Владимир Пашинский

Цикличность в истории России

(Взгляд с позиций социальной экологии) [*])

Ниже предлагается общая концепция развития евразийской цивилизации и предпринимается попытка дать объективное описание основных особенностей, присущих этой цивилизации от ее рождения до современного состояния.

В годы перестройки довольно широкое распространение получили взгляды, согласно которым России свойствен особый, циклический характер развития. Цикличность отмечается в первую очередь в изменениях особенностей эволюции общества и государства, в чередовании периодов изменения общественной системы и периодов известного постоянства в ее функционировании.

Впервые о цикличности в истории России писал, по-видимому, Яшнов (1). Анализируя характер исторического процесса в Китае, он отмечает «ту почти математическую правильную повторяемость до чрезвычайности однокачественных циклов, какая наблюдалась в Китае и, пожалуй, в России» (1, с.54), и набрасывает схему тех 300-400-летних циклов российской истории.

Ключевский (2) и Милюков (3) описали ряд государственных реформ (важный повторяющийся элемент в историческом развитии России), вызванных потребностями властей в средствах для ведения войн. Но они не обращались собственно к идее циклического развития. Первым фундаментальную версию такого развития построил Янов.

В концепции Янова (4,5) цикличность исторического в России предстает как результат особой русской системы политической власти, впервые сложившейся при Иване IV; ученый называет эту систему «автократией» и отличает ее как от восточного деспотизма, так и от западного абсолютизма. Постоянное воспроизведение, в разных видах, одних и тех же элементов системы управления («автократии») периодически приводит государство к кризису, всегда завершающемуся попыткой проведения реформ, за которой следует либо стагнация системы, либо установление тоталитарного режима. С 1564 по 1985 г. Янов насчитывает семь циклов (седьмой неполный) длительностью от 12 до 125 лет; каждый цикл состоит из трех этапов: «тирания» - «революция десталинизации» - «попытка реформ, сопровождающаяся стагнацией» (4, с.324). Именно воспроизводство одних и тех же элементов режима власти составляет, согласно этой концепции, важнейшую особенность развития России.

Хронология циклов Янова очень неравномерна: расхождение длительностей циклов, как и соответствующих друг другу этапов внутри разных циклов, достигает десятка раз. Мы полагаем, что в отношении циклов одного ряда подобный результат не может быть признан вполне удовлетворительным в силу следующих соображений.

Жизнь очень крупной социальной системы (например, России) есть жизнь социокультурной среды, обладающей известной «глубиной» и «плотностью». Ее «недра» в силу самой своей инерции функционируют в основном в зависимости от внутренних, в том числе многовековых, процессов. В то же время «поверхность» этой среды в немалой степени подвержена воздействию текущей событийной конъюнктуры. В каждое мгновение весь вертикальный «срез» среды нарастает сообразно характеру течения времени в соответствующих «слоях».

Глубинным «слоям» такой среды должна быть свойственна своего рода океаническая размеренность: какие-либо быстрые смены ритмов движения здесь едва ли возможны - они будут глушиться взаимной связью и массой этих «слоев». И чем далее вглубь, тем сильнее стираются индивидуальные особенности отдельных подвижек и тем больше в переменах размеренности и взаимосвязи; в конечном счете будут «выживать» лишь регулярные движения. Для «рваных» ритмов, таким образом, остаются лишь поверхностные и приповерхностные зоны, где самоценность конкретных исторических событий вырезает свои узоры. Столкновения, удары, «выплески» и вообще любые скоротечные события и процессы мыслимы только здесь, на границе социокультурной среды со средой окружающего мира.

Подобного рода общих соображений, при всей их метафоричности, думается, достаточно, чтобы указать на глубокую суть различий в специфике процессов внутри однородной среды, с одной стороны, и на границе сред - с другой. В однородной толще такой среды десятикратные скачки показателей ритма движения невозможны, как невозможны, например, водовороты, полностью замкнутые в морских глубинах (если продолжить метафорическую «океаническую» аналогию). Следовательно, описываемые Яновым циклы могут отражать лишь какие-то «приповерхностные» явления, формирующиеся на пересечении внутренних, размеренных движений и хаоса случайных, в смысле их конъюнктурной конкретности, событий на поверхности среды.

Неизбежность восприятия глубинных ритмов сквозь «фильтр» конкретных событийно-исторических форм постоянно подталкивает к тому, чтобы как внешняя, так и внутренняя сторона процессов, как поверхностная, так и глубинная «жизнь» воспринимались как нечто единое, и в результате внутренние, глубинные ритмы лишь частично «просвечивают» сквозь целостность наблюдаемого. По этой причине субъективные особенности взгляда исследователя оказывают существенное влияние на его видение при анализе подобного материала. Не это ли произошло в рассмотренном случае? Взгляд историка при исследовании особенностей исторической эволюции, и в частности феномена цикличности, самым естественным образом «отдал предпочтение» эмпирическим наблюдениям и в итоге зафиксировал своего рода частный случай (частную версию). Само по себе это не снижает научной ценности такой работы как исторического исследования. Вместе с тем обобщенный анализ исторического циклизма как такового, проникновение в его сущность, требует и более абстрактного восприятия процессов функционирования человеческого сообщества - например, восприятия сообщества в виде некой среды (и исследования его, таким образом, с теоретических позиций социальной экологии).

Вторая фундаментальная версия исторического развития России в интересующем нас аспекте принадлежит Ахиезеру (6). Он дает впечатляющи анализ проблемы цикличности в рамках самодостаточной системы понятий, разработанной для этих целей ad hoc. Подобно работам Янова, работа Ахиезера хорошо передает то общее впечатление, которое оставляет российская история; однако его интерпретация цикличности, как и версия Янова, характеризуется резкой неравномерностью диагностируемых ритмов: например, приблизительно тысячелетний цикл, заканчивающийся в начале XX в., и цикл советской истории, длившийся немногим более 70 лет, рассматриваются как явления одного порядка. Как будет видно из дальнейшего, циклы Ахиезера, как и циклы Янова, соответствуют реальности, но не в качестве собственно циклов (явлений одного порядка), а в качестве эмпирически фиксируемых периодов известного постоянства, «навязчивой повторяемости» в историческом развитии России, что, однако, еще не делает их циклами в строгом смысле.

В дополнение к приведенным двум концепциям могут быть названы работы по влиянию циклов Кондратьева (7,8,9), общие материалы по цикличности в социально-политической истории  России (10,11), а также работы, содержащий анализ либеральной идеи (12,13,14), идеи авторитаризма (15) и национально-государственной идеи (16) применительно к российской истории.

Причины приблизительности, с какой трактуется цикличность в концепциях Янова и Ахиезера, заключается в том, что в них нет четкого различения двух составляющих всякого циклического процесса - общего поступательного изменения элементов системы - с другой. Только изучение совокупности (а точнее говоря - взаимодействия) двух типов изменений может дать вполне ясное представление о сути циклического процесса. Исторк Янов и социальный философ Ахиезер применили здесь, однако,- каждый в своих целях - «синкретический» подход, в результате чего в их описаниях цикличности скорее содержится совокупность безошибочных указаний на существование циклов, чем воссоздается само явление.

Ниже предпринимается попытка более строгого описания основных элементов циклического процесса.

Итак, рассмотрим две его стороны.

1. Поступательное развитие социума.

Необратимое поступательное развитие евразийского социума заключалось в изменении форм самоутверждения режима власти и форм деятельности общества - от защиты собственного существования в первые века своей истории до завоевания и освоения обширных пространств в последующий период. Из относительно небольшого образования, при князе Олеге (879-919 гг.) тянущегося широкой полосой от Ладоги до Киева, евразийская система превратилась в мощную локальную цивилизацию, занявшую обширный регион от Балтийского и Черного морей до Тихого океана и Средней Азии. В наше время на всей территории Евразии насчитывается пять подобных человеческих сообществ в ранге «живых» локальный цивилизаций (17, с.33). Они в основном связаны с регионами соответственно Китая, Индии, Западной Европы, «пояса» исламских государств (включая Северную Африку) и Россией.

Евразийская цивилизация - Россия - является самой молодой из этих пяти сообществ. Она родилась и развивалась в поле социокультурного влияния своих старших соседей и их еще более древних предшественников. Поэтому ее формирование с самого начала приобрело черты «догоняющего» типа эволюции. Ориентируясь на достижения ближних и не очень ближних народов и следуя своим - а в силу необходимости поневоле и чужим - нуждам и потребностям, евразийский социум перенимал присущие другим формы жизнедеятельности и пытался и пытался сравняться со своим окружением. Эта особенность эволюции сформировала те черты евразийской цивилизации, которые отличают ее и сегодня, и прежде всего эклектичность, переплавляемую в специфически евразийскую целостность и самобытность и ныне зафиксированную в формуле: Россия - не Запад и не Восток.

Сосуществование с более зрелыми или более сильными режимами было опасным; с первых веков своего существования евразийский социум находился между молотом и наковальней. С севера и запада ему угрожали то немцы, то Литва, то поляки; с юга и востока - то хазары, то печенеги, то монголы и татары. До XVI в. почти постоянно стоял вопрос или о независимости, или о самом существовании русского государства вообще или же отдельных княжеств Древней и Московской Руси. Соперничество с сильными соседями  требовало активного освоения тех технических и организационных новшеств, которые имелись у соседей-соперников и могли обеспечить сообществу способность к борьбе. Руси все время приходилось подтягиваться до уровня соседей. Под давлением необходимости ее власти сознательно и целенаправленно, причем в случае нужды даже насильственно, внедряли новшества. За несколько веков в регионе сформировалась устойчивая социокультурная система, которой свойствен режим власти с гипертрофированной ролью центрального аппарата и соответствующей зависимостью социума от него.

В какие-то периоды доминирующим было влияние одного соседа, порою же влияние было многосторонним. Если оставить в стороне вопрос о значении разных соседей и присмотреться лишь к самому внутреннему процессу восприятия и трансформации чужеродных ценностей и выработки своих, обращаясь при этом и к ритму данного процесса, то можно отметить в первую очередь его особый - надплеменной и наднациональный - характер.

Копирование с лидирующего на данный момент образца представляло собой общерегиональное явление и прямо способствовало унитаризму складывающейся социальной системы. Дело в том, что технические и управленческие усовершенствования, находящиеся в распоряжении центральной власти, дают ей колоссальное преимущество; контролируя каналы передачи новых ценностей в регион, власть имеет возможность манипулировать социумом  и использовать связанное с этим влияние для всемерной максимизации своих полномочий. Тот, кто в подобной ситуации первым навяжет новые формы социальной организации, тот и сформулирует жестко централизованную, общерегиональную и в данном случае - надплеменную систему власти. Неудивительно, что обстоятельства рождения древнерусской государственности связаны с периодом экспансии викингов.

Сама по себе централизация власти, достигнутая однажды, способствует ориентации правителя и его сторонников на единственный образец. Это вызывает эффект замкнутого круга: унитарной власти выгоднее один образец, и потому из нескольких соседей отдается предпочтение единственному, самому сильному или развитому. В свою очередь наличие единственного образца и сосредоточение в одних руках контроля над каналами допуска к новым ценностям способствует централизации власти. Неспроста поэтому власть на Руси и в России ориентировалась то на Византию, то на Орду, то на Запад, волей-неволей отдавая предпочтение самому влиятельному соседу и перенимая его черты.

Механизм властных манипуляций при таком положении вещей можно уподобить ситуации нескольких бассейнов с разными уровнями наполнения; связь бассейна, где уровень самый низкий, с остальными, как и режим его функционирования, полностью в руках тех, кто распоряжается кранами на соединительных трубах и кто способен навязать изменение режима за счет естественно накопившегося перепада давлений. Когда перепад становится значительным, манипулирование кранами дает возможность влиять на ситуацию.

Такое почти принудительное внедрение новых ценностей всегда сопровождается как частичным разрушением устоявшейся традиционной культуры, так и деформацией новой культуры. В результате рождается эклектическая смесь из старого, искаженного нового и нетронутых элементов новейшего, меняющаяся в зависимости от времени, прошедшего после последнего «открытия кранов».

Вторым после власти «действующим лицом», определяющим ход этих процессов, была так называемая «служебная организация», известная в регионе Древней Руси с XI-XII вв. На основании анализа исторических источников Флоря (18) пришел к выводу о существовании в Древней Руси особой системы власти, которая отмечена уже у западных славян и которая характерна только для Центральной (за пределами региона империи Каролингов) и Восточной Европы. Этой системе свойственна «особая организация государства и общества, отличная от порядка и эпохи «военной демократии», и сформировавшегося, развитого феодализма». Была построена, поясняет Флоря, конкретная модель такого общества, «где деревенские общины были объектом централизованной эксплуатации со стороны воинов, объединенных в составе военной корпорации особого типа - так называемой «большой дружины», являвшейся одновременно и главной военной силой, и административным аппаратом раннефеодального государства. В рамках такой модели централизованная эксплуатация оказалась и единственной формой эксплуатации общинников, и ведущей формой эксплуатации в обществе в целом» (18, с.56).

Значительную роль в данной системе власти и играет такой институт, как «служебная организация». «Термином «служебная организация» … обозначается совокупность людей (той или иной профессии), которые несли какую-либо определенную «службу» и потому освобождены от других обязанностей» (18, с.57). Слой служилых людей связан исключительно с княжеской властью; служилые могли действовать на любой территории независимо от ее принадлежности и иногда даже обладали своего рода монополией на определенного рода деятельность (18, с.58). Нетрудно видеть, что деятельность слоя «профессионалов», формы которой безразличны к локальным особенностям региона, способствуют поэтому его социокультурной унитаризации. Сама восприимчивость этого не привязанного к определенным формам деятельности слоя к любому примеру, образцу - как традиционному, привычному, так и новому, желаемому властью, делает его чуть ли не центральным узлом механизма социальных манипуляций. Флоря специально подчеркивает, что возникновение «служебной организации» было «не результатом…стихийного экономического развития, а планомерной акцией раннефеодального государства, направленной на удовлетворение его разнообразных потребностей в условиях слабого развития товарно-денежных отношений» (там же), и что «наличие «служебной организации» в той или иной стране можно рассматривать как важный признак определенного варианта становления феодализма» (18, с.60).

В контексте нашей концепции исторического развития России выводы Флори имеют совершенно определенную интерпретацию. Как уже отмечалось, новое здесь имеет надплеменной, наднациональный характер и во всем регионе внедряется в одой и той же форме. При столкновении унитарного нового с любым устоявшимся и то, и другое взаимно деформируются, и лишь насилие над ними увязывает их в некую эклектическую и относительно единую систему. Реальное освоение чужеродного, т.е.его приспособление к традиционной культуре, возможно только при локализации нового, его разнообразной трансформации в отдельных частях региона. В свою очередь, локализация нового и его адаптация к традиционным (автохтонным) особенностям социума неизменно возвращают и социум, и властный режим к «местническим», консервативным формам жизнедеятельности и оборачивается со временем такой отсталостью, что вновь требуются акции по внедрению новшеств.

Колебания от унитарности передового опыта к локальности эклектического и традиционного и от локальности традиционного к унитарности нового как раз и порождают тот специфически евразийский стиль эволюции, который Янов (4,5) связывает с рывками реформ, сменяемыми стагнацией или контрреформами, а Ахиезер (6) описывает в терминах раскола, «хромающих решений», инверсионных переходов от соборного идеала к авторитарному и обратно, и т.п. Очевидна «внешняя» индуцированность этого эклектического стиля, его заданность и обусловленность обстоятельствами исторического происхождения и развития евразийской цивилизации.

Нацеленность евразийской системы на восприятие новшеств извне, а также соответствующие особенности функционирования всех ее составляющих: собственно власти, обслуживающих ее «профессионалов» и собственно социума - в дальнейшем оказались факторами, способствовавшими изменению форм самоутверждения режима власти. В непосредственной близости от восточноевропейского региона начала свой беспрецедентный за последнюю тысячу лет человеческой истории рывок западноевропейская цивилизация; с конца XV  и особенно в XVI в. Россия все шире вовлекается в этот общеевропейский процесс (19, с.7). Постепенно переориентируясь в освоении иноземных новшеств на Западную Европу, евразийский режим получает возможность развернуть мощную территориальную экспансию. Отныне гипертрофированная роль центральной власти стала необходимой уже не для защиты, а для завоевания и удержания подвластных пространств. Социокультурная унитаризация была основной гарантией управляемости растущей системы. В каком-то смысле можно сказать, что экспансия России стала экспансией Запада.

Масштабные процессы подчинения евразийского региона развернулись со второй половины XVI в.; в XVII в. волна завоеваний докатилась до Тихого океана, в XVIII в. - до побережья Черного моря и Варшавы; в XIX в. были присоединены Кавказ, Средняя и Приморье. В начале XX в. царский режим властвовал или доминировал на огромном пространстве от Финляндии, Польши и устья Дуная до Персии, Манчжурии и Камчатки (см.20, с.458-463). О некоторых особенностях этого процесса см.также (21).

Процесс территориальной экспансии не может быть бесконечным. Со второй половины XVIII в. под власть евразийского режима стали попадать области, относящиеся к другим локальным цивилизациям: сначала к западноевропейской, затем к исламской и китайской. Социокультурные различия не позволяют подолгу удерживать чужеродные области в сфере какой-либо цивилизации; только на недолгий период наката волны экспансии они могли войти в состав евразийского мира. Рано или поздно должны были начаться откат, т.е. высвобождение областей, оказавшихся отторгнутыми от других цивилизационных сообществ, и кардинальная перестройка режима функционирования разросшейся евразийской системы. Режиму власти неизбежно предстояло переходить от самоутверждения в форме территориально ограниченного развития - т.е. к интенсивному росту в пределах неизменных границ.

Еще со второй половины XVIII в. евразийская система стала выходить за свои естественные социально-экологические рамки, но тем не менее поступательный процесс экспансии, набравший инерцию, продолжался до начала XX в. В силу взаимодействия ряда факторов процесс отката и сопутствующая ему смена модели функционирования сообщества должны были начаться номинально в 1917 г. Однако такая перестройка «сорвалась», едва успев начаться, и номинальный момент ее начала был сдвинут с февраля 1917 г. на декабрь 1991 г. Одной из причин данной перемены стала особенность сочетания поступательной и циклической сторон развития России в XX в.

2. Цикличность развития евразийского социума

Циклическая сторона исторического развития России заключается в смене поколений власти примерно каждые 32 года. Речь идет о поколениях зрелых индивидов, которым (поколениям) присущи свои особые фундаментальные стереотипы поведения и властной деятельности, обусловленные унитаризмом системы управления.

На третьем десятке лет своей жизни человек переступает порог зрелости и теряет ту гибкость восприятия внешнего мира и своего приспособления к нему, которая была ему свойственна в детстве и юности. Его основные привычки стабилизируются. Это же происходит и с создаваемыми такими людьми и управляемыми ими человеческими сообществами. Поколение взрослых, утвердившееся у власти и состоящее из индивидов старше 20-30 лет, будет придерживаться того общего стереотипа поведения в рамках данной системы управления, который сложился среди них в процессе ее формирования.

Жесткий унитаризм российского организма власти сковывает систему управления и препятствует ее изменению. В сочетании с инерцией поколения зрелых индивидов унитаризм еще более стабилизирует и усиливает консервативность системы управления. Пока в системе управления действуют члены поколения основателей и самим фактом своего существования как бы контролируют неизменность основных «правил» функционирования социума, последний вынужден развиваться как бы в одном направлении, определяемом косностью фундаментальных стереотипов власти.

Явление смены властных поколений в известном смысле не зависит от конкретности исторических форм деятельности людей в те или иные времена; свидетельства существования примерно 32-летних периодов наблюдаются в самых разных сферах жизнедеятельности локальных цивилизаций, в том числе евразийской.

Если какое-то поколение зрелых индивидов утверждалось у власти, используя для этого процессы внедрения технических и организационных новшеств, т.е. разрушая традиционную культуру и внедряя новую, то такого специфического стереотипа поведения оно будет придерживаться в течение в среднем 32 лет. Десоциализация старого, сопровождающвяся административным структурированием нового, станет основной чертой данного режима власти. В последние два века российской истории периоды десоциализации и одновременного административного структурирования нового номинально соответствуют правлениям Александра I, Александра II и ленинско-сталинской стадии советской истории. Специфическая «культуртрегерская» деятельность проводилась этими режимами невзирая на многообразные отличия населяющих империю народов и способствовала социокультурной унитаризации огромного пространства.

Реальное освоение нового на евразийских пространствах, как уже отмечалось, возможно только при его трансформации в соответствии с областными и региональными традициями. Для этого требуется некоторое рассредоточение властных полномочий, осуществляемых из центра, передача их в составляющие евразийское пространство части и локализованная адаптация новых ценностей. Такую перестройку режима управления осуществляет очередное поколение, ощутившее назревшую необходимость корректировки направления эволюции социума; более адекватное восприятие реальности позволяет новому поколению власти вытеснить кадры старой школы. В царствование Николая I, затем последовательно Александра III и Николая II, а позднее, наконец, в хрущевско-брежневский период советской истории, фаза локализованного освоения новшеств сменяла фазу десоциализации и административного структурирования и благодаря некоторому рассредоточению власти обеспечила социуму определенную возможность жить для себя, а не для центрального правительства. Замыкаясь на местных формах развития, общество одновременно и «богатеет», и, монолитизируясь, коснеет, деградирует. Со временем деградации становится столь заметной, что приходит очередь следующего поколения, сознающего необходимость новой «модернизации» системы.

Совокупность периода десоциализации и административного структурирования и периода монолитизации и рассредоточения полномочий образуют единый примерно 65-летний цикл. Последний полный цикл такого рода имел место номинально в 1917-1985 гг. Соответствующие примерно 32-летние периоды смены поколений мы называем полуциклами I и II типов. С 1985 г. начался новый 65-летний цикл.

Последовательность 65-летних циклов прослеживается в истории России по динамике изменений доминирующих потребностей социума в цикле 1917-1985 гг., по динамике демографических процессов - для периода XVIII-XX вв., по динамике идеологических процессов - для периода XVII-XX вв., по динамике экономических процессов - для периода XIX-XX вв. и по материалам военной истории - для периода XV-XX вв. Анализ социально-политической истории России с точки зрения процессов десоциализации или монолитизации позволяет диагностировать примерно 65-летние циклы с конца IX в. по настоящее время, а анализ распределения этих циклов легко дает номинальные даты с середины VIII в. до середины XXI в. и допускает экстраполяцию и в предыдущие, и в последующие столетия (номинальные даты даны в Приложении[†]).

Соединение цикличности развития евразийской цивилизации с характерным для нее процессом восприятия иноземных новшеств, в последние века поставляемых Западной Европой, привело к таким особенностям развития России, которые описаны, например, в работе Глазьева с соавторами (7). Авторы этой работы не знают о существовании 65-лених циклов и, кроме того, предпочитают не упоминать термин «циклы Кондратьева», вместо него применяя к соответствующему явлению систему понятий, главным из которых является понятие «технологического уклада». Они рассматривают совокупность форм экономического воспроизводственного цикла -  «от добычи природных ресурсов и профессиональной подготовки кадров до непроизводственного потребления» (7, с.5) - с точки зрения динамики изменений совокупности и приходят в выводу о том, что в России эта совокупность достигает такого же уровня, как и на Западе, с опозданием на 50-60 лет:

Хронология смены форм экономического развития России, циклические этапы которой начинаются в 1850-х, 1890-х, 1930-х, 1990-х годах, не совпдает с хронологией 65-летних циклов, которые начинаются номинально в 1855, 1917 и 1985 гг., что свидетельствует о непрерывности и мощи западного влияния на Россию именно в сфере экономики. Но само отношение зависимости в восприятии форм, определяемое стадией их расцвета на Западе и естественным опозданием их полномасштабного развития в России, демонстрируется совершенно однозначно. В то же время в социально-политической сфере, где проявляется не извне навязываемая экономическая цикличность, а внутренне присущая России цикличность смены поколений власти, самые мощные процессы перемен начинались номинально как раз с 1855, 1917 и 1985 гг., когда в Россию вливались западные формы функционирования общества и государства. Соответствующий примерно 65-летний ритм нашел свое отражение в самых разных сферах общества и государства.

В XX в. 65-летний цикл наложился на перемены в общем поступательном развитии евразийской цивилизации.

3. Особенности развития России в XX в.

Выше отмечалось, что процесс территориальной экспансии евразийского режима рано или поздно должен был закончиться. «Предупредительные звонки» о возможности отката начались уже в XIX в.: так, попытка доминировать на Балканах заканчивается позором Крымской войны 1853-1956 гг., идущее с XVIII в. колонизаторское движение в Америку - отказом от Аляски в 1867 г., а усилия по аннексии Манчжурии оборачиваются разгромом в русско-японской войне 1904-1905 гг. Полномасштабный откат должен был начаться одновременно с каким-то из 65-летних циклов, когда перестраивающаяся система временно слабеет; такой момент мог настать в 1917 г.

Февральская революция открывала дорогу к кардинальному изменению режима власти и к смене парадигмы развития евразийской цивилизации. Утверждение новых форм власти неизбежно вело к такому их столкновению со старыми правилами и стереотипами системы управления, которое должно было создать значительный беспорядок и тем самым взломать унитаризм властного контроля. Резкое различие старого и нового режимов препятствовало бы быстрой стабилизации ситуации; даже в случае явного преимущества нового сама социокультурная инерция общества восставала бы против его норм. И тогда в огромном, составленном из отдельных цивилизационно разнородных частей регионе стали бы вскрываться «тектонические разломы», проходящие по границам частей, и началась бы самостоятельная и разнородная эволюция отдельных сообществ.

Царская имперская система имела унитаристский наднациональный характер. Гибель унитаризма управления разбивала бы регион на ряд протонациональных систем и без восстановления унитаризма исключала бы возврат к прежнему единству.

Если бы в 1917 г. у власти удержалось буржуазно-демократическое правительство, которое, по определению, должно было бы проводить политику, тяготеющую к идее правового государства, по опыту западноевропейской истории более близкую к идее национального, чем наднационального правления, то смена режима неизбежно сопровождалась бы крахом империи и потерей окраинных частей захваченного пространства, принадлежащих другим цивилизациям. Вероятно, для этого понадобилось бы не более десятка лет (ср. реальную российскую историю сепаратистских движений после 1855, 1917 и 1985 гг.).

Делая, однако, изначальную ставку на сохранение империи, Временное правительство не имело достаточного времени, чтобы освоиться в сложившейся ситуации, и в конце концов пошло в своем политическом курсе вразрез с объективными тенденциями эволюции евразийской цивилизации, не осознав этого. Оно не соединяло в единое целое идею смены режима с крахом империи. И в итоге победа в борьбе за власть досталась большевикам, более чутко уловившим основную тенденцию изменения системы - т.е. ее распад - и использовавшим процессы распада для собственного самоутверждения.

Большевики отнюдь не ставили перед собой задачу реального изменения прежней логики развития евразийской цивилизации. Напротив: придя к власти, они обновили унитарные формы режима, восстановили империю в ее практически неизменных границах на юге и на востоке, уступив лишь ряд территорий на западе, и стали готовиться к всемирной экспансии. Это, в свою очередь, также противоречило основной тенденции эволюции сообщества и подталкивало коммунистическое правление к пропасти так же, как и в случае с Временным правительством. Самим фактом своего существования, однако, 150 миллионов населения России способствовали сохранению указанной естественной тенденции развития; и большевистскому режиму оказалось проще развернуть социоцид и в конечном счете уничтожить десятки миллионов человек, а оставшейся части социума навязать роль средства «мировой революции», чем отказаться от неограниченной власти.

Для восстановления империи вопреки логике цивилизационной эволюции большевистская власть использовала ту естественную инерцию развития, которая свойственна большим социальным системам и которая была накоплена за века унитаризации евразийского социума, а также свою всеядность в деле десоциализации. Это на 75 лет задержало переход России на путь интенсивного развития. Нечто подобное коммунисты и российские фашисты (именно российские, а не просто русские) пытаются проделать и сейчас; за лозунгами «восстановления СССР» скрывается желание снова объединить регион ради сохранения системы власти с гипертрофированными полномочиями централизованного аппарата и снова сделать из русских основную опору имперского режима.

Если проанализировать статус 15 «республик» бывшего СССР, то нетрудно видеть, что области, принадлежащие другим локальным цивилизациям или пограничным межцивилизационным  зонам, аккуратно отмечены окраинной россыпью 14 бывших республик, которым как бы противопоставлено собственно евразийское пространство - Россия. Оно несколько сужено стараниями коммунистического режима. В период своего правления этот режим удерживал окраинные области империи с помощью подкупа местных властных верхушек, отдав в их распоряжение участки российского региона. После краха СССР, когда административные границы «республик» превратились в государственные, 27 млн. русских оказались на территории иностранных государств, причем часть их них попала в такое положение в силу колонизаторских устремлений прежней власти, а часть - чисто пространственно, из-за политики подкупа местных верхушек. Утвердившийся в международном праве принцип сохранения существующих границ никогда не позволит этим территориям вернуться в лоно России и оставит их в пограничных зонах. Эта ситуация будет использоваться коммунистами и российскими фашистами в качестве предлогов для деятельности по восстановлению тоталитарного режима.

4. Заключение

Специфической особенностью евразийской цивилизации является использование форм развития, постоянно опережающих внутреннюю степень зрелости системы. Их заимствование у соседей и приспособление к своим нуждам позволило восточным славянам создать новый цивилизационный регион и постепенно осваивать его богатые и разнообразные ресурсы. Западноевропейская цивилизация - последний источник этих форм - уже в XVI в. поворачивала к интенсивному развитию, нопотенциал ресурсов евразийского региона был столь велик, что экстенсивное освоение продолжалось еще три столетия в полном соответствии с ритмом внутреннего развития.

Анализ поступательной и циклической составляющих эволюции двух цивилизаций (для подробного изложения которого в данной статье места нет) говорит о том, что разрыв характерен для всей средневековой и новой истории Европы; он равен примерно 3 столетиям по поступательной и 2.5 или 5 столетиям по циклической составляющим. Дополнительная особенность российской истории заключается в том, что в российских событиях значительное влияние имеют современные им западноевропейские формы. Например, с точки зрения внутренней логики эволюции XIX век в России является аналогом XV-XVI вв. в Западной Европе, однако специфика взлета русской культуры XIX в. (являющегося, соответственно, аналогом западноевропейского Ренессанса) во многом связана с формами западноевропейского развития XIX века. Развитие евразийского социума как бы постоянно форсируется, что при самостоятельности его внутреннего ритма резко акцентирует и этапы обновления форм, и этапы самодостаточного развития.

Декабрь 1991 г. является номинальной датой начала интенсивного развития России; теперь можно говорить о становлении сродственного внутреннего состояния Запада и России; текущий 65-летний цикл - последний, в течение которого еще будут яростно рубиться «западники» и «славянофилы». Но если Западная Европа со своей собственной скоростью проходила через ряды переходных режимов - от абсолютизма XVI в. до авторитаризма XX в., прежде чем окончательно решила проблему «обращения» своих частей в «веру» интенсивного развития, то на Россию, вдруг открывшуюся для новых возможностей, эта масса адаптационных процессов сваливается одновременно и неимоверно форсирует т дифференцирует ее движение. Мощный поток, хлынувший со всей силой, какая скопилась за только что лопнувшей плотиной «советского строя», уже несет страну, однако современные события по привычке продолжают восприниматься сквозь призму текущей конъюнктуры так, словно бремя, которым ложатся на людей сегодняшние перемены и неизбежные тяготы перестраивания,- результат случайной неудачи правителей, а не следствие поворота цивилизационного масштаба. Вместо того, чтобы грести, словно на спокойной воде, и обещать куда-то направить общество с помощью «авторитарного режима», как обещают и новые желающие «порулить», и старые, и кое-кто из нынешних рулевых, сейчас нужно действовать так, как действуют при спусках по горным рекам, лишь охраняя себя от столкновений с берегами и порогами. Похоже на то, что до сих пор это понимали только «гайдаровцы».

На наш взгляд, заслуживает поддержки точка зрения, согласно которой распад СССР не привел к появлению 15 национально-государственных систем (16). А это означает, что опыт авторитарных режимов XX в., соответствующих последней стадии перехода на интенсивный путь развития, для России не годится, что согласуется с выводами Клямкина (15). Не годится и западный опыт XVI и последующих веков, т.к. Россия слишком далеко ушла от тогдашних западных форм «внешнего» развития, которые она заимствовала ранее. Параметры состояния современной России как бы «размазаны» и по спектру «внешних» форм Запада XVI-XX вв. с акцентом на XX в., и по «спектру» внутренней логики процесса эволюции локальных цивилизаций с акцентировкой фазы, соответствующей XVI-XVII вв. Западной Европы. Поэтому России придется искать собственные пути, отличающиеся и от ее прошлой истории, и от истории Запада.

Наиболее оптимальной манерой управления в данной ситуации (если слово «управление» тут вообще уместно) представляется сочетание реально существующего доминирующего положения исполнительной власти, обусловленного естественной социокультурной инерцией общества с унитарной системой управления, и юридически-формального равновесия трех властей. Это соотношение позиций легализует то реальное противоречие, которое заложено в переходной эпохе. Покушения законодателей на фактическое положение вещей ради утверждения реального равновесия ветвей власти, с одной стороны, и попытки исполнительных структур закрепить свое господство - с другой, это тот постоянный кризисный процесс, который то вяло, то активно протекает с 1985 г. и через который пролегает единственный путь преодоления унитарного, имперски-ориентированного этоса и выработки этоса национально-государственного.

В силу своей генеалогии исполнительная власть отвечает сейчас за все, а законодательная - ни за что.  Требуется перераспределение прав и обязанностей. Однако полномочия, которыми уже обладают законодательные структуры, используются ими не столько для разгрузки реформаторской ноши исполнительных структур, сколько для спекулирования на тяготах и шельмования реформаторов. Законодательные структуры добиваются полного равенства, но стремятся по-прежнему ни за что не отвечать. Непредсказуемость и конъюнктурность поведения законодательной ветви власти разрушает и будет разрушать всякое взаимное доверие и предостерегает и будет предостерегать исполнительные структуры от участия в процессе взаимно согласовываемого перераспределения полномочий.

Можно утверждать, что законодатели никогда не победят в этой борьбе - они лишь продлевают срок абсолютного доминирования исполнительной власти. Большинство лиц, распределенных между данными двумя ветвями и формально противостоящих друг другу, на самом деле воспроизводят модель советской партийной власти: всем править, но ни за что не отвечать,- иными словами, они заинтересованы в том, чтобы повторить старее в новой форме - в форме сохранения полного превосходства исполнительной власти. Именно в этом - и только в этом - заложена опасность будущего восстановления механизмов тоталитарного режима. Борьба разных ветвей власти для представителей упомянутого большинства является формой их личного самоутверждения в той унитарной иерархии власти, образ которой органически закрепился в их сознании в первые 2-30 лет их жизни. Именно данное превосходство как парадигму хотели бы сохранить коммунисты и российские фашисты ради своего собственного будущего.

Полиэтническая специфика евразийского региона такова, что российские фашисты могут пробиваться к власти, но никогда не смогут овладеть ею, а тем более удержать; высшая точка их возможных достижений - расчистка дороги для коммунистов-«интернационалистов». Ни те, ни другие, как бы то ни было, не смогут «вернуть» России ни пяди территорий бывшей империи даже ценой гражданской войны.

Право торжествует только так, где силе противостоит сила. Именно так было и в Европе, и в Северной Америке. В России тоже ничего другого не произойдет. Рано или поздно все три ветви власти должны будут научиться договариваться - проблема лишь в той цене, которую обществу придется заплатить за эту притирку.

1. Яшнов Е.Е. Особенности истории и хозяйства Китая.- Харбин, 1933.

2. Ключевский В.О. Сочинения. Тт. 3-5.- М.:Мысль,1988-1990.

3. Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры.- СПб, 1909. Ч. II, с. 150-153, 167-175, 193-204.

4. Yanov A. The Origins of Autocracy: Ivan the Terrible in Russian History.- Berkeley etc., 1981.

5. Янов А. Л. Русская идея и 2000-й год. Нью-Йорк.- Berkeley,1988.

6. Ахиезер А. С. Россия: критика исторического опыта. В 3-х тт. -М., 1991.

7. Глазьев С. Ю., Львов Д. С., Фетисов Г. Г. Эволюция технико-экономических систем: возможности и границы  централизованного регулирования. -М.:Наука, 1991.

8. Умов В.И., Лапкии В.В. "Кондратьевские циклы и Россия: прогноз реформ //Политические исследования, 1992, № 4.

9. Дубовский С. Прогнозирование катастроф (на примере циклов Н.Кондратьева)// Общественные науки и современность, 1993, № 5.

10. Оболонский А. Перекрестки российской истории: упущенные шансы // Общественные науки и современность, 1992, № 3.

11. Пастухов В.Б. Будущее России вырастает из прошлого // Политические исследования, 1992, № 5-6.

12 Ахиезер А.С. Российский либерализм перед лицом кризиса // Общественные науки и современность, 1993, № 1.

13. Матвеева С. Консервативный либерализм в современной России // Общественные науки и современность, 1993, № 2.

14. Россия: критика исторического опыта ("круглый стол") // Общественные науки и современность, 1992, № 5, 6.

15. Клямкин И.M. Политическая социология переходного общества // Политические исследования, 1993, № 4, 5.

16. Национальное государство: теория, история, политическая практика ("круглый стол") // Политические исследования, 1992, № 5, б

17. Тойнби А. Дж. Постижение истории. Сборник.- М.:Прогресс, 1991.

18. Флоря Б.Н. "Служебная организация" и ее роль в развитии феодального общества у восточных и западных славян // Отечественная история, 1992, №.2.

19. История Европы.в 8 тт. -М.:Наука, 1993. Т. 3.

20. The Cambridge Encyclopedia of Russia and the Soviet Union.- Cambridge:CUP, 1982.

21. Цымбурский В.Л. Остров Россия (Перспективы российской геополитики) // Политические исследования, 1993, № 5.