ДМ3. Французская параллель для современной России.

С конца XVIII в. до 1870-х гг. социально-политическая динамика французского государства демонстрирует отчетливый отпечаток непрерывной последовательности из нескольких 20-летних инновационных циклов; это свидетельствует о мощных системных переменах, развернувшихся со времен Великой французской революции, которые жестко централизованный политический режим трансформировал в унифицированный ритм инновационных циклов. Россия конца XX в. подобно Франции конца XVIII в. переживала попытку преодоления "военно-феодального" режима и пыталась перейти к буржуазно-демократическому развитию. Имеющиеся между двумя странами параллели позволяют разглядеть в чертах Франции XIX в. некоторые особенности России XXI в.

Динамика системных перемен в России [1] достаточно отчетлива для того, чтобы рассматривать ее в качестве своего рода прогнозного фона развития российского сообщества в периоды радикальной модернизации. Однако конкретность исторических форм соответствующей модернизации зависит от конкретности места и времени перемен. И здесь логично обратиться к аналогиям между формами развития разных сообществ, прошедших через системные трансформации одного социально-исторического типа, а точнее, если уж говорить о современной России, к аналогиям между попытками перехода от "военно-феодального" типа политической системы к буржуазно-демократическому в разных странах. Я полагаю, что современная Россия начиная с 1985 г. переживает стадию исторического развития, в некоторых существенных чертах подобную развитию Франции в конце XVIII - начале XIX в., когда Великая французская революция поставила ее в центр внимания всей Европы.

При всем различии между Францией конца XVIII - начала XIX в. и Россией конца XX - начала XXI в. между ними есть определенное сходство, которое прослеживается в первую очередь по следующим четырем "параметрам":

- во-первых, в рамках капиталистической мир-системы XVIII в. Франция занимала положение, аналогичное России (или, точнее, СССР) в XX в. Франция XVIII в. - это один из "солистов" общеевропейского "концерта", который более-менее устойчиво пребывает в качестве одного из немногих претендентов на лидерство и при всех своих возвышениях и упадках не опускается ниже и не поднимается выше положения члена полупериферии капиталистической мир-системы (КМС). Несмотря на все усилия центральной власти в военно-политической и экономической сфере, Франция так и не стала лидером, подобным Нидерландам или Великобритании и ядро КМС никогда не перемещалось на ее территорию [2,т.3,с.92-93,319-359]. За два века КМС стремительно выросла и Россия (то есть СССР) заняла в ней на некоторое время положение полупериферии [3,с.34-35], которое она, однако, попыталась превратить в положение ядра и на протяжении нескольких десятков лет советской истории в XX в. действительно изображала мощный экономический центр, пока не выяснилось, что это была всего лишь имитация, достигнутая за счет мобилизации и крайнего напряжения всех сил, - имитация, обошедшаяся России столь дорого, что в конце XX в. она откатилась в последний, задний ряд членов полупериферии, а затем в качестве сырьевого придатка развитых экономик заняла место на границе полупериферии и периферии КМС. Примерно в таком же положении имитации мощного центра была и Франция после Семилетней войны (1756-1762 гг.), потерявшая значительную часть своего влияния и еще больше слабевшая из-за косности политического режима; условно говоря, это СССР 1950-х. Важно подчеркнуть следующее сходство между Францией (национальным государством) и СССР (наднациональной структурой, попросту империей), обусловленное изменением масштабов КМС от XVIII к XX веку: Франция того времени в рамках преимущественно европейской системы государств и затем в условиях их взаимодействия в XIX в. - это в некотором смысле аналог СССР и современной России в рамках общемировой системы цивилизаций и их взаимодействия в XXI веке [4]. Такова, повторим, специфика роста КМС с одной стороны и различия масштабов Франции и России с другой;

- во-вторых, Франция, как и другие европейские страны того времени, четко демонстрирует различие между функционированием властной верхушки и деятельностью "профессионалов" второй субсистемы; данное различие описано Ф.Броделем в терминах различия между капитализмом и рынком [2,т.2,с.6-7,219-220,456-459]; в России наблюдается примерно то же самое, но в форме различия между верхушкой с одной стороны и аппаратом управления (элитами) с другой стороны [1];

 в-третьих, Франции присущи особенности, позволяющие характеризовать ее как "жертву своего огромного пространства" [2,т.3,с.319-359]: здесь есть и огромные пространства, над которыми пролегали связи на дальние расстояния, действовавшие к выгоде только отдельных пунктов [там же, с. 320,324], и необходимость противостоять опасностям со всех сторон, что во многом определяло особенности политической организации; в частности, очень рано, уже в XIII в., Франция становится "самым большим политическим предприятием континента", имеющим характеристики государства [там же, с. 328-329]; есть здесь и обширные внутренние пространства, замкнутые на себя, и морские или континентальные окраины, активно контактирующие с ближними и дальними соседями [там же, с. 343-359]. Примерно такова же и Россия, прошедшая многовековой путь - с обменами на дальние расстояния и редкой сетью отдельных пунктов [там же, с. 454-458,461-468], с войнами на всех направлениях, гипертрофированной централизацией власти и территориальной экспансией, наконец, с особенностями российских окраин, где явно заметно превосходство иностранцев [там же, с. 464-468,474-475]. Эти два схожих пути в равной мере демонстрируют, что политический режим был фактически единственной скрепой, обеспечивавшей единство огромной разнородной территории вопреки ее экономической и этнической разнородности. Например, не будет большим преувеличением сказать, что называть "французами" население Франции XVIII века то же самое, что называть "русскими" население СССР или России XX века. Если измерять размеры страны периодом, который необходим для передачи сообщений в ее пределах, то есть для управления и организации единого хозяйства на базе разнородных регионов, то монархическая Франция XVIII века была даже крупнее не только России XX века, но и всего бывшего СССР;

- в-четвертых, имеется отчетливая историческая параллель между современными событиями в России и французской историей рубежа XVIII - XIX вв.; на этом необходимо остановиться подробнее. Советская историография обычно ставила Великую французскую революцию рядом с военным переворотом октября 1917 г., который обеспечил восстановление военно-феодального режима, пошатнувшегося после Февральской революции; впоследствии этот переворот получил официозное название Великой Октябрьской революции. Но какими бы словами и лозунгами ни прикрывались большевистские вожди обновленного и восстановленного имперского режима, сейчас уже достаточно хорошо известна та технология идеологических манипуляций, которая была использована большевиками, чтобы видеть в их действиях что-то иное, кроме стремления любой ценой захватить и удерживать власть; о стремлении к буржуазно-демократическому развитию говорить не приходится. Именно по этим причинам в советские годы полностью игнорировалось различие между созывом представительного собрания (Генеральных Штатов во Франции 1789 г. и Учредительного собрания в России 1917-1918 гг.) и военным переворотом, в конечном счете уничтожившем это представительное собрание в январе 1918 г. в России. Попытка повторить этот трюк была предпринята в августе 1991 г.; перед этим в 1989-1991 гг. переделка чрезвычайного режима (выраженного во всевластии и несменяемости одной и той же политической группировки и окончательно отмененного лишь указом о департизации после августовских событий) зашла так далеко, что Съезды Советов постепенно стали приобретать функции представительного собрания, реально включенного в управление страной. Несостоявшийся переворот августа 1991 г. должен был остановить этот процесс демократизации и снова развернуть перемены в противоположную сторону.

Разгромив Учредительное Собрание в 1918 г. (но не сумев сделать нечто подобное в 1991 г.), коммунисты на 3/4 века установили в России режим чрезвычайного положения (сейчас такие режимы называют военной хунтой) и возродили в предельном и наиболее чистом виде все элементы того военно-феодального строя, против которого якобы боролись. В силу этого процессы, начатые в феврале 1917 г. и прерванные переворотом октября 1917 г., в новой форме стали пробиваться на свет лишь после 1985 г. и по-настоящему проявились в августе-декабре 1991 г., когда имперский режим наконец-то пережил серьезные изменения на деле, в своем реальном функционировании (так называемый "парад суверенитетов"), а не на словах, и когда начались полномасштабные перемены. С точки зрения системной динамики 20-летнего инновационного цикла это означает, что событиям 1789 г. во Франции и 1991 г. в России соответствует один и тот же момент перестройки системы, а именно переход от второй стадии инновационного цикла к третьей. Стоит подчеркнуть, что слова о 20-летнем цикле - это не метафорическое сопоставление разных конкретно-исторических событий, а четко формализуемая параллель, далее она охарактеризована более детально. Учитывая, что настоящая, подлинная история событий 1917 г. и последующих лет с точки зрения инновационной динамики 20-летних циклов еще не написана (по крайней мере с той мерой честности и детальности, которая требуется для полноценного социально-исторического анализа - так же не написана и подлинная история всего советского и постсоветского периодов развития России и СССР; последняя частично известна скорее по иностранным, чем по отечественным работам), можно надеяться, что и сходство и отличие отмеченных моментов (1789, 1917/1918, 1991) еще будет рассмотрено и раскрыто в более подробных и точных социолого-исторических исследованиях. Данный дополнительный материал ограничен только основными системными параллелями.

Главной фигурой политического режима дореволюционной Франции был король, но основные обязанности фактического управления огромным хозяйством страны лежали на плечах генерального контролера финансов. Полномочия последнего были столь обширны, что дали основания одному из государственных деятелей Франции того времени отметить: министерство финансов "совокупило под своим началом вопросы общего управления, торговли, денежного обращения и всего, что связано с банковскими делами и состоянием частных лиц. Таким образом, во Франции история развития монархии со времени Кольбера (вторая половина XVII в.-В.П.) находится в прямой зависимости от истории министра финансов" (цит. по: [5,с.100]). Именно с деятельности одного из этих министров - Шарля Колонна - и начинается фактическая история Французской революции.

Колонн был назначен в 1783 г., спустя два года после отставки Неккера, который пытался провести некоторые реформы. В августе 1786 г. Колонн представил королю план по улучшению финансов и предложил другие меры, необходимые для улучшения положения дел в стране, в первую очередь финансового положения короля и его двора. По его предложению были собраны нотабли (знатные), на лояльность которых король мог рассчитывать, и которые должны были одобрить планы реформ. Но (говоря языком историков) нотабли не стали рисковать и уклонились от этой сомнительной чести, тем самым вынудив короля к созыву Генеральных Штатов. Колонн, так обеспокоивший нотаблей, в апреле 1787 г. был отправлен в отставку, однако новому генеральному контролеру финансов все равно пришлось проводить намеченную им политику (подробнее см. напр.[6,с.55-69]).

Последующая история (которая обычно и рассматривается как история Французской революции в собственном смысле этих слов) разбивается на несколько основных этапов, зафиксированных в соответствующих исторических исследованиях и примерно разделенных рубежами 1789, 1792, 1795, 1799 и 1804 гг. Ниже все ранние и последующие этапы кратко - пунктиром - охарактеризованы с точки зрения динамики перемен в трех субсистемах: верхушке, элитах и массовых группах:

1783-1786. Верхушка переживает некоторый цикл перемен.

1786-1789. Попытки короля изменить деятельность аппарата власти и мобилизовать его на реформы; фактически это период перемен в элитах. Эти попытки заканчиваются созывом Генеральных Штатов.

1789-1792. Созванные в 1789 г. Генеральные Штаты поневоле становятся источником новых серьезных перемен внутри верхушки власти. Они пытаются ограничить королевскую власть и эта их деятельность дает толчок событиям, в результате которых за три года радикально меняется система верховной власти во Франции: институт королевской власти фактически уничтожен, а сам король из сакральной фигуры превращается в обычного человека (который спустя некоторое время будет судим и казнен [5,с.135-147; 6,с.179-247]). Вместо короля святынями становятся Революция, Республика (провозглашена в 1792 г.) и идеология патриотизма [там же,с.143-147].

1792-1795. Расцвет и распад движения санкюлотов, последней вспышкой отразившего начало основных перемен в массовых группах, то есть в третьей субсистеме [5; 6]. Это период становления основного состояния третьей субсистемы. Одновременно это полный цикл эволюции элит, который известен как время Конвента (20 сентября 1792 г.- 26 октября 1795 г.).

1795-1799. Режим Директории, хронологически соответствующий периоду становления дополнительного состояния массовых групп и еще одному циклу перемен в элитах. Этот отрезок заканчивается переворотом 18 брюмера VIII г. (9 ноября 1799 г.) [6,с.500-508].

1799-1804. Консулат. 28 флореаля XII г. (18 мая 1804 г.) Наполеон провозглашен "императором французов" и имперское достоинство закреплено в его семье; это решение подтверждено плебисцитом: "за" более 3.500.000, "против" 2579 человек [6,с.526].

Если подитожить общий ход событий 1783-1804 гг. (повторим, что детальный анализ находится за рамками данной работы), то получается следующее:

• событиям 1783-1786 гг. соответствует цикл перемен внутри верхушки,
• событиям 1786-1789 гг.- первый цикл перестройки элит,
• событиям 1789-1792 гг.- новый цикл перестройки верхушки,
  • событиям 1792-1799 гг.- перемены во всех субсистемах, но в первую очередь в массовых группах и в элитах,
  • событиям 1799-1804 гг. соответствует новая перестройка элит, отражающая изменения в массовых группах и завершающая весь 20-летний инновационный цикл (мы называем его 20-летним, так как фактически допустима длительность в 20±1 год).

Таким образом, общая динамика системной перестройки Франции рубежа XVIII - XIX вв. представлена пятью стадиями длительностью примерно 3, 3, 3, 7 и 5 лет соответственно. Так как минимальный шаг перемен имеет годичную длительность, то отдельные рубежи между стадиями могут быть сдвинуты в ту или иную сторону на один год и один этап может сократиться или увеличиться за счет своего соседа; тем самым лучше сравнивать с теоретической схемой не длительность отдельных этапов, а общий срок от начала цикла [1]. В таком случае реальные данные дают последовательность 3,6,9,16,21 (лет), а теоретическая схема 2±1, 6±1, 8±1, 16±1, 20±1 (лет), что позволяет говорить о хорошем согласии.

Уходящая от военно-феодального режима Россия конца XX - начала XXI вв. тоже продемонстрировала соответствующий инновационный ритм. Основными рубежами ее динамики стали 1985, 1987, 1991, 1993, 2000 и 2004 гг. Остается взглянуть на конкретные исторические формы места и времени французской истории, чтобы попытаться представить себе наиболее вероятные формы развития событий в России. Как уже отмечалось, именно здесь наиболее интересна и поучительна параллель с французскими событиями. В первую очередь имеется в виду та цена, которую придется заплатить  России за те или иные действия (или за то или иное бездействие) трех социальных субсистем и всех формально имеющихся в наличии ветвей власти - исполнительной, законодательной и судебной. Сначала удобнее обратиться к долговременной, на многие десятилетия, перспективе российской истории в том ее виде, как она рисуется на основании французской параллели, а затем уже с точки зрения этой перспективы рассмотреть роль и значение некоторых событий в прошедшие годы.

Мы попытаемся показать, что в некоторых существенных отношениях события в России могут рассматриваться в качестве синхронных событиям французской истории со сдвигом примерно в 202 года, и что причина этого - сочетание социально-исторического поворота одного и того же типа с неизменным ритмом стадий 20-летнего инновационного цикла. (Сказанное вовсе не исключает других параллелей - например, с российским циклом 1855-1874 гг., просто в данном дополнительном материале эти другие параллели не рассматриваются.)

Как уже отмечалось, с 1804 г. во Франции была установлена империя и возрождалась во многом та же самая монархическая система властных отношений, которую свергла революция, но которая восстанавливалась в новой форме. Это стало возможным из-за слабости государственности возникшей в 1792 г. республики; уже в 1794-1795 гг. она фактически агонизировала [6,с.399-423,429-467], а в последующие годы республиканское содержание режима власти все более выхолащивалось, а со временем родилась империя. Тем самым перемены 1783-2004 гг., при всей их масштабности, в конечном счете в немалой степени ограничились лишь изменением фасада политического режима. Подобное обновление фасада без необходимой степени трансформации политического режима лишь на время отодвинуло реализацию объективной потребности в радикальной системной перестройке, поэтому в течение следующего послереволюционного столетия Франции была вынуждена расплачиваться медленным и мучительным процессом перемен и еще пятью сменами политического режима - в 1815, 1830, 1848, 1852 и 1870 гг. [7,т.2,с.574] - со всем тем шлейфом отрицательных последствий для жизни народа Франции, которые обычно сопровождают каждую смену политического режима.

Стоит обратить внимание на тот факт, что из пяти названных дат смены политического режима лишь одна отражает влияние явно внешних по отношению к французскому сообществу сил (это 1815 г., когда Наполеон был разгромлен при Ватерлоо), а остальные четыре определяются внутренней динамикой. Более того, как известно, именно французские события во многом задавали общеевропейский ритм перемен на протяжении большей части XIX века. Ниже приведена формальная хронология нескольких подряд идущих инновационных циклов, начиная с революционного 1783-1804 гг, из которой отчетливо видно, что все четыре смены политического режима, обусловленные внутренней динамикой, тяготеют к третьей стадии инновационного цикла, то есть к периоду максимальной неустойчивости верхушки, вынужденной приспосабливаться к изменившимся элитам в условиях постепенной активизации системных перемен в массовых группах (эти перемены развернутся на четвертой стадии цикла). Вот эта формальная хронология (она построена исходя из длительности стадий по 2,4,2,8 и 4 года соответственно; справочно дана такая же формальная хронология самой Французской революции); третья стадия подчеркнута:

1783 - 1785 - 1789 - 1791 - 1799 - 1803 гг.,

1803 - 1805 - 1809 - 1811 - 1819 - 1823 гг.,

1823 - 1825 - 1829 - 1831 - 1839 - 1843 гг.,

1843 - 1845 - 1849 - 1851 - 1859 - 1863 гг.,

1863 - 1865 - 1869 - 1871 - 1879 - 1883 гг.

Дополнительно на Рис.1 представлены результаты подсчета количества событий, упомянутых в хронологической таблице по истории Франции на каждый год (данные из [8,т.1,с.337,т.2,с.606-623]). Они тоже свидетельствуют о концентрации основной массы исторических событий в области третьей стадии цикла, а также позволяют выделить первую половину четвертой стадии (в течение которой устанавливается основное состояние массовых групп) в качестве весьма активного периода; последнее тоже закономерно для интенсивного исторического процесса.

Для сопоставления с Рис.1 на Рис.2 представлены результаты такого же подсчета событий европейской истории, за исключением самой Франции (данные из [9,с.690-697]). Несмотря на отсутствие статистики для периода 1871-1880 гг. (мы не считаем возможным использовать вторую часть работы [9], которая содержит соответствующую сводку, по причине ее крайней идеологической искаженности), здесь тоже отчетливо наблюдается концентрация основной массы событий на третьей стадии и первой половине четвертой, хотя и в более размытой форме; в частности, любопытен сдвиг главного максимума на более ранние сроки, чем это имеет место в собственно французской истории. Частично сдвиг может быть объяснен предпочтением, которое в этой общей сводке оказывалось событиям французской истории, что после их исключения привело к появлению минимума в середине распределения и формирование как бы двух максимумов,- но ведь само это предпочтение тоже вполне закономерно. Поэтому мы считаем сдвиг главного максимума не случайным; анализ динамики инновационного цикла в Европе (помимо Франции) действительно говорит о более раннем - примерно на 3 года - ходе своего рода общего западно-европейского инновационного процесса (см. последующие дополнительные материалы). В частности, французские события влияли на общеевропейский ритм перемен не столько в силу влияния самого французского ритма, сколько в силу существования единого западноевропейского ритма, по отношению к которому Франция в 1780-1880 гг. была местом локализации наиболее заметных социально-политических перемен (причем идущих с 3-летним опозданием по отношению к основному ритму, что и говорит о реальной зависимости одного ритма от другого). В другие времена эту роль "индикаторов ритма" исполняли другие западноевропейские страны. Отставание ритма Франции от общего ритма свидетельствует об инертности ее политической системы: она реагировала на ритм с опозданием, соответствующем циклу элит.

Перемены в России тоже иногда инициируют последовательность 20-летних циклов; об этом свидетельствуют, например, полтора цикла в период 1855-1881 гг.[1] и четыре цикла в период 1879-ок.1959 гг. [там же] - то есть во времена, когда российская политическая система проходила через процесс мощной системной модернизации. Как и Западная Европа, Россия может рассматриваться (хоть и с оговорками) как отдельный цивилизационный регион, для которого характерна синхронность инновационных циклов, с той лишь разницей, что в России ритм циклов не непрерывен, а чаще всего заново инициируется в каждом новом 65-летнем цикле. Это объясняется "догоняющим" типом развития российской цивилизации.

В 1997 г. Россия находилась в той точке системных перемен, которая примерно соответствует началу режима Директории (1795 г.), то есть соответствует моменту установления власти крупной буржуазии, которая затем последовательно пошла по пути удушения и извращения прав и свобод революции. События последних месяцев 1997 г., при всем различии конкретного исторического развития Франции конца XVIII в. и России конца XX в., обозначили схожий рубеж (см. напр.[10]).

По своему значению для России перемены 2000-2004 гг. (в первую очередь – формирование "вертикали власти" вместо развития системы разделения властей) сопоставимы с пятым этапом 1799-1804 гг. для внутренней политики Франции, ознаменованным переходом от режима консулата к режиму империи и, в частности, отмеченном завершением так называемого периода революционных войн (1792-1802 гг.) и началом периода имперских войн (1802-1815 гг.). В ленинско-сталинские времена процессы этого же пятого этапа (1935-1939 гг.) использовались для окончательного уничтожения так называемой "ленинской гвардии" и ее замены поколением новых выдвиженцев, с которыми Сталин в 1939 г. вступил во II Мировую войну, рассчитывая превратить ее в продолжение "мировой социалистической революции", за 20 лет до этого прерванной польским поражением 1920 г. и восстаниями 1921-го - кронштадским, антоновским и крупнейшим западно-сибирским. Как уже упоминалось ранее, судя по всему, тот же трюк с заменой кадров Сталин планировал провести примерно во второй половине 1950-х и, к счастью, не успел. И в наполеоновские, и в ленинско-сталинские времена актуализированный потенциал демократических перемен был трансформирован в мощное движение имперского толка, в частности, в СССР в 1940-е утвердился специфически дворцовый стиль жизни.

Возвращение имперских атрибутов СССР в 2000-е гг. стало таким же симптомом попятного движения, как и превращение республиканской Франции в империю и в этом смысле российские перемены 2004-2008 г. стали аналогом наполеоновских 1804-1808 гг.. Во Франции уже в 1808 г. была восстановлена иерархия аристократических званий, а в Российской Федерации в 2004-2008 гг. продолжалась "советизация" страны, приведшая к оккупации части территории Грузии в 2008 г.; эта оккупация вольно или невольно обозначила тот специфический рубеж и одновременно образчик политического имперского действия, по которому будут равняться последующие движения московского режима.

Цели данной работы ограничены описанием "французской параллели" с точки зрения общей динамики инновационного цикла. Поэтому полновесный конкретный анализ находится за ее пределами. В заключение ограничимся упоминанием последнего важного факта и его связей с российской динамикой.

Рис.1 "Плотность" исторических событий во Франции по 20-летним промежуткам

Комментарий к Рис.1

При подсчете событий игнорировались даты жизни выдающихся деятелей и даты выхода в свет печатных работ; события, длившиеся несколько лет, а также ряд событий, перечисленных в одной строчке сводной таблицы через запятую,отмечались только по первому году как одно событие. Источник данных – [8,т.1,с.337,т.2,с.606-623].

Рис.2 "Плотность" исторических событий в Европе (помимо Франции) по 20-летним промежуткам.

Комментарий к Рис.2

Подсчет событий аналогичен подсчету для Рис.1 с той лишь разницей, что дополнительно игнорировались сообщения о технических изобретениях, потому что такие сведения отсутствовали в сводке данных для Рис.1. Источник данных – [9,с.690-697].

При взгляде на политический процесс в современной России особую тревогу вызывают предстоящие президентские выборы 2012 г., потому что как раз на 2010-2012 гг. приходится третий, решающий этап текущего инновационного цикла 2004-2024 гг., по ходу которого возможна существенная перестройка социально-политических отношений, сопоставимая с контрреформами Александра III (1881-1894 гг.) и не исключен "запуск" 32-летнего поколенческого цикла, в системном смысле аналогичного 1881-1917 гг., логично завершившегося имперским крахом. Вопрос состоит в том, будет ли после 2012 года накопленная напряженность внутреннего положения в России хотя бы частично направлена на демократически-ориентированное преобразование внутреннего политического и социального устройства страны, в первую очередь на реформу местного управления, или же эта напряженность найдет свой выход - а точнее, будет канализирована - в поиски отклоняющихся от "генеральной линии" врагов, то есть в попытки еще большего укрепления и утяжеления имперских элементов современного российского режима? Ведь именно этот процесс определит силу очередного имперского краха середины XXI в.

Уже беглый взгляд на наличные российские обстоятельства дает ответ на этот вопрос. Главное из наличных обстоятельств – это проблема перехода президентской власти от одного (пропутинского) клана к тому другому (промедведевскому), который может сложится по результатам выборного цикла. Состоится ли новый клан и соответственно переход или нет. Совершенно очевидно, что процессы третьего этапа 20-летнего цикла 2004-2024 гг. будут использоваться пропутинским кланом для самоутверждения, то есть для возможно более полного перетряхивания основного кадрового состава верхушки власти для обеспечения его лояльности премьеру (и его ближайшему окружению в два десятка человек) для того, чтобы указать президенту его место - при этом не имеет значения, назначит ли В.Путин Д.Медведева на второй срок или нет. Если перетряхивание состоится, то затем фактически повторится логика событий 20-летнего цикла 1874-1894 гг., обычное развитие которого было прервано событиями 1881 г. и послужило запуску цикла 1881-1917г. Именно в отношении возможных событий 2010-2012 гг. и конца 2010-х гг.особое значение приобрела описанная выше направленность перемен 2000-2004-2008 гг., определяющая контекст событий 2010-2012 гг.

На максимальный масштаб потенциально возможных перемен указывает уже тот факт, что в США в XIX в. по результатам выборов сменялось до 300 тысяч федеральных чиновников; в США это было связано с партийной принадлежностью, в России будет обусловлено особенностями третьего этапа. В наполеоновские времена процессы третьего этапа (примерно 1809-1811 гг.) стали внутренним стимулом для формирования новой внешней политики и, в частности, обеспечили такие изменения в системе верхушки власти, после которых последовал поход 1812 г. на Россию.

Проблема в том, что внешне никаких масштабных перемен не будет, то есть откат будет плохо поддаваться контролю и коррекции. Последнее не в интересах правящего клана. Максимум, на что можно рассчитывать после 2012 г. - на начало медленного обновления верхушки, которое по-настоящему развернется после 2018 г. - с приходом четвертого президента и одновременно крайним сроком начала очередного 32-летнего поколенческого цикла.

Здесь особого внимания заслуживают процессы регионализации, точнее, реакция Центра на эти процессы.

После развала советской империи в 1991 г. в России теоретически были возможны два основных варианта самоутверждения новой верхушки власти; эти варианты возникают в империях при всяком ослаблении Центра, задавливающего своеобразие территорий и превращающего их в однобокие уродливые повторения его самого. Все перемены начинаются с легализации различия разных регионов, то есть с регионализации, а затем возможно или (1)подавление процессов регионализации или (2)их развитие и цивилизация (окультуривание). Первый вариант означает восстановление имперского режима власти в обновленных (модернизированных) формах, второй - трансформацию империи в конгломерат относительно независимых образований (явная или неявная конфедерация), а затем в тесный союз на взаимовыгодных условиях. Первый вариант реализуется несопоставимо проще и быстрее второго.

Специфика социального, экономического и политического устройства любой империи до определенного момента благоприятствует легкому "сваливанию" перемен в крайности как того, так и другого варианта. Пока перемены распространяются вширь (первые две стадии цикла), а затем вглубь (третья и четвертая стадии), потенциально возможны оба варианта эволюции. Однако завершающая цикл перестройка элит расставляет все на свои места. Форма самоутверждения элит будет определяться отношением властвующего клана к процессам регионализации. Иван Калита положил почин беспощадного подавления регионализации и с тех пор эта российская "традиция" не изменялась, получив название "собирания земель". По ходу пятого этапа этот поворот лишь определяется в целом; полномасштабные процессы развернутся уже в следующем 20-летнем цикле.

Сторонники "собирания земель" обычно умалчивают, что прославился Калита жесточайшим подавлением антимонгольского восстания в Тверском княжестве; город и его окрестности были вырезаны и выжжены; за это Калита получил право сбора дани на всей Северо-Восточной Руси; собирал он больше, чем требовали монголы и этот "остаток" вместе с поддержкой монголов использовал для "приращения земель" Московского княжества; так холуйство стало доблестью, а простой князь Великим князем. Будет ли "собирание земель" возобновлено в реальных попытках территориальной экспансии под националистическими лозунгами, и определится в третьем этапе текущего 20-летнего цикла (2010-2012 гг.). В любом случае реального "приращения земель" после Грузии уже не случится и весь вопрос в том, какая цена будет заплачена российским социумом за попытку (или попытки) возобновить территориальную экспансию; других целей восстановление имперского унитаризма никогда не имело.

В любом случае у всех следующих попыток будут гораздо более скромные масштабы, не сопоставимые с масштабами экспансии времен Сталина или времен Наполеона. Имперская колонизация поневоле будет носить преимущественно характер внутренней, а не внешней колонизации, то есть будут преобладать процессы внутреннего "национального упорядочивания" жизни российского социума; точнее и резче обозначится анклавный характер национальных территорий. Здесь тоже возможны варианты: от тупого солдафонского выстраивания иерархии по армейскому образцу до возвращения к процессам сословного структурирования, несущему в себе определенный потенциал саморазвития. Разумеется, такое возвращение к сословному структурированию будет реализовываться в формах, адекватных международным (и в этом смысле российским) реалиям XXI в., а не XVIII в.

Главная особенность российской регионализации 1985-2004 гг. - ее ограничение республиканско-областным уровнем. Ниже областного уровня, то есть ниже уровня регионов, система властных отношений изменилась значительно меньше и там по-прежнему сохраняются все основные черты имперского унитаризма, который обновил внешние формы, но сохранил характер системных отношений. Только периодические выборы мешали полному восстановлению стабильных внешних форм унитаризма внутри отдельных регионов. Сведение выборов к формальности (фактическое назначение губернаторов с 2004 г.) обозначило поддержку именно таких системных отношений и стало поворотной точкой, отметившей запуск проимперских процессов с их неизбежной конечной целью – внешней колонизацией ("собирание земель") и внутренней колонизацией имперского толка.

После 2008 г. правящий клан продолжает подавление регионализации и восстановление имперского унитаризма; для этого достаточно продолжать усилия по "структурированию" власти на региональном уровне и районном уровнях. Всё более активно будет востребована идея территориального переустройства России в форме укрупнения регионов. Это усилит анклавный характер национальных территорий. Возможно, будет конституирована окружная структура, которая при всей своей властной реальности вплоть до настоящего времени остается на правах временной конструкции, не закрепленной в Конституции. Последнее позволит властвующему клану усилить унитаризм без сколько-нибудь существенных внешних перемен в функционировании институтов власти, единственно за счет новых акцентов в их реальном функционировании. Затем унитаризация обратится на уровень местного самоуправления и дополнительно усилится вымывание негосударственной природы местного самоуправления, и без того идущее с конца 1990-х.

Подавление регионализации (и требуемые для этого инструменты, в первую очередь поиск внутренних и внешних врагов) предполагает ограничение отношений Центра с регионами преимущественно верхушками этих регионов, так что общее количество основных действующих лиц может быть ограничено несколькими сотнями, максимум 1-2 тысячами человек, и весь "процесс" может идти под прямым личным контролем одного лица. Такие перемены в верхушке очень плохо просматриваются со стороны нижележащих субсистем (промежуточной и исполнительной) и потому относительно легко фальсифицируемы в удобную для власти сторону. В результате все отрицательные следствия любых действий власти (и в первую очередь последствия подавления регионализации внутри самих регионов) снова будут списываться на "плохих бояр".

В силу социокультурной целостности каждого локально-цивилизационного региона любые достаточно мощные процессы имперской унитаризации обязательно охватывают весь цивилизационный регион, но не способны в устойчивому развитию в соседних цивилизационных регионах. Если бы Наполеон не полез за пределы западноевропейской локальной цивилизации на территорию российского региона (вылазка в Египет, в регион исламской цивилизации, его ничему не научила), то смог бы править до конца жизни. Гитлер тоже смог бы продлить существование своего рейха, если бы ограничился пределами своего цивилизационного региона. По той же причине Ленину и К^о не удалось развязать "мировую социалистическую революцию" вне пределов российского цивилизационного региона. Только совместные усилия двух тоталитарных режимов - коммунистического и фашистского - смогли временно раскачать ситуацию и обеспечили прямую зависимость части другого региона от российского (советского) режима в виде Восточной Европы - естественно, лишь до первой попытки основательно модернизировать этот режим (то есть до попытки обновить его основное состояние).

Кроме того, существуют довольно широкие межцивилизационные зоны, подвергающиеся накатам экспансии властных режимов с двух сторон и никогда не являющиеся устойчивой частью той или другой локальной цивилизации. Они тоже могут захватываться только временно.

Для современной России это означает, что новые власти могут проводить унитаризацию лишь в пределах самой России, а в пограничных зонах, отмеченных россыпью бывших советских республик и их составных частей, столкнется с непреодолимыми социокультурными барьерами (непреодолимыми без массового социоцида по советскому образцу). Основные репрессии придется ограничить территорией России,- со всеми вытекающими отсюда следствиями.

Если новая власть решит пойти по наиболее мягкому пути подавления регионализации, то сначала ей придется признать, что разбегание регионов из-под Центра - это всегда первая сцена первого акта драмы под названием "Залог развития страны - в разнообразии ее регионов", и что основного внимания требуют внутрирегиональные процессы, а уже от них зависят межрегиональные. Главный внутрирегиональный процесс в случае наиболее мягкого подавления регионализации - это развитие местного самоуправления, и на это процесс может активно влиять имперский центр.

В докоммунистической России было четыре уровня власти - волостной (уничтожен большевиками), уездный (примерный аналог районного), губернский (примерный аналог республиканско-областного) и имперский центр. Развитие местного самоуправления так или иначе должно быть связано с процессами на волостном уровне, причем развитие местного самоуправления обеспечивает взаимодействие граждан преимущественно в режиме прямой личной коммуникации. На всех остальных горизонтах управления должна преобладать опосредованная коммуникация жителей соответствующей территории (именно жителей, а не властей по поводу жителей). Волостному уровню соответствовала численность населения от нескольких сотен до нескольких тысяч человек, и коммунисты уничтожили его именно потому, что обеспечиваемая им прямая личная коммуникация "трудящихся масс" (по поводу проблем управления их деятельностью вообще и по поводу проблем формирования вышележащих уровней власти в частности) препятствовала манипулированию этими массами.

Мягкое подавление регионализации требует отношений не только с верхушками существующих регионов России, но и примерно с двумя тысячами районных и 24 тысячами "волостных" (по нынешнему - муниципальных) верхушек. Поскольку характер уставливаемого властью режима местного управления вполне определится не ранее третьей стадии текущего 20-летнего цикла (то есть не ранее 2010-2012 гг.), постольку сейчас он слабо определен и в результате находится вне возможностей контроля со стороны одного лица, потому что для контроля в таких условиях требуется слаженная, с элементами саморазвития, системно структурированная работа многих людей, которой пока нет (о чем свидетельствует не только продление сроков реформы местного самоуправления на три года с 2006 на 2009 г., но и такой факт, как существование двух уровней местного самоуправления – районного и "волостного", чего в соответствии с законом РФ об органах местного самоуправления не должно быть в принципе). В частности, такая деятельность невозможна без разделения властных полномочий между вполне самостоятельными институтами,- со всеми вытекающими отсюда следствиями в отношении всепроникающего характера соответствующих проблем. Как только будет окончательно решено (в 2010-2012 гг.), что реформа делается для удобства управления страны одним лицом, а не для удобства функционирования социума, эта неопределенность исчезнет и исчезнет сама потребность в системном структурировании работы многих людей с неизбежными в случае такой потребности элементами саморазвития. Первым, наиболее вероятным следствием, будет отказ от выборов мэров во всех городах определенной значимости.

Подавление регионализации неизмеримо легче развития и окультуривания процессов регионализации; подавление обеспечивает относительно быструю мобилизацию ресурсов на срок, по историческим меркам небольшой (для современной России - на срок от 6-8 до 20-26/28 лет), но для любого конъюнктурщика у власти даже срок в 6-8 лет немал. И хотя полномасштабное повторение опыта коммунистов уже невозможно, попытки реанимации этого опыта (на этот раз под национальной обложкой) резко затруднят возвращение России в общецивилизационный поток развития, из которого она была выброшена большевиками на три четверти века и до сих пор не может вполне вернуться в него,- и не просто была лишена возможности относительно полноценного - при имевшихся у нее условиях - развития, но может вообще остаться вне этого потока именно в качестве России, то есть в течение нескольких поколений прекратит эволюционное существование как целостное сообщество, если будет и далее укрепляться имперская парадигма российской эволюции. Как будет видно далее (см. дополнительной материал 8) существует  общеевропейский инновационный цикл, к которому Россия присоединилась как раз с началом XX века, причем именно новые черты развития были использованы коммунистами для того, чтобы отбросить Россию за пределы общеевропейского процесса; последнее будет четко видно по динамике российских инновационных циклов в сравнении с западноевропейскими. Повторение опыта коммунистов - самый простой путь, которым может пойти новая власть; поэтому следует помнить, что он наиболее выгоден с точки зрения тактических интересов верхушки, но является тупиковым в историческом (стратегическом) плане.

1. Раздел 2.0

2. Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV-XVIII вв..Пер.с фр.- М.:Прогресс,тт. 1-3, 1986-1992

3. Фурсов А.И. Мир-системный анализ: Интерпретация И.Валлерстайном периода 1945-1990 гг. (основные идеи и оценки)//Восток. 1992. №3. С.32-55

4. Хантингтон С.Столкновение цивилизаций?//Политические исследования. 1994. №1. С.33-48

5. Кожокин Е.М. Государство и народ. От Фронды до Великой французской революции.-М.: Наука, 1989

6. Ревуненков В.Г. Очерки по истории Великой французской революции. 1789-1799. 2-е изд.- Л.: Изд-во Ленингр.ун-та,1989

7. Большой энциклопедический словарь/Гл.ред. А.М.Прохоров.- М.: Советская энциклопедия, тт.1-2,1991

8. История Франции. В 3-х тт./отв.ред.Манфред А.3.- М.:Наука, 1972-1973

9. Новая история. Часть первая. 1640-1870/Под ред.Нарочницкого А.Л., 4-е изд., испр. и доп..-М.:Просвещение,1986

10. Никонов В. Постлиберальная эра//Известия. 1998. 13 января. С.2