Библиотека Гумер - история

Глава 7. Масоны и политика: дело Н. И. Новикова

К началу 1790-х годов обстоятельства складывались так, что все враждебное Екатерине II в России и за границей так или иначе было связано с масонством.

Екатерина II, как известно, сама будучи немкой по происхождению, немцев, тем не менее, недолюбливала. Что же касается ее сына и наследника Павла Петровича, то он держался противоположного взгляда и простодушно восхищался всем немецким или, вернее, прусским. Неудивительно поэтому, что именно на него и ориентировались связанные со своим берлинским начальством братья московского Ордена Злато-розового креста.

«Когда в руках «больших господ», - писал в этой связи Я.Л.Барсков, - остаются лишь «малые дела», они заполняют досужее время разговорами о том, что не ими делается, как при них бывало и как они поступили бы, если бы их призвали к власти. Таких господ в екатерининской Москве было множество.

Их объединяло все: общественное положение, родство, свойство, жизнь не у дел, на покое, в опале». В конце 70-х годов, после Пугачевского восстания, в Москве пошли толки о тайных масонских собраниях с участием знатных вельмож, недовольных правлением Екатерины II. «В следующем десятилетии, - подчеркивает Я.Л.Барсков, - масоны выступили публично, с явным стремлением все захватить в свои руки - управление, суд, школу, печать, благотворительность. Правительство и общество насторожились» [576].

Нельзя сбрасывать со счетов и то немаловажное обстоятельство, что уже по складу своего ума - холодного и рассудительного - Екатерина II терпеть не могла никакого тумана и никакой мистики. И уже только на этом основании русские масоны едва ли могли рассчитывать на ее сочувствие и поддержку.

«Не сходит с трона на Восток», - одобрительно отмечал в связи с этим в своей оде «К Фелице» Гавриил Романович Державин. Более того, выясняется (письмо к графу А.А.Безбородко, 1790 г.), что Екатерина II предполагала даже обнародовать специальный манифест к русскому народу с предостережением его «от прельщения, выдуманного вне наших пределов под названием разного рода масонских лож и с ними соединенных мартинистских иллюминатов и других мистических ересей, точно клонящихся к разрушению христианского православия и всякого благоустроенного правления, а на место оного возводящих неустройство под видом несбыточного и в естестве не существующего мнимого равенства» [577].

Первое полемическое сочинение Екатерины II, направленное против масонов, - «Тайна противонелепого общества», остроумная пародия на масонские ритуалы - вышло в свет еще в 1780 году. В последующем ее недовольство деятельностью «братьев», подогреваемое ярым недругом масонов, фаворитом государыни А.М.Дмитриевым-Мамоновым вылилось в написанных ею и поставленных в 1786 году трех комедиях, разоблачающих и осмеивающих «вольных каменщиков»: «Обманщик», «Обольщенный» и «Шаман сибирский». Внимательно изучивший эти комедии, как и вообще полемику Екатерины II с масонами А.И.Семека пришел к выводу, что негодование ее против «братьев» было вызвано, главным образом, их замкнутостью, мистическим настроением и критическим отношением к тогдашней российской действительности. «Подозрительным казалось ей и существование у масонов какой-то тайны; добродетель их она считала лицемерием, самих масонов - или обманутыми простаками, или ловкими мошенниками» [578].

Однако эффект от литературной полемики с масонами, как вынуждена была признать впоследствии сама Екатерина II, оказался крайне незначительным и на самих масонов ее критика их деятельности должного впечатления не произвела.

«Перечитав, - писала она, - в печати и в рукописях все скучные нелепости, которыми занимаются масоны, я с отвращением убедилась, что как ни смейся над людьми, они не становятся от того ни образованнее, ни благоразумнее» [579]. Стало очевидно, что одной литературной полемики с масонами мало: пора и власть употребить.

Целесообразность этого употребления власти была тем более очевидна, что несмотря на формальное прекращение своих работ в 1786-1787 гг. [580], тайная деятельность по крайней мере 6 розенкрейцерских лож «теоретического градуса» по-прежнему продолжалась [581]. Приостановлена была деятельность только так называемых «иоанновских» лож, т.е. лож первых трех степеней. Как ни в чем не бывало продолжалась просветительская и филантропическая деятельность ордена. Вопреки распространенному взгляду, она отнюдь не была так безобидна, как это представляется в трудах наших историков, а преследовала далеко идущие цели повсеместного распространения и внедрения в общественное сознание масонской идеологии. Обстоятельство это нисколько не противоречит, как представляется, ни чистоте побуждений некоторых братьев, жертвовавших огромные суммы на общественные нужды, ни положительной оценке этой стороны деятельности московских масонов позднейшими исследователями.

Наиболее серьезной акцией этого рода после прикрытия в середине 1780-х годов Екатериной II масонских училищ [582] стала борьба с голодом в 1787 году, о чем уже шла речь. Для нас в данном случае важно подчеркнуть недовольство, которое не могла не вызвать раздача Н. И. Новиковым крепостным крестьянам и дворовым людям хлеба на столь огромные суммы. И дело тут не только в том, что неизвестен был финансовый источник неслыханных в тогдашней помещичьей среде благодеяний Н. И. Новикова [583].

В известной мере эта акция может рассматриваться и как вызов правительству со стороны уже начавшейся формироваться так называемой «общественности», которую, собственно, и представляли тогдашние масоны. И дело тут не только в излишней подозрительности Екатерины II. Само русское общество XVIII века, грубое и малообразованное, было еще не готово к тому, чтобы адекватно воспринимать такого рода благотворительные акции, которые всегда традиционно считались в России прерогативой государства.

При сложившихся обстоятельствах знаменитые указы Екатерины II от 23 января 1787 года о запрещении печатать, а 27 июня того же года уже и продавать партикулярным людям книги духовного содержания, напечатанные в светских типографиях, были как нельзя кстати: ведь под них едва ли не полностью подпадала и специальная масонская литература. Следующим шагом государыни в этом направлении стало ее запрещение от 15 октября 1788 года Московскому университету продлить договор с Н. И. Новиковым об аренде его типографии, срок аренды которой истекал 1 мая 1789 года [584].

Особенно ухудшилось положение масонов после выхода в 1790 году в отставку покровительствовавшего им московского главнокомандующего П.Д.Еропкина.

Сменивший его князь А.А.Прозоровский масонов однозначно не любил и слал в Петербург на них доносы.

В начале 1791 года Екатерина II вынуждена была послать в Москву А.А.Безбородко с Н.Л.Архаровым для производства следствия над масонами, если первый из них сочтет это нужным. Но А.А.Безбородко возложенной на него миссии не исполнил и возвратился в Петербург ни с чем [585].

Вояж А.А.Безбородко в Москву немало навредил в дальнейшем следствию над масонами. Предупрежденные о том из Петербурга, московские масоны основательно «почистили» свои архивы и все компрометирующие их бумаги были уничтожены [586].

Тем не менее, негласный надзор за масонами, который еще в 1790 году велела учинить Екатерина II А.А.Прозоровскому [587], был продолжен. В это же время по приказу Екатерины II были закрыты ложи генерала П.И.Мелиссино в Санкт-Петербурге [588] и инициировано дело А.Н.Радищева [589]. Несмотря на то, что ко времени выхода своей книги «Путешествие из Петербурга в Москву»

(1790 год), содержащей резкое осуждение самодержавно-крепостнических порядков в России, автор ее А.Н.Радищев успел уже основательно подразочароваться в масонстве, для проницательной Екатерины II не составило большого труда определить, откуда здесь дует ветер. «Сочинитель сей наполнен и заражен французским заблуждением, ищет всячески и защищает все возможное к умалению почтения к властям, к приведению народа в негодование противу начальников и начальства. Он едва ли не мартинист или чего подобное», - заключила она [590].

«26 июня (1790 года - Б.В.), - записал в своем дневнике А.В.Храповицкий, - говорили о книге «Путешествие из Петербурга в Москву». Тут рассеивание заразы французской, - сказала императрица, - отвращение от начальства; автор - мартинист… открывается подозрение на Радищева». И еще одна запись в дневнике А.В.Храповицкого: «Автор «Путешествия» - бунтовщик хуже Пугачева; в конце хвалит он Франклина» [591]. 24 июня 1790 года А.Н.Радищев был арестован и заключен в Петропавловскую крепость.

24 июля того же года его приговаривают к смертной казни, которая была заменена ссылкой в Илимский острог в Сибири «на десятилетнее, - как сказано в именном указе Сенату от 4 сентября 1790 года, - безысходное пребывание» [592], откуда его вызволил только Павел I.

Что касается Н. И. Новикова, то отношение к нему императрицы не всегда было неприязненным. Известно, что в 1773 году Екатерина II приказала даже выдать ему две тысячи рублей на издание «Древней российской вивлиофики», предоставив, в то же время, возможность воспользоваться некоторыми материалами как из государственного архива, так и из своей личной библиотеки [593].

Однако в дальнейшем их отношения дали трещину. Виноваты в этом были, конечно, как обстоятельства, так и сам Н. И. Новиков, явно выходивший в своей полемике с государыней из рамок не только «дозволенного», но и элементарных приличий.

Характерен в этом отношении цикл его коротких рассказов под общим названием «Пословицы русские». Помещены они были в издававшейся Н. И. Новиковым «Городской и деревенской библиотеке» за 1782 год. Каждому рассказу здесь предшествует какая-либо популярная в народе пословица, которая и ставилась в его заглавие.

Сам рассказ - это своего рода разъяснение, истолкование пословицы и причин ее бытования в народе. Всего в сборнике помещено 16 рассказов, значительная часть которых: «Близ царя - близ смерти», «Седина в бороду - бес в ребро», «Фортуна велика, да ума мало» и другие посвящена обличению русского самодержавия.

Особенно показательны в этом плане его рассказы (всего их шесть) о Старой и седой развратной женщине, в которой читатель безо всякого труда легко узнавал Екатерину II. «Была женщина, - читаем мы в первом рассказе, - которую морщины и седые волосы довольно безобразили, но искушением беса ей все казалось, будто она в 18 лет… Ей беспрестанно казалось, будто все молодые мужчины ею пленяются». Во втором рассказе старуха, имеющая прекрасную и взрослую дочь, влюбляется в 20-летнего молодчика, с которым за его ласки она расплачивается, истощив запас наличных средств, «опустошая мешки казенные».

В третьем рассказе «имея седину в голове, женщина… искушением же беса начинает думать, будто она в состоянии сочинять стихи и прозу, марает любовные сказочки, кропает идиллии, эклоги и другие мелкие сочинения, но успехов не видит» [594]. И т.д. и т.п. Даже сейчас, двести с лишним лет спустя, очевиден личный и несправедливый характер этих выпадов Н. И. Новикова против императрицы.

В то же время сводить все дело к личной неприязни государыни к Н. И. Новикову было бы неправильно. Екатерина II была государственным человеком. Поэтому и соображения, которыми она руководствовалась, преследуя Н. И. Новикова, были же конечно, в первую очередь, государственного порядка.

Весомый вклад в усиление подозрительности Екатерины II к московским розенкрейцерам внесла и Великая французская революция 1789 года, подготовку и проведение которой тогдашняя молва в клерикальных и монархических кругах однозначно связывала с происками масонского ордена иллюминатов [595].

Именно в эти годы слова «фармазон» (масон), «мартинист» и «вольтерьянец» приобретают в России ругательный, уничижительный оттенок. Согласно сведениям Ф.В.Ростопчина, арест Н. И. Новикова был связан с попавшим в правительственные руки письмом баварских иллюминатов к московским розенкрейцерам [596].

Последней каплей, переполнившей чашу терпения Екатерины II, стало убийство выстрелом в упор 16 марта 1792 года на бале-маскараде в Стокгольме шведского короля Густава III. Убийство сразу же было приписано масонам. Дело в том, что несмотря на то, что королем формально был провозглашен малолетний сын убитого - Густав IV, реальная власть в стране перешла к верховному руководителю шведских масонов Карлу Зюдерманландскому (Сезерманландскому).

Наконец, нельзя не обратить внимание и на сообщения, которые распространялись в это время в Санкт-Петербурге о прибытии якобы в Россию через Митаву с целью убийства Екатерины II некоего французского секретного агента Бассевиля.

«Едва ли можно считать случайностью, - писал П.Н.Милюков, - что в тот же день, когда в Петербурге полиция искала француза Бассевиля (13 апреля), императрица сделала решительный шаг и подписала указ А.А.Прозоровскому об аресте Н. И. Новикова» [597].

К этому времени по приказанию Екатерины II уже были арестованы (февраль 1792 года) и давали подробные показания масоны Василий Колокольников и Максим Невзоров. «Они, - говорил И.В.Лопухин о Невзорове и Колокольникове, - отправлены были за границу в следующем намерении, - что когда они выучатся химии, медицине, натуральной истории и протчего, чтобы по впадении их в розенкрейцеры тем удобнее могли упражняться по методе и системе оного ордена и быть у нас лаборантами» [598]. И тот, и другой были масонами низших степеней и явно не принадлежали к так называемому «внутреннему ордену». Интерес к ним императрицы был вызван, очевидно, тем, что оба они были (с 1788 года) пансионерами московских розенкрейцеров и имели неосторожность только что возвратится из-за границы.

Собственно, за границей к 1792 году находилось трое «братьев»: А.М.Кутузов (он жил в Берлине, где обучался розенкрейцерским премудростям) и уже упомянутые нами В.Я.Колокольников и М.И.Невзоров, которые только что окончили курс в университете города Лейден. Что касается Кутузова, то он не стал искушать судьбу и благоразумно остался в Берлине. В.Я.Колокольников и М.И.Невзоров же были арестованы едва ли не на самой границе (в Риге) и уже в марте 1792 года оказались в келье Невского монастыря в Санкт-Петербурге. Можно предположить, что имевшийся в руках следствия материал на них давал повод заключить, что оба они были отправлены за границу не для практических занятий алхимией и магией, а в целях политических, связанных с вовлечением в орден великого князя Павла Петровича. На самом же деле, как это выяснилось позже, сообщение руководителю ордена прусскому министру Вельнеру о великом князе Павле Петровиче и его близком друге князе Н.В.Репнине делал барон Генрих Шредер. Он же вел и переписку с Н.В.Репниным. Однако императрица, не обладая на тот момент нужной информацией, заподозрила Колокольникова и Невзорова. Только этим и можно объяснить очевидную жестокость, проявленную по отношению к этим молодым людям: «все метилось на подозрение связей с тою ближайшею к престолу особою, как я упоминал выше (Павел Петрович - Б.В.); прочее же было, так сказать, подобрано только для распространения завесы», - отмечал И.В.Лопухин [599].

Таков был, можно сказать, лейтмотив начинавшегося дела. В своих записках И.В.Лопухин передает следующий диалог М.И.Невзорова со следователем Степаном Ивановичем Шешковским. «Невзоров был болен и не мог отвечать. Да и нечего отвечать было, - отмечал И.В.Лопухин, - а Шешковский думал, что он упрямится и таит нечто важное. - Знаешь ли ты, где ты? - говорит ему Шешковский.

Невзоров: не знаю. Шешковский: как не знаешь? Ты в Тайной! Невзоров: я не знаю, что такое Тайная. Пожалуй схватят и Вас, завезут в какой-нибудь стан да скажут, что это Тайная и допрашивать станут… Шешковский: государыня приказала бить тебя четверным поленом, коли не будешь отвечать. Невзоров: не верю, чтоб это приказала государыня, которая написала наказ комиссии о сочинении Уложения». Шешковский бился с ним до утра, после чего вынужден был принести М.И.Невзорову собственноручную записку Екатерины II, в которой она приказывала ему отвечать на вопросы С.И.Шешковского [600].

В ходе последующих допросов выяснилось, что М.И.Невзоров явно не в себе и говорит не по делу. «Я за товарищей своих Ученого общества отвечаю головою… А в Невском монастыре все иезуиты, и меня душили магнизациею, так как и в крепости все иезуиты, и тут также его мучают составами Калиостро, горючим материалом», - и нес прочий сумасшедший вздор [601].

Последние ответы М.И.Невзорова на следствии производят бесспорное впечатление ответов душевнобольного, констатировал в свое время историк М.В.Довнар-Запольский [602].

Сколько-нибудь серьезного материала, позволяющего уличить верхушку московского масонства в антигосударственной деятельности, допросы В.Колокольникова и М.Невзорова не дали, да и едва ли могли дать. Однако Екатерину II это не остановило. Розыск по масонскому делу решено было продолжить. 13 апреля 1792 года Екатериной II был дан указ князю А.А.Прозоровскому произвести обыск у Н. И. Новикова в связи с появлением в продаже «Истории об отцах и страдальцах Соловецких, неизвестно где напечатанной», а самого Н. И. Новикова допросить. Уже 14 апреля во исполнение указа был произведен обыск в Гендриковском доме и в книжных лавках и магазинах Н. И. Новикова. 24 апреля 1792 года у себя в Авдотьино был арестован и сам Н. И. Новиков [603].

Выяснить, что никакого отношения к изданию «Истории об отцах и страдальцах Соловецких» Семена Денисова Н. И. Новиков не имел не составляло большого труда [604], но сделать это никто в то время почему-то не захотел. Что касается самого Н. И. Новикова, то держали его в Москве в собственном доме «под крепким караулом». Допрашивал его сам А.А.Прозоровский [605]. Причина ареста Н. И. Новикова лежит, можно сказать, на поверхности. Это, как представляется, руководящее положение Н. И. Новикова в так ненавистном Екатерине II ордене московских розенкрейцеров, хотя с формальной стороны главой ордена являлся, как уже отмечалось, князь Николай Никитич Трубецкой.

После смерти И.И.Шварца место его, констатирует ритор ложи «Трех знамен» занял Н. И. Новиков. «И начал управлять так же неограниченно, как и Шварц.

В силу превосходства своего ума и точного знания своей нации, он вскоре приобрел себе полнейшее доверие и безусловное подчинение более почтенных братьев ордена. Он обладал в высшей степени искусством употреблять в свою пользу страсти и стремления других» [606].

Прямо надо сказать, Н. И. Новиков интересовал императрицу отнюдь не как незадачливый книгопродавец и издатель, корысти ради нарушивший ее запрет о продаже религиозно-нравственной литературы, напечатанной не в синодальной типографии, а как главная деловая фигура масонской «секты» или, как она выражалась, «шайки» в Москве. Непосредственно же от Н. И. Новикова императрица желала узнать: «дозволяет ли устав ордена иметь сношения с неприятельскими государствами почти явными? Какой ради причины входили мартинисты в переписку с Вельнером? Зная, что Пруссия во время войны была против России, как общество столь многоумных людей могло осмелиться войти в переписки и пересылки с одним из министров прусских и получать от него наставления и руководство?.. Какое сделано употребление из предписаний, данных Вельнером касательно великого князя?..» [607].

Сказать на это Н. И. Новикову было нечего.

Что касается А.А.Прозоровского, то он явно тяготился своей новой ролью следователя по политическим преступлениям. «Я признаться должен перед Вашим Величеством, - доносил он 24 апреля 1792 года, - что я один его (Н. И. Новикова - Б.В.) открыть не могу: надо с ним сидеть по целому дню, а то он шепчет, слово скажет, другого искать будет» [608].

Инициатива передачи дела Н. И. Новикова другому лицу исходила, как мы видим, от самого А.А.Прозоровского, и императрице, в интересах следствия, не оставалось ничего другого, как внять просьбе престарелого князя. По ее распоряжению уже 15 мая 1791 года Н. И. Новиков был отправлен в Шлиссельбург, где был помещен в один из казематов крепости [609].

Дальнейшее следствие по его делу вел обер-секретарь Тайной экспедиции при Первом департаменте Правительствующего сената Степан Иванович Шешковский.

Допросу был подвергнут и близкий к Н. И. Новикову врач-масон М.И.Багрянский.

Как и М.Невзоров и В.Колокольников, М.И.Багрянский после окончания в 1786 году Московского университета стажировался в чужих краях (1786-1790), получая от Н. И. Новикова по 500 рублей в год [610].

Что касается допросов Н. И. Новикова, то вопросы к ним готовила сама Екатерина.

Больше всего ее, как выясняется, интересовали связи московских розенкрейцеров с масонами враждебно настроенной в это время по отношению к России Пруссии.

В свою очередь, и С.И.Шешковский поставил перед Н. И. Новиковым свои 57 вопросов [611]. Ответы Н. И. Новикова - настоящий кладезь для историка московского масонства, хотя и требуют вследствие специфики обстоятельств, в которых они получены, крайне осторожного к себе отношения [612].

Характерно, что Екатерина II не захотела пойти по пути дальнейшего раскручивания дела: вызова свидетелей, очных ставок и прочего. Первый допрос Н. И. Новикова у С.И.Шешковского состоялся 3 июня 1792 года. К 14 июля дело было закончено и соответствующий указ, по свидетельству А.В.Храповицкого [613], лежал на столе у императрицы. 1 августа 1792 года он был, наконец, подписан.

Поскольку в нашей литературе утвердилось ошибочная, как мы полагаем, точка зрения, что «Новиков пострадал очень сильно конечно не за масонство» [614], а за какие-то другие проступки, стоит остановиться на обвинениях, которыми было обставлено его осуждение. Первым пунктом здесь, как это ни странно, значится именно масонство, которое было обвинено Екатериной II в организации «тайных сборищ» со своими «храмами, престолами и жертвенниками». «Ужасные, - констатирует Екатерина II, - совершались там клятвы с целованием креста и Евангелия, которыми обязывались и обманщики и обманутые вечной верностью и повиновением ордену Злато-розового креста с тем, чтобы никому не открывать тайны ордена». Вторым пунктом обвинения значится подчиненный характер московских масонов «чертогу Брауншвейгскому мимо законной и Богом учрежденной власти». Третьим - «тайные переписки по масонской линии с принцем Гессен-Кассельским и с прусским министром Вельнером». Четвертый пункт обвинения заключается в том, что московские масоны «употребляли разные способы хотя вообще к уловлению в свою секту известной по их бумагам особы (то есть Павла Петровича - Б.В.). В сем уловлении, так и в упомянутой переписке Новиков сам признал себя преступником», - констатирует обвинение. Пятый пункт обвинял масонов в издании «непозволительных, развращенных, противных закону православному книг» и заведении тайной типографии.

Шестой и последний пункт содержал обвинения в практике насаждения в ордене непозволительных с православной точки зрения масонских ритуалов и обрядов [615].

То, что обвинение масонов в «уловлении в свою секту» Павла Петровича было выставлено Екатериной II не первым, а четвертым пунктом, понятно, так как очевидно, что императрица явно не хотела привлекать к нему излишнего внимания. Но вот что интересно: все шесть пунктов прямо направлены исключительно против масонства, представляя собой, по сути дела, суровый обвинительный акт против ордена. Поэтому и заявления ряда исследователей вроде того, что Н. И. Новиков был осужден-де «не за масонство» всерьез принимать, видимо, не стоит. Но подробнее об этом чуть позже. Пока же отметим, что приговор, единолично вынесенный императрицей по делу Н. И. Новикова, был суров и вполне под стать выдвинутым против него обвинениям: «Впрочем, хотя Новиков и не открыл еще сокровенных своих замыслов, но вышеупомянутые обнаруженные и собственно им признанные преступления столь важны, что по силе законов тягчайшей и нещадной подвергают его казни. Мы, однако ж, и в сем случае следуя сродному нам человеколюбию и оставляя ему время на принесение в своих злодействах покаяния, освободили его от оной и повелели запереть его на пятнадцать лет в Шлиссельбургскую крепость» [616].

Печальную участь Николая Ивановича разделили его ученик врач Михаил Багрянский, пользовавший его в крепости, и безымянный его крепостной слуга [617].

Обыски в лавках и магазинах Н. И. Новикова в Москве, а также в его доме в селе Авдотьино позволили обнаружить здесь целые залежи нераспроданных книг прошлых лет - 36 тысяч экземпляров, напечатанных после 1786 года.

Более половины из них - 18656 экземпляров было сожжено уже в ноябре 1793 года [618]. «Князь Александр Александрович, - писала Екатерина А.А.Прозоровскому в Москву 11 февраля 1793 года, - по поданному от Вас представлению повелеваем: 1) хранящиеся в конторе Синодальной забранные в деревне Новикова и в лавках три тысячи запрещенных книг и вновь секретно напечатанных до трех же тысяч предать огню все без изъятия, не внося и к нам экземпляров; 2) равным образом по внимательном разборе и рассмотрении двух иностранных библиотек, находящихся в одном из домов Новикова, вредных в оных все истребить, а из полезных богословские отдать в Заиконоспасскую академию; прочие же в университет» [619].

Во исполнение указа Московский университет отобрал для своей библиотеки 5194 книги, Духовная академия - 1964 [620].

Остальные были уничтожены, причем помимо ноябрьской 1793 года акции известны еще два случая сожжения книг - 20 апреля и 15 июля 1794 года [621].

Что же касается имущества Н. И. Новикова (дома, книги, аптеки, имения), то оно было пущено на уплату его 700-тысячного долга, точнее 753537 рублей [622].

Жестоко поплатились за свою причастность к этой истории и молодые пансионеры ордена М.И.Невзоров и В.Я.Колокольников, которых допрашивали так усердно, что оба они оказались вскоре в психиатрическом отделении Обуховской больницы.

В.Я.Колокольников здесь же вскоре и умер. М.И.Невзоров же, признанный как повредившийся умом, задержался здесь на целых шесть лет, пока его не вызволил отсюда в 1798 году «в рассуждении выздоровления его» Павел I [623].

Но «киты» московского масонства отделались, как это ни странно, только легким испугом. Самое любопытное здесь - это то, что приказ о допросе сообщников, как говорится в указе императрицы от 1 августа 1792 года, А.А.Прозоровский получил уже после осуждения Н. И. Новикова. Отсюда можно заключить, что допросы эти были чистой проформой, так как, независимо от характера полученных признаний, но обязательно «после истинного раскаяния допрашиваемых» И.В.Лопухина, Н.Н.Трубецкого и И.П.Тургенева Прозоровскому предписывалось объявить им о проявлении государыней милости: «из единого человеколюбия освобождая их от заслуженного ими жестокого наказания, повелеваем им отправиться в отдаленные от столиц деревни их и там иметь пребывание» [624].

«В приведенных словах указа, - комментировал его А.И.Незеленов, - поражает нас удивительное несоответствие наказания с возводимой на Трубецкого, Лопухина и Тургенева виной и странная уверенность императрицы, что из их ответов Прозоровский непременно усмотрит истинное их раскаяние» [625].

Странно в этой истории, однако, совсем другое: не то, что допросить, но и арестовать В.И.Баженова, Н.Н.Трубецкого и других масонов следовало, конечно, одновременно с Н. И. Новиковым, однако сделано этого не было, что конечно же далеко не случайно.

Хотя гнев императрицы, как мы знаем, был направлен не на одного только Н. И. Новикова, а против всех московских масонов, слишком уж ворошить это осиное гнездо Екатерина II почему-то не захотела. Не в последнюю очередь, надо думать, из-за прикосновенности к нему своего сына и наследника Павла Петровича и близких к нему лиц.

После формальных допросов Н.Н.Трубецкой и И.П.Тургенев были высланы в свои деревни: первый - в село Никитовку под Воронежем, второй - в село Тургенево Симбирской губернии [626]. И.В.Лопухин же, после ознакомления Екатерины II с его ответами на опросные пункты, и вовсе был оставлен в Москве. Милости этой Иван Владимирович, по его собственному признанию, удостоился благодаря тому впечатлению, которое сумел произвести на императрицу его опус. «Государыню, - писал он, - тронули мои ответы до слез, как я слышал от Василия Степановича Попова, который читал их перед нею, тоже в слезах» [627]. «Государыня! - писал здесь И.В.Лопухин, - Я не злодей. Мать Отечества! Я один из вернейших твоих подданных и сынов его. Мать моя! Я исполнен нежнейшей к тебе любовью.

Никогда мысль одна против тебя не обращается в душе моей… Твой верный по гроб подданный И.Лопухин» [628].

Что касается других масонов, то «в подозрении» у императрицы оказался лишь лишенный ее милости близкий к Павлу Петровичу князь Н.В.Репнин. Прочие же: куратор Московского университета М.М.Херасков, О.А.Поздеев, князь Ю.В.Долгорукий, князь А. А. Черкасский, Р.Ф.Степанов, князь К.Н.Енгалычев оказались в этой истории как бы вообще в стороне. «Я не понимаю конца сего дела…, - писал в этой связи князь А.А.Прозоровский С.И.Шешковскому из Москвы, - как ближайшие его (Н. И. Новикова - Б.В.) сообщники, если он преступник, то и те преступники» [629]. Что уж тут говорить об историках. Разброс мнений относительно удивительного исхода и подоплеки этого дела необычайно широк.

Невинным страдальцем, несчастной жертвой несправедливого подозрения императрицы выставлял Н. И. Новикова сочувствовавший ему Н.М.Карамзин. Как гражданин, отмечал он в своей записке от 10 декабря 1818 года на имя Александра I, он «полезною своею деятельностью заслуживал общественную признательность.

Новиков как теософический мечтатель по крайней мере не заслуживал темницы: он был жертвою подозрения извинительного, но несправедливого» [630].

Подчеркивая неправовой характер действий императрицы, либеральная историография (А.Н.Пыпин, В.О.Ключевский, А.А.Кизеветтер), как, впрочем, и во многом шедшая в их русле советская историография не хотела, в то же время, замечать противоправного характера деятельности самого Николая Ивановича.

Первым, кто нарушил эту традицию, был профессор М.В.Довнар-Запольский.

Екатерина II, доказывал он, «поступала так, как только и мог поступать государь с убеждениями, в которые он веровал, а Новиков подвергся обычной участи общественного и политического деятеля, пошедшего вразрез с курсом правительства без надежд на возможность убедить его в правоте своих идеалов» [631]. Более того, если исходить не из либеральных представлений XX века, а из духа и нравов того времени, то Екатерина II поступила по отношению к Н. И. Новикову даже относительно мягко, считал он [632].

Что касается Н. И. Новикова, то строже всего из исследователей подходил к нему В.В.Сиповский. Допрос Н. И. Новикова, по его убеждению, дает «много подозрений против него: он, очевидно, знает рискованных тайн больше, чем другие масоны. В своих показаниях он многое валит на Шварца, говорит, что подозревал его, что следил за ним раньше других. Он допускает мысль, что он с товарищами может быть обманут». В деятельности своей Н. И. Новиков шагал, по мнению Сиповского, нога в ногу со Шварцем: публикует сочинения не только мистиков, но и сочинения энциклопедистов, покупает и распространяет либеральные сочинения, принимает участие в сношениях с Павлом Петровичем, имеет на руках бумаги, от которых сам приходит в ужас, однако переписывает их и сохраняет. «Он в своих ответах Шешковскому несколько раз хитрит, запирается, говорит неправду, невольно обличая себя в следующих ответах, или, будучи обличаем показаниями других масонов». Два раза, напоминает В.В.Сиповский, Н. И. Новиков давал подписку, что не будет продавать запрещенных книг, однако, тем не менее, по прежнему продолжал продавать их. В руки правительства попала писанная его рукой бумага, в которой запрещалось масонам преследовать иллюминатов. «Есть, наконец, основание думать, что правительством действительно было перехвачено писаное к нему письмо Вейсгаупта, основателя иллюминатского ордена» [633].

На близких к В.В.Сиповскому позициях стоял и Я.Л.Барсков. Независимо от французской революции и книги А.А.Радищева, которого Екатерина II считала мартинистом, арест Н. И. Новикова представлялся ей необходимым, отмечал этот исследователь. «Интриги немецких розенкрейцеров против России с воцарением Фридриха-Вильгельма II для нее не были тайной, как и старая дружба прусского короля с наследником русского престола. Она знала также, что царевича хотят привлечь московские розенкрейцеры, подчиненные берлинской Директории; круг замыкался сам собою. И государственные, и личные интересы побуждали императрицу искоренить тайные общества» [634].

Вступив по совету И.Е.Шварца в орден розенкрейцеров, московские братья, по словам Я.Л.Барскова, сделали большую ошибку и запутались в политической интриге, затеянной их немецкими начальниками. Несмотря на то, что инициаторами интриги были берлинские руководители ордена, московские братья также несут ответственность за нее, так как несомненно были в курсе дела, считал Я.Л.Барсков [635].

Несмотря на убедительность доводов Я.Л.Барскова, принять их либеральная историография, успевшая к началу XX века уже канонизировать Н. И. Новикова, не могла. В опубликованной в 1915 году большой статье-рецензии на книгу Я.Л.Барскова историк-кадет А.А.Кизеветтер прямо заявил о своем несогласии с ним. Московские розенкрейцеры, включая и Шварца, не были посвящены в политические замыслы берлинских братьев и не питали каких-либо задних мыслей и сокровенных планов, помимо тех религиозно-философских задач, которых они и не думали от кого-либо скрывать [636].

Идейная же трагедия московских розенкрейцеров охарактеризована здесь А.А.Кизеветтером как «носящая на себе все черты духовного подвига» [637].

Так приподнимала своих духовных предшественников русская либеральная мысль начала XX века.

Что же касается масонской подоплеки в деле Н. И. Новикова, то ей никогда не придавалось серьезного значения. Далеко не сразу, как мы уже убедились, нащупали исследователи и политическую подкладку случившегося. Тот же М.В.Довнар-Запольский, немало сделавший для установления более здравого взгляда на Н. И. Новикова и его дело, был в то же время уверен, что пострадал он, как мы уже цитировали, «очень сильно конечно не за масонство, а за свои политические и общественные идеалы» [638].

Такого же по существу взгляда на дело Н. И. Новикова держался и А.А.Незеленов.

«Весьма вероятно, - отмечал он, - что Н. И. Новиков пострадал за идеи, которые проводил в своих журналах, прежде всего в «Прибавлении к Московским Ведомостям» 1784 года и «Покоящемся трудолюбце». Как раз в эпоху издания их, подчеркивал он, и начались гонения на Н. И. Новикова в форме запрещения ряда его статей [639]. В этом же ключе решал проблему и М.Н.Лонгинов.

Единственно, в чем можно было обвинить Новикова, считал он, - так это в тайном распространении напечатанных им ранее и теперь запрещенных мистических книг. Все другие преступления, инкриминируемые Н. И. Новикову, были, по его мнению, мнимыми [640]. В просветительской благотворительной деятельности Новикова усматривал основную причину его ареста и В.Боголюбов [641]. А А.Н.Пыпин - так тот вообще не находил какой-либо конкретной вины за Н. И. Новиковым и его товарищами-масонами. «Из всех показаний, вообще данных в этом процессе, - доказывал А.Н.Пыпин, - нельзя было не видеть, что масоны были совершенными агнцами в политических делах; их ответы исполнены были такой преданности, что нужно было крайнее и до последней степени несправедливое предубеждение против них, чтобы считать их опасными» [642].

Все дело, по его мнению, в посторонних обстоятельствах и чисто личных впечатлениях императрицы или, проще говоря, произволе и беззаконии ее царствования, невинной жертвой которых якобы и являлся Н. И. Новиков.

В этом же ключе решал проблему и советский исследователь Г.П.Макогоненко.

Причиной ареста и осуждения Н. И. Новикова, доказывал он, была его «активная, неустрашимая, развивающаяся на протяжении двух десятилетий просветительская деятельность» [643], неутомимая забота о просвещении народа и даже организация им помощи голодающим [644].

Однако один, без обширных масонских связей, денег и интеллектуальной поддержки, Н. И. Новиков едва ли бы много сделал. Понимая это, Г.П.Макогоненко высказал интересное предположение, что Н. И. Новиков, собственно, и вступил то в Орден в тайной надежде воспользоваться им в своих просветительских целях (вспомним историю с арендой университетской типографии, спонсорскими деньгами П.А.Татищева, Г.М.Походяшина и пр.). «Веря, что основание масонской доктрины о братстве людей составляет главную цель ордена, Новиков стремился использовать состоящих в масонских организациях людей для больших общественных дел. Отсюда и привлечение им «братьев» к своей работе, и создание Типографической компании, и мероприятия, связанные с организацией школ, воспитательных домов, бесплатных аптек и т.д.», - подчеркивал исследователь [645].

В таком же панегирическом ключе написаны и работы о Н. И. Новикове С.М.Некрасова - «Апостол добра» [646] и Г.А.Лихоткина - «Оклеветанный Коловион» (орденское имя Н. И. Новикова - Б.В.).

Особый интерес для нас представляет последняя. «Клеветником» в ней выставлена, как уже наверное догадался читатель, императрица, игравшая во всем этом деле, по убеждению Г.А.Лихоткина, зловещую роль. Отпустить Н. И. Новикова, пишет этот исследователь, «значило бы навечно признать, что частная инициатива просветителя была полезной. Это значило бы, что заботу о просвещении, о распространении образования, критику «несовершенств» и «неустройств» могло брать на себя само русское общество». На самом деле Екатерина II, по Г.А.Лихоткину, ловко маскировавшая свой деспотизм, явно предпочла путь клеветы на Н. И. Новикова.

«Оклеветанный Коловион в темнице был для нее безопасен» [647].

В отличие от Г.П.Макогоненко и Г.А.Лихоткина, старавшихся во что бы то ни стало отделить масонство от Н. И. Новикова, современная исследовательница Л.М.Пахомова, отражая, очевидно, уже новые веяния в нашей историографии, напротив, всячески сближает их и старается вписать просветительские начинания Н. И. Новикова в рамки масонской идеологии. В деятельности масонских лож, считает она, Екатерина II увидела некую альтернативу официальным программам в области образования и просвещения. Нельзя, по ее мнению, сбрасывать со счетов уже определившееся к этому времени и значение масонства как политической силы, способной объединить вокруг себя с позиций нравственного императива наиболее образованную часть общества [648].

Истина здесь, как представляется, лежит где-то посередине. Действительно, у истоков практически всех просветительских начинаний Н. И. Новикова 1780-х годов стояли масоны с их деньгами, связями и интеллектуальной поддержкой.

Другое дело, что в отличие от И.В.Лопухина, А.М.Кутузова, А.Ф.Лабзина и других мистиков, свою задачу как издателя Н. И. Новиков понимал гораздо в более широком плане. Именно этим и объясняется столь успешные результаты возглавляемого им масонского «делания». «Я стараюсь особенно в том, чтобы книги пускать как можно дешевле и тем заохотить к чтению все сословия», - отмечал Н. И. Новиков [649]. Обстоятельство это, а также скептическое отношение Н. И. Новикова к увлечению розенкрейцеров мистикой, алхимией и каббалой определили некоторую холодность в отношении к нему со стороны братьев по ордену.

О «недоверчивости» между ним и И.-Г.Шварцем свидетельствовал сам Н. И. Новиков, связывавший ее с тем, что тот, якобы, подозревал его «в холодности к масонскому ордену». Сам он объяснял свое невнимание к орденским делам чрезвычайной занятостью по Типографической компании [650], но мы вправе подозревать и о более серьезных причинах разногласий.

Критическая проверка историографических версий, вот уже на протяжении более чем полутора столетий предлагаемых исследователями для объяснения дела Н. И. Новикова, а также знакомство с первоисточниками показывают, что ближе всех к его разгадке подошли дореволюционные исследователи М.В.Довнар-Запольский, Я.Л.Барсков и Г.В.Вернадский. Двум первым из них удалось показать, что никакими невинными овечками, в чем пытался уверить читателей А.Н.Пыпин, московские розенкрейцеры никогда не были, как не был невинной жертвой самодержавия и сам Н. И. Новиков. Таинственные документы, фигурировавшие в его деле, отмечал в этой связи М.В.Довнар-Запольский, до нас не дошли, но из показаний самого Н. И. Новикова «ясно, что сношения с великим князем выражались не в одной только пересылке книг и, очевидно, имели какую-то политическую подкладку» [651]. Этой «подкладкой» были, как установил Г.В.Вернадский, тайные сношения московских розенкрейцеров с их берлинским начальством и наследником Павлом Петровичем. Московских масонов, подчеркивал Г.В.Вернадский, погубили «сношения с цесаревичем и его берлинскими друзьями» [652].

Известно, что Екатерина II и ее сын не ладили друг с другом. Причин тому было много, в том числе и чисто человеческого плана. Несходными были и политические устремления матери и сына. В отличие от Екатерины II, воспитанной на идеях французского Просвещения, воспитание Павла Петровича происходило в другой обстановке и совершенно ином духе. С детства он был окружен масонами и воспитывался ими в соответствующем духе. Что побудило Екатерину II поручить воспитание сына масону Никите Панину - об этом можно только догадываться.

Важнее другое: добрых чувств по отношению к матери и ее царствованию своему воспитаннику он так и не внушил.

Навязчивым стремлением русской аристократической группировки, начиная с 1760-х годов, было введение в России конституционного правления. Уже сразу же после воцарения Екатерины II в 1762 году Н.И.Панин попытался навязать ей разработанный в узком масонском кругу свой конституционный проект (конституция Н.И.Панина), который, однако, государыня решительно отклонила. Неудача не обескуражила Н.И.Панина и его единомышленников. Взоры их обратились теперь к сыну императрицы наследнику Павлу Петровичу, в лице которого они видели будущего законного, в отличие от узурпировавшей трон Екатерины II, монарха, управляющего вверенным ему царством на основе «непреложных государственных законов». «Вельможная группировка, - пишет О.Ф.Соловьев, - не собиралась складывать оружия, делая ставку на приход к власти по достижении совершеннолетия в 1772 году цесаревича Павла Петровича». Идеологическим и организационным средством, способствовавшим реализации этой цели, аристократическая группировка «считала масонские ложи, которым придавалось возрастающее значение как во внутриполитическом, так и в международном плане, учитывая связи с организациями ордена в других странах» [653]. Крайне важно в этих условиях было как можно прочнее привязать Павла Петровича к ордену, в связи с чем встает вопрос о масонстве самого наследника. Посвящение его И.П.Елагиным произошло, скорее всего, летом 1777 года и, во всяком случае, не позднее 1779 года. Как полагал Е.С.Шумигорский, известие это может считаться наиболее правдоподобным [654].

Косвенным доказательством принадлежности Павла Петровича к братству вольных каменщиков могут служить его масонские портреты со всеми орденскими регалиями на фоне статуи богини Астреи. Два из них находятся в Москве и один в Стокгольме. Не исключено, впрочем, что, как полагают некоторые исследователи, портреты эти могли быть написаны уже после смерти Павла Петровича по заказу самих масонов и, следовательно, в таком случае никакой доказательности не имеют [655].

Осенью 1781 года Павел Петрович отправился за границу. Сопровождали его масоны А.Б.Куракин и С.И.Плещеев. Сохранилось предание, что именно в эту поездку могло состояться еще одно масонское посвящение Павла Петровича.

Случилось это, якобы, в Вене в 1782 году [656].

Как бы то ни было, должность великого провинциального мастера - первая по своему значению, учрежденная для России на Вильгельмсбадском конгрессе 1782 года, так и осталась вакантной. Полагают, что сделано это было специально, ибо должность эту берегли для Павла Петровича.

Конечно, прямых доказательств тесной связи Н. И. Новикова с вельможной оппозицией, кроме того, что руководители ее Н.И. и П.И.Панины (после их смерти ее возглавили братья Воронцовы) были в то же время и высокопоставленными масонами, в деле Н. И. Новикова нет. Но это еще не значит, что связи этой и не было. Особый интерес в этой связи представляет новый конституционный проект уже известного нам графа Никиты Ивановича Панина и его секретаря, известного драматурга Д.И.Фонвизина 1774 года. Сам проект до нас не дошел, известно только введение к нему - политическое завещание Н.И.Панина [657].

О содержании его мы можем судить только по сведениям, сообщаемым в сочинении потомка Д.И.Фонвизина - известного декабриста М.А.Фонвизина «Обозрение проявления политической жизни в России», более известное, как его «Записка» [658]. Из записки этой следует, что речь здесь действительно шла об ограничении самодержавия выборным дворянским сенатом.

Время работы над проектом М.А.Фонвизин относил к 1773-1774 годам. По другим сведениям, он был составлен немного раньше - в 1772 году, когда, согласно рассказам отца М.А.Фонвизина, братья Панины якобы планировали государственный переворот с целью низложения Екатерины II и возведения на престол Павла Петровича [659]. До самого заговора дело, впрочем, не дошло. Не был, судя по всему, представлен Павлу Петровичу из опасений гнева со стороны императрицы и сам конституционный проект.

После того, как 31 марта 1783 года Никита Панин умер, его сочинение вместе с другими бумагами оказалось у его брата Петра Ивановича. И тот, и другой, как уже отмечалось, принадлежали к числу вождей тогдашнего русского масонства. Петр Иванович продолжил дело брата, сочинив в 1784 году в своем селе Дугино дополнение к «Рассуждению» Никиты Ивановича - так называемое «Прибавление к рассуждению, оставшемуся после смерти министра графа Панина» [660]. Кроме того, П.И.Панин составил два проекта Манифеста по случаю ожидавшегося масонами восшествия Павла Петровича на престол и письмо с объяснением причин, побудивших его на составление этих бумаг. Начинается оно (само письмо датировано 10 октября 1784 года, село Дугино) так: «Державнейший император Павел Петрович, Самодержец Всероссийский, Государь Всемилостивейший! Вашему Императорскому Величеству сведомо, что покойный мой брат…» и т.д. [661] Обращение П.И.Панина к Павлу Петровичу как к императору (и это при жизни Екатерины II!), интриги, которые плели вольные каменщики вокруг наследника - какие еще нужны доказательства того, что отнюдь не одна только издательская и общественная активность масонов была причиной гонений на них?

Судя по всему, Петр Иванович был гораздо более решителен, чем его брат.

Однако и он не решился передать составленные им бумаги Павлу Петровичу.

Ознакомиться с ними тот смог только в 1789 году, уже после смерти П.И.Панина.

Тем не менее, буквально за два дня до своей кончины Петр Иванович все же рассказал о нем Павлу Петровичу, горячо убеждая его в необходимости преобразования государственного строя России на конституционных началах. И, к удивлению своему, нашел в его лице заинтересованного слушателя [662].

На этом, впрочем, все и закончилось. А ведь могло быть и иначе, узнай об этой масонской интриге императрица. Впрочем, полной уверенности, что Екатерина II так ничего и не узнала, у нас нет. Во всяком случае, такой авторитетный исследователь, как Н.С.Тихонравов был уверен, что Екатерина II все знала и подлинной причиной ареста Н. И. Новикова как раз и был «конституционный акт, представленный великому князю Павлу Петровичу Паниным, одним из друзей и покровителей мартинистов» [663].

Существовал ли в действительности «масонский заговор» 1772-1774 гг. мы не знаем. Известный исследователь О.Ф.Соловьев считает, что да [664].

К этому же склонялся и Н.Я.Эйдельман. Екатерина II, по его мнению, своевременно узнала о заговоре и умело сорвала его, не подав и вида. Павел Петрович же во всем сознался и был прощен [665].

Важную роль в деле Н. И. Новикова сыграло уже упоминавшееся нами и попавшее в руки Екатерины II письмо герцога Карла Гессен-Кассельского к И.-Г.Шварцу от 1782 года. Из него, между прочим, следовало, что, говоря словами Екатерины II, «князь Куракин употреблен был инструментом к приведению великого князя в братство» [666]. В напечатанном в 1784 году типографией И.В.Лопухина «Магазине свободнокаменщическом» (т.1, ч.1) помещена, в частности, масонская песня со следующим многозначительным обращением к Павлу Петровичу: «С тобой да воцарятся блаженство, правда, мир! Без страха да явятся пред троном нищ и сир. Украшенный венцом, ты будешь всем отцом» [667].

Безусловно, прав был поэтому историк С.П.Мельгунов, который отмечал, что Павел I «более, чем кто-либо из царей, был связан невидимыми нитями с масонством» [668]. Очевидно, что существование в 80-е годы в России «прусской партии» в лице Павла Петровича и московских розенкрейцеров, пытавшейся играть роль внутренней консервативной оппозиции к Екатерине II, не должно вызывать больших сомнений.

В 1786 году, когда умер прусский король Фридрих II и преемником его стал Фридрих-Вильгельм II, берлинские розенкрейцеры, или, вернее, их заправилы (Бишофсвердер, Теден и Вельнер) фактически оказались у власти. Начался период так называемой «реакции» в Пруссии и гонений на просвещение. О том же мечтали, судя по всему, и московские розенкрейцеры. Разница была лишь в том, что немецкие братья уже вошли во власть, русские же их единомышленники еще только готовились к этому. «Это не значит, - писал Я.Л.Барсков, - что было полное сходство в мистике и политике тех и других. Есть основания думать, что в политике у русских братьев было больше искренности и бескорыстия, нежели у прусских. Общим же было то, что в Москве и Берлине мистика тесно сплелась с политикой» [669].

Как раз к этому времени (1785 год) относится поездка главы московских розенкрейцеров Генриха Шредера в Берлин за инструкциями. Однако когда Г.Шредер вернулся в 1786 году в Москву, о вовлечении в орден Павла Петровича нечего было и думать: в то время, как Г.Шредер отсутствовал, Екатерина II нанесла ряд ощутимых ударов по розенкрейцерам. Резко ухудшились из-за финансовых (но не только) недоразумений и отношения Г.Шредера с «головкой» московского масонства: Н. И. Новиковым и Н.Н.Трубецким. Это побудило берлинское руководство отозвать Г.Шредера из России. Вместе с ним для «дальнейшего успеха в орденской науке и получения новых степеней» отправился весной 1787 года в Берлин и Алексей Кутузов [670].

Как полагал Я.Л.Барсков, поездка Г.Шредера в Берлин в 1785 году была посвящена вопросу «о цесаревиче» [671]. В каком плане хотели использовать берлинские начальники ордена Павла Петровича, хорошо раскрывает дневник Г.Шредера, который он вел во время этой поездки [672]. «Лифляндию следует присоединить к Пруссии», «сделано было много замечаний о присоединении (к Пруссии, разумеется - Б.В.) Крыма», - читаем мы здесь о его беседах с руководителем ордена Бишофсвердером.

Нет сомнения, что московских розенкрейцеров берлинские начальники ордена рассматривали исключительно как инструмент, с помощью которого предполагалось включить Россию в сферу прусской политики. Отсюда и особый интерес берлинских братьев к Павлу Петровичу как будущему императору Российской империи. «Великий князь был бы, наверное, очень хорош в хороших руках», - цинично констатировал другой берлинский руководитель ордена Вельнер. Дотянуться до Павла Петровича из Берлина можно было только через Москву, используя тайные масонские каналы.

И такая негласная связь Берлина с наследником была вскоре действительно установлена. Речь идет о поездках архитектора Василия Баженова к наследнику престола Павлу Петровичу с тайными поручениями от московских розенкрейцеров.

Сам В.И.Баженов был ревностным масоном [673].

Полагают даже, что созданный им дворцовый ансамбль в Царицыне представлял собой ничто иное, как воплощенную в камне масонскую идею [674].

Первая поездка В.И.Баженова в Петербург состоялась зимой 1784-1785 гг., причем пользовавшийся доверием наследника архитектор якобы сказал Н. И. Новикову: «Ведь эта особа ко мне давно милостива и я у нее буду. А ведь эта особа и тебя изволит знать. Так не пошлете ли каких книжек?». После совета с С.И.Гамалеей и бароном Г.Шредером, а также князьями Н.Н. и Ю.Н.Трубецкими решено было послать Павлу Петровичу «Избранную библиотеку для христианского чтения» (М., 1784) и «О истинном христианстве» Иоганна Арндта (М., 1784) [675].

В.И.Баженов исполнил поручение. Павел Петрович, по его словам, книги принял. Что же касается состоявшейся беседы, то ее В.И.Баженов предпочел изложить на бумаге, и бумага эта почему-то страшно напугала С.И.Гамалею и Н. И. Новикова. Страх их был так велик, что они, якобы, даже хотели сжечь отчет В.И.Баженова, но почему-то не сделали этого, а познакомили с ним князей Трубецких, барона Г.Шредера и ряд других избранных братьев. Подлинник же его Н. И. Новиков оставил у себя. Самое любопытное в этой истории, что «экстракт» из отчета В.И.Баженова о своих беседах с наследником российского престола был отдан барону Г.Шредеру и отвезен им в том же 1785 году в Берлин для ознакомления с ним берлинских начальников ордена [676].

Это был уже явный «криминал» в деятельности братьев, явная прикосновенность их к большой политике.

О чем шла речь во время беседы Василия Баженова с Павлом Петровичем, мы не знаем. Предполагают, однако, что скорее всего масоны предлагали Павлу Петровичу вступить в их орден. Впервые эту идею, по свидетельству князя Н.Н.Трубецкого, выдвинул в свое время И.-Г.Шварц. Это же подтверждает и письмо Н. И. Новикова А.А.Ржевскому от 14 февраля 1783 года [677].

В 1786 - начале 1787 гг. розенкрейцеры сделали еще одну попытку завлечь великого князя в свой орден. По их согласному решению В.И.Баженов отвез Павлу Петровичу еще две масонских книги: «Таинство креста» на немецком языке и «Краткое извлечение лучших изречений» Фомы Кемпийского (М., 1787).

И на этот раз Павел Петрович был весьма милостив с Василием Баженовым и подарок принял. Содержание состоявшейся беседы наследника с В.И.Баженовым, так же как и после его первой поездки в Петербург, было изложено им в специальной записке-отчете для братьев. «Бог с вами, только живите смирно», - якобы закончил цесаревич разговор [678]. Пересылалось ли на этот раз содержание этого отчета в Берлин мы не знаем.

Третья поездка В.И.Баженова к великому князю пришлась уже на зиму 1791-1792 гг. На этот раз встревоженный подозрениями Екатерины II Павел Петрович встретил В.И.Баженова не очень ласково. «Я тебя люблю, - заявил он, - и принимаю как художника, а не как мартиниста. Об оных же и слышать не хочу.

И ты рта не разевай мне об них говорить» [679].

Характерно, что в центре этой масонской интриги стоял именно Н. И. Новиков.

Именно ему было предложено В.И.Баженовым послать наследнику масонские книги.

Возвратившись в Москву с докладной запиской о встрече с Павлом Петровичем, В.И.Баженов опять-таки приносит ее не кому-нибудь, а именно Н. И. Новикову.

Новиков же собственноручно делает и экстракт из докладной записки для берлинских братьев. Конечно, Н. И. Новиков не забывал при этом и советоваться с избранными братьями, но то, что главная роль во всей этой истории принадлежала именно ему - не подлежит сомнению. А между тем наши историки все еще спорят: почему из масонов больше всех пострадал именно Н. И. Новиков? «Новиков, - писала Екатерина II, как бы отвечая на недоуменные вопросы историков, - сочтен умным и опасным человеком» [680].

Поскольку в центре масонской интриги оказался ее сын, императрица потребовала объяснений и у него, предъявив ему обнаруженную в ходе обыска у московских масонов записку В.И.Баженова. Павел Петрович все отрицал. «Вы, Ваше Величество, - отвечал он матери по-французски, - вероятно, заранее сказали себе то же самое, что приходило мне в голову, когда я читал документ, который Вам угодно было мне доверить… Только сумасшедший или дурак, я так полагаю, способен впутать меня во всю эту историю без явно клеветнических, лакейских намерений» [681]. Г.А.Лихоткин попытался было поставить под сомнение, что Екатерина II показала сыну именно записку В.И.Баженова, предположив, что это вполне мог быть и другой документ - донос протоиерея Архангельского собора в Москве П.Алексеева, однако убедительных доводов в пользу своей точки зрения не привел [682].

Конечно же, никакой клеветы на Павла Петровича записка не содержала.

Будь это так, став после смерти Екатерины II императором, Павел I наверняка сгноил бы В.И.Баженова или другого предполагаемого автора записки П.Алексеева в тюрьме, но ничего этого, как мы знаем, не произошло. Что касается Екатерины II, то очевидно, что у нее не было намерения раскручивать и дальше эту историю, так как она явно выводила следствие на Павла Петровича и его ближайшее окружение. Следствие по «масонскому следу» было остановлено императрицей едва ли не на самом интересном месте.

Принципиально важен для понимания сути дела Н. И. Новикова характер предъявленных к нему (указ А.А.Прозоровскому от 1 мая 1792 года) предварительных обвинений.

«1. Новиков осмелился печатать и торговать такими книгами, коих по указу нашему не только продавать, но и печатать запрещено. 2. Новиков и его товарищи завели больницу, аптеку, училище и печатание книг… не из человеколюбия, а для собственной корысти. Уловляя пронырством своим и ложною как бы набожностию слабодушных людей, корыстовались граблением их имений, в чем он неоспоримыми доказательствами обличен быть может» [683].

Но самое важное в этом указе - так это первоначальное намерение императрицы предать Н. И. Новикова «законному суждению, избрав надежных вам людей; по окончании же во всех судах того следствия и заключении должны они представить вам их ревизию. Вы же препроводите на решение в Сенат» [684].

Вывод, который из этого следует, может быть только один. Арестовали Н. И. Новикова, конечно же, не за «политику». Политика в его деятельности обнаружилась уже потом, в ходе допросов. Это-то и побудило государыню отказаться от своего первоначального намерения судить Н. И. Новикова законным порядком.

Несомненно, политическая составляющая дела Н. И. Новикова сильно усугубила его вину. Но не менее, а быть может и более важным преступлением московских масонов в глазах императрицы была все же их практическая и, прежде всего, издательская деятельность. Екатерина II могла терпеть и долго терпела самих масонов с их чудачествами вроде клятв, посвящений, алхимии, каббалы и прочего.

Но никакого практического масонского «дела» она терпеть не хотела. Главной же деловой фигурой в ордене розенкрейцеров в это время был, как мы уже знаем, Н. И. Новиков. Правда с формальной точки зрения сам орден уже как бы и не существовал. Основательно придушена попечением императрицы была и его издательская деятельность. Но книгопродавческая деятельность Н. И. Новикова, в том числе и запрещенными изданиями, по прежнему продолжалась. Печатались, хотя и в более ограниченных масштабах, и новые книги. Иными словами, «враг» в лице московских розенкрейцеров был хотя и основательно потрепан, но все еще не сломлен. Окончательно добить его - в этом, собственно, и заключалась главная цель ареста Н. И. Новикова. Именно «добить», ибо будь это по другому, Екатерина II, конечно же, не ограничилась бы одним Н. И. Новиковым. Но в том то и дело, что в том состоянии, в котором находился орден к 1792 году, никакой серьезной угрозы правительству он уже не представлял. Опасность, да и то гипотетическая, в смысле восстановления прежней издательской деятельности розенкрейцерского кружка, могла исходить только от Н. И. Новикова.

И действительно, с его арестом деятельность московских розенкрейцеров фактически прекратилась, хотя тайные масонские связи и отношения, конечно же, по прежнему сохранялись. Но и они в условиях фактического запрета масонства после 1792 года стали давать ощутимые сбои. Характерный пример - трагическая судьба посланца московских розенкрейцеров в Берлине Алексея Михайловича Кутузова, отправленного в свое время в Берлин своими московскими начальниками с целью познания «масонской науки». С одной стороны, это спасло А.М.Кутузова от печальной участи его младших коллег В.Я.Колокольникова и М.И.Невзорова.

С другой - сразу же лишило его финансовой поддержки со стороны московских братьев. После 1792 года ни один из них не захотел помочь умиравшему в Берлине с голоду «брату».

«Скажите мне, любезный друже, - писал 9 сентября 1797 года А.М.Кутузов своему приятелю И.П.Тургеневу, - что сделалось с нашими общими друзьями, и чем имел я несчастие заслужить такое от них нерадение. Сколько мне ни болезненно мое несносное положение, но признаюсь, что и они в глазах моих не менее жалости достойны. Всякому со стороны смотрящему человеку покажется, что я умышленно принесен в жертву, хотя впрочем и не знаю, что они лишением моей чести и, конечно, моим разорением могут приобресть. Противу моея воли отправлен я ими - довольно, кажется, доказательств моея к ним дружбы и повиновения. За сие ли в награду теперь ими совершенно я оставлен до того, что и самая моя крайняя нищета их не трогает». «Я в такой крайности, - сообщал А.М.Кутузов в своем другом письме на имя некоего Вегетуса (февраль 1797 года), - что иногда бываю без пищи. Все уже продано или в закладе; остались одни только книги, до которых - ибо суть собственность всего нашего общества, не коснулся и в самой моей крайности» [685].

Лишь тот, кто всем существом своим стремится к истине, способен предпочесть нужду и голод альтернативе выгодной продажи ценнейших книг из масонской библиотеки. Трагическая судьба А.М.Кутузова, отмечал Я.Л.Барсков, «тяжелый камень на совести московских братьев Злато-розового креста; редко расходятся между собой «слово» и «дело» до такой степени, как разошлись они на этот раз. Забыт был братьями не только розенкрейцер, но умный и добрый человек с золотым сердцем» [686]. 27 ноября 1797 года всеми позабытый Алексей Михайлович скоропостижно скончался в Берлине от горячки.

Что касается российских «братьев», то смерть его осталась незамеченной ими. Сами братья в это время, можно сказать, торжествовали, радуясь увидеть на троне в связи со смертью Екатерины II своего «масонского царя». И действительно, едва вступив на престол, Павел I уже 7 ноября 1796 года приказал немедленно освободить Н. И. Новикова из крепости [687], разрешил находившимся в опале князю Н.Н.Трубецкому и И.П.Тургеневу вернуться в Москву, причем последний был даже пожалован должностью директора Московского университета. Не забыл Павел Петрович и о М.И.Невзорове. 16 апреля 1798 года последовал императорский указ «содержащегося в здешнем сумасшедшем доме студента Невзорова в рассуждении выздоровления его отпустить в Москву к сенатору Лопухину с тем, чтобы он за него и поведение его отвечал» [688].

Кроме того, Павел I демонстративно приблизил к себе многих видных масонов: князь Н.В.Репнин, князь А.Б.Куракин, князь Г.П.Гагарин и других. 12 ноября 1796 года князь Н.Н.Трубецкой был пожалован в сенаторы, а в ноябре того же года другой видный деятель московского масонства М.М.Херасков - в тайные советники.

В 1797 году, приехав для коронации в Москву, Павел I приказал объявить великому мастеру московской ложи «Трех мечей» профессору Маттеи, чтобы он позаботился о созыве в назначенный день собрания всех главных московских масонов. Приказание это было исполнено. Явившийся на него император обратился к собравшимся с речью, причем не как государь, а как «брат». Смысл этой речи состоял в том, не признают ли они за лучшее, учитывая опыт трагических событий во Франции, прекратить на время свои собрания. На это масоны отвечали, что не видят в этом необходимости, и только провинциальный великий мастер рижской ложи барон Унгерн-Штернберг якобы поддержал государя. Павел I остался очень доволен его выступлением и, обращаясь к профессору Маттеи и другим масонам, заявил: не собирайтесь более до моего особого повеления [689].

Освобожденный по приказу Павла I Н. И. Новиков сразу же уехал в свою деревню.

«Он прибыл к нам, - вспоминал впоследствии С.И.Гамалея, - 19 ноября поутру, дряхл, стар, согбен, в разодранном тулупе» [690].

Павел I же, желая до конца излить на него свое великодушие, распорядился в начале декабря 1796 года срочно вызвать Н. И. Новикова в Петербург. 5 декабря Н. И. Новиков был уже в столице, где сразу же был принят императором. Поскольку Н. И. Новиков к этому времени, можно сказать, был разорен, Павел I, желая успокоить его, якобы сказал: «Я даю тебе мою руку и слово, что и копейка твоя не пропадет - дай только время и верь моему слову». Времени императору, как мы знаем, не хватило и «надежды моего родителя, - с горечью была вынуждена констатировать в связи с этим дочь Н. И. Новикова Вера Николаевна, - остались неисполненными» [691].

Хорошо знавший Н. И. Новикова архитектор Витберг рассказывал впоследствии, что Павел I якобы просил у Николая Ивановича прощения за поступок своей матери и даже встал перед ним на колени [692].

Верится, впрочем, с трудом. Более вероятен слух о том, что Н. И. Новикову была предложена должность директора Московского университета [693].

Назначение, однако, не состоялось и Н. И. Новиков опять возвратился в свое Авдотьино. В 1805 году он попытался было опять вернуться к своей просветительской деятельности, о чем свидетельствует его намерение взять в аренду типографию Московского университета за 11 тысяч рублей в год [694].

Сделка эта, однако, так и не состоялась.

С этого времени и вплоть до своей кончины 31 июля 1818 года Н. И. Новиков почти безвыездно прожил в своем имении, всецело погрузившись в хозяйственные дела. Но убеждений своих он не оставил. Более того, наряду с И.А.Поздеевым, он играл роль духовного лидера тогдашнего русского масонства. Вместе со своим другом С.И.Гамалеей Н. И. Новиков работал над составлением из масонских сочинений «Библиотеки высокохвальных свободных каменщиков», или «Библиотеки герметической», которую он намеревался впоследствии опубликовать. Под старость Николай Иванович сильно ударился в религию и всерьез уверял своих слушателей, что «все науки сходятся в религии», причем религиозность его, как справедливо заметил Г.И.Вернадский, была насквозь пропитана масонскими и розенкрейцерскими взглядами и привычками [695].

Любопытным штрихом к биографии Н. И. Новикова может служить его поведение в грозном 1812 году, когда этот старый масон не нашел ничего лучшего, как выкупать у своих крестьян захваченных ими в плен французских солдат и офицеров, платя им по рублю за человека. Все спасенные им таким образом солдаты наполеоновской армии после кратковременного излечения в имении Н. И. Новикова были переданы затем уже после прекращения военных действий полицейским властям [696].

Вместе с тем, справедливости ради следует отметить, что в отличие от большинства своих братьев по масонскому ордену, Н. И. Новиков в глубине души всегда оставался патриотом своей страны и людей «ненавидящих свое Отечество» (а таких в братской среде было немало), называл не иначе, как «кощунами» [697].

О том, как далеко заходили эти «кощуны», видно из уже цитировавшегося нами «дневника розенкрейцера» 1780-х годов (Г.Шредера), полного презрения к России и к русским. А между тем, Г.Шредер был далеко не рядовой и вполне ревностный и добропорядочный в глазах братьев масон. Любопытна в связи с этим реакция Н. И. Новикова на предъявленное ему в 1792 году обвинение в напечатании Типографической компанией в 1788 году переводной книжки врача и философа Циммермана «Народная гордость» (2-е издание ее, или вернее второй перевод под названием «Образ народного любочестия» был напечатан в Санкт-Петербурге в 1793 году), содержащей в духе отрицательной философии XVIII века резкую критику такого понятия, как патриотизм и любовь к Родине. Сочинение Циммермана (кстати, одного из ученых заграничных корреспондентов Екатерины II) своим скептическим отношением к разбираемым им в своей книге проявлениям национальной гордости у различных народов, несомненно, сильно уязвил самолюбие многих тогдашних россиян. Книга его, отмечал А.Н.Пыпин, «могла показаться резкой по тогдашним, да и по нынешним русским понятиям» [698].

А что же Н. И. Новиков? Книгу, заявил он, я не читал «и когда мне из сей мерзкой книги места показали, то по прочтении я ужаснулся, что такая книга у нас напечатана» [699].

Умер Николай Иванович, как уже отмечалось, 31 июля 1818 года в четвертом часу утра «от удара» на 74-м году жизни, проболев перед этим 28 дней. Похоронен он был в местной церкви во имя Тихвинской Божьей матери напротив алтаря близ клироса [700].

Отделить Н. И. Новикова - мистика и масона от Н. И. Новикова - просветителя трудно, да очевидно, и не нужно. Гораздо важнее здесь другое. Объективное содержание деятельности Н. И. Новикова и его кружка намного переросло первоначально отведенные им сравнительно узкие масонские рамки и немало способствовало росту общественного самосознания и пробуждению умственных интересов русских людей. В этом, собственно, и состоит историческое значение его деятельности.

<<назад  Содержание дальше >> Комментарии (2)
Обратно в раздел история