Монтэ П. Египет Рамсесов

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава IX. Войско и война

I. Блеск и нищета воинства

Писцы считали воинов ниже себя, однако их юные ученики, ослепленные блеском военной карьеры, порой меняли кисточку и папирус на меч и лук, а тем более на колесницу с горячими конями. Этим юношам прежде всего следовало показать, что воинский труд — не забава. Среди ученических упражнений эпохи Рамессидов большое место занимают описания этих воинских трудов. Будущего пехотного командира назначали с колыбели. Когда он достигал роста двух локтей, его отправляли в казарму. Там его обучали, да так, что на голове и теле оставались шрамы на всю жизнь. Если он ленился, его били, как бьют лист пергамента. А когда он годился наконец для походов, жизнь его превращалась в кошмар:

«Приди, [я расскажу] тебе о его походе в Сирию, о его движении по хребтам, причем его довольствие и вода на плече его подобны грузу осла, и образует шея его хребет, как у осла. Хребет спины его разбит, он пьет воду протухшую. Он гонит сон. Достигает он врага, причем он подобен подстреленной (?) птице.

Когда ему удается вернуться в Египет, он как палка, которую изъел червь. Он болен. Его схватывает болезнь, [при которой он должен лежать]. Его доставляют на осле, а его одежды украдены, и его провожатый [слуга] сбежал» (перевод О. Д. Берлева).[1]

Все эти беды минуют военачальника на колеснице. Получив два прекрасных коня из царской конюшни и пять рабов, он не находит места от радости. Прежде всего он хочет показаться в своем родном городе. Он задирает всех, кто не выказывает ему восхищения. Он уже отдал внаем двух из своих пяти рабов, и теперь он собирается купить личную колесницу. Дышло стоит три дебена серебра, колесница — пять дебенов. На это уходит все небольшое наследство, которое он получил от отца своей матери. Но вот — очередная стычка с завистниками. Наш военачальник [223] падает. Он ранен. Его упряжь — в придорожной канаве, а как раз в это время высшее начальство проводит общий смотр. И вот несчастного хватают и приговаривают к палочному наказанию. Его укладывают на землю и награждают сотней ударов.[2]

В этом описании много фальши. Писцы, конечно, не любили военных, и те отвечали им взаимностью. Старые воины, вернувшиеся из походов в Сирию, Нубию или Ливию, могли окончить свои дни в относительном достатке, как Яхмес, сын Абен, или получить фиктивную должность при дворе, как Яхмес из Нехеба, и не поминали злом свою службу в армии.

«Имя героя [живет] в содеянном им, — говорит сын Абен, — оно не исчезнет в этой стране вовеки».

Воинская служба оправдывала себя. После каждой победы воины делили добычу. Самый храбрый, чье имя возвещал царский глашатай, получал участки в своем городе и рабов обоего пола, отнятых у врагов фараона. Например, Яхмес получил девятнадцать рабов и рабынь и золото за храбрость в виде ожерелий и кубков, подобных кубку Джхути, на котором была выгравирована следующая иероглифическая надпись:

«[Сей] дар — по милости фараона Менхеперра благородному князю, божественному отцу, любимцу богов, кто наполнял сердце фараона [радостью] во всех чужеземных странах и на островах Великой Зелени, кто наполнил его склады лазуритом, золотом и серебром, начальнику чужеземных стран, военачальнику, любимцу доброго бога (т. е. фараона.— Ред.). Владыка Обеих земель обеспечивает тебя навечно, царский писец Джхути».[3]

Другой старый вояка, Диду, которому пришлось сменить немало должностей — он был начальником пустынь западнее Фив, посланником в иноземных странах, знаменосцем его величества, капитаном ладьи «Мери-Амон» и под конец начальником стражи,— тоже неоднократно удостаивался похвал и награждался золотом. На его нагрудном ожерелье красовались золотые пчелы и идущий лев.[4]

Другой знаменосец и его современник, носивший громкое имя Небкемет («Владыка Египта»), получил в награду за службу браслет из позолоченного серебра.[5]

Однако счастливее всех оказался знаменосец Небамон, который состарился на службе фараона и ни разу за всю свою долгую жизнь не был обруган или наказан. Его величество фараон решил вознаградить его двухэтажным домом с внутренним двориком, осененным пальмами. [224] А кроме того, ему были дарованы земли с рабами, освобожденные от всех царских налогов. Ему присвоили почетное звание «имаху» («почтенный»). И наконец, не желая, чтобы он совсем отошел от дел, фараон назначил Небамона начальником стражников в пустыне западнее города. Все эти титулы и подарки были оглашены и вручены ему на военном параде.

Когда Небамон был знаменосцем, он, подобно упомянутому выше Диду, ходил на военном корабле «Мери-Амон». Кстати, на знамени, которое он держал, был изображен корабль с кабиной посередине, с рулевым веслом и такелажем. Вся команда собралась на судне, чтобы присутствовать при награждении ее бывшего капитана. Военачальники сидят на табуретах с перекрещенными ножками. Матросы выстроились в четыре ряда. Небамон отдает знамя, которое носил, когда был соратником властелина Обеих земель, в чужеземных странах Севера и Юга. Он преклоняется перед знаменем. Затем один из носильщиков царского опахала вручает ему другой штандарт с изображением газели со страусовым пером на спине — символом частей стражников, патрулирующих пустыню к западу от Фив, а также цилиндрик в форме пальмы чуть длиннее ладони, в котором, наверное, был папирус с копией дарственной грамоты Небамону. После этого патрульные пустыни, меджаи,* пройдут парадным маршем перед своим новым начальником. Два военачальника преклоняются перед ним, опираясь на локти. Проносят штандарты; на них написаны имена, номера и символы отрядов меджаев. Наконец звучит труба, и начинается парад. Впереди идет знаменосец, за ним — лучники, а потом — тяжеловооруженные пехотинцы с копьями и щитами. Когда они проходят перед Небамоном, лучники приветствуют его поднятым в правой руке луком, затем вешают его себе на шею и маршируют дальше, сжав руки в кулаки.[6]

Этим людям поистине не пришлось жаловаться на своих повелителей. Однако было немало других военачальников и рядовых воинов, которые не смогли построить себе пышные гробницы с росписями, изображающими их военные подвиги, а потому мы о них ничего не знаем. И тем не менее дошедшие до нас изображения рассказывают кое-что о жизни простых египетских воинов. Высшее [225] воинское начальство, царские писцы и наборщики рекрутов — Чануни, Хоремхеб, Аменемхеб и прочие — весьма заботились о войсковом довольствии. Как правило, оно состояло из хлеба, говядины, овощей, пирожков и всяких иных продуктов, способных угодить воинам. С командирами во главе они подходили строем, каждый со своим мешком. Вот они входят в ворота и видят на дворе кувшины и корзины с сухарями, пирогами и кусками мяса. Позади корзин сидят на земле пожилые люди в белых одеждах. Это, несомненно, пекари и повара. Писцы отмечают в списках людей и полученную ими провизию.[7]

В обязанности Небамона, после того как он встал во главе отрядов меджаев, входило, помимо всего прочего, воспитание и обучение новобранцев. Этот счастливчик исполняет их, сидя на табурете; рядом с ним два денщика, которые держат наготове еще один табурет, сандалии и палки. Перед ним писцы запечатывают кувшины с вином, клеймят быков, отмеряют продовольствие и все записывают.[8] Надо полагать, что вся эта провизия предназначалась не только одному Небамону, но и его воинам.

Рамсесы, как и их предшественники, старались, чтобы воин был сыт и хорошо снаряжен. Они делали все возможное, чтобы воины не жаловались на свою судьбу. Именно поэтому Рамсес II так сурово обвиняет своих воинов, которые бросили его одного среди врагов, и ему пришлось уповать только на помощь Амона:

«Как ничтожны вы сердцем, мои колесничие! Нет у меня отныне доверия к вам. Разве есть хоть один среди вас, кому я не сотворил бы добра в стране моей? Не одарял ли я вас как владыка, когда вы были бедны? Не назначал ли я вас по благосклонности своей начальниками? Не отдавал ли я сыну имущество отца его, положив конец всякому злу в сей стране? Я дал вам рабов и вернул вам других, отобранных у вас.

Всякому, обращавшемуся с просьбой ко мне, я говорил каждодневно: „Исполню я это". Никогда еще не делал владыка для войска своего того, что совершал мое величество по прошениям вашим. Я позволил вам обитать в городах ваших, когда вы не выполняли обязанности воинов, и моим колесничим открыл я доступ в города их, говоря: „Я тоже найду их в тот день, в час сражения"» (перевод М. А. Коростовцева).[9]

Рамсес II явно жалел, что сделал жизнь своих командиров и колесничих такой вольготной, однако Рамсес III не извлек из этого урока и поступал точно так же. Через [226] несколько лет после восшествия на престол все враги его были укрощены и не смели показываться на границах. Воины превратились в своего рода рантье, жили в избранных ими городах со своими семьями и бездельничали.

«Дал я пребывать в праздности войску и колесничим в мое время, причем шердены и кехеки (ливийские наемники.— И. С.) пребывали в своих городах покоящимися в праздности. Не испытывали они страха, ибо не было мятежей в Сирии и схваток в Куше. Их луки и их оружие мирно покоились на складах, тогда как они насыщались и пили с радостью. Их жены были с ними, и дети их при них. Не оглядывались они назад [из беспокойства]. Сердца их довольны, ибо был я с ними, защищая и охраняя их» (перевод И. П. Сологуб).[10]

Короче говоря, все, что рассказывает Геродот о египетской армии времен Псамметиха, вполне применимо к армии эпохи Рамсесов. В ней служили воины двух родов войск — «каласирии» и «гермотибии»; точно так же Рамсесы различали пехотинцев, «меша», и колесничих, «нетхетер». Они не обучались никакому ремеслу, кроме воинского, и передавали его по наследству от отца — сыну. Царская гвардия получала дополнительное довольствие зерном, телятиной и говядиной.[11]

II. Служба внутри страны

Когда фиванские цари начали освободительную войну против гиксосов, их войско состояло только из египтян. Но вскоре им пришла мысль включить в него пленников. В полку, которым командовал царский писец Чануни во времена Тутмоса I, мы видим отряд воинов, весьма отличающихся от египтян.[12] Последние — все высокие и стройные, с широкими плечами и плоским животом. А иноземцы — с толстыми руками и ногами, огромным брюхом и свисающими на плечи длинными космами. За спиной и у лодыжек привязаны хвосты пантер. Это явно выходцы из южных стран, однако не негры. На параде они идут стройно, большими шагами, вытянув правую руку с палкой. Эхнатон даже предпочитал иноземных наемников. В его личной гвардии, сопровождающей его в храм, сирийцев, ливийцев и негров больше, чем египтян.[13]

Во времена Хоремхеба в египетском войске появляются хетты, а во времена Сети — «народы моря». Гвардия Рамсеса II целиком состояла из шерденов.[14] Это здоровенные [227] парни, худощавые и хорошо сложенные. Египетские художники отличались большой наблюдательностью и очень точно отличали египтян с правильными чертами лица и четким профилем от негров с плоскими лицами, костлявых ливийцев и горбоносых семитов. На стене храма в Абидосе мы видим набранный фараоном отряд из одних европейцев, во всяком случае с виду. Победа Рамсеса III над ливийцами и «народами моря» позволила ему захватить большое количество военнопленных. На них сразу ставили царское клеймо, как на скот, и превращали в воинов египетской армии с ее суровой дисциплиной.[15]

Рис.: Египетские и чужеземные воины на службе Эхнатона

Воинское обучение сводилось к строевому маршу и рукопашному бою. Любимыми развлечениями фараона были борьба и состязания между самыми ловкими воинами, которых приглашали даже ко двору.[16] «Князья» шли с опахалами. Закрепленные в волосах подвески спускались на лицо. Иноземные «князья» смешивались с толпой, как позднее сделает это переодетый Хадад, враг Давида. Нетрудно отличить бородатых сирийцев — у них широкие кушаки и длинные волосы, стянутые лентой. У негра большие серьги и страусовое перо в волосах. Хетты и ливийцы идут в своих парадных одеяниях. Все хором приветствуют фараона: «Ты подобен Монту, владыка, да будет он жив, невредим и здоров, наш добрый господин. Амон отдал в руки твои этих иноземцев, которые шли против тебя во злобе своей».

Но вот соперники выходят на арену. Первая пара — мужчины, вооруженные палками, в воинских набедренных повязках с очень большим треугольным передником, обращенным острым концом вниз. Левое предплечие у каждого защищено нарукавником, правая рука — в кожаной перчатке, подбородок и обе щеки обвязаны толстой [228] повязкой, которая крепится к налобной ленте. Один из соперников кланяется наследному царевичу, военачальнику армии, который ободряет его такими словами: «Да будет все по сердцу твоему, по сердцу твоему, о мой боец!»

Другой соперник воздевает обе руки к небесам. И вот схватка начинается. Соперники наносят удары друг другу палками наотмашь, защищая лицо левой рукой. Один из них подзадоривает противника: «Поберегись! Я сделаю так, что ты увидишь руку настоящего бойца!»

За этими палочными фехтовальщиками на арену выходят борцы. Египтянин поднимает сирийца, который кусает его за руку. Тот кричит: «Поосторожнее, ты, сириец! Не кусай своим ртом! Фараон, да будет он жив, невредим и здоров, мой повелитель, со мной, против тебя!»

Не знаем, чем кончилась эта схватка. Возможно, фараон прервал ее и наказал нечестного борца, а может быть, этот маленький инцидент не помешал одержать победу египтянину, за которого молился сам царь.

А вот сошлись в борьбе два египтянина. Тот, что слева, схватил противника за ногу и кричит на воинском жаргоне, что сейчас шмякнет этого ублюдка о землю перед фараоном.

И наконец, египтянин, возможно победитель предыдущей схватки, борется с негром. Судья ободряет своего соотечественника, хотя это и не по правилам: «Помни, что мы перед фараоном, да будет он жив, невредим и здоров, твой добрый хозяин!»

Египтянин обхватывает негра руками, поднимает и прижимает к земле, приговаривая: «Вот я тебя поднял, мерзкий негр! Вот я сейчас растопчу тебя в крошево перед фараоном!»

Третья сцена. Негр стоит на четвереньках. Он явно сдался, ибо его победитель поднимает руку и провозглашает: «Амон вечно цветущий, победитель чужеземцев! Великий полк Усермаатра-предводителя завоевал все земли!»

Самолюбие египтян удовлетворено. Интересно, а как бы реагировал двор, если бы победу одержал более сильный и ловкий иноземец? Однако художник, создавший этот рельеф, ничего уже не расскажет нам ни о реакции публики, ни о том, как награждались победители. Но зато он хорошо заприметил иноземных «князей», наблюдавших за борьбой из вторых рядов. Их бесстрастные лица не обещают ничего хорошего. [229]

III. Войско на войне

Египетское войско времен XIX и XX династий не раз доказывало свое превосходство. Если верить текстам и официальным рельефам, особенно тем, которые повествуют о подвигах Сети в Палестине и Рамсеса III в Ливии, а также о борьбе с «народами моря», все военные походы предстают перед нами как драма из четырех актов: I. Раздача оружия и выступление; II. Великое сражение в чистом поле; III. Осада и взятие города; IV. Триумфальное возвращение.

Во времена Рамсесов обычно все так и происходило. Однако, как и в наши времена, в древности победы давались не всегда. Египтяне не любили вспоминать о своих поражениях. А мы знаем, что они их терпели, и поражения были жестокие. В последние годы XVIII династии царь хеттов Суппилулиума разбил египтян наголову и гнал через всю Сирию, мстя за смерть своего наследного царевича, который отправился в Египет по просьбе вдовы фараона (видимо, Тутанхамона.— Ред.).[17] Но эпоха Рамессидов в целом была для египтян победоносной. Последуем же за ними в их неудержимом марше!

IV. Мобилизация и раздача оружия

Прежде чем вовлечь страну в военные действия, фараон обычно держал совет со своими советниками, даже когда уже принял решение. Так поступил по воле Амона Камос, один из освободителей Египта, когда осмелился напасть на гиксосов, которые захватили всю Дельту и номы Верхнего Египта, начиная с четырнадцатого, и намеревались распространить свою власть и культ своего бога, Сетха, на весь Египет. Советники, люди боязливые, предпочли бы обождать, чтобы не ухудшить и без того не блестящее, но привычное положение, однако воля фараона одержала верх. Война была объявлена.[18]

Мы не знаем, известил ли гиксосов какой-нибудь гонец о решении фараона, или же они не понимали намерений фиванцев и опомнились только тогда, когда увидели египетское войско, марширующее на север. Как мы уже говорили, на Востоке древние властители часто переписывались между собой. Они посылали друг другу загадки, угрозы, требования, жалобы, извещали о рождениях, похоронах и об интригах сторонников того или другого царя. [230] Составленный по всем правилам, договор — с преамбулой, многочисленными статьями и заключением — возвещает о прекращении военных действий между хеттами и египтянами на двадцать первом году правления Рамсеса II. Этот договор долго считался самым древним в мире. Сегодня мы знаем и другие, однако среди них нет ни одного, который возвещал бы об объявлении войны. Тем не менее я думаю, что такое объявление было, потому что во время военных действий гиксосы и египтяне обменивались посланниками.

Когда фараон понял, что война неизбежна, он начал готовить свою пехоту и колесницы и прежде всего шерденов, которых его величество пленил, укротил, вооружил и обучил египетской тактике боя. Шерденами командовал сам фараон. Основу войска составляли египтяне, сирийцы, ливийцы и другие средиземноморцы, распределенные по разным полкам. В текстах времен Сети мы находим полк Амона, известный также под названием «Храбрые луки», полк Ра с названием «Многочисленные руки», полк Сетха «Могучие луки».[19] Четвертый полк, полк Птаха, появился, насколько мы знаем, в начале царствования Рамсеса II.

Раздача оружия и снаряжения происходила в торжественной обстановке. При этом присутствовал сам фараон.[20] Рамсес III сидит на помосте с балдахином, положив руку на подушку, принимает приветствия воинов и выслушивает доклады командиров. Затем сам держит речь: «Пусть раздадут оружие, покажут его, чтобы укротить храбростью отца моего, Амона, восставшие страны, не знающие Египта!»

Он в парадном одеянии, в роскошной набедренной повязке и в сандалиях. Вокруг него стоят царские сыновья, писец фараона и высшие командиры. Оружие разложено по видам: здесь шлемы, защищающие голову и шею, с прорезью для глаз и двумя завязками, отходящими от шишака; там — треугольные луки, колчаны и кольчуги с короткими рукавами, закрывающие все тело, и серповидные мечи с длинной ручкой, которую египтяне называли «хепеш» — «рука». Воины в простых набедренных повязках с треугольным передником подходят цепочкой по одному, с пустыми руками. Получив оружие, они удаляются, а писцы записывают их имена и оружие.

К концу XIII века до н. э. египтяне переняли оружие у своих старых врагов — сирийцев. И сумели их победить их же собственным оружием. Шлемы, которые Рамсес III [231] раздавал своим воинам, к тому же изображенные в красках в его собственной гробнице, почти ничем не отличаются от шлемов сирийских воинов, хорошо нам знакомых по сценам сражения на колесницах времени Тутмоса IV, по процессиям иноземных послов с дарами и, наконец, по оригиналам подлинных сирийских шлемов.[21] Форма их та же самая. Египтяне только заменили конский хвост позади лентами с подвесками. Бог Сетх, которого в то время называли Сутехом, самый азиатский из всех египетских богов, носил подобный шлем с солнечным диском между двумя острыми рогами, оплетенными лентами, которые почти у самой земли завязывались треугольным бантом. Сутех был богом войны, и можно полагать, что шлемы воинов были подобием божьего шлема, только упрощенного. Однако не следует забывать, что Сутех носил азиатские одеяния и походил на Баала, как родной брат.

Азиатские воины издавна пользовались треугольным луком. Египтяне предпочитали луки самой разной формы. Сначала они стреляли из луков с двойным изгибом, позднее, в эпоху Древнего царства, это был просто изогнутый лук, но и старая модель еще не вышла из моды. Именно с помощью такого древнего лука Тутмос III и Аменхотеп II пронзали стрелами медную мишень. А теперь все египетское войско было вооружено треугольными луками, которые, видимо, были проще для массового производства. Что же касается серповидных мечей, то мы хорошо знаем, что это — традиционное азиатское оружие.[22] Каждый царь Библа в эпоху Среднего царства повелевал положить такой роскошный меч в свою гробницу. Сирийские воины подносили такие же мечи великому жрецу Амона, Менхеперрасенебу. Эти же «серпы» с длинными рукоятками подбирали в Сирии воины Тутмоса III. Египтяне поняли, что это страшное оружие. Фараон начал пользоваться им, и все последовали его примеру.

Кольчуга тоже произошла из Сирии.[23] Она представляла собой кожаную куртку с нашитыми на нее металлическими пластинками. Сирийские колесничие Тутмоса III почти все в таких кольчугах. Лишь у немногих вместо кольчуги широкие перевязи, перекрещенные на груди. Кольчуга не защищала «подлых воинов Речену» от стрел фараона, однако египтяне заметили, что у нее есть свои достоинства.

Колесница, игравшая такую большую роль в войнах той эпохи, тоже была заимствована египтянами у сирийцев.[24] Мы не знаем, когда именно в Сирии появились лошади [232] и когда там изобрели колесницу. В документах Среднего царства, как египетских, так и сирийских, нет и намека на коней и колесницы. Камос в своем рассказе тоже не упоминает о них, но уже с начала XVIII династии кони и колесницы используются в бою обоими противниками. Однако преимущество явно за сирийцами, потому что египетские названия колесницы и ее частей, лошадей и их упряжи — все из семитского словаря. Самые расхожие украшения на колесницах — пальметки, противоборствующие звери, спиральные завитки — тоже азиатского происхождения. Такими же были порой колесницы самого фараона и царевичей, украшенные золотой чеканкой. Подобной роскоши не могли себе позволить даже самые знатные воины Речену.[25] У египтян упряжь была украшена золотыми дисками и металлическими пряжками.

Однако все это изящество и роскошь не должны были мешать коням. Сбруя состояла из намордника с двумя поводами, соединявшимися узлом, из налобника, удил и наглазников. Голову лошади защищал чепец со страусовыми перьями или искусственными цветами. К удилам привязывались вожжи, настоящие или декоративные. Вместо современного хомута египтяне пользовались упряжью из трех соединенных между собой частей: довольно широкий ремень охватывал шею лошади, второй, поуже, довольно свободно висел под ее животом и третий туго охватывал грудь. Таким образом, почти все тело коня оставалось свободным. Привязанные тут и там ленты развевались по ветру. На ремнях сверкали золотые диски, наглазники украшало изображение Сутеха, покровителя лошадей.

Экипаж колесницы состоял из двух человек: возницы и воина. Первый держал в руке хлыст, который и сам иногда являлся предметом роскоши. Воин был вооружен луком со стрелами в колчане и десятком дротиков в футляре у бедра. Площадка колесницы находилась примерно в полутора локтях над землей. Она опиралась прямо на ось без всяких рессор. Эти повозки легко опрокидывались на каменистых дорогах Сирии. Правда, возница в таких случаях успевал соскочить, потому что колесница была открытой сзади. А когда ее разбивало, возница и воин спешили выпрячь лошадей и спасаться верхом. Именно так и делали сирийцы. Думаю, что египтяне поступали так же, хотя их художники ни разу не изобразили опрокинутую египетскую колесницу — такого им и в голову прийти не могло! [233]

Что касается шерденов, то какими они были, сражаясь против фараона, такими и остались, поступив к нему на службу. Они сохранили свою набедренную повязку, свои круглый щит, свой меч с треугольным лезвием и шлем в виде опрокинутой чаши с шишаком, который украшали солнечный диск и полумесяц. То же самое можно сказать и о филистимлянах; их легко определить среди воинов фараона по головным уборам из перьев. Что касается сирийцев, то они почти ничем не отличались от египтян — оружие-то было их, родное! Лишь немногие сохранили свои круглые медальоны и набедренные повязки с лентами. А негры оставались верными своим лукам с двойным изгибом, унаследованным от предков. Многие из них были вооружены также метательными палками.

V. Войско в походе

И вот Египет изготовился для битвы. Его полки собрались на равнинах Дельты. Не в первый раз они двинутся в поход и бодро пройдут через озеро крокодилов по «мосту» Силе,* который так хорошо изобразил художник времен Сети на стене Карнакского храма. Во главе идет полк пехотинцев.[26] Воины идут цепочкой по одному параллельными колоннами по семь-восемь человек, а за ними — трубачи с серебряными или медными трубами длиной не больше локтя, из которых вряд ли можно было извлечь какие-либо воодушевляющие звуки. Уже давно известный барабан я не нашел ни на одной военной картине. И напротив, он всегда изображается на сценах, посвященных разным празднествам, а это позволяет думать, что он предназначался только для них.

Далее следовали командиры, назначенные в охрану фараона, а за ними — первая колесница со штандартом барана, увенчанного солнечным диском, который обещал войску покровительство фиванского бога. За этой колесницей шла другая группа военачальников. И наконец, за двумя пешими носильщиками опахал следовала колесница Рамсеса, управляемая им самим. Рядом с конями шел лев без поводка. За ним — вся армия, пехотинцы всех родов войск, колесницы, интенданты со своими ослами, навьюченными мешками и кувшинами, и повозки, запряженные [234] шестью быками. Пустыня велика. Палестина — земля бедная. Египтяне давно убедились на горьком опыте, что войско может рассчитывать только на то, что возьмет с собой.

Рис.: Пехотинцы из войска Рамсеса II

Пехотинцы и колесницы неторопливо следуют по дорогам. Наконец они доходят до первого источника под названием «Хупана», вблизи от водоема и некоего сооружения под названием «Создание Льва».[27] От одного источника к другому войско доходит до Сабы и Хеброна или до Газы на морском берегу. Пляжи, дюны, пальмовые рощи приветствуют его вплоть до Мегиддо, где местность становится гористой, а дороги — каменистыми. Сады Тира и Сидона (совр. Сайда) позволяют воинам хороню отдохнуть. На равнинах вокруг Берита (совр. Бейрут) тоже есть чем поживиться. Отсюда уже видны снежные вершины гор со склонами, на которых росли кедры и пихты. Еще один переход, и войско достигает быстрого ледяного потока, где Рамсес II установил свои стелы с надписями. Пройдя через деревушки рыбаков, лесорубов и пахарей, войско подходит к берегу реки, очень напоминавшей предыдущую. Воды ее каждый год были красны от крови бога.* Необходимо было пройти через горные перевалы, но если идти вдоль морского побережья, то после короткого перехода попадали в священный город Капи, где жили разумные и алчные торговцы, всегда готовые продать египтянам лес и даже корабли. Поистине стоило задержаться в этом месте и испросить покровительство здешней богини, которая, как сестра, походила на Хатхор из Мемфиса и на Иунит. А теперь войско поворачивалось спиной к морю. Оно проходило через леса, поднималось все выше и достигало пустыни. Снежная вершина, когда глядишь на нее с берега моря, кажется не выше пирамид, видимых из Мемфиса. Но вот наконец прохладный ветер освежает лица усталых [235] воинов. Гористое плато позади, а впереди — зеленая равнина с прекрасно возделанными не хуже, чем в Египте, полями с многочисленными селениями и оросительными каналами, которые разбегаются во все стороны. Все воины знали, что впереди — Кадеш.

VI. Битва

Противник мог ограничиться оборонительной войной, прячась в своих крепостях. Если он чувствовал достаточно сил, он предлагал захватчику встретиться в чистом поле в назначенный день и в назначенном месте, а уж там — как боги рассудят. Когда эфиоп Пианхи двинул свои войска на север против египтян, он напомнил им об этом обычае, вернее, законе, который был запечатлен в его знаменитой надписи:

«Не нападайте [на врага] ночью, подобно игрокам, но сражайтесь тогда, когда видно. Объявите ему сражение издали. Если он скажет „торопитесь" войску и колесницам другого города, то засядьте [ожидать] прихода его войска. Сражайтесь, [только] когда он скажет об этом. Если его союзники будут в другом городе, то пусть дождутся их. Князей, которых он призывал себе на помощь, [и] надежные отряды ливийцев следует первыми вызывать на бой. Скажите: „Мы не можем кричать ему при смотре войск: „Запрягай лучших лошадей из своей конюшни, начинай сражение. Ты знаешь, что Амон — бог, пославший нас!"» (перевод И. С. Кацнельсона).[28]

Это правило честного боя, установленное фараоном Пианхи,* соблюдалось далеко не всегда.[29] Его применяли в соответствии с законами войны, как их понимали в античности и в средние века. Монтень рассказывает, как хитрость, примененная легатом Луцием Марцием, вызвала гнев старцев-сенаторов: «Хранившие в памяти нравы своих отцов, они осудили действия Марция как противоречащие древним установлениям, которые заключались, по их словам, в том, чтобы побеждать доблестью, а не хитростью, не засадами и не ночными схватками, не притворным бегством и неожиданным ударом по неприятелю, а также не начиная войну прежде ее объявления, но, напротив, зачастую заранее оповещая о часе и месте предстоящей битвы» (перевод А. С. Бобовича).[30] [236]

Обычаи древних римлян мало отличались от обычаев египтян. Благодаря Монтеню мы сегодня понимаем, что имел в виду Пианхи, когда говорил о «правилах игры». Противники должны выстроиться друг против друга без всяких уловок, не скрывая свои силы и намерения, чтобы у обоих были равные шансы, как у шахматистов — равное количество фигур перед началом партии. Победа достанется лучшему, как рассудит бог!

О том, что египтяне приняли правила честного боя задолго до эфиопа Пианхи, свидетельствует эпитет, которым иногда награждали воинственного бога Сетха: «Объявляющий сражение»,[31] а также рассказ о битве при Мегиддо, когда армия Тутмоса III сразилась с войсками азиатской коалиции.[32]

Египетское войско на 16-й день первого месяца сезона «шему» дошла до города Ихема (у западного подножия Кармельского хребта в Палестине). Его величество фараон созвал на совет своих храбрых воинов и объявил им, что враг из Кадеша, обосновавшийся в Мегиддо, собрал вокруг себя властителей всех стран, которые прежде были покорны Египту, начиная с Нахарины, и сказал им: «Я противостану [его величеству] в Мегиддо. Скажите мне, [что вы об этом думаете]?» — вопросил фараон.

Советники заподозрили ловушку. Дорога от Ихема к Мегиддо резко сужается. Придется следовать по ней колонной по одному, человек за человеком, лошадь за лошадью. Авангард вступит в бой, когда арьергард будет еще в Арене (населенный пункт в горном проходе через Кармельский хребет). Лучше пойти кружным путем, чтобы все войско сразу могло приблизиться к Мегиддо с севера. Однако фараон отклонил этот разумный план. Он воскликнул: «Клянусь, как любит меня Ра, как жалует мой отец Амон, как молодо [дышит] мой нос жизнью и счастьем, мое величество пойдет по пути тому на Арену! Пускай, кто желает из вас, идет по этим путям, о которых вы говорите, и пускай, кто желает из вас, идет в числе сопровождающих мое величество. Да не скажут они, эти враги, омерзительные для Ра: „Его величество пошел по другой дороге, испугавшись нас!" — так скажут они».

Эта речь сразу убеждает несогласных, и они примыкают к фараону: «Смотри, мы будем в числе сопровождающих твое величество во всяком месте, где будет ходить твое величество, ибо раб должен следовать за своим владыкой» (перевод Н. С. Петровского).

В свете наставлений Пианхи военный совет египтян [237] обсуждал вполне очевидную ситуацию. Враг из Кадеша отправил фараону послание, назначив день и место сражения. Советники подозревают подвох, однако Менхеперра считает недостойным себя и богов, которые его любят и защищают, отклонить это предложение, вполне соответствующее древним обычаям. Дальнейшие события показали, что он был прав. Войско во главе с фараоном вошло в узкую долину и заполнило ее целиком. Военачальники еще раз обратились к нему, умоляя не продвигаться дальше, пока арьергард не минует опасную теснину. Но эта предосторожность оказалась излишней. Противник, расположившийся между Таанаком (город в Северной Палестине) и Мегиддо, даже не подумал атаковать египетское войско на марше, а позволил ему развернуться и занять к середине дня боевые позиции к югу от Мегиддо, где оно спокойно изготовилось для сражения. Правила игры были соблюдены.

Однако советники по-прежнему выполняли свой долг, напоминая фараону об осторожности. Перед ним стояло войско под водительством царя Митанни, но в нем было множество воинов-аму, этих извечных и коварных врагов Египта, о которых один старый фараон XI династии говорил в своем поучении, составленном для сына, Мерикара:

«Подл азиат, плохо место, в котором он живет, — бедно оно водой, труднопроходимо из-за множества деревьев, дороги тяжелы из-за гор. Не сидит он на одном месте, ноги его бродят из нужды. Он сражается со времен Хора, но не побеждает и сам не бывает побежден. Не объявляет он дня битвы, подобно грабителю, страшится он вооруженных отрядов» (перевод Р. И. Рубинштейн).[33]

Аму прекрасно знали свои леса и горы и тщательно избегали сражений на открытой местности, где у них не было никакого преимущества. Они нападали на египтян внезапно и тут же рассеивались. Скрытность, быстрота и неожиданность — их лучшее оружие. Но даже в тех случаях, когда египтяне встречались с достойным противником, внезапность могла сыграть решающую роль. И она чуть не привела к разгрому египетской армии под Кадешем, когда Рамсес II двинулся навстречу армии хеттов.[34]

«Подлый враг» из Хатти создал против Египта коалицию из всех северных стран, вплоть до народов с далеких берегов моря. К обычным противникам фараона, собранным со всей Сирии, до Евфрата, присоединились народы [238] Малой Азии: дарданы, люди из Ируна, Кешкеша, Каркиша и Ликии, а также европейцы, например из Меса.* Царь Хатти растратил все свои богатства, чтобы привлечь их всех на свою сторону. Войско его заняло все горы и долины, как стаи саранчи. Главные силы скрытно сосредоточились северо-восточнее Кадеша. Но египтяне думали, что они задержались в районе Алеппо, потому что разведчики нигде не могли их обнаружить, и доверчиво вступили в долину Оронта. Рамсес во главе своего эскорта пересек реку вброд, за ним последовал корпус Амона. Корпус Ра перешел реку вброд у города Шабтуна. Корпус Птаха дожидался, пока освободится брод, в своем лагере в городе Аронаме. Последний корпус, корпус Сетха, тщетно пытался догнать войско, но отставал от него на несколько дней марша.

Когда фараон был в Шабтуне, к нему явились два воина-шасу, два кочевника из тех, что наводили ужас на караваны на путях между Сирией и Египтом и на земледельцев Суэцкого полуострова. Они сказали, что хотят перейти на службу к фараону.

«Где же ваши братья? — спросил Рамсес. — И какие сведения вы принесли его величеству?»

«Они там, где подлый царь Хатти, — ответили кочевники. — Ибо поверженный* правитель Хатти сейчас в земле Алеппо, к северу от Тунипа. Он слишком боится фараона, да будет он жив, невредим и здоров, и не идет на юг, с тех пор как узнал, что фараон поднимается на север».

Они бесстыдно лгали. По приказу «мерзопакостного царя» Хатти эти шпионы пришли разведать позиции египтян и усыпить их бдительность ложными сообщениями.

И вот фараон решает встать лагерем севернее Кадеша, на западном берегу Оронта. На ровном поле начертили огромный прямоугольник и обнесли его оградой из щитов или чем-то похожим на них. В центре воздвигли большой шатер для фараона и три шатра поменьше, а на всем остальном пространстве поставили множество маленьких палаток. Лев фараона, привязанный за лапу, растянулся на земле и дремлет. Лошадей распрягли и кормят. С ослов сняли поклажу, и они катаются в пыли, брыкаются или [239] скачут галопом. Воины собирают оружие, а в это время в лагерь прибывают все новые повозки, запряженные быками. Высшие командиры располагаются в деревянных шатрах с центральной колонной, подпирающей кровлю, и с дверью, как в настоящем доме. Внутри на полках расставлены большие кувшины и лохани. Из багажа извлекают столы, табуреты, циновки. Дежурные сметают веничками пыль, разбрызгивают воду. Другие подгоняют навьюченных ослов или несут узлы на коромыслах. Рядом с шатрами стоит лошадь, засунув морду в ясли. Конюх старается успокоить двух других горячих лошадей, а колесничий расположился в своей колеснице и спит сладким сном. Один воин пьет. Никто не думает об опасности.[35]

Но вот египетский патруль захватил двух разведчиков «мерзопакостного царя». Их приводят к фараону, который сидит на помосте, на своем золотом троне. Палка — безотказный инструмент для развязывания языков. Пленники во всем признаются:

Рис.: Допрос хеттских перебежчиков воинами Рамсеса II

Мы принадлежим царю Хатти, он послал нас узнать, где остановился его величество.

Но где он, поверженный правитель Хатти? Я слышал, он в земле Алеппо, к северу от Тунипа!

Смотри, поверженный царь Хатти идет с многими народами, которые к нему примкнули... Они многочисленнее песчинок на морском берегу. Сейчас они изготовились и ждут боя около Старого Кадеша.

Фараон приходит в ярость:

— Они затаились около Старого Кадеша, а мои иноземные союзники ничего не знают и военачальники страны фараона тоже! А теперь нам говорят, что они идут!

Советники признают, что была совершена непростительная ошибка: [240]

— Плохо, плохо, иноземные командиры и военачальники фараона, да будет он жив, невредим и здоров, допустили большую ошибку, они не сказали, где находится подлый поверженный царь Хатти, в своем ежедневном докладе фараону, да будет он жив, невредим и здоров.[36]

Тут же отправили везира, чтобы он поторопил отряды, задержавшиеся к югу от Шабтуна, и привел их к лагерю фараона, но, пока Рамсес II держал совет, подлый царь Хатти уже приближался со своими воинами и колесницами и со всеми своими союзниками. Южнее Кадеша он перешел реку вброд, который никто не охранял. Захваченные врасплох египетские воины и колесницы обратились в бегство. Враг уже захватил пленных из эскорта его величества.

В час этой страшной опасности фараон поднялся, как отец его Монту. Он схватил свое боевое оружие. Он облачился в доспехи. Он был как Баал в его [грозный] час. Возничий царя Менна задрожал, когда увидел, сколько [вражеских] колесниц окружает его господина. Сердце покинуло его. Члены его сковал великий страх.

«Владыка прекрасный мой, могучий правитель, великий спасатель Египта в день битвы, мы с тобою одни средь врагов. Смотри, покинули нас войска и колесничие, а ты продолжаешь сражаться, спасая их, — ради чего? Давай расчистим путь себе и спасемся сами, о Усер-маат-Ра-сетеп-ен-Ра!».*

Его величество успокаивает своего товарища по оружию. Фараон ничего не боится. Воины покинули его, вместо того чтобы занять боевые позиции. С ним не осталось ни «князя», ни колесничего, ни проводника, ни военачальника. Но ведь не напрасно Рамсес поставил столько памятников и столько обелисков отцу своему Амону, наполнил пленными его храмы, отправлял ему корабли с экзотическими товарами. Призыв фараона долетел до Фив. Теперь у него союзник, который один стоит миллионов. Рамсес мечет стрелы направо, обороняется щитом слева. Две тысячи пятьсот вражеских колесниц опрокинуты. Руки не повинуются его врагам. Сердца их ушли в пятки. Они не могут больше стрелять, не могут поднять меч. Фараон загоняет их в воду, как крокодилов. Те, кто полз по земле, уже не встают. «Подлый царь Хатти», смотревший на все это в окружении своих воинов и [241] колесниц с тремя воинами на каждой, теперь в страхе поворачивается к фараону спиной. Все его воины и колесницы, все его союзники, царь Луки, царь Ирчу, царь Месы, царь Ируна, царь дарданов, царь Каркемиша, царь Каркиша и царь Алеппо и даже его собственные братья бегут, потрясенные подвигами фараона, и кричат: «Спасайтесь, кто может!» Его величество мчался за ними, как грифон. Он обрушивался на них пять раз, как Баал в час своего могущества. Он сжег всю равнину Кадеша, чтобы больше никто не узнал это место, истоптанное его врагами.

Рис.: Захват хеттами лагеря Рамсеса II

Теперь воины возвращаются, поскольку сражение уже выиграно благодаря силе и храбрости фараона, а может быть, и по какой-то другой причине, о которой автор этой эпической поэмы не счел нужным упомянуть. Фараон осыпает их насмешками и упреками: «Но смотрите, как низко поступили вы, собравшись все вместе! Ни один из вас не устоял и не протянул мне руки, когда я сражался. Клянусь Ка отца моего Амона, если б был я в Египте подобен отцу моих отцов, который не видел сирийцев, и не воевали они против него... не вернулся бы в Египет из вас ни один, чтоб рассказать о своей службе позорной!.. [242]

Преступление, совершенное войском моим и колесничими моими, столь велико, что не выразить словом... Страны чужие, видевшие победу мою, прославят имя мое в дальних землях неведомых».

Воины покорно воздают почести своему отважному повелителю. Знатные сановники и колесничий восхваляют могущество его рук:

«Вот он, отважный воитель, стойкий сердцем! Ты спасаешь войско свое и колесничих своих! Ты сын Амона, повергающий врагов десницей его! Ты превращаешь страну хеттов в развалины мощной дланью своею! Ты ратоборец великий, и нет тебе равного! Ты царь, сражающийся за войско свое в день битвы! Ты храбр сердцем, первый в сражении! Не тревожит тебя обилие стран, выступивших против тебя! Великим победителем предстаешь ты пред войском своим и всею страной! Говорим тебе это без лести — ты защитник Египта, покоритель стран чужеземных! Ты сломал хребет страны хеттов навеки!»

Но фараон отвечает только новыми упреками:

«Что с вами, военачальники мои, войска мои и мои колесничие, не умеющие сражаться?! Разве не возвеличивается человек в городе своем, когда возвращается он, проявив доблесть пред владыкой своим? Славой осиянно имя такого воина отныне и впредь. Почитают человека искони за могучую длань его! Разве я не творил вам добра, что покинули вы меня одного среди врагов?!»

Упреки эти не так уж страшны: войско просто лишится очередных награждений. А вот другой властитель, Пианхи, действительно разгневался на свое войско, хотя оно неплохо сражалось. Его воины заставили Тефнахта бежать на север с жалкими остатками его отрядов. Однако Пианхи хотел одним ударом захватить или уничтожить всех врагов. Когда войско узнало о разочаровании своего военачальника, оно с ходу захватило три укрепленных пункта, хотя противник защищал их с небывалым ожесточением. Фараон узнал об этом, но все еще не был удовлетворен. Он предстал перед войском на колеснице, запряженной двумя конями. Колесница стояла на палубе его корабля. Разъяренный, как пантера, фараон обрушился на воинов:

«Разве медлительность, с которой вы выполнили мое поручение, — это стойкость в битве? Разве завершился год, распространив страх в Нижнем Египте, и нанесен им [врагам] мощный и болезненный удар?»

Тем временем подлый царь Хатти, этот изменник, присылает [243] посланца, чтобы тот восславил фараона, как самого Ра, и сказал:

«Ты Сутех, сам Баал, страх пред тобою — клеймо твое на стране хеттов».

Посланец доставил письмо с просьбой о перемирии:

«Говорит слуга твой, дабы ведали: „Ты — сын Ра, зачатый от семени его. Дал он тебе одолеть все страны, собравшиеся вместе. Страна Египет и страна хеттов — рабы твои, они под стопами твоими. Дал их тебе Ра, отец твой прекрасный. Не сокрушай нас. Ведаю — мощь твоя велика. Сила твоя тяготеет над страною хеттов. Разве хорошо, что ты убиваешь слуг своих? Твой лик свиреп, нет у тебя милосердия. Смотри, вчера ты убил сотни тысяч... Пришел ты сегодня и не оставил наследников нам. Не будь жесток в деяниях своих, царь! Мир благотворнее битвы. Дай нам дыхание жизни"».[37]

Тогда его величество поспешил созвать военачальников колесничих и знать и сообщил им о просьбе поверженного царя Хатти. Не колеблясь ни минуты, они ответили в один голос:

«Очень, очень хорошо заключить мир, царь, владыка наш!» Это был крик сердца, но они тут же поправляются:

«И нет зла в примирении, которое ты совершишь, ибо кто [осмелится] тебе перечить, когда ты разгневаешься?».[38]

Фараон весьма обрадовался этим словам. Египетское войско спокойно ушло на юг, даже не попытавшись захватить Кадеш, чьи зубчатые башни были хорошо виден за рукавом Оронта.

На самом же деле фараон просто чудом избежал полного разгрома. Он ничего не знал о позиции хеттов и без всякой разведки, без флангового охранения, вслепую ввел свое войско во вражескую страну. Его спасла только стойкость царской гвардии, состоявшей в основном из шерденов, ибо можно заметить, что все упреки обращены к одним египтянам.* Возможно также, что хетты, ворвавшись в богатый лагерь фараона, уже ни о чем не думали, кроме грабежа. Они стали жертвами собственной алчности, и их успех превратился в разгром. Так что их царь был весьма доволен, когда огромное египетское войско ушло восвояси. [244]

Другие военные действия египтян заканчивались более определенными результатами, например великая битва с ливийцами, выигранная Рамсесом III.[39] Как и его предок, фараон отличался личным мужеством. Кони его колесницы мчатся галопом. Он привязал вожжи к поясу, чтобы стрелять из лука. На голове у него воинский шлем, на руках и запястьях — браслеты, на груди — два ожерелья. На перевязи висит открытый колчан. Чехол, прикрепленный сбоку колесницы, наполнен дротиками. Военачальник позади фараона не принимает участия в бою: он держит в руках золотую чашу и кувшин, которые мы уже видели при выступлении войска из Египта. Другие колесницы с двумя воинами на каждой мчатся за колесницей фараона. Наемники-филистимляне проявляют чудеса храбрости в бою с ливийцами. Когда ливийский вождь Мешешер, сын Капуро, видит, что кони его убиты, а колесничий, пронзенный копьем, упал с колесницы, он поворачивается к фараону, поднимает руку с вытянутым вверх указательным пальцем и признает себя побежденным. Его воины сдаются десятками. Они держат копья остриями вверх, как свечи, и протягивают левые руки, повернув ладони к земле.[40]

«Народы моря» появились во времена Рамсеса III. Их бесчисленные орды пришли в Египет по морю и по суше.[41] Повозки со сплошными колесами, закрепленными чеками в оси, с впряженными буйволами везли женщин и детей. Длинные корабли с носом в виде головы льва или птицы и с приподнятой кормой были до отказа нагружены воинами. На суше и на море происходили ожесточенные сражения. Вот фараон сошел с колесницы, чтобы было удобнее стрелять из лука. За ним следует вся его свита: командиры, которые несут лук, колчан и дротики, слуги с предметами туалета, опахалами и мешками, откуда при первой же передышке они вынут сменную одежду и все необходимое, чтобы привести себя в порядок.

Одержав победу, фараон восходит на помост и окидывает взглядом поле сражения. Слуги держат в вытянутой руке зонты, защищая фараона от солнца. Перед помостом выставлены боевые штандарты. «Князья» и военачальники поздравляют фараона, а тем временем на поле боя начинается долгая процедура переписи, чтобы подсчитать добычу. Как и во времена Яхмоса, каждый воин, убивавший врага, отрубал ему руку, а если этим врагом был ливиец — отрезал член. Эти трофеи он приносил царским писцам. Все это сваливали в кучу поблизости от помоста [245] рядом с грудами оружия, подобранного на поле боя, и целая армия писцов тщательно все сортировала и переписывала. Перед фараоном проводили пленных со связанными руками или петлей на шее. Вражеских военачальников оставляли для торжественных церемоний. На приводимых по возвращении победоносного войска здоровых пленниках ставили клеймо раскаленным железом. Они сидели в стороне маленькими группками и вставали, когда подходила их очередь. Вооруженные до зубов, воины готовы были подавить любую попытку к возмущению, однако побежденные, видимо, смирились со своей участью.[42]

После клеймения многие денанеане (вероятно, данайцы. — Ред.) и филистимляне вербовались в войско фараона, где оставалось все меньше и меньше египтян, ибо уже тогда считалось: пусть лучше воюют другие.

VII. Осадная война

Очень часто война приобретала осадный характер — либо потому, что противник не осмеливался встретиться с египетским войском лицом к лицу, либо потому, что после сражения в чистом поле у него все же оставалось достаточно воинов для защиты своих крепостей. Эти крепости обычно стояли на возвышенностях, иногда — на вершине крутой горы. Ров с водой и палисад составляли первую линию обороны. В соседних лесах укрывались беглецы и те, кто не успевал добраться до крепостных стен до закрытия ворот. Они пасли там стада буйволов, предпочитая зубы медведей стрелам египтян. Крепость была обычно окружена возделанными полями. Склоны возвышенности покрывали виноградники и рощи фиговых деревьев. Дороги обрамлял цветущий кустарник. Перед уходом египтяне, как правило, срубали все полезные деревья, как того требовал обычай.[43]

Сирийские крепости состояли из высоких зубчатых башен с нависающей платформой и стен по всему периметру возвышенности с воротами и окнами. Нередко город защищали два или даже три ряда стен. Иногда над нижней башней стояла вторая, а на ней — третья. Над самой верхней башней развевалось знамя.[44]

Египтяне осыпают стены стрелами и гонят перед собой беглецов. Одни из тех, кто уже находится на стенах, нагибаются и втягивают на руках запоздавших, другие [246] мечут стрелы, дротики и камни, третьи стоят наготове с мечом в руке. Жрец возжигает смолистые курения на жаровне с ручкой, похожей на египетские курильницы «ах», прося защиты у богов города, и воздевает руки, как Моисей в битве с амалекитянами. Иногда он перегибается через зубцы, ободряя защитников нижнего этажа. Но все средства обороны оказываются недейственными. Подступы к крепости усеяны трупами. Защитники убиты на своих боевых постах. Египтяне приближаются к подножию стены, высаживают ворота, приставляют лестницы к стенам, и вот уже первая линия взята.

Когда осада доходила до этого момента, осажденным, если они дорожили жизнью, оставалось только прекратить сопротивление и постараться с помощью даров смягчить жестоких победителей. Вождь страны Амор протягивает свою курильницу Рамсесу III и левой рукой униженно приветствует его: «Дай нам дыхание жизни, чтобы могли от сына к сыну вдыхать от твоего могущества!».[45]

Побежденные военачальники появляются один за другим. Одни ползут на брюхе, другие несут вазы с искусственными цветами, амфоры с рельефными изображениями животных, драгоценности. Эти предметы очень ценились фараоном и великими жрецами, которые в конце концов заполучили их в свои храмы. Войско больше интересовали другие трофеи: зерно, вино, скот, оружие. Воинов ежедневно поили и кормили до отвала, как в дни великих праздников.

Сирийские города славились своими лошадьми. Цвет их воинства сражался на колесницах. Тутмос III только в одном Мегиддо захватил восемьсот девяносто две обшитые золотом колесницы «подлых» врагов. Правда, в данном случае царь Кадеша организовал против Египта целую коалицию. К нему стекались союзники даже с берегов Евфрата.

Этих чужеземных царьков Тутмос III отправил по домам, посадив их на ослов лицом к хвосту. Победа настроила фараона на шутливый лад.

Горы Ливана покрыты лесами. «Со времен богов» египтяне ходили на кораблях в Библ за лесом для священных ладей, для высоких столбов с лентами, которые устанавливали перед пилонами храмов, для сотни других надобностей храмов и городов. Больше всего ценилась пихта «аш», заостренная, как ость колоса, и прямой, как копье, красный ствол кедра «мер», рожковое дерево «сеснеджем» и неопределенное дерево под названием «уан», возможно [247] — можжевельник. Став хозяевами Сирии, египтяне расширили заготовку леса. При Тутмосе III воины валили деревья в горах, а сирийские погонщики на быках перетаскивали стволы к побережью. На построенных здесь судах уплывали отсюда ливанские «князья» с драгоценными дарами.[46] Но для египтян XIX династии Сирия перестала быть колонией, которую можно эксплуатировать, как хочешь. За нее вступают в спор хетты, да и сами сирийцы защищаются все упорнее. И тем не менее огромное количество леса и другого сырья уплывает каждый год в Египет. Сети I тоже сумел заставить ливанских вождей заготовить для него драгоценные пихты.[47]

VIII. Война в Нубии

Война против южных стран, по-видимому, носила характер легкой военной прогулки. Египтяне окружают деревни, дуары. Мужчины одеты в шкуры пантер, вооружены щитом и большим тесаком. Женщины носят младенцев в плетеных корзинах за спиной. Они с детьми прячутся в пальмовых рощах. Силы явно неравные, и короткая схватка заканчивается, разумеется, в пользу египтян, которые забирают богатую добычу, ибо эти жители южных стран — искусные мастера, они умели делать несколько грубоватые, но роскошные вещи из золота, черного дерева и слоновой кости, а в их хижинах всегда хранились запасы страусовых перьев и слоновых бивней, шкуры пантер, рога и благовония.[48]

Рис.: Негритянки с детьми [248]

IX. Триумфальное возвращение

Фараон показал свою силу всем народам до «пределов земли». Все, что озаряет солнце своими лучами, стало свидетелем его побед. Он установил свои границы там, где захотел. Так повелели Амон-Ра и все боги. Оставалось только вернуться в милую сердцу страну Та-мери, принять рукоплескания народа и благословения жрецов, которые уже готовились записать в свои приходные книги имена и цифры. А затем — даровать богам большую часть добычи, наградить храбрецов и наказать виновных, чтобы это послужило примером для людей всей земли.

Войско выстраивается для возвращения примерно в том же порядке, что и при выступлении в поход. Перед колесницей фараона идут знатные пленники, руки у них в колодках, иногда сделанных в виде пантеры, на шее — веревка. У большинства пленников руки связаны за спиной или над головой.[49] Празднества начинаются сразу, как только войско вступает на землю Египта. Жрецы-пророки на «мосту» Силе встречают его букетами.[50] Некоторых высокопоставленных пленников по обычаю предают смерти при большом стечении народа. Аменхотеп II сам, подобно Геркулесу, палицей убивает восьмерых на своем корабле. Шестерых повесили в Фивах перед стеной храма, еще двоих — в Напате, «дабы все узрели победы фараона отныне и навсегда, во всех землях и на всех горах страны негров».[51] Перед смертью пленные выражают жестом свою покорность: ливийцы поднимают указательный палец, остальные поворачивают ладонь к палачам. После победы Рамсеса III старый ливийский царь Капуро написал фараону, умоляя помиловать своего сына, который попал в плен к египтянам, и предлагая принять все муки вместо него.[52] Но все оказалось тщетно. Ливийская угроза была столь велика, что сердце фараона не пожелало открыться для милосердия. Рамсес III в своем политическом завещании говорит:

«Ливийцы и машауаши (западноливийские племена. — Ред.) осели в Египте. Захватили они города западного побережья от Мемфиса до Кербена (город на северо-западе Дельты.— Ред.). Достигли они Великой реки [Нила] по обеим ее сторонам, и грабили они города Ксоисского нома в течение очень многих лет, пока они были в Египте. И вот я поразил их, истребив разом. Я ниспроверг машауашей, ливийцев, себетов, кикешей, шаитепов, хесов, бекенов (ливийские племена. — Ред.), повергнув их [249] в кровь, сделав из них горы трупов. Заставил я их уйти до границы Египта. Привел я [тех], кого оставил я [живыми], собрав [их] в качестве добычи многочисленной, связав [их] словно птиц, впереди моих лошадей. Их жены и дети — [в количестве] десятков тысяч, их скот — сотен тысяч. Поселил я их вождей в крепостях, названных моим именем. Приставил я к ним начальников отрядов и глав племенных, причем они превращены в рабов и заклеймены моим именем; с их женами и детьми было сделано то же самое» (перевод И. П. Сологуб).[53]

Когда осужденные на смерть пленники были казнены, в храмах начались другие церемонии, где решалась судьба остальных пленных и происходило освящение трофейных даров.

Перед ликами богов разложили сокровища из «подлой» страны Хатти: кратеры и амфоры, ритоны и чашки из золота и серебра, инкрустированные драгоценными камнями, подобные тем, которые осажденные сирийцы предлагали победителям, сдавая свои города, а также тем, что приносили в мирное время посланцы Речену, Амора или Нахарины в качестве военной контрибуции или для того, чтобы «быть на воде фараона». Затем прибыл сам фараон, ведя пленников со связанными руками и веревкой на шее: негров, ливийцев, сирийцев, аму, аморитов и хеттов.

Пленники признают свое поражение. Фараон подобен бегущему огню, который нечем тушить. Он карает малейшее неповиновение, малейшее богохульство, вырвавшееся из уст. Он отнимает дыхание ноздрей. Фараон знает, что победу над врагом ему даровал отец его, Амон. Поэтому он возвращает богам то, что они ему даровали, отдавая храмам часть пленников и сокровищ.[54] [250]

[1] Bibl. eg., VII, 26.

[2] Bibl. eg., VII, 27.

[3] Urk., IV, 999; Vernier. La bijouterie et la joaillerie egyptiennes, табл. 20.

[4] Champollion. Notices descriptives, c. 527-528; Urk., IV, 995.

[5] Urk., IV, 997.

* Родственное кушитам племя. Со временем термин утратил этническое значение и стал означать «стражники».

[6] О карьере и вознаграждениях Небамона нам известно из текстов и изображений в его гробнице в Фивах: Th. T. S., III, табл. 24-29.

[7] Urk., IV, 911; Wr. Atl, I, 186, 280.

[8] Th. T. S., III, 21, 31-33.

[9] Poeme de Qadech, ed. Kuetz, c. 172-185.

[10] Pap. Harris, I, 78.

[11] Herodote II.164-168; Diodore I.73.

[12] Wr. Atl., I, 236.

[13] Davies. El Amarna. T. III, c. 31, 39; Wr. Atl., II, 13.

[14] Рельеф в храме Рамсеса II в Абидосе: Kuentz. La bataille de Qadech, табл. 22; Wr. Atl., II.

[15] Pap. Harris, I, 76.

[16] Это следует из: Medinet-Habu, 112.

[17] Cavaignac. Subbiluliuma et son temps. P., 1932, c. 70-72 (Annales de Subbil., c. 27).

[18] Табличка Карнавона в: J. E. A., III, 95-110; Montet. Drame d'Avaris, c. 94.

[19] Согласно стеле Сети I из Бейсана: Loret V. Melanges. — BIFAO, XXX.

[20] Что следует из Medinet-Habu, 29.

[21] Montet. Les reliques de l'art Syrien, c. 32-33; Kemi, IV, 200-210.

[22] Там же, 34-36.

[23] Wr. Atl., II, 1.

[24] Montet. ук. соч., с. 37-38.

[25] Medinet-Habu, 16, 31, 62. Изображения Сетха см.: там же, 25; Wr. Atl., II, 18.

* Силе — крепость на северо-восточной границе Египта, сооруженная на узкой полоске земли («мосту») между озерами. Через нее проходила дорога из долины Нила в Азию.

[26] Medinet-Habu, 17-31.

[27] Wr. Atl., II, 34, 40, 43, 44.

* Лукиан в трактате «О сирийской богине» рассказывает предание о реке Адонис (совр. Ибрахим), становившейся красной, когда в горах Ливана гибнет бог Адонис.

[28] Urk., III. 8 (Piankhi, 9-12).

* Как указывается в последнем издании текста «Стелы Пианхи», эфиопский царь скорее руководствовался соображениями военной тактики, чем этики

[29] J. E. A., XXI, 219-223.

[30] Essais, ed. Firmin-Didot, I, c. 20. Я благодарен за эту цитату Ж. Йойотту. Подобные примеры см.: Montet. Drame d'Avaris. с. 29, 215.

[31] Livre des Morts, 125 B, phrase 25: «О Предвестник битвы из Унеса!» Унес — город Сетха.

[32] Urk., IV, 649 ssq.

[33] Pap. III6 A du musee de l'Ermitage, 91-98. Montet. Drame d'Avaris, c. 29.

[34] Это следует из Поэмы, но особенно из отчета о битве при Кадеше: Kuentz. La bataille de Qadech. Le Caire, 1928; Wr. Atl., II.

* Полный перечень союзников хеттов в битве при Кадеше см.: Стучевский И. А. Рамсес II и Херихор. М., 1984, с. 198.

* Эпитет, часто применяемый к врагам. Вера в силу произнесенного слова, а тем более написанного характерна для Египта и других стран древнего Востока.

[35] Согласно рельефу из гробницы Хоремхеба в Саккара, часть которого находится в Болонье, другая — в Берлине; Wr. Atl., I, 386; J. E. A., VII, 33.

[36] Urk., III, 14-17.

* Цитаты из поэмы о Кадешской битве даны в переводе М. А. Коростовцева.

[37] Poeme de Qadech, c. 295-320.

[38] Там же, с. 323-330.

* Есть и другие точки зрения. См.: Стучевский И. А. Рамсес II.., с. 43-45 (р. Оронт в месте битвы была глубока, и пехота Муватталиса не могла перейти ее вброд).

[39] Medinet-Habu, 18-20.

[40] Там же, 72.

[41] Там же, 32, 37.

[42] Там же, 42.

[43] Montet. Les reliques de l'art Syrien, c. 5-10.

[44] Medinet-Habu, 95.

[45] Там же, с. 94.

[46] Montet. Reliques, с. 10-11.

[47] Wr. Atl., II, 34-35.

[48] Medinet-Habu, 9; Wr. Atl., II, 165-166.

[49] Medinet-Habu, 10-11, 24.

[50] Wr. Atl., II, 39.

[51] Kuentz. Deux steles d’Amenophis. T. II, c. 19-20.

[52] Medinet-Habu, с. 85-86 (поэма о втором походе в Ливию, строки 26-34). Сцена: там же, с. 75.

[53] Рар. Harris, I, 77.

[54] Montet. Reliques, с. 22-26.