Маалуф А. Крестовые походы глазами арабов

ОГЛАВЛЕНИЕ

Эпилог

На первый взгляд арабский мир одержал блестящую победу. Если Запад пытался своими вторжениями сдержать натиск ислама, то результат получился совершенно обратным. Не только франкские государства Востока лишились за два века всех своих завоеваний, но и мусульмане столь окрепли, что смогли под знамёнами турок-оттоманов приступить к завоеванию самой Европы. В 1453 году они овладели Константинополем. В 1529 году их кавалерия уже была у стен Вены.
Но так дело обстояло только на первый взгляд. Ибо с исторической точки зрения картина представляется иной. В эпоху крестовых походов арабский мир от Испании до Ирака ещё являлся в культурном и материальном отношениях носителем наиболее передовой цивилизации на планете. Но затем центр мира решительным образом переместился на Запад. Явилось ли это следствием основополагающих причин? Можно ли утверждать, что крестовые походы стали началом взлёта Западной Европы – которой предстояло господствовать в мире – и возвестили об упадке арабской цивилизации?
Чтобы избежать ошибки, к такому выводу следует подходить с осторожностью. Арабы ещё до крестовых походов страдали определёнными «слабостями», которые присутствие франков высветило и, возможно, усугубило, но ни в коей мере не породило.
Народ Пророка в IX веке утратил контроль над своей судьбой. Его правители были практически все иноземцами. Какие из множества персонажей этой книги на протяжении двух веков франкского владычества были арабами? Хронисты, кади, несколько местных царьков – Ибн Аммар, Ибн Мункыз – и бессильные калифы? Но реальные правители и даже главные герои борьбы с франками – Зенги, Нуреддин, Кутуз, Бейбарс, Калаун – были тюрками; Аль-Афдаль – армянином; Ширкух, Саладин, аль-Адиль, аль-Камиль – курды. Конечно, большинство государственных деятелей было арабами по культуре и духу, но не будем забывать, что в 1134 году султан Массуд полемизировал с калифом аль-Мустаршидом с помощью переводчика, поскольку этот сельджук через восемьдесят лет после захвата его племенем Багдада не говорил по-арабски ни слова; хуже того: значительное число степных воителей, не имевших никакого отношения к арабским или средиземноморским цивилизациям, регулярно пополняли правящую военную касту. Арабы, которыми правили, которых угнетали, над которыми глумились, не могли продолжать культурный расцвет, начавшийся в VII веке. К моменту появления франков они уже топтались на месте, довольствуясь прошлыми достижениями. И хотя они ещё определённо опережали этих новых пришельцев в большинстве областей, их закат уже начался.
Другой «слабостью» арабов, несомненно связанной с первой, была их неспособность создавать стабильные государственные образования. Франки с момента их появления на Востоке преуспели в создании подлинных государств. В Иерусалиме престолонаследие происходило как правило без конфликтов; королевский совет осуществлял эффективный контроль за политикой монарха, а духовенство имело признанную роль в играх власти. Ничего подобного в мусульманских государствах не было. Любая монархия подвергалась опасности во время кончины монарха, каждая передача власти была чревата гражданской войной. Разве можно совершенно отвергать связь этого феномена с последовательными вторжениями, ставившими под вопрос само существование этих государств? Следует ли считать виной этому кочевое происхождение народов этого региона независимо от того, идёт ли речь о самих арабах, о тюрках или монголах? В рамках эпилога ответить на этот вопрос затруднительно. Отметим только, что эта проблема всё ещё стоит перед арабским миром конца XX века в условиях едва ли отличных от прежних.
Отсутствие стабильных и признанных институтов власти не могло не сказаться на свободе личности. У западных пришельцев власть короля в эпоху крестовых походов подчинялась принципам, которые было трудно нарушить. Усама, во время одного из посещений королевства Иерусалим, отметил, что «когда рыцари выносят решение, оно не может быть изменено или отменено королём». Ещё более примечательно свидетельство Ибн Джубаира о последних днях его путешествия на Восток: «Покидая Тибнин (около Тира), мы миновали непрерывную цепь хозяйств и деревень на ухоженных землях. Их жители – мусульмане, но они живут в согласии с франками – упаси нас Аллах от таких соблазнов! Их жилища принадлежат им, и всё имущество в их распоряжении. Все области Сирии, подвластные франкам, подчиняются тому же правилу: земельные наделы, деревни и хозяйства остаются у мусульман. И ведь сомнение закрадывается в сердце многих этих людей, когда они сравнивают свою судьбу с участью их братьев, живущих на мусульманских землях. Ведь последние страдают, по правде, от произвола своих единоверцев, тогда как франки поступают по справедливости».
Ибн Джубаир имел основания для беспокойства, поскольку он обнаружил на дорогах сегодняшнего Южного Ливана явление, чреватое последствиями: хотя понимание справедливости у франков сопровождалось некоторыми чертами, которые, как подчёркивает Усама, можно было охарактеризовать как «варварские», их общество обладало преимуществом «раздатчицы прав». Понятие «гражданин» ещё, конечно, не существовало, но феодалы, рыцари, духовенство, учебные заведения, горожане и даже «неверные» крестьяне имели прочно установленные права. На арабском Востоке судопроизводство было более рациональным, но оно, тем не менее, никак не защищалось от княжеского произвола. Это, конечно, замедляло развитие торговых городов и эволюцию идей.
Реакция Ибн Джубаира заслуживает особого внимания. Будучи достаточно честным, чтобы признать достоинства «заклятого врага», он тем не менее разражается проклятиями, понимая, что порядочность франков и их хорошее управление представляют серьёзную опасность для мусульман. Не повернутся ли они спиной к своим единоверцам и к своей религии, если обретут благополучие в обществе франков? Вполне понятная позиция путешественника тем не менее выражает симптомы болезни его единоверцев: в течение всей эпохи крестовых походов арабы отказывались воспринимать идеи Запада. И это, по-видимому, самый пагубный результат агрессии, жертвой которого они стали. Для захватчика овладение языком побеждённого народа является вопросом способности, для последнего же овладение языком победителя становится компромиссом и даже предательством. Действительно, было много франков понимавших арабский язык, тогда как жители этих стран, за исключением некоторых христиан, оставались невосприимчивыми к языкам западных пришельцев.
Можно привести множество примеров этого явления, поскольку во всех своих владениях франки учились у арабов: и в Сирии, и в Испании и на Сицилии. То, что они при этом получали, было необходимо для их дальнейшей экспансии. Наследие греческой цивилизации стало доступно Западной Европе лишь при посредстве арабов, которые были переводчиками и продолжателями греков. В медицине, астрономии, химии, географии, в математике и архитектуре франки обретали свои знания из арабских книг, которые они усваивали, которым подражали и которые превосходили. Об этом и поныне свидетельствуют слова: зенит, надир (астрономический прибор – И.Л.), азимут, алгебра, алгоритм и даже самое обиходное слово «цифра». В области производства европейцы сначала восприняли, а затем улучшили арабские технологии производства бумаги, выделки кожи, изготовления текстильных изделий, получения алкоголя и сахара – ещё два слова, заимствованные из арабского. Отнюдь не стоит забывать и о том, в какой степени европейская агрокультура обогатилась от восточных контактов: абрикосы, баклажаны, лук-шарлот, апельсины, арбузы… Список «арабских» слов нескончаем…
Но если для Западной Европы эпоха крестовых походов была началом подлинной революции, и экономической и культурной, то на Востоке эти священные войны закончились долгими веками упадка и мракобесия. Атакованный со всех сторон, мусульманский мир ополчился сам на себя. Он стал боязливым, оборонительным, нетерпимым, бесплодным, причём это положение ухудшалось по мере того, как продолжалась планетарная эволюция, от которой мир ислама чувствовал себя отстранённым. Прогресс был чужим. Модернизм был чужим. Следовало ли мусульманам утверждать свою культурную и религиозную идентичность, отвергая этот модернизм как символ Запада? Или следовало, напротив, решительно встать на путь модернизации, рискуя потерять свою идентичность? Ни Ирану, Ни Турции, ни арабскому миру не удалось решить эту дилемму; и по этой причине мы и сегодня являемся свидетелями зачастую резкого чередования фаз насильственного приобщения к западным ценностям и фаз крайнего фундаментализма с сильным привкусом ксенофобии.
Будучи одновременно поражён и напуган этими франками, которые были известны как варвары, которые были побеждены, но которые затем сумели стать хозяевами Земли, арабский мир никак не может отважиться признать крестовые походы всего лишь простым эпизодом минувшей истории. Часто приходится удивляться тому, до какой степени отношение арабов и в целом мусульман к Западу остаётся и поныне под воздействием событий, которые, как полагают, закончились семь веков назад.
Действительно, в канун третьего тысячелетия ответственные политики и религиозные деятели арабского мира постоянно вспоминают о Саладине, о падении Иерусалима и о его возвращении. И в народном восприятии и в речах некоторых официальных лиц Израиль уподобляется новому государству крестоносцев. Из трёх подразделений Армии освобождения Палестины одно до сих пор называется Гиттин, а другое – Айн Джалут. Президента Насера во времена его славы постоянно сравнивали с Саладином, который, как и он, объединил Сирию и Египет – и даже Йемен! Что же касается Суэцкой экспедиции 1956 года, она воспринималась как аналогичная походу 1191 года, как крестовый поход, осуществлявшийся французами и англичанами.
В самом деле, схожесть событий заставляет задуматься. Как не поразмыслить о личности президента Садата, вспомнив о том, как Сибт Ибн аль-Джаузи клеймил перед народом Дамаска «предательство» правителя Каира аль-Камиля, который осмелился признать вражеский суверенитет над Святым Градом? Как отличить прошлое от настоящего, когда речь идёт о борьбе между Дамаском и Иерусалимом за контроль над Голанскими высотами и долиной Бекаа? Как остаться бесстрастным наблюдателем, читая размышления Усамы о военном превосходстве захватчиков?
В мусульманском мире, постоянно подверженном внешней агрессии, невозможно помешать появлению чувства загнанности, которое обретает в лице некоторых фанатиков форму опасной одержимости: разве мы не видели, как 13 мая 1981 года турецкий гражданин Мехмет Али Агджа стрелял в папу, до этого объяснив в письме: «Я решил убить папу Иоанна Павла II, главнокомандующего крестоносцев»? Даже если отвлечься от этого индивидуального акта, очевидно, что арабский Восток всегда видел в Западе своего естественного врага. По отношению к нему любое враждебное действие – политическое, военное или связанное с нефтью, – являлось лишь законным реваншем. И нельзя сомневаться в том, что раскол между двумя мирами начался именно с крестовых походов, ещё и сегодня переживаемых арабами как акт насилия.
.

Комментарии (1)
Обратно в раздел история