. В 19 случаях этот князь — вассал киевского князя, и «волостью» названа управляемая им территория. Дважды речь идет о территориях, принадлежащих киевскому князю, но составляющих часть государства (Остромирово Евангелие, ПВЛ под 1097 г. о «волости» Святополка). Всего в одном случае князь-владелец волости — не Рюрикович (Рогволод).

Почти во всех случаях имеются в виду территории, князь-владелец которых сидит непосредственно в политическом центре данной волости. Исключений — четыре. Запись на Остромировом Евангелии характеризует Повгород как «власть» Изяслава, хотя он в 1056–1057 гг. княжил в Киеве. Ростов и Муром в 1096 г. не имели (до начала войны Олега с Мономашичами) своих князей и характеризуются в воспроизведенных летописью переговорах как волости соответственно Мономаха (в это время княжившего в Переяславле) и Святослава Ярославича (который владел при жизни Муромом как князь черниговский). В прошлом (Новгород с 1-й половины Х в., Ростов и Муром в эпоху Владимира Святославича) все эти центры имели свои собственные княжеские столы. Волостью Святополка под 1097 г. названы все его владения, кроме стольного Киева; поставленный среди них первым Туров был прежде центром его княжения (а еще ранее там княжил Святополк Окаянный).[255] Таким образом, во владении одного князя могло быть несколько волостей: сам он сидел в центре наиболее значительной из них, другие управлялись его посадниками.[256] Вероятно, что территория получала право именоваться «волостью» после того, как в ней появлялся княжеский стол, и сохраняла это право и в том случае, если в дальнейшем ею владел князь, непосредственно в ней не сидевший.

Термин «волость» в приведенных известиях часто сочетается с глаголами, обозначающими действие: волости можно «приять», «переять», «раздавать», «заять», «держать», «отнять», «взять», в волости можно «посадить» (князя). Отметим, что в сочетании с термином «земля» встречается только один из этих глаголов («держать»).[257]

В переводных памятниках XI — начала XII в. термин «власть» (полногласная форма в них не употребляется[258]) также встречается как обозначение части территории государства,[259] но чаще в этих случаях употребляется этимологически тождественный с ним термин «область»[260] (в оригинальных произведениях он встречается в таком значении, напротив, гораздо реже, чем «волость»[261]).

Таким образом, в конце Х — начале XII в. государство, называвшееся «Русь» или «Русская земля», состояло из «волостей», управляемых представителями киевской княжеской династии. Встречающееся в историографии отождествление понятий «волость» и «земля» для этого периода фактически неверно, поскольку объединяет термины разного уровня — обозначение территории, составляющей часть государства, и обозначение государства в целом.[262]

Приведенный материал показывает, что «волость» конца Х — начала XII в. — это прежде всего княжеское владение. Показательно, что если князь-владелец называется или подразумевается во всех случаях (кроме двух «ретроспективных» фрагментов НIЛ), то главный город волости назван лишь 5 раз и ни разу (исключая опять-таки «ретроспективное» упоминание «новгородской» и «киевской» волостей в начальной статье НIЛ, возможно являющееся поздней вставкой) «волость» не определяется притяжательным прилагательным, образованным от названия ее центра.[263] Понятие «волость» (этимологически восходящее к глаголу «владеть»[264]) в данный период связано с владетельными правами исключительно князя, а не города или иного субъекта.

В период до 1-й трети XII в. включительно центрами волостей, т. е. населенными пунктами, где в течение того или иного времени бесспорно существовали столы князей-Рюриковичей, побывал 21 город. Далее они приводятся с датами первого упоминания в источниках княжеского стола и датами, под которыми относящаяся к ним территориальная единица поименована «волостью» (если такое упоминание есть).[265]

Новгород. Княжение — 40-е гг. Х в..[266] «Волость» — 1056–1057 гг..[267]

Овруч. Княжение — 970 г..[268] «Волость» — 975, 977 гг..[269] Туров. Княжение — 988 г..[270] «Волость» — 1097 г..[271] Полоцк. Княжение — 988 г..[272] «Область» — 1092 г..[273] Владимир-Вольшский. Княжение — 988 г..[274] «Волость» — 1054 г..[275] Тмуторокань. Княжение — 988 г..[276] Ростов. Княжение — 988 г..[277] «Волость» — 1096 г. («область» -1071 г.).[278] Муром. Княжение — 988 г..[279] «Волость» — 1096 г..[280] Смоленск. Княжение -988 г..[281] «Волость» — 1054 г..[282] Чернигов. Княжение — 1024 г..[283] «Волость» — 1036, 1054 гг..[284] Киев. Княжение — 1054 г..[285] «Волость» — 1054 г..[286] Переяславль. Княжение — 1054 г..[287] «Волость» — 1054 г..[288] Перемышль. Княжение — 1086 г..[289] «Волость» — 1093, 1097, 1100 гг..[290] Теребовль. Княжение — 1097 г..[291] «Волость» — 1093, 1097 гг..[292] Курск. Княжение — 1095 г..[293] Бужск. Княжение — 1100 г..[294] Дорогобуж. Княжение — 1100 г..[295] Берестье. Княжение — 1101 г..[296] Минск. Княжение — 1116 г..[297] Городен. Княжение -1127 г..[298] Клеческ. Княжение — 1127 г..[299]

Таким образом, к концу княжения Владимира Святославича (1015 г.) на Руси достоверно известно 9 волостей, Ярослава Владимировича (1054 г.) — 11 (учитывая, что за «Деревами» статус волости не закрепился), Всеволода Ярославича (1093 г.) — 13, Мстислава Владимировича (1132 г.) — 20.

В вопросе о генезисе политических центров эпохи Киевской Руси среди исследователей нет единого мнения. Большинство историков 2-й половины XIX — начала ХХ в. исходили из представления, что этими центрами стали бывшие центры «племен».[300] Иную точку зрения высказал в начале ХХ в. С. М. Середонин. Он считал, что центрами древнерусских «земель» становились, как правило, новые по отношениям к восточнославянским городищам VIII–X вв. поселения.[301]

Большая часть исследователей, обращавшихся к этой теме в 30-60-х гг. ХХ в., высказывалась в традиционном духе (изменения коснулись терминологии — в соответствии с утвердившимся представлением о Киевской Руси как феодальном государстве для обозначения его центров стал применяться термин «феодальные города»): города — центры Древнерусского государства формировались преимущественно из «племенных центров».[302] В то же время В. В. Мавродин, обобщая результаты археологических исследований древнерусских городов, обратил внимание на частые факты «перемещения» укрепленных центров на новое место (Полоцк, Смоленск, Повгород, Ростов, Ярославль, Белоозеро). Причинами такого явления (определенного как «перенос города») могли быть, по мнению исследователя, невозможность роста детинца на старом месте, потребности торговых и военных предприятий и враждебное отношение к процессу феодализации «родоплеменной знати», концентрировавшейся в старых центрах.[303] Концепция «переноса городов» вновь ставила под сомнение тезис о преемственности между «племенными» центрами и центрами политической власти Древнерусского государства.

Пакопление в последующие десятилетия археологического материала о древнерусских укрепленных поселениях показало, что многие «племенные центры» прекратили свое существование, не превратившись в города. В результате концепция прямой преемственности между центрами догосударственных общностей и политическими центрами Древней Руси видоизменилась. Ее сторонники теперь полагают, что к племенным центрам восходят в первую очередь крупные города Руси, а небольшие «племенные центры» часто не перерастали в феодальные города.[304] Другие исследователи высказывают мнение о смене политических центров («переносе городов») как общем явлении для эпохи складывания Древнерусского государства (при этом они не отделяют крупные центры от мелких).[305]

Прояснить этот вопрос можно, если сопоставить время основания, согласно археологическим данным, перечисленных выше центров волостей Х — начала XII в. со временем, когда прекратили существование догосударственные общности («Славинии») в регионах, где каждый из них расположен.[306]

81[307] 82[308]

83[309] 84[310] 86[311] 87[312] 88[313] 89[314] 90[315] 91[316] 92[317] 93[318] 94[319] 95[320]

96[321] 97[322] 98[323]

Из 17 центров только 4 зародились в период существования «Славиний». Но два из этих четырех (Киев и Чернигов) являлись центрами среднеднепровской Руси, т. е. территориального образования, из которого осуществлялось подчинение восточнославянских общностей. Третий (Перемышль) возник во 2-й половине Х в., по-видимому, в результате деятельности Чешского государства.[324] В четвертом (Полоцке) в начале XI в. построение нового детинца (вместо разрушенного Владимиром) имело место, но оно было осуществлено всего в полукилометре от прежнего (при впадении Полоты в Западную Двину).[325] Таким образом, ни одного «чистого» случая эволюции центра раннефеодальной волости из центра «Славинии» нет. Следовательно, правилом было создание при переходе территории под непосредственную власть киевских князей нового центра.

Конкретные проявления «смены центра» были довольно разнообразны. В земле древлян, у которых, судя по рассказу о гибели Игоря и мести Ольги, центром был Искоростень,[326] после подчинения Киеву столицей стал, по-видимому, Овруч — в нем укрывается в 977 г. Олег Святославич, княживший в «Деревах», от войск брата Ярополка.[327] Вероятно, Овруч оставался центром и во время княжения в бывшей земле древлян сына Владимира Святослава (конец Х — начало XI в.).[328] Позже древлянская территория непосредственно подчиняется Киеву.[329]

Центром бывшей земли дреговичей стал в конце Х в. (когда там был посажен Владимиром Святополк) Туров,[330] возникший, по археологическим данным, примерно в это время.[331]

В земле волынян новый центр — Владимир был основан в конце Х в. (примерно в 25 км от старого — Волыни), когда Владимир Святославич посадил в Волынской волости своего сына Всеволода.[332]

На бывшей хорватской территории во 2-й половине XI в. возникает и становится центром волости Теребовль.[333]

В земле полоцких кривичей новый центр, как говорилось выше, возник после ликвидации Владимиром в конце Х в. местного княжения в 0,5 км от старого и сохранил его название — Полоцк. На территории верхнеднепровских кривичей центр также сохранил свое название — Смоленск, но был перенесен на более значительное расстояние — 12 км. Причем первоначально (в конце Х — начале XI в.) Смоленская волость управлялась из старого центра (ему соответствует археологический комплекс Гнездово) — новый Смоленск возник только во 2-й половине XI в..[334]

На территории словен в IX-Х вв. центр располагался на т. н. «Рюриковом» Городище, в 2 км от позднейшего Новгорода.

Скорее всего, это поселение и называлось тогда Новгородом.[335] С середины Х в. появляется город на современном месте.[336]

Процесс смены старых укрепленных поселений новыми, по-видимому, затронул не только крупные политические центры. Обобщение археологических данных о древнерусских укрепленных поселениях, проведенное А. В. Кузой (материалы 862 относительно хорошо изученных поселений — 61,8 % от общего числа известных науке на середину 80-х гг. XX в.), показало, что из 181 укрепленного поселения, существовавшего в IX — начале XI в., к началу XII столетия 104 (т. е. 57,5 %) прекратили свое существование, причем у большинства из них это произошло на рубеже Х-XI вв..[337] Для значительной части восточнославянских «Славиний» (дреговичи, радимичи, кривичи, волыняне, хорваты) рубеж Х-XI вв. — это время сразу после ликвидации их «автономии». Резонно полагать, что последнее явление влекло за собой коренные изменения в структуре укрепленных поселений — упадок старых центров и возвышение новых. Подчинение «Славиний» власти киевских князей и образование на их территориях волостей, управлявшихся представителями киевской династии, вели за собой смену старых политических центров новыми, которые служили опорой власти Рюриковичей и их дружин.[338] Старые центры либо отступали на второй план (Волынь, Городище), либо приходили в упадок (Гнездово), либо уничтожались (старый детинец Полоцка). Одновременно происходило массовое появление новых укрепленных поселений в составе волостей: они, не имея (или на первых порах не имея) своих княжеских столов, также служили опорными пунктами новой власти. Если в центрах волостей сидели князья, то в более мелких городах — назначаемые ими посадники.[339]

Распространенное мнение об эволюции в городе т. н. «племенных» центров как главном пути городообразования на Руси не подтверждается фактами. Нет оснований и для противопоставления путей образования крупных и мелких центров. Известно несколько городов раннефеодального периода, явно эволюционировавших непосредственно из центров догосударственного периода (помимо, оговоримся еще раз, центров территориального ядра Киевской Руси — Киева и Чернигова): это Изборск, Витебск, Волынь.[340] Но большого значения в период существования единого государства (конец Х — начало XII в.) они не имели. Столицы волостей раннефеодального периода не развивались из центров «Славиний», а возникали уже как центры государственной власти.

Очерк 2 Проблема сущности общественного строя раннесредневековой Руси

Вопрос о сущности общественного строя домонгольской Руси породил в историографии (в первую очередь ХХ столетия) жаркие дискуссии.[341] Обычно они характеризуются как «спор о феодализме в Древней Руси»,[342] что представляется не вполне точным. «Феодализм» — условный научный термин, появившийся в XVIII столетии; представители разных научных школ вкладывали в него разное содержание: от общественно-экономической формации (т. е. всей совокупности общественных отношений), существовавшей в разных частях света, до политико-правовой системы, имевшей место в Западной Европе в течение одного из периодов средневековья. Существо же спора об общественном строе раннесредневековой Руси может быть сведено к двум вопросам: 1) делилось ли древнерусское общество на противостоявшие друг другу в социально-экономическом отношении слои населения (в марксистской терминологии — на антагонистические классы); 2) если да, то какой характер носили отношения этих слоев.

В 30-х гг. ХХ в. в отечественной науке утвердилось (после ожесточенных споров, осложняемых вненаучными факторами[343]) представление об общественном строе раннесредневековой Руси как «феодальном». Советские историки того времени воспринимали понятие «феодализм» в широком значении, как общественно-экономическую формацию. Но представление о конкретных путях возникновения феодализма исследователи средневековья (как русского, так и западноевропейского — концепции социально-экономического строя Руси и Западной Европы складывались в советской науке одновременно) взяли у одного из направлений т. н. «вотчинной теории» в изучении средневекового Запада. Согласно взглядам представителей этого направления, разработанного во 2-й половине XIX в. (К. Т. Инама-Штернегг, К. Лампрехт, П. Г. Виноградов и др.), сущность феодализации была в смене крестьянской общины в качестве собственника земли вотчиной (сеньорией) — крупным частным земельным владением.[344]

Концепция формирования феодального общества на Руси, представленная в работах ее главного разработчика Б. Д. Грекова, может быть сведена к четырем основным положениям: 1) генезис феодализма состоял в возникновении крупной земельной собственности в виде феодальных вотчин; 2) эта собственность на Руси господствовала уже с IX-Х вв.; 3) часть крестьян-общинников попадала тогда в зависимость; 4) господствующей формой ренты первоначально являлась отработочная.[345]

Взгляды Б. Д. Грекова на древнерусское общество надолго вошли в вузовские и школьные учебники. Но уже в начале 50-х гг. XX в. появилось другое направление в трактовке содержания генезиса феодальных отношений. В конкретно-историческом плане появление его было связано с тем, что на Руси, как и в других регионах Европы, где средневековое общество возникало без прямого воздействия рудиментов античных социально-экономических отношений, самые ранние сведения о существовании вотчин оказывались относящимися к более позднему времени, чем наиболее ранние сведения о существовании государства и несении населением государственных повинностей.

Л. В. Черепнин в 1953 г. выступил с обоснованием положения о существовании на Руси IX–XI вв. «верховной собственности государства» на крестьянские общинные земли, реализовывавшейся через взимание дани.[346] В последующих его работах эта точка зрения получила развитие, и в своем итоговом исследовании по проблеме генезиса феодализма (1972 г.) Л. В. Черепнин писал о Х-XI вв. как о раннефеодальном периоде, в котором преобладает верховная собственность государства на землю, а основная масса эксплуатируемых представлена лично свободным, но подвергавшимся государственной эксплуатации населением соседских общин — смердами-данниками.[347]

Принципиальный тезис о преобладании «государственно-феодальных» отношений в раннесредневековой Руси, о дани как основной форме раннефеодальной эксплуатации был поддержан в 1960-1980-х гг. многими исследователями.[348] Причем представление об активной роли государства в общественных отношениях, выдвинутое Л. В. Черепниным, получило развитие в ряде исследований, посвященных отдельным социальным группам. Б. А. Рыбаков обосновал в 1979 г. предположение, что термином «смерды» обозначались не крестьяне-общинники (как полагало большинство исследователей), а особая категория полукрестьянского-полувоенного населения, зависимая от князя (т. е. от носителя верховной государственной власти), одновременно занимавшаяся земледелием и несшая военную службу.[349] Б. Н. Флоря установил факт существования на Руси т. н. «служебной организации» — особых групп княжеских людей, обслуживавших повседневные нужды князей и знати («бортников», «бобровников», «сокольников» и др.).[350] Таким образом, все более становилось видно, что государство на Руси не просто «наслаивалось» на общество, взимая с рядового населения подати налогового характера, но само формировало зависимые от себя сферы социально-экономических отношений.[351]

Концепция «государственного феодализма» (как принято именовать точки зрения, разделяющие в принципе позицию Л. В. Черепнина) быстро вытеснила концепцию генезиса феодализма на Руси в вотчинной форме.[352] Однако в 70-80-х годах ХХ в. появились гипотезы, по-иному расценивавшие факт отсутствия вотчинного землевладения на Руси в IX-Х вв. и его относительно малую распространенность в два последующих столетия. Точка зрения о рабовладельческой природе Киевской Руси (и одновременно — раннесредневековых государств Западной Европы)[353] осталась маргинальной. Большее распространение получила концепция, отрицающая наличие на Руси домонгольского периода противостоящих друг другу в социально-экономическом и социально-политическом отношении общественных слоев. Согласно этой точке зрения, разработанной И. Я. Фрояновым и взятой на вооружение его учениками, IX–X вв. были еще последней стадией родоплеменного строя, а в XI–XIII вв. на Руси существовали города-государства, подобные античным полисам. Это были государства общинного типа, все общественно важные вопросы в них решал народ; князья были не более чем должностными лицами, приглашаемыми общинами («инструментом общинной власти»[354]). Вотчинное землевладение имело лишь тенденцию к превращению в феодальное и играло незначительную роль, а взимание дани не носило эксплуататорского характера.[355]

Концепция И. Я. Фроянова и его последователей покоится на представлении об общинном характере древнерусской государственности. Однако выдвижению этого тезиса не предшествовало выявление того, в каких терминах эта государственность понималась людьми изучаемой эпохи (термин «община» в том значении, в каком его используют сторонники указанной концепции, — «корпорация свободных жителей города и его сельской округи» — в древнерусском языке не употреблялся[356]). Защитники теории «городов-государств» оперируют в качестве обозначения этого государства-общины термином «волость».[357] Но, как показано выше (Очерк 1), понятие «волость» в источниках XI — начала XII в. обозначает исключительно княжеское владение, с владельческими правами города никак не соотносится. Может быть, сторонники «государства-общины» могут «предъявить» конкретных должностных лиц «общин», людей, которые представляли «город-государство»?

Примером участия общин (или «земства» — еще один термин, также древнерусским источникам неизвестный, но активно применяемый сторонниками концепции Фроянова) в принятии важных государственных решений служат свидетельства Русской Правды о выработке ее составных частей — Правды Ярославичей и Устава Владимира Мономаха. В заголовке Правды Ярославичей говорится: «Правда уставлена Роуськои земли, егда ся съвокупил Изяславъ, Всеволодъ, Святославъ, Коснячко, Перенегъ, Микыфоръ Кыянинъ, Чюдинъ Микула».[358] Устав Владимира Мономаха начинается со слов: «Володимеръ Всеволодичь по Святополце созва дружину свою на Берестовемь: Ратибора Киевського тысячьского, Прокопью Белогородьского тысячьского, Станислава Переяславьского тысячьского, Нажира, Мирослава, Иванка Чюдиновича Олгова мужа».[359] Лица, названные в заголовке Правды Ярославичей после сыновей Ярослава Мудрого Изяслава, Святослава и Всеволода, и лица, созванные Владимиром Мономахом «по Святополце» — т. е. после смерти киевского князя Святополка Изяславича в 1113 г. (когда Мономах вступил на киевский стол) в селе Берестово, объявляются общинными, «земскими лидерами».[360] Попробуем разобраться.

Участники совета Ярославичей названы не только в Краткой редакции Русской Правды, но и в статье 2 Пространной: «По Ярославе же паки совкупившеся сынове его: Изяславъ, Святославъ, Всеволодъ и мужи ихъ: Коснячько, Перен?гъ, Никифоръ».[361] Таким образом, советники Ярославичей названы здесь княжескими «мужами», т. е. дружинниками Ярославичей. Пространная Правда была составлена в период киевского княжения Владимира Мономаха.[362] Правда Ярославичей датируется исследователями от последних лет княжения Ярослава до 1072 г..[363] Между написанием ее заголовка и написанием статьи 2 Пространной Правды прошло, таким образом, не более 70 лет. Неужели за это время было забыто, кем были участники составления Правды Ярославичей? Ведь должны были здравствовать их ближайшие потомки. Кстати, сына одного из участников составления Правды Ярославичей — Чудина — встречаем в записи о выработке Устава Мономаха: это «Иванко Чюдиновичь». Он охарактеризован как «Олгов муж», т. е. дружинник черниговского князя Олега Святославича. С чего бы это сын одного из «лидеров киевской общины» пошел служить в дружину черниговского князя? Куда логичнее предположить, что Чудин был «мужем» отца Олега, Святослава Ярославича, почему и сын его стал «мужем» Олега.[364]

В записи о составлении Устава Мономаха упоминаются трое «тысяцких», т. е. высших должностных лиц т. н. «десятичной организации», — киевский, белгородский и переяславский. Можно ли перечисленных тысяцких считать «земскими лидерами»? Ратибор — личность известная. В 80-х гг. XI в. он служил отцу Мономаха, киевскому князю Всеволоду Ярославичу, был его посадником в Тмуторокани.[365] После смерти Всеволода и перехода Владимира Мономаха в Переяславль Ратибора видим уже в Переяславле (именно в его дворе происходит расправа над половецким князем Итларем).[366] В 1100 г. Ратибор — один из двух «мужей» Владимира, посланных объявить Давыду Игоревичу, виновному в ослеплении Василька Теребовльского, волю совета старших князей.[367] В 1113 же году, после вокняжения Мономаха в Киеве, Ратибор оказывается киевским тысяцким. Поскольку до прихода Владимира на киевский стол тысяцким в Киеве был Путята,[368] ясно, что Ратибора привел с собой в столицу Руси Мономах и сделал здесь его, своего «мужа», тысяцким. Итак, по крайней мере один из трех упомянутых в рассматриваемой записи тысяцких — княжеский дружинник. Последним в перечне назван «Иванко Чудинович Олгов муж» — т. е. дружинник Олега Святославича Черниговского, а никак не «земский лидер». Но главное — что вся совокупность названных лиц определена как «дружина» Мономаха: «созва дружину свою на Берестовемь». Термин «дружина» здесь несомненно выступает в своем основном значении — «служилые люди князя»: именно его присутствие вызвало оговорку в конце перечня по поводу Иванка Чудиновича — «Олгов муж», т. е., в отличие от вышеназванных лиц, являвшихся «мужами» («дружиной») Владимира, Иванко является «мужем» другого князя. Таким образом, сначала названы пять служилых людей киевского князя (в т. ч. три тысяцких) и в конце — представитель князя черниговского.

По мнению И. Я. Фроянова, тысяцкие могли быть как княжеские, так и «земские». Помимо тысяцких — участников составления Устава Владимира Мономаха, оказавшихся на поверку «княжими мужами», к числу земских тысяцких им были отнесены упоминаемые под 1136, 1146 и 1147 гг. киевские тысяцкие Давыд, Улеб и Лазарь.[369] Однако Давыд Ярунович в рассказе о междоусобной битве 1136 г. представлен как один из членов «лучшей дружины» Мономаховичей, попавшей в плен к Ольговичам: «И погнаша по них Володимерича дружина лучшая и биша и женучи много, и воротишася опять на полчище, и не обретоша княже? вои и впадоша Олговичемъ в руц?, и тако изъимаша и (вар.: я), держаще стягъ Ярополчи (киевского князя Ярополка Владимировича. — А. Г.), и яша бояръ много: Давыда Яруновича тысячьскаго кыевьскаго..».[370] Улеб «держал тысячю» у киевского князя Всеволода Ольговича; брат последнего Игорь, занявший в 1146 г. по смерти Всеволода киевский стол, решил оставить Улеба в должности: «держи ты тысячю, какъ еси у брата моего держалъ»; Улеб решил, однако, взять сторону Изяслава Мстиславича.[371] В описании событий следующего года Улеб упоминается как приближенный Изяслава — князь отправляет его послом к черниговским князьям в начале своего похода против Юрия Долгорукого, но тысяцким здесь Улеб не назван, а в рассказе о происшедшем позже убийстве Игоря Ольговича киевским тысяцким назван Лазарь. Он отделен в летописи не вообще от «княжеского тысяцкого», как пишет Фроянов,[372] а от тысяцкого Владимира Мстиславича, брата Изяслава.[373] Скорее всего, Лазарь был поставлен вместо Улеба на должность киевского тысяцкого Изяславом. Таким образом, нет оснований полагать, что кто-либо из трех упомянутых И. Я. Фрояновым тысяцких был должностным лицом «земским», а не назначенным князем.

Первые известные тысяцкие — упомянутые в качестве киевских тысяцких соответственно под 1089 и 1113 гг. Янь и Путята Вышатичи.[374] Янь выступает в летописи сначала как дружинник Святослава Ярославича, собирающий для него дань в Ростовской волости,[375] позже как один из «смысленых мужей», относящихся к «дружине» отца и дяди Святополка Изяславича,[376] затем как воевода Святополка;[377] Путята неоднократно упомянут в качестве воеводы того же Святополка Изяславича.[378] Принадлежность обоих к дружинным кругам, а не к «земству» — общине очевидна. Позднейшие тысяцкие много раз названы только по князю, которому они служат, без указания территории, на которую распространялись их функции.[379] Факты обратного порядка — наименования тысяцких только по территории, без указания на князя-сюзерена,[380] — не свидетельства об их «земском» характере. Поскольку тысяцкие назначались на административную должность, связанную с территориальным делением, такое именование было естественно: так, Георгий Симонович, в Киево-Печерском патерике названный тысяцким Юрия Долгорукого, в летописи именуется ростовским тысяцким.[381] В отличие от посадников — княжеских наместников в городах, где не было княжеских столов, должность тысяцкого отправлялась, как правило, в стольных городах.

Другой институт, представители которого якобы могли быть не только княжескими, но и «общинными», «земскими», — воевода.[382] Для этого также не видно оснований. Один из предполагаемых И. Я. Фрояновым «земских» воевод — Претич — называет себя под пером летописца «мужем» князя.[383] Другой — Коснячко (отнесенный к «земским» только потому, что он отсутствовал среди окружения Изяслава в момент его «прений» с толпой «людей кыевстих» на княжом дворе — 1068 г.[384]) — упомянут в числе лиц, «уставивших» вместе с князьями Изяславом, Святославом и Всеволодом Правду Ярославичей, а эти лица, как сказано выше, не «земские лидеры», а «мужи» трех упомянутых князей.

В работах И. Я. Фроянова и его последователей в качестве «земских лидеров» фигурирует и целый слой древнерусского общества — бояре. Правда, поначалу (в работе 1980 г.) Фроянов исходил из принадлежности бояр к дружине, полагая лишь (вслед за многими исследователями XIX-ХХ вв.[385]), что помимо «дружинных» бояр существовали также «земские».[386] Но в более поздних работах «дружинные» бояре были забыты, и боярство стало рассматриваться как слой «общинных лидеров».[387] Посмотрим, подтверждают ли такую трактовку источники.

«Бояре» неоднократно упоминаются в договорах Руси с Византией Х в..[388] В договоре Олега 911 г. говорится: «Мы от рода рускаго. иже послани от Олга, великого князя рускаго, и от вс?х, иже суть под рукою его, св?тлых и великих князь, и его великих бояр.».[389] Договор Игоря 944 г.: «И великии князь наш Игорь, и князи и боляре его, и людье вси рустии послаша ны…»; «А велики князь рускии и боляре его да посылають в Греки к великим царем гречьским корабли, елико хотять.»; «А некрещеная Русь. да кленутся о всемь, яте суть написано на харатьи сеи, хранити от Игоря и от вс?х боляр и от вс?х людии от страны Руския в прочая л?та и во ину».[390] Договор Святослава 971 г.: «Аз Святослав, князь рускии. хочю им?ти мир и свершену любовь со всяким великим царем гречьским. и со всеми людьми вашими и иже суть подо мною Русь, боляре и прочии, до конца века. Яко же кляхъся ко царем гречьским, а со мною боляре и Русь вся, да схраним правая свещанья».[391]

В договорах 911 и 944 гг. бояре выступают как следующий после князей слой древнерусского общества. По отношению к ним применяется притяжательное местоимение — «его», т. е. киевского князя. Причем из текста следует, что договоры заключаются только от имени его бояр: о боярах других князей не говорится. Все это скорее всего свидетельствует в пользу того, что бояре договоров — служилые люди киевского князя. В договоре 971 г. бояре сначала выступают как обозначение верхушки древнерусского общества, а затем боярами назван привилегированный слой войска Святослава. С мнением, что в договоре имеется в виду лишь, что он заключается от имени бояр и всей Руси,[392] согласиться невозможно. Русью могли называться и отдельные группы людей, представляющих Русь-государство, в т. ч. русские войска.[393] За то, что речь в данном случае идет о дружине и «воях» Святослава, говорит упоминание о клятве: из рассказов о заключении договоров 911 и 944 гг. видно, что клятва («рота») — конкретное действие: клянутся русский князь и его «люди».[394] Клясться вместе со Святославом под Доростолом могли только его дружина и «вои». Таким образом, составителями древнерусских текстов договоров с Византией термин «бояре» мыслился как обозначение служилой знати.

В нарративной части ПВЛ встречаем упоминания бояр, либо не позволяющие трактовать их точнее, чем просто высший слой общества,[395] либо указывающие на связь бояр с князем («его бояре»).[396] Есть известие, где бояре названы первыми в перечне пирующих у князя (Владимира Святославича), далее обобщенно именуемых «дружиной».[397] Это также указывает на них как на служилых людей.

Наиболее раннее известие, в котором бояре связаны не с конкретным князем, а с определенной территорией, относится к событиям начала XI в. Под 1015 г. упоминаются «вышегородьские болярьце», осуществившие в сговоре с князем Святополком убийство Бориса.[398] Они иногда трактуются как «местная знать», но с этим трудно согласиться: Вышгород был основан как княжеский домениальный город и оставался таковым в начале XI в.;[399] следовательно, высший слой его населения должны были составлять княжеские дружинники, часть киевской дружины, поселенная в домениальном владении князя; по отношению к членам старшей дружины стольного Киева они названы уменьшительно — «болярьци».[400]

Определения «бояр» по территории распространяются в XII–XIII вв.; в XII в. встречаем бояр «киевских»[401] и «новгородских»,[402] в XIII в. — «черниговских»,[403] «полоцких»,[404] «галицких» и «владимирских»[405] (Владимира-Волынского). Связано это не с их «лидерством в общинах», а с развитием боярского землевладения. Зародившись в XI столетии, в XII–XIII вв. оно получает распространение,[406] порождая «привязанность» бояр к территориям, где располагались их «села». Оставаясь служилым слоем, бояре часто служили теперь тому из князей, который в данное время княжил в «их» городе.[407]

Изложенное выше позволяет сделать два вывода. 1) В источниках не содержится оснований для тезиса о существовании в Киевской Руси «государств-общин», народовластия.[408] 2) В роли социальной элиты, согласно источникам, выступали князь и дружина.

Если роль князей, носителей публичной власти, всегда была «на виду» в историографии, то дружине «повезло» много меньше — долгое время она находилась на периферии исследовательского внимания. Причина данного факта, во-первых, в том, что военная функция дружины несколько заслоняла собой в глазах исследователей социальную. Во-вторых, в науке дореволюционного периода господствовало представление о пришлом, варяжском происхождении института дружины (не связанной, или мало связанной, следовательно, с социально-экономическими процессами). Предполагалось, что помимо этой пришлой служилой знати в Киевской Руси существовала и некая «исконная» местная знать — «земские бояре» (этот укоренившийся в историографии конца XIX — начала ХХ в. термин в источниках по отношению к русской знати не употребляется[409]). Советская историография в русле своей общей «антинорманистской» тенденции отказалась от представления о привнесении института дружины на Русь варягами (что оказалось верно, дружины у славян фиксируются задолго до IX столетия — см.: Часть I, Очерк 1), но свойственное ей повышенное внимание к социально-экономическим явлениям не способствовало интересу к роли дружины. Дружина определялась то как вторая после потомков «родовых старейшин» группа населения, «из которой выходили феодалы»[410] (что подразумевало, что она стоит как бы в стороне от магистрального процесса феодализации, только может «подключаться» к нему), то как «служилая часть господствующего класса»[411] (что подразумевало существование феодалов неслужилых), а то и вовсе как орудие в руках «превращающихся в землевладельческое боярство прежних племенных старейшин».[412] Тезис о существовании «местной» неслужилой знати в работах советского периода, таким образом, сохранялся, и процесс «феодализации» связывался в первую очередь с ней.

Как говорилось в разделе о славянах раннего средневековья (Часть I, Очерк 1), появление дружин у славян следует связывать с эпохой Расселения VI–VIII вв.: уже тогда служилая знать вышла на ведущие позиции в догосударственных общностях — «Славиниях».[413] В Х в. дружина[414] киевских князей (резко выделившаяся своей численностью в сравнении с аналогичными институтами окружающих «Славиний» благодаря притоку норманнского элемента) выступает в качестве слоя, внутри которого распределяется продукт, поступающий князю в виде дани. Об этом говорят и рассказ Константина Багрянородного о полюдье «росов», выезжающих из Киева (т. е. отрядов киевских дружинников), в близлежащих «Славиниях»,[415] и повествование о гибели Игоря в результате восстания древлян («Поиди княже, с нами в дань, да и ты добудеши и мы» — заявляет дружина Игорю;[416] курсив мой. — А. Г.). Под 1014 г. в Начальном летописании говорится о порядке распределения дани, собираемой новгородским князем-наместником: «Ярославу же сущю Нов?город?, и урокомъ дающю Кыеву дв? тысяч? гривенъ от года до года, а тысячю Нов?городе гридемъ раздаваху»,[417] т. е. после отправки двух третей собранной дани киевскому князю оставшаяся треть раздавалась гридям (дружинникам[418]) князя-наместника.

В XI в. отчетливо прослеживается деление дружины на две части — «старейшую» (она же «первая», «большая», «лучшая») и «молодшую». Члены «старейшей дружины» именовались боярами, «молодшей» — отроками. Со 2-й половины XI столетия «молодшая дружина» дифференцируется: часть ее превращается в княжеских военных слуг, обозначаемых старым термином отроки, часть — в детских, более привилегированный слой. Из дружинников формируется государственный аппарат. Именно они отправляют должности посадников, тысяцких, воевод, мечников (судебных чиновников), данников, вырников, емцев (сборщиков государственных податей). Из верхушки дружины формировался княжеский совет. В XI столетии у дружинников начинают появляться (путем княжеских пожалований) собственные земельные владения.[419]

В целом институт дружины в Киевской Руси предстает как возглавляемая князем корпорация, в которую была объединена вся светская часть господствующего слоя.[420]

Взгляд на дружину как на корпорацию раннесредневековой социальной элиты, игравшую ведущую роль в древнерусском обществе, сформулированный в 80-х гг. ХХ в.,[421] с 1990-х гг. стал в историографии (исключая, разумеется, сторонников теории «городов-государств общинного типа») едва ли не общим местом.[422] Появился даже термин «дружинное государство», причем таковым предлагается считать Русь довольно короткого исторического периода (IX-Х вв.[423] или 2-й половины Х — начала XI в.).[424] Подобное определение, во-первых, на мой взгляд, правомерно лишь в качестве одного из условных обозначений государства — по типу организации в нем элитного слоя (в той же мере, как Российскую империю XVIII–XIX вв. можно определить как «дворянское государство», т. к. в нем элита была представлена сословием дворянства, или Советский Союз как «партбюрократическое государство»). Во-вторых, если исходить из данного признака, о «дружинной государственности» на Руси можно говорить не до начала XI в., а примерно до 2-й половины XII в. Усложнение в XI — 1-й половине XII в. внутридружинной иерархии не означало исчезновения дружинной корпорации как таковой. Указания на «дружину» как на совокупность представителей знати того или иного княжества встречаются даже во 2-й половине XII столетия.[425] Лишь в конце XII–XIII вв. дружину в этой роли сменяет княжеский «двор».[426]

Заключая краткое рассмотрение проблемы общественного строя Киевской Руси, можно сказать, что его правомерно условно определять как «государственно-феодальный», с той оговоркой, что государство — «совокупный феодал» было представлено князьями и окружавшей их дружинной знатью.

Очерк 3 «Империя Рюриковичей»?

В историографии распространено представление о Киевской Руси как государстве с имперскими чертами. Это связано отнюдь не только с догматическим восприятием определения ее К. Марксом как «империи Рюриковичей»[427] в историографии советской эпохи: именование Руси Х-XII вв. «империей» можно встретить и у авторов, далеких от марксизма.[428] Главным основанием для такой характеристики служит расхожий тезис о полиэтничном характере Древнерусского государства (в частности, в литературе получила распространение цифра 22 — столько неславянских народов якобы находилось в ее составе).

Как говорилось выше (см. Часть I, Очерк 4), государство Русь складывалось в IX–X вв. путем перехода под власть киевских князей восточнославянских догосударственных общностей. Что касается неславянских финно-и балтоязычных племен, то среди них выделяются две группы. Земли одних — мери в Волго-Окском междуречье, веси в районе Белоозера, муромы на нижней Оке, води и ижоры у берегов Невы и Финского залива, голяди на р. Протве — вошли непосредственно в государственную территорию Руси, подверглись славянской колонизации, а сами эти племена постепенно были ассимилированы и христианизированы. Другие — чудь, ливы, латгалы, земгалы, курши, литва в Восточной Прибалтике, емь, корела (Юго-Восточная Финляндия), пермь, печера, югра на Северо-Востоке Восточной Европы, черемисы и мордва в Среднем Поволжье — платили русским князьям дань,[429] но остались вне государственной территории Руси.[430] Таким образом, говорить о полиэтничном характере Древнерусского государства если и можно, то с существенными оговорками: были постепенно ассимилируемые славянами анклавы финно-и балтоязычного населения и была внешняя сфера влияния; включения в территорию государства крупных массивов неславянского (и неправославного) населения, сохранявших после присоединения свой язык, веру и общественную структуру (т. е. процесса, характерного для Русского государства с середины XVI столетия), не происходило.

Другое основание для положения об имперском характере Древнерусского государства — претензии киевских князей на императорские титулы. К таковым относятся каган — высший титул у тюрко-монгольских народов, и цесарь (царь) — титул, каким у славян обозначались императоры Византии (соответствовало греч. βασιλε?ζ) и Священной Римской империи (соответствовало лат. imperator).

Как говорилось выше (см. Часть I, Очерк 4), правитель среднеднепровской Руси в IX в. действительно именовался каганом, причем появление такого титула было, возможно, связано с причастностью к формированию в первой половине столетия в Среднем Поднепровье политического образования под названием Русь члена правящего рода Хазарии. Но в период с вокняжения в Киеве Олега этот титул перестает прослеживаться по источникам. Если в 871 г., судя по письму Людовика II Василию I Македонянину, в Византии признавался титул кагана за правителем Руси, то в Х в. византийская императорская канцелярия считала «каганом» только правителя Хазарии.[431] В арабских известиях о Руси середины Х в. (т. н. сведения «о трех группах русов»), в отличие от более ранних известий, основывающихся на источнике второй половины IX столетия (подробно см. Часть I, Очерк 4), титул «каган» также отсутствует, русские князья именуются только арабским термином «малик».[432] Поэтому представляется вероятным, что в период от Олега до Владимира титул «каган» на Руси не употреблялся.

Вновь именуются «каганами» Владимир Святославич и Ярослав Владимирович в памятниках середины XI в. («Слове о Законе и Благодати» и «Исповедании веры» Илариона).[433] Позже в граффито из киевского собора св. Софии каганом титулован еще один русский князь, вероятнее всего — Святослав Ярославич (ум. 1076 г.).[434] Наконец, в «Слове о полку Игореве» каганом назван один из сыновей Святослава Ярославича: по традиционному мнению, это Олег Святославич, но не исключено, что имеется в виду его брат Роман.[435] Олег и Роман не были киевскими князьями, но и тот, и другой владели Тмутороканским княжеством, расположившимся на части бывшей хазарской территории и включавшим в себя хазарское население. Поэтому употребление в «Слове о полку Игореве» термина «каган» справедливо связывается с владычеством князя, им названного, над хазарами, чей правитель прежде именовался этим титулом.[436] Возможно и само вторичное появление титула «каган» на Руси было вызвано к жизни появлением русских владений на бывшей хазарской территории:[437] Тмутороканское княжество появляется именно при Владимире, по отношению к которому впервые после IX в. фиксируется данный титул; Ярослав после смерти в 1036 г. своего брата Мстислава, князя черниговского и тмутороканского, тоже владел Тмутороканью; Святослав Ярославич также был сюзереном Тмутороканского княжества — там сидели его сыновья (в период киевского княжения Святослава — по-видимому, Роман).[438]

Таким образом, собственно «имперские» притязания как в употреблении титула «каган» к русским князьям в IX в., так и в его вторичном применении к русским князьям конца Х-XI в. усмотреть сложно.

Что касается царского титула, то первый известный случай его приложения к русскому князю относится к 1054 г. В граффито на стене киевского собора св. Софии говорится об «успении царя нашего»; речь идет о Ярославе Мудром.[439] Впоследствии в домонгольскую эпоху царями именовались тот же Ярослав, свв. Борис и Глеб, Мстислав Владимирович (сын Владимира Мономаха), его сын Изяслав и внук Роман Ростиславич; к Владимиру Мономаху, Изяславу Мстиславичу и его брату Ростиславу прилагался глагол «царствовати», в отношении правления Мстислава Владимировича и его внука Рюрика Ростиславича употреблялся термин «цесарствие», «цесарство».[440] Можно ли на основе этих данных говорить о претензиях правителей Киевской Руси на царское достоинство, т. е. на равный статус с императорами Византии и Священной Римской империи? Скорее всего, нет. Среди русских князей, к кому прилагалась «царская» терминология, — Борис и Глеб, которые киевскими князьями не были. Как показано В. А. Водовым, применение царского титула к русским князьям носило окказиональный характер: он мог употребляться для прославления князя с использованием византийских образцов красноречия, для подчеркивания политического престижа умершего князя, в связи с главенством князя в церковных делах и с культом князя-святого.[441]

В историографии киевский князь XI — начала XII в. обычно именуется «великим князем», в отличие от других членов рода Рюриковичей, просто «князей». Действительно, в отдельных случаях при летописных упоминаниях киевских князей этого времени встречается эпитет великий.[442] Более того, в памятнике Х в. — договоре 944 г. с Византией — видно подчеркнутое стремление именовать тогдашнего правителя Руси Игоря именно великим князем.[443] Но последовательного применения к киевским князьям этого определения, такого применения, которое позволяло бы говорить об утверждении за верховным правителем Руси великокняжеского титула, ни в Х, ни в XI, ни в начале XII в. не наблюдается.[444] Причину этого следует видеть в особенностях системы власти на Руси.

В условиях XI столетия, когда все восточнославянские земли были под властью одного княжеского рода, нужда в особом титуле для верховного правителя отсутствовала: таковым являлся тот, кто считался старейшим в роде и сидел в Киеве.[445] Княжеское достоинство стало признаваться только за Рюриковичами. Если правитель древлян середины Х в. Мал для летописцев конца XI — начала XII в. — князь,[446] то вождь вятичей Ходота, войны с которым во 2-й половине XI в. упоминаются Владимиром Мономахом в его «Поучении», киевским князем-писателем называется без титула:[447] в его время только представители киевского рода имели право именоваться князьями. Общим названием для них становится понятие князь русский. Именно этот термин в русской форме и его греческом эквиваленте Ьсчщн сщуЯбт встречается на печатях русских князей, известных с конца Х — начала XI в..[448]

В связи с этим показательны события 1116 г. Тогда Владимир Мономах пытался с помощью военной силы возвести на императорский престол в Византии сначала своего зятя, самозванца Леона (Льва) «Диогеновича», а после его гибели — своего внука Василия Леоновича.[449] При этом ему, князю, самому бывшему внуком византийского императора по матери (и гордившемуся этим родством), очевидно, не приходило в голову обеспечить своим потомкам «царское» достоинство более легким с политической точки зрения способом, чем война с могущественной империей, — объявить «царством» Русь.

Таким образом, серьезных оснований видеть в Киевской Руси государство имперского типа нет. Типологически она ближе не Византийской империи и империи Каролингов, а моноэтничным европейским государствам средневековья.

Очерк 4 От языческого мировосприятия к христианскому: резкая ломка или плавный переход?

Источники практически не сохранили прямых сведений о том, как было воспринято населением Руси на ментальном уровне крещение, происшедшее в конце Х в. Судить о масштабах, характере и особенностях психологической адаптации к смене религии, т. е. главной мировоззренческой парадигмы средневекового человека, можно лишь по косвенным данным.

Главное, что бросается в глаза — относительная (в сравнении со многими другими странами) легкость, с которой совершилось крещение. Единственное известие о сопротивлении ему относится к Новгороду и содержится в поздней Иоакимовской летописи;[450] достоверность его весьма сомнительна.[451] В Киеве крещение не вызвало активных проявлений недовольства.[452] Никаких данных об организованном сопротивлении крещению в конце Х в. в других регионах источники не содержат.

Между тем такие данные имеются по периоду, когда от официального принятия христианства прошло почти столетие. Это 60-е-70-е гг. XI в. Именно тогда имеют место восстание во главе с волхвами в районе Ярославля — Белоозера,[453] выступление новгородцев, побуждаемых языческим волхвом, против местного епископа,[454] деятельность (небезуспешная — «его же невегласи послушаху») некоего волхва в Киеве.[455]

В историографии было принято связывать эти выступления с усилением феодального гнета, а антихристианскую их форму объяснять реанимацией древних языческих традиций для нужд социальной борьбы.[456] В Ярославско-Белозерском восстании ведущую роль, возможно, играло местное финно-угорское население (меря, весь), еще слабо охваченное христианизацией.[457] Но киевские и новгородские брожения происходили не среди крестьян (в отношении которых можно было бы рассуждать об «усилении гнета» в XI столетии), а среди горожан, несомненно русских и крещеных (причем не в первом поколении). Очевидно, указанного объяснения как минимум недостаточно.

Представляется, что вспышка антихристианских настроений в третьей четверти XI в. станет понятней, если учесть особенности процесса реального внедрения христианских норм в жизнь населения Руси.

После официального крещения Владимир Святославич предпринял, по-видимому, попытку непосредственного введения в правовую практику византийских юридических норм; однако такой «резкий рывок» не был принят верхушкой русского общества, и вскоре князь решил вернуться к привычной системе штрафов — «вир».[458] Но эта система не включала наказаний за нарушение христианских норм повседневной жизни, и пришлось начать работу по выработке собственного законодательства в данной области.

Еще в правление Владимира (до 1011 г.) был принят церковный устав, согласно которому преступления против нравственности передавались в ведение церкви. Однако текст устава содержал только перечень нарушений, без конкретизации наказаний за каждое из них.[459]

Есть основания полагать, что в начале XI столетия в области морально-нравственных норм даже верхушка общества продолжала руководствоваться языческими представлениями. Как известно, совершившееся в 1015 г. убийство Бориса и Глеба Владимировичей получило широкий общественный резонанс, братья стали первыми русскими святыми. Но их канонизация и создание посвященного им цикла литературных произведений имели место только в середине — второй половине XI в.,[460] то есть явились продуктом деятельности в основном следующего поколения. Между тем в 1015 г. имели место еще два убийства, тоже вероломных (и к тому же массовых), которые отрицательной реакции в литературе не вызвали. Это избиение новгородцами «в нощь» нанятых Ярославом варягов, творивших в Новгороде насилия, и ответное «иссечение» Ярославом виновных в этом деянии новгородцев.[461] Летописцы не осуждали действия ни горожан, ни Ярослава; можно было, казалось бы, хотя бы умолчать о лицемерных словах князя при приглашении новгородских мужей с целью их убийства [ «уже мн? сихъ (т. е. варягов. — А. Г.) не кресити»[462]], обличающих явно расчетливое вероломство, — но не сделано было и этого. По-видимому, из рассказа о совершенном Ярославом вытекало понятное читателям без лишних пояснений оправдание: князь мстил тем, кто совершил вероломное убийство варяжских дружинников, — людей, доверившихся ему, находившихся под его правовой защитой. Убийство же новгородцами варягов оправдывалось местью за чинившиеся ими бесчинства. Без какой-либо оценки сообщается и об убийстве по приказу Ярослава в начале 20-х гг. XI в. его двоюродного дяди — бывшего новгородского посадника Константина Добрынича.[463]

Фактически летописцы к этим деяниям относятся так же, как к более ранним убийствам язычниками язычников: Олегом (по Начальному своду — Игорем) Аскольда и Дира, древлянами — Игоря, Ольгой — древлян, Олегом Святославичем — Люта Свенельдича, Владимиром — брата Ярополка. Во всех этих случаях действия убийц не осуждаются, а объясняются теми или иными мотивами, явно неприемлемыми для христианина, но оправдывающими язычника (Ольга и Владимир в момент совершения убийств были еще язычниками), не связанного запретом на убийство: для Олега это узурпация Аскольдом и Диром княжеского титула, для древлян — нарушение Игорем норм сбора дани, для Ольги — месть за убийство мужа, для Олега Святославича — нарушение Лютом границы охотничьих угодий, для Владимира — тот факт, что борьбу с братьями начал Ярополк.[464] Отсутствие отличий в оценке этих деяний и подобных им событий начала XI в. (кроме убиения Бориса и Глеба) показывает, что последние не подверглись переосмыслению в эпоху Начального летописания (2-я половина XI — начало XII в.), и о них сказано так, как они воспринимались их современниками, людьми начала XI столетия: это восприятие, следовательно, еще не отличалось от языческого — если убийцы имели какие-то резоны для своих действий (в ситуации 1015 г. — ответ на насилия и месть), эти действия не осуждались.

Начало третьей четверти XI в. ознаменовалось принятием церковного устава Ярослава. Киевский князь принял его с совета с митрополитом Иларионом, т. е. между 1051–1054 гг., когда Иларион занимал митрополичью кафедру. В Уставе Ярослава уже подробно прописаны наказания за нравственные проступки, при этом предусматривались как церковные, так и светские (со стороны князя) санкции.[465]

На середину — третью четверть XI в. приходится, как сказано выше, создание культа свв. Бориса и Глеба. Будучи с политической стороны порождено стремлением утвердить позиции Руси в христианском мире появлением собственных святых покровителей, с точки зрения нравственной оно происходило на фоне изменения отношения к убийству. Такого рода деяния, имевшие место во 2-й половине XI столетия (избиение Мстиславом Изяславичем в 1069 г. киевлян, виновных в свержении его отца; убийство в 1086 г. на Волыни князя Ярополка Изяславича, в 90-х гг. — печерских монахов князьями Ростиславом Всеволодичем и Мстиславом Святополчичем), получают, в отличие от убийств IX — начала XI в., резкое осуждение в литературе.[466] Начинают иметь место случаи отказа от убийства там, где прежде ситуация наверняка разрешилась бы именно таким образом. Изяслав, Святослав и Всеволод Ярославичи, вероломно захватив Всеслава Брячиславича Полоцкого в 1067 г., не убивают его (как сделал их дед Владимир девяноста годами ранее в аналогичной ситуации с братом Ярополком), а «всего лишь» заключают в «поруб»; во время киевского восстания 1068 г. Изяслав отклоняет совет своих приближенных убить Всеслава.[467] Киевский боярин Янь Вышатич во время подавления восстания на Белоозере не считает себя вправе убить захваченных волхвов — предводителей восстания и выходит из положения, предложив осуществить кровную месть местным жителям — родственникам убитых ими женщин.[468]

На третью четверть XI в. приходится и отмена Ярославичами кровной мести — законодательно закрепленного права на убийство.[469]

Социальными слоями, активно действовавшими по проведению в жизнь христианских норм повседневности, были, несомненно, светская знать и духовенство. В связи с этим примечательно, что именно для третьей четверти XI в. можно предполагать существенную перемену в составе последнего — завершение формирования отечественных кадров высшего клира. Как минимум 8 из 19 епископов, известных во 2-й половине XI столетия, были русскими.[470] Очевидно, именно конец княжения Ярослава и правление Ярославичей были временем выхода отечественного духовенства на ведущие позиции в церковной иерархии, прежде занятые греками — чужеземцами, недостаточно знавшими местные реалии, а зачастую, вероятно, и язык.

Таким образом, можно полагать, что официальное принятие христианства на Руси в конце Х столетия не сопровождалось резкой ломкой привычных устоев повседневной жизни (попытка Владимира Святославича внедрить христианские нормы путем прямого введения византийского правового кодекса была быстро оставлена) и потому не оказало шокирующего влияния на ментальность населения. Князь традиционно считался главой религиозного культа.[471] Население Руси восприняло крещение не как радикальную смену религии, смену политеизма монотеизмом, а как переход к другому культу, мало чем отличавшийся от перехода к общегосударственному культу Перуна, предпринятого Владимиром несколькими годами ранее 988 г., сразу после захвата им власти в Киеве.[472] Культ христианского Бога, по-видимому, рассматривался как один из существовавших на Руси культов, наравне с культами разных языческих богов; принципиальные отличия христианского мировоззрения от языческого вряд ли могли осознаваться большинством населения.

В конце Х — начале XI в. даже верхушка общества — князь и дружинная знать — продолжали в значительной мере в повседневной жизни исходить из языческих представлений. Духовенство, состоявшее почти исключительно из чужеземцев, имело ограниченные возможности воздействия на жизненный уклад широких общественных слоев.

Положение стало меняться, и достаточно радикально, в середине XI столетия. Этому способствовали два фактора. Во-первых, светская знать освоила христианские нормы поведения, во-вторых, выросли отечественные «кадры» духовенства. В результате с конца правления Ярослава начинается активное внедрение христианских морально-нравственных норм. По-видимому, немалая роль в этом принадлежала Илариону, первому митрополиту местного, русского происхождения. Эффективность предпринятого наступления на языческий уклад жизни была связана с тем, что теперь в контроле за соблюдением норм общежития стала участвовать светская знать, — была установлена ответственность за их нарушение как перед церковными властями, так и перед княжеской властью.

Вторжение христианских норм в повседневную жизнь рядового населения и вызвало в третьей четверти XI в. серию конфликтов с религиозной окраской. Однако кризис был преодолен без серьезных потрясений для страны. За прошедшее с официального крещения время в среде светской знати христианство успело достаточно глубоко укорениться (в этом общественном кругу не видно и намека на языческую оппозицию[473] — явление, имевшее место после принятия христианства в ряде стран Европы), и сложилось собственное духовенство, хорошо знавшее уклад жизни и особенности ментальности населения. Медленность реальной христианизации страны объективно привела к отдалению кризисного момента и его относительной «мягкости».

- - - - - - - - - - - - - - - -

227

См.: Грушевский М. С. Киевская Русь. СПб., 1911. С. 453–454; Пресняков А. Е. Княжое право в Древней Руси. СПб., 1909. С. 191–202, 214; он же. Лекции по русской истории. Т. 1. М., 1938. С. 62, 67, 97, 123, 137, 155, 162; Середонин С. М. Историческая география. Пг., 1916. С. 154; Насонов А. Н. «Русская земля» и образование территории Древнерусского государства. М., 1951. С. 26, 34, 50; Фроянов И. Я. Киевская Русь: очерки социально-политической истории. Л., 1980. С. 33, 232–233; Фроянов И. А., Дворниченко А. Ю. Города-государства Древней Руси. Л., 1988. С. 87, 265.

228

См.:Сергеевич В. И. Русские юридические древности. Т. 1. СПб., 1890. С. 1–9; Хлебников Н. П. Общество и государство в домонгольский период русской истории. СПб., 1871. С. 95–98, 258–259; Ключевский В. О. Соч. Т. 1. М., 1987. С. 129–130, 148–151; Черепнин Л. В. К вопросу о характере и форме Древнерусского государства Х — начала XIII в. // Исторические записки. Т. 89. М., 1972. С. 361, 367–369.

229

См.: Владимирский-Буданов М. Ф. Обзор истории русского права. Ч. I. СПб.; Киев, 1907. С. 12–15, 21; Любавский М. К. Историческая география России в связи с колонизацией. М., 1909. С. 85–90; Юшков С. В. Очерки по истории феодализма в Киевской Руси. М.; Л., 1939. С. 167, 172–173; Vernadsky G. Kievan Russia. New Haven, 1951. P. 173–175; Lowmianski H. Poczatki Polski. T. 4. Warszawa, 1970. S. 43–44.

230

О других их значениях см.: Словарь древнерусского языка (XI–XIV вв.). Т. 1. М., 1988. С. 445–446, 462–470; Т. 3. М., 1990. С. 371–376.

231

ПСРЛ. Т. 1. М., 1962. Стб. 1, 4, 5, 17, 22, 29, 35, 38, 42, 46–47, 64–65, 70, 73, 79, 110, 119, 131, 137–138, 145, 149–150, 157, 161–164, 171–172, 173–174, 189, 208, 213, 218–219, 222, 226, 229, 252, 253, 256, 262–264, 266, 274, 277, 295; Т. 2. М., 1962. Стб 289; Молдован А. М. «Слово о законе и благодати» Илариона. Киев, 1984. С. 92; Успенский сборник XII–XIII вв. М., 1971. С. 43, 54–57, 59, 65–66, 69–70. ДКУ. М., 1976. С. 15, 18–19, 21–22; Правда Русская. Т. 1. М.; Л., 1940. С. 71 (Заголовок «Правды Ярославичей»); ГВНП. М.; Л., 1949. № 81. С. 140.

232

Данные о лексике переводных произведений XI — начала XII в. взяты из картотеки Словаря древнерусского языка XI–XIV вв. Института русского языка АН СССР (далее — Картотека ДРС).

233

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 7, 11–12, 23, 26, 36–37, 48, 51, 60, 62, 67–68, 71, 75, 107–108, 130, 139, 144–145, 149, 160, 171, 174, 183, 188, 193, 206, 208, 247, 271, 273, 276, 279–280, 292; Т. 2. Стб. 273, 284–286, 289, 293; Молдован А. М. Указ. соч. С. 96; Успенский сборник. С. 43; ДКУ. М., 1976. С. 15, 18.

234

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 74; ср.: Т. 2. Стб. 62.

235

Там же. Т. 1. Стб. 75; ср.: Т. 2. Стб. 62–63.

236

Там же. Стб. 63; ср.: Т. 1. Стб. 73.

237

Там же. Т. 1. Стб. 150; ср.: Т. 2. Стб. 138.

238

Там же. Стб. 207–208; ср.: Т. 1. Стб. 216.

239

Там же. Стб. 237; ср.: Т. 2. Стб. 226–227.

240

Там же. Т. 1. Стб. 237; ср.: Т. 2. Стб. 227.

241

Там же. Т. 1. Стб. 258; ср.: Т. 2. Стб. 232.

242

Там же. Стб. 237; ср.: Т. 1. Стб. 263.

243

Там же. Стб. 265; ср.: Т. 2. Стб. 239–240.

244

Там же. Т. 1. Стб. 267; ср.: Т. 2. Стб. 241.

245

Там же. Т. 1. Стб. 269; ср.: Т. 2. Стб. 244.

246

Там же. Т. 1. Стб. 274.

247

НIЛ. С. 104. Не исключено, что этот текст не восходит к Начальному своду конца XI в., а являет собой более позднюю вставку новгородского редактора.

248

Там же. С. 106.

249

Остромирово Евангелие. Л., 1988. Л. 294 б.

250

Успенский сборник XII–XIII вв. С. 62.

251

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 241.

252

Там же. Стб. 254.

253

Там же. Т. 2. Стб. 289.

254

НIЛ. С. 106.

255

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 207.

256

Так, под 1095 г. как раз упоминается «посадник Ольгов» в Муроме (П СРЛ. Т. 1. Стб. 229).

257

В жалованной грамоте Мстислава Владимировича и его сына Всеволода Новгородскому Юрьеву монастырю на Буице (ок. 1130 г.): «Се азъ Мьстиславъ Володимиръ сынъ, дьржа Русьску землю…» (ГВНП. № 81. С. 140).

258

См.: Михайловская Н. Г. Системные связи в лексике древнерусского книжно-письменного языка XI–XIV вв. Нормативный аспект. М., 1980. С. 138.

259

5 случаев; служит для перевода греч. ?ρχ?и ?παρχ?α (данные картотеки ДРС).

260

Соответствует греч. παροικ?α, ?παρχ?α, τοποτηρη?α, ?ρχ? (данные картотеки ДРС).

261

Два раза в ПВЛ («Ростовская область» под 1071 г. и «область Полоцка» под 1092 г.: ПСРЛ. Т. 1. Стб. 175, 215) и еще несколько случаев в «Житии Феодосия Печерского» и «Сказании о Борисе и Глебе» (Успенский сборник XII–XIII вв. С. 58, 68, 84, 121–122).

262

Один раз термин «земля» употребляется в ПВЛ в качестве обозначения двух волостей. В 1096 г. Олег Святославич после поражения и гибели Изяслава Владимировича «перея всю землю Муромску и Рос-товьску» (выше Муром и Ростов названы «волостями»: ПСРЛ. Т. 1. Стб. 237; ср.: Т. 2. Стб. 227). Здесь, по-видимому, сыграли роль два обстоятельства: 1) обширность территории, захваченной Олегом; 2) отсутствие у этих волостей в тот момент владельца (Изяслав погиб). Особняком стоит употребление термина «земля» в ст. 36 и 39 Пространной редакции Русской Правды: «будеть ли свод по землям…»; «А из своего города в чюжю землю свода нетуть» (Правда Русская. Т. 1. С. 107–108). Очевидно, имеются в виду территории, тянувшие к данному городу (ср.: ПРП. Вып. 1. М., 1952. С. 154–156). Поскольку речь шла о юридических нормах, употреблен был не термин «волость», который в начале XII в. (к этому времени относится составление Пространной редакции — см.: Милов Л. В. О происхождении Пространной Русской Правды // ВМУ. Сер. История. 1989. № 1) был всегда связан с конкретным князем, а более общее понятие. Термин «земля», в отличие от случаев его употребления к независимым государствам, дан здесь без территориального определения.

263

Притяжательное прилагательное, образованное от названия города, употребляется в одном случае упоминания в ПВЛ термина «область» (Ростовская область). Возможно, термин «область» был более «территориальным», в отличие от понятия «волость», которое в XI — начале XII в. было не принято употреблять без указания на князя-владельца.

264

См.: Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. 1. М., 1964. С. 344. В некоторых случаях трудно отчленить территориальное значение термина от значения «власти над территорией». Так, известия 977 и 1036 гг. о том, что князья «переяли власть» своих братьев, можно трактовать и как овладение территорией, и как переход от одного лица к другому власти над ней: в ту эпоху грани между этими понятиями фактически не было.

265

В перечень не включены Вышгород и Белгород, хотя в этих городах были одно время княжеские столы. Дело в том, что Вышгород и Белгород были домениальными городами киевских князей (см.: Свердлов М. Б. Генезис и структура феодального общества в Древней Руси. Л., 1983. С. 68): поэтому княжение в этих центрах их сыновей (Ярополк Изяславич при киевском княжении Изяслава Ярославича и Мстислав Владимирович при киевском княжении Владимира Мономаха) следует рассматривать как особый политический феномен (соправительство). Не учитываю также Псков, поскольку традиционное представление о княжении там сына Владимира Судислава не опирается на прямые известия ранних летописных сводов: в ПВЛ сказано только о заточении Су-дислава Ярославом во Пскове (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 151).

266

Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1989.С. 44–45.

267

Остромирово Евангелие. Л. 294 б.

268

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 69. В известии о посажении Святославом Олега в «Деревах» Овруч не назван, но он выступает в качестве столицы Олега в рассказе о событиях 977 г. (см.: там же. Стб. 75).

269

Там же. Стб. 74–75.

270

Там же. Стб. 121.

271

Там же. Стб. 263.

272

Там же. Стб. 121.

273

Там же. Стб. 215.

274

Там же. Стб. 121.

275

Там же. Стб. 161; Т. 2. Стб. 151; Успенский сборник XII–XIII вв. С. 62.

276

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 121.

277

Там же.

278

Там же. Стб. 175, 237.

279

Там же. Стб. 121.

280

Там же. Стб. 237.

281

Софийская первая летопись старшего извода (ПСРЛ. Т. 6. Вып. 1).М.,2000. Стб. 105.

282

Там же. Т. 1. Стб. 161; Успенский сборник. С. 62.

283

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 147.

284

Там же. Стб. 150.

285

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 161.

286

Успенский сборник. С. 62.

287

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 161.

288

Успенский сборник. С. 62.

289

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 206.

290

Там же. Т. 2. Стб. 207–208; Т. 1. Стб. 269, 274.

291

Там же. Стб. 257.

292

Там же. Т. 2. Стб. 207–208; Т. 1. Стб. 258, 265, 267, 269.

293

Там же. Т. 1. Стб. 229.

294

Там же. Стб. 274.

295

Там же.

296

Там же. Стб. 274–275.

297

Там же. Т. 1. Стб. 290–291; Т. 2. Стб. 283.

298

Там же. Т. 1. Стб. 297.

299

Там же.

300

См.: Хлебников Н. П. Указ. соч. С. 17–21, 259; Самоквасов Д. Я. Древние города России. СПб., 1873. С. 54, 126, 128, 143, 145–163, 164; Забелин И. Е. История русской жизни. Ч. 1. М., 1876. С. 528, 548, 558, 566, 585–586; Барсов Н. П. Очерки русской исторической географии: География Начальной (Несторовой) летописи. Варшава, 1885. С. 84–85; Ключевский В. О. Соч. Т. 1. С. 200–201; Владимирский-Буданов М. Ф. Указ. соч. Ч. 1. С. 11, 21–22; Грушевський М. С. Ксторк Украши-Руси. Т. 1. Киів, 1913. С. 361–364.

301

Середонин С. М. Указ. соч. С. 155–156.

302

См.: Юшков С. В. Указ. соч. С. 20–24; Воронин Н. Н. К итогам и задачам археологического изучения древнерусского города // КСИИМК. Вып. 41. 1951; Насонов А. Н. Указ. соч. С. 8–9, 25, 50, 71–72; Рыбаков Б. А. Первые века русской истории. М., 1964. С. 148, 149.

303

Мавродин В. В. Образование Древнерусского государства. Л.,1945. С. 144–145.

304

См.: Карлов В. В. О факторах экономического и политического развития русского города в эпоху средневековья (К постановке вопроса) // Русский город (историко-методологический сборник). М., 1976. С. 37–40; Петрухин В. Я., Пушкина Т. А. К предыстории древнерусского города // ИСССР. 1979. № 4; Фроянов И. Я. Указ. соч. С. 229–232; Древняя Русь: город, замок, село. М., 1985. С. 41–58; Куза А. В. Малые города Древней Руси. М., 1989. С. 146–153; Седов В. В. Начало городов на Руси // Труды V Международного конгресса славянской археологии. Т. 1. Вып. 1. М., 1987. С. 18–24; Толочко П. П. Древнерусский феодальный город. Киев, 1989. С. 20–34, 47, 53, 55, 60–70.

305

См.: Штыхов Г. В. Города Полоцкой земли (IX–XIII вв.). Минск, 1978. С. 18–20; Дубов И. В. К проблеме «переноса» городов в Древней Руси // Генезис и развитие феодализма в России. Л., 1983; Свердлов М. Б. Указ. соч. С. 26; Котляр Н. Ф. Города и генезис феодализма на Руси // ВИ. 1986. № 12. С. 83–84.

306

Не учитываются Ростов и Муром, основанные на территории, где не было славянских догосударственных общностей, Тмуторокань — как центр, возникновение которого не связано с формированием государства на Руси, и Овруч, за которым статус центра волости не закрепился (см. ниже прим. 104).

307

Лысенко П. Ф. Города Туровской земли. Минск, 1974. С. 153–160.

308

Петегирич В. Початки Белза i Буська та формування гх социаль-но-топографiчноl структури в X–XIV ст. // Галичина та Волынь у до-бу середнытччя. Львiв. 2001. С. 203–208.

309

Древняя Русь. Город, замок, село. М., 1985. С. 76.

310

Там же. С. 59, 77–78. 8865 Там же. С. 59.

311

Для территории полян за время окончания существования дого-сударственной общности принимается IX в., период формирования здесь ядра государства «Руси».

312

Толочко П. П. Древний Киев. Киев, 1983. С. 29.

313

Древняя Русь. Город, замок, село. С. 59.

314

Енуков В. В. Изучение топографии средневекового Курска: итоги и перспективы // Материалы региональной научной конференции «Археология юго-востока Руси». Елец, 1998.

315

Древняя Русь. Город, замок, село. С. 80.

316

Янин В. Л. Древнее славянство и археология Новгорода // ВИ, 1992. № 10. С. 50.

317

Котляр Н. Ф. Формирование территории и возникновение городов Галицко-Волынской Руси IX–XIII вв. Киев, 1985. С. 37–38.

318

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 323–324; Древняя Русь. Город, замок, село. С. 59. Ранее, возможно, Переяславль располагался на другом месте (см. Часть 1, Очерк 4).

319

Алексеев Л. В. Полоцкая земля. М., 1966. С. 135–136.

320

Алексеев Л. В. Смоленская земля в IX–XIII вв. М., 1950. С. 135–146.

321

Древняя Русь. Город, замок, село. С. 76.

322

Лысенко П. Ф. Указ. соч. С. 44–45.

323

См.: Коваленко В. П. К исторической топографии Черниговского детинца // Историко-археологический семинар «Чернигов и его округа в IX–XIII вв.». Тезисы докладов. Чернигов, 1988. С. 21–23; Гребень П. Н, Коваленко В. П. Исследования черниговского детинца в 1989 г. // Тезисы историко-археологического семинара «Чернигов и его округа в IX–XIII вв.». Чернигов, 1990. С. 20–21.

324

Исаевич Я. Д. «Грады Червенские» и Перемышльская земля в политических взаимоотношениях между восточными и западными славянами (конец IX — начало XI в.) // Исследования по истории славянских и балканских народов: Киевская Русь и ее славянские соседи. М., 1972. С. 119; Котляр Н. Ф. Формирование территории… С. 37–38.

325

Алексеев Л. В. Полоцкая земля. С. 135–136, 141.

326

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 43, 46–48.

327

Там же. Стб. 74–75.

328

По мнению Б. А. Рыбакова, стольным городом Святослава был Белгород (см.: Рыбаков Б. А. Древняя Русь. Сказания, былины, летописи. М.,1963. С. 185–187).

329

См.: РычкаВ. М. Формирование территории Киевской земли (IX — первая треть XII в.). Киев, 1988. С. 65–66.

330

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 121.

331

Лысенко П. Ф. Указ. соч. С. 44–45.

332

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 121; Древняя Русь. Город, замок, село. С. 76.

333

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 257; Древняя Русь. Город, замок, село. С. 76.

334

О соотношении «Гнездовского» и позднейшего Смоленска см.: Алексеев Л. В. Смоленская земля. С. 135–154.

335

См.: Носов Е. Н. Новгородское (Рюриково) Городище. Л., 1990; он же. Новгородский детинец и Городище (К вопросу о ранних укреплениях и становлении города) // Новгородский исторический сборник. Вып. 5 (15). СПб., 1995.

336

Янин В. Л. Указ. соч. С. 49–51.

337

Древняя Русь. Город, замок, село. С. 38–42.

338

Аналогичное явление прослеживается при образовании западнославянских государств — Чехии и Польши: «грады» подчиняемых знатью ядра формирующегося государства общностей сменялись в качестве центров территорий новыми укрепленными поселениями (см.: Stepdnek M. Opevne sidliste 8-12 stoleti ve stfedni Evrope. Praha, 1965; Флоря Б. Н. Формирование чешской раннефеодальной государственности и судьбы самосознания славянских племен Чешской долины // Формирование раннефеодальных славянских народностей. М., 1981. С. 108–111, 118; Развитие этнического самосознания славянских народов в эпоху раннего средневековья. М., 1982. С. 260–261).

339

О посадниках на Руси конца Х — начала XII в. см.: Горский А. А. Древнерусская дружина. М., 1989. С. 67–68; он же. Город и дружина в Киевской Руси // Феодалы в городе. М., 1996. С. 7–8.

340

См.: Седов В. В. Изборск в 8–9 веках. // Новое в археологии Прибалтики и соседних территорий. Таллинн, 1985; Штыхов Г. В. Указ. соч. С. 31–41; Древняя Русь. Город, замок, село. С. 59, 76.

341

Подробное исследование историографии проблемы см. в кн.: Свердлов М. Б. Общественный строй Древней Руси в русской исторической науке XVIII–XX вв. СПб., 1996.

342

См., например, новейший обзор французского исследователя П. Гонно [Gonneau P. La Rus’ de Kiev. Une société féodale? (860-1240) // Journal des savants. Paris, 1999. № 1 (Janvier — Juin)]. Кстати, вопреки распространенному представлению об отрицании всеми западными медиевистами феодальной природы Киевской Руси, автор отвечает на поставленный им в заглавии вопрос положительно (при том, что «феодализм» рассматривает как главным образом политическую систему).

343

См. о них: Свердлов М. Б. Общественный строй… С. 191–232.

344

См.: Данилов А. И. Проблемы аграрной истории раннего средневековья в немецкой историографии XIX — начала ХХ в. М., 1958.

345

Греков Б. Д. Феодальные отношения в Киевском государстве. М.; Л., 1935; 2-е изд. М.; Л., 1936; он же. Киевская Русь. М., 1939 (и последующие издания: 1944, 1949, 1953). С. В. Юшков, тоже рассматривая процесс феодализации как генезис вотчинного землевладения, расходился с Б. Д. Грековым в оценке времени установления господства феодального строя и роли рабовладельческого уклада; по его мнению, начальной гранью победы феодальных отношений на Руси являлся XI в., а в IX- вв. сосуществовали «патриархальный», рабовладельческий и феодальный уклады (ЮшковС. В. Очерки по истории феодализма в Киевской Руси. М.; Л., 1939).

346

Черепнин Л. В. Основные этапы развития феодальной собственности на Руси (до XVII века) // ВИ. 1953. № 4. Тезис о том, что первой формой феодальной эксплуатации на Руси было взимание с крестьян-общинников дани, являвшейся по существу продуктовой рентой, выдвинули тремя годами ранее В. И. Довженок и М. Ю. Брайчевский (Дов-женок В. И., Брайчевский М. Ю. О времени сложения феодализма в Древней Руси // ВИ. 1950. № 7).

347

Черепнин Л. В. Русь. Спорные вопросы истории феодальной земельной собственности в IX–XV вв. // Новосельцев А. П., Пашуто В. Т., Черепнин Л. В. Пути развития феодализма. М., 1972.

348

См.: Щапов Я. Н. О социально-экономических укладах в Древней Руси XI — первой половины XII в. // Актуальные проблемы истории России эпохи феодализма. М., 1970; Кизилов Ю. А. Спорные вопросы истории древнерусского феодализма // ИСССР. 1973. № 5; Янин В. Л. Новгородская феодальная вотчина: историко-генеалогическое исследование. М., 1981; Абрамович Г. В. К вопросу о критериях раннего феодализма на Руси и стадиальности его перехода в развитой феодализм // ИСССР. 1981. № 2; Свердлов М. Б. Генезис и структура феодального общества в Древней Руси. Л., 1983.

349

Рыбаков Б. А. Смерды // ИСССР. 1979. № 1, 2.

350

Флоря Б. Н. «Служебная организация» и ее роль в развитии феодального общества у восточных и западных славян // ОИ. 1992. № 2.

351

В настоящее время В. А. Кучкин выступает с гипотезой, что княжеской властью была сформирована и т. н. «десятичная система» с ее должностными лицами — тысяцкими, сотскими и десятскими: в нее входило не все свободное население (как традиционно считалось), а лишь меньшая его часть, зависимая от князя (Кучкин В. А. Десятские на Руси Х-XV вв. // СР. Вып. 4. М. 2003). Но этот вопрос требует еще дальнейшего исследования.

352

В русле концепции Б. Д. Грекова были написаны работы: Смирнов И. И. Очерки социально-экономических отношений Руси XII–XIII веков. М.; Л., 1963; Мавродин В. В. Образование Древнерусского государства и формирование древнерусской народности. М., 1971.

353

Горемыкина В. И. К проблеме истории докапиталистических обществ (на материале Древней Руси). Минск, 1970; она же. Возникновение и развитие первой антагонистической формации в средневековой Европе. Минск, 1982.

354

Фроянов И. Я. Киевская Русь: очерки социально-политической истории. Л., 1980. С. 211.

355

Фроянов И. Я. Киевская Русь: очерки социально-экономической истории. Л., 1974; он же. Киевская Русь: очерки социально-политической истории. Л., 1980; Фроянов И. Я., Дворниченко А. Ю. Города-государства Древней Руси. Л., 1988.

356

См.: Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка. Т. 2. СПб., 1895. Стб. 582–583.

357

Фроянов И. Я. Киевская Русь: очерки социально-политической истории. С. 33, 236–238, 243; Фроянов И. Я., Дворниченко А. Ю. Указ. соч. С. 40, 47, 50, 69, 162, 265.

358

Правда Русская. Т. 1. М.; Л., 1940. С. 71.

359

Там же. С. 110.

360

Фроянов И. Я. Киевская Русь: очерки социально-политической истории. С. 40–41.

361

Правда Русская. Т. 1. С. 104.

362

См.: Милов Л. В. О происхождении Пространной Русской Правды // ВМУ. Сер. История. 1989. № 1; Зимин А. А. Правда Русская. М., 1999.С. 217–254.

363

См.: Зимин А. А. Указ. соч. С. 99–125.

364

Ср.: там же. С 123.

365

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 204.

366

Там же. Стб. 227–228.

367

Там же. Стб. 274.

368

Там же. Т. 2. Стб. 275.

369

Фроянов И. Я. Киевская Русь: очерки социально-политической истории. С. 210–211.

370

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 304.

371

Там же. Т. 2. Стб. 324–325.

372

Фроянов И. Я. Киевская Русь: очерки социально-политической истории. С. 210.

373

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 317–318; Т. 2. Стб. 349.

374

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 208; Т. 2. Стб. 275.

375

Там же. Т. 1. Стб. 175–178.

376

Там же. Стб. 218–219.

377

Там же. Стб. 281.

378

Там же. Стб. 272, 274, 280.

379

Там же. Т. 1. Стб. 298, 318; Т. 2. Стб. 349, 548–549, 691, 763, 821, НIЛ. С. 260, 268; Древнерусские патерики. М., 1999. С. 10 (Киево-Печерский патерик).

380

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 457; Т. 2. Стб. 304, 748.

381

Ср.: Древнерусские патерики. С. 10; ПСРЛ. Т. 2. Стб. 293.

382

Фроянов И. Я. Киевская Русь: очерки социально-политической истории. С. 209.

383

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 66 (968 г.).

384

Там же. Стб. 171.

385

Загоскин Н. Очерки организации и происхождения служилого сословия в допетровской Руси. Казань, 1975. С 16, 47; Яблочков М. История дворянского сословия в России. СПб., 1876. С. 12–14; Влади-мирский-Буданов М. Ф. Обзор истории русского права. Ч. 1. Пг.; Киев, 1915. С. 26–28, 47; Павлов-Сильванский Н. П. Государевы служилые люди. СПб., 1909. С. 1–2; Греков Б. Д. Киевская Русь. М., 1953. С. 126–128; Юшков С. В. Указ. соч. С. 142–144.

386

Ср.: «Не подлежит никакому сомнению причастность бояр к дружине» (Фроянов И. Я. Киевская Русь: очерки социально-политической истории. С. 81).

387

Фроянов И. Я., Дворниченко А. Ю. Указ. соч.; Майоров А. В. Га-лицко-Волынская Русь. СПб., 2001.

388

Поскольку неизвестно, когда были составлены русские тексты договоров, датировка этих упоминаний термина боярин может варьироваться от времени заключения каждого договора (в случае, если тогда же составлялся наряду с греческим и русскоязычный вариант) до начала XII в. (если перевод на древнерусский осуществлялся незадолго до включения текстов договоров в ПВЛ).

389

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 33.

390

Там же. Стб. 47–48, 53.

391

Там же. Стб. 72-73

392

Ловмяньский Х. О происхождении русского боярства // Восточная Европа в древности и средневековье. М., 1978. С. 98; Сахаров А. Н. Дипломатия Святослава. М., 1982. С. 198.

393

См.: ПСРЛ. Т. 1. Стб. 21–22, 30, 32, 36–37, 44–45, 48–49, 70,154.

394

Там же. Стб. 32, 53–54.

395

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 82, 107, 108, 117, 124, 130, 206, 217; Т. 2. Стб. 259, 274, 276, 281–282.

396

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 126; Т. 2. Стб. 275.

397

Там же. Т. 1. Стб. 126.

398

Там же. Стб. 132.

399

Свердлов М. Б. Генезис и структура феодального общества в Древней Руси. С. 68.

400

Очевидно, в пользу этих вышгородских дружинников шла треть дани, собираемой по «уставлению» княгини Ольги с Древлянской земли (П СРЛ. Т. 1. Стб. 60).

401

ПСРЛ. Т. 2. Стб. 298. Упомянутые здесь «бояре киевские» выше названы «лучшей дружиной» князей-Мономаховичей — наглядное подтверждение того, что определение по городу не свидетельствует о «земском», недружинном статусе бояр.

402

НIЛ. С. 21. Бояр в Новгороде встречаем уже в известии ПВЛ 1018 г. о борьбе Ярослава со Святополком (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 144), но в НIЛ соответствующего места нет, поэтому вероятно, что новгородская знать стала именоваться «боярами» только в XII столетии.

403

ПСРЛ. Т. 2. Стб. 789.

404

НIЛ. С. 84.

405

ПСРЛ. Т. 2. Стб. 717–718, 723, 726–728, 747–748, 759, 761–762, 765, 774.

406

См.: Горский А. А. Древнерусская дружина. М., 1989. С. 45–46.

407

В Киеве уже в конце XI в. видим «большую дружину», члены которой — «смысленые мужи» (среди них — вышеупомянутые Янь и Путята Вышатичи) — остаются киевскими боярами вне зависимости от смены князей на киевском столе (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 218–219).

408

Еще один тезис сторонников этой теории — о вече как постоянно действующем высшем органе власти, в работе которого участвовало все свободное население «городов-государств», новейшими исследованиями также не подтверждается (см.: Вилкул Т. Л. Віче в Давньоі Русі. Автореф. канд. дисс. Киі'в, 2000; Лукин П. В. Вече, «племенные» собрания и «люди градские» в начальном русском летописании // СР. Вып. 4.М., 2003).

409

Он встречается в новгородском летописании XIV в. по отношению к знати «чуди» (эстов): «Избиша Чюдь своихъ бояръ земьскых» (НIЛ. С. 357) — т. е. бояр своей земли.

410

Юшков С. В. Указ. соч. С. 144.

411

Свердлов М. Б. Генезис и структура феодального общества в Древней Руси. С. 214.

412

Ширинский С. С. Объективные закономерности и субъективный фактор в становлении Древнерусского государства // Ленинские идеи в изучении истории первобытного общества, рабовладения и феодализма. М., 1970. С. 201.

413

Отсутствие на Руси до рубежа IX-Х вв. т. н. «дружинных погребений» (богатых захоронений с оружием, свидетельствующих, что погребенный при жизни был знатным тяжеловооруженным конным воином, т. е. членом княжеской дружины) не может служить основанием для отрицания появления института дружины в эпоху славянского Расселения [как предполагал И. И. Ляпушкин — Ляпушкин И. И. Славяне Восточной Европы накануне образования Древнерусского государства (VIII — первая половина IX в.) // МИА. № 152. Л., 1968. С. 163]. Появление такого рода погребений, скорее всего, связано с иноземным влиянием (в случае с Русью — норманнским). Показательно, что кроме Руси, такие захоронения распространены в Моравии и Хорватии (с рубежа VIII–IX вв.) — т. е. регионах, где славяне контактировали с кочевниками-аварами (богатство инвентаря и помещение в могилу оружия свойственны кочевникам, равно как и германцам, в т. ч. скандинавам, и нехарактерны для славян). В то же время в Польше, занимавшей «срединное» положение в области раннесредневекового расселения славянства и не испытывавшей серьезного влияния ни со стороны германцев, ни со стороны кочевников, известны всего один могильник с большим количеством захоронений дружинников (в Лютомер-ске), датируемый 1-й половиной XI в., и ряд единичных погребений; при этом воины, похороненные в Лютомерске, и большинство погребенных в других местах имеют скандинавское происхождение (См.: Na-dolski A., Abramowicz A., Pokiewski T. Cmentarstko z XI w. w Lutomiersku. Lodz, 1959; Яжджевский К. Элементы древнерусской культуры в Центральной Польше // Древняя Русь и славяне. М., 1978; Kara M. Sity zbrojne Mieszka I. Z badan nad skladem etnicznym organizacja i dyslokacia druzyny pierwszych Piastow // Kronika wielkopolski. Poznan, 1992, № 3). Поскольку преобладание лиц норманнского происхождения и их потомков среди польской дружинной знати невозможно, остается признать, что здесь, в отличие от Руси, Моравии и Хорватии, обычай богатых инвентарем погребений с оружием среди знати местного происхождения не привился.

414

Термин дружина — общеславянский; но в значении «княжеское окружение, служилые люди князя» он известен только в древнерусском, чешском и словацком языках (см.: ЭССЯ. Вып. 5. М., 1978. С. 134–135). В связи с этим показательно, что именно в моравских и чешских памятниках — Житии Мефодия (конец IX в.) и первой редакции Жития Вячеслава (вторая половина Х в.) встречается единственное число от дружина — друг (Успенский сборник XII–XIII вв. М., 1971. С. 196; Сказания о начале Чешского государства в древнерусской письменности. М., 1970. С. 38).

415

Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1989. С. 50–51 (подробнее см.: Часть I, Очерк 4).

416

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 54.

417

Там же. Стб. 130; ср.: НIЛ. С. 168.

418

О термине гридь/гридьба см.: Горский А. А. Древнерусская дружина. С. 49–50.

419

См.: там же. С. 39–55, 59–71, 74–79.

420

Распространено представление об изначальной «недружинной» природе новгородской знати, отталкивающееся от специфики общественного строя Новгородской земли с XII в., характеризующегося ограничением княжеской власти и решающей ролью в системе управления местного боярства. По мнению В. Л. Янина, новгородские бояре происходили от «родоплеменной старейшины» [Янин В. Л. Социально-политическая структура Новгорода в свете археологических исследований // Новгородский исторический сборник. Вып. 1(11). Л., 1982. С. 90]. Конкретных аргументов в пользу этого предположения нет (оно тем более сомнительно, если учесть, что племенные старейшины как влиятельная общественная сила у славян в эпоху после Расселения — скорее всего, историографический фантом, см.: Часть I, Очерк 1). Не больше оснований полагать, что новгородская знать сформировалась в качестве «лидеров городской общины» (см.: Фроянов И. Я, Дворниченко А. Ю. Указ. соч. С. 183–184). Между тем в источниках имеются данные для предположения о формировании новгородского боярства из среды дружинников, в разное время пребывавших в Новгороде. В конце 10-х гг. XI в. новгородским посадником был Константин Добрынич, сын дяди Владимира Святославича по матери Добрыни, уроженца Любеча (см.: ПСРЛ. Т. 1. Стб. 69, 143; НIЛ. С. 121, 161, 164), — это явно не потомок словенской родоплеменной знати и не «лидер местной общины», а представитель династии служилых людей. Сын новгородского посадника Остромира Вы-шата служил князю-изгою Ростиславу Владимировичу (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 152; НIЛ. С. 164). Очень вероятно предположение о происхождении части бояр Людина конца Новгорода от варяга Регнвальда, приехавшего на Русь с женой Ярослава Владимировича, дочерью шведского короля Ингигерд [см.: Гиппиус А. А. «Суть людие новгородци от рода варяжьска…» (опыт генеалогической реконструкции) // Восточная Европа в древности и средневековье: Генеалогия как форма исторической памяти. М., 2001]. Под 1118 г. упоминается новгородский боярин сотский Ставр (НШ. С. 21). Он отождествляется со Ставкой Гордятичем, дружинником Владимира Мономаха в годы его юности (Рыбаков Б. А. Древняя Русь. Сказания, былины, летописи. М., 1963. С. 126–130). Вероятнее всего, новгородская верхушка сложилась из потомков словенской дружинной знати и представителей тех дружинных контингентов, что пребывали в Новгороде в Х — начале XI в. с князьями-наместниками киевских князей — Святославом, Владимиром, Вышеславом, Ярославом. Непрочное и временное положение в Новгороде князей, рассматривавших пребывание там как ступеньку к киевскому столу, привело к ранней консолидации новгородской знати в корпорацию, со временем все более приобретавшую известную независимость от княжеской власти.

421

Горский А. А. К вопросу о предпосылках и сущности генезиса феодализма на Руси // ВМУ. Сер. История. 1982. № 4; он же. Дружина и генезис феодализма на Руси // ВИ. 1984. № 9; он же. Феодализация на Руси: основное содержание процесса // ВИ. 1986. № 8; он же. Древнерусская дружина. М., 1989.

422

См., например: Мельникова Е. А. К типологии предгосударствен-ных и раннегосударственных образований в Северной и Восточной Европе (Постановка проблемы) // Образование Древнерусского государства: Спорные проблемы. М., 1993; Котляр Н. Ф. О социальной сущности Древнерусского государства IX — первой половины Х в. // ДГ. 1992–1993 гг. М., 1995; Mocja O. Le role des elites guerrieres dans le formation des centres urbains de la Rus' Kievenne, d'apres la fouille des tom-bes // Les centres protourbains russes entre Scandinavie, Byzance et Orient. Paris, 2000; Шинаков Е. А. Образование древнерусского государства: Сравнительно-исторический аспект. Брянск, 2002; Никольский С. Л. О дружинном праве в эпоху становления государственности на Руси // СР. Вып. 4. М., 2003; Свердлов М. Б. Начальная история России: Исследовательские традиции и новации // Вестник РАН. 2003. № 1.

423

Котляр Н. Ф. Указ. соч. С. 46–48.

424

Шинаков Е. А. Указ. соч. С. 285–287.

425

Так, в летописном рассказе о борьбе за черниговский стол после смерти Святослава Ольговича в 1164 г. «дружиной» именуется как высшая знать Чернигова, присягающая новому князю вместе с епископом, так и знать рангом пониже, сидевшая «по городомъ далече» (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 522–523). Как «вся дружина от мала до велика» определяется знать Владимиро-Суздальского княжества, съехавшаяся в 1174 г. во Владимир по получении известия об убийстве Андрея Боголюбского для решения вопроса о престолонаследии (там же. Т. 1. Стб. 371).

426

См.: Горский А. А. Древнерусская дружина. С. 80–81.

427

Marx K. Secret Diplomatic History of the Eighteenth Century. L.,1899. P. 76–77.

428

В этом плане показательна относительно недавняя публикация, в которой автор весьма сурово высказывается о марксизме и одновременно постоянно именует Киевскую Русь «империей»: Даркевич В. П. Происхождение и развитие городов Древней Руси // ВИ. 1994. № 10.

429

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 4, 10–11.

430

См.: Насонов А. Н. «Русская земля» и образование территории Древнерусского государства. М., 1951.

431

См.: Литаврин Г. Г. Византия, Болгария, Древняя Русь (IX — начало XII в.). СПб., 2000. С. 41.

432

См.: Новосельцев А. П. Восточные источники о восточных славянах и Руси VI–IX вв. // Древнерусское государство и его международное значение. С. 411–415.

433

Молдован А. М. «Слово о Законе и Благодати» Илариона. Киев, 1984. С. 78, 91–92, 99; Розов Н. Н. Синодальный список сочинений Илариона — русского писателя XI в. // Slavia. 1963. Roc. 32. Ses. 2. S. 75.

434

Высоцкий С. А. Древнерусские надписи Софии Киевской XI–XIV вв. Киев, 1961. С. 49–52.

435

См.: Слово о полку Игорев?, Игоря сына Святославля внука Ольгова. М., 2002. С. 98, 165–166.

436

Соловьев А. В. Восемь заметок к «Слову о полку Игореве» // ТОДРЛ. Т. 20. М.; Л., 1964. С. 377–378.

437

В ПВЛ особо подчеркивается, что русские князья «до днешнего дне» владеют хазарами (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 17).

438

ПСРЛ. Т. 2. Стб. 152–153, 190. Не исключено, разумеется, что в «возрождении» титула «кагана» сыграла роль и память о его наличии у предшественников «Рюриковичей» на киевском столе.

439

См.: Высоцкий С. А. Указ. соч. С. 39–41.

440

Примеры применения к русским князьям «царской» терминологии собраны В. А. Водовым: Vodoff W. Remarques sur le valeur du terme «tsar» applique aux princes russes avant le milieu du XV-e siecle // Oxford Slavonic Papers. New Series. Vol. 11. Oxford, 1978. P. 18–19.

441

Vodoff W. Op. cit.

442

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 161, 215.

443

Когда речь идет лично об Игоре, он называется «великим князем русским» (в греческом тексте, очевидно, стояло мЭгбт Ьсчщн фщн 'сщ т), когда же оговаривается вообще роль киевского князя (не конкретно Игоря, а любого, т. е. имея в виду и будущее время) в каком-либо казусе, определение «великий» при слове «князь» отсутствует (ПСРЛ. Т. 1.Стб 46–48, 50–53).

444

См.: Poppe A. Words that Serve the Authority: on the Title of «Grand Prince» in Kievan Rus' // Acta Poloniae Historica. T. 60. Warszawa, 1989.

445

Западноевропейские авторы, не связанные представлениями о взаимоотношениях внутри русского княжеского рода, называли киевского князя термином, обозначавшим по-латыни верховного правителя независимого государства, — rex (король); см.: Назаренко А. В. Немецкие латиноязычные источники IX–XI вв. М., 1993. С. 149–150, прим. 20.

446

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 54–56.

447

Там же. Стб. 248.

448

См.: Янин В. Л. Актовые печати Древней Руси Х-XV вв. Т. 1. М., 1970. № 25–28, 30–31. С. 170–172. Наиболее ранняя фиксация термина «князь русский» — на печати Ярослава Мудрого (начало XI в.): Янин В. Л. Две древнерусские вислые печати начала XI в. // ΓΕΝΝАДIОС: к 70-летию академика Г. Г. Литаврина. М., 1999. С. 292–300.

449

См.: Горский А. А. Русско-византийские отношения при Владимире Мономахе и русское летописание // Исторические записки. Т. 115. М.,1987.

450

Татищев В. Н. История Российская. Т. 1. М.; Л., 1962. С. 112–113.

451

В целом сведения Иоакимовской летописи баснословны (см.: Тихомиров М. Н. О русских источниках «Истории Российской» // Там же. С. 50–52); в отношении рассказа о крещении новгородцев В. Л. Яниным выдвинута гипотеза о его достоверной основе [Янин В. Л. Летописные рассказы о крещении новгородцев (о возможном источнике Иоакимовской летописи) // Русский город. Вып. 7. М., 1984. С. 49–6].

452

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 116–118.

453

Летописный рассказ о нем (там же. Стб. 175–178) помещен под 1071 г., но реально эти события произошли, скорее всего, в конце 1073–1074 гг. (см.: Кучкин В. А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси Х-XIV вв. М., 1984. С. 62–64).

454

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 180–181.

455

Там же. Стб. 174–175.

456

См.: Тихомиров М. Н. Крестьянские и городские восстания на Руси в8 XI–XIII вв. М.; Л., 1955.

457

Мавродин В. В. Образование древнерусского государства и формирование древнерусской народности. М., 1971. С. 91–92.

458

См.: Милов Л. В. Легенда или реальность? (О неизвестной реформе Владимира и Правде Ярослава) // Древнее право. № 1. М., 1996.

459

ДКУ. М., 1976. С. 13–86.

460

См.: Поппе А. О времени зарождения культа Бориса и Глеба // Russia mediaevalis. T. 1. Munchen, 1973; он же. О зарождении культа свв. Бориса и Глеба и о посвященных им произведениях // Ibid. Т. VIII, I. Munchen, 1995; Ужанков А. Н. К вопросу о времени написания «Сказания» и «Чтения» о Борисе и Глебе // Герменевтика древнерусской литературы. XI–XIV вв. Сб. 5. М., 1992; Биленкин В. «Чтение» преп. Нестора как памятник «глебоборисовского» культа // ТОДРЛ. Т. 47. СПб., 1993. Ср.: Мюллер Л. О времени канонизации святых Бориса и Глеба // Russia mediaevalis. T. VIII, I. Munchen, 1995.

461

НIЛ. С. 174–175; ПСРЛ. Т. 1. Стб. 140–141; Т. 2. Стб. 127–128.

462

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 140; Т. 2. Стб. 127.

463

ПСРЛ. Пг., 1915. Т. 4. Ч. 1. Вып. 1 С. 110 (Новгородская IV летопись).

464

Там же. Т. 1. Стб. 23, 54–57, 74–78; Т. 2. Стб. 16–17, 42–46, 62–66.

465

ДКУ. С. 85–139; Милов Л. В. Устав Ярослава (к проблеме типологии и происхождения) // Руско-български връзки през векове. С., 1986.

466

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 173–174, 202, 206–207; Т. 2. Стб. 163, 194, 197–199; Древнерусские патерики. М., 1999. С. 45, 64–66.

467

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 166–171; Т. 2. Стб. 155–160.

468

Там же. Т. 1. Стб. 175–178; Т. 2. Стб. 164–168. Подробнее см.: Горский А. А. «Всего еси исполнена земля Русская…»: Личности и мен-тальность русского средневековья. М., 2001. С. 98.

469

Правда Русская. Т. 1. М.; Л., 1940. С. 104. Расхождения в датировке этого события исследователями находятся в пределах начала 50-х гг. — 1072 г.

470

Имею в виду выходцев из Киево-Печерского монастыря — переяславских епископов Николая и Ефрема, ростовских Леонтия и Исайю, новгородского Германа, владимиро-волынского Стефана, белгородского Луку и юрьевского Марина (см.: Древнерусские патерики. С. 21–22; Щапов Я. Н. Государство и церковь Древней Руси Х-XIII вв. М., 1989; Приложение II: Епископы Древней Руси. С. 207–211).

471

Ср.: Петрухин В. Я. Древняя Русь: Народ. Князья, Религия // Из истории русской культуры. Т. 1. (Древняя Русь). М., 2000. С. 273.

472

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 79. Вложенные летописцем в уста Ольги слова, что если Святослав примет крещение, то за ним последуют «вси» (там же. Стб. 63), и утверждение, что жители Киева в 988 г. с радостью крестились, «глаголюще: аще бы се не добро было, не бы сего князь и боляре прияли» (там же. Стб. 117), возможно, содержат в себе отголоски древнего представления о праве князя на смену культа.

473

Даже Всеслав Полоцкий, при всех его «языческоподобных» атрибутах (рождение «от волхвования», «язвено» — амулет, по «Слову о полку Игореве» — оборотнические способности), выступал как активный поборник христианской веры — создал в Полоцке храм св. Софии, назвал сыновей Борисом, Глебом, Романом и Давыдом (т. е. именами первых русских святых — Бориса-Романа и Глеба-Давыда).

.

Комментарии (3)
Обратно в раздел история