Миронов В. Древний Рим

ОГЛАВЛЕНИЕ

Римские нравы, быт и повседневная жизнь

Как проводили они свободное время? Обратимся к книге П. Гиро «Быт и нравы древних римлян». В Риме, столице огромной Империи, всегда было шумно. Тут можно увидеть кого угодно – торговцев, ремесленников, военных, ученых, раба, учителя, знатного всадника, сенатора и т. п. К дому римских аристократов уже с раннего утра стекались толпы просителей. Тут было больше все же знатных и важных людей, добивавшихся новой должности или почестей. Но можно было видеть бедного учителя или ученого, ищущего место наставника, воспитателя в знатной семье, желающего разделить трапезу с известным лицом (может, и ему перепадет кое?что). Одним словом, тут собирались целые стаи людей. Плутарх сравнил их с назойливыми мухами. Такое бывало и у нас. Вспомним Некрасова: «Вот парадный подъезд… По торжественным дням, одержимый холопским недугом, целый город с каким?то испугом подъезжает к заветным дверям».

Перистиль в доме Менандра. Помпеи

Конечно, среди этих толп были и обычные друзья. Рим ничем не отличался от других городов мира. Дружба, настоящая дружба ценилась тут высоко, выше закона… Там, где люди умеют поддерживать и сохранять дружеские связи, там царит атмосфера тепла и привязанности. Жизнь тут красна, и даже горе не столь горько. Римляне такую дружбу ценили и в честь согласия и дружбы справляли специальный праздник – Харистии (Charistia). Течение жизни шло по раз и навсегда заведенному кругу: сражения, походы, политика и постоянные общения с друзьями (визиты, застолья, беседы, участие в событиях близких им семейств, рекомендации, просьбы, консультации, приемы гостей и т. д.). Порой это было довольно обременительно, как признавал Цицерон. Однако отказаться от этой традиции было невозможно, ибо она пронизывала всю вертикаль и горизонталь общества, скрепляя его сверху донизу. Разумеется, в основе дружеских связей лежали и узы родства, но были и иного рода скрепы. Они порой оказывались во много раз прочнее родственных. Это и служебные, и деловые взаимоотношения. Всё шло с самого верха, с администрации принцепса, где существовал институт «amici Augusti» (друзья принцепса). Причем такого рода дружеские связи носят почти что официальный характер. Пред нами своего рода заключение пакта о мире и дружбе или же, напротив, о враждебности и войне… Валерий Максим сообщает, как об inimicitia (вражде) объявлялось в народном собрании. Личные враги Эмилий Лепид и Фульвий Флакк, будучи избраны цензорами, поспешили публично, в народном собрании, заключить дружеский союз, дабы тем самым всем показать их намерения. Сципион Африканский и Тиберий Гракх, наоборот, публично расторгли узы дружбы, но затем, оказавшись на соседних местах на Капитолии, за пиршественным столом на празднестве в честь Юпитера, вновь заключили дружеский союз, особо отмечая соединение десниц («dexteras eorum concentibus»), что является своего рода символом достижения людьми согласия.

Перистиль в доме Веттиев. Помпеи

Что лежало в основе такого рода дружеских союзов? Более всего и чаще всего то же, что и сегодня, – оказание участвующими в содружестве сторонами друг другу взаимных услуг. Согласно разъяснениям Цицерона, дружба крепится не только узами товарищества или сердечной привязанностью, но и «лучшими услугами со стороны каждого из нас». Он сравнивает их с «брачным союзом», относя сюда как родню и друзей, так и товарищей «в публичных делах». Для поддержания дружбы, по его словам, необходимы такие лучшие качества, как благочестие, доброта, благородство души, благосклонность и обходительность. Демокрит считал дружбу эквивалентом социального бытия («не достоин жить тот, кто не имеет настоящего друга»), а Сократ подчеркивал, что дружба – это важнейший институт взаимовыручки и взаимопомощи («друг доставляет то, чего не хватает другу»). Древние отдавали дань встречающимся рациональным или прагматическим началам в дружбе. Аристотель подчеркивал необходимость того, чтобы в дружбе обе стороны отвечали друг другу взаимностью. Только тогда «добродетель называется дружбой, если есть отплата». Впрочем, древние также разграничивали понятия идеальной дружбы ради удовольствия и дружбы материальной, ради выгоды. Диоген Лаэртский собрал высказывания людей (киренаиков), что на первое место ставили утилитарно?прагматические цели в дружеских союзах. Аристипп говорил: «Друга имеют ради собственной пользы, как член тела, пока он при тебе». Эгесий (Гегесий) и вовсе довольно цинично заявлял: «Нет ни почтительности, ни дружбы, ни добродетели, поскольку их изыскивают отнюдь не ради них самих, но ради той пользы, что они нам доставляют: если нет выгоды, они исчезают». Иначе говоря, дружба – это всегда обмен, хотя и не всегда товарообмен. Впрочем, многие не соглашались со столь приземленной трактовкой этого высокого, важного общечеловеческого чувства.

Одиссей и Пенелопа

В корне неверно определять дружбу, базируясь исключительно на социально?экономических интересах. Ведь есть еще много аспектов людских отношений и связей, которые не исчерпываются областью выгоды. Цицерон о дружбе сказал: «Как мы добродетельны и щедры не в ожидании благодарности (ведь мы не пускаем добродетель в рост, но подвигаемы к щедрости природой), так и дружбу мы считаем желанной не в надежде на вознаграждение, но потому, что вся ее выгода заключается в самой любви». Кроме всего прочего, в дружбе, в высокой дружбе воплощается лучшая сторона личности человека. Такая дружба зачастую ведет к подвигу, к культурному или же этическому совершенству. Так, Эпикур считал, что она ценна и сама по себе. Взаимная привязанность очищает людские отношения от всяких эгоистических расчетов. «Из того, что доставляет мудрость, делая счастливейшей жизнь в целом, величайшим благом является обладание дружбой». В дружбе находим укрытие от всяческих бурь житейских.

Общий вид площади перед Пантеоном

На улицах и площадях Рима, да и других городов можно встретить множество людей, составивших некий особый класс под названием «праздношатающихся». Современный Тиберию поэт писал, что они «ничего не делают и всегда заняты, выбиваются из сил из?за пустяков, находятся в постоянном движении и никогда ничего не достигают, вечно суетятся и в результате только всем надоедают». Сенека сравнивал их с муравьями, которые без плана и цели бегают по дереву то туда, то сюда (сравнение неудачное, ибо муравьи трудолюбивее большинства людей и их никак не отнесешь к праздношатающимся). Такого рода люди есть и в Москве, и в Париже, и в Нью?Йорке, и в Токио, и в Пекине, и в нынешнем Риме или Берлине. «Столица была настоящим центром суетливого безделья, которое и процветало в ней больше, чем в каком?либо другом городе». Одни спешили нанести ненужный визит, другие – на глупую встречу, третьи желали принять участие в попойке, четвертые сделать очередную, и скорее всего совершенно ненужную, покупку, пятые посещали даму, не доставляя ни ей, ни себе большого удовольствия. Среди них немало и тех, кто все время стремился попасть на какие?то пустые официальные церемонии. Себя показать и на людей посмотреть. Галиен так описал день римлянина: «Ранним утром каждый делает визиты; потом многие идут на форум послушать судебные прения; еще большая толпа направляется полюбоваться бегом колесниц и пантомимами; многие проводят время в банях за игрой в кости, за пьянством или среди удовольствий, пока не очутятся вечером на пиру, где развлекаются не музыкой и не серьезными удовольствиями, а предаются оргиям и разврату, засиживаясь часто до следующего дня». Большинство высших чиновников в Риме (как и повсюду) суетились не просто из потребности куда?то бежать или двигаться, нет, они хотели заработать, получить выгоду. Ненасытная жажда богатств одолевала их и была главной причиной суеты, наполнявшей собой улицы, площади, дворцы Италии. Давая людям положение, отличия, почести, богатство, влияние, деньги считались высшим благом. Они – бог Юпитер, которому поклоняются и служат.

Харчевня

Простонародье с неизменным удовольствием посещало не приемы (его туда не пускали), а кабачки, таверны, трактиры. Ведь в тавернах за два асса можно было получить баранью голову, сосиски, сдобренные чесноком, луком и приправами; бобы, чечевицу, сырую капусту, другие овощи, печеные орехи, свеклу и кашу. Ели все эти кушанья с грубым ржаным или ячменным хлебом, известным под названием плебейского хлеба. В этих заведениях, правда, стояла невыносимая жара и царила непролазная грязь. Но вино скрашивало все эти неудобства. Тут пили вино (вареное критское) и мёд, ели пирожки с сыром, поигрывали в кости, передавали друг другу последние новости и сплетни, злословили о господах. В этих стенах аристократов и сенаторов не было, хотя полно было беглых рабов, воров, убийц, гробовщиков, матросов, ремесленников и даже жрецов Кибелы.
Конечно, были кое?какие развлечения для интеллектуалов, тех, кто увлекался литературой, поэзией, музыкой и т. д. Скажем, во второй половине I в. (уже при Августе) в моду вошли публичные чтения, которые устраивал Азиний Поллион. Литератор обращался со своим произведением к аудитории, читая ей отрывки или весь трактат (в зависимости от терпения и расположения). Эти чтения шли или в залах, или даже в столовых (видимо, чтобы удобнее от пищи духовной перейти к пищи физической). Правда, это занятие недолго прельщало римлян. Уже к концу I в. публичные чтения стали приходить в упадок и превратились в тяжелую повинность. Слушатели пытались от нее отлынивать как только могли.
Те, кто предпочитал жизни политика или деятеля (vita activa) – созерцательно?философский образ жизни (vita contemplative) или книги, погружались в тиши кабинета в библиотеки в своих виллах и поместьях… Они полагали: «Мудрец не должен заниматься общественными делами за исключением крайней необходимости». Так понимали жизнь иные обитатели аристократических вилл, наподобие дома Веттиев в Помпеях, дома Оленей, виллы дома Телефа и виллы Папирусов в Геркулануме… Обнаруженная только в XVIII в. вилла Папирусов принадлежала кому?то из римских аристократов. Первые искатели сокровищ проникли в ее парадные покои, библиотеку, перистили, сад, прорыли тут шахты и галереи, затем все это забросили. Возможно, вилла создавалась во времена Нерона и Флавиев. На этой вилле хранилась коллекция папирусов, небольшая прекрасно подобранная библиотека. В маленькой комнатке обнаружили редкие свитки папирусов, содержавшие творения известных авторов. Не исключено, что первым владельцем виллы был Пизон, отец жены Юлия Цезаря. По своему богатству собранные на вилле папирусы не уступали библиотекам императоров. От раскаленной грязи (города погребены под потоками огненной лавы) книги почернели и обуглились, но полностью не сгорели. Хотя речь в данном случае идет о вилле римлян, таковы же были и библиотеки самых известных и богатых греков. В США создали копию виллы Папирусов в Калифорнии, ее владельцем стал американский миллионер Гетти, разместивший тут коллекцию (1970 г.).

Я. Йорданс. Пан и Сиринга. Брюссель

Когда стало наблюдаться общее падение нравов? У античных авторов на сей счет разные мнения. По словам Страбона, Фабий Пиктор считал, что римляне впервые вкусили роскошь (или, как он выражается, «попробовали богатства») еще во времена 3?й Самнитской войны. После этого, т. е. примерно к 201 г. до н. э., после 2?й Пунической войны и поражения Филиппа Македонского, они стали проявлять склонность к менее строгому образу жизни (Валерий Максим). Тит Ливий полагал, что привычку к расточительности занесло в Рим войско после возвращения из глубин Азии, где оно оккупировало богатые страны (187 г. до н. э.). Полибий относит исчезновение былой скромности и бережливости римлян ко времени войны с Персеем (168 г. до н. э.). Посидоний и Саллюстий датируют начало эпохи упадка с разрушения Римом Карфагена (146 г. до н. э.). Иные относят дату начала эры де?градации и упадка Рима к длительному периоду (II в. до н. э. – II в. н. э.). Вероятно, они правы: сей процесс был длительным и постоянным.

Гробница в Казанлыке

Вот как объяснял истоки начавшейся деградации Рима Гай Саллюстий Крисп в его «Войне с Югуртой». Римский историк писал: «Заметим, что привычка к разделению на враждующие страны со всеми дурными отсюда последствиями возникла в Риме лишь немногими годами ранее, и породили ее праздная жизнь и обилие тех благ, которые люди ценят всего выше. И правда, вплоть до разрушения Карфагена римский народ и сенат вели дела государства дружно и спокойно, не было меж гражданами борьбы за славу и господство: страх перед врагом поддерживал добрые порядки в городе. Но стоило сердцам избавиться от этого опасения, как место его заняли разнузданность и высокомерие – успех охотно приводит их за собою. И вышло так, что мирная праздность, о которой мечтали в разгар бедствий, оказалась хуже и горше самих бедствий. Знатные мало?помалу обратили в произвол высокое свое положение, народ – свою свободу, всяк рвал и тянул в свою сторону. Все раскололось на два стана, и государство, которое прежде было общим достоянием, растерзали на клочья. Преимущество, однако же, было на стороне знати – по причине ее сплоченности, силы же народа, разрозненные, раздробленные меж многими, преимущества этого не имели. Произволом горстки людей вершились мир и война, одни и те же руки держали казначейство, провинции, высшие должности, славу, триумфы, а народ изнемогал под бременем военной службы и нужды. А между тем как командующие со своими приближенными расхищали добычу, солдатских родителей и малых детей сгоняли с насиженного места, если случался рядом сильный сосед. Так бок о бок с мощью явилась алчность, безмерная и ненасытная, она сквернила и крушила все, ни о чем не тревожилась и ничем не дорожила, пока сама не сломала себе шею». Пока приходилось сражаться с грозным противником, пока страх и инстинкт выживания скреплял интересы всех римлян прочнее дружбы и законов, Рим, как и СССР, являл собой единое сплоченное государство. Когда же исчезла внешняя угроза, началась ничуть не менее страшная внутренняя война за обладание всем, чем владел Рим. И тут уж не было среди соперников ни друзей, ни врагов, ибо каждый в силу животной стадности старался у другого вырвать кусок, захватить земли, ценности, рабов, поместья.


Жены. Росписи виллы в Боскореале

Бесконечные войны существенно изменили экономику Италии, да и армии Ганнибала нанесли огромный ущерб. Сель?ское хозяйство приходило в упадок. Дешевый привозной хлеб сделал нерентабельным производство хлеба в самой Италии. Хотя тут стоит вспомнить и замечание Вебера о том, что «Рим никогда с того времени, как он вообще был полисом, не был вынужден и не был в состоянии жить продуктами собственного земледелия» (обрабатываемая для получения хлеба площадь, видимо, составляла около 15 %). К тому же войны отвлекали производительную часть граждан от дел. Знать жила в роскоши, а значительная часть населения бедствовала. В одном только Риме насчитывалось около 150 000 безработных. Их власти содержали так сказать на общественный счет. Примерно столько же людей, если не больше, работали только до обеда. Всех их приходилось как?то успокаивать, отвлекать от самых насущных, острых проблем, чтобы они не возникали и не задавали вопросов. Цезарь признал право масс на хлеб и зрелища. Сатирик Ювенал (ок. 60–140 гг. н. э.) по этому поводу возмущенно писал: «Этот народ уж давно, с той поры, как свои голоса мы не продаем, все заботы забыл, и Рим, что когда?то все раздавал: легионы, и власть, и ликторов связки, сдержан теперь и о двух лишь вещах беспокойно мечтает: хлеба и зрелищ!» Чиновники должны беспрекословно следовать этим правилам.
Сатирик Марциал в одной из эпиграмм говорил, что жена одного из преторов была вынуждена даже подать на развод из?за огромных расходов, которые вынужден был нести ее муж. Дело в том, что должность мужа и предъявляемые к ней требования катастрофически отразилась на бюджете семьи: «Знаю: он претором стал, и обошелся б его мегалезский пурпур в сто тысяч, как ни скупилась бы ты на устроение игр; тысяч бы двадцать еще пришлось и на праздник народный». Но чиновникам часто просто некуда было деваться. Ведь их судьба и карьера, а зачастую и сама жизнь находились в руках императора. К тому же порой расплата за неудачное или же бедно организованное чиновником зрелище была чрезвычайно суровой. Калигула (37–41 гг. н. э.) приказал одного непонравившегося ему надсмотрщика над гладиаторскими битвами и травлями несколько дней подряд бить цепями у него на глазах. Беднягу умертвили только после того, как все почувствовали «вонь гниющего мозга» (Светоний). После устроенных Августом с присущим ему размахом игр все его преемники (кроме Тиберия) стали соревноваться друг с другом в организации гладиаторских игр. Ради рекламы и сохранения политического лица чиновник должен был залезать в долги и в собственный карман (особенно после ликвидации государственных доплат организаторам игр при Августе). Всех превзошел император Траян (98–117 гг. н. э.), зрелища которого многие сравнивали с забавами самого Юпитера. Причем эти забавы зачастую сопровождались массовой бойней людей и зверей.

Раненый лев

Народ получил бесплатный доступ на форум, но он жаждал крови и зрелищ. Те становились все более кровавыми и жестокими. Как все изменилось. Когда?то, еще в цензорство Катона Старшего (184 г. до н. э.), знатного римлянина Л. Квинкция Фламинина (консул 192 г. до н. э.) наказали за неоправданную жестокость, так как он позволил поступок, порочащий честь Рима. Проконсул Фламинин за обедом (по просьбе блудницы, которая никогда не видела, как обезглавливают человека) убил одного из осужденных. Его обвинили в оскорблении величия римского народа. Расказанный Ливием эпизод указывает на то, что в старые времена римляне все же старались не допускать излишней жестокости. Теперь же убивали десятками и сотнями открыто – на глазах у народа. Рим перестал стесняться палачества и рукоплескал палачам… Стоит упомянуть и о том, что число праздничных дней в году возросло во II в. н. э. до 130, то есть фактически удвоилось по сравнению с эрой республики. Римляне увлеклись зрелищами. Почти весь Рим собирался в огромном цирке на 200 000 мест. Азарт бегов был непонятен умным и просвещенным людям. «Не понимаю, – недоумевал писатель Плиний Младший, – как можно увлекаться таким скучным зрелищем».

Схватка гладиаторов со львами на арене

Если бы их еще привлекала быстрота коней или искусство людей, то в этом был бы некоторый смысл; но они благоволят тряпкам, тряпку любят, и если бы во время бегов в середине состязания «этот цвет перенести туда, а тот сюда, то вместе с ней перейдет и страстное сочувствие людей». И далее Плиний продолжает: когда смотрю на тех людей, что увлечены столь пошлым и пустым делом, я испытываю огромное удовлетворение от того, что я им не охвачен. Пока чернь и те, кто считают себя серьезными, отдают время безделью, я с огромным наслаждением отдаю весь свой досуг литературе. Увы, оказалось, что куда легче привлечь диких животных звуками лиры, как это делал некогда Орфей, чем обратить взоры иных людей на высокую литературу, историю или философию. Гортензию, создателю поэмы о воспитании диких животных, впору было бы написать поэму о том, как можно перевоспитывать римлян, ведущих себя подобно диким тварям. Нам невольно вспомнился историк Тимей, который, описывая жизнь римского народа, считал (как и Варрон), что и само название Италии произошло от греческого слова, означающего «рогатый скот» (которого тут всегда множество). Впрочем, известна и другая версия: страна была названа по имени быка Итала, якобы перевезшего Геракла из Сицилии.

Забавы богаче

Всевозможные эксцессы, насилия среди толп становятся явлением обычным. Возмущения были вызваны тяжелым экономическим положением, жалобами на высокие «цены съестных припасов и озлоблением против действительных или мнимых виновников этих высоких цен». Голод и бунт идут за неурожаем. В столице выросло число различного рода «параситов», то есть людей, живущих за чужой счет. Плутарх считал, что они принадлежат к самым вредным членам общества. Паразиты развращают молодежь, подавая ей дурной пример того, как можно безбедно существовать, не трудясь вовсе. Плавт описывает паразита, как непременного спутника греческой культуры, переселившегося в Рим. Лукиан в своих знаменитых сатирах вывел бессмертный тип. Этим господам нужны лишь сытный «хлев» и зрелища. Но разве не так же столичную публику Петербурга и Москвы балуют различного рода зрелищами? Не для того ли, чтобы эта толпа забыла, у кого в руках несметные богатства величайшего в мире государства! И разве наши богачи, жалеющие дать крупицу богатств на литературу и науку (и при этом охотно тратящие миллиона на особняки, любовниц, собак, лошадей), не напоминают вам скрягу из комедии Плавта «Клад» или из мольеровского «Скупого», того скупого, что, как известно, платит дважды, второй раз головой?
Вспоминаются и острые слова Шарля Монтескье из труда «О духе законов»: «Чтобы победить внушаемую климатом лень, законы должны были бы лишить людей всякой возможности жить не работая. Но на юге Европы они действуют в обратном направлении: они ставят людей, желающих быть праздными, в положение, благоприятствующее созерцательной жизни, и связывают с этим положением огромные богатства. Эти люди, живя в таком изобилии, которое даже тяготит их, естественно, уделяют свои излишки простому народу. Последний утратил собственность; они вознаграждают его за это возможностью наслаждаться праздностью; и он в конце концов начинает любить даже свою нищету». В самом деле, а есть ли разница? У них была Коммодиана, у нас – комедиана!  Комедия, которая на глазах у всего мира превращается в трагедию.
Во времена Римской республики существовал закон, осуждавший роскошь, сурово наказывавший тех, кто решился бы бросить вызов общественному мнению. Среди предметов позволялось иметь только солонку и жертвенную чашу из серебра. Один из знатных сенаторов даже лишился своего места только за то, что у него оказалось серебряной посуды на 10 фунтов. Но времена изменились, и вот даже у народного трибуна Марка Друза (слуги народа) серебряной посуды накопилось более чем на 10 тысяч фунтов. Это были баснословные деньги. При диктаторах и императорах богатство знати стало и вовсе вызывающим, но это воспринималось уже в порядке вещей. Богатые люди не считались с затратами, желая блеснуть богатством. Они платили бешеные деньги за серебряные и золотые вещи (при этом стоимость работ часто превосходила в 20 раз стоимость самого материала). В домах римской знати скапливались немыслимые сокровища. Так, у Тита Петрония был ковш, которым черпали вино из кратер, стоимость которого равнялась 350 000 золотых рублей.

Серебряная посуда времен цезаризма

Правда, одно время Катон Цензор попытался остановить сей процесс. Он даже изгнал из сената многих сторонников неумеренной роскоши, в том числе Луция Квинтия, бывшего консула, и брата знаменитого «освободителя» Греции – Тита Фламинина. Пострадали и некоторые известные всадники – у брата Сципиона Африканского был отнят equus publicus. Но наибольшую (и почти скандальную известность) имели в обществе шаги Катона, направленные против роскоши, спекуляций, наживы. Он увеличил налоги на богатство, настоял на повышении цен на женские украшения, одежду, богатую домашнюю утварь, высоко поднял цену откупов и т. д. Плутарх подчеркивает, что этими своими действиями он заслужил особую ненависть богатых людей. Однако – и это следует помнить и нам – эти решительные меры завоевали ему глубокую признательность народа.
Многие даже хвалили цензора за такую строгость. В благодарность за заслуги перед народом ему воздвигли статую. «Таким образом, не может быть сомнения в том, что luxuria в Катоновой шкале – это luxuria богачей, ambitus и avaritia – пороки знатных и богатых людей, superbia, crudelitas – тоже пороки знати, impudentia и duritudo – результат разлагающих чужеземных влияний, а desidia – типичная черта тех, кого развратил длительный досуг (otium) и кого такие условия приучили свои личные дела и свои commoda ставить выше интересов res publica. В заключение небезынтересно отметить, что если Катонов набор virtutes (то есть добродетелей) проступает крайне неявно и скорее всего подразумевается действенным для полулегендарных времен господства mores maiorum (нравов большинства), то все vitia (пороки) (nova flagitia – нуворишей) – вполне реальны и «имеют точный адрес»: они характеризуют именно те, пока еще сравнительно узкие (но, конечно, самые высшие!), слои римского общества, которые развращены чужеземными влияниями, стремятся вести или ведут роскошный образ жизни и в конечном счете пренебрегают интересами и нуждами общества в целом». Речь шла об определенной части высших кругов.

Среди наложниц. Восточная сценка

Подобное роскошество, все эти бесчисленные дорогие забавы и удовольствия стоили государству огромных денег. И, как следствие, к концу существования Рим?ской империи налоги возрастали непрерывно. Феодосий I заявил в 383 г. н. э. о том, что никто не может владеть собственностью, не облагаемой налогами. Возникло огромное число регулирующих и контролирующих актов. Получался какой?то заколодованный круг: политическая структура трещала по швам, стала разваливаться армия. Чтобы как?то поддержать все это, сохранить хотя бы их основы и пополнить казну, приходилось увеличивать налоги. Налоги на богачей при этом уменьшались, что ухудшало и без того тяжелое положение простого народа. На обычных граждан налагалась масса обязанностей, напоминавших самую откровенную барщину. Те должны были поставлять уголь, дрова для арсеналов и монетных дворов, поддерживать в приличном состоянии мосты, дороги и здания, да и вообще предоставлять государству свой опыт и труд без какого бы то ни было вознаграждения с его стороны. Служба в стране, говорили в Риме, превратилась «в нечто типа принудительного найма». Высшие классы от всего этого освобождались. Процветала и коррупция среди чиновничества.

Т. Шассерио. Одевание наложницы

Не верится, что до подобных вкусов могла опуститься цивилизация, когда?то восхищавшаяся классической греческой литературой, историей, философией? Хотя вряд ли стоит преувеличивать культурный уровень широких народных масс. Культура их подобна тонкому слою, который очень быстро исчезает, если общество вдруг плюхается в грязь… Часть римского общества все еще пыталась следовать идеалам древних греков. Любители спорта поддерживали физическе здоровье в гимнасиях и палестрах. Некоторые граждане, подобно Цицерону, проводили время в гимнастических залах, занимались борьбой, упражнялись в езде на колесницах и верховой езде, плавали или увлекались греблей. «Каждое проявление ловкости и силы зрители встречали аплодисментами», – писали хроникеры. Но то были исключения. Когда страна, восхищавшаяся историей, философией, поэзией, литературой, так деградирует, то и свобода становится фикцией и пустым звуком. Понятно, что никто не сказал и слова протеста, когда 94 г. н. э. казнили двух сенаторов, написавших воспоминания о поборниках свободы Тразее Пете и Гельвидии Приске. Воспоминания император Домициан тут же приказал сжечь. «Отдавшие это распоряжение, разумеется, полагали, что подобный костер заставит умолкнуть римский народ, пресечет вольнолюбивые речи в сенате, задушит самую совесть рода людского. Сверх того, были изгнаны учителя философии и наложен запрет на все прочие возвышенные науки, дабы впредь нигде более не встречалось ничего честного. Мы же явили поистине великий пример терпения. И если былые поколения видели, что представляет собою ничем не ограниченная свобода, то мы (видим) – (что) такое (наше) порабощение, ибо нескончаемые преследования отняли у нас возможность общаться, высказывать свои мысли и слушать других. И вместе с голосом мы бы утратили также самую память, если бы (только право) забывать было столько же в нашей власти, как безмолвствовать». Конечно, иные продолжали любить книги, но их было меньшинство. Толпа же возлюбила вино и женщин. У Гордиана II была великолепная библиотека – 62 тысячи книг. Однако больше времени проводил он за бокалом вина, в садах, банях, в рощах, везде принося себя в жертву 22 наложницам, от каждой из которых он и оставил по 3–4 дитяти.

Подкинутый младенец

Римляне (особенно обеспеченные и богатые) все более откровенно стали жить исключительно для себя, заботясь только об удовлетворении своих прихотей и желаний. Собственно римское население стареет и убывает. Его взор и сердце перестают радовать дети. Детей все чаще воспринимают как обременительные хлопоты и обузу. В комедии Плавта «Хвастливый воин» один из персонажей, Периплектомен, принимая за богатым столом его друга, Плевсикла, возражает против слов: «Дело милое – детей иметь». Куда лучше, говорит он, «свободным самому быть – это и того милей». А потому советует ему: «ешь и пей со мною вместе, душу весели свою. Дом свободен, я свободен и хочу свободно жить». Друг продолжает убеждать: мол, было бы неплохо все же завести жену и детей, ведь «воспитать детей: себе и роду это памятник». Периплектомен возражает:

У меня родня большая: в детях что
за надобность?
Счастливо живу, прекрасно я сейчас,
как хочется;
Смерть придет – свое добро я дам в
раздел родне своей,
Будут все ко мне являться, обо мне
заботиться
И следить, как поживаю и чего мне
хочется.
Чуть рассвет – уж тут с вопросом,
как мне эту ночь спалось.
Вот они детьми и будут. Мне они
подарки шлют;
Жертву ли приносят: часть мне
больше, чем себе, дают,
Приглашают на пирушку, завтракать,
обедать к ним;
Кто прислал подарков меньше,
впасть готов в отчаянье;
Состязаются в даренье меж собой.
А я себе
На уме: «Раскрыли рот свой на мое
имущество,
Оттого наперерыв так кормят
и дарят меня»…
Да, а будь то дети, сколько с ними
натерпелся бы!

Порочный и преступный Рим все чаще видел в детях лишь обузу. Лучше завести какую?либо экзотическую тварь, завезя ее в свой дом из дальних стран. Все чаще рыбки, собаки, дикие звери, уроды, крокодилы, павлины стали занимать места в семьях богачей (как это происходит ныне в семьях нуворишей в России). Известны факты, когда богачи специально уродовали детей для удовлетворения своего сладострастия, когда на поругание отдавались невинные девушки или юноши.

О. Бердслей. Лишение девственности

Знать погрязла в безделии и пьянстве. Общество в таких условиях деградирует и генетически. Н. Васильева отмечала в «Вопросе о падении Западной Римской империи и античной культуры» (1921) то, что падение нравов сопровождалось и биологическим кризисом. Люди хирели и истощались, семьи редели, число детей уменьшалось. Город уничтожал деревню и растлевал ее обитателей. Хотя до 131 г. до н. э. никто из государственных деятелей Рима не обращал внимания на убыль населения (кажется, кроме Метелла). Семьи и здоровые отношения между мужчиной и женщиной стали немалой редкостью, уйдя на второй план. Рим вырождался, увлекшись, как говорится, нетрадиционными отношениями полов. В литературе, культуре, театре, жизни насаждались разврат и цинизм.

Император Вителлий

Поскольку бедняков становилось все больше и больше, в римском обществе распространенным явлением стало подкидывание детей. Детей часто продавали, ибо подкинутым детям грозила гибель (особенно во время кризиса III–IV вв. н. э.). Продавая же своих детей, бедняки не только обеспечивали им выживание, но и сами получали какую?то сумму денег, которая могла бы быть использована в семье, в том числе для прокормления и существования оставшихся детей. Так, известны случаи продажи детей в качестве средства погашения долга родителей. Некий торговец вином Памонфий, заняв большую сумму денег, не смог ее выплатить. Чтобы вернуть ее архонтам, он продал все свое имущество, включая одежду, однако это позволило выплатить только половину долга. И тогда бессердечные кредиторы отняли всех его детей, включая малолетних, и увели их в рабство… Известен и такой документ, как «Отчуждение дочери». В нем говорится о том, как недавно овдовевшая женщина, не имея возможности прокормить 10?летнюю дочь, уступает ее на вечные времена другой чете, с тем, чтобы та содержала ее в качестве «законной дочери». Законодательством Юстиниана продажа гражданами детей разрешалась только «по причине чрезвычайной бедности, пропитания ради». Кстати, весьма любопытно, что при «христианине» Константине продажа новорожденных детей разрешалась, а вот «гонитель христиан» Диоклетиан строго?настрого запрещал отчуждение детей у родителя посредством продажи, дара, заклада или же любым иным способом.

Портрет императора Коммода

Мы живем «в древнем Риме»: случаи продажи детей обрели массовый характер. Словно на невольничьем базаре, в России продают своих детей в богатые семьи.
Но многие вошли во вкус праздной, развратной и развеселой жизни. «Поэтому масса людей была вынуждена или принести в жертву своим детям наслаждения, соблазн которых повсюду теперь был так силен, или, напротив, им приходилось жертвовать своими детьми в угоду удовольствиям, убивая в зачатке потомство, которое должно было бы продолжать их во времени, и покорно погибая навсегда в конце своего существования для того, чтобы свободнее наслаждаться кратким мгновением жизни. И всего чаще избирали второе решение». Когда государство обрекает себя на гибель и катастрофу? Когда дети элиты, великих и достойных в прошлом родителей стали полными ничтожествами, выродками. Таких примеров в истории Рима немало. Вителлий (69–70 гг.), уморив голодом мать, растерзан народом и сброшен в Тибр. Гальба (68–69 гг.) убит преторианцами. Народ лишался остатков былых свобод, превращаясь в толпу, плебейство, чернь.

Римские гладиаторы приветствуют императора

Императором становится Коммод (180–192 гг. н. э.), старший сын правителя Марка Аврелия, высоконравственного, порядочного и умного человека. После его смерти, якобы от тяжкой заразной болезни (180 г.), сын стал единоличным императором. Какая горькая ирония судьбы… Поклонник философии, высоких и красивых идей не только сам умер от «некрасивой болезни», но еще и был вынужден передать все бразды правления в стране в руки сына, «духовный кругозор коего ограничивался цирком и удовольствиями в уровень со вкусом конюхов и кулачных борцов». Как часто родители не там и не от того оберегают своих сыновей и дочерей. Император не допустил его к постели из?за страха, что тот может заразиться. Но Коммод был уж давно «заражен», будучи склонен к вину и дракам. Говорят, он не был сыном Марка Аврелия. Жена императора Фаустина была дамой «весьма любвеобильной», и о ее «приключениях» ходили упорные слухи. Едва вступив на престол, Коммод вынужден сразу разбираться с заговором, в котором участвует его родная сестра с племянником. Затем следует другой заговор – и вновь приходится казнить виновников. Казни следуют одна за другой. Летят головы сопрефектов, консулов, управляющих и т. д. и т. п. Казнят вместе с семьями (префект Перенн зарублен вместе с женой, сестрой и сыновьями). Император приближает к себе вольноотпущенника отца, Клеандра, который помогает ему осуществить быструю, скорую расправу. Хотя что может быть опаснее, казалось бы, чем доверить личную охрану, командование войском тому, кто продается публично по объявлению глашатая. Коммод пожаловал ему титул «Кинжал». Наступила эра произвола. Клеандр копил деньги и скупал хлеб в огромных количествах, чтобы в нужный момент воспользоваться им как оружием – раздать запасы хлеба голодным толпам и тем самым привлечь народ на свою сторону, а затем с помощью толп захватить в Риме и императорскую власть.
Узнав об этих планах, Коммод расправился с ним. Совершенно очевидно, что столь резкие и необъяснимые перемены в высших эшелонах власти несли угрозу и сенаторам. Стремясь любым способом пополнить казну (которую сам же он и опустошал), император подверг их преследованиям и стал отбирать у них собственность. Но если Марк Аврелий делал это ради блага и здоровья детей и бедняков, сын преспокойно набивал собственные карманы. Вдобавок ко всему его одолела и мания величия. Коммод объявил Рим личной колонией, переименовав его в Коммодиану. Такие же перемены были уготованы римским легионам, новой африканской флотилии, городу Карфагену, даже сенату Рима. Эти столичные «забавы» вызывали восстания и партизанскую войну в провинциях. В Европе к римлянам относились как к захватчикам (и агентам тайной военной полиции).

Картина кутежа аристократов

Трагедией стало и то, что вместо республики в Риме утвердилась олигархия. Это циничное и подлое племя не ведает слова – «отечество». Высшим чиновникам, военчальникам, сенаторам и вождям было наплевать на Платона. Их волновала не философия, а собственное обогащение. Перемены во всем – нравах, одежде, пище, привычках. Знатные римляне отгораживались от своего окружения даже при приеме пище. Раньше, как вы помните, ничего подобного не было. Почти до конца Пунических войн господа делили трапезу со слугами: все ели за одним столом простую пищу. Преимущественно это была зелень и бобовые растения и кисель из пшеничной муки, часто заменявший хлеб. Среди сохранившихся фрагментов ученого и писателя Варрона (I в. до н. э.) имеется упоминание о царивших в раннем Риме вкусах: «У дедов и прадедов хоть слова и дышали чесноком и луком, но высок у них был дух!» Однако вскоре после завоевания Греции и Малой Азии в Рим и Италию широким потоком потекли богатства и яства. Жизнь знатных семей была заполнена удовольствиями и развлечениями. Обжорству, увеселениям, наслаждениям, зрелищам обычно сопутствует лень. В социуме распространилось сибаритство. Однако это не сибаритство художника.

Кто однажды родился художником,
Тот уж в чем?то всегда сибарит…
Так пускай же над медным
треножником
Благовонная мирра горит!

В. Миронов
Рим, население которого превысило миллион, все заметнее и все откровеннее погружался в дрему. Праздная жизнь становилась уделом не только патрициев, но в какой?то мере и плебса. Богачей в Риме, правда, было не так уж и много. Цицерон отмечал, что в Риме, по словам трибуна Филиппа, трудно найти и 2000 хорошо обеспеченных людей (олигархов). Но именно они, пожалуй, определяли погоду и заказывали музыку. В римском обществе победила философия эгоизма и гедонизма. Росло число обслуги: пленные пекари, повара, кондитеры. Ей как?то надо было выделиться. Будущее зависело от того, понравятся ли их блюда новым хозяевам. Возникли конкуренция и зависть. В итоге в городе, недавно вовсе не знавшем, что такое хлеб, вдруг стали продавать несколько его сортов, отличавшихся не только по качеству, но и по вкусу, цвету и форме. К услугам сладкоежек и гурманов были различные печенья и сладости. Примерно около 171 г. до н. э. поваренное искусство возведено в ранг науки. Саллюстий писал, что знать «охватила страсть к распутству, обжорству и иным удовольствиям».
Чтобы разнообразить стол, они «обшаривали землю и море; ложились спать до того, как их начинало клонить ко сну; не ожидали ни чувства голода или жажды, ни холода, ни усталости, но в развращенности своей предупреждали их появление». Закатывались немыслимые пиры. В поместье уже упоминавшегося вольноотпущенника Трималхиона (персонажа комедии Петрония) денег – тьма, земли столько, что и соколу не облететь, упавшие на пол серебряные блюда выбрасываются вместе с мусором, а из брюха зажаренного кабана (к восторгу публики) вылетают живые дрозды. За столом не сидели, а лежали. Чтобы было удобнее вкушать как можно больше пищи, богачи вкушали, раздеваясь до пояса… Украсив себя венками из мирта, плюща, фиалок и роз, они ложились к столу. Рабы снимали обувь, мыли им ноги и руки. Вилок тогда не признавали. Римляне, как и греки, всё ели руками. По обычаю греков, пиры завершались грандиозными попойками. Присутствующие за столом избирали президента. Для увеселения знати приглашались фокусники, актеры, танцовщицы, шлюхи.

Краснофигурная ваза. V в. до н.э.

Автор «Книги сатир», Петроний, описал картину времяпровождения богатых вольноотпущенников… Когда мы наконец возлегли, молодые александрийские рабы облили нам руки снежной водой, омыли ноги и старательно обрезали заусеницы на пальцах. Не прерывая неприятного дела, они пели не смолкая. Когда же он попросил пить, услужливый мальчик исполнил просьбу, распевая так же пронзительно. Пантомима с хором, а не триклиний почтенного дома! Между тем подали изысканную закуску; все возлегли на ложа, исключая самого хозяина Тримальхиона, которому по новой моде оставили самое высшее место за столом. Посреди стола стоял ослик коринфской бронзы с вьюками, в которых лежали белые и черные оливки. Над ослом возвышались два серебряных блюда, по краям были выгравированы имя Тримальхиона и вес серебра. Далее описано, как все наслаждались этой роскошью. Затем внесли под музыку и уложили на маленьких подушечках Тримальхиона. Его бритая голова выглядывала из ярко?красных одеяний, а вокруг закутанной шеи намотан шарф с широкой пурпурной оторочкой и свисающей бахромой. Это всех рассмешило. На руках красовалось большое позолоченное кольцо из чистого золота, с припаянными железными звездочками. Для того чтобы выставить напоказ другие свои драгоценности, он обнажил правую руку, украшенную золотым запястьем и браслетом из слоновой кости. В зубах он ковырял серебряной зубочисткой. Пришедший вслед мальчик принес хрустальные кости на столике терпентинового дерева, где автор заметил нечто утонченное: вместо белых и черных камешков были уложены золотые и серебряные динарии. Затем пришли кудрявые эфиопы с маленькими бурдюками вроде тех, из которых рассыпают песок в амфитеатрах, и омыли нам руки вином, а воды никто не подал. В суматохе упало большое серебряное блюдо: один из мальчиков его поднял. Заметив это, Тримальхион велел надавать рабу затрещин, а блюдо бросить обратно на пол. Явившийся буфетчик стал выметать серебро вместе с прочим сором за дверь. В это время раб принес серебряный скелет, устроенный так, чтобы его сгибы и позвонки свободно двигались во все стороны. Когда его несколько раз бросили на стол, он, благодаря подвижному сцеплению, принимал разнообразные позы. Так все мы пили и удивлялись столь изысканной роскоши. Любопытно, что хозяин дома и пира Тримальхион стал купцом и предпринимателем в новые времена. Некогда он был рабом и таскал на спине бревна, но затем благодаря своей предприимчивости накопил большие капиталы. Он производил шерсть, разводил пчел и даже выписывал из Индии семена шампиньонов. Это же видим мы и в нынешней России, где подобного рода «вольноотпущенники» в недавнем прошлом торговали цветами, селедкой, занимались фарцовкой, были валютчиками, но теперь вот стали министрами, премьерами, депутатами.

Амфора с изображением пира

В итоге богатая и пресыщенная публика не могла достойно ни руководить государством, ни удовлетворить женщину… Петроний в «Сатириконе» рассказывает историю молодого человека, который влюбился в женщину, что «краше всех картин и статуй». Нет слов для описания ее красоты: «глаза – ярче звезд в безлунную ночь», а «ротик подобен устам Дианы, какими придумал их Пракситель». А уж руки, ноги, шея – ну что лебедушка: белизной «они затмевали паросский мрамор». И вот когда «демократу» надо было «явить мужскую силу», исполнилось проклятие Приапа (сексуального божества), его «демиург» вместо боевой позы с позором склонил голову. Тут уж не поможет ни золотая вилка из дворцовой коллекции, ни вилла в Испании. Импотенция поразила Рим, как она поразила «демократов?трансвеститов». Петроний дает совет, как вылечиться: пациент должен придерживаться диеты, обращаться за помощью к божествам (и не лезть в политику), а также взять фаллос, обмазанный маслом с толченым перцем и крапивным семенем и глубоко засунуть его себе в анус. Окружающие во время этой процедуры должны хлестать его крапивой по нижней части голого тела. Говорят, помогает… Эпикурейцы и стоики усиливали настроения декаданса, призывая людей прожигать жизнь легко, незаметно, бездумно, слепо. Совет таков: «Нельзя вносить слишком много разумности в жизнь, не убивая жизни».
Однако пройдет время, и они же сами воспримут в философии Эпикура лишь ее гедоническую, наиболее животную часть, от которой сам философ был далек.

Тициан. Даная, на которую пролился золотой дождь

Да что говорить, если даже великий Цицерон, моралист, республиканец, певец старого уклада и «заветов предков», выступая в суде в защиту некоего Марка Целия Руфа (56 г. до н. э.), типичного молодого римлянина, оратора и политика, восклицал: «А неужто любовь блудниц запретна для юношей? Если кто так думает, то, что уж говорить, он очень строгих правил и чурается не только нашего распущенного века, но и того, что дозволено обычаем предков. В самом деле, когда же было иначе, когда это порицалось, когда запрещалось, когда нельзя было того, что можно? Я готов и определить, что именно, – но не назову никакой женщины, пусть об этом думает кто как хочет. Если какая?нибудь безмужняя особа откроет дом свой всем вожделеющим, если будет жить не таясь как продажная женщина, если будет пировать с чужими мужчинами, и все это в городе, в садах, в многолюдных Байях; если, наконец, и ее походка, и наряд, и свита, и блестящие взгляды, и вольные речи, и объятия, поцелуи, купания, катание по морю, пиры заставляют видеть в ней не просто развратницу, а бесстыдную шлюху, – то скажи, Луций Геренний, когда некий юноша окажется при ней, разве будет он совратителем, а не просто любовником? Разве он посягает на целомудрие, а не просто удовлетворяет желание?» После столь убедительной, страстной речи суд оправдал этого Руфа.
Примерно в то же время (при Августе и Тиберии) разврат распространился уже столь широко, что были бесстыдные женщины, которые отрекались от прав и достоинств матроны и матери и сами объявляли себя проститутками, чтобы уйти от кары законов (Светоний). Тацит так поясняет решение римских матрон: «Дело в том, что древний закон считал достаточным наказанием для развратниц открытое признание в своей порочности». Проституция бросала вызов семьям. В редких случаях поэты и писатели пытались что?то противопоставить этому потоку цинизма и разврата. Плавт пишет комедию «Вакханки», где бичует все эти гнусные пороки римлян (flagitia). Чем должен заниматься молодой человек? Метать диск, заниматься бегом, на голове носить шлем, в руках держать копье, перо, плуг. Наш герой, проводя дни и ночи среди гетер, выбрал иное оружие. На некоторых гетер пролился золотой дождь, как это видим в известной картине Тициана «Даная».

В доме богатого римлянина

Вероятно, нелишне бросить взор на то, каковы были жилища и виллы богачей. По словам историков, вилла императорской эпохи представляла собой целый жилой городок. Иные представляли собой настоящие дворцы. Известна вилла императора Адриана, две виллы Плиния Младшего (одна вилла – на морском берегу в Лавренте, другая – в Тоскане, у подножия Апеннин), вилла Цицерона в Тускулуме, стоившая немалых денег, не говоря уже о виллах богатейших особ. Вот что представляла собой морская вилла Плиния Младшего, находившаяся в шести милях от Рима (между Лаврентом и Остией). При входе в виллу Плиния располагался полукруглый атриум с выступавшей крышей, а затем портик со сводами, выходивший в обширный двор. Второй портик вел в прекрасную столовую, вдававшуюся в море, так что его волны плескались прямо у ног, вкушавших яства. С трех сторон (через двустворчатые двери и окна, равные по величине дверям) открывался великолепный вид на море, с четвертой видны были двор, атриум, портики, а на заднем плане – лес и горы. Направо и налево тянулись различные комнаты виллы: библиотека, спальни, кабинеты, купальни, бани, подсобные помещения. Все это отапливалось с помощью труб. В правой стороне от виллы находились помещения для игры в мяч, которые примыкали к двухэтажной башне, с вышки которой прекрасно видны море, горы, деревня.

Отопительные системы и приборы

С другой стороны шли летние помещения: спальня, триклиний, в котором был слышен шум невидимого моря, еще одна башня, прохладный криптопортик для прогулок и, наконец, небольшая беседка, о которой Плиний упоминает с особой теплотой как о месте своих раздумий и наслаждений. Еще более великолепной была его тосканская вилла. Там были великолепные сады, цветники, лужайки, рощи и т. д. Полы и стены вилл были выложены мрамором, расписаны изящной живописью. Во дворе виллы имелся прекрасный бассейн из мрамора. Всюду расположены фонтаны, водометы, прочие чудеса античной техники, а напротив дома находился большой манеж… В иных условиях ютились рабы и прислуга. Это были стоявшие кучкой бедные жилища, открытые спереди, словно бы для загона, как будто тут живет скот. Они больше походили на казарму. Во всякой приличной и благоустроенной вилле был эргастул, то есть темница для рабов. Эргастул представлял собой подземелье, где рабов наказывали плетьми, заковывали в кандалы и потом заставляли в кандалах работать до изнеможения.
Богачи превращали свои имения в настоящие дворцы. В садах росли деревья со всех уголков земного шара. Спаржу везли из Равенны, артишоки из Кордовы и Карфагена, чечевицу из Египта, финики из Карии, сладости с берегов Рейна, яблоки из Вероны, Африки и Сирии, груши из Тарента, Греции, Александрии, сливы из Дамаска, пряности с Востока. Виллы украшали и домашние зоопарки. По словам Варрона, они занимали уже не небольшое пространство, а несколько десятин. В птичьих дворах полным?полно было всякой дичи: фазаны, дрозды, журавли, фламинго (язык их почитался изысканным лакомством), павлины. Первым, говорят, приказал подать на обед павлина оратор Гортензий. Торговля ими приносила немалые доходы. Простой птицей (тетерева, бекасы и т. д.) знать брезговала. В моду вошли аквариумы с морской рыбой. Иные богачи тратили на это целые состояния. Гортензий заботился о рыбах больше, чем о рабах. К иным рыбам относились так, как если бы это были царские особы. На столах знати вино лилось рекой – цекубское, сабинское, фалернское. Гораций в одах часто воспевал фалерн?ское вино, хотя самым ценным считалось все же цекубское. Так крупная земельная собственность и ее владельцы «сгубили Италию» (Плиний).

Правда, некоторые историки видят в рассказах о безумствах римских богачей лишь преувеличения, называя это тягой к культуре, к высоким художественным вкусам. В Риме утверждается престижный стиль. Каждый изощряется по мере способностей и финансовых возможностей. Иные гурманы за амфору (около 38 л) изысканного рыбного соуса, привезенного из Причерноморья, платили цену раба. Так, консулярий Гирций тратил на кормление рыб по 12 тысяч сестерций за раз. Говорят, что он даже одолжил Цезарю шесть тысяч мурен из своих садков с условием, что тот их ему вернет по весу, то есть что они не похудеют. У Квинта Гортензия были садки с хищными рыбами, для кормления которых он скупал улов прибрежных рыбаков. Лукулл прорыл прибрежную гору, чтобы доставить рыбкам удовольствие. Вельможные богачи кормили рыб собственноручно, проявляя трогательную, отеческую заботу об их аппетите и здоровье. Рыб лечат даже специальные врачи. Летом делалось все возможное, чтобы избавить рыбок от мучительной жары. Лукулл устроил в своем поместье птичник, соединив его со столовой, чтобы они не только составляли его обед, но еще и пели, развлекая его. Плиний Младший устроил купальню так, чтобы, плавая в горячей воде, он мог испытывать наслаждение, видеть холодное море. Купальня императорского вольноотпущенника Клавдия Этруска была покрыта великолепной стеклянной крышей, которая была «фигурами испещрена, рисунками переливалась». Сенека доносит до нас картины быта и обитания, как он уверяет, «простых граждан», где «стены блистали драгоценностями», а вода текла из серебряных кранов.

Пляшущая женщина

Гурманы (некоторые из них были моралистами) были рабами жирного брюха, ничтожными существами (Гораций). Будучи в интеллектуальном и духовном отношении людьми довольно убогими, иные кичились не умом, а богатством. У Трималхиона на пиру подавали блюда со знаками зодиака, а однажды подали вепря с шапкой на голове, державшего в зубах корзины с финиками. Петроний в «Сатириконе» говорит, что когда такую свинью выпустили на волю, тот вскоре вернулся за стол в ранге «вольноотпущенника». Вся соль остроты заключалась в том, что при отпуске в Риме раба на волю на него одевали особый (фригийский) колпак, символ свободы… Такого рода пиры, на которых не принято говорить на умные темы, поражали безвкусием, полнейшей бездуховностью участников, парадом жен богачей, которые демонстрировали на них немыслимые туалеты и драгоценнности. Главные забавы – выступления комедиантов, шутов, певичек, танцовщиц, фокусников, обнаженных девиц и т. д. При этом свидетелями непристойных сцен, нередко имевших место, бывали жены и дети… Женщины состязались с мужчинами в пьянстве. Дети это наблюдали, видя, как рабы уносят мертвецки пьяным их отца (К. Морель. Записки об античности). Римская тема злобо?дневна для нас, где «кабаны» устраивают пиры и приемы среди «рабов».

Пляска среди мечей у Лукулла

Первые годы Империи стали особенно показательны в плане расцвета в Риме чревоугодия и обжорства… Каждый старался так украсить стол, чтобы он во всех своих деталях напоминал произведение искусства. Ценилось все и вся – от качества и количества блюд до посуды, манер слуг, убранства и сервировки. Во время пира каждый старался перещеголять друг друга во время приема пищи. Но так как возможности желудка ограничены, многие прибегали к обычным в подобных случаях услугам павлиньего пера. Щекоча нёбо, пирующий просто извергал все ранее съеденное и принимался за очередные порции напитков и яств. Иные как?то справлялись с подобным бедствием, другие же заканчивали плохо. Император Вителлий, к примеру, погиб от обжорства. Существовала и специальная литература, подобие книг о вкусной и здоровой пище: к примеру, широко известны были десять книг Апиция о поваренном искусстве и извлечения из Винидария.

Масляная лампа из Помпей

Известны анекдоты, когда магнаты, богачи буквально терроризировали свою прислугу всевозможными глупейшими требованиями, мелочными придирками. Лукиан писал: «Рабы должны идти перед своими господами и громогласно предупреждать их о том, когда надо перешагнуть возвышение или яму, и что страннее всего, напоминать им, что они идут». Так делалось на рынках, шумных улицах средь белого дня. Лень дошла до того, что богачи стали избегать всякой самостоятельной умственной работы. Ученые отдали обработку и подготовку их сочинений образованным рабам, иные господа заставляли невольников учить наизусть наиболее известные литературные произведения, чтобы затем иметь возможность самим процитировать того или иного поэта, писателя и ритора, ни разу не прочитав его в своей жизни. Появились и «номенклаторы», «говорящие записные книжки», в обязанности которых было напоминать хозяину, с кем он говорит, где находится. Возможно, отсюда пошли номенклатурные работники.

Дом в Помпеях. Реставрация

Здесь остановимся на таком типично римском явлении как клиентела. Ученые отмечают, что она развилась из древнего обычая, якобы установленного еще Ромулом. Тогда у мелкого и подвластного люда и вошло в привычку отдавать себя под покровительство и защиту какого?то могущественного и влиятельного лица. То было подобие бедных родственников. Влиятельный и богатый человек помогал своему клиенту влиянием, деньгами или жизненными советами, а тот, в свою очередь, оказывал патрону различного рода услуги. Однако к I в. н. э. эти старые патриархальные отношения утратили свой характер и былой смысл. Клиентела превратилась по сути дела в прихлебателей. В Риме среди таковых оказались и некоторые интеллектуалы (писатели, учителя, художники и т. п.).
С раннего утра они должны обивать пороги домов знатных римлян, чтобы поприветствовать своего «господина» и выслушать его, если тот еще удостоит его встречи. Марциал с мукой пишет о своей тридцатилетней жизни клиента в Риме. Часто приходилось затемно тащиться через весь город, в дождь и слякоть, а затем еще торчать в прихожей патрона. На долю толп клиентелы доставалось немало позора среди таких же несчастных, что скапливались в прихожей хозяев: «Много получишь ты обид, чтобы войти, еще больше, когда войдешь». Надо было унижаться и перед рабами хозяина, чтобы впустили, а иногда пробиваться силой, отталкивая слабых. Но, даже добравшись до цели, искатель милостей мог наткнуться на грубое слово, на откровенный зевок, а то и пинок. Ведь уже во II в. н. э. клиенты здоровались с патроном, целуя ему руку или же кланяясь в ноги.

Клиенты позднего периода

Клиентская служба была не только унизительной и утомительной, но еще и совершенно бесцельной тратой времени. Каково писателю или ученому торчать в прихожей какого?нибудь чиновника! Именно в подобном положении и была бедная рим?ская интеллигенция. Клиент обязан был смотреть в рот господину и выполнять любой его каприз, во всем соглашаясь и поддакивая ему. Марциал писал: «Ты лжешь – я верю, читаешь плохие стихи – хвалю, поешь – пою, пьешь – пью, хочешь играть в шашки – проигрываю». Пока я хожу за тобой и сопровождаю тебя в прогулках, слушая твою болтовню, хвалю все, что делаешь и говоришь, продолжает поэт, сколько могло бы родиться стихов! «В десять усталый плетусь я в баню, чтобы там получить мне сотню квадрантов. Когда ж книгу писать мне, Потит?» – опять горестно жалуется Марциал коллеге?ученому. Часто ведь и целые дни пропадают зря, так что приходится удивляться и тому, что в год выходит хотя бы одна книга. При такой жизни и этого могло бы не быть. Однако клиентская служба – суровая необходимость. Как же без нее мог прокормиться писатель, поэт, художник?! Ведь за свои произведения Марциал и другие почти ничего не получали (об авторском праве в Древнем Риме, конечно же, и не слыхивали). Томики и свитки Марциала продавались в двух лавках, у Секунда и у Атректа. Любой покупатель мог отдать стихи рабу?переписчику и затем продавать экземпляры по любой цене кому угодно. Стихи Марциала распевали и в Британии, но его кошелек, писал он, «ничего об этом не знал». Большинство патронов отличались к тому же еще и скупостью. Таков Патерн:

Хоть богатств у тебя и денег столько,
Сколько редко найдешь, Патерн,
у граждан,
Не даришь ничего, на деньгах сидя,
Точно страшный дракон, кого поэты
Воспевают как стража скифской рощи.

Римские богатеи были ничуть не лучше иных из наших олигархов, что тратят сотни миллионов долларов на английскую футбольную команду, но не дадут даже ста монет на школу, труд писателя. Марциал выговаривал некому Криспу:

Ты говоришь, что ни в чем моим
ты друзьям не уступишь,
Но, чтоб уверить меня, что же ты
делаешь, Крисп?
В долг я просил у тебя пять тысяч.
Ты отказал мне,
Твой же тяжелый сундук доверху
полон монет.
Дал ли когда?нибудь мне ты модий
бобов или полбы,
Хоть арендатор?то твой нильские
пашет поля?
Дал ли когда?нибудь мне ты зимою
короткую тогу?
Дал ли мне серебра ты хоть
полфунта когда?
Я ничего не видел, чтобы счесть
тебя истинным другом,
Кроме того, что при мне ветры
пускаешь ты, Крисп.

Конечно, попытка найти гармонию между благородной культурой и бьющим через край богатством столь же наивна, как и стремление примирить нувориша, составившего свои сокровища путем воровства или разбоя, с интеллектуалом, полуголодным и нищим. Если даже пиршества этих скотов сопровождает самая сладкая музыка, в душе этих людей звучат воинственные и кровавые мелодии. В каком?то смысле прав был и Лессинг, утверждая, что «гладиаторские игры были главной причиной низкого уровня рим?ской трагедии». Римские зрители в окровавленном амфитеатре, где они наблюдали противоестественные сцены, конечно, забывали не только о высоком искусстве, но вообще о самых простых, элементарных человеческих чувствах красоты и любви. Толпа думала больше о примитивных наслаждениях и крови, развивая инстинкт убийцы, чем о поэзии. Римская жизнь вела к деградации интеллекта. Толпу отличали грубые вкусы. Хотя мы думаем, каков народ, таковы и трагедии, такова культура и литература. Смешно было бы ожидать появления в современной России, где идет торговля честью и достоинством, родиной и государственными постами, верой и наукой, феноменальных писателей или великих композиторов и художников.

Наумахия – морской бой на арене цирка

Вот как описывали очевидцы события, разворачивавшиеся в амфитеатрах Рима: «Люди заходили в зал и сразу видели канал вокруг арены, где плавали бегемоты и крокодилы. 500 львов, 40 слонов, тигры, барсы, буйволы и медведи, привыкшие раздирать зубами своими людей, рыкают и ревут в клетках, между тем как столь же свирепые гладиаторы пробуют между собой силу не раз окровавленных рук. К этому позорищу убийств примыкают вертепы разврата». Нагие прелестницы, заодно с (такими же) знатными горожанками, усугубляют омерзительность этого зрелища, и соперницы смерти оспаривают у нее остаток благосклонности и сил умирающего императора Галерия. Так безвестный автор «Мучеников» рисует картину позорного падения нравов великого народа Рима. Время от времени те или иные вожди запрещали игры (как это сделал Август, запретив игры в Помпеях на 10 лет), но они продолжались до 404 г. н. э., когда император Гонорий запретил игры как в Риме, так и в провинции после того, как разъяренная толпа растерзала монаха Телемаха, пытавшегося остановить их.

Борьба в Помпейском цирке

Порой, читая античных писателей, поэтов, историков, философов, понимаешь причину столь презрительного отношения к людскому стаду. Гораций пишет: «Я ненавижу грубую толпу и держусь от нее в отдалении». Как и Цицерон, поэт питает глубокое отвращение к «отребью Ромула». Тацит с ненавистью взирает на любые толпы – на военных, гражданских, особенно на население продажной столицы, где часто «делаются и процветают самые унизительные и постыдные делишки». Столичную толпу он считает самой алчной, истеричной, суеверной и раболепной. Сенека хотя и испытывал любовь к человечеству, но терпеть не мог «зловонную толпу». Даже Эпиктет, оказавшийся и сам в начале жизни в роли раба, советует всем, кто встретился с толпой – на играх, на представлениях или на празднике, – стараться не задерживаться среди нее, но постараться «провести праздник с людьми». Ювенал, ненавидя богачей и аристократов, ибо те бедных и мещан подвергают унижениям, считал, что те и сами, потворствуя инстинктам, выражая готовность продаваться за кусок хлеба, виноваты в подобной ситуации. В адрес Требия, что известен был как дармоед Виррона, презрительно бросает:

Если тебе еще не стыдно за свою
«карьеру»
И считаешь, что есть хлеб другого
человека – это вершины
блаженства,
Я боюсь сказать под присягой о том,
что ты – честный человек.
Он прав в том, что обращается
с тобой подобным образом.
Если ты можешь выносить
наихудшее обращение, значит,
ты его заслуживаешь.

Кардинально изменилось отношение и к занятиям спортом. В письме Сенеки к Луцилию говорится: «Упражняться, чтобы руки стали сильнее, плечи – шире, бока – крепче, – это, Луцилий, занятие глупое и недостойное образованного человека. Сколько бы ни удалось тебе накопить жиру и нарастить мышц, все равно ты не сравнишься ни весом, ни силой с откормленным быком. Поэтому, в чем можешь, притесняй тело и освобождай место для духа. Много неприятного ждет тех, кто рьяно заботится о теле: во?первых, утомительные упражнения истощают ум и делают его неспособным к вниманию и к занятиям предметами более тонкими; во?вторых, обильная пища лишает его изощренности». Сенека рекомендует упражнения легкие, которые не отнимают много времени и быстро утомляют тело. Время – главное богатство, и его нужно расходовать с умом.

Сенека. Копия 50–60 гг. н.э.

Даже некогда благородное ораторское искусство Рима все более вырождается, превратившись в циничный балаган, в «пошлое многословие бездельников» (Цицерон). Великие ораторы стране циников были не нужны. На смену Гальбе, Катону, Сципиону, Квинтилиану пришли придворные риторы вроде Фронтона. Они?то и забавляли публику пустыми и бессодержательными речами, жалкими упражнениями типа «Похвала дыму и пыли», «Похвала небрежению», «Похвала сну». Смысл риторики они видят в том, чтобы услаждать слушателей. Так же мы видим, как в современной России телевидение потчует людей «пищей для идиотов» («Как стать миллионером?», «Окно в спальню» и т. д.). Кстати говоря, отношение римской знати к человеку искусства откровенно и недвусмысленно выразил Сенека, сказав: «Я не нахожу оснований для причисления к разряду свободных художников – живописцев, скульпторов, ваятелей и остальных служителей роскоши. Точно так же, – продолжает Сенека, – я не считаю свободной профессию кулачных бойцов, и вообще всякие тому подобные масляные (У греков был обычай натираться маслом при занятии спортом. – В. М. ) и грязные занятия. В противном случае пришлось бы еще, пожалуй, назвать свободными художниками парфюмеров, поваров и остальных людей, прилагающих свои таланты к услаждению наших прихотей». Нам понадобилось две тысячи лет, чтобы человечество признало высоким искусством все то, что связано с трапезой, открыв в Париже Институт вкуса, и одновременно создать инструмент массовой безвкусицы.

Антиной. Национальный музей, Неаполь

Преследованию подверглись философы с писателями. Тому пример писатель, адвокат и философ Апулей (род. в 124 г. н. э.). В своей «Апологии» он показал, как стали распространяться в Риме суеверия. Судя по некоторым местам из его труда, в вину ему вменяли, помимо его наружности, еще и образованность: «Итак, ты вы?слушал только что начало обвинительного акта, где было сказано следующее: «Мы обвиняем перед тобой философа красивой наружности – вот ведь грех! – столь же красноречиво изъясняющегося по?гречески, как и по?латыни»… Ах, если бы он действительно имел основание обвинять меня в таких тяжелых преступлениях, как красота и дар слова!» Красота философа – не основание для его преследования (ведь красивыми были Пифагор и Зенон). Тем более не должно стать основанием для обвинений то, что ученый и писатель день и ночь трудился, не щадя своего здоровья, всеми силами предаваясь занятиям наукой и «отвергая все другие удовольствия». Видимо, причины обвинений были иными. Говорят, что его гонители вы?двинули против него три главных обвинения: 1) Апулей ведет неподобающий образ жизни и пишет непристойные стихи, а потому в принципе безнравствен; 2) этот распутный муж прибегает к противозаконным действиям, в частности околдовывает богатую вдову с помощью симпатической магии (используя каким?то способом с этой целью рыбок, имеющих форму и название половых органов); 3) изготовляет магические фигурки, совершает праксис с участием мальчика?медиума, а также околдовывает вдову (что подтверждено письмом самой вдовы, которая, видимо, была неудовлетворена «рыбками»). Обвинения в магии были использованы и в политических процессах против историков Тацита и Амиана Марцеллина. И вообще в Риме расплодились разные маги, экстрасенсы, медиумы. Их охотно принимали в покоях императора, как принимали их в России, США, Германии накануне катастроф и революций. Все указывало на то, что власть не может справиться с положением, опираясь на рациональные, разумные, научные и строго выверенные начала.
Другие увидели среди главных причин гибели Римской империи то, что среди ее граждан исчезла национальная идея, что в политике и культуре возобладали космополиты, что сама культура становилась мелкой и ничтожной. Все меньше и меньше становилось истинных патриотов, «лучших людей», которых власти Рима искореняли и уничтожали (О.Зек). Где он, идеальный правитель? Его нет. Казалось, что после убийства Цезаря власть задумается, постарается вернуться к идеалам Республики. Увы, увы… Цицерон восклицает: «Дерево срублено, но не вырвано; ты видишь, какие оно дает побеги!» Что он подразумевал? Тиранию? В ранний республиканский период римляне удачно сочетали две функции рекса (царя): военную и сакральную. Слияние обязанностей, подчеркнул Фюстель де Куланж, казалось весьма естественным, было основным законом человеческого общежития. В поздний период римляне попытались реанимировать институт.
Но то была уже попытка, обреченная на неудачу. Каждый был сам себе вождь. Каждый заботился о себе и своих удовольствиях. Как клещ, набухший от крови, Рим должен был лопнуть. Неправедные богатства его же и погубили. Толпа (греческая, римская или любая другая) чаще всего не готова воздать по заслугам своим выдающимся сынам. Часто она стремится подрезать слишком сильный ум и талант, подобно тому, как некий тиран очень любил подрезать особо высокие и красивые деревья, выбивающиеся из общего ряда. Примеров такой людской зависти было сколько угодно в Риме (и не только в Риме!). Великие полководцы, граждане, мудрецы становились жертвами доносов, проскрипций или убийств. Кориолан и Камилл вынуждены были удалиться в изгнание после своих блистательных побед.

Сципион

Спаситель Рима, Сципион, испытал черную неблагодарность граждан и умер в изгнании. При весьма странных обстоятельствах погиб Сципион Африканский. Великий Цицерон пал жертвой триумвиров. Знаменательно, что сдал палачам его тот самый Октавиан, что всем был ему обязан. Правда, спустя много лет, когда он стал всесильным правителем, и произошел случай, характеризующий Рим и его лицемерных правителей. Придя к одному из внуков, Цезарь Август увидел в его руках трактат Цицерона. Зная, кто виновен в гибели оратора, внук тут же испуганно спрятал сочинение за спину. Август все ж полюбопытствовал, что читает внук, а затем задумчиво произнес: «Ученый был человек, что правда, то правда, и любил отечество». Видимо, чувствуя свою вину, Август нашел впоследствии сына Цицерона и осыпал его милостями. Участь великих часто бывает горька.
Гиббон видел причину падения Рима в утрате добродетели и мудрости римской аристократии. Среди благоденствия Рима вызрели принципы упадка; причины разрушения росли вместе с расширявшимся объемом завоеваний, и, лишь только время или случайность устранили искусственные подпорки, громадное здание развалилось от своей собственной тяжести. История его падения проста и понятна, и вместо того чтобы задавать вопрос, почему Римская империя распалась, мы должны удивляться тому, что она просуществовала так долго. «Победоносные легионы, усвоившие во время далеких походов пороки чужеземцев и наемников, сначала подавили свободу республики, а затем стали унижать величие императорского звания. Заботы о личной безопасности и спокойствии заставляли императоров прибегать к унизительным уловкам и, подрывая дисциплину, делать армию такой же страшной для вождя, сколько она была страшна для врагов; прочность военной организации была поколеблена, а затем и окончательно уничтожена нововведениями Константина, римский мир был поглощен потоком варваров». Так что упадок Рима – это прежде всего крушение элит, естественное и неизбежное в тех случаях, когда ее идея мертва.

Константин с солдатами перед статуей

Звезда великого Рима уже готова была закатиться… Тысячу лет вел Рим свои безжалостные войны, покорял народы, обращал в рабство миллионы свободных людей, убивал и казнил без суда и следствия, разрушал, насиловал и грабил. И все это время не переставал обогащаться за счет покоренных и порабощенных племен и народов. В сознании большинства людей он должен был встретить свой апокалипсис, свои «последние времена». В частности, в «Книгах Сивилл» мировая история, представлявшаяся многим чередой царств, войн и бедствий, включает гражданскую войну 60?х гг. в Риме, извержение Везувия, обозначения римских императоров и войну созвездий, что заканчивается всеобщей гибелью. Кстати говоря, по подсчетам ученых, за 3,5 тысячи лет «цивилизации» погибло ни много ни мало, а примерно 4,5 миллиарда человек. Такова наша цивилизация.

Начал трястись Небосвод, пока
не стряхнул воевавших.
Сильно разгневавшись, он с высоты
на землю их бросил,
Так что, стремительно вниз
в океанские воды сорвавшись,
Землю спалили огнем, а небо
лишилось созвездий…

Вся история Рима – это история покорения городов, народов и одновременно – падения нравов. Она не отличается от истории Афин, Спарты, Карфагена или Персии. Властители стремились к неограниченному владычеству и богатству и искали оные на дорогах войны. Римский историк горестно восклицал: «Если бы в мирное время цари и властители выказывали те же достоинства духа, что во время войны, наша жизнь была бы стройнее и устойчивее, не видели бы наши глаза, как все разлетается в разные стороны и смешивается в беспорядке. Власть нетрудно удержать теми же средствами, какими ее приобрели. Но когда на место труда вламывается безделие, на место воздержанности и справедливости – произвол и высокомерие, то одновременно с нравами меняется и судьба…»

Актеры готовятся к выступлению

Город, потерявший корни веры, растворившийся в массе чуждых, враждебных пришельцев, неизбежно должен был превратиться в Вавилон – сгинуть рано или поздно. Никакие не христиане, но сами римляне, чуждые какой?либо религии вообще, кроме религии собственности и денег, медленно, но верно разрушали могучую империю. Они «высасывали ее силу, брали из круга должностного сословия, в особенности из армии, лучших людей» (Э. Ренан). История имеет тенденцию к повторению. Но трагедия обернется трагическим фарсом. Пройдет почти две тысячи лет. И мы станем свидетелями того, как великая столица иной Империи будет переживать схожее нашествие окраинных народов, что станут также «высасывать ее силу». Только тут мы видим в кругах должностного сословия уже не лучших, а худших людей. Обращаясь к низменным чувствам, потворствуя алчности, зависти, преступлениям, они погубят прекрасный город.

Раздача хлеба

Такова логика истории: грабишь ты – грабят тебя. Вожди заняты воровством, убийствами, развратом – и народ, глядя на них, опускает руки, погружается в грабежи, пороки, разврат. Мелочны и ничтожны вожди, сразу мельчает и народ. Вспомните судьбы римских императоров и то, что они собой представляли… Из всей когорты цезарей выделяются Гай Юлий Цезарь, Август, Марк Аврелий и Адриан. Но о них мы уже довольно подробно говорили. Из убийц Цезаря никто не прожил более трех лет, и никто не умер своей смертью. Он был причислен к богам «не только словами указов, но и убеждением толпы». Август получил титул «Божественный» не зря, ибо немало сделал для блага Рима. Озаботился и тем, чтобы больше народу участвовало в управлении государством, не скупился на почести за военные подвиги, сурово наказывал за подкуп. Особенно важным считал он, чтобы римский народ оставался неиспорчен и чист (от примеси чужеземной и рабской крови). Поэтому римское гражданство жаловал скупо, даже в том случае, если его просили об этом близкие ему люди (Тиберий, жена Ливия и т д.). Август был щедр ко всем сословиям, раздавал щедрые подарки народу деньгами и хлебом, помогал бедным сенаторам (в Риме и такие были).
Он умножил население Италии, основав двадцать восемь колоний, обогатил их податями, украсил постройками. К людям был довольно милосерден и умерен в проявлении гнева. Всякие дары и подарки он если и принимал, то отдавал их в храмы или пускал в перплавку, если они были из золота и серебра. Август жил весьма скромно, более сорока лет спал в одной и той же спальне (ни мрамора, ни штучных полов). Вина пил мало, предпочитая этому занятия благородными науками. Каждый день что?то читал или писал. Испустил он дух на руках жены. Память о нем сохраняли и цари, которых стали звать «августейшей особой». Но затем вожди Рима меняются как?то резко, и причем в худшую сторону…

Заклание жертвы

Тиберий прославился своими жестокими убийствами. Уже в детстве выявились в нем эти черты. Он убивал всех подряд за малейшее прегрешение – не только противников, но своих друзей, родственников, слуг и детей. Дня не проходило без казни, будь то праздник или заповедный день. Казнили даже в новый год. Шута, сообщившего ему мнение народа о правителе, он велел тут же казнить. Если кто?то перед его статуей бил раба или переодевался, если приносил монету или кольцо с его изображением в отхожее место или в публичный дом, если без похвалы отзывался о каком?нибудь слове или деле Тиберия – любой мог быть подвергнут казни. Даже те, кто попадали по ошибке, были казнены, чтобы даже слух о несправедливости императора не распространился. Феодор Гадарский, учитель его в юности, очень точно сказал о нем – «грязь, замешанная кровью». Если бы его не остановила смерть, он, вероятно, истребил бы людей больше, включая и собственных внуков. Ведь он так любил повторять: счастлив Приам, переживший близких. Понятна реакция народа на его смерть. Тот ликовал: одни предлагали бросить его тело в реку Тибр, другие просили землю?мать не давать покойнику места в ней, третьи грозились подвесить тело мертвеца на крюк.
Приход к власти Калигулы вначале встретили с ликованием… Он помиловал осужденных и сосланных, объявил прощение по всем обвинениям от прошлых времен, не стал принимать доносов, даже доносов о покушении на собственную его жизнь. Но порочные гены вскоре дали о себе знать. Снова начались казни виновных и невиновных. Он велел клеймить знатных раскаленным железом, иных казнил, иных бросил диким зверям на растерзание, иных перепилил пилой, иных посадил в клетки, иных сбросил со скалы. Он сжег на костре стихотворца за двусмысленный стишок. Всаднику, вопившему о своей невиновности, он приказал отрезать язык, а затем отдал на арену зверям. Он любил слушать вести о бедствиях так, как возлюбленная обожает слушать слова любви и восхищения. Калигула очень сожалел, что римский народ в его правление не испытал каких?то особых катастроф, и «снова и снова мечтал о разгроме войск, о голоде, чуме, пожарах или хотя бы землетрясениях». Калигула постоянно повторял слова из трагедии Акция «Атрей»: «Пусть ненавидят, лишь бы боялись!» Даже во время закусок и попоек у него на глазах велись допросы и пытки, рядом стоял солдат, готовый обезглавить любого по его первому знаку. Ему мало было преследовать народ, он решил еще уничтожить и великих поэтов. Он помышлял уничтожить поэмы Гомера – почему, говорил он, Платон мог изгнать Гомера из устроенного им государства, а он не может? Еще немного – и он изъял бы из всех библиотек Вергилия и Тита Ливия: первого он всегда бранил, якобы за отсутствие таланта и недостаток учености, второго – как историка многословного и недостоверного.

Антонин Пий (Каракалла)

Статуи прославленных мужей на Марсовом поле он ниспроверг и разбил на мелкие кусочки, чтобы их нельзя было восстановить. У знатных мужей отнял древние знаки родового достоинства, то есть постарался убить саму память о их прошлом. С родными сестрами он находился в кровосмесительной связи, жил с юношами и проститутками открыто. Прямо при мужьях осквернял их жен. Безумно жадный и алчный, он обложил налогами все, что только возможно, и специально выстроил роскошные лупанарии. Туда зазывал клиентов, вручая им деньги под проценты, чтобы они занимались там развратом, а все полученные подобным образом капиталы присваивал себе. Наконец, он решил устроить в Риме еще невиданное побоище (после смерти у него обнаружили две тетради с именами тех, кто должен был умереть, и огромный ларь, наполненный разными отравами). Сам же цезарь решил переселиться в Александрию, как иные наши калигулы, уничтожив значительную часть народа, стремятся убежать на Запад… Неудивительно, что его и убили, как бешеную собаку… Дом, где он погиб, стал домом привидений, пока не сгорел. Его жену зарубил центурион, а дочь разбили о стену. Цезари, носившие имя Гай, погибли от меча, как иные и не носившие его. Сказанное тут лишь малая толика «подвигов» римских императоров. Как мог и дальше существовать столь преступный, поистине бесчеловечный строй?!
Шли годы… Нравы и поведение рим?ских императоров не становились лучше. Здесь мы хотели бы обратить внимание читателя, что люди (в том числе цезари и президенты) таковы, каковыми их сделали их семьи и условия жизни и труда. Приход к власти нового императора Юлия Бассина, прозванного Антонином или Каракаллой (211–217 гг. н. э.), показывает, как быстро меняются в худшую сторону люди, обретающие высшую власть. В детстве Юлий отличался мягким характером, был приветлив с родителями, сердечен с друзьями, остроумен и явно не глуп. Он был щедр и милосерден. Его душа еще не зачерствела, быстро откликаясь на горе и несчастья других людей. Он отворачивался и плакал, видя осужденных, отдаваемых в Риме на растерзание диким зверям. Юлий долго не мог простить окружению того, что оно разрешило высечь иудейского мальчика, товарища по детским играм, только за то, что бедняга исповедовал иудейскую религию. Народ, видя его доброе сердце, к нему благоволил. Но вот в 196 г. н. э. его отец, император Септимий Север, провозгласил его Цезарем, дав ему при этом имя Марка Аврелия Антонина, которого считал величайшим из императоров. И сына будто подменили. Он стал высокомерен, замкнут и чванлив. В образцы для подражания он выбрал не мудрого и гуманного Марка Аврелия, но кровавых и самых жестоких правителей – Тиберия, Суллу, Александра Македонского. Надо сказать, что он, как и его брат Гет, были избалованы богатством, испорчены роскошью и условиями дворцовой и столичной жизни. Они пристрастились к зрелищам, конным состязаниям и танцам. Между ними постоянно возникали ссоры. Попытки отца сблизить сыновей, образумить их ни к чему не привели.

Триумфальная арка Септимия Севера

Желание единолично властвовать уже стало довлеть над ними. Даже женитьба не исправила Антонина. Он не делил с женой ни ложа, ни трапезы и угрожал ее убить, как только станет императором. Когда его отец серьезно заболел и слег, Антонин уговаривал врачей и слуг приблизить его конец. Те отказались, и когда Септимий Север все же умер (211 г. н. э.), первое, что сделал его сын, так это приказал перебить домочадцев и врачей, которые не послушались его указаний.
Затем пришел черед педагогов, учителей, которые обучали его и брата. Хотя вот военачальникам он старался угодить, просил убедить войско, чтобы то провоз?гласило его единоличным императором. Те не хотели гражданской войны и с одинаковым почтением относились к обоим братьям. Ненависть между ними уже перехлестывала через край. Братья даже не садились за один стол, боясь, что могут быть отравлены конкурентом. Римская знать разделилась, большая ее часть была склонна провозгласить императором Гета, как более приличного, порядочного, мягкого и более серьезного человека. Решили поделить Римскую империю на две части – западную с центром в Риме и восточную со столицей в Антиохии или Александрии. Но жена Септимия Севера, Юлия Домна (мачеха Антонина), умолила их этого не делать. Тогда Антонин в ее же спальне заколол ее родного сына и с воплями бросился к воинам, пытаясь убедить их в том, что его хотели убить.
Когда на его крики сбежались преторианцы, он открыто предложил им по 2500 аттических драхм за поддержку его претензий на императорский престол. И тут же пообещал им в полтора раза увеличить жалованье. Вояки быстро сообразили что к чему и, может, без особого восторга, но с полным пониманием выгодности сделки для них, конечно же, согласились. Антонин сразу же выдал им деньги. В один день было безжалостно растрачено все то богатство, которое 18 лет копил Север, грабя другие народы. Сенату ничего не оставалось как признать де?факто его назначение. Тут же начался массовый террор против всех близких и друзей брата. Были перебиты все слуги, невзирая на возраст, уничтожали всех, кто жил на его половине. Трупы складывали на телеги, вывозили за город, где сжигали или же просто сваливали в кучи, как мусор. Убили даже любимых музыкантов и атлетов брата. Поголовно уничтожили весь император?ский род, включая дочь Марка Аврелия (старуху), двоюродного брата самого Антонина, сына дочери Марка и Помпеяна, бывшего два раза консулом и полководцем во время важных войн. Убили почти всех сенаторов – представителей старых патрицианских родов.

Знахарка – изготовительница ядов

Антонин послал в провинции людей для истребления тамошних правителей и наместников. Каждая ночь была отмечена все новыми убийствами. Он приказал зарывать в землю живыми даже дев?весталок за то, что они якобы не соблюдали девственность. Когда же во время скачек народ посмеялся над его любимым возницей, он приказал стражам перебить всех, кто посмел дурно говорить о его любимце (и те убивали первых попавших им под руку, ибо трудно в такой толпе было найти виновных). Так как его мачеха, Юлия Домна, была очень красива, он решил взять ее в жены. Хотя он был убийцей ее сына, та согласилась, сказав: «Если угодно, то и дозволено». Он носил галльский плащ до пят с капюшоном («каракалла»). В него он любил одевать и народ. Убийцы часто любят скрывать свое лицо от взоров людей. Понимая, сколь велика к нему ненависть своих же сограждан, Антонин всячески заискивал и заигрывал с армией, видя в ней его единственную опору.

Пленный германский юноша

Он расположил к себе германцев, вступив с ними в дружеские отношения. Он брал их в охрану, как наши вожди брали в охрану латышских стрелков. И стал даже одеваться и зачесываться на германский манер. Понимая, что одного лишь золота недостаточно для их поддержки, император вел себя как воин: первым брался за работу, копал рвы, наводил мосты, насыпал валы. У него был простой стол: ел он пищу простую, солдатскую и с деревянной посуды, сам замешивал тесто и пек хлеб. Старался создать впечатление у воинов, что он их товарищ, а не государь. В походах он чаще шел пешком, редко садился в повозку и на коня, сам нес свое оружие, а случалось, что и тяжелые значки легионов, украшенные золотом. Находясь во Фракии, рядом с Македонией, он стал вести себя подобно Александру Македонскому. Войско он стал называть на его манер македонской фалангой, а начальникам раздавал имена полководцев Александра. Придя с войсками в Александрию и будучи злопамятен, не простил насмешек, которыми его стали осыпать острые на язык александрийцы… Приказав самым цветущим юношам собраться за городом (якобы для военного смотра), он окружил их войсками и предал поголовному истреблению. Кровь текла потоками, а Нил, как говорили, стал красным от крови. Коварный и жестокий, он, решив завоевать Парфию, посватался к дочери парфянского царя. Затем, вступив на территорию Месопотамии как друг и жених, внезапно напал на тех, кто его приветствовал. Разграбив города, он вернулся в Сирию, получив за свой позорный набег титул «Парфянский». Имея уйму врагов, он был убит своим же центурионом, когда справлял нужду. Что за нужда человечеству иметь подобных царей?чудовищ?!

Император Каракалла

Термы Каракаллы

Тем не менее у поэтов, что всегда склонны приукрашивать жизнь, чтобы та не казалась столь горькой, его образ даже вызывал симпатию. Н. Гумилев писал:

Император с профилем орлиным,
С черною курчавой бородой,
О, каким бы стал ты властелином,
Если б не был ты самим собой!
Любопытно?вдумчивая нежность,
Словно тень, на царственных устах,
Но какая дикая мятежность
Затаилась в сдвинутых бровях!
Образы властительные Рима,
Юлий Цезарь, Август и Помпей, –
Это тень, бледна и еле зрима,
Перед тихой тайною твоей.
Кончен ряд железных сновидений,
Тихи гробы сумрачных отцов,
И ласкает быстрый Тибр ступени
Гордо розовеющих дворцов.
Жадность снов в тебе неутолима:
Ты бы мог раскинуть ратный стан,
Бросить пламя в храм Иерусалима,
Укротить бунтующих парфян.
Но к чему победы в час вечерний,
Если тени упадают ниц,
Если, словно золото на черни,
Видны ноги стройных танцовщиц?
Страстная, как юная тигрица,
Нежная, как лебедь сонных вод,
В темной спальне ждет императрица,
Ждет, дрожа, того, кто не придет…

Одна деталь из римской истории показалась нам зловещей. Задолго до падения Рима, отдавая войскам приказ разрушить злосчастный Карфаген до основания, вождь римлян Сципион произнес траурную речь, где были и такие слова: «Бог смерти и войны вселил дьявольский ужас в этот проклятый город Карфаген и в его войско и людей. Мы проклинаем с наивысшей силой этих людей и их войско. Мы проклинаем всех, кто занимал эти дворцы, всех, кто работал на этих полях. Всех, кто когда?либо жил на этих землях. Мы молим, чтобы они никогда не увидели больше небесного света. Пусть вечное безмолвие и опустошение воцарятся здесь. Пусть будут прокляты те, кто вернется. Пусть дважды прокляты будут те, кто попытается восстановить эти руины». Историк Полибий, бывший свидетелем момента, вспомнил, что, находясь рядом с полководцем, он увидел, как лицо того вдруг перекосилось от страха, и Сципион произнес строку из поэм Гомера: «Настанет день, когда священная Троя сгинет вместе со своим народом». Полибий спросил его, чем же вызвана столь пессимистичная фраза в день величайшего триумфа Рима. Задумавшись, он мрачно произнес: я подумал, что та же участь может постигнуть когда?нибудь и мой собственный город.

Портрет Марка Аврелия

В таких случаях говорят: «Как в воду глядел»… Обратимся к свидетельствам опять же Аммиана Марцеллина, жившего в IV в. н. э., этого последнего великого историка Рима… Пред нами живо предстает картина того, что к тому времени являла собой Римская империя. Нельзя не признать, пишет А. Марцеллин, что большая часть придворного штата являлась питомником всяких пороков, так что они заражали государство дурными страстями, раздражая многих более примером, чем безнаказанностью преступлений. Одни из них промышляли грабежом языческих храмов и, вынюхивая каждый случай, где можно было попользоваться чем?нибудь, поднялись из крайней бедности до колоссальных богатств. Усвоив привычку захватывать чужое, они не знали меры в дарениях, грабежах, воровстве и расточении. Здесь тогда зародились: распущенная жизнь, клятвопреступления, равнодушие к мнению общества и то, что бессмысленная спесь осквернила позорным корыстолюбием… Отсюда произрастало пошлое и дикое обжорство (знати) во время пиров, а вместо победных триумфов явились застольные торжества, распространение шелка, расширение ткацкого ремесла, особая забота о кухне. Под роскошные дома занимались все более широкие пространства (земли). К этим мерзостям присоединились и нарушения воинской дисциплины. Вместо боевого клича солдат теперь охотнее распевал развратные песенки. Постелью для воина служили не камни, как прежде, но пуховики и складные кровати. Солдаты разыскивали кубки более тяжелые, чем их мечи. Им казалось теперь уже постыдным пить из глиняной посуды. Ну а жить желали только в мраморных дворцах… В древней истории написано, что спартанский воин был строго наказан за то, что во время похода его видели под крышей. Да, в былые времена римская армия была дисциплинированной и четко следовала разумным правилам поведения даже на войне (вещи совершенно неразумной). Макиавелли отмечал, что римляне («наши учителя в военном искусстве») ранее всю свою добычу и дань сносили строго в одно место. Все дрались ради победы, а не ради грабежа. Никто не смел покинуть свой легион. И даже консул отдавал огромные сокровища казне, в результате чего обогащалось государство, каждый получал ему положенное, из этих сумм выделяли средства больным и раненым.

Центурион и преторианец

Со временем вся эта система рухнула, ибо каждый заботился только о себе… Солдаты Рима позволяли себе наглые грабежи даже в отношении их сограждан, проявляя перед неприятелем постыдную трусость и бессилие. Они в праздности обогащались самыми различными путями. В противоположность недавнему прошлому, они научились самым точным образом распознать качества золота и драгоценных камней. Хотя всем известен случай, когда при цезаре Максимиане однажды был разграблен укрепленный лагерь персидского царя. Один простой солдат нашел там парфянский мешок с жемчугом. То ли по неведению, то ли из равнодушия, он выбросил жемчуг и пошел прочь, довольный кожей мешка. Разлагалась верхушка Рима, разлагалась и армия, став прибежищем циничных, алчных и грубых вояк. Император Север советовал сыновьям следовать одному правилу: «…Живите дружно, обогащайте солдат и не обращайте внимания на остальных». Консулы, проконсулы, преторы делали все или почти все, что им заблагорассудится. Девизом императорского Рима стало: «Пусть ненавидят, лишь бы боялись».
Какое там «гражданское общество», какие там «законы»! Гуго Гроций писал, что в своде римского права проводилось разделение незыблемого права, с одной стороны, на общее для животных и человека, которое в более тесном смысле слова называется естественным правом, и, с другой стороны, на свойственное исключительно людям, зачастую называемое «правом народов». Разделение это, отметил он, «не имеет почти никакого значения». Это – правда. Но не потому, что лишь человеку дано руководствоваться общими началами, и не потому, что мы по своей природе, как уверял Плутарх в жизнеописании Катона Старшего, «соблюдаем законы и справедливость лишь в отношении с людьми». Люди по отношению к другим людям вели и ведут себя зачастую хуже, чем звери по отношению к зверям. Лактанций пишет: животные вредят другим существам из?за чувства самосохранения или в силу отсутствия разума. У них есть хотя бы оправдание. Поэтому, глядя на отвратительные и кровожадные забавы Рима, мы скорее в диких хищниках готовы увидеть следы разумности и справедливости. Да о чем говорить, если императорский институт стал все больше походить на загон, где и императоров резали, кололи, как скот на овцебойне. На протяжении 120 дней однажды даже было свергнуто и убито пять императоров. Скотобойня.

Портрет римского сенатора

Что такое власть камарильи – наиболее наглядно и продемонстрировал Рим… Сенат разросся и превратился «в безобразную и беспорядочную толпу – в нем было больше тысячи членов и среди них люди самые недостойные, принятые после смерти Цезаря по знакомству или за взятку». В народе их называли «замогильными» сенаторами». Так сенат вернулся к прежней численности. Эта чиновная рать заботилась лишь о деньгах, своем благополучии. Марциал писал:

Ты шестьдесят поутру обиваешь
порогов, сенатор,
Я же при этом кажусь всадником
праздным тебе,
Из?за того, что ни свет ни заря
не бегу я по Риму
И поцелуев домой тысячи я не тащу.
Все это делаешь ты, чтобы консулом
стать, чтобы править
Иль нумидийцами, иль
в Каппадокийской земле…
………… Нет, лучше, по мне, голодать,
Если мне плата – обед, тебе же –
провинция плата,
Если за то же, что ты, я получаю не то!

Обратимся к событиям конца II в. н. э. и сделаем еще одну зарисовку. Скажем, вот к власти пришел император Пертинакс. Сын вольноотпущенника, он вроде был так близок к простому народу, что дальше некуда. Прогрессивный политик. Выдвинулся Пертинакс во время Парфянской войны и своей карьерой был обязан исключительно служебному рвению. Храбрый и умелый солдат, он был легатом, императорским наместником, проконсулом и вторым консулом вместе с Коммодом. Кстати, и к власти он не рвался, потому что был богат и занимался ростовщичеством, что не к лицу солдату. Но рим?ская армия к тому времени стала уже другой.

Мост Святого Ангела

Начинал он свое правление достойно. Пертинакс разрешил всем в Италии и в других странах занимать невозделанные, необработанные земли, хотя бы они и были собственностью императора. Возделывавший землю становился хозяином. Мало того, даровал тем, кто работал на земле, на 10 лет освобождение от всех податей и вечное владение. Он запретил обозначать его именем императорские владения, сказав, что те являются не частной собственностью царя, а общей народной собственностью Римской державы. Вообще при нем установились свободные порядки. Он сурово карал доносчиков. В обхождении с людьми был скромным и любил равенство. Даже своего сына он не ввел в императорский дворец. Тот оставался в отеческом доме и посещал обыкновенные школы и гимнасии для частных лиц, где все делал наравне с остальными, не выставляя свою значимость. Он отказался от предоставления жене звания Августы (хотя и был назван «отцом отечества»), приструнил преторианцев, установил в их рядах жесткую дисциплину. Тем это не нравилось, они стали роптать. Если Коммод во всем потворствовал им, то Пертинакс держал всех в жесткой узде и не позволял своевольничать. Поэт Ювенал писал о том, как мог распоясаться римский вояка:

Кто преимущества все перечислит…
службы военной?
Прежде всего назовем вообще
удобства, из коих
Немаловажно и то, что тебя
не посмеет ударить
Штатский: напротив, удар получив,
он сам его скроет.
Выбитый зуб показать не осмелится
претору либо
Черную шишку, синяк, на лице его
битом распухший,
Или подшибленный глаз, что,
по мненью врача, безнадежен.

По логике вещей такое поведение вождя должно было вызвать воодушевление народа. Но дело в том, что ему досталось в наследство запустение последних 30 лет. Приходилось закручивать гайки. Иначе нельзя было выйти из той бездны, в которую страну бросили предыдущие правители. Но ведь те правили не одни… Вокруг них была целая банда, которая преспокойно продолжала наслаждаться преимуществами власти и положения после того, как «враг отечества» Коммод был убит. Пертинакс был честным воином. Он даже отказался от пользования имуществом, конфискованным Коммодом, большую его часть вернув прежним владельцам. Может, и наш Пертинакс вернет большую часть имущества Родине!

Военная камарилья

Но ему следует помнить, что случилось с римлянином… Телохранители, люди из ближнего круга прежнего (убитого) императора, его возненавидели. Ведь притом они привыкли проводить время в распутстве и пьянках. Строгий правитель стал для них «несносным и ненавистным». Они мечтали о том, чтобы кто?либо вернул им прежний неограниченный, разнузданный произвол. Эта банда убила разумного и строгого правителя (193 г. н. э.). А ведь этого могло и не случиться, если бы он вовремя избавился от окружения прежнего государя?преступника.
Увидев, что народ молчит (и никто не осмеливается мстить за кровь государя), заговорщики тут уж окончательно распоясались, заявив, что они готовы продать высшую власть в стране любому, «кто даст больше денег, и с помощью оружия беспрепятственно привести его в императорский дворец». Новый цезарь Юлий устроил пир у еще не остывшего трупа. С тех пор, отмечает Геродиан, «впервые стали портиться нравы воинов, и они начали ненасытно и постыдно стремиться к деньгам и пренебрегать подобающим уважением к правителям». Так римская политическая и военная элита стала почти открыто торговать властью за деньги.

Главная клоака

Многие из этих опасных и губительных черт развивались в римском обществе с достаточно давних времен. Нельзя назвать какую?то точную временную точку: мол, до этого времени держава была крепка, а вот отсюда стала разрушаться. Такие процессы, как правило, носят длительный характер. Могущество Рима уже делало его алчным, презрительным, самовлюбленным, грубым, жестоким… В людях развилась страсть к господству, тирании, богатству и корыстолюбию. В обществе стали проявляться все симптомы разложения: элита роскошествует, армия развращается и изнеживается, молодежь мыслит только об удовольствиях и богатстве, корысть овладела всеми, мужчины и женщины забыли скромность и стыд, грабежи, разбои, преступления, разврат становятся обычным явлением. Элементы разложения и падения нравов золотой молодежи видны у Катилины, которого сопровождала «свита из пороков и преступлений». Об этом говорил Саллюстий. Хотя творцом теории упадка, вероятно, был Посидоний. Интересно то, что если Полибий считал, что любое государство подчинено неотвратимым органическим законам становления и уничтожения, то Посидоний видел в ином причины краха и падения нравов. Пока существовала мощная внешняя угроза в лице Карфагена, пока римскому обществу грозила большая опасность, римляне еще держались. Но как только карфагенский фактор (metus punicus) перестал существовать, напряжение национальной пружины ослабло. Народ стал на путь порока. Честолюбие, богатство, страсти заняли место долга, совести, мужества, ответственности. Попытки Катона восстановить нравы предков (mores maiorum) ни к чему не привели. В Риме возобладали «губительные гнусные новшества».
Если позволить себе сравнение, то вся система власти в Римской империи всё более походила на зверинец с дикими, вечно голодными львами, которые живут в одной большой золоченой клетке. Стоит ли удивляться, что фортуна раньше или позже должна была отвернуться от Рима. Аристотель писал: «Самонадеян тот, кто уверен в своем превосходстве и в том, что ничего дурного с ним не случится». Если жизнь перестает цениться, если негодяи и их прихвостни стали первыми лицами, а угнетение народов переходит все мыслимые и немыслимые границы, если блудницы продают себя у стен храмов и на святых площадях, если в стране благоденствует лишь кучка царствующих господ, их окружение и лишенные принципов политические проститутки, конец этой деспотии близок.
Известно высказывание философа Сенеки, где говорится о пройденных Римом «возрастах»: детстве при царях, отрочестве, длившемся с изгнания царей до конца 2?й Пунической войны, когда, набрав силы, Рим «стал юношей» и, распространив свою власть до таких пределов, что уже не с кем стало воевать, обратил свои силы против самого себя. Это и стало началом его губительной болезни, началом его слабости и неизбежной в этом случае деградации. Рим, терзаемый внутренними беспорядками, вновь вернулся к правлению одного, как бы «впав в детство». Утратив свободу, которую защищал Брут, Рим быстро стал стариться. Он уже не мог себя поддерживать иначе, как опираясь на костыли в лице своих правителей. Костыли имперской власти оказывались ненадежными.

Мессалина на бегах колесниц в цирке

Вероятно, в жизни всех стран случаются периоды взлета и падения. Вопрос в том, от чего зависят те или иные фазы развития, что стало истинной причиной позитивных или, напротив, роковых и трагических перемен? Может, прежде всего дело в том, что «мы становимся непохожими на своих предков» (Ливий)? Налицо нравственное вырождение правящего класса Рима. Э. Роттердамский в «Воспитании христианского государя» абсолютно справедливо заметил: «Если истинно сказал Гомер, что не дело спать целую ночь государю, которому вверено столько тысяч людей, на котором лежит груз стольких дел, если не без этой мысли Вергилий придумал таким своего Энея, откуда, спрашиваю, ты взял, что государю можно проводить дни напролет в праздности, даже терять большую часть жизни на игру в кости, пляски, охоту, шутов и еще более вздорные пустяки? Государство разрушают заговоры, терзают войны, оно полно разбойников, неумеренный грабеж толкает простых людей к голоду и петле. Слабых (людей) угнетает неправедная знать; продажные чиновники поступают не по закону, а как им захочется, и среди этого, словно на отдыхе, государь забавляется игрой в кости. Нельзя дремать тому, кто находится у кормила…»
Разумеется, мы не вправе утверждать, что Рим впал в летаргический сон. Нет, он старался разрешить проблемы, искал выходы, находил компромиссы и даже боролся, пытаясь отодвинуть национальные угрозы, что накатывали, словно снежный ком. Но то была уже другая страна, другой народ, другие порядки и нравы. Старые принципы коллективной взаимовыручки и товарищества были отброшены и опошлены. К власти все чаще приходила откровенная мразь, даже смерть которой не помогала Риму, так как надо было бы уничтожить всю элиту.

.

Комментарии (4)
Обратно в раздел история