11. Европеизация Европы

ОГЛАВЛЕНИЕ

СВЯТЫЕ И ИМЕНА
МОНЕТЫ И ХАРТИИ
УНИВЕРСИТЕТ

«Мы избегаем многих неудобств, когда придаем деяниям нашего времени бессмертие силой пера»1.

Выражение «европеизация Европы» на первый взгляд может показаться парадоксальным. Однако при ближайшем рассмотрении становится ясно, что такие термины служат удобным, стенографически-кратким обозначением весьма разноплановых и комплексных процессов. Если взять похожий термин — «американизация» — применительно к послевоенной Европе, то очевиден масштаб таких взаимосвязанных тенденций: от вполне ясного, но ограниченного воздействия военной оккупации к более расплывчатому, но и более широкому процессу сначала культурной и социальной имитации, а уже от него — глобальной конвергенции. Из этого следует (и лишний раз подтверждается приведенной аналогией), что такие термины, как «американизация» и «европеизация», не всегда имеют в виду строгую географическую привязку к Европе или Америке. «Америка», подразумеваемая в термине «американизация», не есть строгое географическое понятие; это система. Точно так же и «Европа» — это система, составной образ ряда государств, из которого что-то заимствуется. Выражение «европеизация Европы» должно означать, что Высокое Средневековье принесло разительные перемены в сам объект заимствования и масштабы его распространения.
Когда мы говорим, что Европа — это система, это не просто метафора. Европеизация Европы, в том смысле, в каком она означала распространение конкретной цивилизационной модели путем завоевания и влияния, имела своим истоком и вполне определенные области континента, а именно Францию, Германию к западу от Эльбы и северную Италию, то есть регионы, имевшие общее историческое прошлое в составе франкской империи Каролингов. Таким образом, культурная гомогенизация Европы отчасти являлась производной от военной гегемонии, о которой шла речь в предыдущих главах книги. Именно из этой части Западной Европы во всех направлениях снаряжались захватнические походы, результатом которых к 1300 году стало целое кольцо покоренных государств на периферии латино-христианского мира. Казалось бы, легче всего рассматривать эту экспансию под чисто военным углом зрения, однако не менее важным является процесс культурной трансформации, протекавший параллельно с военной экспансией и заимствованием, не будучи их прямой производной.
11, Европеизация Европы
295
Примечательно, что историки Средних веков используют термин «европеизация» чаще всего тогда, когда пишут о регионах, где культурная и социальная трансформация во времена Высокого Средневековья протекала вне зависимости от иноземного вторжения или завоевания. Венгерский историк Фюгеди пишет: «Мы исходим из того, что европеизация Венгрии совершилась в XII— XIII веках»2. Альфонса VI, правителя королевства Леон и Кастилия, известного своей активной политикой на другом фланге посткаролингской Европы — Пиренейском полуострове, рисуют как исполненного «стремления к европеизации своего королевства», проводящего политику, частью которой являлась «европеизация церковного обряда»3. Этот термин появляется и тогда, когда заходит речь об ирландских королях-«реформаторах» XII века4. В строго географическом смысле употребление этого термина, конечно, неверно, если не сказать бессмысленно, поскольку Ирландия, Испания и Венгрия и без того входят в состав Европейского континента. Значимость этого понятия в большей степени проистекает из того, что имелась определенная культура или тип социума (скорее всего, на данном уровне обобщения различиями между этими двумя категориями можно пренебречь) с ядром в лице старых областей расселения франков, и, являясь латинской и христианской, эта культурно-социальная модель не была, однако, равнозначна римско-католическому миру. Этот тип цивилизации характеризовался определенными социально-культурными особенностями и распространялся на протяжении Высокого Средневековья в прилегающие регионы, одновременно видоизменяясь сам. Некоторые из его характерных черт мы и рассмотрим в данной главе.

СВЯТЫЕ И ИМЕНА

Святые и имена — два тесно связанных предмета. Родители или другие взрослые, на ком лежала ответственность за выбор для ребенка имени, часто отдавали предпочтение именам святых, которых считали для себя самыми важными. У чехов в Средние века, по-видимому, существовал обычай «давать детям имена святых, чей день был днем их появления на свет»5. Таким образом, географические и временные колебания в популярности тех или иных святых и имен часто совпадали.
В Раннем Средневековье в большинстве регионов Европы частота наречения теми или иными именами в высшей степени зависела от той или иной местности. Имея данные о распространенности всего нескольких имен, можно довольно легко установить, о каком регионе или этнической группе идет речь. В случае с немецкой знатью можно даже с большой вероятностью определить приналдеж" ность к тому или иному роду, настолько отчетливы и характерны их предпочтения в выборе имен для своих отпрысков. Люди, вынужденные постоянно менять языковую или культурную среду, за-
296
Роберт Баршлетт. Становление Европы
частую принимали новое имя, стремясь быстрее «слиться» со своим новым окружением. Так, в 1085 году, прибыв в Нормандию, малолетний послушник Ордерик получил новое имя: «взамен моего английского имени, звучавшего грубовато для нормандских ушей, мне было дано имя Виталий»^. Когда знатные дамы выходили замуж за представителей иностранных королевских фамилий, говоривших на другом языке, обычным явлением было принять новое имя. Чешские принцессы Сватава и Маркета стали соответственно немецкой графиней Лиутгард и королевой Дании Дагмар7. Женой Генриха I Английского была «Матильда, прежде носившая имя Эдит»8, Необходимость такого «дипломатического» переименования диктовалась тем, что имена были тесно привязаны к определенной этнической или региональной общности.
Подобная привязка к местности была характерна и для святых. Как правило, культ какого-то святого имел один или два центра, где хранились главные реликвии, и распространялся на прилегающий район с относительно высокой культовой плотностью, то есть с большим количеством посвященных этому святому церквей, иногда с реликвиями меньшего значения. Соответственно, здесь было большое число людей, названных в честь этого святого, Район одного культа плавно переходил в районы поклонения другим святым. Если мы видим город, в котором большинство церквей посвящено святым Чаду, Марии и Алькмунду, то сразу можем сказать, что это английский Мидленд (наглядный пример — город Шрусбери9). Такая региональная концентрация характерна и для более массовых культов. Например, общее число храмов, посвященных св. Ре-мигию Реймскому, превышало 700, 80 процентов из них находились в радиусе 200 миль от центра этого региона — Реймса10. Историк Шарль Гигуне нанес на карту места, названные в честь святых Аквитании эпохи Меровингов, и обнаружил, что они резко обрываются на Луаре, Роне и Жиронде1 *.
В XI и XII веках картина начала меняться, и четкие региональные границы поклонения тем или иным святым стали размываться. Начался «круговорот» имен и святых в разных системах. Иногда это было следствием завоевания. Такого рода перемены происходили в Англии. В 1066 году страна была завоевана армией франкоязычных выходцев с севера Франции. За несколько лет эта армия превратилась в феодальную знать — франкоязычных аристократов, стоящих над англоязычным крестьянством. Представители этих двух социальных групп не только говорили на разных языках, но и носили разные имена. Хотя изначально и нормандские, и англо-саксонские имена имели общие германские корни, в ходе развития языков сформировались два совершенно различных набора наиболее употребительных имен. У англичан были популярны Этельреды, Альфреды и Эдуарды, а у нормандцев — Вильгельмы, Генрихи и Роберты. В XI веке эти различия приобрели настолько явственный характер, что по имени можно было безошибочно установить про-
11. Европеизация Европы
297
исхождение. В XII веке ситуация претерпела изменения. Конечно, среди всех элементов языковой культуры имена стоят в ряду наиболее подверженных изменениям, поскольку в предпочтениях такого рода у людей всегда есть и был выбор. И судя по всему, довольно скоро английское население Англии стало перенимать имена у своих завоевателей. Показательна в этом плане история некоего мальчика, родившегося около 1110 года в районе Уитби: при крещении родители нарекли его Тостиг, но, «когда приятели стали дразнить его за это имя», его назвали более респектабельно — Норман Вильям12. Начался этот процесс в среде высшего духовенства и горожан. Например, в Лондоне уже в начале XII века среди каноников церкви св. Павла (общим числом около тридцати человек) насчитывались только один или двое с английскими именами Н Со временем моду подхватили и крестьяне. Список крестьян епископа Линкольнского за 1225 год, то есть спустя полтора столетия после нормандского завоевания Англии, показывает, в какой степени низшие слои сельского населения переняли имена своих господ. В списке значится свыше 600 человек; у трех четвертей из них — несколько самых расхожих имен: очевидно, что популярны были полтора их десятка. Из этой группы опять-таки три четверти имеют имена нормандского происхождения. В списке значатся 86 Вильямов, 59 Робертов и так далее. И лишь менее 6 процентов носили имена англо-саксонского или англо-скандинавского происхождения14.
Святые, коим поклонялись в Англии, оказались не столь податливы, как английские имена, и их история в период после завоевания представляет противоположность тому, что происходило в ан-трононимике. Сразу после 1066 года нормандцы, похоже, с недоверием и насмешкой воспринимали местных святых. Завоевательный поход привел их из местности, где царил один пантеон хорошо знакомых им святых, в страну с совершенно иными, чуждыми и раздражающими святыми и непривычными именами. Первый нормандский архиепископ Кентерберийский Ланфранк пишет: «Эти англичане, среди которых мы живем, воздвигли себе святых, которым поклоняются. Но иногда, когда я перебираю в памяти их собственные рассказы о том, кем раньше были эти святые, я не могу не усомниться в качестве их святости»15. Частично он опирался на свои сомнения, когда изъял из кентерберийских обрядов поклонение св. Эльфги и св. Дунстану16. В аббатстве св. Альбана произошло повальное разрушение гробниц донормандских святых, это было сделано при первом нормандском аббате, который счел своих англо-саксонских предшественников «неотесанными и неграмотными» (rudesetidiotas}^. Последовавшее соперничество между культами и вызванная им напряженность в обществе ярко описаны в следующем рассказе, взятом из жития и чудес англо-саксонского святого Этельберта:
298
Роберт Бартлетт. Становление Европы
«По соседству с местом, где была построена церковь мученика [Этельберта], жил человек по имени Виталий, который был нормандского происхождения. Из-за великой извечной ненависти между англичанами и нормандцами он считал нашего святого недостойным чести и почитания. В один из дней, когда жена его всегда ходила в церковь, он заставил ее пойти в другую церковь и принять там торжественный обряд очищения. Она исполнила службу и вернулась. Виталию же случилось войти в дом некоего рыцаря великого благочестия по имени Годискальк, и хозяйка дома, Лесельма, обругала его за то, что он осмелился с таким непочтением отнестись к церкви святого Эгельберта. Он, однако, раздираемый душевной болезнью и полубезумный, сказал: "Я бы скорее заставил свою жену молиться на ясли моих коров, чем на того, кого называете вы Этельбертом". Сказав это, несчастный тотчас пал на землю и умер на глазах у всех»18.
Однако не всегда культовые симпатии завоевателей имели столь ограниченные рамки. Крупные церкви, вложившие в своих святых большие средства, сохранились. Приезжая знать постепенно становилась знатью местной. К концу XII века в гробницах старых святых можно было встретить прихожан как английского, так и нормандского происхождения, Символический апогей наступил в эпоху правления Генриха III. Выходец из французского аристократического рода, Генрих повелел захоронить свое сердце в Фонтевро в долине Луары, одновременно оставаясь горячим сторонником св. Эдуарда Исповедника, последнего короля из династии Уэссекс, скончавшегося в 1066 году. Генрих пожертвовал тысячи фунтов на возведение в Вестминстерском аббатстве подобающего последнего пристанища этому англо-саксонскому правителю, причисленному к лику святых. Позднее гробница была перестроена на французский манер. В 1239 году Генрих окрестил в честь св. Эдуарда своего первого сына и таким образом стал первым королем после нормандского завоевания, избравшим для своих детей англо-саксонские имена. История Генриха показывает, что зеркальным отражением нормализации английских имен стало заимствование местных культов эмигрантскими французскими правящими и аристократическими фамилиями.
Из этого английского эпизода видно, как завоевание влекло за собой распространение одного из элементов языковой культуры завоевателей — антропонимики, одновременно открывая эти языковые элементы влиянию чужих культов. В эпоху Высокого Средневековья процессы миграции и новые территориальные завоевания имели много схожего. Когда англичане и валлийцы переселялись в Ирландию, они приносили с собой свои культы19. Жители Дублина в XIII веке при свете 800 свечей отмечали праздник св. Эдуарда, а День св. Давида в ирландском Манстере в начале XTV века стал традиционным сроком для договоров аренды. На такого рода заимствования особенно сильное воздействие оказали крестовые походы. С одной стороны, странствующие крестоносцы собирали в пути
11. Европеизация Европы
299
новые реликвии. Граф Роберт Фландрский, направляясь в войско во время первого крестового похода и проходя через Апулию, прихватил «часть волос благословенной Божьей Матери... и реликвии св. Апостола Матфея и Николая, исповедника Христова, чьи тела, несомненно, хранились в Апулии»; он отослал их своей жене во Фландрию. Через три с липшим года, возвратившись из Иерусалима, «он привез с собой руку св. Георгия Мученика и передал ее церкви Анхина»2^ в результате разграбления Константинополя в 1204 году по всей Европе в последующие годы было разнесено огромное количество реликвий и их фрагментов. С другой стороны, крестоносцы несли на Восток святых Запада. В 90-е годы XII века в Антиохии разгорелся конфликт между франкским и армянским населением по поводу того, должна ли одна часовня быть посвящена армянскому святому Саркису или св. Иларию из Пуатье — пример еще одного заимствованного культа'21. Спустя поколение, дабы воздать должное заслугами англичан, участвовавшим в захвате в 1219 году Дамьетгы, две городские мечети были преобразованы в церкви и посвящены английским национальным святым — Эдмунду Мученику и Томасу Бекету22. Сооружение святилища в честь саффолкского святого в крупном египетском портовом городе наглядно демонстрирует новый, международный характер, который приобрело поклонение святым.
Однако нарисованную нами картину осложняет еще один фактор. Дело в том, что перенос некоторых имен и культов святых из одной части Европы в другую, будь то путем завоевания или иначе, еще не есть самое главное, что происходило в XII и XIII веках. Одновременно по всему католическому миру менялась сама модель наречения и отправления культов. Повсюду все большее распространение получали «универсальные» святые и культ Христа. В средневековой Европе святые апостолы, в первую очередь Петр и Иоанн, Богоматерь, сам Господь в лице Святой Троицы, Спасителя или Тела Христова оттесняли на второй план старых местных святых. Так, в XII веке для валлийских церквей «универсальные» святые — такие, как Пресвятая Богородица или Петр, — служили дополнительными покровителями, как бы подкреплявшими своим авторитетом безвестных местных святых23. В XIII веке, после прихода религиозных братств, «культы универсальных святых и их реликвий в Британии стали приобретать большое влияние»24. Вслед за этим начали меняться и европейские традиции наречения детей, поскольку родители, близкие и священники стали выбирать детям имена в честь этих, общепризнанных святых. Если в Раннем Средневековье практика наречения носила в высшей степени локальный характер, то теперь ей на смену пришла более стандартизированная модель, в которой детей все чаще нарекали именами универсальных святых.
Трансформация и конвергенция — вот два термина, которыми можно описать эволюцию антропонимической традиции в средне-
300                     Роберт Бартлетт. Становление Европы
вековой Европе. Для иллюстрации этих процессов возьмем примеры двух конкретных семей {см. генеалогическое древо на рис. 5 и б}25. Первый пример — это династия шотландских королей, второй — правителей Мекленбурга (которые ранее правили язычниками-славянами ободритами). В первом случае мы имеем детальную генеалогию, уходящую в глубь Раннего Средневековья; во втором вынуждены довольствоваться именем основателя рода, жившего приблизительно в середине XII века {его связь с ранними правителями ободритов вероятна, но не доказуема). Таким образом, абсолютная хронология двух родов различна, но в относительном выражении она поразительно похожа. Наример, Дункан, Малькольм и Дональд — имена, которые в Европе XI века можно было встретить только в Шотландии. Точно так же Никлот, Пржибислав и Варги-слав однозначно говорят о славянском происхождении своих владельцев. Однако в истории обеих династий угадывается момент — в шотландском случае это конец XI века, в мекленбургском — конец XII, — когда в ономастике произошли решительные перемены. Шотландцы минуют короткий период увлечения англо-саксонскими именами и быстро приходят к довольно синкретической модели, в которой гэльские имена становятся редкостью. В пятом колене после Дункана I только два из двенадцати имен имеют гэльское происхождение (причем единственное гэльское мужское имя принадлежит боковой ветви). Так же отчетливо эти изменения можно видеть и в роду правителей Мекленбурга. После 1200 года в выборе имен для своих отпрысков они испытывали сильное влияние немецких заимствований. В колене конца XIII века есть только одно славянское имя из шестнадцати.
Отчасти эти перемены, как в Шотландии, так и в Мекленбурге, были следствием культурной эмуляции со стороны могущественного соседа. Скотты называли своих детей Вильгельмами и Генрихами, то есть именами нормандских королей Англии; славяне переняли имена Генрих и Гедвиг, то есть имена влиятельных немецких правителей и святых. Если учесть, что нормандские и германские традиции использования имени Генрих, в свою очередь, тоже имели общие корни в позднекаролингской эпохе, то на этом небольшом примере можно лишний раз видеть, как каролинги постепенно вовлекали в орбиту своего культурного влияния окраинные области империи — это влияние осталось даже в антропонимике. Другой важный момент, вытекающий из рассматриваемых нами шотландской и мекленбургской династий, — это рост влияния общепризнанных святых. Имена Иоанн (Джон, Иоганн) и Маргарита (Маргарет) входят в широкое употребление приблизительно после 1200 года, тогда как ранее они практически не встречаются. Первой дочерью шотландского королевского рода, получившей при крещении имя Маргарет, стала дочь короля Вильгельма Льва, родившаяся между 1186 и 1195 годами, хотя в младшей ветви Матада Атолского это имя появляется несколько раньше. Очевидно, что дочь Вильгельма


была наречена в честь своей царственной прародительницы, жены Малькольма Канмора, но само по себе имя Маргарет уже означало отход от старых предпочтений в пользу общепризнанных святых. Первый Иоганн в роду Мекленбургов родился примерно в 1211 году. Как раз в это время английское и немецкое население все больше перенимало имена святых, что стало еще одним проявлением конвергенции с соседними народами. Окончательным итогом явился переход от изначально отчетливого шотландского и макленбургского набора имен в сторону такого «репертуара», в котором можно усмотреть совпадения не только с соседними народами, но и между самими этими династиями. Вплоть до конца XII века в роду правителей Шотландии и славянской династии Мекленбурга не было совпадающих имен; после этого момента таких имен уже несколько — иногда германскогго происхождения (типа Генрих), иногда — в честь святых (наподобие Иоганна-Джона и Маргариты).
К эпохе Позднего Средневековья процесс гомогенизации в ан-тропонимке зашел уже достаточно далеко. Например, в составе городских советов Дрездена в XIV веке было около 30% Иоганнов, почти 24% Николаев, свыше 15% Петров26. Тот факт, что почти 70 процентов состава советов носили эти три имени, ясно свидетельствует о сжатии всего ономастического репертуара. А на основании того факта, что это были в основном не германские имена, а имена общепризнанных святых, можно сделать вывод о характерном для той эпохи нарастании культурной унификации. Повсюду ономастическая история конкретных семей носит отпечаток некоего переломного момента, когда в местную традиционную практику «врывались» новые, занесенные извне или осознанно даваемые в христианском духе имена, В Толедо периода Реконкисты можно было встретить Доминика и Иоанна, чей дед звался Сулейманом. В одном валлийском документе XII века упоминается «сын Кадога-на из Блэддина, рожденный от француженки и крещенный именем Генрих». В Мекленбурге многие из носителей вполне немецкого имени Генрих оказывались сыновьями какого-нибудь Пржибислава или Плохимира27. Порой на каком-то этапе две ономастические тенденции держались в некоем равновесии, как было в случае с двумя сыновьями графов Барских по имени Генрих-Иаков и Теобальд-Иоганн: «Таким образом имена у них были, с одной стороны, дворянские, а с другой — христианские»28.
Свидетельства не всегда бывают однозначны. Конкретным примером могут служить имена в религиозных текстах. Когда чехи Радим и Милиц, получив епископский сан в Гнезно (1000 г.) и Праге (1197 г.), взяли себе имена Гауденций и Даниэль29, то принятие христианского или библейского имени в связи с посвящением представляется вполне логичным. Труднее объяснить случай с епископом Оломоуцким, посвященным в высокий сан в 1126 году: «Посвящен в сан был Здик, и, будучи посвящен, он отринул свое варварское имя и принял имя Генрих»30. Здесь мы имеем имя не биб-
304
Роберт Бартлетт, Становление Европы
лейское, хотя можно возразить, что это имя святого. Зато очевидно, что «варварское» имя было заменено на немецкое. Ономастическая экспансия господствующей этнической группы подчас протекала параллельно и оказывалась тесно переплетена с распространением имен определенных святых.
Таблица 4 Частота распространения мужских имен в династии Хаготов

Такие имена, как Мария, Екатерина, Иоанн и Николай, которые мы встречаем в более поздних поколениях династий шотландских и мекленбургских правителей, тоже играли свою роль в процессе этнической интеграции. Принятие общепринятых библейских имен или имен святых вместо имеющих отчетливую национальную принадлежность было для переселенцев способом ослабления своей культурной изоляции без копирования традиций коренного населения. Например, аристократы из Штирии (современная Австрия), оказавшиеся на службе при дворе венгерского короля в XII веке и впоследствии известные под названием династии Хаготов (Hahot), первоначально, конечно, носили немецкие имена31. Спустя несколько поколений ситуация изменилась (см. Табл. 4). Все трое мужчин из первых двух колен Хаготов носили немецкие имена; примерно половина третьего поколения — тоже; в четвертом поколении это справедливо в отношении четверти; а в пятом немецкое имя было только у одного из 11 членов фамилии. Однако в целом переход от немецких к венгерским именам был незначителен; в младших поколениях Хаготов венгерские имена носили только 5 мужчин из 43 (то есть 11,6%). Преобладали же имена христианские, типа Иоганна или Николая. Выбор подобных имен был способом не причислять себя ни к иностранцам, ни к коренным жителям.
Процесс сужения используемого набора имен и распространения имен и культов святых панхристианского характера в наиболее выраженной форме можно видеть в тех областях Европы, где в этот период происходило отвоевание земель у мусульман и язычников. В регионах, где отсутствовал устоявшийся культ местных святых либо был выражен слабо, нишу заняли общехристианские святые. Постепенно завоевывая языческую Пруссию и Ливонию, крестоносцы принимали в качестве духовного покровителя своих новых территорий из всех святых наименее привязанную к какой-то местности Деву Марию. Если проанализировать, кому из святых чаще всего повящались церкви и часовни в Пруссии до 1350 года, то ока-
11. Европеизация Европы
305
жется, что 56 процентов от общего числа приходилось на св. Марию в разных ипостасях. Оставшиеся 44 процента выпадали на таких широко распространенных в географическом плане святых, как Николай, Георгий, Екатерина и Лаврентий. Очень мало церквей были посвящены местным святым32. Справедливо, что в Прибалтике относительно большое число культовых сооружений было воздвигнуто в честь св. Николая (8 из 83), а несколько святых имели особую привязку к Пруссии, например Адальберт, принявший мученичество именно в этой области в X веке, или св. Варвара, чья голова попала в руки Тевтонских рыцарей в XIII веке. Однако в общем и целом те святые, которым посвящались церковные сооружения в Пруссии, не носили региональных особенностей. Сами названия мест в Пруссии — Мариенвердер, Мариенбург, Крист-бург — воплощали новый, менее конкретизированный тип христианства, который по окраинам впитывал в себя мир язычества.
Еще одним регионом, где непревзойденным оставался культ Девы Марии, оказалась Испания эпохи Реконкисты. Пресвятой Марии посвящались не только соборы в крупнейших городах Реконкисты, но и десятки церквей в новых поселениях. Рыцарские ордена и цистерцианцы играли самую активную роль в этом «полном триумфе культа Святой Девы Марии»33. Аналогичным образом расцветали на Пиренеях и культы святых апостолов и других общехристианских мучеников, оттесняя на второй план вестготских святых великомучеников. В Валенсии, павшей под ударами христиан в 1238 году, первые десять новых церквей были посвящены: Христу Спасителю, св. Стефану, св. Фоме, св. Андрею, св. Мартину, св. Екатерине, св. Николаю, св. Варфоломею, св. Лаврентию и св. Петру. Ни в одном случае нет ничего сугубо испанского34. Если же мы обратимся к именам первых настоятелей этих десяти церквей, то тоже не увидим ничего, что разительно отличалось бы от других областей Европы: три Петра, два Иоанна, два Вильгельма, один Томас, один Доминик и один (предательски затесавшийся)
Раймонд.
Культурная гомогенизация антропонимичоских моделей и культов святых, имевшая место в эпоху Высокого Средневековья, не была абсолютной. В XIV веке в разных регионах еще можно было встретить раличные модели как в выборе имен, так и в культах святых. В каком-нибудь немецком городе в Прибалтике мы нашли бы Иоганна, Генриха, Германа и Николая, а на юге франции — Петра, Иоанна, Вильгельма или Раймона. Имена Герман и Николай сразу наводят на мысль о севере Германии, так же, как имя Раймон — о юге Франции35. И все же ни одно из этих имен не является строго привязанным к какой-то конкретной местности, большинство из них бытовало по всей Европе. Таким образом, происшедшая за период между X и XIII веками трансформация культа и антропонимики не была лить процессом распространения определенных имен и святых вследствие завоевания и колонизации. Разумеется, и то и
306
Роберт Бартлетт. Становление Европы
другое имело место, но параллельно развивалась другая тенденция — переход к более универсальной ономастической модели и культу, что означало нечто большее, чем просто расширение сферы распространения. Точно так же, как английские крестьяне XII— XIII веков перенимали имена своих господ, так и простые европейцы в целом, выбирая имена своим детям, отдавали предпочтение именам Марии и апостолов, как наиболее почитаемых из всех святых — аристократов в своем роде.

МОНЕТЫ И ХАРТИИ

Более наглядная картина смешения — при менее выраженной роли вооруженного завоевания — предстанет, если обратиться от святых и имен к монетам и хартиям, двум ярким составляющим того культурного ансамбля, который и способствовал формированию Европы. Представляя собой дело рук, а не слов человеческих, эти два феномена не могли распространяться с той же легкостью, что имена или молитвы. Для их изготовления требовались определенные навыки, которые надо было сначала освоить. Но научиться этим навыкам было можно, и за период между серединой X и серединой XIV века число их создателей росло неустанно, равно как и число тех, кто был знаком с монетами и рукописями.
Технология чеканки серебряных монет распространялась по Европе медленно36. Чеканка монет не была открыта самостоятельно в разных областях Европы, она имела общее, вполне определенное происхождение, и ход ее распространения можно проследить без труда. Производство серебряных пфеннигов — стандартных монет весом около 1,7 г, выпущенных Карлом Великим и сразу же скопированных англо- саксонскими королями, было подхвачено разными народами в разное время. Так, до 900 года восточнее Рейна монетных дворов не существовало, однако вскоре после начала X века чеканка пенсов в больших количествах была налажена в Саксонии. По крайней мере с середины X века чешские герцоги тоже чеканили серебряные монеты по образу и подобию английских, только весили они около 1,2 г. Немного позднее, около 980 года, эту практику переняли и польские герцоги. Судя по всему, в большинстве случаев чеканка денег начиналась вскоре после обращения в христианство. Установление в Венгрии первой христианской иерархии и начало чеканки венгерских монет практически произошли одновременно — в 1000—1001 гг. В Дании, хотя там уже в IX—X веках выпускались легкие монеты в крупном торговом городе Хедебю, первая королевская валюта в Скандинавии была выпущена Харальдом Синезубом (ум. ок. 985 г.), короле, который, говоря его собственными словами, «завоевал всю Данию и Норвегию и сделал датчан христианами»37, а чеканка тяжелых пенсов началась в Дании при его сыне Свейне Вилобородом (ок. 985—1014). Одновременно со Свейном начали чеканку серебряных монет Олаф Трюгвасон в
11. Европеизация Европы
307
Норвегии и Олаф Скоттконунг в Швеции. Таким образом, начало второго тысячелетия было ознаменовано появлением монетных дворов на обширном пространстве от среднего течения Дуная до побережья Балтийского и Северного морей.
Не все новые валюты христианских правителей просуществовали долго. В Польше имеется пробел в полстолетия (1020—1070), перед тем как Болеслав II возобновил чеканку национальной валюты, а в Швеции чеканка денег была прекращена на еще более длительный период — более чем на сто лет, начиная приблизительно с 1030 года. В других регионах, однако, «монетная революция» X века прииняла бесповоротный характер. Канут Великий чеканил огромное количество пфеннигов на пяти монетных дворах в Дании, в первую очередь, в Лунде, и на многих стояли цитаты из христианских текстов. Даже в Польше после столетнего перерыва чеканка денег возобновилась, и весьма энергично. В 70-х годах XI века Болеслав И выпустил порядка 2 миллионов серебряных монет (по 0,8 грамма).
Несколько неустойчивым было вступление в число стран, чеканящих свои деньги, Ирландии. Это произошло на пороге тысячелетия. В 997 году скандинавские короли Дублина начали чеканку серебряных монет, по образу и подобию английских и даже с использованием краденых английских матриц. Их примеру в 30-х годах
XI  века последовали правители Мэна. Однако традиция оказалась нестойкой и не имела широкого распространения, и эффективно чеканка денег в кельтском мире началась только после англо-нормандской экспансии в конце XI и в XII веке. В Уэл1>се к 1087 году нормандские завоеватели организовали монетные дворы в Рудлане, Кардиффе и, возможно, в Сент-Дэвиде, за ними последовали другие. В Ирландии начало широкомасштабного печатания денег пришлось на 1185 год. Именно тогда в Дублине были выпущены серебряные полупенсовики в честь правителя Ирландии Иоанна, сына короля Генриха 11^8. Вполне вероятно, что короли Коннахта или Лейнстера выпускали свои брактеаты (тонкие односторонние монеты) в середине XII века, но в целом можно сказать, что местные правители Уэльса и Ирландии так и не создали собственных монетных дворов, а их вассалы и подданные в качестве денег довольствовались серебряными монетами, которые производили англо-нормандские поселенцы или королевство английское.
Совершенно иная история предстает перед нами в Шотландии, хотя в начале XII века там так же, как в Ирландии и Уэльсе, тоже не существовало своей валюты и для всех денежных операций использовались английские монеты. Однако примерно в 40-х годах
XII века Давид I Шотландский начал чеканку собственных серебряных пенсов39. Это был период, когда сразу несколько феодальных правителей стали посягать на денежную монополию английского двора, но только шотландские правители сохранили собственную монету и после восстановления в 50-х годах XII века власти англий
308
Роберт Бартлетпг. Становление Европы
ской короны. При том, что английские монеты оставались в Шотландии вполне повседневным предметом, а шотландские пенсы явно были не более чем имитацией английских, важно то, что отныне здесь существовали деньги, на которых стояло имя короля скоттов.
В этом отношении, как и в некоторых других, Шотландия отличалась от других регионов, сохранявших целиком или частично приверженность кельтской традиции. По сути дела, Шотландия в этом смысле больше похожа на западно-славянские области между Эльбой и Одером, чьи правители в XII—XIII веках тоже целенаправленно укрепляли свою государственность, привлекая иммигрантов, одаривая крупными поместьями иностранных рыцарей и во многом копируя их организационные модели (что в случае с западными славянами включало и обращение в христианскую веру). Примерно в середине XII века эти западнославянские племена, известные обычно под обобщенным названием вендов, еще не имели собственных денег. Летописец Гельмольд описывал, что рани, обитатели острова Рюген, «не имеют денег и обычно не используют монеты в купле и продаже, а на рынке вы за все платите льняным полотном»40. Западнославянский обычай использовать отрез холста в качестве универсального платежного средства подметил еще в X веке еврейский купец Ибрагим ибн Якуб4*. Во второй четверти XII века, то есть одновременно со скоттами, полабские славяне начали чеканку серебра4*. Западнославянские князья в Старом Любеке, Бранденурге и Кёпенике выпускали монеты по образу и подобию немецких или чешских (см. на рис. 10 изображение монет Генриха Пржибислава Бранденбургского и Яжи Кёпеницкого). Начиная примерно с 1170 года князья Померании, Мекленбурга и Рюге-на начали чеканить монету в городах южного побережья Балтики. В конце концов в XIII веке с образованием немецких колониальных городов в юго-восточной и восточной Прибалтике технология и идеология чеканки денег была привнесена на все балтийское побережье.
Едва начавшись, чеканка монеты стала развиваться стремительно. В 1100 году в Шотландии не было ни одного монетного двора; к 1300 году было выпущено уже 40 миллионов шотландских серебряных пенсов43. Как и в случае с заимствованием ономастических моделей, перемены в монетном деле тоже сочетались с конвергенцией: монеты Северной и Восточной Европы были скопированы с английских или немецких, которые, в свою очередь, восходили к общим каролингским образцам, вот почему серебряные монеты Европы в целом (за исключением Средиземноморья) составляли легко узнаваемую родственную группу. Если рассматривать монеты как физические артефакты, то пенсы, скажем, начала XII века, выпущенные в Шотландии, Скандинавии или Восточной Европе, были несомненно похожи. Даже в государствах крестоносцев с 40-х годов XII века чеканились серебряные монеты франкского типа,
11. Европеизация Европы
309
((Крайне необычные для той части мира»44, появление которых можно объяснить только западноевропейской колониальной экспансией.
Параллельно с серебряными монетами по Европе шло распространение и другого артефакта. Таковым были хартии, то есть официальные письменные дарственные, обычно исполненные на пергаменте и заверенные печатью. У этих документов имелись разные предшественники, но наиболее значительными из них опять-таки были документы каролингские. Письменная документация, как и пфенниг, постепенно проникала в Восточную и Северную Европу.
История развития письменных документов в разных районах удивительно похожа. Ее можно представить в виде нескольких последовательных этапов.
1)   Самые ранние документальные материалы, имеющие отношение к данной конкретной местности, обычно представляли собой пожалования земли или каких-либо прав в границах этой области от лица правителей других территорий. Типчи-ным примером является папская булла.
2)  Затем появляются документы о пожаловании земли или прав в этой области от лица местного духовенства.
3)  Еще позднее издаются пожалования от имени местных церковных правителей, при этом документы составлялись реципиентами, в качестве которых неизменно выступают церкви либо религиозные ордена и братства.
4)  Наконец, мы видим рождение местных церковных канцелярий, которые берут на себя рутинную работу по изданию документов от имени правителя или феодала.
Наглядным примером этой последовательности служит славянская область Померания45. В этом случае первый этап датируется 30-ми годами XII века46, когда папство и Священная римская империя начали высказывать свои притязания на Померанию или ее отдельные районы. Крутой перелом наступил с созданием в 1140 году независимой епархии Померанской47. Это была предпосылка для начала второго этапа, ознаменовавшегося изданием официального документа от лица местного церковного органа. Подготовку такого документа инициировал где-то между 1155 и 1164 годами епископ Адальберт, первый предстоятель здешнего престола. Таким документом стало письменное подтверджение земельного пожалования бенедиктинскому монастырю в городе Столпе на Пеене, основанному монахами из Берга близ Магдебурга. Документ начинается словами: «InnominesancteetindividueTrinitatis, AdelbertusdeigratiaprimusPomeranorumepiscopus» («Именем святой и неделимой Троицы, Адальберт, милостью БожиеЙ первый епископ Померанский») — и воплощает формой, языком и содержанием начало новой эры в истории Померании, а равно и рождение новой формы документальных свидетельств этой истории4^. Для немецких
310
Роберт Бартлетт. Становление Европы
монахов, скрепивших своими свидетельствами эту бумагу, это была достаточно обыденная процедура, но для «благородных мирян», также поставивших под документом свои подписи, скрип пера, изгиб пергамента и запах горячего воска могли быть и чем-то необычным.
50-е и 60-е годы XII века стали свидетелями целой череды папских и королевских документов, имеющих отношение к Померании, и еще несколько бумаг были изданы епископами Померанскими. Хартия 1159 года^Я изданная епископом Адальбертом, оригинал которой сохранился в Щецине (по крайней мере до Второй мировой войны), является — если еще существует — самым старым документом такого рода, изданным в отношении Померании. Спустя несколько лет — в 1174 году — наступил третий этап, начало которого ознаменовалось изданием хартии герцога Казимира I в отношении цистерцианского монастыря в Даргуне50. В этом документе померанский князь впервые говорит от первого лица, хотя, конечно, прибегает к заимствованным стилисгичеким приемам: «Ego Kazi-mamsDiminensiumetРотегапогит princeps» («Я, Казимир, князь народа демминского и померанского»). К этому документу приложена самая старая из дошедших до нас герцогских печатей Померании51. С 70-х годов XII века издание хартий от имени герцогов Померании становится регулярным, как и продолжающийся поток документов, исходящих от папства, императора и епископов Померанских. Например, сохранились хартии Богислава II (ум. 1220), которые датируются следующим образом: одна — 1187, одна — между 1191 и 1194 (обе эти грамоты были изданы Богиславом еще до совершеннолетия), две — между 1200 и 1208, одна — 1208, две — 1212—1213, две — 1214, одна — 1216, две — 1218 и две — 121952. Таким образом, получается двенадцать хартий примерно за двадцать лет правления после совершеннолетия. Весьма вероятно, что документы готовились самими адресатами, как было в случае с хартией его дяди Казимира, которая была составлена в пользу монастыря Колбаш и включала такой параграф: «Составлено рукой господина аббата Эбергарда» (Perтопит dominiEverardiabbotisfactasuntЛес/53. Судя по всему, канцелярия герцога (этап 4) появилась во времена правления Вартислава III (ум. 1264).
Таким образом, за период между началом XII и концом XIII века Померания совершила переход от отсутствия грамоты и письменной документации к канцелярии и архивным записям, Официальное делопроизводство было перестроено по образцу латинской грамоты и той практики ведения документации и организации всего бюрократического процесса, которая преобладала у могущественных западных соседей. В этом отношении опыт Померании был необычен. В Силезии, хотя этот регион был обращен в христианство намного раньше Померании, первые аутентичные документы датируются лишь 1139 годом, первая церковная хартия появилась в 1175 году, а канцелярия — только после 124054. В эпоху Раннего
11. Европеизация Европы
311
Средневековья традиция документальных записей существовала в кельтских странах, а в конце XI и в XII веке здесь получила распространение каролингская модель делопроизводства и издание хартий приняло более масштабный характер55. Примерно в 1100 году шотландские короли тоже приступили к изданию заверенных печатями грамот: «документы на латинском языке, имеющие англо-саксонское происхождение, были переняты и получили дальнейшее развитие в нормандской Англии, откуда были занесены в Шотландию» ^, с приложением изображения короля во всем его величии. О хартиях, изданных эрлом Дэвидом Хантингдонским (1152—1219), братом короля Вильгельма Льва, было написано, что «по физическим характеристикам невозможно установить, издан ли данный акт в Англии или Шотландии»57. В Ирландии первые документы «континентального» типа были изданы местными правителями в середине XII века58. Самая ранняя из сохранившихся оригинальных грамот — документ о пожаловании, сделанном королем Лейнстера Дермотом Макмарроу в начале 1160-х годов. Это тот самый правитель, при котором Ирландия познакомилась с англо-нормандским оружием, и в исторической литературе принято считать, что заимствование континентальной традиции письменного латинского документа было в представлении таких правителей составной частью процесса «модернизации и европеизации».
Распространение культуры письменной документации на перифериях континента совпало с массированным ростом числа письменных источников в центральной, посткаролингской части Европы, того процесса, который получил название «перехода от сакральной письменности к практической»59. В Пикардии по обилию письменных документов XII век перекрывает все предыдущие, вместе взятые, а в XIII веке их издано вчетверо больше, чем в XII60 За тот же период официальные архивы создавались по всей Европе — архивы стандартного типа, ибо «в основе всех архивов средневековой Европы лежала каролингская система документации»61. Все больше и больше людей в Европе, от польских герцогств до долины Сены или Рейна, приходили к выводу о «необходимости фиксации в письменном виде событий, достойных памяти, с тем чтобы к почтенным деяниям далекого прошлого можно было возвращаться снова и снова»62.
По схеме распространения серебряной монеты и посткаролингской хартии можно составить представление о процессах более общих, но менее заметных. Составление первых письменных документов и чеканка первых монет королями скоттов в конце XI и в XII веке или такие же нововведения славянских династий между Эльбой и Одером в середине и конце XII века отражают более полную и глубокую интеграцию Шотландии и полабских земель в католический и франкский мир. Однако пенс и официальная грамота имеют для нас значение не только как индикаторы более общих процессов и явлений. Они не просто артефакты, как керамика оп-
312
Роберт Бартлетт. Становление Европы
ределенного стиля либо орудия какой-то конкретной формы, по распространению которых можно судить о миграции, распространении торговли или влиянии в более широком смысле. Ибо если монеты и документы и являются артефактами, то артефактами совершенно особого рода, что и делает их распространение особенно значимым. Это значение связано с материальной пользой весьма условно. Крошечный металлический диск и лист пергамента мало полезны в хозяйстве — в отличие от керамики или орудий труда. Их значение определяется тем, что они являются материальным воплощением человеческих отношений.
Деньги как платежное средство могут использоваться по-разному. В этом смысле деньгами можно считать и поголовье скота, которое в раннесредневековом обществе некоторых стран служило мерилом богатства и власти. Здесь мы имеем специфическое средство обмена, которое может быть съедено. И подчас именно вопрос пригодности в пищу определял подлинную цену этого богатства. Другая крайность — современные бумажные деньги, которые не только не съедобны, но и вообще не могут использоваться ни для каких других целей — и даже для письма, поскольку в этом нас опередило государство. Период, когда основным платежным средством выступали серебряные монеты, лежал между эпохой скота и эпохой современных бумажных банкнот, и носил промежуточный характер: сами монеты не имели практической ценности, зато материал, из которых они были сделаны, то есть серебро, выполнял обменную функцию и вне зависимости от того, что именно отчеканили на монеге власть предержащие.
И все же выбитый на монете текст и рисунок тоже имели значение. Монеты не были просто слитком серебра, хотя в некоторых случаях их можно охарактеризовать и так. Скорее они служили — и были для этого предназначены — своеобразным жетоном во всеобщем обмене, и ценность этого жетона как раз и подтверждалась выпустившими его властями. В таком качестве деньги одновременно были необходимой вещью для крестьянина, торгующего на рынке, и предметом вожделения для феодала и его казначея. Будучи инструментом торговых операций и учета, деньги одновременно служили источником удовлетворения монарших амбиций, когда короли миллионными тиражами рассылали свой чеканный портрет с подписью во все уголки своего королевства и за его пределы; ибо, как сказал Птолемей Луккский, «ничто имеющее отношение к королю или господину, не передается из рук в руки так часто, как монета... Деньги придают величию правителя особый блеск»63. Между X и XIII веками все больше правителей разных территорий стремились к удоволетворению своего тщеславия путем выпуска собственных денег.
Официальный письменный документ тоже в какой-то степени носил эти черты, но не все. В отличие от серебряных монет хартии не имели материальной ценности отдельно от того шаблона, чьим
И. Европеизация Европы
313
условностям они следовали. Уберите с монеты портрет короля — и у вас будет ценный кружок серебряного сплава. Но уберите с хартии слова — и бумага потеряет всякий социальный смысл. В то же время документ и монета имели то сходство, что являлись традиционной формой материализации определенных общественных отношений. Грамота сначала фиксировала на бумаге, а затем на деле переход собственности или власти и учреждение новых взаимоотношений. Обладание хартией, как и обладание монетой, давало власть, которая была отделена от физического могущества или от непосредственного владения материальными товарами, имевшими практическую ценность. Хартии и монеты служили воплощением наиболее абстрактного аспекта общественных отношений: права и притязания, намного менее осязаемые, чем трава или говядина, принимали в них осязаемую форму.
Этой осязаемостью монет и документов можно было управлять; их общепринятая форма, небольшие размеры и прочность означали, что это управление могло быть исключительно гибким и удобным.   Их   можно   было   перемещать;   их   можно   было   хранить. В каком-то смысле казна и архивы служили средоточием власти, и их содержимое, то есть монеты и грамоты, при всем несходстве, в одинаковой степени представляли гарантию платежа. Утрата королевского обоза, как произошло, например, в 1194 году с обозом Филиппа Августа при Фретевале, становилось катастрофой государственного масштаба не только потому, что казна лишалась сундуков, заполненных монетами, но и в силу пропажи королевской печати, финансовых отчетов и других документов64.  В конце XIII века, желая особо подчеркнуть факт уничтожения суверенитета валлийского княжества Гуинета, Эдуард I Английский не просто свергнул князей и заточил в темницу, но приказал также расплавить их матрицы для отливки печатей и выковать потир для своего любимого аббатства65. В XII и XIII веках дальновидные правители по всей Европе начинали наряду с бочонками монет собирать и сберегать сундуки с документами. И то и другое было материальным символом власти в обществе; или точнее — и то и другое было валютой.
С началом чеканки денег и издания письменных распоряжений менялась и вся политическая культура общества. Таким образом, все более широкое распространение этих двух явлений в Северо-Западной, Северной и Восточной Европе в период между X и XIII столетиями не только знаменует центробежные устремления франкской знати и купцов; оно также говорит о восприимчивости нефранкских режимов к новым источникам господства. Многие кельтские и славянские правители с готовностью хватались за эти новые материальные символы власти, чтобы еще выше подняться в седле, пускай даже в конечном итоге они оказывались на коне другой масти.
314
Роберт Бартлетт. Становление Европы

УНИВЕРСИТЕТ

Европеизация означала не только распространение определенных элементов языковой и религиозной культуры или новых артефактов власти, но также развитие новых организационных структур, служивших проводниками культурного обмена. Мы уже рассмотрели два примера — вольный город и международные религиозные ордена. Другим важнейшим каналом интеграции стал средневековый университет.
Университеты были мощнейшим инструментом культурной гомогенизации, зародившимся в эпоху Высокого Средневековья. Постепенно вырастая из школ логики, права и теологии XI—XII веков, эти международные образовательные центры к XIII веку уже приобрели почти современный вид: корпоративные организации, присваивающие ученую степень и руководимые педагогами, которые читают студентам лекции, осуществляют их воспитание и проводят экзамены. На географической карте университеты были разбросаны крайне неравномерно. Первенствовали Франция и Италия — как по количеству университетов, так и в том плане, что в них находились выдающиеся академические центры Средневековья — Париж как центр гуманитарных наук и теологии и Болонья как центр права. Пиренейские королевства и Англия в XIII веке тоже имели свои университеты, но они далеко уступали по значению французским и итальянским. За пределами этого региона (приблизительно его можно очертить треугольником с вершинами в Кембридже, Севилье и Салерно) до 1350 года университетов не существовало. Следовательно, в XIII — начале XIV века всякий житель областей, не входящих в этот треугольник, то есть Германии, Скандинавии, Восточной Европы или кельтских стран, желавший получить официальное высшее образование, вынужден был проделать путешествие, скажем, из Дублина в Оксфорд, из Норвегии — в Париж, из Баварии — в Болонью. Как описывалось в Главе 9, Стефан Лек-сингтонский, совершивший в 1228 году инспекционную поездку по цистерцианским монастырям Ирландии, сетовал на преобладание в монастырской среде одного языка — ирландского, и предписал в будущем, «ежели они пожелают принять кого-либо из своих соплеменников в ряды братства, то должны озаботиться тем, чтобы прежде послать их в Париж или Оксфорд, либо в какой-нибудь другой славный город где они смогут научиться грамоте, красноречию и приличному поведению»66. Установилось своего рода культурное господство метрополии.
Большинство этих странствующих студентов по прошествии времени возвращались домой, самые удачливые достигали высоких церковных и политических постов у себя на родине. Таким образом, к 1300 году штатская элита латинского Запада формировалась на основе определенного образовательного стандарта. Представителей разных стран роднило сходство речевой культуры, интеллекту-
П. Европеизация Европы
315
альных привычек, педагогических ожиданий и юношеских воспоминаний. К XIII веку великие отцы церкви, участвовавшие в управлении Европой, имели общую университетскую базу, заложенную в аудиториях Парижа и Болоньи.
Как этот процесс протекал на практике, демонстрирует пример Дании. В эпоху викингов, то есть в IX, X и XI веках, датчане представляли собой племя язычников, неграмотных разбойников и торговцев. Их регулярные набеги внушали ужас латинским народам Западам. На протяжении конца X и XI века при поддержке датских королей постепенно происходил процесс обращения датчан в христианскую веру, что способствовало их интеграции в христианский мир. К 1100 году в Дании насчитывалось восемь епархий, в 1104 году одна из них, Лундская, получила статус архиепископства, завершив таким образом процесс формирования стандартной церковной иерархии в этой части Скандинавии. Введение христианского обряда и становление в Дании церковной организационной структуры послужили предпосылкой для ее более глубокой культурной интеграции начиная с XII века. Один вдумчивый наблюдатель, немецкий летописец Арнольд Любекский,   в труде,  датриуемом  примерно 1200 годом, подметил те пути, которыми датчане «приспосабливались к другим нациям». Среди таких вещей, как заимствование немецкого костюма и характерной для феодальной Европы практики конного боя, он выделяет интеллектуальное паломничество:
«Они также отличаются высокой грамотностью, поскольку знать посылает своих сыновей в Париж, не только затем, чтобы получить должность в Церкви, но и за наставлениями в мирских делах. Там они постигают искусство письма, местного языка и практикуются в гуманитарных науках и теологии. В самом деле, благодаря своему знанию языка они не только отлично владеют логикой, но и превосходно знают каноническое и гражданское право, необходимое для осуществления религиозной деятельности»67.
Одним из датских аристократов, получившим западноевропейское латинское образование, был Андерс Сунесен, архиепископ Лундский в 1201—1224 гг. Выходец из аристократического датского рода, избравший своим поприщем служение Церкви, он воспринял период обучения за границей как должное. До XII века такой план мог бы считаться чем-то из ряда вон выходящим. Сунесен учился в лучших академических центрах Франции, Италии и Англии и приобрел солидный багаж теологических и юридических знаний. Полученное им образование, в совокупности с благородным происхождением, несомненно повышали его перспективы в глазах потенциальных работодателей и патронов как в светских, так и в церковных учреждениях на родине, и вскоре по возвращении в Данию он был назначен канцлером короля и настоятелем Роскильдского собора. Предшествовавшее кадровое расширение королевской администрации и ук-
316
Роберт Бартлетт. Становление Европы
репление материального благополучия церкви создавали таким высокообразованным личностям новые возможности для карьеры.
Сунесен поехал за границу в поисках передового для его времени образования, которое он не мог получить на родине, и после возвращения в Данию попытался сделать все, чтобы подобное образование стало более доступно и дома. Сохранились два его труда на латинском языке. Первый из них — «Гексамерон» (Нехаетеюп), сжатое стихотворное изложение христианского вероучения, составленное под сильным влиянием парижской теологической школы XII века. Его жанр можно определить как «высокую вульгаризацию», это изложение новейших для того времени идей парижских теологов в упрощенном виде, Другая сохранившаяся работа Суне-сена представляет более сложное сплетение местного и иностранного. Речь идет о латинской версии свода обычных законов Ска-нии, в то время входившей в состав Дании. Эти законы сохранились и на местном языке, и у нас есть возможность сравнить их с латинским текстом Сунесена. Из сопоставления видно, что Сунесен весьма вольно перевел местные законы, причем в его тексте сильно чувствуется полученное им образование в области римского права. Так, законы наследования, которые в исконном варианте просто констатируются, у Сунесена оказываются «продиктованы естественным равенством». Таким образом, можно сказать, что версия Сунесена несла в себе черты двух культур. Сунесен основывался на традиционных местных нормах, обычных по происхождению и устных по характеру передачи, но, излагая их на универсальном языке — латыни, он одновременно придавал им более классическое, римское по духу толкование68.
Деятельность Сунесена не ограничивалась чисто литературной или культурной сферой. Он на протяжении целого поколения возглавлял датскую церковь, причем проявил себя на этом поприще как энергичный руководитель-новатор. На счету Сунесена — борьба против вступления в брак клириков, проведение реформаторских соборов и основание в 1223 году первого в Дании доминиканского монастыря. Вдобавок он активно участвовал в учреждении новой миссионерской церкви в языческой Восточной Прибалтике, в Эстонии и Ливонии. В 1206—1207 годах он выступил в поддержку крестового похода против эстонцев и лично в нем участвовал, провел зиму в теологических наставлениях миссионерам, а весной, «захватив в заложники детей ливонских аристократов, направил священников проповедовать». Позднее, в 1219—1220 годах, после захвата датчанами крепости Ревель (Таллинн), он был назначен ее начальником, выдержал осаду язычников и продолжил евангелическую деятельность. Сунесен без устали насаждал основополагающую христианскую символику: повсюду в деревнях язычников были установлены деревянные кресты, и специальные отряды раздавали святую воду69.
11. Европеизация Европы
317
Андерс Сунесен был одновременно проводником и реципиентом процесса европеизации. В Париже ему довелось учиться у людей, за которыми стояло несколько поколений научного опыта, и участвовать в культурной жизни выдающегося академического центра, где в то время получали известность новейшие переводы с греческого и арабского и где складывались формальные структуры университетской жизни. Общаясь с эстонцами, он столкнулся с неграмотным, политеистическим народом финно-угорской группы, которых с католическим миром разделяла целая пропасть. Дания как бы стала промежуточным пунктом этого общения. С одной стороны, в этой стране была сравнительно молодая церковная организация и пока еще слабая католическая культура. Эта страна нуждалась в упрощенных учебниках Сунесена. С другой стороны, это был центр, откуда шла христианизация эстонских племен и их приобщение к новой для них культуре в широком понимании. Не успев в полной мере освоить новые религиозные и культурные инстатуты и модели, Дания уже стала их проводником.
В противоположность Раннему Средневековью в XII и XIII веках темпы культурных изменений были существенно выше. Если раньше мы видим, что от момента зарождения в Италии бенедиктинской монастырской системы до ее насаждения в Скандинавии прошло более пяти столетий, то Сунесен основал доминиканский монастырь в Лунде спустя всего семь лет после официального учреждения доминиканского ордена, то есть по сути дела еще при жизни самого св. Доминика. Отчасти это объясняется организационными особенностями доминиканского ордена, например, способностью ранних монастырей поддерживать существование без крупной материальной собственности, но этот фактор сам по себе является существенной отличительной чертой Высокого Средневековья по сравнению с более ранним периодом. Он свидетельствует, что в новую эпоху механизмы взаимовлияний и заимствований работали намного быстрее и были ((лучше смазаны». Результатом, в частности, явилось взаимодействие крайне несхожих миров: мы видели, что евангелизацией эстонских язычников руководил человек, получивший образование во французских и итальянских университетских аудиториях.
К 1300 году Европа существовала в форме четко идентифицируемой культурной общности. Описывать эту общность можно разными способами, однако в культурном облике разных стран в любом случае можно выделить черты сходства — это были наиболе почитаемые святые, имена, монеты, хартии и система образования, о которых и шла речь в этой главе. К концу Средневековья имена и культы святых как никогда прежде стали едины для всей Европы; европейские правители повсюду чеканили монету и имели развитое делопроизводство; для высшего слоя европейских должностных лиц был характерен единый тип университетского образования. Все это и есть европеизация Европы.

.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история