Приложение 11. Инновационный процесс и инновационный цикл

11.0 Введение

Инновационный процесс является важнейшей составляющей развития капиталистического общества вообще и капиталистической экономики в частности (см.напр.[1,с.176-204]). Поэтому с точки зрения поиска наиболее общих закономерностей социального развития было бы любопытно проверить простейшую гипотезу - гипотезу о том, что видимое разнообразие социальных, политических и экономических процессов в своей наиболее существенной части есть следствие одного-единственного инновационного процесса, который в своих многообразных конкретных формах определяет все основные социальные, политические и экономические перемены в капиталистическом обществе. Еще заманчивее предположить, что в силу системного единства человеческой цивилизации такой процесс может быть один для всех обществ мира вне зависимости от их различий.

Универсальная модель инновационного процесса в организациях хорошо известна [2,с.158-160]; рассматривая всякое общество как организацию, можно попытаться распространить эту модель на все разнообразие обществ и все многоцветье социокультурных процессов. Для этого требуется лишь корректно применять модель в условиях той или иной конкретной социально-исторической (то есть социальной, политической, экономической и т.д.) динамики конкретных обществ. Задачу можно будет считать решенной, если удастся описать в одних и тех же терминах основные особенности как регулярных, так и нерегулярных процессов (соответственно динамику экономических циклов с одной стороны и динамику резких социальных перемен с другой стороны в истории разных стран).

Для российского исследователя рубежа XX и XXI вв. наиболее удобным объектом такого анализа общей модели инновационного процесса являются, конечно же, процессы постсоветской модернизации. Именно в их динамике должен отпечататься универсальный инновационный цикл, если таковой вообще существует. Это позволит уточнить модель универсального инновационного цикла и использовать ее для изучения других процессов. Как увидит читатель, этот план и был реализован в данном приложении и дополнительных материалах к нему.

1. Меньшиков С., Клименко Л. Длинные волны в экономике - М.:Международные отношения, 1989

2. Роджерс Э., Агарвала-Роджерс Р. Коммуникация в организациях. Пер.с англ.-М.: Экономика, 1980

11.1. Системная динамика российских реформ

Ниже изложена общая концепция динамики крупнейших российских реформ и описаны основные особенности, присущие таким реформам.

В исследованиях российских перемен нередко отмечается непредсказуемость развития событий во время реформ. Это наблюдение во многом оправдано, так как все крупнейшие российские реформы представляют собой процесс заимствования и приспособления социальных, политических и экономических инноваций, рожденных вне российского цивилизационного региона. Данные инновации были изначально чужды той системе форм жизнедеятельности российского сообщества, которая складывалась к моменту очередных перемен, поэтому их влияние оказывалось во многом неожиданным. Ситуация усугубляется тем, что реформы всегда начинаются верхушкой в интересах укрепления ее собственного положения на международном уровне преимущественно и лишь конъюнктурно адаптируются к потребностям остального сообщества.

Именно такой всегда была и остается до сих пор суть развития российского социума; заимствование внешних по происхождению инноваций и их переработка и адаптация к реалиям российского недоцивилизационного региона периодически порождают здесь мощные процессы модернизации [1]. Тем не менее этапы российских перемен внутри отдельного цикла модернизации носят вполне отчетливый и системно предсказуемый характер. Чтобы увидеть закономерности этой динамики, необходимо отделить внутренние системные ритмы этого сообщества от конкретно-исторических форм развития сообщества.

Как всякая система, российское сообщество включает ряд вполне самостоятельных субсистем, определенным образом связанных друг с другом. Поэтому системные перемены представляют собой сочетание полных циклов развития отдельных субсистем. Неизменная в течение веков структура российского сообщества обеспечивает одну и ту же картину взаимодействия субсистем и тем самым независимость некоторого общего процесса модернизации от его конкретных исторических форм.

Это происходит следующим образом.

Российское сообщество представляет собой типичный случай такой властной организации, когда верхушка концентрирует основные полномочия и определяет цели деятельности всего сообщества. Спектр подобных систем чрезвычайно широк - от так называемых восточных деспотий до традиционных западных демократий в отдельные периоды их истории (периоды форсированных перемен). Помимо верхушки в таких сообществах есть еще две основные субсистемы: "профессионалы", обеспечивающие удовлетворение разнообразных потребностей высшей власти и в первую очередь осуществляющие политическое и экономическое управление, и исполнители в лице основной массы населения государства. В силу своего положения профессионалы осуществляют экспертизу любых действий верхушки, выходящих за рамки верхушки. Таким образом, в некотором смысле можно говорить о верхушке, элитах и массовых группах - естественно, понимая эти термины иначе, чем это принято в оригинальной западной традиции, откуда ведут свое начало представления об элитах и массовых группах.

Для названных трех субсистем характерна совершенно определенная динамика взаимосвязей, продиктованная их иерархической подчиненностью и соответствующая динамика системных перемен, распадающаяся на циклы развития отдельных субсистем как доминирующих процессов на отдельных этапах перемен. Как уже отмечалось, в случае особенно глубоких перемен, развитие которых не деформируется "внешними" по происхождению влияниями, эта динамика соответствует общей динамике инновационного процесса и не зависит от конкретности исторических форм места и времени перемен.

Три субсистемы в российском сообществе фиксируются по историческим источникам уже с XI-XII вв.[2]. В те времена верхушка, как известно, была представлена князем и его ближайшим окружением - так называемой "малой дружиной" и домочадцами. Обслуживающие верхушку "профессионалы" состояли из двух больших групп. С одной стороны, это была так называемая "большая дружина", которая являлась одновременно "и главной военной силой, и административным аппаратом раннефеодального государства"[там же, с.56]. С другой стороны, это была "служебная организация", которая представляла собой "совокупность групп людей (той или иной профессии), которые несли какую-то определенную «службу» и потому были освобождены от других обязанностей" [там же, с.57].

Остальное население состояло в основном из жителей деревенских общин, зависимых от князя и его воинов.

Главная особенность подобной структуры состоит в том, что вторая субсистема - и это особенно заметно по служебной организации - возникла не в результате стихийного развития, а как следствие планомерной деятельности "раннефеодального государства", направленной на удовлетворение его разнообразных потребностей [там же, с.58]. Не имея возможности получить от зависимого населения все то, в чем она нуждалась, княжеская власть сознательно внедряла определенные формы деятельности. В работе Б.Флори рассматриваются лишь формы производственной и близкой к ней деятельности (собирательства, охоты), но важно подчеркнуть, что на самом деле внедрялись самые разные формы - от производственных до непроизводственных, что хорошо известно по последующим (а именно монгольским) векам российской истории и особенно хорошо - по позднейшим векам, когда стали заимствоваться западно-европейские формы. Например, при Петре I непроизводственные формы поведения иноземного происхождения стали насаждаться особенно активно и открыто, потому что монарх считал, что это облегчает и улучшает восприятие производственных нововведений, заимствуемых на Западе.

Таким образом, вторая субсистема родилась не просто для удовлетворения потребностей первого лица и его свиты, но "целью ее создания было обеспечение военно-административного аппарата страны в целом"[2, с.59]. По этой причине верхушка, вторая субсистема и зависимое податное население образуют системную структуру российского сообщества. В силу единообразия функционирования российского сообщества со времен Золотой Орды эта структура не изменилась до настоящего времени.

Инициатива управления в такой системе принадлежит только верхушке; она задает правила и формы деятельности всего государства. Вторая субсистема превращается в аппарат управления, который следует понимать шире, чем просто государственную администрацию; в него входят также и военные, и частные лица. Аппарат управления непосредственно добивается внедрения правил и форм деятельности в сообщество и контролирует их исполнение; фактически он внедряет и поддерживает нормы профессиональной деятельности. Третьей субсистеме - то есть массовым группам - навязана роль пассивного исполнителя идущих "сверху" команд.

По ходу веков росла численность российского сообщества и расширялась занимаемая им территория; развивались мирные и немирные контакты с соседями, менялись исторические формы жизнедеятельности составляющих его индивидов,- но сохранялся модернизационный тип развития и характер отношений между субсистемами. Этому особенно способствовала территориальная экспансия и общий "военно-феодальный" характер власти [1]. Так, бывшее Московское государство было перестроено при Петре I и превратилось в Российскую империю, а в советский период на имперских основаниях был создан Советский Союз,- однако верхушка всегда представляла собой относительно небольшую (не более нескольких сотен человек) группу лиц - будь то царская фамилия и так называемый "высший свет" царских времен или партийная верхушка советского периода (Политбюро, Оргбюро, Секретариат ЦК и реально властвующая часть членов ЦК [3]) - с неизменными ролевыми функциями и отношением к другим субсистемам. То же самое наблюдается и в постсоветской России. (Мы говорим о функциональном сходстве верхушек разных времен, что не имеет никакого отношения к различиям их культурного уровня.)

Деятельность второй субсистемы тоже не претерпела изменений - сейчас она представлена в основном чиновничеством (в том числе силовыми ведомствами), соединенным и сопоставленным с иерархией инженерно-технического корпуса, и не изменится в будущем.

Основная масса населения - то есть третья субсистема - перекраивалась и переделывалась по воле верхушки и подчиненного ей аппарата управления, и так будет продолжаться еще долго.

Верхушке незнакомы какие-либо определенные правила или законы функционирования, поэтому она способна заимствовать любые инновации, которые необходимы ей для сохранения ее высшего положения. Определенными правилами функционирования обладает только аппарат управления, зависимый от верхушки. Другими словами, у верхушки есть цели, но для нее не существует законов, а у аппарата есть законы его функционирования, но они направлены на цели, которые ему указывает верхушка, и он слеп и бесчувствен в достижении этих целей. Подобный тандем весьма расточителен в отношении людских, материальных и социокультурных ресурсов, однако когда таких ресурсов очень много, тандем может добиваться отдельных целей, во всех иных случаях доступных лишь высокоэффективным системам; например, пирамиду может построить не только механизированный строительный трест численностью в 1000 человек за один год, но и 100000 рабов за 20 лет. Если же каждый раб снабжен экскаватором или танком, а главный Чингизхан - по известному выражению - телефоном - то можно и реки поворачивать, и горы переставлять, не замечая тех, кто становится "населением" и "трудящимися массами" (в последние времена в отношении третьей субсистемы наиболее распространены термины "электорат" и "одноразовый народ").

Когда наступает очередной период модернизации системы (причин этого мы не касаемся), верхушка запускает процесс заимствования и адаптации инноваций. В случае достаточно большой глубины перемен этот процесс полностью подчинен собственным циклам развития субсистем и динамике их взаимодействия. Из общих соображений нетрудно определить длительность отдельных циклов субсистем.

Деятельность верхушки всегда (а не только во времена перемен) определяется в первую очередь циклом народохозяйственного функционирования. При этом поведение верхушки в текущем году обычно строится с учетом результатов ее деятельности в предыдущем. Поэтому, если говорить о системных переменах, то факт таких перемен может быть удостоверен только новым поведением верхушки в новом году, и любые системные перемены будут проявляться как процесс, развивающийся с характерным шагом в один год.

Согласно логике диалектического развития полный цикл перемен представляет собой отрицание отрицания [4], то есть последовательное сочетание основного и дополнительного состояний развивающегося явления. Состояние верхушки в первый год соответствует основному состоянию, а когда она корректирует свое поведение на основе результатов предыдущего года - дополнительному. Тем самым полный цикл развития верхушки занимает примерно два года.

Иерархическая зависимость второй субсистемы от верхушки (эта зависимость существует всегда, а не только в периоды системных модернизаций) приводит к тому, что начало заметных перемен внутри элит возможно только в периоды полной перестройки верхушки. Поэтому аппарат управления вынужден сохранять постоянство своего состояния примерно по два года, а его полный цикл развития, включающий последовательную смену основного и дополнительного состояний, растягивается примерно на четыре года.

Что касается третьей субсистемы, то зависимость массовых групп от элит вынуждает их сохранять постоянство состояния примерно по четыре года, а полный цикл развития занимает примерно восемь лет. (Выражения "примерно два", "примерно четыре", "примерно восемь" означают, что реальная длительность названных циклов может меняться на ±1 год, потому что элементарный шаг процесса перемен равен одному году, и исторические случайности могут сдвигать его в этих пределах.)

В начале некоторого периода перемен через некоторый внутренний цикл обновления своей деятельности прежде всего должна пройти сама верхушка. За этот период она формулирует внутри себя определенные новые цели и запускает инновационный процесс. Если обратиться к событиям последнего полного цикла российских реформ, то в апреле 1985 - июне 1987 г. внутри партийной верхушки СССР имел место соответствующий цикл перемен.

По завершении периода собственных перемен верхушка инициирует перемены в аппарате управления. Ей необходимо, чтобы он стал удовлетворять ее новым потребностям. Поэтому элитам тоже приходится пройти через некоторый полный цикл обновления, в ходе которого существенно меняются формы их деятельности. Этот цикл длится уже четыре года. Так, в июне 1987 г. на пленуме ЦК был запущен процесс перестройки деятельности властного аппарата (тогда был заметно обновлен состав ЦК), который спустя 4 года, в августе 1991 г., завершился попыткой государственного переворота.

Дело в том, что по мере изменения элит существующая верхушка перестает удовлетворять требованиям этого меняющегося аппарата управления. Совершенно очевидно, что положение верхушки самым серьезным образом зависит от ее основной (и единственной) опоры, роль которой исполняют элиты. Поэтому после обновления элит верхушка тоже вынуждена трансформировать свою манеру поведения; в противном случае она не сможет сохранить свое положение над элитами. Поэтому за циклом перемен второй субсистемы следует второй цикл изменений первой. Например, в августе 1991 г. аппарат управления инициировал обновление верхушки и достиг своих целей - однако в форме развала СССР (декабрь 1991 г.) и создания самостоятельной Российской Федерации, чего он вряд ли желал. После этого верхушке действительно пришлось проделать очередной цикл перемен, который закончился событиями сентября-октября 1993 г.

Проделав таким образом полные циклы перемен, верхушка и аппарат поневоле запускают некоторый полный цикл развития третьей субсистемы. Верхушка идет на активизацию деятельности масс в расчете обеспечить контроль над ситуацией и в первую очередь над выходящим из-под ее влияния процессом дальнейшего изменения элит, а разные группы элиты в свою очередь рвут верхушку на куски, чтобы обеспечить представительство интересов именно этой, а не иной части аппарата управления. И верхушка, и элиты манипулируют массовыми группами и раскачивают их активность в собственных целях. Так запускается самый длительный - примерно 8-летний цикл перемен.

Когда массовые группы пройдут через свой цикл, вновь проявит себя иерархическая зависимость субсистем. Точно так же, как первая субсистема вынуждена была приспосабливаться к изменившейся второй субсистеме, теперь уже вторая субсистема должна будет адаптироваться к изменившейся третьей субсистеме. Элиты снова проделают некоторый полный цикл развития, а затем к этой изменившейся опоре станет приспосабливаться верхушка. Своим циклом верхушка инициирует очередной полный цикл перемен всего сообщества.

Таким образом, общая схема системной модернизации всего сообщества выглядит следующим образом:

-  сначала меняется верхушка,

-  затем меняются элиты,

-  затем верхушка приспосабливается к изменившимся элитам,

-  затем начинаются основные перемены в массовых группах,

-  затем элиты приспосабливаются к изменившимся массовым группам,

-  наконец, верхушка начинает адаптироваться к изменившимся элитам и тем самым запускает новый полный цикл перемен.

Таким образом, полный цикл перемен состоит из пяти стадий длительностью примерно 2, 4, 2, 8 и 4 года соответственно. Этот цикл не зависит от конкретных исторических форм развития сообщества и всегда имеет один и тот же вид. В результате любой исторически значимый процесс перемен в истории России должен представлять собой 20-летний инновационный цикл или последовательный ряд таких циклов.

Описанная схема цикла не учитывает общей распределенности перемен по всему сообществу и отражает только динамику основных процессов; другими словами, она описывает лишь идеальный тип инновационного цикла. Тем не менее сравнение с реальными событиями показало прекрасное согласие между реальными социально-историческими данными и ожиданиями, диктуемыми схемой. Главное отличие теоретической модели от реальности заключается лишь в том, что в отдельных странах наблюдаются не один цикл или отчетливый ряд 20-летних 5-стадийных циклов, а выделяется один главный цикл и симптомы нескольких последующих (см. далее материалы данного приложения и дополнительные материалы).

В тех случаях, когда сообщество функционирует как совокупность нескольких или многих иерархий из трех субсистем, ряды 20-летних циклов развиваются параллельно в разных иерархиях, с тем или иным сдвигом относительно друг друга и в результате наложения и пересечения порождают разнообразные циклы длительностью от 1 до 20 лет (см. ниже).

На Рис.1 повторена графическая схема полного цикла из раздела 2.0, а в Таблице 1 представлены формализованные данные по динамике наиболее мощных системных перемен в России в XIX и XX вв. Эта динамика действительно соответствует схеме 20-летнего цикла.

20-летний цикл может рассматриваться в качестве прогнозного фона развития сообществ в периоды глубоких системных модернизаций и потому заслуживает особого внимания с точки зрения разработки кратко- и среднесрочных прогнозов.

Рисунок 1. Схема 20-летнего инновационного цикла.

Примечание к Рис.1. Заштрихованы субсистемы, в которых локализованы основные перемены на данном этапе. Именно основные, поскольку изменения в остальной части социума, разумеется, продолжаются, и подчас имеют значение, немногим отличающееся от перемен в помеченных штриховкой субсистемах. Схема отражает идеальный тип инновационного цикла.

Таблица 1. Динамика первого двадцатилетия перемен в России после 1801,1855,1919 и 1985 гг.

Комментарий к Таблице 1.

Всякое событие, отмечаемое в качестве очередного поворотного момента 20-летнего цикла, всегда несет на себе отпечаток односторонности конкретных исторических форм и потому не в состоянии с полной точностью отразить всю целостность потока перемен. По этой причине указанные в Таблице 1 события и даты являются не столько единственными, сколько наиболее вероятными "маркерами" процесса системных перемен, каким он проявляется в инновационном цикле. В частности, как уже отмечалось выше, минимальный шаг перемен имеет годичную длительность и тем самым отдельные рубежи между соседними стадиями 20-летнего цикла в силу конкретных исторических случайностей могут смещаться в ту или иную сторону на один год. Один этап будет сокращаться за счет удлинения другого или целиком смещаться на один год в ту или иную сторону. Поэтому более логично сравнивать с теоретической схемой (2+4+2+8+4) не отдельные этапы, а совокупность ряда стадий и их суммарную длительность относительно некоторого рубежа. Если в качестве такого "нуль-пункта" взять начало всего 20-летия, то в стандартной схеме общая длительность одного первого, затем первого и второго, затем первого, второго и третьего этапов и так далее должна составлять соответственно 2±1, 6±1, 8±1, 16±1 и 20±1 год. Нетрудно видеть, что представленные в таблице данные прекрасно согласуются с этими ожиданиями.

В таблице отражены данные только по российской истории и только за последние два века, однако аналогичные примеры могут быть указаны практически для всего 1100-летнего периода истории существования славянского центра власти в российском регионе; в разделе 2.0 они перечислены начиная с XVI в. и только недостаток детальных исторических материалов препятствует идентификации этих циклов в предшествующий период. Отдельные случаи 20-летних циклов в истории других стран перечислены в разделе 2.0.; их идентификация описана в дополнительных материалах.

1. Пашинский В.М.Цикличность в истории России (Взгляд с позиций социальной экологии) //Политические исследования. 1994.  №4. С.111-124

2. Флоря Б.Н.  «Служебная организация» ее роль в развитии феодального общества у восточных и западных славян//Отечественная история. 1992. №2. С. 56-74

3. Ледонн Дж. Правящий класс России: характерная модель//Международный журнал социальных наук. 1993. Т.1. №3. С.175-194 (данный номер соответствует т.44, №136 английского издания)

4. Гегель Г.В.Ф. Наука логики . Пер.с нем., тт.1-З.- М: Наука, 1971

5. Корнилов А.А. Курс истории России XIX века.- М.:Высшая школа,1993

6. Федоров В.А. Александр I//Вопросы истории. 1990. №1. С.66 и след.

7. Томсинов В.А. Светило российской бюрократии.- М.:Молодая гвардия,1991

8. Захарова Л.Г. Самодержавие и реформы в России,1861-1874, в: Великие реформы в России.1856-1874/Ред. Захарова Л.Г., Эклоф Б., Бушнелл Дж. - М.:Изд-во Моск. ун-та, 1992. С.24-43

9. Кимбэлл С. Русское гражданское общество и политический кризис в эпоху Великих реформ.1859-1863, в: Великие реформы в России.1856-1874/Ред.Захарова Л.Г., Эклоф Б.,  Бушнелл Дж. .- М.:Изд-во Моск.ун-та, 1992. С.260-282

10. История Коммунистической партии Советского Союза/Ред.Пономарев Б.Н.и др. .- М.:Изд-во полит. лит-ры, 1959

11. Суворов В. Ледокол. День "М".- М.:АСТ,1999

11.2. Размеры субсистем инновационного цикла

В главе 1 настоящего исследования была продемонстрирована фундаментальная роль ограничений генетического характера, которые характеризуют человека как систему по восприятию и переработке информации и которые проявляются в процессах пространственного структурирования создаваемых им сообществ. Было показано, что круг прямой (непосредственной) коммуникации, то есть количество людей, поведение которых отдельный индивид в состоянии адекватно воспринимать в режиме реального времени, выполняет функции своего рода "кванта" пространственного структурирования территориальных и "виртуальных" сообществ.

А насколько существенна роль КПК в определении размеров трех субсистем, формирующихся по ходу инновационного процесса? Как будет показано ниже, размеры КПК определяют численность верхушки власти, а в остальном влияние КПК незначительно.

Ранее уже отмечалось, что по ходу развертывания этапов 20-летнего инновационного цикла формируются три субсистемы:

• относительно небольшой круг инициаторов инновации, в рамках которого она первоначально обсуждается и изучается, пока не получит одобрения для пробного использования;
• промежуточная субсистема, в рамках которой новшество опробывается для оценки его возможных последствий (по результатам этих испытаний новшество корректируется инициаторами инновации, контролирующими его развитие);
• наконец, все общество, в масштабах которого внедряется скорректированное новшество.

(В скобках напомним, что после внедрения в масштабах общества инновация корректируется в рамках промежуточной субсистемы и институционализируется, то есть превращается в часть системы (рутинизируется) и теряет статус инновации. Реагируя на этот процесс рутипизации, небольшой круг инициаторов инноваций перестраивает свою деятельность в соответствии с изменившейся второй субсистемой и "запускает" следующее новшество; перестройка деятельности инициаторов есть одновременно и подготовка очередного цикла перемен и его первый этап.)

Логика развития первого этапа инновационного цикла (то есть обсуждение и одобрение новшества в рамках некоторого круга людей, за пределы которого новшество должно будет выйти как в некоторое качественно иное пространство) однозначно указывает на типичный размер круга инициаторов - это круг прямой непосредственной коммуникации. Если именно его члены систематически инициируют инновации и контролируют процесс их развития и данная роль названного круга институционализирована в рамках общества, то есть его члены фактически регулируют развитие общества, то его уместно называть верхушкой власти. Как персональный состав верхушки, так и ее размеры могут варьироваться, но в силу своей функциональной роли ее размеры всегда будут тяготеть к размерам круга прямой коммуникации.

Логика развития второго этапа инновационного цикла, то есть испытание инновации в рамках группы людей, специально предназначенной для оценки возможных последствий ее внедрения, позволяет сопоставить функции членов группы (как ближайших "внешних" экспертов) с функциями элит и соответственно вторую субсистему отождествить с элитами.

Наконец, третья субсистема, являющаяся конечным реципиентом инновации, в своем функциональном существовании отражает поведение массовых групп.

Стоит подчеркнуть, что в рамках разных инновационных циклов формируются, вообще говоря, разные по своему персональному составу верхушка, элиты и массовые группы. Фактически речь идет о том, что каждая властная иерархия может запускать свой инновационный цикл и наоборот - каждый инновационный цикл самим своим существованием помогает выстроить некоторую властную зависимость; поэтому в полицентрической системе власти (то есть в условиях плюрализма) один и тот же человек в одно и то же время может быть представителем верхушки в одном цикле, членом элит в рамках другого цикла и входить в состав массовых групп третьего.

(В скобках заметим, что система разделения властей предполагает существование трех основных институционализированных иерархий власти (исполнительной, законодательной и судебной) именно потому, что существует всего три основных типа субсистем, рождающихся в процессе эволюции человеческих сообществ,- а именно верхушка, элиты и массовые группы. Подробнее проблема генезиса институтов власти будет затронута в других разделах "Социологии истории" при анализе особенностей функционирования партий и профсоюзов).

Вернемся к проблеме размеров субсистем.

Если функционирование некоторого сообщества достаточно стабильно для того, чтобы в нем установилась вполне определенная иерархия власти, то оно будет демонстрировать относительно простой случай формирования трех субсистем. Как уже отмечалось выше, размеры верхушки власти при этом составят примерно КПК человек, а размеры третьей субсистемы (массовых групп) фактически сравняются с численностью всего населения. Что же касается величины второй субсистемы, то она определяется особенностями ее функций в рамках инновационного цикла. При всем различии конкретных форм отношений между членами верхушки и элит с одной стороны и членами элит и массовых групп с другой стороны сущность этих отношений одна и та же: верхушка контролирует элиты, а элиты контролируют массовые группы. Поэтому фундаментальная неизменность характеристик человека как системы по восприятию и переработке информации будет приводить к тому, что численность элит будет тяготеть к средней пропорции – она будет стремиться стать во столько же раз больше численности верхушки, во сколько раз численность массовых групп больше численности элит. Иными словами, размер элит - это среднее геометрическое размеров верхушки и массовых групп.

Если обратиться к минимальной по величине территориальной системе, в которой потенциально возможно формирование самодостаточной социокультурной реальности - то есть к городскому сообществу численностью КПК² человек, то размеры верхушки, элит и массовых групп составят примерно КПК, КПК^1.5 и КПК² человек соответственно (если точнее, то КПК, (КПК^1.5-КПК) и (КПК²- КПК^1.5-КПК)). Это самая простая модель распределения членов как колонизационного, так и саморазвивающегося сообщества по субсистемам, не учитывающая ни возможного различия характера отношений между верхушкой и элитами с одной стороны и между элитами и массовыми группами с другой, ни влияния различий между унитарно организованным и полицентрическим сообществами, ни особенности определения полноправных членов сообщества. Нетрудно посчитать, что в такой модели распределения индивидов по субсистемам численность верхушки, элит и массовых групп составляет соответственно примерно 1%, 9% и 90% численности населения.

В более крупных сообществах логика развертывания инновационных процессов должна приводить к тем же пропорциям распределения размеров субсистем: верхушка величиной КПК индивидов, массовые группы охватывают практически все население, наконец, элиты составляют среднее геометрическое от двух других. Таким образом, согласно данной модели при численности населения в КПК³ человек отношение размеров трех субсистем (величина верхушки, элит и массовые групп) составит соответственно 0.01%, 1% и 99% населения; если же численность населения достигает КПК⁴ человек, то размеры трех субсистем должны составить соответственно 0.0001% , 0.1% и 99.9% населения.

Однако реальность дает несколько другие данные; это означает, что в крупных сообществах проявляются факторы, заметно деформирующие данную структуру.

Во-первых, в крупном сообществе, насчитывающем миллионы, десятки и сотни миллионов человек, резко возрастает конкуренция за места в составе верхушки и элит. Возрастание конкуренции приводит к тому, что каждый представитель верхушки и элит вынужден обзавестись своей "командой", то есть как минимум своей пионерной группой, которая обеспечит ему поисковую активность, достаточно высокую для завоевания и удержания места в составе верхушки или элит. Члены этих групп оказываются своего рода "вторичными" представителями названных субсистем, благодаря которым размеры верхушки увеличиваются примерно в КПК^0.5раз, а размеры элит соответственно до среднего геометрического, то есть в КПК^0.25 раза (или же, в случае создания своих "команд" членами элиты – КПК^0.5раз). Конечно же, это минимальные оценки роста численности двух субсистем в рамках скорректированной модели; в реальности каждая "команда" теоретически может вырастать до КПК индивидов, так что реальная величина субсистем может отличаться от простейшей модели в десятки раз; она зависит от конкретных особенностей организации власти в том или ином сообществе. Поэтому размеры реальной верхушки в крупном сообществе будут колебаться в основном от КПК^1.5 до КПК^1.75 (в отдельных случаях до КПК²), аналогично размеры элит тоже могут разбухать в десятки раз.

Если инновационный процесс представляет собой движение самой по себе организации сообщества, то есть движение по выстраиванию властной иерархии путем вовлечения в сферу инновации все новых и новых индивидов, то фактически речь идет о процессе колонизации некоторого населенного пространства со стороны группы или групп, способных навязать свое доминирование; типичный пример - орда или орды кочевых народов, подчиняющие себе земледельцев и(или) подобных себе кочевников. Поэтому относительная доля верхушки и элит в составе населения будет минимальной, точнее, наиболее близкой к не скорректированной модели.

В случае полицентрического сообщества - будь то в условиях разделения властей или в рамках "рыхлого" сообщества с множеством иерархий власти - ситуация иная. Например, если общая численность населения составляет несколько миллионов человек, но сообщество состоит из массы территориальных субсообществ, едва преодолевших цивилизационный барьер или балансирующих на этом рубеже, как то было, по-видимому, в польско-литовском государственном образовании в XIV-XVIII вв., то общая численность тех, кто претендует на принадлежность к верхушке и элитам, будет приближаться к величинам, отражающим соответствующие пропорции для минимальной локальной цивилизации - то есть к 1% и к 9% всего населения. Последнее соответствует данным из сводки Ф.Броделя, согласно которым дворянство (шляхта) составляло в Польском государстве в XVI-XVIII вв. 8-10% населения [1,т.2,с.419]. Общие оценки Ф.Броделя в отношении максимальной численности правящих слоев (примерно 8-10%) и максимальной численности верхней части этих слоев (примерно 1-2%) [там же,т.2,с.415-427] хорошо согласуются именно с оценками для минимальной локальной цивилизации, потому что в этом случае доля верхушки и элит в составе населения максимальна.

Но тогда нельзя не обратить внимание на один парадокс. Известно, что генезис современных западноевропейских демократий тесно связан с так называемой муниципальной революцией XII-XIII вв., когда "воздух города" делал человека свободным от личной зависимости. Большинство городов тогда были небольшими, до 10 тыс. человек; поэтому относительная численность верхушки и элит была тогда больше, чем в появившихся позднее национальных государствах с их многомиллионным населением. Другими словами, развитие демократии оказалось связанным с сокращением доли тех, кто напрямую участвует в текущем политическом управлении. Но вряд ли можно утверждать, что средневековые сообщества были более демократичными, чем позднейшие национальные государства. Современная Западная Европа более демократична, чем средневековые сословные системы. В этом и заключается парадокс: развитие демократии привело к сокращению доли тех, кто непосредственно участвует в политическом управлении.

Логично предположить, что имел место какой-то компенсационный процесс, который позволил совместить относительное сокращение размеров двух верхних субсистем властной иерархии с сохранением, или, скорее, ростом степени соблюдения социальных, политических и экономических прав членов данных сообществ. Суть процесса заключалась в замене элит на вторичный продукт демократии - на так называемый средний класс; сокращение доли реально участвующих в политическом управлении было компенсировано ростом экономического благосостояния основных масс населения.

Произошло следующее: социально-политическая сфера была в известном смысле отделена от социально-экономической таким образом, что активность индивидов, способная проявиться во всех сферах жизнедеятельности сообщества, была канализована и переориентирована преимущественно в социально-экономическую сферу. При этом сам по себе переход в сферу социально-политической активности был оставлен открытым, так что каждый человек получил право выбора направления собственной активности. Это стало возможным благодаря дополнительным гарантиям соблюдения социально-политических прав, выразившимся в самоограничении институтов государственной власти, в первую очередь институтов исполнительной власти. В результате и возник феномен среднего класса - людей, реализующих свой потенциал активности в качестве членов верхушки и элит инновационных циклов в экономической деятельности,- людей, ограничивающихся эпизодическим контролем за социально-политическими процессами, чем прямым непосредственным участием в них за счет распределения "полной политической занятости 10%" на большинство членов сообщества.

Максимальные размеры среднего класса нетрудно определить, если обратиться к той же логике инновационного процесса. Для этого необходимо определить максимальную численность своего рода контрверхушки и контрэлит, по тем или иным причинам не согласных с действующими формами современного политического процесса в странах традиционной демократии. Поскольку эти силы не институционализированы в качестве самоценной социокультурной реальности (в цивилизационном смысле) и могут в лучшем случае лишь балансировать на грани преодоления соответствующего барьера, то в демократических странах размер контрверхушки и контрэлит составляет примерно 1% и 9% населения соответственно. Эти 10% населения объединяют тех, кого остальное население (подавляющее большинство отказавшихся от прямой и повседневной политической активности наподобие античной) рассматривает в качестве принципиально иной - унитарной - системы власти в рамках целостного инновационного процесса в масштабе всего общества. (В скобках заметим, что в унитарно-организованных сообществах эти 10% "отщепенцев", напротив, будут последовательными приверженцами ценностей демократии.) Соответственно остальное население (90% сообщества) - это потенциальный максимум размеров среднего класса.

1. Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV-XVIII вв.. Пер.с фр.. В 3 тт.- М.:Прогресс,1986-1992

11.3. Частный случай цикла элит, объясняющий 4-летний сдвиг

 в хронологии инновационных циклов

Наличие 3-4-летнего временного лага между инновационными циклами в разных условиях (3-летний сдвиг между королевским и парламентским циклами в Англии XVII в., 3-летнее отставание французского цикла от единого западноевропейского, а также 4-летний сдвиг в динамике североамериканского) наводит на мысль о некотором вполне универсальном механизме его формирования, не зависящем от конкретных обстоятельств. Такой универсальностью (при той или иной искомой длительности) в рамках инновационного процесса обладают только циклы субсистем.

Размеры сдвига указывают на цикл элит как на наиболее вероятный механизм (хотя, как уже отмечалось ранее, здесь может иметь место и совместное влияние - в том числе взаимодействие – цикла элит и цикла верхушки). Элиты являются промежуточной субсистемой, которая обеспечивает взаимодействие двух других субсистем и в конечном счете - единство сообщества. Элиты осуществляют одновременно и достаточно быстрое (быстрее, чем массовые группы), и достаточно масштабное (масштабнее, чем верхушка) изменение по всему объему сообщества.

Эту догадку можно проверить, сравнив хронологию освоения нескольких более-менее однородных инноваций в сообществах двух типов, тесно контактирующих друг с другом - ведущем и ведомом. Первое преимущественно самостоятельно создает требуемые новшества, второе преимущественно заимствует. Если именно элиты обеспечивают динамику инноваций, то для осознания потребности в появившихся у соседа инновациях ведомому сообществу потребуется примерно 4 года, и сдвиг в освоении и использовании новых продуктов или форм деятельности составит примерно 4 года. Проверить эту гипотезу можно путем прямого сопоставления динамики реализации одних и тех же инноваций в двух сообществах. Как раз такую пару образуют западноевропейская и российская цивилизации.

Сложность сопоставления заключается в том, чтобы по возможности использовать уже готовые подборки данных, гарантирующие достаточно высокую степень репрезентативности используемых материалов. При любой другой постановке вопроса (в первую очередь при самостоятельной подготовке сравниваемых сводок данных) в работе всегда незримо присутствует внутреннее представление исследователя о том, каким должен быть требуемый материал, и это искажающее влияние не всегда можно скорректировать сознательными усилиями самого ученого.

Обратимся к основным результатам, полученным в области разработки и освоения инноваций, а именно к научной деятельности - как часть управляющей деятельности научная деятельность, безусловно, есть деятельность элит. Согласно данным Х.Лемена (здесь и далее изложение следует преимущественно главе 10 монографии Д.Пельца и Ф.Эндрюса [1]) выдающиеся открытия совершаются в основном исследователями в возрасте около 40 лет (35-45 лет); затем начинается спад; этот пик достигается раньше в абстрактных науках (математика, теоретическая физика) и позже в более эмпирически-ориентированных науках (геология, биология). Этот пик является более острым для самых выдающихся достижений и более пологим для менее значимых.

В развитие работы Х.Лемена Д.Пельц и Ф.Эндрюс разделили понятие "научной продуктивности" на два понятия: "научный вклад" (в некотором смысле собственно творчество, то есть общий вклад в науку) и "полезность" (в смысле полезности для организации, в которой работает исследователь). Первая характеристика отражает скорее предложение новых идей, тогда как вторая – написание неопубликованных отчетов, а также собственно публикаторскую активность исследователя. Они пришли к выводу, что существует два пика научной продуктивности: один примерно в то же время, которое определил Х.Лемен, а второй спустя 10-15 лет, то есть примерно на шестом десятке лет жизни [там же, с.283]. При этом первый пик отмечается и по параметру "научного вклада", и по параметру "полезности" для разных групп ученых, тогда как второй пик в зависимости от группы может быть продуктивным преимущественно в смысле "полезности". Д.Пельц и Ф.Эндрюс находят свои данные недостаточными для объяснения факта появления второго пика [там же, с.292]. (Как будет видно из российских данных, в существенной, если не главной степени существование второго пика является следствием использования старшими коллегами своего доминирующего положения, то есть следствием присвоения результатов труда младших по возрасту и по статусу коллег.)

Как выяснили Д.Пельц и Ф.Эндрюс, для разных групп ученых указанные пики могут сдвигаться относительно названных средних положений на пять и более лет. Эти сдвиги тоже не всегда поддаются объяснению. Но если обратиться к двум группам ученых со степенью - ориентированных соответственно на исследования и на прикладные разработки (члены трех других групп, рассмотренных Д.Пельцем и Ф.Эндрюсом, ученой степени не имеют) - то пики и впадины в первой группе на пять лет опережают таковые во второй группе [1, с.286,293], что имеет вполне очевидные причины, связанные с тем, что продуцирование и оформление идей обычно опережает разработку прикладных аспектов идей, если речь идет об одной и той же области знания. (Отметим, что прикладное использование ранее продуцированных идей есть в некотором смысле не что иное, как заимствование этих идей; в рамках всего научного сообщества исследователи и разработчики взаимодействуют подобно саморазвивающейся и догоняющей субсистемам: исследователи изобретают новые формы, а разработники с помощью этих форм, если можно так выразиться, колонизируют весь остальной мир наличных форм человеческой жизнедеятельности. Поэтому размер лага - примерно 5 лет - указывает на цикл элит как на механизм связи между продуцированием идей и разработкой их прикладных аспектов. Как будет видно далее, этот механизм связи еще очевиднее в случае взаимодействия двух разных сообществ - лидирующего и догоняющего, в каждом из которых есть как продуцирование идей, так и разработка их прикладных аспектов.)

Исходя из того, что выдающийся вклад в науку обычно обеспечивает современному ученому получение ученой степени, а также из того, что готовые подборки данных относятся обычно к исследователям, которым принадлежит выдающийся вклад, дальнейший анализ в нашей работе ограничен только анализом сведений об этих двух группах ученых.

Прямую статистику по срокам восприятия и адаптации инноваций западного происхождения в России найти не удалось ни для материальной, ни для ментальной сферы деятельности. В материальной сфере поиск осложнен отсутствием открытых данных по наиболее быстро перенимаемым инновациям (дело в том, что к таким актуальным новшествам относятся в первую очередь военно-технические и отдельные "критичные виды" гражданских). В сфере ментальной деятельности прямой статистики тоже нет. Однако в последнем случае имеются обширные данные по разным параметрам научной деятельности; в них действительно нашлись указания на 4-5-летний лаг.

На Рис.1 представлена совокупность дат рождения двух групп ученых, составивших основной контингент исследователей в области квантовой физики от ее рождения до развития на конец 1970-х гг. Одна группа - это западные ученые и отдельные исследователи из стран Азии (Индии, Японии, Китая), которые очевидным образом принадлежат к западному научному миру. Вторая группа - это советские (российские) ученые.

Легко видеть, что это группы "творцов", то есть тех, кто преимущественно выдвигает и оформляет идеи, а не тех, кто превращает их в конечный материальный продукт. Д.Пельц и Ф.Эндрюс в этом случае говорят о "научном вкладе", а не о "полезности"; другими словами, это скорее исследователи, чем разработчики. Кроме того, обращение к выдающимся ученым, в отношении которых уже Х.Лемеш указал на остроту пика наивысшей творческой продуктивности, дает надежду на то, что "тонкая структура" распределения не будет смазана общей пологостью распределения менее значимых научных достижений и позволит получить внятные выводы.

Квантовая физика с ее самых первых шагов была активно развивающейся областью, поэтому ученые входили в нее на самых ранних сроках своей творческой самостоятельности, а потому можно считать, что все они активно включались в работу в одном и том же возрасте (подробно проблема социальных возрастов рассматривалась в главе 3). Если в одном регионе восприятие очередной группы инноваций требовало примерно 4-летнего лага, то возрастная когорта вовлекаемых в научную деятельность молодых ученых должна была быть на 4±1 года моложе, чем в регионе-лидере. До 1930-х гг. мировым научным лидером в области квантовой физики была Германия, а затем центр постепенно переместился в Англию и США. Другими словами, при всей значимости советского (российского) вклада в квантовую физику российский регион можно считать ведомым. Российское научное сообщество всегда в большей мере, чем западное, зависело от власти, от формируемого ею "социального заказа"; и поскольку российским (советским) властным кругам требовалось определенное время, чтобы осознать важность тех или иных работ, ведущихся на Западе и соответственно поддержать исследования в собственной стране (самый известный пример - атомный проект), то должен наблюдаться примерно 4-летний лаг между возрастами российских и западных ученых.

Действительно, на Рис.1 между тремя максимумами распределения, приходящимися примерно на 1890-е, 1900-е и 1920-е гг., вполне отчетливо виден один и тот же сдвиг размером приблизительно в 5 лет.

Еще один примерно 5-летний сдвиг заметен на Рис.2, где сравнивается возрастная продуктивность двух групп ученых - Запада и России (СССР). Относительные особенности двух групп однозначно говорят о наличии примерно 5-летнего лага.

На Рис.2 заметно следующее:

- начало индивидуальной творческой активности типичного западного ученого приходится на 20-летний возраст, а российского - на 25-летний. Тем не менее максимальной продуктивности оба достигают в одно и то же время - в 27-28 лет;

- творческая активность обоих групп ученых имеет два максимума: первый соответствует индивидуальной активности, а второй в основном отражает приписывание результатов научной группы ее руководителю. Показательно, что на Западе второй максимум существенно меньше первого (он равен ему по высоте только за счет своего расположения на боковой поверхности первого максимума), в то время как в России оба максимума примерно одинаковы по высоте. Сравнительные объемы кривых тоже различаются: в случае Запада первый максимум примерно в пять-семь раз объемнее второго, тогда как в случае России лишь в полтора-два раза. Это вполне естественно в случае, когда  вненаучные обстоятельства обладают повышенным значением, как это имеет место в России (СССР);

- второй максимум в России отстает от второго максимума на Западе примерно на 5 лет, хотя окончание творчески активного периода приходится на одно и то же время - примерно на 60-летний возраст.

Для понимания этих наблюдений важны два суждения, которые представляются в некотором смысле бесспорными.

1.Потенциально заложенная в отдельном индивиде динамика творческой активности является универсальной характеристикой (см. материалы раздела 3.0). В частности, начало полномасштабной творческой активности индивида приходится на 20-летний возраст, максимум на период между 25 и 35 годами, а конец примерно на 60 лет.

2.Деформации этой активности связаны с особенностями окружающего сообщества. Названные особенности бывают двух типов: абсолютные (универсальные) и относительные. Первые обеспечивают трансформацию пространственно-временных характеристик социальных возрастов в усредненную картину творческой активности отдельного индивида (описанную выше), а вторые вносят в эту картину черты, позволяющие различать сообщества разных качественных типов, в данном случае саморазвивающиеся и догоняющие. Здесь особенно важен тот факт, что законы функционирования научных групп в силу экспертной роли ученых соответствуют законам функционирования элит, и потому данные о своеобразии творческой активности ученых России и Запада отражают своеобразие человеческих сообществ, к которым они принадлежат.

Основные выводы из анализа диаграмм на Рис.2 можно сформулировать следующим образом:

• самостоятельная работа исследователя в России выглядит начинающейся на 5 лет позже, потому что результаты самых молодых приписываются руководителю группы,
• максимума творческой продуктивности руководитель группы в России достигает в возрасте примерно на 5 лет старше своего западного коллеги, потому что функционирование двух сообществ разделяется примерно 4-летним циклом элит,
• сопоставление Рис.2 с Рис.1 позволяет заметить, что если руководителями групп в России становятся ровесники своих зарубежных коллег, то исполнителями - ученые, которые младше зарубежных коллег на время, соответствующее циклу элит.

Теперь можно сопоставить эти результаты с результатами Х.Лемена, Д.Пельца и Ф.Эндрюса.

Начнем с того, что данные на Рис.2 подтверждают выводы Х.Лемена о том, что кривая распределения выдающихся достижений в абстрактных науках (в данном случае это теоретическая физика) имеет относительно острый пик и свидетельствует о более ранних успехах, чем средний возраст около 40 лет; затем количество достижений начинает необратимо уменьшаться.

Но есть и существенные различия. Кривая выдающихся достижений на Рис.2 двоится. Поскольку речь идет преимущественно о процессе выдвижения и оформления идей, то причина раздвоения представляется очевидной и заключается в том, что второй пик отражает присвоение руководителями результатов труда своих младших по положению и по возрасту коллег. Интересно отметить, что два пика разделяет примерно десятилетний промежуток,- точно такой же, какой наблюдается в двух группах ученых со степенями, описанных в работе Д.Пельца и Ф.Эндрюса. Это позволяет утверждать, что описанный ими второй пик тоже является результатом использования старшими по возрасту коллегами своего положения - начиная от прямого присвоения результатов и кончая преимуществами своей относительно большей встроенности в сети личных отношений, облегчающих публикаторскую активность вне зависимости от качества научного вклада этих работ в общее развитие науки; в последнем случае работы "считаются" содержащими большой вклад.

Поясним. Говоря о втором пике научной продуктивности в группе разработчиков со степенями, Д.Пельц и Ф.Эндрюс пишут:"Не объясняется ли вторичный пик просто тем, что коллеги оценивали старших по ценности всей их работы в течение всей их предыдущей жизни, а не по их работе в течение последних пяти лет, как это требовалось инструкцией (в соответствии с которой проводился опрос - В.П.)? Кривые по критериям «опубликованные статьи» и «составление неопубликованных отчетов» опровергли такую интерпретацию. Эти кривые показывают точно такие же тенденции, как и кривые, основанные на оценках «судей»" [там же,с.286].

Но разве второе опровергает первое? Разве оценивание старших по ценности всей их работы в течение предыдущей жизни несовместимо с колебаниями в активности этих старших по написанию статей и по подготовке докладов? С возрастом у человека меняется мотивация деятельности; от достижительной она переходит к охранительной - от усилий по завоеванию определенного статуса она переходит к усилиям по сохранению этого статуса. В наиболее ясном и выпуклом виде эту динамику мотиваций представил Х.Ортега-и-Гассет в концепции двух борющихся поколений, когда 30-45-летние примерно 15 лет борются с доминирующими 45-60-летними, а затем сами в течение следующих примерно 15 лет отстаивают завоеванные позиции от очередного поколения 30-45-летних.

Если с этих позиций взглянуть на данные Д.Пельца и Ф.Эндрюса, то два пика - это симптом неявного противостояния двух поколений, точнее, следствие самоориентации "судей" на одно или второе "поколение"; собственный возраст "судей" при этом не имеет значения. Например, относительно молодые могут высоко оценивать вклад относительно старших именно в науку в целом просто потому, что это "другой" вклад (вклад другого поколения); никакой прямой связи с написанием старшими статей и подготовкой ими докладов в этом случае просто не будет. Статьи и доклады будут "считаться" содержащими большой вклад.

Тот факт, что в абстрактных науках оба пика смещены к более ранним возрастам, чем в более эмпирически ориентированных, тоже становится понятным: абстрактные идеи легче и охотнее вырабатываются и воспринимаются именно в более молодом возрасте, когда под них легче подыскать "эмпирическое" содержание, чем в более старшем возрасте, когда обширный опыт препятствует выдвижению новых идей и для решения проблем используется арсенал наблюдений с относительно большей долей устаревших данных. В отношении выдающихся достижений на особенности обширного опыта указывают и сами авторы [там же, с.314]. Другими словами, самоидентификация поколений начинается с абстрактных идей еще до 30, так же как и попытки доминировать над младшими еще до 45, и только от степени "эмпирической" (если угодно, прикладной) разработанности новых идей зависит возраст их носителей в период наибольшей актуализации этих идей.

Как видно из Рис.2, первый пик творческой продуктивности в России имеет более пологий характер, чем на Западе, что скорее всего связано с институциональными особенностями российского сообщества вообще и его научной составляющей в частности: ученый должен сначала упрочить свое формальное положение и только потом получает относительную свободу для выдвижения идей от собственного имени; на графике этому соответствует растянутость пика почти до второго пика продуктивности на Западе, когда западный руководитель использует результаты более младших коллег. В России первый пик тоже может быть связан с присвоением результатов других, но уже в относительно меньшей степени, так как исследователь еще не имел возможности оформить в статьях свои собственные идеи в той мере, в какой это успевает его ровесник на Западе.

Наконец, как уже отмечалось ранее, второй российский пик соответствует сильно отсроченному второму западному пику, и причина отсрочки - институциональные особенности российского сообщества.

До сих пор рассматривалась творческая активность ученых России (СССР). Анализ публикаторской активности российских ученых показывает, что она имеет однопиковый характер с максимумом около 60 лет [2,с.106-107]. Как отмечает А.Терехов, сопоставляя свой результат с выводами Д.Пельца и Ф.Эндрюса, он "существенно расходится с наиболее известными наукометрическими данными, согласно которым кривые возрастной продуктивности имеют седлообразную форму с пиками в районе 38-42 и 50-54 лет"[там же]. (Сразу же отметим, что, говоря о 50-54 годах, автор не сделал поправки, учтенной им в отношении первого пика, который он вслед за американскими исследователями скорректировал с 40-44 до 38-42; правильнее вести разговор не о 50-54, а о 48-52 годах.)

А.Терехов пишет о тех, кому в 1996-1997 гг. было присвоено звание профессора, то есть об исследователях и разработчиках, имеющих ученую степень и в этом смысле его выборка сопоставима не только с выборкой по двум группам (исследователей и разработчиков) в работе Д.Дельца и Ф.Эндрюса, но и с выборкой, использованной для построения Рис.1 и Рис.2.в нашей работе.

Нетрудно видеть, что максимум публикаторской активности российских ученых, приходящийся на возраст около 60 лет, следует за вторым пиком творческой активности (максимум в 45-50 лет). Я думаю, что данное несовпадение объясняется различием выборок. Выборка, использованная А.Тереховым, включает, во-первых, представителей всех наук, во-вторых, всех ученых, а не только тех, кому принадлежит выдающийся вклад. Если предположить, что отставание возраста высших достижений по сравнению с таковым в теоретической физике составляет когда пять, а когда 10 лет (это не противоречит данным Д.Пельца и Ф.Эндрюса) и, кроме того, учесть относительно большую пологость пиков менее значительных достижений по сравнению с выдающимися (то есть если распространить вывод Х.Лемена на данные этих ученых) - то можно будет говорить о приблизительном согласии двух результатов. Более того: если предположить, что пики менее значительных достижений медленнее спадают (чем частично и объясняется их пологость), то подъем к единственному пику около 60 лет должен скрывать в себе очень пологий пик публикаторской активности, который отстает от первого пика творческой продуктивности почти на столько же, на сколько публикаторский пик около 60 лет отстает от второго пика творческой продуктивности, то есть отстает лет на 5-10 и приходится примерно на 40-45 лет (то есть ровно посредине двух пиков творческой активности). Имеющиеся данные пока не позволяют проверить эту гипотезу.

В любом случае данные А.Терехова свидетельствуют о том, что публикаторская активность российских ученых определяется не реальной творческой активностью, а формальным статусом исследователей; ведь именно статус монотонно растет вплоть до пенсионного возраста. Это основное (если не единственно возможное) объяснение столь своеобразной публикаторской активности. Из этого факта следует ряд очень неприятных для российских ученых следствий. Поскольку публикаторская активность есть отражение получения грантов (таковы особенности использованной А.Тереховым выборки: это ученые, получившие гранты РФФИ), постольку и получение грантов определяется не столько реальным содержанием работы, сколько статусом исследователя. Тем самым публикации, вообще говоря, не влияют на оценку деятельности ученого, а носят преимущественно ритуальный характер и являются демонстрацией статуса, а не отчетом о научных результатах. Другими словами, деятельность российских научных журналов носит существенно ритуальный характер, а именно имеет своей основной целью не столько донесение научных результатов до аудитории по причине их ценности, сколько донесение того, что демонстрируется в качестве научных результатов, как свидетельство высокого научного статуса. Формируется аудитория, ориентированная не столько на восприятие результатов, сколько на восприятие статусности публикаций. В результате по-настоящему ценные результаты лучше публиковать в других изданиях (прежде всего за рубежом), где собственно научное содержание работы имеет большее значение и соответственно возможность публикации (и получения грантов) больше зависит от собственно научного содержания работы. Не удивительно, что по правилам конкурсов, проводимых РФФИ и РГНФ, условием получения грантов является обязательство публиковать результаты в российских изданиях.

Эти выводы не являются новостью для российской аудитории. К примеру, на заседании Президиума Российского общества социологов, посвященного итогам участия российских социологов в работе XVI Всемирного социологического конгресса, один из выступавших (зав.кафедрой социологии МГИМО С.А.Кравченко) призвал выдавать гранты не по административному статусу [5].

В связи с этим уместно напомнить, что ведь не просто так академик Б.Раушенбах называл 30-40-летних сотрудников "витаминами" науки и считал, что "на них все держится" [6,с.71]. Другими словами, институциональные особенности российского общества весьма неблагоприятным образом сказываются на саморазвитии российской науки.

Заключаю. Анализ основных результатов по зависимости научной продуктивности от возраста ученых (как имеющихся в литературе, так и дополненных новыми данными), позволяет получить достаточно целостную картину зависимости продуктивности как от универсальных особенностей научной деятельности, так и от особенностей того социума, частью которого является социум ученых. Хотелось бы надеяться, что более детальный анализ материалов по этой проблеме позволит выработать меры по коррекции сложившегося в России положения дел.

Рис.1 Сглаженная плотность рождения в двух группах ученых в области квантовой физики.

Примечание. Данные заимствованы из именного указателя энциклопедического издания по атомной физике [3,с.525-527]. Данные сглажены методом подвижной средней за 5 и за 7 лет. За период сравнения (конец 1880-х -1930-е) даты по России имеют три максимума, отстающих от максимумов в датах по Западу примерно на 5 лет (указаны стрелками).

Рис.2 Зависимость творческой активности от возраста в двух группах ученых в области квантовой физики.

Примечание. Данные заимствованы из словаря и именного указателя источника к Рис.1 [3,с.108-524, 525-527]: из первого даты научных достижений, из второго - год рождения. Так как даты достижений имеются в этом источнике не по всем персоналиям, то они были частично дополнены по [4].Тем не менее списки персоналий для Рис.1 и Рис.2 незначительно различаются. Если научное достижение потребовало нескольких лет работы, учитывался лишь первый год. Данные сглажены методом скользящей средней за 5 лет. Первый максимум отражает преимущественно индивидуальную творческую активность, второй в основном приписывание результатов научной группы ее руководителю.

1. Пельц Д., Эндрюс Ф. Ученые в организациях.Об оптимальных условиях для исследований и разработок. Пер.с англ..- М.:Прогресс,1977

2. Терехов А.И. Кадровые аспекты трансформации российской науки (результаты эмпирического анализа)//Математическое моделирование социальных процессов. Вып.3.- Москва: Изд-во Моск.ун-та,2001

3. Физика микромира. Маленькая энциклопедия/гл.ред.Ширков Д.В. - М.:Советская энциклопедия,1980

4. Советский энциклопедический словарь,4-е изд.,доп.и перераб./гл.ред.Прохоров А.М. М.:Советская энциклопедия,1989

5. Вестник Российского общества социологов. 2006. №2. С. 2.

6. Раушенбах Б. Фрагменты //Российская провинция. 1994. №1. С.66-74

11.4. Несколько заключительных замечаний

§1

Анализ социально-исторической динамики наиболее развитых стран Евразии в XVI-XX вв. показывает, что все они втянуты в единый инновационный поток, представляющий cобой непрерывную последовательность 20-летних инновационных циклов, пронизывающую социально-историческую толщу на протяжении многих веков. Полагаясь единственно на факт целостности мирового цивилизационного древа, можно утверждать, что этот инновационный ритм тянется к нам от самой первой локальной цивилизации (или цивилизаций), с которой началось выстраивание древа.

Как видно из хронологии инновационных циклов в Нидерландах, Англии, Пруссии и Германии, Японии (раздел 2.0), то в одной, то в другой стране 20-летний ритм явно проглядывал наружу, отмечая своим появлением места наиболее отчетливых и динамичных перемен; при этом 20-летние отрезки вне зависимости от места и времени появления выстраиваются в таком хронологическом порядке, который не оставляет никаких сомнений в том, что это отдельные звенья непрерывной цепи.

Весь ХХ-ый век этому ритму следовала Турция, что лишний раз демонстрирует динамичность происходящих в этой стране процессов вне зависимости от сложности и противоречивости их конкретных форм.

Нетрудно видеть, что сообщество, расположенное в российском регионе (и уже традиционно, хотя не вполне корректно именуемое российской цивилизацией), вошло в единый мировой инновационный поток в начале XX века в результате процессов, происходивших в двухпоколенческом цикле 1855-1917 гг., но уже с началом следующего двухпоколенческого цикла было выброшено из этого потока и тем самым полностью исключено из собственно цивилизационной инновационной динамики; оно остается в таком состоянии и по нынешний день. Слова о том, что в результате военного переворота, совершенного большевиками в 1917 г., и их последующей деятельности Россия была изъята из общецивилизационного развития, к сожалению, отражают объективный факт. Этот случай разительным образом отличается от турецкой динамики, когда вместо восстановления империи был взят курс на строительство национального государства.

В других случаях (из числа уже идентифицированных) наблюдаемые ритмы тоже иногда тем или иным образом отличаются от единого ритма, но степень отличия далека от российского примера. Обычно это отличие имеет вполне очевидные причины, как, например, в динамике Франции (примерно 3-летнее отставание соответствует циклу элит и отражает особенности функционирования социально-политического организма государственности Франции в общеевропейском потоке), а иногда причины отличия понять сложнее, но можно выдвигать вполне правдоподобные гипотезы, что и было сделано в некоторых случаях (см.дополнительные материалы; полномасштабная проверка этих гипотез, вообще говоря, осталась за рамками данного исследования). Тем не менее вряд ли можно сомневаться в том, что совместный анализ особенностей инновационной динамики, динамики демографического перехода и некоторых других факторов может стать мощным средством собственно научного изучения эволюции внутренней среды локальных цивилизаций.

Этот взгляд на особенности инновационной динамики за несколько веков истории Евразии позволяет обратиться к нескольким российским сюжетам.

§2

Первый сюжет касается российской динамики в первой половине XXI в. и базируется на параллелях между двумя российскими 65-летними циклами после 1855 и после 1985 гг.

Понимание сходства и различия между этими двумя периодами развития России важно для выяснение особенностей социальной, политической и экономической динамики современной России. В рамках 130-летних циклов 1801-1917 и 1917-2056 гг. периодам 1855-1917 и 1985-2056 гг. соответствует время формирования дополнительного состояния, то есть время известного рассредоточения полномочий власти. В результате для унитарноорганизованной системы власти двухпоколенческий период 1855-1917 гг. представлял собой период общесистемного кризиса, завершившийся крахом этой системы (см. напр.[1]), а период 1985-2056 гг. тоже будет периодом общесистемного кризиса российской унитарноорганизованной системы власти.

Возможности имитировать формы третьего и четвертого рангов пространственного структурирования чрезвычайно облегчают имперской верхушке манипуляцию социумом, однако именно в этом и заложена, похоже, самая главная опасность для будущего развития России. В 2050-60-х гг. начнутся мощные перемены, отражающие начало целого ряда циклов (от 32-летнего до 250-летнего, включая все промежуточные), и очередные процессы модернизации развернутся в условиях, основные параметры которых можно оценить уже сейчас по динамике циклов Кондратьева, по динамике поколенческих и инновационных циклов; именно в этот период очередная актуализация проблемы создания национальной государственности послужит не только запальным шнуром для перемен, но и даст немалую взрывную волну. Весьма вероятно, что на территории России повторится сценарий распада Югославии, когда одна часть страны противопоставит себя другим частям (примерно так же, как Россия со всё возрастающей силой противопоставляет себя сейчас другим осколкам бывшего СССР). Фактически речь идет о продолжении процессов распада империй, ранее реализованных после 1917 г. в случае Российский, Османской и Австро-Венгерской империй, но в отношении России растянутых на несколько этапов благодаря экстраординарным усилиям советских (а ныне российских) властей по регенерации имперских структур в новом обличии.

Наряду со сходством между периодами 1855-1917 и 1985-2056 гг. имеется и принципиальное различие. Во втором случае Россия имеет возможность использовать заемные формы 4 ранга пространственного структурирования и тем самым может имитировать систему 4 ранга, что облегчит ей борьбу за сохранение территориального единства. Если к тому времени Россия будет выполнять в рамках международного разделения труда такие задачи, которые сделают ее незаменимым игроком в международной системе отношений (например, останется сырьевым придатком развитых экономик), то ведущим членам мирового сообщества окажется выгоднее способствовать сохранению территориальной целостности России, чем ее распаду. Напомним, что курс на превращение России в сырьевой придаток развитых и развивающихся экономик был утвержден В.Путиным ("энергетическая сверхдержава") и с тех пор не претерпел изменений.

С точки зрения ближайших перспектив российской динамики особое значение имеет параллель между периодами 1874-1876-1880-1882-... и 2004-2006-2010-2012-... гг. Перемены, начатые в 1855 г., требовали продолжения. Поэтому действия, которые Лорис-Меликов начинал предпринимать в 1880-1881 гг. на третьем этапе инновационного цикла (этапе перестройки верхушки, приспосабливающейся к изменившимся элитам), объективно и неотвратимо ставили власть перед проблемой скрытого противостояния между крестьянским миром России, структурированным на основе прямой непосредственной коммуникации в форме закосневшей общины, и потребностями власти в более мобильном (саморазвивающемся) укладе жизни населения. Поэтому убийство Александра I, если его рассматривать с точки зрения объективных тенденций развития, стало для консервативной части имперской верхушки не столько причиной, сколько прекрасным поводом для остановки перемен и отката назад. Тем самымконтрреформы Александра III пришлись на цикл перемен в массовых группах (ок.1882-1890 гг.) и цикл приспособления элит к изменившимся массовым группам (ок.1890-1894 гг.). Подобное стечение обстоятельств позволило в максимально возможной на тот момент степени законсервировать архаичную колониальную структуру России; в результате реформы Витте и затем Столыпина начались слишком поздно, чтобы распад империи можно было бы сделать более контролируемым, как это происходило с Османской империей, не говоря о колониальных империях, распадавшихся после Второй мировой войны.

Впервые контролируемый распад империи в российском регионе был осуществлен только в конце XX в., в 1991 г. За эту 73-летнюю отсрочку (с 1918 г. на 1991 г.) была заплачена чудовищная цена: примерно 60 миллионов человек потеряло российское общество между 1918 и 1991 гг. дополнительно к объективно неизбежным демографическим потерям бурной первой половины XX века.

По своему значению для будущего России период 2010-2012 гг. сопоставим с периодом 1880-1882 гг., подобно последнему, он в существенной мере определит контекст последующих десятилетий российской истории.

Здесь обращает на себя внимание следующий факт. Б.Ельцин назначил своим преемником человека, поведение которого он мог контролировать в более сильной степени, чем контролировалось поведение самого Б.Ельцина. Нет нужды доказывать, что такого же преемника привел к власти и В.Путин. Тем самым возможности маневра третьего президента России еще хуже, чем возможности самого В.Путина. А это означает, что круг возможностей действия очередного президента России сократился и им всегда будет выбираться способ действия, оказывающий наименьшее воздействие на утвержденный В.Путиным курс. Другими словами, даже не вдаваясь в детальное обсуждение особенностей сформированного В.Путиным режима власти, а взяв один лишь вектор проводимых им перемен на укрепление (консервацию) колонизационной структуры власти в стране, можно прогнозировать исключительную слабость любых "либеральных" поползновений его преемника.

Особую тревогу вызывает следующее. В.Путин пришёл к власти на волне страхов людей за свою жизнь, на фоне взрывов и военных действий, как защитник и гарант, обещающий безопасность, как "сильная рука". Другими словами, в массовом сознании В.Путин был легитимизирован в качестве бойца, который "мочит" своих противников[1], а не в качестве, например, хозяйственника, который занимается строительством и обустройством, и уж тем более не в качестве рефлексирующего политика, для которого важно понимание обществом происходящего (консенсус). Подобного рода легитимность (легитимность бойца) требует, чтобы напряженность в обществе не опускалась ниже некоторого уровня, потому что в противном случае исчезнет потребность именно в такой фигуре и возникнет нужда в другом типе первого лица - например, в хозяйственнике. В результате как на протяжении всех лет своего президентства, так и в последующие годы В.Путин постоянно эксплуатировал травмы массового сознания - травму Отечественной войны 1941-1945 гг., травму распада СССР и частичной легализации националистических сил, но в первую очередь - травму изменения привычных условий жизни, локализованную в мифологизированном образе стабильности жизни в СССР и стигматизированную в путинском курсе на "стабильность". Основная опасность данного положения вещей заключается в том, что ни уничтожение неугодных олигархов, ни уничтожение террористов, ни уничтожение каких угодно других врагов не позволяет излечить ни одну из этих травм.  Более того: страхи перед возможными терактами, неуверенность в безопасности, которые, согласно опросам, испытывает большинство населения страны - это тоже травмы, позволяющие манипулировать населением. Если бы перед современной имперской верхушкой стояла задача изобретения "вечного двигателя", обеспечивающего власть мощью по подавлению очередных "врагов народа", итем самым манипулировать подконтрольным социумом, то нельзя было бы придумать лучшего средства, чем эксплуатация названных травм.

Поэтому проблема заключается в том, что данный механизм требует смены врагов вне зависимости от потребности самой верхушки в такой смене и становится основным средством борьбы разных сил; в частности, он становится универсальным рецептом преодоления любых препятствий на пути "к лучшей жизни народа" - в том числе рецептом "излечения" национальных травм - будь то проблемы титульной нации, сознание которой стерилизуется, чтобы превратить ее в обезличенное и тем самым колониально универсальное средство обеспечения целостности империи, или проблемы национальных меньшинств в империи, сознание которых перестраивается ради все того же единства имперского пространства. И чем сильнее насаждается миф универсального рецепта, тем мощнее будет реакция на этническом уровне после начала очередного цикла перемен, когда миф рассыпется. Неизбежное изменение конфигурации кланов власти после 2012 года (и абсолютно неотвратимое - после 2018 г.) может инициировать использование этого механизам во внутриклановой борьбе и это - основная угроза стабильности власти в России в ближайшие годы и мина под перемены 2050-2060-х гг..

Таким образом, в отношении динамики России в первой половине XXI века, где важнейшим фактором является ход инновационных процессов после 1985 гг. на пятом этапе инновационного цикла 1985-2004 гг. и на первом этапе инновационного цикла 2004-… гг., то есть в 2000-2006 гг., был практически поставлен и определенным образом "решен" вопрос о "цене истории" для России на весь XXI век. Он был решен путем создания механизма постоянного поддержания крайней внутренней напряженности, которая означает непрерывный имперский кризис, основные результаты которого будут легализованы в основном после 2050 г. - примерно так же, как основные результаты кризиса 1855-1917 г. были легализованы после 1917 г. Хотелось бы еще раз привлечь внимание к событиям первой четверти XX века и подчеркнуть, что именно сохранение империи - пусть и в новой форме - привело тогда к выпадению российского сообщества из общецивилизационной стремнины на обочину. Через 40-50 лет, в середине XXI в., Россия снова окажется перед той же проблемой.

Теперь имеет смысл присмотреться ко второму сюжету - вероятной российской динамике после середины XXI в.

§3

Как бы странно это ни звучало, но основная причина российских бед - это колоссальные материальные и (до середины советского периода) людские ресурсы страны, которые удобны для колонизационного хищничества. В условиях изобилия ресурсов в борьбе за власть побеждают как раз наиболее беспринципные и не выбирающие средств претенденты, потому что все конкуренты, сознательно или невольно ограничивающие себя в формах борьбы за власть, могут быть устранены вне зависимости от того, какие потери несет при этом российский социум,- до сих пор никакие потери не оказывались чрезмерными, и ни одна такая победа не стала пирровой.

К сожалению, эта ситуация мало изменилась к сегодняшнему дню: у России всё еще слишком много ресурсов, чтобы верхушка власти не на словах, а на деле отказалась от колонизационной модели контроля над социумом. По-прежнему в России каждое новое первое лицо реализует собственную систему прямого (то есть чрезвычайного) управления посредством иерархии унитарного контроля, каждый раз заново выстраиваемой на основе принципа личной преданности всякого нижестоящего всякому вышестоящему сверху донизу. Такая логика власти сложилась еще со времен великого Московского княжества, когда оно было "верным улусом" Золотой Орды (выражение Симеона Гордого). Подобная организация - единственный способ выживания колонизаторов во враждебном окружении, в которое они превращают любое захваченное сообщество, когда превращают его из совокупности субъектов деятельности в аморфную массу объектов внешнего воздействия.

Основным инновационным стержнем, вокруг которого организовывалась иерархия прямого (чрезвычайного) управления, в последние 500 лет российской истории были технические и социокультурные инновации с Запада, то есть от капиталистической мир-системы. Но с середины XXI века современную мир-систему ждет постепенный кризис; как следует из предшествующих материалов, этот кризис растянется на многие десятилетия и закончится лишь с окончанием процессов, подобных столкновениям Тридцатилетней войны и последовавшему за ними Вестфальскому миру. Тем самым Россия будет долго и мучительно утрачивать стержень своего развития и ее властная верхушка будет метаться в поисках новых образцов. В результате империя будет агонизировать и наиболее вероятный вариант агонии – трансформация унитарного российского пространства в группу государственных образований, то есть долгий распад с середины XXI в. до середины ХХII в., на протяжении целого века.

Если учесть, что процессы отката территориальной экспансии в российском регионе четко проявились уже во второй половине XIX - начале XX вв. и тем самым отметили начало краха империи, то в ближайшие 150 лет жителям Земли предстоит увидеть продолжение поучительного спектакля, начавшегося в XX в. на просторах нашей Родины.

По контрасту с Россией особое внимание обращает на себя Турецкая республика. Бывший "европейский больной" XIX в. уже в начале XX в. стремительно утратил свой имперский статус и с тех пор демонстрирует завидный динамизм социального, политического и экономического развития. В частности, очень важно, что в отличие от России Турция сохранила единый ритм инновационного цикла вместе с Западом на протяжении всего XX в. Сейчас Турецкая республика претендует на роль регионального лидера, и со временем (в исторической перспективе) ее претензии будут все более обоснованными, тогда как Россия, напротив, в своем регионе в исторической перспективе этот статус будет постепенно терять и будет все более явно превращаться в "европейского больного" XXI века.

Именно ресурсные преимущества России перед Турцией после краха Османской и Российской империй (30-кратное преимущество по территории и 15-кратное по населению) сыграли роковую роль в истории страны и позволили растянуть агонию российского имперства на два с половиной века. В результате две существенно похожие системы, начавшие развитие практически одновременно, с XIV в., и следовавшие одним и тем же принципам колонизационной организации (хотя и в своеобразных исторических формах в каждом из случаев), схожим образом и заканчивают цикл своей эволюции; разница только в том, что в одном случае агония заняла около века и уже закончилась, тогда как в другом она только-только перевалила через апогей.

С помощью паллиативных средств российская верхушка сможет оттягивать радикальные перемены во властном устройстве еще несколько десятилетий и даже добьется признаков некоторого внешнего улучшения (вспомните Российскую империю 1900-начала 1910-х гг.),- но все это лишь продлит агонию и усилит ее проявления. Россия должна успеть существенно перестроиться именно в ближайшие десятилетия, пока мир относительно однополярен; в противном случае, то есть в ситуации конкуренции нескольких центров после середины XXI века, в результате влияния разных центров российская верхушка растеряется и будет метаться, а от России начнут отваливаться отдельные куски. Поскольку происходить это будет еще не скоро, то создание семи (позднее восьми) военных, а на самом деле полицейских округов (последнее их значение будет со временем все более заметным) вполне позволяет наследующим В.Путину первым лицам отодвигать настоятельную потребность решения проблемы имперства за пределы сроков своего правления. Поэтому вряд ли можно сомневаться, что Д.Медведев пробудет президентом до 2018 г. А если верхушка сумеет реализовать планы, подобные планам по переводу городов с населением более 50 тыс.человек в прямое федеральное подчинение - пусть и в смягченном варианте назначения мэров назначаемыми президентом главами регионов,- то уже никто и ничто не изменит судьбы страны. Кроме саморазвития регионов и самоуправления городов нет других сил и средств, способных ограничить самоуправство верхушки российской власти и последующую расплату всей страной.

§4

Третий сюжет - своеобразие российской инновационной динамики в XV-XVII вв.

Одна из самых интересных проблем социально-исторической динамики российского социума выявляется при анализе хронологии инновационных циклов в период со второй половины XV в. до начала XVII в. В этот период в истории России наблюдаются две последовательности инновационных циклов, сдвинутые друг относительно друга всего на два года. Если бы логика развития инновационных циклов допускала подобный сдвиг между соседними циклами в рамках одного общего ряда, то можно было бы говорить о полуторавековом непрерывном ряде 20-летних циклов, который стал бы однозначным свидетельством необычайно динамичного и целостного процесса перемен, происходившего в тот период в России, представляющего таким образом уникальный случай в российской истории, делающий его подобным истории Западной Европы.

Уникальность его состояла бы в том, что два 65-летних периода существования унитарного властного режима оказались бы принадлежащими к единому инновационному процессу, то есть были бы проявлениями некоторой самодостаточной социокультурной целостности, возможной только в форме отношений опосредованной коммуникации,- отношений, немыслимых в рамках собственно колонизационной системы политического устройства. В частности, это означало бы, что можно говорить о российской цивилизации в собственном смысле этого слова - то есть говорить о преодолении цивилизационного барьера, а не об имитации цивилизации как локальной цивилизации в строгом смысле этого слова. В частности, в таком случае 3-летнее (в среднем) отставание инновационных циклов российского ряда второй половины XV в. - начала XVII в. от западноевропейского ряда инновационных циклов могло бы обозначать феномен, аналогичный 3-летнему отставанию французского ритма в более поздние времена.

Однако, как было отмечено выше, логика развития инновационных циклов не допускает 2-летнего сдвига в рамках единого целостного инновационного процесса, а потому и "почти состоявшееся" совпадение 20-летних российских ритмов после 1462 г. и после 1543 г., так же как и возможную параллель с динамикой французского сообщества, приходится признать не имевшими места. Другими словами, как и следует ожидать в колонизационной системе, каждый новый период существенных перемен приносил с собой свой собственный ритм инновационных процессов, никак не связанный с предшествующими и последующими периодами, потому что между этими периодами не существовало связующей их плотной социокультурной ткани самодостаточных социокультурных форм - той невидимой ткани, которая обеспечивает преемственность форм цивилизационного типа в собственном смысле этих слов и, к примеру, обеспечивает единство западноевропейского инновационного процесса.

Однако неудача "цивилизационных ожиданий" не мешает получить из анализа хронологии российских инновационных циклов XVI - XVII вв. дополнительную информацию о российской динамике - а именно об особенностях колонизационной динамики как в этот, так и в другие периоды наиболее мощных перемен, а именно на изломе 500-летнего цикла.

Речь идет о постоянстве инновационного ритма на протяжении двухпоколенческого цикла 1543-1610 гг. и даже, возможно, о его частичном продолжении в первом десятилетии последующего двухпоколенческого цикла. Первый из этих фактов устанавливается четко и ясно по хронологии 20-летних циклов; второй лишь вероятен и в отношении его нельзя сделать пока окончательного вывода из-за недостатка данных.

Первый факт однозначно свидетельствует о чудовищной силе перемен, пережитых обществом в период правления Ивана IV и после него; колонизационная травма была столь сильна, что инновационный ритм, постепенно затухающий после первоначального толчка и обычно не выходящий за пределы однопоколенческого цикла (в этом смысле 20-летние российские ритмы первой трети XX в. являются исключением, вызванным к жизни присоединением российского пространства к единому западноевропейскому ритму), в данном случае затухал на протяжении по крайней мере двух однопоколенческих циклов. Непрерывность этого ритма от времени правления Ивана IV до времени Смуты напрямую указывает на процессы в период Ивана IV как на причину Смутного времени. Это прямое и пока единственное свидетельство о корнях Смутного времени, полученное не в виде "исторических обобщений", а на уровне закономерностей социально-исторического развития, представляющих собой частные (то есть конкретно-исторические) формы проявления законов социологии.

Хотелось бы подчеркнуть, что хронология инновационного цикла периода Смуты именно принадлежит ряду 20-летних циклов, запущенному после 1543, а не случайно совпала с динамикой этого ряда. Об этом свидетельствует специфическое положение 20-летнего цикла относительно 65-летнего. История России знает только два случая аномального существования инновационного цикла не в начале очередного поколенческого цикла, а где-то в средней его части,- это циклы 1604-ок.1624 и ок.1899-1919 гг. В обоих случаях имело место сильное внешнее воздействие на сообщество: в первом случае это были процессы колонизации в двух последовательных инновационных циклах (реформы в 1549-1560 гг., опричнина в 1565-1572 гг.), во втором случае - включение российского социума в единую систему промышленного развития в качестве богатейшего источника сырья в рамках третьего цикла Кондратьева (третьего для экономик Запада, но второго для экономики России). Напомним, что колонизация, то есть насаждение заимствованных форм жизнедеятельности, всегда есть внешнее воздействие на социум, и только с течением времени заемные формы интернализуются, то есть трансформируются и включаются в массу ранее традиционализированных форм жизнедеятельности данного общества. Чтобы инициировать инновационный цикл, такое внешнее воздействие должно совпасть со сменой поколений; если такого совпадения не наблюдается, значит, ритм был инициирован ранее - то ли в предшествующем поколенческом цикле, то ли вообще за пределами данного социума. Но если цикл был инициирован в данном сообществе, то он обязательно начнется с началом одного из 65-летних циклов. Это и позволяет говорить о принадлежности цикла 1604-ок.1624 гг. тому же ряду инновационных циклов, что и ряд, запущенный во времена Ивана IV.

Параллель между событиями после 1543 г. и после (номинально) 2056 г. исключительно прозрачна, чтобы ее растолковывать.

§5

Заключительный сюжет – о ритмах и ресурсах развития.

Всякое знание обладает объективной ценностью ровно в той мере, в какой оно обеспечивает получение воспроизводимых (и в этом смысле прогнозируемых) результатов. Идея воспроизводимости результатов пришла в социальные науки из физики (а еще точнее - из механики) и потому несет на себе механистический отпечаток, то есть неявно предполагает буквальное совпадении результатов, полученных при анализе одних и тех же процессов при одних и тех же начальных условиях.

Столь буквальный перенос представлений о закономерном развитии в сферу социальных явлений всегда создавал питательную почву для разнообразных версий детерминизма, а в качестве реакции, неизбежно сопутствующей таким версиям – релятивизма целого спектра критических концептов, вообще отказывающих природе и человеку в предсказуемости поведения. Даже открытие соотношения неопределенности Гейзенберга не избавило представления о закономерном развитии от родимых пятен механицистского детерминизма.

Динамика инновационного цикла позволяет более наглядно показать сложный характер отношений между модельными социальными закономерностями и описываемой ими реальностью и получить численные оценки в сфере, казалось бы, в принципе не поддающейся количественному анализу. Имеется в виду связь инновационной динамики с ресурсами, определяющими возможности реализации тех или иных конкретных форм социальной динамики, будь то человеческие (социально-культурные), материальные или финансовые ресурсы.

С точки зрения закономерностей развития такие инновационные циклы как Английская, Французская или Американская революции - это на самом деле один и тот же цикл. Один и тот же в прямом смысле этих слов. Просто различаются его конкретные формы проявления. Это все равно, как если бы закон всемирного тяготения открыл не Ньютон, а , скажем, Гук. Тогда тот же самый закон был бы описан, вообще говоря, в других словах и носил бы другое имя (закон Гука, а не закон Ньютона), однако при этом оставался тем же самым законом всемирного тяготения. То же самое и с инновационными циклами, точнее, с инновационным циклом. В разных странах он имеет разные конкретные формы и, соответственно, разные названия – либо Английская, либо Французская, либо Американская и т.д. революция. Такова одна сторона представления о законах развития, когда мы явно или неявно используем модели или, используя терминологию М.Вебера, идеальные типы.

Вторая сторона заключается в том, что поскольку всякий конкретный инновационный цикл реализован в особой форме, обусловленной различием места, времени и качественных условий его реализации, то это не один цикл, а разные циклы. В этом втором смысле - и только в этом, обращенном к различию конкретных условий реализации инновационного цикла смысле - Английская, Французская или Американская революции представляют собой разные циклы.

Другими словами, изменение места, времени или качественных условий реализации инновационного цикла означает изменение конкретных форм этого цикла, а именно изменение конкретной динамики тех трех субсистем, которые формируются и опредмечиваются по ходу формирования и опредмечивания каждого конкретного инновационного цикла, которые различаются в самом прямом и непосредственном смысле этих слов.

Такое представление об инновационном цикле - и его единичность и одновременно его множественность (или, что то же самое, единичность и множественность трех субсистем инновационного процесса) - означает, что формализованная в описании инновационного цикла пространственно-временная динамика трех субсистем определяет лишь некоторые общие пространственно-временные рамки социальных, политических и экономических процессов, то есть, если можно так выразиться, их "общую структуру", но никак не "конкретную социально-историческую наполненность" цикла. Последняя зависит, помимо прочего, от коньюнктуры событий, от конкретных действий конкретных людей "в данное время в данном месте".

Эта конкретность тоже распадается на две составляющие, которые с известной долей условности можно обозначить как объективные обстоятельства и обстоятельства, продиктованные коньюнктурным поведением людей. Полное аналитическое разделение этих составляющих представляется трудноосуществимым, но их различие вряд ли может быть оспорено.

Возникает вопрос: какова та доля полного (явного и неявного) социально-исторического содержания инновационного цикла, которая определяется "объективными обстоятельствами" и та доля, которая определяется конкретными действиями конкретных людей? Памятуя о том, что именно люди определяют всю цивилизационную динамику и о том, что примерно 10% людей реализует инновационное поведение, на этот вопрос можно дать вполне однозначный ответ. Мы полагаем, что оценка отношения "объективного" к "субъективному" в рамках одного инновационного цикла может быть определена соотношением 9:1. Иначе говоря, в каждом цикле не менее 90% принадлежат инерции истории, и одновременно каждые 20 лет существования дают каждому сообществу шанс на 10% (но не более) изменить общий ход своего развития.

Но как же тогда объяснить скачки в развитии, которые по крайней мере на первый взгляд далеко перекрывают допустимый 10-процентный предел перемен?

Ответ заключается в учете неявных перемен, которые накапливались в предыдущих циклах, но реализовывались в формах, которые оказались малозаметными, что внешним наблюдателем может быть расценено как отсутствие существенных перемен. Однако очередной небольшой сдвиг в формах реализации перемен, так сказать, сбрасывает покрывало сразу со многих предшествующих изменений, накапливавшихся в неявной форме; в результате наблюдателю кажется, что перемены носят взрывной характер. Фактически речь идет о так популярных теперь даже у гуманитариев представлениях о точках бифуркации, когда небольшое управляющее (или возмущающее) воздействие приводит к радикальным переменам в развитии исследуемого процесса. Тем самым вопрос о соотношении между явными и неявными процессами перемен, об объективных и субъективных возможностях сотворения истории есть вопрос о соотношении ритмов и ресурсов перемен, то есть вопрос о связи динамики инновационного цикла с трендами в доступности ресурсов (людских, материальных, финансовых).

Влияние ресурсов и обеспечиваемых ими процессов всегда носит взаимообразный характер. С одной стороны, процессы формирования субсистем частично меняют условия доступности ресурсов (как в лучшую, так и в худшую стороны). С другой стороны, наличие тех или иных ресурсов в качестве начальных условий для развертывания той или иной стадии инновационного процесса определенным образом влияет на динамику конкретного опредмечивания социальных, политических и экономических параметров трех субсистем (как на конкретные формы субсистем, так и на динамику качеств этих субсистем как целостных структур). Поэтому можно сказать, что доступность ресурсов определяется трендами, которые в силу инерции материально-технической базы меняются скорее постепенно, чем скачками, тогда как динамика инновационного цикла в силу логики взаимодействия трех субсистем определяет скорее повороты в отношении к наличным ресурсам существования (и развития) общества, чем монотонные изменения в отношении к наличным ресурсам. При этом полный диапазон одностороннего изменения содержания развития (как явного, так и неявного) всегда составляет примерно 10% от всего содержания социально-исторического развития по ходу данного цикла.

Если не учитывать такие изменения содержания развития, которые связаны с вводом в действие больших разовых мощностей по производству и (или) переработке чего-либо, по оказанию услуг, то скачки в развитии всякой социальной системы есть не что иное, как легализация скрытых (неявных) социально-исторических процессов. Скрытых в том смысле, в каком политическая власть может самоограничивать собственное восприятие нежелаемых явлений и соответственно может препятствовать процессу адекватного отражения реальности в деятельности членов данного сообщества, то есть может маскировать реальные процессы во имя своих коньюнктурных интересов. Такие искажения по мере накопления и становятся причиной таких скачков в развитии, которые на первый взгляд далеко перекрывают допустимый 10-процентный предел перемен.

Таким образом, существенную составляющую собственно перемен составляют процессы легализации замаскированной реальности. Именно это мы и наблюдаем в периоды особенно масштабных перемен, когда после относительно невинных действий власти (вроде созыва Генеральных штатов в 1789 г. во Франции, созыва английского парламента в 1640 г. или объявления курса на гласность и перестройку в СССР после 1985 г.) вдруг рождаются образцы бешеной социально-исторической динамики, метафорически сопоставимые с тектоническими подвижками. Так прорываются скрыто накапливавшиеся перемены. Так, к примеру, и Петр I не столько сам инициировал новые процессы, сколько способствовал легализации неявно накопленного потенциала перемен.

Конечно же, легализация благоприятствует и собственно созданию новых форм (в случае саморазвития) и заимствованию новейших форм (в случае колонизации), что дополнительно усиливает размах обновления; но по той же логике только часть от этого нового может реально прижиться по ходу данного инновационного цикла (а именно та часть, которая впишется в 10%), а потому в последующем неизбежен определенный откат.

1. Пивоваров Ю.С. Две политические субкультуры пореформенной России: проблемы взаимодействия, в: Ретроспективная и сравнительная политология. Публикации и исследования. Вып.1- М.:Наука, Главная ред. восточной лит-ры,1991. С.255-288