Библиотека

Теология

Конфессии

Иностранные языки

Другие проекты

Рейфман П. Из истории русской, советской и постсоветской цензуры

Нынешний курс тоже не “История...” (что-то цельное, отработанное, исчерпывающее), а “Из истории...”, но не русской, а советской и постсоветской цензуры. Как и в прежнем, здесь обзор более узкий, чем в “Истории...” Но и более широкий: мы будем затрагивать другие способы запрещения, ограничения, подавления свободы слова и мысли, останавливаться на тех событиях, о которых сложилось из-за искажения правды и нагромождения лжи особенно ошибочное представление.

Как и прошлогодний курс, нынешний не до конца отработан, является черновиком, требующим еще много труда. Если время позволит, я буду еще долго продолжать работу над ним. Он как бы скелет окончательного варианта, но все же дающий, по-моему, общее представление и о материале, составляющем его предмет, и о моем отношении к этому материалу.

Цензура, как и в дореволюционные времена, - некое правительственное учреждение, с центральным Управлением и отделениями на местах. Но цензурой, в широком смысле этого понятия, как мы уже говорили в начале прошлогоднего курса, нужно считать всю систему установлений, способов ограничения свободы слова. Она осуществляется не только запрещением, ни и поощрением, пропагандой официальной точки зрения, созданием лживой картины мира. СМИ в тоталитарном государстве - тоже своеобразный вид цензуры (информация превращается в дезинформацию). Цензура (включающая и самоцензуру) существует в той или иной форме всегда и везде. Она очень сурова в дореволюционной России. Но в Советском Союзе она приобрела новое качество, стала всеобъемлющей, всесильной. В условиях тоталитарного режима, массовых репрессий, расправ слова Бернарда Шоу: “Убийство - крайняя степень цензуры...”, приведенные в книге А.Блюма, из афоризма, метафоры превращаются в зловещую реальность. Многие писатели расстреляны, погибли в тюрьмах и лагерях. Остальные были вынуждены “прикусить язык”, писать то, что требовалось.

Необходимо учитывать и множественность цензуры в СССР. Она осуществлялась не только специальным учреждением, Главлитом, но и многими другими властными инстанциями. В первую очередь - партийными (специальный отдел печати в ЦК, члены Политбюро, Секретари, вплоть до Генерального ). Немаловажную роль играли и “органы”(ЧК, ГПУ, НКВД, КГБ, МГБ...). В них тоже имелись специальные отделы, курирующие литературу. Да и все другие властные инстанции считали своим долгом внести вклад в общее дело надзора за печатью. Кроме того цензура была и предупредительной (ни одно произведение не могло выйти в свет без разрешения цензора, включая объявления, пригласительные билеты, театральные афиши), и карательной (уже после выхода всё могло быть запрещено, виновные наказывались и т.п.).

Важно и то, что власти переложили значительную часть цензурных обязанностей на руководство литературных организаций, Союза писателей, на цензоров-добровольцев, в роли которых рьяно выступали сами писатели. Такого примера, как массового явления, пожалуй, не было в досоветской литературе (Булгарины – исключение). Это новшество можно считать одним из важных изобретений, появившимся в рамках советской системы, в процессе формирования ''нового человека''. Такие ''цензоры'' были нередко более придирчивыми, чем официальные. Они служили не за страх, как состоящие на штатных должностях, а за совесть (если в таком случае можно говорить о совести).

Существенную роль в цензурном контроле играл институт редакторов. В том виде, в каком он существовал в советское время, его до революции не было. Он изобретен именно после революции. Для этого имелись объективные основания. В литературу пришла огромная масса писателей из народных низов, часто талантливых, но мало образованных. Их произведения нельзя было печатать без литературной правки, без помощи людей образованных и грамотных. Редактор в данном случае был необходим. Но и в таком качестве редактора приносили не только пользу, но и вред. Они создавали некий усредненный уровень литературы, дотягивая до него слабых писателей и опуская сильных, своеобразных, неординарных, которых они правили по своим представлениям о литературной норме (они и Толстого так бы правили).

Но этим вред редакторов не ограничивался. Они превращались еще в одну цензурную инстанцию, весьма существенную. Редакторы требовали исправления, удаления, дополнения, внесения всего того, что, по их представлению, было необходимо. И, прежде всего, они контролировали идеологическую выдержанность произведений. Так и было задумано. Поэтому редактор, пропустивший что-то идеологически крамольное, подвергался, как и автор, взысканию.

Несколько слов о мифологизации реально происходящего. Она характерна для всех времен, для всех народов. Каждый из нас прекрасно знает мифы античности, средних веков. Так называемая школа ''новой хронологии мировой истории'' (Н.А. Морозов, А.Т. Фоменко, Г.В. Носовский и др.) вообще утверждает, что многие события античности, средних веков, древней России не существовали, мифологически отражая более поздние времена. В ХУШ –ХlХ веках мифы продолжают складываться, о различных исторических лицах и фактах . Напомню, например, миф о Наполеоне - одной ''из самых мифологенных фигур новою истории'' (см. Л.Я Вольперт. Пушкин в роли Пушкина. М., 1998, гл. 11-я).) Мифы бывают апологетическими и обличительными (тот же миф о Наполеоне, мифы о Пугачеве, Стеньке Разине, Лжедмитрии). Они могут формироваться стихийно, как отражение ''мнения народа'', а могут создаваться сознательно, в частности по заданию правительства, властей. В последнем случае такой официальный миф может стать всенародным (по крайней мере, отражать мнение большинства народа), так как власть имеет множество средств для его поддержки и борьбы со всей информацией, его опровергающей. Надо отметить, что все государства во все времена, в большей или меньшей степени, способствуют распространению подобного апологетического мифа о себе самом. Так было в дореволюционной России, как и в других странах(вспомним высказывания Бенкендорфа о том, как должна изображаться история прошлого, настоящего и будущего России).

Изображение история советского (отчасти постсоветского) периода в гораздо большей степени построено на мифах, специально насаждаемых государственной властью, чем описания истории дореволюционной России, других стран. Советская цензура - цензура тоталитарного государства, где все средства массовой информации монополизированы, превращены в средство пропаганды лишь тех сведений, которые были угодны властям. Все неугодное – запрещено. Все желаемое – ''неопровержимая истина'', ''правда'' (так называлась центральная газета и многие другие, сопровождаемые каким-либо эпитетом: Комсомольская, Ленинградская и др.). В газетах существовала такая ''шапка'', печатаемая крупными буквами: ''Внимание! Дезинформация'' (сообщение о какой-нибудь заграничной публикации). На самом деле эту ''шапку'' можно было бы отнести к самой публикации, ко всему содержанию газеты, да и ко всем средствам советской массовой информации. Создавалась огромная зона двоемирия: мир реальной жизни и мир идеальный, созданный лживой информацией, которой люди верили, хотя она и противоречила их жизненному опыту. Верили, что Советский Союз - самая счастливая страна, “где так вольно дышит человек”, что большинство других стран мира - враги и жизнь там ужасна, что мы боремся за мир, а они хотят развязать войну и пр. и пр. И что СССР – центральная, самая главная страна. Это настойчиво вдалбливалось в голову. Начиная с самого раннего возраста, с детских стихов: ''Начинается земля, как известно, у Кремля...'' Миф о советском прекрасном прошлом оказался настолько живуч, что до настоящего времени очень многие верят в него. А в рамки этого основного мифа входили более частные: о Ленине, о Сталине, о Великой Отечественной войне, ее начале и пр. Демифологизация некоторых из таких мифов - тоже наша задача.

В конце 1928 г. П.Витязев (о нем мы будем говорить позднее) подготовил сборник “Венок книге”. По его просьбе академик Павлов за 8 дней до началa 1929 г, ”года великого перелома”, написал несколько строчек, которые открывали сборник, о роли книги в человеческом обществе: “При свободе печати, при борьбе мнений книга - носительница и сеятельница истины, добрая учительница и воспитательница людей. При зажатом рте печати, при обязательном и официальном миро- и жизнепонимании она же - верное средство одурачивания людей, злой враг человеческого достоинства”. Эти слова относились не только к книге, но и ко всей советской массовой информации. Естественно, сборник был запрещен. Издали его лишь через пятьдесят с лишним лет, в 1982 г., но и тогда цензура потребовала изъять слова Павлова. Исследователь А.Блюм, материал книг которого мы используем, сообщает, что согласно официальной справки архив Главлита ( Главного цензурного управления СССР) за 22-38 гг. ”не сохранился” (вернее, был намеренно уничтожен). Но и позднее, до девяностых годов, отдавались распоряжения об уничтожении разных групп цензурных дел (Блюм9). Рассекречивание цензурных материалов, начавшееся, в основном, с конца 80-х годов , шло крайне медленно. Думается, и сейчас далеко не всё раскрыто. Рукописи, к сожалению, горят. Но многое, даже уничтоженное в центре, можно отчасти восполнить. Это относится и к распоряжениям Главлита, спискам запрещенных произведений, разосланным в местные отделения цензуры, к разного рода сводкам, бюллетеням для библиотек (они хранятся и в университетской библиотеке Тарту: фонд. 4, опись 4). Некоторые из них тиражом всего в несколько экземпляров, для самых-самых. У других тираж довольно большой. Некоторые состоят из нескольких выпусков- тонких брошюр. Другие - в несколько сотен страниц. И всё это - списки запрещенного, свидетельства систематического, спланированного, продуманного насилия над литературой, над свободой мысли.

Политику партии в области литературы, ее ограничения власти обосновывали, ссылаясь на авторитет Ленина, на его статьи “С чего начать?” (1901), ”Партийная организация и партийная литература“(1905) и др., где речь шла о партийности печати. Советские идеологи толковали высказанные в статьях положения как основу требований не только к партийной печати, но и к художественной литературе, к искусству, к культуре. После доклада Хрущева о “культе личности” была попытка пересмотреть толкование ленинских высказываний. На авторитет Ленина и в это время никто посягнуть не смел, но стали доказывать, что Ленин вовсе не имел в виду художественной литературы и искусства, кoгда писал о партийности. Подобные доводы были верны. У Ленина, действительно, шла речь о чисто конкретных предметах: о литературе партии, как важнейшего способа ее создания. Никакой другой цели он перед собой не ставил и о художественной литературе и искусстве не думал. Но было нечто в этих статьях, что позволило им стать позднее, уже в советское время, теоретическим обоснованием той политики, которой придерживались власти во время всего послереволюционного периода, политики диктата, нетерпимости, регламентации, обуздания. С этой точки зрения статьи Ленина стали программой партийной политики, и вообще, и в области культуры. Действительно, “и Ленин великий нам путь озарил”. Советская цензура, возникшая с первых дней прихода большевиков к власти, одно из самых необходимых установлений?? на этом пути

Советская цензура возникла не на пустом месте. Она - законная наследница дореволюционной русской цензуры, цензуры многовековой самодержавной России, с ее самовластием и деспотизмом. Но одновременно, как это не покажется странным, советская идеология, на которой основана и цензура, - наследница традиции утопии, разнообразных учений о будущем счастливом обществе, к которому придет общество (“золотой век”). Начали такие учения возникать с давних пор. Древнегреческий философ Платон, рассказывая о будущем государстве, считал существенной особенностью его довольно строгую регламентацию. О регламентации идет речь и в описании утопии “Город солнца” итальянца Кампанеллы, англичанина Томаса Мора. Регламентация ощущалась и в описаниях будущего социалистами-утопистами Европы Х1Х в.( Сен-Симона, Фурье). Регламентация характерна и для учения декабриста Пестеля. Очень сильна она у Чернышевского. Чернышевский, последователь Фейербаха, отрицал общественное устройство, основанное на насилии, на принуждении (конкретно подразумевалось государственное устройство николаевской России, с его жесткой регламентацией). Он противопоставлял такому устройству утопию, построенную на желаниях и интересах свободных людей (теория “разумного эгоизма” - четвертый сон Веры Павловны). Но одновременно Чернышевский до мелочей детализировал изображаемое им будущее общество, “хрустальный дворец” (Щедрин называл это - “произвольная регламентация подробностей” - 326).Снова речь идет о регламентации. Не случайно Ленин столь положительно относился к Чернышевскому. Уверенность в знании того, что нужно для добра людей, как достигнуть этого, двигаясь по единственному истинному пути. Хотя в конце названия романа Чернышевского “Что делать?” стоит знак вопроса, но автор не спрашивает, а отвечает на этот вопрос. То же следует сказать о работах Ленина “Что делать?”, “С чего начать?”. В романе Чернышевского “Пролог” главный герой, Волгин, ( его прототип сам Чернышевский) говорит о себе: “Литературного таланта у меня нет. Я пишу плохо. Длинно, часто безжизненно. Десятки людей у нас умеют писать гораздо лучше меня. Мое единственное достоинство - но важное, важнее всякого мастерства писать - состоит в том, что я правильнее других понимаю вещи”(141). Другими словами, знаю, что надо. В этом заключалась определенная сила, но и огромная слабость, схематичность большинства утопических концепций, часто субъективно искренних и честных в своей основе. Не случайно они породили жанр антиутопий. От довольно давних ( “Колония на вулкане” Ф. Купера). До сравнительно современных (“Мы” Замятина, “Повелитель мух” Голдинга, “1984” Дж. Оруэлла, “Этот безумный, безумный мир” Хаксли, “Судьба Усольцева” Ю.Давыдова и др.).

Уверенность в своей правоте - качество хорошее, особенно если оно возникает на реальных основаниях. Утопии в теории - дело более или менее безобидное, хотя и они могут приносить вред. Но утопия, воплощенная в реальную жизнь, ставшая государственной идеологией, может стать страшной силой, причиной страданий и гибели миллионов людей. Такой она стала в Советском Союзе, в фашистской Германии (идеи “мировой революции”, “третьего райха”). К этой утопии добавлялось многое: и характеры руководителей, и традиции страны, и характер народа, сложившаяся историческая ситуация , и пр и пр. Теория нередко становилась вывеской, своего рода плакатом, маскирующим грязные, своекорыстные интересы власти, кровь и насилие. Но все же она была когда-то основой, на которую наслаивалось всё другое.

Поэт Галич писал:

Не бойтесь сумы,

Не бойтесь чумы,

Не бойтесь ни пуль, ни глада.

А нужно боятся только того,

Кто скажет: Я знаю, как надо.

(сверить текст)

Особенно, если тот обладает неограниченной государственной властью и стоит во главе системы. Давний анекдот: жилец приходит к водопроводчику: труба течет; может быть, поменяем, краны новые поставим, и всё будет в порядке? Водопроводчик: - Какая труба! Здесь не трубы нужно менять, а всю систему. А систему менять трудно. Она может сохранится и в советском, и в постсоветском обществе. При “развитом социализме” и в “диком капиталузме”. И пока система существует, цензура не исчезнет, останется самым внимательным, хотя и весьма недоброжелательным, читателем нашей литературы, зрителем кино и телевидения, оценщиком живописи и музыки.

ГЛАВА ПЕРВАЯ. САМЫЙ ЧЕЛОВЕЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК.

С Лениным в башке и с наганом в руке

(В.Маяковский)

Весь мир насилья мы разроем

До основанья, а затем

Мы наш, мы новый мир построим

Кто был ничем, тот станет всем

(“Интернационал”, первоначальный текст)

Мы на горе всем буржуям

Мировой пожар раздуем

Мировой пожар в крови...

(Александр Блок)

Мы раздуем пожар мировой,

Церкви и тюрьмы сравняем с землей

Октябрьская революция. К вопросу о Гражданской войне. «Декрет о печати». Первые постановления и распоряжения Советской власти в области печати. Борьба вокруг них. Военные трибуналы печати (17 - 19 гг.).Создание Госиздата, период его диктата (19-21).Частные и кооперативные издательства. П.Витязев.Письма писателей к Луначарскому. Цензура и художественная литература в 17-21 гг. Ленин и вопросы художественной литературы.Партийное постановление «О пролетарской культуре»(1920). Группы писателей: пролетарские, футуристы,, отношения их и власти»попутчики». «Добровольцы» -осведомители. Журнал «Красная Новь».

Название первой главы - цитата из Маяковского. Так поэт называл В.И. Ленина и, видимо, искренне в это верил. Как и десятки миллионов людей в Советском Союзе и вне его. Одним из первых и самых устойчивых мифов советского государства - миф о Ленине. Даже тогда, когда, после доклада Хрущева на ХХ съезде КПСС, был поколеблен миф о Сталине, миф о Ленине сохранился. Более того, Ленин стал противопоставляться Сталину как положительный пример. Лишь в 1990-е годы ленинской миф в Советском Союзе начал пересматриваться. Появились исследования, начали публиковаться материалы, противоречащие иконописному облику Ленина. Одно из таких исследований - двухтомное издание Акима Арутюнова “Досье без ретуши. Ленин. Личностная и политическая биография”. М., 2002. Церкви, действительно, во многих случаяхс земляй сравняли (например, мона-стырь ХП в. в Твери). С тюрьмами не получилось. Сохранилисьне только старые, но и строились новые. Возник огромный ГУЛАГ, о котором в дореволюционной России и думать не могли.

Прежде всего остановимся на одном советском мифе, мифе о Гражданской войне. Согласно ему молодой советской власти, выражающей интересы народа, пришлось вести ожесточенную вооруженную борьбу со сторонниками дореволюционного строя, самодержавия, свергнутого царя – белогвардейцами, генералами, поддерживающими старые порядки войсками иностранных государств-оккупантами. Деление на два лагеря: наших, красных, хороших, справедливых, воюющих за народное дело и врагов народа, белых, воплощающих все отрицательные качества, все пороки. Естественно, красные должны победить и они побеждают. Уже в представлениях о Гражданской войне возникает схема, проводимая затем на вем протяжении восприятия советской действительности: мы (хорошие, революционные) и они (плохие, контрреволюционные). На самом деле соотношение сил совсем другое. В Гражданской войне участвовала еще одна, очень многочисленная и могучая сила. Она отнюдь не являлась сторонницей самодержавия, возвращения к царской власти. Более того, она активно боролась с белыми, но и с красными тоже.

Эх, яблочко, распрекрасное,

Бей справа белого, слева красного, -

пелось в одной из частушек времен Гражданской войны. И это были не бандиты (хотя уголовная стихия была сильна во всех лагерях). Это был народ, в первую очередь крестьяне, стихийно протестующие против установления большевистской диктатуры, а вовсе не народной власти. Махновщина, о которой шла речь в последней главе раздела о дореволюционной цензуре, характерное выражение этого протеста. Он охватил страну от западных границ до Дальнего Востока. Власти расправлялись с ним самым жестоким образом, по сути ведя борьбу против народа. Более того, отголоски такого протеста сказались и в более позднее время, через много лет после окончания Гражданской войны, на грани 20-х – 30-х годов, в движении против колхозов, подавленным советской властью с безжалостной жестокостью(раскулачиванье, голодомор на Украине и пр.).
Было и другое. Разгромив генералов, разогнав атаманов, окончив поход на Тихом океане, власти начали грызться друг с другом. Более сильный уничтожал более слабого. Как скорпионы в банке. Появились новые ''враги народа''. И они, и их победители были ''одного поля ягоды''.

Но вернемся к конкретному материалу. С первых дней советской власти на словах объявлено уничтожение цензуры. Хотя цензура на все печатные издания появилась с первых дней существования советского государства (Айм33,197). 25 октября (7 ноября) 1917 г. происходит Октябрьская революция. Власть оказывается в руках большевиков. Первые её декреты. О земле. О мире. Провозглашается ряд свобод. В числе их - полная свобода мысли, слова. О них идет речь уже в Конституции РСФСР, принятой 10.07.18 г. на 5 Всероссийском съезде Советов: “ 14. В целях обеспечения за трудящимися действительной свободы выражения своих мнений Российская Социалистическая Федеративная Советская Респиблика уничтожает зависимость печати от капитала и предоствляет в руки рабочего класса и крестьянскй бедноты все технические и материальные средства к изданию газет, брошюр, книг и всяких других произведений печати и обеспечивает их свободное распространение по всей стране”. Все последующие Конституции по сути повторяли эту формулировку, декларативно провозглашая свободу слова, печати, собраний, митингов, уличных шествий и демонстраций(Бох 31, 601). Она же вариируется в различных изданиях советских энциклопедий в заметках о цензуре. В первом издании Большой советской энциклопедии ( 1920-е-1930-е гг.), где о цензуре вообще говорится довольно подробно, о советской сказано: “Великая Октябрьская Социалисти-ческая революция положила конец как царской, так и буржуазной цензуре”.

В Большой советской энциклопедии, выпущенной в 1950-е годы ( Изд. 2-е) статья о всякой цензуре гораздо более краткая, чем в предыдущей. О советской цензуре начало просто списано с первого издания. Революция «положила конец» и точка. Но автор заметки всё же добавил: «цензура в СССР имеет совершенно иной характер, чем в буржуазных государствах; она направлена на сохранение военной и государственной тайны, на предотвращение появления материалов, которые могут повредить интересам трудящихся. Конституция СССР (стат. 125) гарантирует всем трудящимся свободу печати, которая обеспечивается предоставлением типографий, запасов бумаги и пр.». Дальше этого « объектив-ность» энциклопедий не шла. Но всё же здесь цензура материализовалась.В толковом же словаре Ушакова рядом со словом «цензура » три раза повторяются пометки: устар., загр. Знаменательно, что таких пометок нет, например, при словах, «соха», «помещик» и др. Итак что многочисленные государственные и партийные деятели на вопросы иностранных корреспондентов о цензуре с апломбом могли отвечать, что в СССР ее нет (см. вступление к части первой)

На самом же деле одним из первых декретов советской власти - декрет о цензуре. Он подписан Лениным 10 ноября 18 г., через 3 дня после взятия власти, и в тот же день опубликован в газете “Правда”. Называется он “Декрет о печати”: “В тяжелый час переворота и дней, непосредственно за ним следующих, временный Революционный Комитет вынужден был принять целый ряд мер против контрреволюционной печати разных оттенков. Немедленно со всех сторон поднялись крики о том, что новая социалистическая власть нарушил, таким образом, основной принцип своей программы, посягнув на свободу печати. Рабочее и крестьнское правительство обращает внимание населения на то, что в нашем обществе за этой либеральной ширмой фактически скрывается свобода для имущихклассов захватить в свои руки львиную долю всей прессы, невозбранно отравлять умы и вносить смуту в сознание масс. Всякий знает, что буржуазная пресса есть одно из могущественнейших оружий буржуазии. Особенно в критический момент, когда новая власть, власть рабочих и крестьян, только упрочивается, невозможно было целиком это оружие в руках врага, в то время, как оно не менее опасно, чем бомбы и пулеметы. Правительство обращает внимание на то, что за этой либеральной ширмой фактически скрывается свобода для имущих классов захватить львинную долю всей прессы, отравлять умы и вносить смуту в сознание масс. Всякий знает, что буржуазная пресса - одно из могущественнейших орудий буржуазии. Особенно в критический момент, когда новая власть только упрочивается, невозможно было оставить это оружие в руках врага, оно не менее опасно, чем бомбы и пулеметы. Вот почему и были приняты временные и экстренные меры для пресечения потока грязи и клеветы, в которых охотно потопила бы молодую победу народа желтая и зеленая пресса. Как только новый порядок упрочится, всякие административные воздействия на печать будут прекращены, для нее будет установлена полностью свобода в пределах ответственности перед судом, согласно самому широкому и прогрессивному закону. Считаясь, однако, с тем, что стеснение печати даже в критические моменты допустимо только в пределах абсолютно необходимых , Совет Народных Комиссаров постановляет”. После этого, насковозь лживого и демагогического, довольно развернутого вступления, следует конкретное перечисление принимаемых мер,

тоже лживое, направленное на успокоение общества: “Общее положение о печати: 1. Закрытию подлежат лишь органы прессы: 1) призывающие к открытому сопротивлению и неповиновению рабочеми и крестьянскому правительству; 2) сеющие смуту явно клеветнического изложениея фактов; 3) призывающие к деяниям явно преступного, т.е. уголовно-наказуемого характера. 2. Запрещения органов прессы, временные или постоянные, производится лишь по постановлению Совета Народных Комиссаров. 3. Настоящее положение имеет временный характер и будет отменено особым указом по наступлении нормальных условий общественной жизни”(Бох27-28).

На самом деле сразу закрыто большинство периодических изданий, выходивших до Октябрьской революции, в том числе оппозиционных царскому режиму. Закрыто даже до появление “Декрета о печати”, о чем идет речь в самом “Декрете...”. Запрещения были не временными, а постоянными. выносились они не только постановлением Совета Народных Комиссаров. Уже в пункте 2 “Общего положения опечати” шла речь о возможности постоянных запрещений, что противоречило словам пункта 3 о “временном характере” “Положения”. Последнее стало по сути первым цензурным уставом советской власти,и содержание его сводилось к тому,что всё,власти неугодное, будет запрещаться. Декрет определял отношение советского государства к печати на многие десятилетия. Он превращал периодическую печать из средства информации в средство правительственной пропаганды.Сделан первый шаг к всеохватывающей монополии на средства массовой информации, которые вскоре полностью переходят в руки государства. Конфискация и закрытие газет и журналов, издательств, типографий. Изъятие “вредных” изданий из государственных и общественных библиотек. Таким образом регламентирование печати, взятие ее под полный контроль - одна из важнейших и наиболее первостепенных задач послереволюционной власти в России с первых ее дней. И сразу же начинается ложь, идет в ход демагоги-ческая терминология (“всякий знает, что...”), создается образ врага, наличие которого оправдывает любые меры советского правительства. На этой лжи сторонники мифа о “терпимом Ленине” пытались позднее в какой-то степени оправдать декрет. Но ведь относительно примирительные заявления совер-шенно расходились с реальными действиями, немногого стоили и могли обмануть далеко не всех.

В примечании к декрету отмечается, что 73 года советское государство оставалось в режиме “чрезвычайного положения”; отсутствовали правовые основы в области печати; безуспешно закончились в разное время попытки подготовить и принять закон о печати; тексты проектов цензурного устава пылились на архивных полках (Бох600-601). Многотысячные запретительные списки Главлита, с которыми не может равнятся деятельность царской цензуры (за весь Х1Х век запрещено к пользованию и публикации всего 248 книг) (Очер15).

В руки государства берутся типографии, запасы бумаги. Распределение последней строго регламентируется (смотри). Запрещаются газеты и журналы. И далеко не все - самые реакционные. В 17 г. прекратили свое существование “Исторический вестник”, ”Нива”, ”Московская копейка”, “Новое время”, ”Санкт-Петербургские ведомости” ( выходившие 1728 г.)”, в 18 г. - ”Вестник Европы”,”Русские ведомости”,”Задушевное слово” ( журнал для детей) и многие, многие другие. С октября 17 по июнь 18 г. закрыты или прекратились по другим причинам 470 оппозиционных газет(Жирк225).Введена строгая предварительная цензураа. 1 июля 18 г. опубликован Список газет, нарушивших постановление о введении предварительной цензуры. Перечислено 17 газет и как наказание почти везде одно и то же: “Газета закрыта” ( ??).

Из протокола № 77 заседания Совета Народных Комиссаров 18 марта 18 г. П.14. “О закрытии московской буржуазной печати . Решение: поручить Комиссариату Юстиции войти в контакт с Московским Совдепом и т. Дзержинским и принять меры к немедленному закрытию буржуазных газет и преданию их редакторов и издателей суду с применением к ним самых суровых мер наказания. Сведения о закрываемых газетах помещать в “Правительственном вестнике”. Подпись: Председатель СНК В.Ульянов (Ленин) ( там же 16).

Под предлогом необходимости сохранения военной тайны создаются революционные трибуналы, которым поручено судить неугодных издателей и журналистов. 2 8 января 18 г. СНК утверждает декрет “О Революционном Трибунале Печати”. Он тоже подписан Лениным и опубликован 22 февраля в “Газете Рабочая и Крестьянская Правда” : “1.При Революционном Трибунале учреждается Революцинный Трибунал Печати. Ведению Революционного Трибунала Печати подлежат преступления и проступки против народа, совершаемые путем использования печати. 2.К преступлениям и проступкам путем использования печати относятся всякие сообщения ложных или извращенных сведений о явлениях общественной жизни, посколько они являются посягательством на права и интересы революционного народа, а также нарушениия узаконений о печати, изданных Советской властью...8. Решения Революционного Трибунала Печати окончательны и обжалованию не подлежит. Комиссариат по делам печати (уже успели такой создать!- ПР) при Совете Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов приводит в исполнениепостановления и приговоры Революционного Трибунала Печати. 9. Революционный Трибунал Печати накладывает следующие наказания: 1) денежный штраф, 2) выражение общественного порицания, о котором привлеченное произведение печати доводит до всеобщего сведения способами, указываемыми Трибуналом ,3) помещение на видном месте приговора или специальное опровержение ложных сведений, 4) приостановка издания временная или навсегда или изъятие его из обращения, 5) конфискация в общенародную собственность типографий или имущества издания печати, если они принадлежат привлеченным к суду, 6) лишение свободы,7) удаление из столицы, отдельных местностей или пределов Российской Республики, 8) лишение виновного всех или некоторых политических прав” (Бох28-9). Закручено круто, хотя и выражено весьма корявым стилем. Наказания предусматриваются гораздо более серьезные, чем те, которые налагались царской цензурой (там, как правило, самым суровым наказанием было запрещение издани, здесь дело этим не ограничивалось: предусматривались тюрьма и ссылка; о расстрелах, естественно, не упоминалось, хотя они не были исключены; слово “трибунал” звучало достаточно зловеще, как и упоминание Дзержинского, ЧК - т.е. карательных органов.

Вопрос опечати рассматривается регулярно на самых высоких уровнях. 11 мая 18 г. на заседании Президиума ВЦИК слушали и вопрос о “вздорных и ложных” слухах “ в связи с событиями на Украине”, появившихся в московских газетах. В протоколе заседания записано: “Постановили: <...> немедленно, впредь до рассмотрения этого вопроса в трибунале печати, закрыть все газаты, поместившие ложныеслухи и вздорные сообщения. Установить кару в виде штрафаот 25 до 50 000 .Исполнение настоящего потановления, в виду срочности, поручить Чрезвычайной комиссии по брьбе с контр-революцией” (Бох29). Хорошо решили: сперва наказать, а потом разобраться. И опять обращение к “силовым органам”. Начинается длинная цепочка отношений ЧК, ГПУ, НКВД, МВД, КГБ и литературы.

Власти всё четче формулируют цензурную структуру, уточняя и расширяя сферу ее действия. 21.06. 18 г. принято Положение о Военной Цензуре газет, журналов и всех произведений повременной печати: Глава1. Общие положения. 1) “Военная цензура заключается в предварительном просмотре тех произведений печати, предназначенных к выпуску в свет, в коих содержатся сведения, не подлежащие, в интересах военной тайны, оглашению. 2)Действию военной цензуры не подлежат сведения, сообщаемые Петроградским телеграфным агентством и бюро печати при Совнаркоме 3) представление на просмотр цензуры произведений печати, указанных в параграфе 1, для редакции обязательно”. Далее следуют главы и параграфы о структуре военной цензуры, военных цензорах, их подчинению, обязанностях. И в заключение глава 4 (в отличие от предыдущих, без подзаголовка): “Виновный в выпуске в свет произведения печати, подлежащего, по настоящемуположению, р ассмотрению военной Цензурой, без разрешения посл2едней, буде он не подлежит более тяжкому наказанию, подверг ается заключению в тюрьме на время до шести месяцев или денежному штрафу до 20 000 тысяч руб”(так!). о 20 тыс. руб (арх). Далее впервые помещен “Перечень сведений, подлежащих предварительному просмотру Военной Цензурой”. Текст заверен подписями Л. Троцкого и К. Мехоношина(Бох29-31, 601). Он еще раз узаконивает введение предварительной цензуры.

Приведенный текст, пожалуй, - первое постановление, имеющее целью систематизировать и детализировать цензуру, упорядочить её, сделать всеохватывающей, открыто передать ее в руки военного ведомства со всеми вытекающими отсюда последствиями. Нарочито расплывчатая формулировка всего, что позволено и что не позволено давала возможность толковать как непозволенное всё, что угодно. К этому приему широко прибегали и в дальнейшем. От цензуры избавлены только сугубо “свои” издания, каких бы тем они не касались. Им пока всё дозволено. Но и за ними был необъявленный контроль.

Через несколько месяцев, 23-го декабря 18 г., новое “Положение о Военной цензуре”. Оно во многом повторяет предыдущее, детализирует его. Сфера действия цензуры значительно расширяется. Речь идет уже не только о произведениях печати, но и о рисунках, фотографиях, фильмах и т.п. Цензуре предписано контролировать и вышедшие произведения, т.е. уже пропущенные цензурой. Такого в России еще не бывало, споры шли о том, предупредительной или карательной должна быть цензура. Здесь она становилась сперва предупредительной, а затем карательной. Позднее это вошло в систему. В дореволюционной России бывали изредка чрезвычайные случаи сочетания двух цензур (Радищев, Чаадаев и пр.). Но там , как правило, речь шла о непосредственном вмешательстве монарха. А здесь такое сочетание возводилось в обычную норму.

Подразумевалось и отграничение советской страны от остального мира (о перевозке печатных материалов через границу, о промотре “международных и, по мере надобности, внутренних почтовых отправлений и телеграмм”, о “контроле над переговорами по инагороднему телефону”). Уже тогда закладываются предпосылки создания “железного занавеса”.

В Положении говорится, о “Незамедлительном введении военной Цензуры на всемпротяжении Республики”, о доставлении цензурой правительственным учреждениям и заинтересованным органам (курсив мой-ПР) информации, которая может быть им полезна. Положение подписано Троцким, председа-телем РВС Республики. В приложении перечисляются штаты Военно-Цензурных органов(Бох31-2,601).Пока еще во внутреведомственной переписке спокойно употребляется слово “цензура”. Тиски её все более завинчиваюся.

Положением от 12 июля 19 г. Военной Цензуре поручена проверка материалов РОСТА, радиотелеграфа, публичных лекций военного характера. От цензуры освобождаются только по распоряжениям ВЦИК, СНК, ЦК РКП(б). И здесь как бы повторяется положение 21 июня 18 г. Но опять вводятся новые ограничения. И вновь повторяется, что печать не только должна проходить предварительную цензуру, но и вышедшие книги и другие издания подвергаются последующему контролю.1-го августа 21 г. решением “малого Совнаркома”, после рассмотрения вопроса на заседании Политбюро ЦК..., все функции военной цензуры передаются в ВЧК. Аналогичные решения были приняты и правительствами республик(Бох33, 601).

Значительное количество других подобных предписаний и постановлений.Еще

со ссылками на сведения военного характера, но по существу относящиеся ко всей жизни страны. Во многом повторяющие по содержанию и по форме старую цензуру, но более жесткие. Особый акцент делается на предваритель-ность (непропускать). Славяно-канцеляризмы (сий, оный, буде, коих, сих, таковые...). Бюрократический стиль. Категорично-приказной тон. Изобилие начальных больших букв. Корявость выражения (примеры).

Как и в дореволюционной России, появляютсяи “знаменитости“ по запрещению. Например петроградский комиссар по делам печати М.Лисовский, запрещавший целые серии. Запрещение им ряда книг издания “Алконост” (Белого, Ремизова, Блока,, П.Лаврова - “Из истории социальных учений”, П.А.Сорокина - “Системы социологии” и др.). Высказывания Лисов-ского о запрещаемом : “Все сочинения Лаврова есть старый хлам, который надо выбросить в сорную корзину, а не тратить на них бумагу”. А ведь речь идет об одном из основоположников народничества.

Естественно, возникает недовольство “Декретом о печати”, другими постановлениями . И не только дворянства, буржуазии, но и демократической интеллигенции. В ноябре 1918 г. в Москве состоялся Первый Всероссийский съезд советских журналистов (106 делегатов). На нем шла речь о произволе в области печати местной и центральной бюрократии, о необходимости независимости газет от самодурства чиновников: “Мы страдаем от комиссаров, больших и маленьких, и нужно об этом здесь сказать открыто. Если бы раскрепостить наши газеты от товарищей комиссаров и дать возможность совершенно свободно работать, то мы могли бы создать тот тип органа, который нам необходим” (делегат от Самары)”;“Печать должна вести беспощадную борьбу с тем чиновничеством, которое нас совершенно замучило. У нас чиновники хуже, чем были при старом режиме” Делегат от Вятки); “ председатель нашегоисполкома лавров в свое врмя держал газету всецело в своих руках. Мы были лишены возможности не только критиковать местную власть, но даже правильно инфомироватьо ее действиях” (делегат из Козлова). К.Радек о том, что многие издания приобрели “казенный характер”, а их издатели “чувствуют себя блюстителями порядка, стараясь, чтобы газеты эти выражали мнение, что “все обстоит благополучно”” (Жир233-4).

Подобная критика не могла понравится властям. В отчете официальных изданий о съезде журналистов(“Правда” 17 ноября) заметно стремление его дискредитировать, представить антисоветским. О том, что на нем ”принята резолюция о полной независимости советской прессы. Признано необходи-мым допустить в советской прессе свободу критики, ни под каким предлогом недопустима цензура политическая”. На самом деле среди 17 решений съезда никакой подобной резолюции нет.антисоветским съезд не был. Но выступления против гнета цензуры на нем звучали довольно резко. Вероятно, начальство особо раздражало предложение в одной из резолюций “допустить в советской прессе свободную критику как общей политики, так и недочетов в деятельности местных и центральных государственных учреждений”, хотя при этом было оговорено, что при публикации такого материала редакции должны тщательно проверять его истинность, “устраняя всё недостаточно обоснованное и носящее личный характер”. Говорилось в резолюции и об отношении с цензурой. Она не отрицалась, но рамки ее сужались: “Военная цензура должна ограничиться исключительно надзором над опубликован-ными сведениями, составляющими военную тайну (оперативные действия советских войск, их численность, состав и т.п.), но ни в коем случае и ни под каким предлогом не допустима политическая цензура, запрещающая опубликование тех или иных сведений под предлогом “возбуждения страстей”, “волнения населения”, “внесения уныния” и т.п.”. Всё это являлось не столь уж радикальным, но ряд партийных и государсрвенных деятелей, утверждая, что на съезде пропагандировалась “теория независимости прессы”, использовали происходящее на нем, для запугивания редакций и укрепления администриро-вания в руководстве журналистикой(Жирк234-35 ).

Писатели жаловались А.В. Луначарскому, М.Горькому, те иногда (но далеко не всегда) пытались помочь, но далеко не всегда им это удавалось. К попыткам борьбы с злоупотреблениями цензуры следует отнести выпуск 26 ноября 17 г. Союзом русских писателей специальной однодневной “Газеты-протест”, направленной в защиту свободы слова. С протестамы выступают литературные деятели самых различных точек зрения : З.Н. Гиппиус, Е.И. Замятин, В.И.Засулич, В.Г.Короленко, Д.С. Мережковский. А.Н.Потресов, Ф.К.Сологуб, П.А.Сорокин и др. Выходят однодневные газеты “Петроград-ская свободная печать”, “Слову - свобода!” (Клуб московских писателей) и др. Газета“Новая жизнь” печатает цикл статей Горького “Несвоевременные мысли”, газета“Русские ведомости” статью Короленко “Торжество победителей”. В том и в другом случае затрагиваются и пролемы свободы слова.

В пришедшем к власти партийном и государственном руководстве тоже не все одобряют разгул цензуры . Джон Рид, автор книги “Десять дней, которые потрясли мир”, писал, что в самом Смольном наростала оппозиция Ленину: в ночь на 17(4) ноября 17 г. огромный зал ЦИК набит битком. “Атмосфера зловещая. Большевик Ларин заявил, что уже приближается срок выборов в Учредительное собрание и что пора покончить с “политическим террором”. Необходимо смягчить мероприятия, принятые против свободы печати. Они были необходимы во время борьбы, но теперь не имеют никакого оправдания. Печать должна быть свободна, поскольку она не призывает к погромам и мятежам”. Ю.Ларин предложил резолюцию, отменяющую декрет о печати. Его поддержали левые эсеры. Против выступил В.А.Аванесов. Выступление Ленина. Рид о нем пишет: “каждая его фраза падала , как молот”: “Мы не можем дать буржуазии возможность клеветать на нас... мы не можем к бомбам Каледина добавлять бомбы лжи”. В поддержку Ленина высказался Троцкий. В другом выступлении он заявлял: ”Одним из главных обвинений против нас в устах буржуазии является наша политика по отношению к буржуазной прессе. Говорят, что мы являемся душителями свободы. Это обвинение размягчает сердца так называемой интеллигенции. И даже такие люди, как Горький и Короленко, люди несомненно честные, но проникнутые предрассудками мещанской среды, готовы проливать свои слезы по поводу насилия над нововременскою свободой печати”. В итоге ВЦИК проголосовал за резолюцию Ленина (за - 34, против - 24, воздержался - 1).Победа, хотя и не слишкомубедительная.

Левые эсеры отказываются сотрудничать с большевиками, выход из Военно Революционного Комитета (ВРК), штаба, со всех ответственных постов. Они характеризуют резолюцию, принятую ВЦИКом, как“яркое и определенное выражение системы политического террора и разжигания гражданской войны”. Группа народных комиссаров( В.П.Ногин, В.П.Милютин, А.И.Рыков, И.А.Теодорович и др.) заявили о том, что они снимают с себя ответственность за политику Совнаркома и уходят с постов наркомов. Их поддержал ряд ругих ответственных работников.

Появляются местные декреты о печати, отличающиеся от центральных постановлений. В Москве проект такого декрета выработан М.Н. Покровским и И.И. Скворцовым. Он одобрен 6 ноября 17 г. Московским ВРК. В нем гово-рилось, что ”в Москве могут беспрепятственно появляться все органы печати, без различия направлений”, хотя “никакие воззвания, призывающие к восстанию против Советов, допущены не будут”(Жир225-35).

Еще одной попыткой смягчить обстановку, в частности в области свободы слова являются письма Ленину Г.И. Мясникова (22 г.) см, предложившего свою программу демократизации социальной жизни: восстановление Советов рабочих депутатов на предприятиях, создание Крестьянского союза, свобода слова и печати, “от монархистов до анархистов включительно”; рабочий класс надо “не в страхе держать, а идейно влиять на него и вести за собой, а потому не принуждение, а убеждение - вот линия и закон”. Мясников предлагал одну из самых больших газет “сделать дискуссионной для всех оттенков обществен-ной мысли”. Ленин сразу же выступил против подобных предложений: “Свобода печати в РСФСР, окруженной врагами всего мира, есть свобода политической организации буржуазии и ее вернейших слуг - меньшевиков и эсеров <...> Буржуазия (во всем мире) еще сильнее нас и во много раз. Дать ей еще и такое оружие, как свобода политической организации (свободу печати, ибо печать есть центр и основа политической организации), значит облегчить дело врагу, помогать классовому врагу. Мы самоубийством кончать не желаем и этого не сделаем”.

Ленин непосредственно руководит в это время вопросами управления печатью, вплоть до деталей, до организации наблюдения за каждым издательским работником. 11 декабря 20 г. письмо Ленина в Госиздат об установлении порядка издания книг и усилении ответственности каждого редактора, контроля над ним(Бох33).

Примером вмешательства Ленина в издательское дело по частному конкретному поводу является его письмо 07 августа 21 г. в Наркомзем и Госиздат о книге С.Маслова “Крестьянское хозяйство”: “ Из просмотра видно, что насквозь буржуазная пакостная книжонка, одурманивающая мужичка показной буржуазной “ученой” ложью. Почти 400 страниц и ничего о советском строе и его политике, - о наших законах и мерах перехода к социализму и т.д. Либо дурак, либо злостный саботажник мог только пропустить эту книгу. Прошу расследовать и назвать мне всех ответственных за редактирование и выпуск этой книги лиц” (Бох33-34).

Резко отзывается Ленин и о журнале “Экономист”, называя его “органом современных крепостников, прикрывающихся, конечно, мантией научности, демократизма и т. п.” (22 г.). Он требует регулярной цензуры ”литературной деятельности профессоров и писателей”. В письме Дзержинскому (май 22 г.) Ленин предлагает: “Обязать членов Политбюро уделять 2-3 часа в неделю на просмотр ряда изданий, проверяя исполнение, требуя письменных отзывов...”. Осенью 22 г. Ленин санкционирует депортацию большой группы философов, литераторов, профессоров, “наиболее активных буржуазных идеологов”, “идеологических врангелевцев и колчаковцев” (“Правда”, 31 августа 22 г.). 160 человек, ректоры Петербургского и Московского университетов, Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков, Н.О. Лосский, Ф.А.Степун и др. высланы из страны(Жир249-50).

Горбачев, по его словам, еще со студенческих лет запомнил слова Ленина, произнесенные в то время, когда партия была еще в подполье: “Больше света”( позднее Горбачов узнал, что это - предсмертные слова Гете). Он воспринял эти слова, как своего рода кредо, как лозунг, призывающий к гласности, но постепенно начал понимать, почему этот лозунг после революции “канул в Лету” (очень уж он не подходил номенклатуре, всем, кто причастен власти). Стал Горбачев понимать и то, что “не кто иной, как Ленин, распорядился установить жесткий государственный контроль над информацией. - Почему? - задавал Горбачев себе вопрос - Неужели большевики боялись открытой схватки со своими идейными противниками? Этот вопрос всегда меня интриговал”. Тем не менее Горбачев считал, что внутри партии в первые годы гласность не ограничивалась. У него создавалось впечатление, что, несмотря на Гражданскую войну, иностранную интервенцию, отчаянное положение молодой Советской власти, партия не боялась дебатов, не считала возможным ограничить свободу мнений, высказываний, критики. Ему казалось , что “Ленин сознательно стимулировал “вскрытие” внутрипартийных разногласий, по крайней мере на первых порах. И несогласные не удалялись им из руководства”. “Итак, с одной стороны, Ленин был сторонником свободной дискуссии в партии, а с другой - он же выступил на Х1 съезде с резолюцией о запрете фракций, фактически означавшей беспощадную борьбу со всяким инакомыслием. С одной стороны, он выступал против бюрократизации партийной работы, подмены демократического централизма бюрократическим. А с другой, доводил выяснение отношений со своими оппонентами до изгнания их из партии и даже раскола. Не объясняется ли это противоречие сменой условий? В какой-то мере, конечно, да<...> Но, полагаю, не меньшее значение имеют здесь черты характера, абсолютная уверенность в своей правоте. Ленин любил спор до той поры, пока мог сразить соперника своими аргументами, несокрушимой логикой. Но там, “где коса находила на камень”, где противник не хотел сдаваться, он не останавливался перед крайними мерами”.Вот вывод, к которому в конечном итоге приходит Горбачев (Горбачев. Жизнь и реформы. Кн. 1. М.’1995. Гл.10. Больше света: гласность. С. 314-15). Для Ленина, по Горбачеву, оказывается типичний крайняя резкость, грубость, нетерпимость.

то еще весьма мягкая характеристика. Оценки Ленина были сплошь и рядом просто хамскими. Подбором вежливых слов он себя не затруднял. Создается впечатление, что он специально старался в ряде случаев, распоясавшись, выразиться погрубее, излить клокотавшую внутри него желчь, которой было очень много.

Миф о Ленине - один из самых устойчивых мифов советской эпохе. Разоблачение Хрущевым на ХХ съезде КПСС культа Сталина мифа о Ленине не повредило. Наоборот, Ленин стал противопоставляться Сталину, как некое положительное начало, как воплощение подлинных идей социализма, позднее извращенных Сталиным. И только в конце 80-х - в 90-х гг. ленинский миф в какой-то степени был поколеблен. И тем не менее он продолжает существо-вать и сейчас. При статистическом опросе в апреле 05 г. 81% опрошенных считало, что Ленин много сделал, как историч деятель, и что он - хороший человек. Из остальнн 19%, отвергающих историческую роль Ленина, каждый 5-й считал, что человеком он был хорошим. Мало кто знает или помнит, что концентрационные лагеря - предшественники Гулага появились уже при Ленине, о чем, в частности, пишет В. Гроссман в повести “Всё течет”. Ленин был инициатором “красного террора”, жертвами которого стали не только враги революции, но и миллионы невинных людей беспощадных расстрелов, жестоких расправ. “Крестным отцом красного террора”называет его исследователь Арутюнов (см. Библиог). “Тайно подготовить террор: необходимо и срочно” , - предписывал Ленин Крестинскому. “Мы должны увлечь за собой 90 миллионов из ста, населяющих Советскую Россию. С остальными нельзя говорить - их надо уничтожить” (из выступления Зиновьева, в то время одного из сподвижников Ленина на 7 Петроградской партийной конференции в сентябре 18 г.)( Арут396). Писатель Замятин говорил о Ленине “не всемогущий чародей, а хладнокровный фокусник, не жалеющий ни чести, ни жизни пролетариата”(207). Подводя итог преступлениям, совершенным Лениным и его сподвижниками, Арутюнов делает вывод: массовые террористи-ческие акты, расстрелы, грабежи и разбои, бандитские акции против других стран, оскорбительные нападки на народы других стран ит.д. нельзя расценивать иначе как преступные теракты международного масштаба; совершено страшное зло для многих поколений; оно продолжает им быть и сегодня; поэтому больше-визм, его лидеров , активных участников преступных актов, во главе с Лениным необходимо судить, пусть посмертно, международным военным трибуналом, как это было сделано в Нюренберге (46 г.) и в Токио (48 г.) ( Арут397). Арутюнов приводит список самых крупных, с его точки зрения, 10 мировых террористов, где на первом месте стоят Ленин, на втором - Сталин, на 3-м - Гитлер, затем идут Муссолини, Мао Цзе Дун, Кастро, Пол Пот, в конце Бен Ладен(Арут 399).

Не говоря о правомерности той последовательности, в которой даются названные Арутюновым преступники ( с неюможно спорить), я бы заметил, что первые два имени, по-моему, поставлены совершенно справедливо. Я бы, возможно поменял местами Ленина и Сталина, поставив последнего на первое место. Ленин просто не успел “развернуться”, слишком мало ему было предоставлено времени. Зато в пользу расстановки Арутюнова говорит то, что Ленин был основоположник, учитель, наметивший тот путь, которым следовал Сталин. В конце 1-го тома, откуда взяты цитаты, приводится открытое письмо Ленину одного из основателей партии эсеров, председателя Учредительного собрания В.М. Чернова с крайне резкой критикой ленинской позиции(Арут410 -17).

Подобную оценку Ленина дает и видный государственный деятель, один из главных идеологов горбачевской перестройки Александр Яковлев в книге «Сумерки». Он упоминает характеристику, даваемую Ленину некоторыми его противниками: « властолюбивый маньяк» и продолжает уже от себя: «Возможно, и так.. Но в любом случае этот деятель является ярчайшим представителем теории и практики государственного террора ХХ столетия. Именно он возвел террор в принцип и практику осуществление власти <...> Вешать крестьян, душить газами непокорных – все это могло совершать только ненасытное на кровь чудовище, с яростной одержимостью порушившее нашу Родину <...> Иными словами, вдохновителем и организатором массового террора в России Выступил Владимир Ульянов – Ленин, вечно подлежащий суду за преступления против человечности»

(26, курсив текста -ПР). И далее: «Организатором злодеяний и разрушения России после Ленина является Иосиф Джугашвили – Сталин, вечно подлежащий суду за преступления против человечности»(28, курсив текста). По мнению Яковлева, большевизм -шире национальных границ СССР, и именно он – основа немецкого фашизма, всякого тоталитарного учения: «Российский большевизм по многим своим идеям и проявлениям явился прародителем европейского фашизма <...> И большевизм, и фашизм руководствовались одним и тем же принципом управления государством – принципом массового насилия»(23). В книге приводятся мужественные и прозорливые слова академика И.Павлова из его письма в декабре 34 года, направленного правительству СССР: «Вы напрасно верите в мировую революцию. Вы сеете по культурному миру не революцию> а с огромным успехом фашизм. До вашей революции фашизма не было» (109). Такие злодеяния, массовые расстрелы и пытки, взятие заложников, концлагеря, внесудебные репрессии, подавление народных восстаний, применение при этом отравляющих веществ, казни крестьян и пр., и пр. начались еще до Сталина, сразу же после октябрьского переворота, и инициатором таких действий прежде всего был Ленин.

Многие исследователи отмечают ненависть Ленина к “хныкающим интеллигентам”: они мнят себя мозгом нации, а “На деле это не мозг, а говно”-(Волк126-7). Конечно, дореволюционная интеллигенция, которую так ненавидел Ленин, была разная, часть её действительно заслуживала презрения и вражды. Но значительная часть - вполне достойная глубокого уважения. Как это ни покажется странным, Сталин, выходец из низов, иногда испытывал больший пиетет перед дворянами-интеллигентами. Может быть, это и не странно: закомплексованный выходец из интеллигентных слоев мог возненавидить не оценившую его среду.

Изгнание из Советской России многих видных ученых, философов, историков, экономистов, врачей. Некоторые из них - с мировым именем (философы Н.Бердяев, Н.Лосский, Л.Шестов и др.) 30 сентября 22 г. немецкий парoход “Обербургомистр Хакен”(так. наз. “философский парoход”) вывез в Штеттен первую группу изгнанников (среди них ректоры Московского и Петроградского университетов). 18 ноября пароход “Пруссия” вывез вторую группу изгнанников(384-85).

Требует уточнения отношение Ленина к культуре, нелюбовь к театрам, музеям (проект закрытия Большого театра), рекомендация Луначарскому заниматься не театрами, а обучением неграмотных людей. Рассказ Крупской, как, по желанию Ленина, они должны были уходить со спектаклей после первого действия.

На биографии Ленина, среди множества других его биографий, останав-ливается исследователь A.Арутюнов. Его двухтомная книга “Досье без ретуши. Ленин.Личностная и политическая биография” (М., “Вече”, 2002. Т.1. 479 с. Т. П. 479 с. ), по моему мнению, представляет несомненный интерес. Подробнейшая биография с огромным количеством подробностей, иногда, вероятно, излишних, не всегда, видимо, достоверных, с обилием документального материала, который не всегда возможно проверить, разоблачающая Ленина во всех деталях, наиная от его далеких предков. Создается впечатление, что автор несколько демонизирует Ленина, видит злодейство в каждой, связанной с ним детали, начиная от генов. Несмотря на это, думается, книга Арутюнова интересна и полезна, особенно в той своей части, где идет речь о соратниках Ленина, о Сталине, о более поздних событиях второй мировой войны. Но и о Ленине там много интересного и полезного материала. В том числе об его отношении к печати.

Мысль о необходимости беспощадной цензуры становилась все приемлемее для сподвижников Ленина, даже отнюдь не самых непримиримых, склонных к неко-торому либерализму. Как пример, можно привести статью А.В. Луначар-ского “Свобода книги и революция” (21 г.). Ее основные положения сводились к следу-ющему:“на самом деле ни одна революция не создает режима свободы и не может его создать”, даже социалистическая, с ее высокими идеалами; она “на первых порах вынуждена усилить дух своеобразного милитаризма, усилить диктатуру государственной власти и даже. так сказать, полицейский ее характер”; в этих условиях “государство не может допустить свободы печат-ной пропаганды”, так как “слово есть оружие”; “Цензура? - Какое ужасное слово! Но для нас не менее ужасное слово: пушка, штык, тюрьма, даже государство”; все эти ужасные слова - арсенал буржуазии, и мы считаем священными эти слова, как средство к уничтожению всего этого; “То же самое и с цензурой. Да, мы нисколько не испугались необходимости цензуровать даже изящную литературу, ибо под ее флагом, под ее изящной внешностью может быть внедряем яд еще наивной и темной душе огромной массы...” Далее Луначарский обосновывает цензуру не как нечто временное, преходящего, а как постоянную и закономерную необходимость: “Цензура есть не ужасная черта переходного времени, а нечто, присущее упорядоченной социализиро-ванной социалистической жизни”; по мнению Луначарского, она сохранится долго. В одном из более поздних докладов, в 27 г. , Луначарский утверждал, что при анализе в Наркомпросе действий цензуры, он убедился, “что в общем и целом она функционирует настолько хорошо, насколько сам по себе отвратительный цензурный аппарат может функционировать. Когда я говорю “отвратительный цензурный аппарат”, это не значит, что можно обойтись без него или что я его не уважаю”(Жир248-51). Позднее, в конце 28 г., когда Луначарский, как автор, сам столкнулся с цензурой, по поводу сценария его кинофильма “Комета”,он, судя по всему, изменил свое мнение(см. следующую главу, Бох 455). Высказывания Луначарского о цензуре - свидетельство того, что стало необходимым пересматривать первоначальные обещания властей о недолговечности цензуры, подвести теоретическое обоснование её длительного существования.

К началу 20-х гг. власти пытаются как-то упорядочить выпуск литературы и контроль за ней.В 19 г. при Наркомпросе РСФСР образовано путем слияния издательских отделов ВЦИК, Московского и Петроградского советов и ряда других организаций Государственное издательство РСФСР (Госиздат), которое, выполняя функции по изданию книг, стало и центром цензуры. Начинается краткий период Госиздата (19-21 гг). 21 мая 19 г. обнародовано положение ВЦИКа о Государственном издательстве. Во главе его поставлен видный публицист, критик, политик, революционер В.В.Воровский. В редколлегию входят Н.И. Бухарин, В.И.Невский, М.Н. Покровский, И.И. Скворцов-Степанов, очень видные правительственные деятели. На местах созданы отделения Госиздата, который сосредоточил в себе всю книжную и цензурную деятельность в стране. Такое учреждение создано в стране впервые. В докладе Воровского на соединенном заседаниисъездов Центропечати и РОСТА (май 20 г.), отмечалось что Госиздату предоставлено “право поглотить все издательские аппараты - и советский, и партийный, и, посколько имеются, - аппараты частные и кооперативные”(Жир237...). Комиссаром по делам печати, пропаганды и агитации назначен В.Володар-ский.

Госиздат получает беспрецедентные права контроля и цензуры над всем издательским процессом. Вообще-то Госиздат существовал и ранее. В декрете ЦИК от 29 декабря 17 г. о Государственном издательстве его задача, в первоначальном виде, сводилась к широкой издательской деятельности, к выпуску дешевых народных изданий, русских классиков, к массовому изданию учебников и пр. Такие задачи сохраняются и в Постановлении 19 г., о новом Госиздате, но к ним добавляются огромные цензурные права. Госиздат становится правительственным органом. Редколлегия его назначается Совнаркомом, утверждается ВЦИК. В постановлении делается акцент на руководящую роль Госиздата: “Вся издательская деятельность всех народных комиссариатов, отделов Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и прочих советских учреждений, поскольку она касается общеполитических и культурных вопросов, подчиняется Государственному издательству, каковому предоставляется право осуществлять эту издательскую деятельность непосредственно или оставить за указанными учреждениями, под своим контролем”(Жир238). В компетенцию Госиздата входили контроль и регулировка издательской деятельности “всех ученых и литературных обществ, а равно всех прочих издательств”, право на выработку руководящих инструкций, обязательных для всех. Фактически Госиздат становится официальным главным цензурным учреждением. В ряде сборников 20-х гг. о цензуре отмечалось: “Цензура относилась к веденью ГИЗа”, “оно (Государственное издательство - ПР) выполняло цензурные функции до появления Главлита”. Госиздат регулировал все материальные проблемы газетно- журнального, издательского дела, разрешал и запрещал, временно прекращал издания, регламентировал их тираж, объем, частоту выхода, бумажные фонды. Фактически он мог принимать любые решения, касающиеся печати. Он являлся одновременно и главным производителем книжно-журнальной продукции, и всевластным цензором, контролером ее.

Особенно жесткому нажиму и цензуре подвергались частные и кооперативные издательства. Они в 19 г. печатали пятую часть всей книжной продукции страны (около20 процентов). Но уже в 20-м году их доля составляла лишь около 6 процентов. И дело не столько в том, что увеличилось число государственных издательств и выпускаемой ими продукции, а в том, что уменьшились количество частных. При Воровском они еще как-то могли существовать. В одной из статей он об отношении Госиздата к частным издательствам он писал: “Поскольку они делают работу нужную в данный момент для государства, издавая хорошую политическую или педагогическую литературу, Государственное издательство, конечно, идет им навстречу, помогая им и деньгами, и бумагой. Если же эти издательства ставят своей задачей распространение литературы, безразличной для политической и экономической работы пролетариата и Советской власти, Государственное издательство занимает по отношению к ним, так сказать, пассивную позицию: оно не закрывает их, но и не поощеряет их деятельность, считая несвоевременно и нецелесообразно растрачивать на это дело бумагу, типографские средства или деньги”(Жир239). Установлено пять категорий (очередей) в зависимости важности того или другого издания для страны в данное время. Относительность такого “либерализма”, но все же при нем частные издательства могли существовать.

После ухода Воровского, ГИЗ проводит более жесткую политику “запрета отдельных изданий”. Летом 20-го г. во главе Госиздата становятся И.И. Скворцов-Степанов, С.М. Закс и др., а с 17 декабря - единолично Н.Л. Мещеряков. Уже Скворцов- Степанов в отчете о деятельности ГИЗа на 1-е декабря 20-го г писал, что к частным издательствам относятся слишком либерально и это подрывает государственное издательское дело. чстные издательства платят авторам более высокие ставки; работа ряда из них сводится на 99 % к переизданию ранее вышедших книг; те литературные силы, которые вызваны к жизни частными издательствами, по Скворцову, - “люди, далекие от пролетарской диктатуры Россиии даже ей враждбные”.Такие мнения послужили поводом к запрещению многих частных издательств. Они высказываются и в других, более поздних, документах, отражая, помимо прочего, борьба ГИЗа с удачливыми конкурентами.

Положение частных издательств постепенно становится все тяжелее. Даже Луначарский этим обеспокоен. Еще в феврале 20-го г. он писал Воровскому, что считает несвоевременным закрывать частные издательства. Протесты против ограничения частных издательств и со стороны интеллигенции. 9 декабря 20-го г. состоялась Первая конференция московских кооперативных издательств, на которой политика Госиздата подверглась резкой критике. Говорилось о том, что она ведет к ликвидации кооперативных издательств. Принято обращение к наркому просвещения: “Свобода творчества, со всеми возможностями ее осуществления и, прежде всего, книгой - необходимое условие для развития художественной культуры. Но государственный аппарат, неизбежно действующий в известных политических, материальных и персональных рамках, не может обеспечить этого условия, ибо он не может взять на себя беспредельной области художественных исканий и опытов. Пути к художественному и научному развитию должны искать сами писатели в своих свободных и самостоятельных объединениях”(Жир241-42).

Конференция предлагала законодательным актом обеспечить кооперативным издательствам право на существование, оставить за ними те функции, которые хотел забрать Госиздат. 17 декабря 20-го года Всероссийский союз писателей подает докладную записку наркому просвещения. В ней говорилось о тяжелейшем положении современной русской литературы, о том , что писателям негде печататься, что 1500 рукописей “ждут своего часа”; писатели приходят к выводу, что “невольное стеснение литературы превращается в ее сознательное умерщвление”; кооперативные издательства - это самопомощь; они должны существовать (Жир242).

22 декабря 20-го года Горький обратился к УШ съезду Советов. Он утверждал, что Госиздат работает плохо, без плана, печатает то, что не надо, а частные предприятия сокращаются; они бы могли во многом помочь; “частные издательства можно поставить под самый строгий контроль, но в данный момент нет никаких оснований уничтожать их, а напротив, следует широко использовать всю энергию, все знания деятелей книги”. 23 декабря открытое письмо в защиту кооперативных издательств направил тому же съезду П.А. Кропоткин(Жир242 ).

Руководитель Петроградских книжных издательств П.Витязев делает ряд попыток выступить с защитой частных издательств в открытой прессе, но не получает этой возможности. Тогда он обращается к помощи “вольного печатного станка”. Его брошюра “Частные издательства в Советской России” вышла на правах рукописи в 21 г. в количестве 700 экз. Брошюра - “одиниз редчайших случаевиздания книги бех разрешения цензуры: на нет даже обязательного грифа “Р.В.Ц. (Революционно-Военная цензура”). В предислоивии автор заявляет: “Вопрос о частных издательствах стоит сейчас особенно остро. Советская власть... в настоящий момент стала, по-видимому, на путь их полного разгрома и уничтожения... Борьба ведется слишком неравная. У наших противников вся полнота власти. В их руках вся печать. Все попытки автора выступить легально в “дискуссионном порядке” не дали никаких положительных результатов. И у него остается только один старый и уже не раз испытанны путь - выпустить свою брошюру явочным порядком”(Блюм3.371). В приложениях к брошюре были помещены открытые письма и протесты писателей против цензурного гнета. Среди них “Докладная записка Всероссийского Союза Писателей наркому просвещения А.В.Луначарскому”, подписанная П.Н. Сакулиным, Верой Фигнер, другими видными и литераторами и общественными деятелями(о ней упоминалось выше). В частности, авторы записки пишут: “Русская художественная, критическая, философская книга окончательно замуровывается. Русская литература престает существовать. Из явления мирового значения она превратилась в явление комнатногообихода, для небольшой группы лиц, имеющих возможность услышать друг друга за чтением своих пукописей. История не забудет отметить того факта, что в 1920 г., в первой чтверти века ХХ-го, русские писател, точно много веков назад, до открытия кнгопатания, перепесывали от руки своипроизведения в одном экземпляре и так выставляли их на продажу в двух-трех кнжных лавках Союза Пистелей в Москве и Петрограде, ибо никакого другого пути к общению с читателем им дано не было” (Блюм3.371-72).

Брошюру запретили. Долгие годы она томилась в спецхране. Витязева обругали бывшим эсером, идеологом частного издательского капитала, который “устами этого господина <...> доказывал, что только частник может справиться с культурно-издательской миссией”. Запретили и “Библиографи-ческие материалы о кооперативном издательстве “Колос””, изданные Витязевым в 24-м г.(Блюм3.371).

Витязев вообще весьма колоритная фигура. Ныне мало кто помнит о нем. Те же, кто помнит, знает его, как работника издательского дела, сторонника свободы слова, частных и кооперативных издательств, как фигуру, вызывающую сочувствие, но далекую от злободневной острой борьбы: прогрессивный мирный интеллигент, чуждый “крайностей”. Такое представление отчасти верно, но односторонне.Кратко об его биографии, весьма незауряд-ной. П. Витязев(Ферапонт Иванович Седенко, 86-38) родился на юге России. Поступил в Новороссийский (Одесский) университет, но оставил его, уйдя в политическую антиправительственную деятельность. В 905-07 гг. принимал активное участие в боевых отрядах левых эсеров. В 07 г. арестован. Ссылался в Вологодскую губернию, в Сибирь. В ссылке, в тюрьмах и на этапах провел около 7 лет. Скитания по России, бродяжничание. В ссылке началась его литературная деятельность. Публиковал статьи в Вологодских периодических изданиях: о местной жизни, о Короленко, Михайловском, Салтыкове - Щедрине, Чехове. После ссылки поступил на юридический факультет Петербургского университета. Сотрудничество в журналах.Участник и один из организаторов студенческих волнен в 10-11 гг. Исключение. Высылка. Pодполье. В 15 г. уходит добровольцем в действующую армию. Приветствует Октябрьскую революцию. В 17-18 г. руководит издательством “Революционная . мысль”, в 18-26 гг. - издателвом “Колос”, крупным и очень популярным, выпускающим литературу по истор общественной мысли, мемуары, работы по книговеденью. В частности, издательство выпустило в 24 г. “Словарный указатель по книговедению” А.В. Мезьер - ценнейшее библиографическое пособие по истории русской журналистики и книговедению, тоже запещенное цензурой . В 20-е гг. выступления в защиту свободы слова, частных и кооператив-ных издательств. Есть предположение, что Витязев причастен к обращению к западным писателям, нелегально переправленным за границу (см.следующую главу).Зап- ретили и подготовленный им сборник “Венок книге”(28 г.).

В 30-м г. Витязев арестован,отправлен в концлагерь, на Беломорканал. За него хлопочут Вера Фигнер, Мария Ильинична Ульянова, знавшая его по ссылке в Вологде. Витязева переводят в ссылку в Нижнем Новгороде и Ульяновске. В последнем, по рекомендации М.И. Ульяновой, Витязев работает в музее Ленина. В 33 г. ему разрешили жить в Москве. Он занимается библиографией, историей издательского дела. Сотрудник Государственного литературного музея.Переписка с директором музея В.Д. Бонч-Бруевичем. Работа в “Литературном наследстве”. И там запрещения. В 35 г. запретили 19-21 т. “Литературного наследства”, в котором принимал участие и Витязев. Ему принадлежат вступительная статья и комментарии к большой публикации “Из неизданной переписки П.Л.Лаврова и Г.З.Елисеева”(Блюм3.308). Но вообще Витязев вроде бы “ остепенился”, растерял былой задор. Но 2 апреля 38 г. Витязева вновь арестовывают как “активного участника антисоветской эсеровской террористической организации”. 14 июня 38 г. военная коллегия Верховного суда приговаривает его к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день(по другой версии витязев погиб в ГУЛАГе. См. Блюм3.371).Что было на самом деле - неизвестно. В террористической деятельности обвиняли многих расстрелянных, совершенно невинных людей (Бабеля, Мейерхольда, других). У Витязева было активное эсеровское прошлое. Этого было вполне достаточно. Но с его неуемным характером он вполне мог и “залезть” в какую-либо передрягу, хотя вряд ли связанную с террором. (см. интернет: Л.С.Панов. Переписка Ф.И. Витязева и В.Н.(К.) Трапезникова. См. Везирова Л.А. Ферапонт Иванович Витязев (1886-1838).//Книга. Исследования и материалы. Сб. 53. М.,1986. См. Блюм 3. Алфавитный указатель).

В начале же 20-х гг. Витязев полемизирует с руководством ГИЗа, доказывает, что многие его обвинения в адрес частных и кооперативных издательств не соответствуют действительности. Так, например, Витязев опровергает обвинения, что частные издательства занимаются только переизданием старого. Таблица, составленная им по частным издательствам (17 - 20 гг.), показывала, что издается, в основном, новые произведения ( 506), значительно больше, чем переизданий только( 121). (Жир243). В брошюре делалась попытка обосновать необходимость разного типа издательств, доказать пагубность монополизации издательского дела, совмещения его с цензурой. Предлагался ряд практических мер, направленных против диктата Госиздата. В частности, изъятие из ведения Госиздата всех общественных и частных издательств.

Разосланная по многим официальным адресам брошюра все же произвела впечатляние. В 21 г. Витязев был приглашен участвовать в подготовке декрета Совнаркома о частных издательствах. Проект такого декрета “О частных издательствах” подготовил заведующий Госиздатом О.Ю. Шмидт.

12 декабря 21 г. СНК принял этот декрет. В нем разрешались частные издательства, но разрешение сопровождалось целым рядом оговорок. Для возникновения частного издательства требовались разрешение ГИЗа или соответствующего местного органа, которое немедленно сообщается Глав-ному Управлению Государственного Издательства на утверждение. Под полным контролем ГИЗа находился и материал, печатаемый частным изда-тельством. Каждая отдельная рукопись до сдачи её в набор обязана быть разрешена органами ГИЗа, о чем должно быть отмечено на каждой напеча-танной книге. “ Книги, изданные без надлежащего разрешения, конфискуются и поступают в распоряжение Государственного Издательства, а издатели их привлекаются к судебной ответственности” (Бох34-35,602).

Переход в 21 г. к НЭПу в какой-то степени укрепил позиции частных и кооперативных изданий, но в то же время он еще более усилиь влияние Госиздата. От него стало зависить снабжение издателлств бумагой, без чего никакая работа была невозможной. 16 марта 21 г. выходит постановление Госиздата об урегулировании печатного дела: “Вся газетная и печатная бумага, находящаяся в типографиях, состоит на учете Госиздата и его местных органов и может быть расходуема только по разрешению органов Госиздата <...> Ни одна работа..не может быть сдана в набр без разрешения Центрального управления Госиздата... Госиздату и его местныморганам представлется право надзора за ходом работ в типографиях, литографиях...” (Жир245)

. В 22 г. Госиздат лишен функций цензуры. Руководство частными и кооперативными издательствами передано непосредственно Наркомпросу. На этом этапе частные издательства защитили свое существование. Хотя число их сокращалось (с 22 по 28 гг. сперва 375, потом -367, 235, 175, 130, 95, 76) их все же было довольно мнго. Этому способствовало и введение НЭПа(Жир 244). Продолжали работать старые фирмы братьев М. и С. Сабашниковых (91-30),“Рус- ский иблиографический институт братьев Гранат и К*” (92-39), “Посредник” (84-35), “Товарищество И.Д. Сытина”(83-24), “Мир” (06-34) и др. Очень солидные издательства, возникшие, как правило, до революции и до поры до времени продолжающие свою деятельность. Появились и новые, кооперативные: “Былое” (17-27), “Колос” (18-26), “Книга” (16-30).. Частные и кооперативные издатеьства продолжают оставаться под строгим контролем, но уже не ГИЗа. При этом Наркомпросу было разрешено образовать при Госиздате и его местных органах Политотделы для рассмотрении вопросов о разрешении частных издательствах и дозволении печатанья рукописей. Во главе политотдела Госиздата поставлен опытный партработник Н.Л. Мещеряков, полемизировавший с Луначарским (письмо 21 января 22 г): “Я не могу согласиться с Вами, когда Вы пишете, что “не надо выпускать только контрреволюционные вещи”; о том, что такая установка противоречит директиве Политбюро ЦК РКП, где речь идет о том , что политотдел не может выпускать книг идеалистического, мистического, религиозного, антинаучногохарактера; “эту директиву я и провожу в работе. Иначе поступать не могу”(Жир237-247).

О положении, в котором находились частные издательства, свидетельствует письмо от 31 мая 22 г. видного издателя и книгопродавца И.Д.Сытина члену Политбюро ЦК Троцкому о конфликте с Госиздатом. Сытин, по его словам, продолжал издание до 10 мая 20-го г., когда по распоряжению Госиздата, без вознаграждения, у него было взято 15 тыс. пудов бумаги; он попытался осуществить старую концессию на писчебумажную фабрику; эту идею одобрил Л.Б. Красин (зам. председателя СТО ? Рыкова); Сытин “собирался широко начать новое дело”, но Госиздат “постановил отобрать бесплатно весь остаток книг”, что “лишает меня последней материальной основы моего дела”; он не возражал против национализации, по которой у него взято 17 книжных магазинов, 5 больших книжных складов, две больших типографии в Москве, одна в Петрограде и 165 тыс. пудов бумаги; в результате последнего распоряжения Госиздата “я вообще теряю всякое значение как работник печатного дела, т.к. никто за-границей не захочет иметь дело с человеком, у которого снова в 1922 году национализировали имущество<...> я xочу работать, готов работать в помощь Госиздату, но прошу о создани для этой работы приемлемых условий, которые в конце концов пойдут на пользу Советской власти”. Сытин просит принять его и выяснить его полжение (Бох428-29)

Писатели пробуют протестовать. 30 декабря 21 г. еще одно письмо их народному комиссару просвещения Луначарскому о произволе цензуры Госиздата. О том, что в декабре 20 года Всероссийский Союз Писателей обратился к Народному Комиссару Просвещения с заявлением, что “условия, в которые поставлена литература, привели к ее вымиранию”; о дезорганиза-ционной деятельности Государственного издательства, с его произволом и неумелостью; эти качества неоднократно отмечались и осуждались, но дело не меняется; в самые тревожные времена революции, в период гражданской войны “не было такого гнетущего и капризного надзора, какой установила сейчас в своей практике возрожденная цензура”; дело идет не о цензуре политической литератыры (“раз в стране по принципу устранена политическая свобода слова, все последствия этого неизбежны”); но Всероссийский Союз Писателей говорит сейчас о цензуре над литературным творчеством, стоящим совершенно в стороне от политической борьбы, о цензуре над русской художественной и гуманитарной литературой; “Ничего похожего на то, что установила сейчас новая цензурная практика, русские писатели не испытывали со времени самого большого развития цензурного гнета в первой половине прошлого века”; давно появились симптомы, что и в область художественной литературы могут быть перенесены страсти и ослепления политической борьбы. В подкрепление своих доказательств авторы письма приводят цитату из высказываний самого Луначарского, направленную против врагов свободы слова: ее противник покажет, что “под коммунистом у него, если немного потереть, в сущности сидит Держиморда”, который, прийдя к власти, ничего от нее не взял, кроме удовольствия куражиться, самодурствовать, в особенности тащить и не пущать(Бох425). Отом, что сам Луначарский говорит об угрозе превращения сильной революционной власти в полицейщину и аракчеевщину (ссылка на журнал “Печать и революция” № 1). (Бох426).

Писатели отмечают, что нет границ цензурному произволу, никаких норм, которые определяли бы разницу между дозволенным и недозволенным; всё сводится к случаю, вкусу цензора; поэтому в Петербурге разрешается то, что запрещается в Москве и наоборот; ряд примеров, переходящих в анекдоты; они напоминают самые худшие периоды царской цензуры, аракчеевские времена; политическая цензура присвоила себе функции литературной критики; из накопившихся фактов Всероссийский Союз Писателей приводит в письме лишь самые типические, но считает нужным подчеркнуть, “что эта практика становится буквально с каждым днем все шире и безудержнее”; о том, что следовало бы установить ответственность литературы перед судом за преступления печати, оградя ее тем от цензурного произвола; вряд ли это окажется осуществимым в скором времени; но даже в тех условиях, в которые поставлена сейчас литература, можно сделать многое, чтобы “ослабить пароксизм цензурной болезни”; для этого нужно ввести цензуру “в ее естественные рамки. Правительство должно точно очертить сферу ее деятельности и методы ее проявления. Оно должно поставить предел ее капризам и ее произволу. Цензура может быть политическим сторожем у ворот литературы, но не хозяином в ее доме”. Письмо подписало Правление Всероссийского Союза Писателей: Б.Зайцев, И.Новиков, Ю.Айхенвальд... А.Эфрос ..., В.Львов-Рогачевский, Вл. Лидин. Н.Бердяев. Большинство из них вскоре (или не очень вскоре) эмигрировало.

Как мы уже отмечали, Госиздат выплнялт не только цензурные задачи. С его деятельностью в 19-21 гг. связан выпуск почти всей книжной продукции страны. Он ведает и библиографическим учетом напечатанных книг. Именно он начинает выпускать впервые “Бюллетени Государственного издательства”. Первый номер вышел 30 июля 21 г., тиражом в 500 экз. В даленейшем эти бюллетени превратились в важное средство текущей библиографии (Книжная, Журнальная, Газетная летописи). Госсиздат посылал в местные свои отделе-ния не только циркуляры, распоряжения, инструкции о запрещениях, но и полезные обзоры вышедших книг . Хотя следует отметить, что и библиография, очень ценная по существу, приобретала функции еще одного контрольного органа.

В декабре 21 г. Политбюро ЦК обсуждало вопрос “О политической цензуре”(так прямо и называлось- ПР) и поручило К. Б. Радеку проверить, как обстоит с нею дело. Затем создана комиссия во главе с Троцким по выработке мероприятий по улучшению печатного и издательского дела. Она раборала довольно продолжительное время, с марта 21 по октябрь 22. И уже в июне 22 г. все цензурные обязанности были переданы специальному новому учреждению - Главлиту.

Уже в первые годы Советской власти объем работы цензуры был весьма значительным, и в центере, и на местах. Об этом свидетельствуют и цензурные штаты. В 19 г. Отдел военной цензуры Ревоенсовета Республики состоял из 107 цензоров, Московское отделение военной цензуры почт и телеграфов - из 253, Петроградское военно-цензурное отделение - из 291, отделения военной цензуры почт и телеграфов на местах - из 100, при Реввоенсоветах армий - 30 и др. (Очер20).

Характерной особенностью цензуры уже в то время являлось неопреде-ленность объема её функций, отсутствие узаконненных норм . Не было четко сформулированного цензурного устава, определявшего, что запрещается, а что разрешено. Отсюда полная безнаказанность, таинственность и размытость допустимых действий. И полная беззащитность печати, права которой не были сформулированы. Зависимость цензуры от политической конъюнктуры данного момента ( это свойственно и дореволюционной России, но все же тогда на всем протяжении Х1Х века существовали цензурные уставы, хотя и не всегда соблюдаемые). Отсутствие законных рамок ставило литературу в совершенно беззащитное положение. в какой-то степени оно оказывалось неудобным и для цензоров (трудно подстраиваться непонятно под какие требования). Но у цензоров был хороший “нюх”, они знали, “откуда дует ветер”и , как правило руководствовались одним принципом, который,обычно, не подводил: лучше запретить, чем разрешить.

Говоря о весьма жестокой цензуре этого периода, мы мало останавли-вались на отношениях ее непосредственно к художественной литературе, к искусству, хотя и упоминали о протестах писателей, деятелей культуры. Между тем ряд правительственных действий первых дней советской власти относился и к ней. Прежде всего реквизиция всех произведений классической русской литературы и монополизация ее издания. 14 февраля 18 г. Положение Наркомпроса о государственной издательской программе. В нем идет речь о монополизации на 5 лет сочинений беллетристов, поэтов и критиков( названы все классики,более 50 имен).Сообщается, что список научных трудов, которые государство монополизирует, будет издан позднее; пока же ничто из научных работ не не разрешается издавать без разрешения государственной комиссии народного просвещения; разрешается издавать не вошедших в список авторов, если они умерли до 31 декабря 17 г., но умершие позже и живые такой привилегией не пользуются.И угрозы: “ в случае нарушения данного постановления будет привлечен к ответственности перед революционным трибуналом”(Бох412). Приведенное Положение наркомпросса, подписанное Луначарским и Полянским,толковалось как проявляемая с первых дней советской власти забота партии и правительства о литературе. На самом деле - забота весьма относительная, которая монополизировала издание болшей части литературы, поставленной и в данном случае под жесткий контроль государства.

Следует отметить, что советское правительство в рассматриваемый период еще не выработало основных принципов подхода к искусству, хотя и проводило с самого начала определенную политику. Культуре, искусству, литературе было отказано в праве на полную свободу или автономию. В то же время власти были заинтересованы в сотрудничестве с писателями, деятелями искусства. В первые годы советской власти весьма существенную роль в налаживании такого сотрудничества играл А.В.Луначарский, назначенный наркомом Просвещения. В середине ноября 17 г. Луначарский обратился к СДИ (Союз деятелей искусств, объединявший почти всю художественную общественность Петрограда) с просьбой о поддержке нового правительства. Луначарский признавал за Союзом право на автономию, но на “платформе Советской власти”, имеющей ”права контроля за художественной стороной дела”(Айм27). Большинство писателей уклонились от сотрудничества.На встречу представителей правительства и творческой интеллигенции 6 октября 18 г., на которую приглашены почти все видные писатели, пришли лишь немногие (Блок, Маяковский, Л.Рейснер и др.). Поддержали сразу же советскую власть группы футуристов и пролетарских писателей. Они согла-сились на сотрудничество, вели актуальную агитацию в области искусства в пользу советской власти(Айм29). Но последняя, не имея четкой конкретной литературно - политической концепции, не имеет еще единого взгляда по вопросу о художественной литературе и цензуре её. Расхождение по этому вопросу между “вождями” . В 21 г. Луначарский утверждает, что в этой области партия должна быть “в высшей степени либеральна и защищать право на индивидуальное творчество”; вслед за Каутским, он рекомендует действовать по принципу: величайший порядок и планомерность в производстве и “полная анархия в области искусства”; он считает, что подлинное искусство “в клетке петь не может; приспособленный к клетке талант превращается из соловья в чижика, из орла в курицу”(. Поэтому цензура должна проявляться лишь там, где выражены явно враждебные в политическом, идеологическом отношении взгляды; по мнению Луначарского, то, что “прекрасно, не должно никогда быть запретным”, и нельзя сомнева-ться в том, что писатели, художники не пролетарии, не коммунисты могут произвести интересные художественные произведения, не вполне отвечающие нашим агитационным целям, но более или менее правдиво отражающие современность; Луначарский считает необходимым “оказывать всяческое гостеприимство” таким произведениям искусства; он выступает против злоупотреблений цензуры, утверждает, что “...во всем, что касается вопросов форм искусства, правительство придерживается полного нейтралитета” (Айм33-34) . Подобных же взглядов придерживался А.К. Воронский. В статье 23-го г. “О пролетарском искусстве и политике нашей партии” он утверждает: “... политическая цензура в литературе вообще очень сложное, ответственное и очень трудное дело и требует большей твердости, но также и эластичности, осторожности и понимания. Твердости у нас не занимать. А насчет эластичности и прочих подобных качеств положение довольно печальное, чтобы не сказать более. Прежде всего нашим тов. цензорам следует перестать вмешиваться в чисто художественную оценку произведения <...> нельзя от беспартийных промежуточных писателей требовать коммунистической идеологии<...> следует ограничиваться одним: чтобы вещь не была контрреволюционной, и не видеть этой контрреволюционности <...> в изображении темных сторон советского быта и т.п.”(Айм35).

В 23 г. выходит книга Троцкого “Литература и революция”(о ней в след. главе). Выводы Трцкого более жесткие. чем у Луначарского и Воронского. Ленин, видимо, ближе к Троцкому, чем к Луначарскому. Во всяком случае, не известны ленинские высказывания об излишней придир-чивости цензуры. По словам Клары Цеткин, Ленин всё же считал: “то, что было непреложным к идеологии, не обязательно должно было относится к форме”. Слова вроде бы относительно либеральные, но требует проверки, точно ли передает их К.Цеткин, в каком контексте они произнесены; “не обязательно” подразумевает “но может”. Да и вообще либерализм и трпимость не характерны для Ленина(Айм34).

Высокие многочисленные оценки Лениным произведений русской классической литературы (ставил её “превыше всего”) (Айм39). Недоволен произведениями футуристов, Пролеткультом, но при этом заявляет, что “некомпетентен”; не дает повода считать, что его литературные и художственные вкусы являются обязательными; они не приводили к государственному вмешательству, прямому запрещению произведений и групп: “На этом этапе никто из руководителей, членов правительства не давали поводов считать обязательными их литературные или художественные вкусы”(Айм41).

Статья Ленина “Партийная организация и партийная литература” , которая в 30-е годы становится основополагающей в определении политики партии в области литературы (см. след. главу), в первой половине 20-х гг. (особенно при жизни Ленина) не связывалась с проблемами искусства, партийного руководства им . Знаменательно, что в 27 г. известный литера-турный критик В.Полонский в журнале “Новый мир” печатает статью “В.И.Ленин об искусстве и литературе”: “Из огромного литературного наследства В.И.Ленина художественной литературе непосредственно посвящены лишь четыре небольших статьи о Л.Н.Толстом. Косвенно касаются литературы - заметка о Герцене и статья “Партийная организация и партийная литература”. Даже отдельные высказывания Ленина об искусстве и литературе в его обширной переписке крайне скудны: так захвачены были его воля и внимание основными проблемами борьбы, что не оставалось ни времени, ни интереса для таких областей, как литература и искусство” (Айм150-1). Получается, что не в осознании “некомпетентности” дело, а просто “руки не доходили”. Да и выпуск футуристических произведений он всё же пытался ограничить(Айм39).

Уже в начале 20-х гг. ощущается стремление превратить высказывания Ленина о литературе в некую догму, толкуемую каждым по-своему, иногда противопоставляемую тем тенденциям, которые органически вытекали из его общей позиции.Как пример можно привести статью Н.Ф.Чужака (Насимо-вича), давнего участника революционного движения (с 896 г., в составе РСДРП) “Опасность аракчеевщины”(1920),посвященную “Единому мыслите-лю до дна, великому аналитику и интуитивисту, действенному водителю человечества - Владимиру Ленину”). Об отношениях партии и литературы: ”капральское бросание полувождями сверху непродуманных демагогических “для галерки” директив; вынужденная, в силу интеллигентского саботажа, специализация в делах художества невежественных и культурно застоявшихся людей; оставление этих людей у власти над художеством и ныне, когда вынужденность явно миновала; культивирование лишь тематически (но не изнутри) ревоюционной поэзии и искусства при помощи наголодавшихся, на все готовых лукоморцев; изготовление диппломированных социалистических ремесленников пролет-поэзии; использование юных, неокрепших рабочих талантов в качестве церберов художества и чиновников цензурного ведомства, - все это создает для молодой великой революции российской определенную опасность аракчеевщины” (Айм133,179). Здесь и неуемная лесть Ленину, и критика литературных “полувождей”, современных литературных руководителей, а одновременно и “интеллигентского саботажа”, и обвинения в “аракчеевщине”, и требование революционной пощзии (но не тематически, а “изнутри”). Не очень внятно, но закручено круто. И всё подается под соусом партийной пзиции. А он, Чужак, является верным её глашатаем. С подобных позиций Чужак выступает и позднее, но не всегда встречает поддержку властей. В 24 г. запрещена его брошюра “Литература: К художественной политике РКП” (Блюм3.329). В 25 г. запрещен”Альманах Пролеткульта” с резкими отзывами и рецензиями Чужака, “доносами по начальству”, направленными против А.Ахматовой, Н.Клюева, И.Бабеля, Б.Пильняка и др. “врагов”, “правых попутчиков”(Блюм3.294). В 29 г. Чужак редактирует запрещенный сборник “Литература факта” (материалов работников ЛЕФа). Имя его становится одиозным. В донесении Главлита сказано: “Насторожил, естественно, и факт редактирования сборника Н. Чужаком”(Блюм3.308)

Отношения властей к Чужаку определялось тем, что он, хотя и “свой”, принадлежал к радикальной части Пролеткульта. Уже с начала 20-х гг. партия начинает борьбу с Пролеткультом, ведет полемику с приверженцами журнала “На посту”. Пролеткультовцы считали, что пролетарская культура может быть создана без традиций, без помощи других классов, независимо даже от Советского государства. Стремление их занять руководящее поло-жение в области культуры, строить ее по своему желанию, изгонять всех “чужаков”, не пролетарских писателей (Айм46-47.

2-го октября 20-го года, непосредственно перед открытием 1-го Всерос-сийского съезда Пролеткульта (5 октября 20 г.), Ленин, выступая на Третьем Всероссийском съезде комсомола, с крайней резкостью обрушился на концепцию “пролетрарской культуры”, которая якобы должна создаваться в полной изоляции от культуры прошлого и быть совершенно независимой (Айм48). На съезд Пролеткульта Ленин посылает Луначарского с заданием добиться подчинения Пролеткульта Наркомпросу. Тот занял компромиссную позицию. Он вообще симпатизировал Пролеткульту, оказывал ему материальную поддержку.“Известия”, информируя о съезде, сообщали, что Пролеткульту предоставлено особое положение и автономия. 8 октября 20 г. Ленин составляет проект резолюции “О пролетарской культуре. 9 -го октября он пишет набросок резолюции о Пролеткульте. 1-го декабря 20 г. резолюция ЦК партии о пролеткультах принята и опубликовна. В ней сформулирован ряд обвинений в адрес Пролеткульта, говорится о необходимости слияния его с Наркомпросом, о полном подчинении последнему. Смена всей руководящей верхушки Пролеткульта. Ленин потребовал от Бухарина, чтобы тот, “от имени в с е г о Цека”, объявил, что партия считает себя компетентной в области создания пролетарской культуры(Айм49). В резолюции много верного, но в ней ощущаются и тенденции, которые будут развиваться и позднее: нежелание партийного руководства примириться с любым стремлением к самостоятельности, автономности, выпустить из своих рук власть, какой бы сферы эта власть ни касалась. Уже здесь в зародыше заметна претензия на всекомпетентность. И в то же время провозглашена поддержка начинаний пролетарской литературы и искусства.

Руководители Пролеткульта естественно были не согласны с резолюцией 1-го декабря. Об этом они высказались, в частности, через год на съезде Пролеткульта. И все же пришлось подчиняться. Партия в первый раз, но весьма весомо, отчетливо заявила, что ей принадлежит последнее слово “в решениях в области культуры и литературы”, одновременно усиленно подчеркивая,что “гарантирует свободу в художественном творчестве” (Айм-53).

Не просто складывались отношения между партией и футуристами. Футури-сты были первой значительной литературной группой, принявшей революцию Их деятельность, плакаты, агитационные стихи заставляли власть (Луначар-ского) относиться к ним с доверием . В распоряжение их предоствили газету “Искусство коммуны” (18-19 гг.). Но уже статьи в первых её номерах вызвали недовольство. Футуристы выступали как бы от имени власти: “Футуризм - государственное искусство”, “Только футуристическое искусство можно считать сегодна искусством пролетариата”.Они, как и РАПП, претендовали на руководящую роль. А её вовсе не собирались им предоставлять. Луначар-ский осуждал такие выступления, в частности, в статье “Ложка противоядия”. Во многом схожи были взглады футуристов футуристов и напостовцев и в отношении к дореволюционной литературе.Футуристы требовали прекратить “раболепство и пресмыкание” перед ней, которое “давит свободное, новое художественное творчество”, “сбросить Пушкина с парахода современности”- (Айм56). Подобные призыву звучат в стихотворени Маяковского “Радова-ться рано” (“Искусство коммуны”. 18, № 2”) (-155-56). Футуристы, правда, в отличие от напостовцев, не требовали пролетарской точки зрения и коммунистической принадлежности. Признание властями футуристов, но отказ от согласия считать их искусство государственным, союз с ними исключительным, единственным (Айм58).В общем, всем хотелось руководить, по крайней мере, подсказывать, что нужно делать, а партия и государство на это не соглашались.

Как пример таких попыток “подсказывать” можно привести письмо от 22 г. “добровольцев” - писателей коммунистов в Агитпроп ЦК... о том, каких писателей, деятелей искусства по какой группе академического пайка следует снабжать. Мотивируется письмо тем, что в условиях НЭПа писателям-коммунистам трудно распространять свои произведения, в то время как “представители мелкобуржуазной и идеалистической идеологии” печатаются через частные издательства в России и за границей(Айм157-61). По 5-й (высшей) категории авторы письма предлагают только Горького. По их мнению, это совершенно очевидно и не требует обоснования. По 4-й группе предлагаются 4 писателя, причем на первом месте среди них стоит А.Серафи-мович (он и на первом месте среди авторов, подписавших письмо). Его характеристика: “Крупный талант, работы целиком в области строительства новой жизни, ведущей к коммунизму, коммунист, первый из старых писателей, открыто вставший после октябрьского переворота под знамя коммунизма, печатается в Госиздате”. Далее идут характеристики значительно более краткие: “Брюсов - крупный талант. Работа в области советского строительства, коммунист”; Шмелев - “большой талант, как художник будет чрезвычайно полезен для республики”; Вересаев - “большое дарование, крупное общественно- художественное значение в прошлом”. 3-ю группу (11 человек) возглавляет Журавлева-Борецкая (одна из четырех, подписавших письмо). О ней (вероятно, о себе) тоже довольно подробно: “художественное дарование, целиком отдавала и отдает себя на револ. служение, большое значение для масс, старая довоенная коммунистка пролетарского происхождения, печаталась в Госиздате, в коммунистической прессе, в настоящее время работает над романом эпопейного характера (стиль-то -ПР) из истории революции и рабочего движения” В книге Аймермахера приводится любопытны документ - письмо “добровольцев” - писателей коммунистов в Агитпроп ЦК... о том, каких писателей, деятелей искусства по какой группе академического пайка следует снабжать. Мотивируется письмо тем, что в условиях НЭПа писателям-коммунистам трудно распространять свои произведения, в то время как “представители мелкобуржуазной и идеалистической идеологии” печатаются через частные издательства в России и за границей -157-61. По 5-й (высшей) категории предлагается только Горький. По мнению авторов письма, это совершенно очевидно и не требует обоснования. По 4-й группе предлагается 4 писателя, причем на первом месте среди них стоит А.Серафимович (он на первом месте и среди авторов, подписавших письмо). Его характеристика: “Крупный талант, работы целиком в области строительства новой жизни, ведущей к коммунизму, коммунист, первый из старых писателей, открыто вставший после октябрьского переворота под знамя коммунизма, печатается в Госиздате”. Далее характеристики значительно более краткие: “Брюсов - крупный талант. работа в области советского строительства, коммунист”; Шмелев - “большой талант, как художник будет чрезвычайно полезен для республики”; Вересаев - “большое дарование, крупное общественно- художественное значение в прошлом”. 3-ю группу (11 человек) возглавляет Журавлева-Борецкая (одна из четырех, подписавших письмо). О ней (о себе) тоже довольно подробно: “художественное дарование, целиком отдавала и отдает себя на револ. служение, большое значение для масс, старая довоенная коммунистка пролетарского происхождения, печаталась в Госиздате, в коммунистической прессе, в настоящее время работает над романом эпопейного характера из истории революции и рабочего движения”(стиль-то, деревянный партийный жаргон -ПР). Из 11 имен этой группы известны Маяковский (краткая его характеристика: “известный поэт, приемьлющий революцию”), Ляшко и Гастев. Сюда же отнесен Фалеев (Чужь-Чуженинов), еще один из подписавших письмо.Четвертый из “подписантов”, Дм.Чижевский, драматург, автор агитационных пьес отнесен ко 2-й группе (14 человек; из известных имен Гладков и Неверов). И, наконец, группа 1-я, низшая(10 имен, среди них Новиков-Прибой). Всего 40 писателей, которых предлагается допустить к “кормушке”. Авторы письма, естественно, в их числе. Это было бы еще ничего. Но дело рекомендованными не ограничивается. Далее идет список тех. комы советуют пайка не давать. 19 человек, имена большинства которых гораздо известнее многих из “рекомендованных”. Здесь и Арцыбашев, и Мандельштам - “поэт с мистико-религиозным уклоном, и республике никак не нужен”, Шершеневич и Мариенгоф - “литературное кривляние”, Андрей Соболь -”резко враждебен к сов. правительству, вреден”, Айхенвальд - “вреден во всех отношениях” и пр. В заключении говорится, что академическим пайком “в первую голову” должны “быть удовлетворены писатели-коммунисты, как наиболее ныжные для государства в смысле идеологического развития художественной литературы”(Айм161). Группа, которая не претендовала на руководство, хотела, чтобы ей дали возможность жить и писать, называлась попутчики Собственно говоря она не была единой литературной группой, с одинаковыми взглядами, программой. Рамки её были размыты. В неё входили все, кто не числился в других группах, бо`шая часть творческой дореволюционной интеллигенции. Попутчиками назвал их в 23 г. Троцкий. Коммунистические цели им чужды. Они не спешили признать революцию, но не были к ней враждебны, не выступали против нового режима с политических позиций. Весьма существенная литературная сила. В попутчиках “ходили” многие самые крупные и талантливые писатели, единственные, кто мог продолжить литературную традицию.“Продукция” пролетарских писателей была незначительна и по количеству, и по качеству. Небольшие авангардистские группы футуристов тоже давали немного. И те, и другие были сильны по части лозунгов, манифестов, а вот с творчеством получалось плоховато. Большинство читателей не принимали ни тех, ни других и читали попутчиков. Отношение к ним партии было не однозначным. Одни считали, что нужно “привлечь” их, другие, что доверять им нельзя. Но требовалось все же создавать литературу, пользующуюся успехом. Её в тот момент могли создать в первую очередь попутчики, которые к тому же не стремились стать единственным государственным искусством (Айм 60). Поэтому власти вынуждены вести себя с ними тактично, бережно, стараясь привлечь на свою сторону. Сам Ленин, вместе с Горьким, озабочен созданием для них журнала, которым стала“Красная новь” (с лета 21 г., главный редактор - Воронский, Ленин числиться формально членом редколлегии). Задача, поставленная перед журналом, - привлечение на сторону советской власти “жизнеспособной” старой литературной интеллигенции, выявление и поддержка новых талантливых писателей. Летом 22 г. в Политбюро создало комиссию для образования самостоятельной литературной организации, объединяющей писателей. Комиссия объявила себя беспартийной и ориентировалась на авторов, руппировавшихся вокруг “Красной нови”(в их число входили и попутчики, и “Серапионы”, и пролетарские писатели, и футуристы, и имажинисты и всякие другие). “Красная новь” имела большой успех, а круг её авторов стал как бы праобразом будущего Союза Советских писателей (Айм62).

Некоторые итоги. С первых дней установления советской власти возникает зажим печати, который все более усиливается, централизуется, становится все более всеохватывающим. Постепенно вырабатывается система, механизмы цензурных учреждений. Но еще не создана монополия, существуют какие-то пробелы, просветы. Сохраняются частные издания, хотя их сильно прижимают. Еще можно протестовать, не рискуя своей головой. Не устано-вилась еще полная безгласность.Период, когда“все переворотилось и только укладывается”. Власти еще не освоились. Руководящая роль Ленина, но в конце периода он имеет всё меньшее значение. Кто выйдет после него на первое место пока неизвестно. Исследователь Жирков считает, что 1917- 21 гг. - период организационный, когда преобладала нецентрализованная, юридически не узаконенная, в какой-то степени бессистемная цензура. Но он признает, что она была “достаточно жестокой”. Можно было бы добавить: власти делают всё возможное чтобы с самого начала в послереволюционной России создать предпосылки мощного и разветвленного цензурного аппарата. К этой цели стремились все “вожди”, независимо от оттенков в их воззрениях. Другое дело, что создаваемая система на первых порах работала с перебоями.

Что касается цензуры художественной литературы, искусства, то ее проблемам в это время уделялось относительно немного внимания. Они не самые важные, злободневные. Выяснялись общие теоретические вопросы: о степени вмешательства цензуры, о степени партийного руководства и контроля, об отношении к художественному своеобразию, к формам, к изображению недостатков, пролетарскому и непролетарскому искусству. Среди руководителей пока нет единства взглядов на решение таких вопросов. Но сам принцип партийного контроля, по сути, никто не отрицает. Конкретные результаты работы цензоров в этой сфере в малой степени дошли до нас. Уничтожены архивы. Но общее обсуждение деятельности цензуры, без называния имен, жалобы писателей и т.п. свидетельствуют о том, что положение литературы с самого начала очень трудное. Пока были только “цветочки”, но они позволяли уже представить, какими окажутся “ягодки” и ”плоды”.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история

Список тегов:
период нэпа

Библиотека Гумер - история