ДМ1.Российский цикл 1919-1939 г.

Как уже отмечалось ранее, Россия представляет собой сообщество с сильными чертами властного унитаризма и гипертрофированными полномочиями центра. Это приводит к синхронизации динамики 20-летних инновационных циклов, развертывающихся в разных сферах жизнедеятельности российского сообщества и формированию общего цикла для всего социума. Последнее особенно заметно в периоды системных модернизаций, когда этапы единого 20-летнего цикла четко и последовательно "калибруют" явные формы социально-исторической эволюции этого социума. В истории России начало 20-летнего процесса обычно совпадает с началом очередного 65-летнего цикла смены поколений зрелых индивидов, когда утверждается новое основное состояние сообщества. Так было, например, после 1801, 1855, 1985 гг. Однако так бывает не всегда и в этом смысле 65-летний цикл 1917-1985 и 20-летний цикл 1919-1939 гг. представляют исключение. Мощные системные перемены в России в конце XIX - в начале XX века породили цепочку синхронизованных 20-летних циклов 1879/80-1899, 1899-1919, 1919-1939, 1939-ок.1959 гг. (первый - гипотетический, последний - незавершенный или, точнее, смятый другим 20-летним циклом), поэтому начало цикла 1919-1939 гг. имеет место спустя 2 года после начала очередного 65-летнего цикла 1917-1985 гг., а не совпадает с его началом. Это свидетельствует не только о мощи и непрерывности процесса инновационного развития российского сообщества, но указывает на события 1919 г. как на своего рода аномалию, развивавшуюся на фоне тренда, определяемого 65-летними циклами. В результате то, что происходило в рамках 65-летнего цикла после 1917 г., в существенной мере определило конкретно-исторические формы 20-летних инновационных циклов и в первую очередь особенности цикла 1919-1939 гг. - а именно размах и глубину процессов десоциализации (атомизации, маргинализации) российского социума и фактическую трансформацию процессов, связанных с Первой мировой войной, в содержание и форму внутрироссийских процессов (явление интернализации внешних факторов). В свою очередь инновационный характер десоциализации 1919-1939 гг. способствовал углублению процессов десоциализации и превращению всего цикла 1917-1985 гг. в цикл глубокой атомизации (маргинализации) социума.

Можно предположить, что последовательность инновационных циклов 1879/80-1899, 1899-1919, 1919-1939, 1939-ок.1959 гг. берет свое начало в резких поворотах событий самого конца правления Александра II и первых лет правления Александра III. Резкие повороты 1879-1881 (деятельность Лорис-Меликова) и 1881-1885 (перемены среди верхушки и элит) именно в силу самой своей силы и контраста друг с другом могли запустить инновационный цикл. Хронологически начало российского цикла совпало с началом очередного европейского 20-летнего цикла, но насколько существенную роль это совпадение сыграло именно в 1879-1899 гг., сказать трудно; хотя в цикле 1899-1919 гг. это совпадение наверняка имело существенное значение. Здесь требуется исследование, которое выходит за рамки настоящей работы.

Что касается событий 1917 г. (конца одного и начала другого 65-летнего цикла), то они обязаны своим происхождением пересечению двух мощных и в XIX-XX вв. совершенно независимых процессов, разворачивавшихся в западноевропейском цивилизационном регионе: 65-летних социально-исторических циклов (иначе именуемых циклами смены поколений зрелых индивидов) и полувековых циклов Кондратьева. Это пересечение объясняет основную динамику социально-политических и военных событий в Европе в первой половине XX века. Для целей данной работы достаточно отметить, что во многом случайное пересечение четырех циклов трех типов (20-летнего российского, 20-летнего европейского, полувекового Кондратьевского и 65-летнего социально-исторического) в обширной переходной зоне между двумя цивилизационными регионами, охватывающей всю Среднюю Европу, создало условия для исключительной неравновесности ситуации и многовариантности возможных путей ее развития; лишь наличие конкретной исторической предистории (развитие империй разного рода) резко сузило этот спектр, трансформировав потенциал многовариантности в потенциал разрушения (десоциализации) империй в переходной зоне как в эпицентре землетрясения и вокруг него. Оставалось конкретным людям сделать конкретный выбор форм своего личного самоутверждения, чтобы история стала именно такой, а не иной. В результате потенциальная альтернативность форм 20-летнего цикла 1919-1939 гг., которая даже с учетом предыдущего цикла 1899-1919 гг. открывала перед Россией разные варианты возможного развития, была уничтожена контекстом событий 1917-1919 гг. (более широкая база - 1914-1920 гг.), а именно трансформирована в скрытые формы гражданской войны, не утихавшей на всем протяжении этого и последующего периодов, и стала одной из причин II Мировой войны. Фактически имела место одна долгая европейская война 1914-1945 гг. и одна долгая гражданская война в России в 1917-1985 гг.

Особое значение имела последняя стадия цикла 1899-1919 гг., то есть 1915-1919 гг., когда в российском регионе имел место период обновления элит и элиты приспосабливались (адаптировались) к изменившимся за 1907-1915 гг. массовый группам (подробнее ниже); в результате война специфическим образом повлияла на результаты всего цикла 1899-1919 гг. и на последующий 20-летний цикл. Тяжелые обстоятельства военного времени создали благоприятную почву для развития и утверждения маргинальных сил, а отсутствие некоторого минимального порога устойчивости демократических традиций не позволило обеспечить минимальную же устойчивость в динамике элит, и как результат - были развязаны процессы десоциализации, сравнимые только с нашествием кочевников на оседлых земледельцев; в данном случае в роли кочевников выступали маргиналы-большевики, а в роли оседлого населения – сословный российский социум.

Можно добавить, что период 1915-1919 гг. в истории России с точки зрения логики 20-летних инновационных процессов аналогичен периоду 1916-1920 гг. в истории Германии (цикл 1900-1920 гг.), где победное пришествие маргиналов было всё-таки отсрочено на десяток с лишним лет (до падения режима Веймарской республики). Если бы то же самое произошло и в России (а это могло произойти), то Россия (в отличие от Советской России) не смогла бы столь эффективно способствовать укреплению почвы для германских маргиналов во времена Веймарской республики (до утверждения фашистов в 1933 г.), включая подготовку кадров для армии, и фашизм не имел бы подготовленной для него коммунистами среды для своей европейской (на Запад и на Восток) экспансии. История Германии после I Мировой войныбыла бы тем самым существенно иной, соответственно иной была бы и история Европы и мира. Поэтому, прежде чем говорить о российском цикле 1919-1939 гг., необходимо кратко остановиться на цикле 1899-1919 гг.

Во всем дальнейшем тексте ссылки даются на страницы книги Н.Верта [1].

2. 20-летие 1899-1919 гг. как начальный цикл к основному циклу 1919-1939 гг.

Общая динамика перемен в цикле 1899-1919 гг. может быть описана по этапам следующим образом (хронология ключевых моментов цикла имеет следующий вид: 1899-1901-1905-1907-1915-1919 гг.):

1899-1901 гг. Этот этап цикла сам по себе очень нечеток и фиксируется только задним числом, по динамике последующих этапов. Его содержанием было рутинное реагирование власти на экономический кризис (кризис начался в мировой экономике после подъема 1895-1899 гг. (с.27-28)), который тяжело ударил по российской промышленности. Одновременно развивались проблемы в сельском хозяйстве - 1900 г. оказался средним по урожайности, а 1901 - неурожайным и в результате существенно пострадали доходы помещиков (не говоря о доходах крестьян); тем самым кризис усугубил недовольство властями и активизировал оппозиционные настроения (там же).

1901-октябрь 1905 гг. Это второй этап цикла, представляющий собой в первую очередь цикл перестройки элит, который сопровождался ростом ожиданий и недовольства в массовых группах. Внутри элит - в первую очередь среди чиновничества - развивались процессы идеологической дифференциации; в новых слоях общества, формировавшихся после Великих реформ, в первую очередь в городской и земской среде, усиливалась радикализация (с. 19-21). Власти реагировали по-прежнему рутинно - "закручивали гайки", чтобы воспрепятствовать росту оппозиционных настроений (с. 28-30). В этот период складываются все основные оппозиционные партии (с.19-21, 23-25). Слабая попытка восстановить традиции "либерализма" Александра II, предпринятая в 1904 г, терпит провал (с.31-32) и 1905 г. становится переломным: последовавшая за расстрелом демонстрации 9 января 1905 г. "революция в умах" перевела преимущественно подспудную идеологическую дифференциацию в отчетливые явные формы (33-34). Стремительные перемены в элитах и массовые проявления недовольства среди крестьян и рабочих (с.28, 31-37) вынудили правительство к отступлению (с.36-38), которое в конечном счете закончилось появлением Манифеста 17 октября (с.38-40).

октябрь 1905 - июнь 1907 гг. Это время наиболее резких перемен – цикл верхушки. Имеет место изменение государственного строя, с помощью которого властная верхушка пытается сохранить свое положение на самом верху колеблющейся пирамиды социальных структур. Начавшийся со всеобщей забастовки и Манифеста в октябре 1905 г. и закончившийся роспуском Второй Думы в июне 1907 г. (фактически государственным переворотом) (с.38-49), этот период неудачного конституционализма лишь увеличил разрыв между реальностью самодержавия и уровнем самосознания российского сообщества (с.48-49).

июнь 1907-лето 1915 гг. Это четвертый этап цикла. Масштабные, но управляемые перемены 1907-1911 гг., проводившиеся П.Столыпиным, способствовали развитию промышленности, сельского хозяйства и спаду революционного движения (с.49-57). Энергия активности массовых групп контролировалась реформистскими силами, которым действительно требовалось примерно 20 лет для реализации полного цикла системных перемен. 1907-1911 гг. - это время утверждения основного состояния массовых групп и одновременно и параллельно - очередной полный цикл эволюции элит. Сохранение подобного режима контролируемых перемен в период формирования дополнительного состояния массовых групп (и еще одного цикла элит) в 1911-1915 гг. могло бы повлиять на характер действий власти в годы I мировой войны - но этого не случилось. Убийство П.Столыпина положило конец последней попытке сознательного изменения политической системы (с.57). Сменивший его В.Коковцев заботился только о сохранении существующего состояния дел (с.59). Последнее привело к новому росту социального недовольства (с.59-61). Лето 1915 г. обозначило тот момент, когда настоятельно требовалось изменение деятельности власти, но напрасно потраченные предшествующие годы не обеспечили той базы, по отношению к которой возможны были бы перемены - приближался период концентрированных перемен внутри элит, завершающий цикл 1899-1919 гг., а власть по-прежнему ограничивалась рутинной реакцией. Это рутинное реагирование (с.63-68) и привело ее к краху.

лето 1915 - 1919 гг. Последний, завершающий этап цикла. С точки зрения событийной точности нужно было бы говорить о периоде 1914-1918 гг. (и соответствующим образом изменить датировки соседних циклов), однако здесь настолько очевидно искажающее влияние событий I мировой войны, что мы оставляем хронологию этапов цикла согласно формальной схеме. Эта война, по словам лидера маргиналов Ленина - "лучший подарок революции" со стороны самодержавия (с. 61). Неспособность к реформам и необходимость мобилизационных усилий войны лишили самодержавие всякой возможности управляемой эволюции (с.60-61). И так как для течения маргиналов - большевизма - процесс десоциализации (маргинализации) социума был способом их собственного существования, то они смогли в конце концов навязать российскому сообществу свой специфический контроль в форме управляемой маргинализации одного социального слоя за другим. За время своей последующей власти они доказали, что способны на многое, кроме одного - предоставить право на существование каким-либо самоценным социокультурным формам, кроме собственной культуры маргинализации. В тот начальный период самоутверждения большевикам исключительно повезло: война дезорганизовала процесс адаптации элит к изменившимся массовым группам и это резко расширило возможности по дезорганизации социальных институтов российского сообщества, по их уничтожению ради уничтожения. Потребовался крах "военного коммунизма", чтобы коммунисты поняли, что нельзя превышать некоторый максимальный темп десоциализации и нужно сохранять минимум миниморум саморазвития самоценных социокультурных форм, которые являются для них питательным бульоном - и тогда появился НЭП, а затем был найден способ трансформации этого саморазвития в формы "технического" характера, в технократизм,- то есть в профессионализм "винтиков", "приводных ремней" и "рычагов". Ограничивая сферу социального явными формами, контролируемыми в режиме реального времени (то есть утверждая режим чрезвычайного управления), большевики превращали индивидов во всеядных и неразборчивых потребителей всего, что находилось за пределами, контролируемыми властью (подробнее см. ниже).

Важно подчеркнуть, что объективные условия для успеха маргиналов были налицо; оставалось лишь, чтобы нашлись и сделали свой выбор конкретные люди, которые бы использовали эти обстоятельства во имя собственного самоутверждения.

Сейчас форма маргинальных течений существенно изменилась по сравнению с той, которая обеспечила успех большевикам, что в первую очередь связано с началом отката в процессе территориальной экспансии Москвы и с завершенностью большевистского 65-летнего социально-исторического цикла. Большевиками были созданы такие формы надындивидуальной организации деятельности, которые вытесняли любое немеханическое самоценное социокультурное функционирование в область прямых личных отношений между людьми (то есть в область "черного рынка", не поддающуюся устойчивому контролю со стороны власти). Создавалась специфическая культура жизнедеятельности, не самостоятельная по отношению к сфере надындивидуальных, опосредованных коммуникаций и потому направленная вовне, как уже отмечалось, чисто потребительски, когда исполняется то, что задано извне, чего и добивалась власть. Подобная культура имитирует отдельные элементы гражданского общества, то есть самоорганизации индивидов помимо институтов государственной власти (с.236, 406, 408, 412-414),- и этим она страшнее всего, потому что человек, не нуждающийся в человеческом сообществе как особой целостности, охватывающей всю иерархию человеческих коммуникаций, выпадает из общечеловеческого процесса. Маргиналы воспроизводят маргиналов, даже когда бредят гражданским обществом.

З.Цикл 1919-1939 гг. как цикл десоциализации.

Гражданская война стала периодом десоциализации в самой эффективной форме десоциализации - в форме физического уничтожения носителей социокультурной самоценности. Она определила содержание перемен на первом этапе цикла 1919-1939 гг., то есть внутри верхушки власти в 1919-1921 гг.

Для процесса десоциализации большевиками был использован эвфемизм "политика военного коммунизма", обозначавший уничтожение или трансформацию и подчинение режиму прямого (чрезвычайного) управления всех тех социальных структур и институтов, что были созданы на волне событий 1917 года (советы, заводские комитеты, профсоюзы, новые небольшевистские партии), не говоря о тех, что появились до 1917 г. Этот период формирования властной верхушки нового режима получил свое логическое завершение в запрете на внутрипартийные фракции среди самих большевиков: верхушка консолидировалась (с. 121-131). С тех пор отношения прямого командования, личной преданности и исполнения любых директив руководства, утвердившиеся в годы "военного коммунизма", стали сердцевиной всей деятельности большевиков по переделке российского сообщества.

В стране, 85% населения которой составляли сельские жители, в основном крестьяне, города с частично пролетарским, а в основном полупролетарским населением представляли собой своего рода архипелаг, редкие острова которого были рассеяны посреди враждебного (для большевиков) крестьянского моря. Это море "ежедневно и ежечасно" порождало частнособственнические отношения, несовместимые с идеологией большевиков, и потому несло угрозу самому существованию большевизма. Новый режим смог родиться и держаться только на штыках и потому все последующие за "военным коммунизмом" годы его главной целью была трансформация своего слишком откровенного (а именно чрезвычайного) характера в какие-то более рутинные и повседневные формы, самою своею рутинностью стабилизирующие власть. Фактически формировалась система отношений, которая несколько позже и уже в отношении других сообществ получила название военной хунты - то есть правления военных, опирающегося не на закон, а на "право сильного". Для этого потребовалось расширить осажденный лагерь, первоначально имевший вид рассеянного архипелага городов, до размеров всей страны за счет "раскрестьянивания" населения; после этого была обеспечена временная устойчивость режима власти.

Стержневой для СССР процесс насаждения психологии осажденного лагеря всему народу было не следствием реализации идеи "построения социализма в одной отдельно взятой стране", а служил усилению устойчивости данного режима власти, все еще не выстроенного до конца из-за шаткости положения даже в 1925 г. (когда была изобретена эта идея (с. 174)). Сама идея "построения социализма в одной отдельно взятой стране" родилась как идеологическое оправдание именно такой, а не иной манеры действий. Шаткость положения будет устранена много позже, в результате всего 20-летия системных перемен 1919-1939 гг.; к тому времени психология осажденного лагеря получит совершенно иное наполнение (см. ниже), и логика функционирования единственной страны "победившего социализма" станет меняться.

Вернемся к первому этапу цикла.

Совпадение перелома в гражданской войне 1918-1922 гг. с окончанием последнего этапа цикла 1899-1919 гг., на наш взгляд, является совершенно не случайным. Такие процессы, как гражданская война (то есть деятельность в режиме чрезвычайного управления, и политика "военного коммунизма" как политика десоциализации) задевают функционирование сообщества по всему его срезу от поверхностной конъюнктуры до основ и поневоле несут на себе отпечаток самых глубинных ритмов; другими словами, инерция внутреннего развития российских процессов столь велика, что в периоды наиболее мощных перемен "рельеф" этих ритмов, словно скальное основание под смытыми наносными почвами, обнажается, и что бы ни ложилось на этот "рельеф", новый профиль еще долго будет подчиняться изгибам скального основания. О степени внутренней социокультурной инерции свидетельствует сама возможность фиксировать динамику последовательных этапов 20-летнего цикла по конкретной канве событий российской истории.

В годы "военного коммунизма" большевики начали создавать совершенно новую систему элит, которая стала активно замещать разрозненную среду старых элит. Новые чиновничество и военные имели абсолютно специфические корни (с.133-134, 139-140, 165-466, 172-173). Они характеризовались одним основным свойством: их профессиональные навыки формировались фактически с нуля, что позволяло вылепливать из новых элит любые структуры, не угрожая при этом всевластию прямого (чрезвычайного) управления. Требовалось лишь не перегнуть палку с уничтожением представителей старых элит, без которых само обучение новых элит было бы невозможно. Первым актом власти в этом направлении стала реализация НЭПа, обеспечивавшего сосуществование старых и новых элит при постоянном усилении позиций новых элит (с.159, 165-166, 178-181); этот курс выдерживался на протяжении второго и третьего этапов цикла (март 1921- январь 1925 и январь 1925- конец 1927 соответственно) и с рубежа 1927/1928 года позволил наконец вернуться к прямому физическому уничтожению старых элит (процесс, прерванный в 1921 г. введением НЭПа).

Совпадение возобновления процессов уничтожения старых элит с началом цикла массовых групп не случайно. К концу третьей стадии цикла первая и вторая субсистемы вполне оформились, что и позволило большевикам - то есть первой и второй субсистемам - "замахнуться" на переделку массовых групп. В частности, о росте влияния новых элит говорит тот факт, что в 1927 г. 60% членов партии (из 1300000 человек) работали в государственном аппарате управления (с.179) и в качестве членов партии (что было первичным по отношению ко всякой иной деятельности) занимались контролем за состоянием сообщества. (Надо ли упоминать о "Единой России", трагедии и фарсе?)

Как уже отмечалось выше, прекращение десоциализации, то есть поворот от социоцида в годы гражданской войны к формированию технократической властной элиты особого "партийного" типа, который на время остановил десоциализацию внутри экономики, определился на X съезде, в марте 1921 г. Этим начался второй этап системных перемен в цикле 1919-1939 гг., способствовавший возобновлению интенсивных процессов дифференциации и формирования внутри элит разных социальных групп, что в свою очередь стало питательной средой для роста партийной массы элит, которую приходилось периодически очищать в ходе "чисток" (с.143-147, 185, 205-206, 212-213). Поскольку эта дифференциация несла угрозу унитарным формам чрезвычайного управления, постольку значительную роль в этом двуедином процессе перестройки элит, сочетавшем дифференциацию и чистки, сыграли две категории лиц: во-первых, представители маргинальных социальных групп (бывшие лакеи, курьеры, посредники и прочие представители "полусвета" (с.139, 140, 147)), во-вторых, демобилизованные военные, привычные к "командному стилю" руководства, который они принесли в гражданскую жизнь (с.134, 144, 146). Вместе с другими новичками они определили резкое падение культурного уровня элит.

Последнее было одним из проявлений общего процесса десоциализации. Именно перемены в элитах  в 1921-1925 гг. послужили формированию режима власти, органически родственному военной хунте, и по своему типу близкому к тому, который в отношении более правовых сообществ позже получил название авторитарного. В отличие от позднейших случаев авторитаризм в Советской России использовался не в качестве средства последующего перехода к более демократическим формам, а для выживания установленного режима власти и потому после третьего этапа цикла (в ходе которого верхушка определилась с выбором форм контроля за эволюцией сообщества) он был отвергнут. С 1927/1928 гг. и до конца инновационного цикла развернулась кампания по уничтожению членов старых элит, проводившаяся под лозунгами борьбы с саботажем "буржуазных специалистов", и по уничтожению членов массовых групп, которые могли ориентироваться на старые элиты. Относительный успех технократической экономической политики 1921-1925 гг. привел к тому, что в последующие годы, в 1925-1927 гг., сообщество стало зависать в состоянии неустойчивого равновесия между двумя альтернативами очередного качественного изменения в развитии: про-нэповской и про-большевистской. Именно эта неустойчивость, болезненно отразившаяся на положении верхушки власти и обострившая в ней борьбу за власть, вынудила членов последней максимально раскрыться и продемонстрировать реальные мотивы своего поведения. Ожесточение откровенной и беспощадной борьбы за власть (с.174-181) само по себе определило выбор направления дальнейших изменений - сворачивание всякой разноголосицы форм жизнедеятельности сообщества, и в первую очередь уничтожение про-нэповских форм хозяйствования. Чисто теоретически можно предположить, что большевики могли бы пойти по пути развития НЭПа и подчинились бы логике формирования более развитых экономических отношений - но очевидно, что они тут же уперлись бы в стену своей политической организации. Им пришлось бы отказаться от всего того, что обеспечило им захват и удержание власти, в первую очередь отказаться от десоциализации как основного средства борьбы с противниками и контроля за эволюцией сообщества,- что представляется невероятным, так как означает смерть большевизма. Качественное усиление десоциализации (точнее, отказ от какой-либо ее маскировки) было неизмеримо более простым и надежным средством борьбы за власть и за контроль над ситуацией. Так начался "великий перелом". Другими словами, именно паника в рядах верхушки (с.162-165, 131-182) определила общий стиль последующих действий, вынудив раскрыться "борцов за народное дело".

С 1927/28 г. начинался четвертый, самый длительный этап инновационного цикла, содержание которого являются перемены по всему срезу сообщества, но в первую очередь - в массовых группах, на которые опирается иерархия управления любого режима власти. Стабилизация собственного положения любой ценой стала целью всей политики большевиков. Цикл перемен массовых групп был превращен в цикл их десоциализации. Самый характерный пример - уничтожение крестьянской общины в конце 1920-х - начале 1930-х, что хронологически соответствует первой половине этапа, когда определяется основное состояние массовых групп.

Здесь не имело значения, кто победил в 1927 г. ; победить в междуусобной борьбе мог только тот, кто проводил курс на сохранение режима, то есть на продолжение десоциализации, что соответствовало изначальной логике всего цикла. Сталин оказался более последовательным, и лишил возможности своих конкурентов проделать то же самое (только в несколько иных формах). Например, если бы победителем оказался Троцкий, то выстроенная система власти (с.165-166, 169, 178-181), представлявшая собой жесткую пирамиду оперативного управления, не позволила бы ему действовать иначе и, как всякий политик-маргинал, он подчинился бы этой "объективной необходимости". Большевики не для того "брали власть", чтобы превратить ее в небольшевистскую, то есть во власть не-большевиков, поэтому результат был бы схожим при любых вариантах развития событий.

Создававшийся большевиками "аппарат" не был рассчитан на дифференцированное и самонастраиваемое функционирование отдельных частей; для этого каждая из них должна была бы обладать известной самоценностью, что с точки зрения заложенного в фундамент "аппарата" императива десоциализации было немыслимым. Только десоциализиция обеспечивала унитаризм всей властной организации и только унитаризм, в свою очередь, нуждался в десоциализации как в универсальном инструменте; между ними существует, как говорят математики, взаимно-однозначное соответствие. Если в подобных обстоятельствах начинают признаваться самоценные формы, то тут же потребуется переход от унитарного к дифференцированному функционированию всей системы, и унитарная система окажется нежизнеспособной. "Аппарат" был унитарной машиной, сутью деятельности которой было подавление всякого разнообразия за пределами КПК-набора функциональных ролей, доступных прямому непосредственному контролю; предлагать ему что-то другое было бессмысленно.

Неудивительно, что сначала эта машина обеспечила победу тем, кто более точно следовал ее внутреннему устройству (с.176-181), а затем в том же режиме стала перенацеливаться на десоциализацию окружающего мира, который пока еще не находился в полной зависимости от нее; сначала это должны были быть массовые группы в российском регионе (после 1927 г.), а затем – международное окружение российского региона (после 1939, по завершении цикла тотальной десоциализации), то есть мир капитализма; альянс с фашистской Германией стал первым шагом в этом направлении; другое дело, что Сталин не получил со стороны Германии того отклика, который ожидал.

Внутри четвертого этапа цикла (конец 1927-начало 1935 гг.) отчетливо выделяются два полупериода: 1927-1931 и 1931-1935 гг. (с.182-201). Первый полупериод - это время становления основного состояния массовых групп и одновременно еще один цикл перемен элит; этот полупериод, как уже отмечалось, резко выделяется процессом "спецеедства". За ним следует второй - полупериод "восстановления порядка" (197-201). Второй полупериод - это время складывания дополнительного состояния массовых групп, то есть закрепления их положения в общей структуре сообщества; последнее выражалось, в частности, в появлении определенных социальных гарантий для их членов (с.200). Одновременно имел место очередной цикл перемен элит - как продолжающегося количественного роста "аппарата", так и качественной трансформации отношений внутри него; своеобразным свидетельством определенной законченности этих перемен является сложение внутри партийно-хозяйственного руководства защитных механизмов от давления сверху (с.204, 206).

Однако два основных отряда новых элит - новые назначенцы, заменявшие старых "спецов", начиная с 1928 г. (а также занимавшие новые вакансии на строящихся объектах) с одной стороны, и идеологически существенно иное поколение "старой гвардии" (с разницей между этими двумя отрядами всего в 15 лет среднего возраста (с.199)) с другой стороны создавали для режима власти не вполне устойчивую опору. Если члены отряда назначенцев были абсолютно лояльны своему руководству (такая лояльность представляла собой основное условие карьеры), то представители "старой гвардии", все еще занимавшие многие ключевые посты, могли позволить себе не соглашаться в каких-то вопросах с руководством. Требовалось найти способ унификации элит и укрепления положения верхушки. В результате последний, пятый этап 20-летнего цикла стал этапом десоциализации элит, показавшим, что "старая гвардия" не соответствовала новому состоянию сообщества, сложившемуся в результате перемен 1927-1935 гг., и в первую очередь не соответствовала новому состоянию массовых групп. Поэтому в 1935-1939 гг. "старая гвардия" была уничтожена и заменена новыми назначенцами (с.208-225). О том, насколько радикальным было это обновление элит, свидетельствует полный пересмотр истории СССР, который четко определился в 1935 г. и служил целям идеологического оформления данного процесса (с.211-214).

Обращает на себя внимание поведение уничтожаемой "старой гвардии". Ее члены, очевидно, настолько активно прибегали к помощи лжи в течение всего периода борьбы большевиков за укрепление своей власти, что подтасовка результатов выборов на XVII съезде не вызвала у них сопротивления и выглядела вполне рутинной акцией. Пожираемые собственным выкормышем - "аппаратом"- они не имели никакой возможности апеллировать к народу, защитником которого они якобы были - потому что он ими же был замордован и настроен враждебно. Им оставалось только каждому за себя доказывать свою лояльность диктатору, надеяться на его милость и молчать на исчезновение и смерть своих товарищей.

Этот пятый, последний этап цикла обеспечил большевикам долгожданную стабилизацию всей иерархии власти и зависимого от нее социума (с.224-237).

Конечно же, в той или иной мере десоциализация присуща любому инновационному циклу в любом сообществе. Инноваций без большего или меньшего насильственного ограничения или разрушения старых форм не существует. Однако есть разница между формами как формами и людьми как носителями этих форм. Советская десоциализация 1919-1939 гг. (так же как не полностью реализованная десоциализация периода 1939- ок.1959 гг.) отличалась от любого другого инновационного 20-летия истории России нового времени тотальным характером: все основные социокультурные структуры прошлого были уничтожены, а сообщество превращено в атомизированную массу индивидов, "структурируемую" за счет внешних по отношению к ней воздействий примерно так же, как "приобретает форму" песок, набиваемый в формочки. Даже имперская структура была воссоздана большевиками практически с нуля, из крошева основательно размолотых остатков прошлого.

В результате проблема десоциализации (маргинализации) стала для России актуальной навсегда,- о чем свидетельствует, например, советизация России, проводившаяся в 2000-е гг. Поэтому о десоциализации еще придется вспомнить. Закончился один 20-летний цикл 1985-2004 гг. и развертывается следующий цикл, номинальные пределы которого 2004-2024 гг. ; уже завершились два этапа этого цикла и разворачивается третий - 2010-2012 гг.; тем самым опять приближаются процессы "внешнего структурирования" массовых групп, которые следует ожидать после 2012 г. (±1 год). Трудности с реформой местного самоуправления (которая фактически зависла в воздухе, несмотря на формальное завершение в 2009 г.), так же как трудности с реформой системы технического регулирования (сроки реализации программы технических регламентов отодвигались уже несколько раз) - один из показателей актуальности процессов десоциализации, укрытых под покровом советизации общества; атомизированная масса всегда малоспособна к самоструктуризации и саморазвитию.

За все годы власти большевиков масса индивидов изменилась лишь в одном: в развитии потребительства. Люди, не имевшие ничего своего и полностью зависимые от положения, занимаемого в рамках "внешней" по отношению к ним системы функциональных ролей, в меру сил заставили эту систему служить им самим, а не властной верхушке. По своей воле они могли организовать свою жизнь только в пределах круга прямой личной коммуникации, что превращало их в чистых потребителей всего того, что находилось за этими пределами. Им оставалось немного перенаправить свои усилия, и вместо ролей рабов системы, обслуживающих ту или иную шестеренку и приводящих ее в движение, создать для себя роли потребителей системы, которые в зависимости от своего положения вынуждают систему доставлять им то, что соответствует ее внутреннему режиму работы. В этом не было ничего сложного, так как человек является единственной движущей силой общественного развития и в сфере прямых личных коммуникаций с ним не смогут потягаться никакие культурные формы, даже предельно механизированные. Чем совершеннее будет чисто механическое функционирование власти, тем меньше отношения к реальной жизни атомизированной людской массы оно будет иметь, и тем легче будут выстраиваться обходные пути потребления вокруг механики. Другими словами, структура системы осталась той же самой, но изменение направления внутренних потоков на противоположное, заложенное еще создателями системы (напомним, что она предназначалась для прямого оперативного управления, то есть для доставки создателям всего того, что соответствует ее внутреннему режиму работы), было доведено до логического конца и превратило ее в гигантский пылесос, повернутый соплом в мир, окружающий любого члена российского сообщества. В частности, что касается природно-климатических ресурсов, то "пылесосу" даже не пришлось менять направленности потоков и десоциализация внешнего мира стала средством самоутверждения не одних создателей, но всего сообщества, хищнически пожирающего свой собственный природный мир. Только богатейший по ресурсам регион мог выдерживать подобную нагрузку в течение нескольких десятилетий,- однако и эти ресурсы оказались ограниченными, словно контингент в Афганистане. Система решила отказаться от унитаризма и перейти к более эффективному (то есть дифференцированному) потреблению ресурсов - и тут же пошла вразнос и развалилась. Остались где куски монолита, а где просто песок атомизированных индивидов.

Так тотальная десоциализация в цикле 1919-1939 гг. определила особенности динамики всех последующих типов тоталитаризма в этом регионе мира.

4.Динамика тоталитаризма в цикле 1919-1939 гг.

Говорить о динамике тоталитаризма или иного другого политического режима - значит анализировать отношения между динамикой 20-летних перемен в ее данных конкретных формах с одной стороны и идеальными типами господства с другой стороны. Здесь сразу же становится очевидной специфика подобной задачи, а именно сочетание социологических и исторических приемов, когда каждый из типов господства диагностируется социологическими методами, а динамика перемен - историческими. Типы господства определяются доминированием функциональных особенностей одной из трех субсистем, жестко привязаны к этапам инновационного цикла и тем самым не зависят от конкретных исторических форм именно данного цикла. Одновременно всякое описание динамики режима господства как некоторого холистически определяемого и непрерывного процесса необходимо вести с опорой на "эмпирическую базу", демонстрирующую основной конкретно-исторический процесс, лежащий в основе данного режима власти; сочетание этого процесса с идеальными типами и обеспечивает описание эволюции данного режима власти. В Таблице 1 представлена, если можно так выразиться, "генетическая" классификация возможных типов эволюции режимов власти на основе сочетания особенностей процессов и состояний.

Например, десоциализация всего, что не вписывается в рамки КПК-набора функциональных ролей – это основной процесс, который должен рассматриваться как основной признак тоталитаризма. Роль "эмпирической базы" для анализа эволюции этого типа режима власти выполняют исторические материалы по формам десоциализации. Сочетание десоциализации с тем или иным типом господства определяет соответствующий тип тоталитаризма.

Таблица 1. Модельные типы эволюции режимов власти (комбинаторика дефиниций).

Примечание. Как видно из таблицы, анализ позволяет говорить о двух максимально близких к идеальным типам траекториях эволюции и о трех смешанных траекториях (к примеру, о традиционно-традиционном, традиционно-харизматическом и традиционно-легальном режимах). Таблица не заполнялась (обозначена лишь комбинаторика вариантов), потому что для этого необходима обширная историческая работа, которая находится за рамками данного исследования. Кроме того, следует иметь в виду, что Веберовские названия основных типов господства соответствуют именно доминированию функциональных особенностей субсистем (сам М.Вебер об этом никогда не писал).

Очевидно, что такое описание не может выйти за рамки некоторой модельной (идеально-типической) конструкции. Как итог, сопоставление социологического и исторического приобретает механический характер; известное единство может быть обеспечено только в контексте единичного исследования, исключающего обобщение на другие случаи. Именно по этой причине, например, проект "тотальной истории", заявленный в социально-исторических исследованиях Школы "Анналов", распался на множество несвязанных фрагментов. Здесь особенно заметно отсутствие адекватного языка, позволяющего сочетать исторические и социологические методы в непосредственном единстве социологически-исторического анализа в некоторой достаточно обширной области исследований. В таких случаях еще только предстоит определиться с возможностями (сферой) анализа, выработать адекватную систему представлений и формализовать ее в некоторой сетке понятий. Я полагаю, что именно динамика (то есть изменение) как универсальная принадлежность любого явления, а не статика, подталкивающая к абсолютизации конкретных форм, должна вывести к решению этой проблемы.

Все, что сказано далее в этом пункте, является не столько попыткой продолжить описание новых явлений, сколько краткой систематизацией сказанного ранее; причина в том, что на данной стадии изложения лучше поступиться чем-то необходимым, чем добавить что-то лишнее, которое может увести в сторону от основных смыслов продвигающегося поиска. Подробнее соответствующая проблематика (в данном случае анализ идеальных типов господства в их конкретной связи с инновационным процессом) предполагается рассмотреть в других материалах "Социологии истории".

Период 1919-1921 гг. может рассматриваться как время реализации теоретической модели антибуржуазного общества, - модели, оказавшейся удобной для борьбы за власть в условиях кризиса всех элементов этого общества (с.121-147). Небольшая по сравнению с основной частью политически активного населения и к тому же почти чисто городская группа харизматически внедряет в сознание других теоретическую модель на основе мощной идеологической обработки сообщества, одновременно беспощадно подавляя любое критичное восприятие этой модели. Поведение всего социума выстраивается на основе "революционной целесообразности" - особой манеры действий, когда контроль вожаков за ситуацией в режиме прямого (чрезвычайного) управления должен рассматриваться всеми остальными в качестве нормативного примера поведения.

Эта харизматическая установка на ожидаемый пример стала постоянной составляющей большевистского режима власти, причем нередко - основной составляющей. Она способствовала мифологизации происходящего. В качестве одной из форм обеспечения десоциализации она была нацелена на предельное обновление всей логики поведения зависимых индивидов (в данном случае индивидов, находящихся в пределах досягаемости процессов десоциализации).

В своем не мифологизированном, а реальном виде этот предельно конъюнктурный в своих основаниях режим власти оказался слишком неэффективным с точки зрения расходования имеющихся ресурсов (попросту говоря, чудовищно хищническим) и потому его пришлось совмещать с элементами легального господства, связанного с циклом элит. Результат получил название НЭПа (с.160-176). Элементы легального господства не только активно поддерживались в 1921-1925 гг., но и по инерции сохранялись в 1925-1927 гг., в период нового самоопределения верхушки власти.

Суть легального типа господства (с точки зрения десоциализации это легальный тип тоталитаризма) заключается в согласии властей на некоторые самоценные правила функционирования сообщества: от самодостаточности бюрократического аппарата (с.139-140, 165-166) до признания рыночных правил в промышленности (с.163-165), сельском хозяйстве (с. 161-163), в области культуры (с.155-159). (Напомним, что сочетание десоциализации с тем или иным типом господства определяет соответствующий тип тоталитаризма.)

1925-1927 гг. - период нового усиления харизматической составляющей тоталитаризма; с одной стороны, наблюдается усиление мифологизации (с.178-181), с другой, развертываются поиски опоры для этого усиления, потому что легальный тип господства в силу своего тяготения к опосредованному регулированию переводит десоциализацию в опосредованные формы и из-за этого не годится в качестве постоянной основы для власти большевиков, исповедующей прямую и непосредственную десоциализацию. Замена должна обеспечить условия для более стабильного и глубокого контроля за массами населения. В результате разворачиваются процессы замещения элементов легального типа на элементы традиционного типа господства, которые будут основными в 1927-1935 гг. Соответствующие перемены получают название "культурной революции" и означают перенос акцента с разрушения старых традиционных форм сознания посредством легального типа господства на внедрение на освободившееся место новых традиционных форм сознания и их последующую экспансию для окончательного замещения старых традиционных форм.

Трансформируется и культовая основа элементов харизматического типа ("примеры"): вместо "Ленина и Партии" формируется образ "Ленина и Партийного руководства". Пик "культурной революции" пришелся на 1927-1931 гг., на период наиболее жесткого подавления элементов легального типа господства (с.195-201), а весь четвертый этап цикла, то есть 1927-1935 гг., стал не только временем замещения легального типа на традиционный, но и временем сохранения компонентов харизматического типа; вместо "Ленина и Партийного руководства" образцом становится "Ленин, Сталин и Партия" и в дальнейшем это представление будет еще более акцентироваться.

В 1935-1939 гг. достигается предельное акцентирование харизматического типа тоталитаризма (то есть сочетания  харизматического типа господства с десоциализацией) за счет такого же предельного контрастного усиления элементов традиционного типа (с.206-237). История переписывается под образ "Сталина и Партии" (с.211-214). Основные составляющие традиционно-харизматического режима - "демонизм, «социалистическая законность», национализм и возврат к нравственным устоям" (с.234-237) - поддерживаются за счет дополнения режима власти элементами легального типа, формы которого совершенно обновлены по сравнению с 1921-1925 гг. и призваны не ограничивать десоциализацию, а напротив, служить механизму поддержания элементов харизматического и традиционного типа в их предельно чистом, напряженном состоянии, гарантирующем крайние степени десоциализации обоих типов.

1. Н.Верт История Советского государства. 1900-1991. Пер.с фр. -М.: Прогресс, 1992.