Кузнецов В. Русская Голгофа

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава пятнадцатая
ОТРЕЧЕНИЕ

«Пришла беда — отворяй ворота» — гласит пословица. У Императрицы изболелась душа. Что с Государем, она не знала. Наверняка, случилось недоброе. Ко всему, заболели дети. Последней — Мария. Наверное, когда они с ней вдвоем обходили войска, защищающие дворец. В Петрограде бунт, толпы мятежников бродят по городу. В такую-то погоду. Из темных туч сыпала ледяная крупа, аллеи парка занесло снегом. Откуда-то издалека доносились выстрелы. Поскорее бы приехал Государь! Вечером 28 февраля по просьбе Императрицы во дворец прибыл Великий Князь Павел Александрович, командовавший гвардией. Ничего утешительного он не сообщил. В ответ на вопрос, можно ли рассчитывать на поддержку гвардейских частей, он подавленным голосом ответил, что почти вся гвардия на фронте.
Приближалась уже ночь, но Императорский поезд так и не прибыл. А завтра — 1 марта. «Бойся Мартовских Ид!» — вспомнились слова античного поэта. В ночь с одиннадцатого на двенадцатое марта 1801 года был задушен злодеями Император Павел Первый. Первого марта, спустя 80 лет, был смертельно ранен освобожденным рабом Царь Освободитель. Но день 1 марта миновал, и ничего страшного не случилось. Но 2 марта батальон Гвардейского Экипажа покинул дворец. Не подчинившись предательскому приказу Великого Князя Кирилла, офицеры Экипажа остались во дворце. Государыня решила послать в Ставку двух офицеров Сводно-гвардейского полка с письмом к Государю. Пока она писала, во дворец прибыл Павел Александрович.
Верная Лили Ден, ради Ее Величества оставшаяся в Царском Селе, слышала громкие голоса, доносившиеся из красной гостиной. Не выдержав, Великая Княжна Мария Николаевна, тоже больная, заявила молодой женщине:
— Не могу слышать, когда Мама волнуется. Пойду к себе. — И ушла.
В этот момент дверь красной гостиной отворилась. На Государыне лица не было.
Спотыкаясь, с глазами, полными слез, она подошла к письменному столу в простенке между окнами. Взяв Лили за руки, Ее Величество с мукой в голосе проговорила по-французски:
— Отрекся! Бедный... Совсем один... Господи, сколько ему пришлось пережить! И меня нет рядом, чтобы утешить его. Боже, как это невыносимо.
Лили Ден, забыв об этикете, обняла Государыню за плечи и стала с ней прохаживаться. Не зная, как утешить Ее Величество, она воскликнула:
— Не надо так убиваться, Ваше Величество. Ведь Государь жив!
Словно окрыленная надеждой, Государыня заплаканными глазами посмотрела на верную Лили:
— Да, да. Вы правы, Лили. Действительно, главное — Государь жив. Когда он вернется, все встанет на свои места.
Больше всего Ее Величество убило известие о том, что Государь отрекся в пользу Цесаревича.
— Теперь моего мальчика отберут у меня! — страдальческим голосом проговорила Императрица. — Говорят, что будет назначен регент.

* * *

Утро 4 марта принесло новые, тоже невеселые известия. Родзянко, прибывший во дворец, заявил Императрице, что ей следует готовиться к отъезду. В ответ на возражение Ее Величества, что дети больны, что путешествие для них равносильно смерти, Родзянко с насмешливой улыбкой заявил:
— Когда дом горит, самое лучшее — покинуть его.
Он забыл сказать, что именно родзянки и прочие «думские дьяки» подожгли этот дом.
Узнав об отречении Государя, во дворец прибыла графиня Гендрикова. Она ездила в Петроград, чтобы навестить больную родственницу.
— Настенька, дитя мое! — обрадованно воскликнула Ее Величество. Еще одно верное сердце было рядом.
В воскресенье, 4 марта, по распоряжению Государыни, был совершен молебен. Из церкви Знамения Божией Матери принесли чудотворную икону. Крестный ход прошествовал по всему дворцу. Следом за священниками двигалась и Ее Величество. Ввысь поднимался благовонный дым ладана, золотые с лазурью ризы Божией Матери с Богомладенцем на руках сверкнули словно солнечный луч. Солнечный Луч! Так называла своего возлюбленного сына Государыня Императрица. Его не отберут. Это стало понятно, когда она прочла манифест, кем-то доставленный во дворец. Он гласил следующее:

«Божией милостью Мы, Николай Вторый,
Император Всероссийский, Царь Польский,
Великий Князь Финляндский и прочая, и прочая, и прочая
объявляем всем Нашим верноподданным:

В дни великой борьбы съ внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу родину, Господу Богу угодно было ниспослать России новое тяжкое испытание.
Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны.
Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, все будущее дорогого Нам отечества требуют доведения войны во что-бы то ни стало до победного конца.
Жестокий враг напрягает последние силы и уже близок час, когда доблестная армия Наша совместно со славными нашими союзниками сможет окончательно сломить врага.
В эти решительные дни в жизни России, почли Мы долгом совести облегчить народу Нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и, в согласии с Государственною Думою, признали Мы за благо отречься от Престола Государства Российского и сложить с Себя Верховную власть.
Не желая расстаться с любимым Сыном Нашим, Мы передаем наследие Наше Брату Нашему Великому Князю Михаилу Александровичу и благословляем Его на вступление на престол государства Российского. Заповедуем Брату Нашему править делами государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа въ законодательных учреждениях на тех началах, кои будут ими установлены, принеся в том ненарушимую присягу.
Во имя горячо любимой родины, призываем всех верных сынов Отечества к исполнению своего святого долга перед Ним, повиновением Царю в тяжелую минуту всенародных испытаний и помочь Ему вместе с представителями народа вывести Государство Российское на путь победы, благоденствия и славы.
Да поможет Господь Бог России.
«НИКОЛАЙ».
Псков. 2 Марта 1917 года 15 часов.
Министр Императорского Двора Генерал-адъютант граф Фредерикс».

Следовательно, ее мальчика у нее не отберут. До Государыни давно доходили слухи о том, будто Вдовствующая Императрица хотела бы видеть на месте Ники Михаила. Что же, пусть воспользуется такой возможностью. Пусть попробует, что это за мед — управлять мятежным и неблагодарным народом. Словно для того, чтобы подтвердить эти слова, раздались громкие грубые голоса. У дверей одной из комнат солдаты Сводно-пехотного полка меняли караул. Но что это были за солдаты: папахи набекрень, шинели расстегнуты.
Видела солдат «свободной России» и Лили Ден. Ожидая худшее, она посоветовала Государыне сжечь свои дневники и дневники покойной княжны Орбелиани. В них содержались описания разных лиц и событий, связанных с жизнью двора. «Сыновья свободы» могли превратно истолковать эти сведения и использовать их в своих интересах.
Скрывать от детей факт отречения Государя не было смысла, так как Мария Николаевна случайно услышала слова родительницы, и Ее Величество в осторожных выражениях рассказала им о том, что их отец отошел от дел.
После завтрака Ее Величество сидела вместе с Лили в лиловой гостиной. Неожиданно вошел старый слуга — камердинер Гоударыни Волков, лицо бледное, руки трясутся. Забыв от этикете, он воскликнул:
— Государь на проводе.
Словно шестнадцатилетняя девочка, Государыня вспыхнула и выбежала из гостиной.
— Я рассчитывал тотчас приехать к вам, но меня пока не отпускают, — говорил Государь. — Но очень скоро я буду с вами. Из Киева едет на Ставку Мама.
Выяснилось, что телеграммы, которые отправляла одна за другой Государыня, Его Величество получил лишь после отречения.
— Ты знаешь? — спросил Император. Он имел в виду манифест об отречении.
— Да, — ответила Ее Величество. Кругом чужие люди — чужие уши. Они не должны знать, каким ударом был для нее этот акт. Великая Княжна Мария Николаевна рассказывала о тех днях: «Мама убивалась». Ее Величество сознавала, что никто, кроме Государя не мог руководить Россией. Великий Князь Михаил Александрович? Но, сильный физически — он, подобно отцу, Императору Александру III — мог разорвать колоду карт — Михаил Александрович обладал слабым характером и питал отвращение к власти. Так что масонам, собравшимся в квартире князя П. Путятина в доме 12 по Миллионной улице, не пришлось долго уговаривать Великого Князя отречься. В результате появился следующий документ:

«Тяжкое бремя возложено на Меня волею Брата Моего, передавшего Мне Императорский Всероссийский Престол в годину беспримерной войны и волнений народных.
Одушевленный единою со всем народом мыслию, что выше всего благо Родины нашей, принял Я твердое решение в том лишь случае восприять Верховную власть, если такова будет воля Великого Народа нашего, которому надлежит всенародным голосованием, через представителей своих в Учредительном Собрании, установить образ правления и новые основные законы Государства Российского.
Посему, призывая благословение Божие, прошу всех граждан Державы Российской подчиниться Временному правительству, по почину Государственной Думы возникшему и облеченному всею полнотою власти, впредь до того, как созванное в возможно кратчайший срок, на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования, Учредительное Собрание своим решением об образе правления выразит волю народа,
Михаил.
3 марта 1917 г. Петроград».

«Все конечно, лгали Государю, когда говорили о Регенте, отречении в пользу сына и т. д. В душе все понимали, что они «предатели не только Государя, но и Монархии», а все разговоры Милюкова и Гучкова [уговаривавших Великого Князя возложить на себя корону], это только пустые фразы. Заговор желал другого, заговору нужно было уничтожить Монархию... Дом Романовых начался царем Михаилом и кончился не царствовавшим Императором Михаилом...»

Так писал В. Кобылин.
Государыне же и Ее Семье предстояло испытать чашу страданий, познать и минуты семейного счастья, утешения в молитве, и минуты горечи и разочарований. Продолжавшая любить русский народ, она видела со стороны его и черную неблагодарность, и примеры мужества и благородства. Проявляли душевную низость Великие Князья и примеры мужества и возвышенной натуры простые солдаты и офицеры.
Когда во дворец приехал генерал Корнилов, чтобы арестовать Государыню и Ее Семью, охрана дворца не впускала его и прибывший с ним отряд. Зная, что Государь должен вернуться из Могилева, солдаты Сводно-пехотного полка готовили ему торжественную встречу. Увидев чужих солдат, направляющихся во дворец, они выкатили пулемет, и только по настоянию Императрицы, заявившей, что она не желает видеть сцены, разыгравшейся на мраморных ступенях дворца французского короля во время французской революции, солдаты сдали свои посты новой охране.
И поныне осуждают Государя Императора Николая II за вынужденное отречение. В числе «судей» и «внук юриста» кинонатуралист Невзоров, с экрана на всю страну оскорбивший память Царя-Мученика и Его Семьи, и ныне покойный митрополит Петербургский и Ладожский Иоанн (Снычев). Некоторые же критики Царя заявляют, что Николай II должен был принять мученический венец тогда же, 2 марта. Это, мол, освободило бы Его от личной вины за то, что произошло с Россией. Отречение, а затем и страдания Царя и Его Семьи и всего русского народа были попущением Божьим за апостасию (безверие) и отступничество широких слоев народа.
Еще в 1905 году св. Иоанн Кронштадтский вступился за Государя:

«Царь у нас праведной и благочестивой жизни. Богом послан Ему тяжелый крест страданий, как Своему Избраннику и любимому чаду, как сказано Тайновидцем Судеб Божиих: «Кого Я люблю, тех обличаю и наказываю» (Апок. 3, 19). Если не будет покаяния у русского народа, конец миру близок. Бог отнимет у него благочестивого Царя и пошлет бич в лице нечестивых, жестоких самозваных правителей, которые зальют всю землю кровью и слезами».

После того, как было создано Временное правительство, оно разослало повсюду тексты новой «присяги», которые следовало подписать. Офицеры одного из лазаретов Государыни не хотели подписывать, но Императрица уговорила их сделать это, чтобы не навлекать на себя гнев новоявленных «хозяев положения».
Визит «революционного генерала» Корнилова во дворец с целью объявить Государыню и Ее Семью арестованными, принес Ее Величеству немало горьких минут. Очевидцем происходившего была верная Лили Ден. Она вспоминает:

«Генерал сообщил Императрице, что дворцовая охрана будет заменена революционными солдатами. Нужды в Сводно-пехотном полку и Собственном Его Величества Конвое больше не было, по дворцу слонялись мятежники, которые всюду совали свой нос. Когда офицеры Сводно-пехотного полка пришли попрощаться с Ее Величеством, многие из них не выдержали и разрыдались. Впоследствии Государыня призналась мне, что и для нее минута расставания была мучительной. Офицеры попросили у Государыни платок на память о ней и Великих княжнах... Они намеревались разорвать этот платок на кусочки и распределить их между собой. Но затем, к их большой радости, мы раздали им несколько носовых платков с инициалами.
То был тяжелый день. Много офицеров приехало из Петрограда, чтобы попрощаться с Царской Семьей. Уехали Танеевы: Государыня настояла на том, чтобы они отправились во Дворец Великого князя Михаила Александровича, где можно было рассчитывать на некоторую безопасность.
Наконец Государыня решила сообщить дочерям об отречении их отца. Она не могла допустить, чтобы они услышали это печальное известие от самого Императора. Она поднялась к ним в комнаты и долгое время оставалась с ними одна. Анастасия Николаевна, похоже, догадывалась, что произошло неладное... После того, как Государыня вышла от них, она очень спокойно проговорила, глядя на меня:
— Мама нам все рассказала, Лили. Но раз Папа приедет к нам, все остальное не имеет значения. Ведь вы все это время знали, что происходит, как вы могли скрыть это от нас? Ведь вы всегда такая нервная... Как вам удалось остаться спокойной?
Я поцеловала девочку и сказала, что мужеством обязана Ее Величеству. Она являла собой такой пример отваги, что я не могла не последовать ему.
Когда Государыня сообщила роковую новость Цесаревичу, между ними произошел такой диалог:
— Больше я никогда не поеду с Папа на Ставку? — спросил мальчик.
— Нет, мой голубчик, никогда,— ответила ему мать.
— Неужели я не увижу ни свои полки, ни своих солдат? — озабоченно проговорил Алексей Николаевич.
— Боюсь, что нет.
— О Господи! А яхта, а все мои друзья на ее борту — неужели мы больше никогда не отправимся в плавание на ней? — чуть ли не со слезами на глазах продолжал допытываться мальчуган.
— Да... Мы никогда больше не увидим «Штандарт»... Он теперь не принадлежит нам...»

При этих словах у Государыни сжалось сердце. Она знала, как Дети любят свою яхту. Лучшие минуты жизни они провели в плаваниях на ней. Как любят море. Особенно Алексей. Давно ли праздновал храмовый праздник Морской Корпус, получивший название Морское Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича Училище.
Государыня понимала, каким тяжелым ударом окажется это известие для ребенка. Она знала, как он обожает море и корабли. Ведь он был шефом не только ряда пехотных и казачьих полков, но и Морского корпуса. Он знал и почитал все традиции Корпуса. Дисциплина, военная выправка, вежливость, благородство, товарищество, уважение и почтение к старшим, аккуратность и опрятность, добросовестность к делу и службе — главные качества, отличавшие гардемарин — все это находило отклик как в душе Цесаревича, так и самой Императрицы. Носительницей традиций и обычаев Корпуса была старшая гардемаринская рота. Ее авторитет был непререкаем. Именно она задавала тон всему Корпусу. В отличие от Кавалерийского училища и некоторых других военных учебных заведений в Корпусе никогда не было «цуканья» — то есть унижения старшими младших. Зато и младшие нигде не относились с таким почтением к старшим «гардам». Во всех случаях жизни вне Корпуса старшие покровительствовали младшим. При расчете в ресторане старший из присутствующих платит за всех остальных. Во время учебного плавания на военных судах корабельные гардемарины приглашают на обед кого-нибудь из офицеров корабля. Став офицерами, моряки никогда не отдают честь дамам, а всегда снимают перед ними фуражку...
Ни Императрица, ни Дети, ни Цесаревич и в дурном сне не могли себе представить, что очень скоро их любимый «Штандарт» превратится в большевицкий штаб, и некогда надраенные, чистые палубы, по которым они гуляли, будут захламлены и загажены. А его помещения станут темницей для Анны Александровны Вырубовой.
Тяжелее всего для Царицы была разлука с Государем, о судьбе которого она не знала столько дней. А еще — разлука с задушевными, преданными подругами — Анной Вырубовой и Лили Ден, которых арестовали и увезли. Арестовали за верность Императорской Семье. А Анну — еще и за преданность Григорию Ефимовичу, который отдал жизнь за Царя, как некогда отдал свою жизнь другой крестьянин — Иван Сусанин. Спустя некоторое время, по указанию Керенского, Лили Ден освободили, но Анну, словно какую-то преступницу, поместили в каземат Трубецкого бастиона. До Государыни доходили сведения о том, как жестоко обходились с ней разбойники в солдатской форме. Голод, побои, унижения — чего только не пришлось вытерпеть бедной женщине. Как пытали несчастного Белецкого, бывшего Товарища (заместителя) Министра Внутренних Дел! Как мучили несчастного старика Штюрмера, обвиненного предателями в предательстве! Ф. Винберг впоследствии напишет:

Глава шестнадцатая
РАЗЛУКА

 «Слепые поводыри слепых». Такое определение приходит на ум, когда вспоминается сцена «отречения» Государя Императора. Генерал Рузский обманывал Главнокомандующих фронтами, заявляя, что единственный выход — это «сдаться на милость победителя», то есть Думы. Он был уверен, что хозяином положения является монархическая Дума, опирающаяся на петроградский гарнизон. В конце концов, Государь согласился на создание «ответственного министерства», хотя и не видел никого из общественных деятелей, которые смогли бы управлять Россией. Ведь именно «ответственного министерства» требовали думцы. Родзянко в свою очередь обманывал Рузского, заявив, что «раздаются грозные требования в пользу сына [Цесаревича] при регентстве Михаила Александровича». То есть, «ответственное министерство» уже не нужно. Но и председателя Думы Родзянко обманывали ловкачи из Совета рабочих и солдатских депутатов, который, никого не спросясь, «образовали» Нахамкес и Ко.
Совдеп стремился к единовластию, и никакие регенты ему были не нужны. Однако трусливый Родзянко не признался, что он лишь пешка в руках Совдепа. Прекрасно сознавая, что это никакая не революция, а государственная измена, за которую можно попасть на виселицу, как только в столице будет наведен порядок, Совдеп и сам трусил.
«Прекратите отправку войск с фронта!» — голосом Родзянко вопили кукловоды-левые. Но не менее трусливый Рузский уже предупредил пожелание изменников и своей властью прекратил отправку войск в подкрепление генерал-адъютанту Н. И. Иванову и обманным путем, якобы от имени Государя, вернул в район Двинска отправленные с Северного фронта эшелоны. Таким образом изменником стал и Рузский.
Но ведь в Ставке остались не только предатели генералы, но и верные Государю войска. Поэтому Николай Александрович решил поехать из Пскова в Могилев и попрощаться с ними. «Хозяева положения» разрешили ему это.

* * *

3 марта на одной из станций «свитский» поезд остановился. Из вагона вышел генерал-майор Д. Н. Дубенский. В зале первого класса вокзала, совершенно пустом, к нему подошел мужчина лет за сорок. Судя по одежде, это был купец или зажиточный крестьянин. Он поклонился генералу и негромко спросил:
— Позвольте узнать, неужели это Государя повезли?
Генерал ответил, что действительно Государь поехал в Могилев в Ставку, чтобы попрощаться с ее служащими.
— Да ведь у нас здесь читали, что Его отрешила Дума и теперь сама страной хочет управлять.
Дубенский объяснил, как сумел, что произошло. Что, дескать Государь, не желая воевать против собственного народа, уступил требованиям Главнокомандующих фронтами отречься от престола.
— Как же это так? — с сомнением покачал головой мужчина.— Не спросясь народа, сразу Царя Русского, Помазанника Божия, отменить и заменить новым? Уж не Николай ли Николаевич метит на Его место? Он только ростом-то и вышел...— И, не закончив фразу, мужчина покачал головой и пошел прочь.
«Поистине, глас народа — глас Божий», — подумал генерал. Как до такой простой мысли не могли додуматься эти думские «дьяки», эти генерал-адъютанты, так бездумно примкнувшие к мнению «Николаши», как называл Государь долговязого Великого Князя. Вот где корень зла!
Отрекаясь от престола в пользу брата, Великого Князя Михаила Александровича, Государь не хотел, чтобы Цесаревич, оторванный от родителей — а уж его непременно от них изолируют — был лишен родительской заботы и ласки. Многие ли смогут понять особенности его недуга? Кто сумеет его поддержать духовно? Но Император все-таки переступил через свои собственные чувства и решил пойти на невыносимую жертву. После встречи с Императрицей Матерью Император подошел к своему бывшему начальнику штаба М. Алексееву и протянул ему телеграмму. Отчетливым почерком Государь писал собственноручно о своем согласии на вступление на Престол сына своего, Наследника Цесаревича и Великого Князя Алексея Николаевича. Алексеев унес телеграмму. То, что он ее, оказывается, не послал, не вина Государя. Предав отца, Алексеев предал и его сына, Наследника.
Если бы Государь не написал телеграмму, то, действительно, передача наследия брату, а не сы--ну, законному наследнику Престола, явилась бы формальным нарушением Основных законов Российской Империи. Понял ли Великий Князь Михаил Александрович это, когда, в свою очередь, отрекался от Престола, не имеет значения. Как сказал один из иерархов церкви, даже если бы Россию возглавил Архангел, мы бы оборвали ему крылья. Ибо, отступив от Помазанника Божия, Россия как бы отступила от Бога.
Верный камердинер Государя Чемодуров видел, как горячо и долго молился Император в ночь с 1 на 2 марта 1917 года, прежде чем уступить предателям, настаивавшим на его отречении от Престола. Не в ответ ли на горячие мольбы Государя бремя Царской власти в России взяла на себя Божия Матерь. Ведь именно 2 (15) марта 1917 года в подмосковном селе Коломенское явила себя Державная икона Божией матери. Известие об этом облетело всю Россию.
Несколько дней, которые Государь провел в Могилеве после своего отречения, он находился в обществе Императрицы Матери. Проезжая по улицам Могилева, Государь и его родительница на каждом шагу видели знаки преданности, поэтому красные флаги, развешенные на улицах революционерами, выглядели нелепо и неуместно.
Наступило утро 6 марта. В большом зале управления дежурного генерала собрались служащие Ставки, еще совсем недавно называвшейся Царской. Тут же находились Великие Князья Сергей и Александр Михайловичи, походный атаман Борис Владимирович, свита Императора, генералы, офицеры и гражданские чины. Были представлены разные части войск, составлявших гарнизон Могилева.
Твердым шагом вошел Государь. Остановившись в центре зала, он заговорил. Он благодарил за службу чинов Ставки и высказал уверенность, что Россия вместе с союзниками победит упорного врага. Он никого не винил, заявил, что Ставку ему суждено оставить волей Божией.
Все — от писаря до генерала — знали, что со дня на день начнется наступление. Наступление, на подготовку которого столько трудов положил Государь. Почему же его заставляют уйти от дел именно теперь? Все также знали, что Государь вновь назначил на пост Верховного главнокомандующего Великого Князя Николая Николаевича. Но уверенности в том, что тот сумеет заменить Государя, не было.
В ответ на речь Государя взволнованным голосом говорил генерал Алексеев. Прекрасно отдавая себе отчет в том, что бывший начальник штаба предал его так же, как «Николаша» и другие родственники, успевшие присягнуть самозваному временному правительству, Государь обнял генерала. Лицо Алексеева было в слезах. То ли он жалел о своем предательстве, то ли о том, что, скорее всего, это последняя их встреча, но Алексеев плакал, не скрывая слез. Следом за ним заплакали и многие офицеры.
«Начались истерики, и весь зал пришел в полное волнение, которое охватывает близких при прощании с дорогим, любимым, но уже не живым человеком», — вспоминал один из генералов, присутствовавших при этом.
Овладев собою, Государь направился к команде нижних чинов и поздоровался с ними, услышав в ответ: «Здравия желаем Вашему Императорскому Величеству».
Государь, приложив руку к козырьку, шел мимо рядов казаков и солдат и вглядывался в их бесконечно родные лица. Что он думал при этом, что испытывал? Ведь это те же люди, которые бежали за царским автомобилем в Киеве, в Одессе, Новочеркасске, Владикавказе. При виде смуглых, типично кавказских лиц, не вспоминал ли он посещение Тифлиса, когда царский автомобиль с трудом мог двигаться по улицам? Или он думал о том, какая судьба ждет Россию, ее армию? Возможно, он мыслями уносился в Царское Село, где остались его беззащитные дети и Государыня? Неужели им придется расстаться с Россией, без которой никто из его Семьи не может жить? Неужели действительно правы иностранные агенты [военные атташе], которые полагают, что смута, затеянная во время войны, ни к чему хорошему не приведет.
На следующий день выяснилось, что опасения иностранцев не беспочвенны. На улицах Могилева появились подозрительного вида штатские, которые начали мутить воду и будоражить до этого спокойную солдатскую массу. Стало известно из газет, что генерал Алексеев поддержал Временное правительство, что правой рукой новоявленного военного министра Гучкова является генерал Поливанов, бывший царский военный министр. Что из того, что главнокомандующие фронтами предали своего Государя? Ведь простой солдат не виноват. Нужно воздать должное безымянным героям, безропотно сложивших свои головы ради победы. И вечером 7 марта Государь написал свой последний, прощальный приказ по армии. Приказ этот генерал Алексеев по прямому проводу протелеграфировал в Петроград, поэтому документ приобрел следующий вид:

«Приказ Начальника Штаба Верховного Главнокомандующего
8-го Марта 1917 года, № 371.
Отрекшийся от Престола Император Николай II, перед своим отъездом из района действующей армии, обратился к войскам со следующим прощальным словом:

«В последний раз обращаюсь к Вам, горячо любимые мною войска. После отречения мною за себя и за сына моего от Престола Российского власть передана Временному Правительству, по почину Государственной Думы возникшему. Да поможет ему Бог вести Россию по пути славы и благоденствия. Да поможет Бог и Вам, доблестные войска, отстоять нашу родину от злого врага. В продолжение двух с половиной лет Вы несли ежечасно тяжелую боевую службу, много пролито крови, много сделано усилий, и уже близок час, когда Россия, связанная со своими доблестными союзниками одним общим стремлением к победе, сломит последнее усилие противника. Эта небывалая война должна быть доведена до полной победы.
Кто думает теперь о мире, кто желает его — тот изменник Отечества, его предатель. Знаю, что каждый честный воин так мыслит. Исполняйте же Ваш долг, защищайте доблестно нашу Великую Родину, повинуйтесь Временному Правительству, слушайтесь Ваших начальников, помните, что всякое ослабление порядка службы только на руку врагу.
Твердо верю, что не угасла в Ваших сердцах беспредельная любовь к нашей Великой Родине. Да благословит Вас Господь Бог и да ведет Вас к победе Святой Великомученик и Победоносец Георгий.
«НИКОЛАЙ»
8-го Марта 1917 года.
Ставка.
Подписал: Начальник Штаба,
Генерал Алексеев».

Но самозваное правительство, которое, с одной стороны, хотело бы убедить войска, что их недавний Верховный Главнокомандующий призывает к послушанию новым властям, с другой стороны, опасалось своих подлинных хозяев — совдепы. Таким образом голос благородного Императора войска не услышали: приказ опубликован не был. И напрасно. Возможно, призыв Государя, любившего Родину и армию больше всего на свете (как и свою Семью, если не больше), слушаться своих начальников удержал бы их на фронте, заразил бы той верой в победу, которой было исполнено сердце их Державного вождя.
Но произошло иначе. Могли ли солдаты верить военачальникам, которые предали Государя? Да и сами генералы не верили в успех. Один из них, уже в эмиграции,    вспоминал:       
«Не верили в славное будущее революционного переворота ни старшие чины в Ставке..., [ни] вся армия, ее солдатская масса, которая без Царя просто стала постепенно расходиться по домам... Никому, кроме Императора, русский солдат служить не захотел». А как же гражданская война, скажет образованный читатель? А сколько бывших солдат Императорской армии воевали на стороне красных? Да, много. Много солдат, а еще больше (в пропорциональном отношении) офицеров участвовало на стороне красных. Солдаты, бывшие крестьяне, поверили посулам революционеров о том, что вся земля окажется в их руках, и стали драться за землю, отобранную у помещиков. Сжигали поместья, убивали помещиков и их семьи и сами стали участниками преступления. Что и требовалось революционерам, которым на крестьян (впрочем, как и на остальной народ) было наплевать. Так массы крестьянства стали пушечным мясом Третьего интернационала, которое не жалели и не жалеют новоявленные вожди русского народа.

* * *

Свыше восьмидесяти лет прошло с «проклятых дней февраля». Редкая книга, изданная в СССР, за рубежом и в «новой России» не называет Царя «кровавым», царствование Его — неудачным, а Его самого — бездарным. Что же было на самом деле? Думается, от власти Государя отстранили за то, что Россию Он привел к процветанию, а весной 1917 года — к победе, которая была не за горами. Государь сделал все, чтобы облегчить задачу и самозваному временному правительству, которое убеждало русский народ и себя в том, что оно-то и является выразителем его чаяний. На следующий день после прощального приказа Государя «благоверное» Временное правительство арестовало Государя Императора и Его Семью. Чего оно добилось этим?
«Достаточно было одного дня после ухода от власти «безвольного» и «пассивного» Русского Царя, — писал в книге «Крушение Великой России и Дома Романовых» Н. И. Назанский, — чтобы заколебалось могучее здание государства и победившее ничтожество почувствовало себя над бездной, в которую скоро пало, увлекая за собой Россию».
8 (21) марта в Могилев прибыли четыре комиссара «временного правительства», чтобы препроводить Государя в Царское Село. Позавтракав в последний раз с Императрицей Матерью, Николай Александрович нежно попрощался с Ней и направился в свой вагон. Императорский поезд тронулся, навсегда увозя Императора из Ставки. С Марией Феодоровной, Вдовствующей Императрицей, ни Государю, ни Его Семье встретиться больше не доведется никогда.

Тем временем адская мельница продолжала свою работу, о чем свидетельствовала «Петроградская газета»:
«Телеграмма генерала Алексеева из Ставки»
Генерал Алексеев прислал из Ставки председателю совета министров и военному министру следующую телеграмму:
«9-го марта все чины могилевского гарнизона и вверенного мне штаба приняли присягу на верность Отечеству и новому государственному строю. Считаю долгом доложить, что все чины гарнизона и штаба готовы искренно приложить все силы и умение, дабы совместной работой в правительстве служить на благо дорогой России и, прежде всего, достигнуть главной цели — победить ненавистного нашего врага. Выражаю твердую веру, что с помощью Божиею новое правительство, ответственное перед всей Россией, внесет успокоение стране, наладит могучую работу тыла и окажет армии мощную поддержку, дабы обеспечить ей возможность скорей достигнуть окончательного часа победы.
Подписал: Алексеев»

Зловеще звучит следующее сообщение газеты:

«Совет рабочих депутатов об аресте Николая II»
«Вчера (10 марта 1917 г.) состоялось заседание совета рабочих и солдатских депутатов в зале Михайловского театра.
Первым был выслушан доклад Н.Д.Соколова от исполнительного комитета об аресте отрекшегося императора. Докладчик довел до сведения совета рабочих и солдатских депутатов о том, что Временное правительство намеревается отправить низложенного царя в Англию и уже вступило по этому поводу в переговоры с английским правительством.
Исполнительный комитет узнал об этом случайно и признал, что такими действиями Временное правительство нарушает договор, заключенный им с исполнительным комитетом.
Для того, чтобы не допустить отъезд царя из России, исполнительный комитет распорядился отправить в Царское Село свою комиссию вместе с военными частями, которые окружили царскосельский дворец. Сделав это, исполнительный комитет вступил в переговоры с временным правительством, которому пришлось санкционировать решение исполнительного комитета».

Это сообщение опровергает утверждение современного американского писателя Р. Масси, будто бы, арестовав Императора и Его Семью, Временное правительство заботилось о его безопасности. Если оно согласилось с исполкомом в том, что не следует допустить выезда Царской Семьи за границу, оно как бы одобряло дальнейшие шаги немецких ставленников.
Преступники имеют обыкновение сваливать свою вину на других. Об этом свидетельствовал Роберт Вильтон, петроградский корреспондент лондонской газеты «Таймс» 4 (17) марта 1917 года:

«Петроград. Четверг. Утро.
Нынешним утром город совершенно спокоен. Сильны антигерманские настроения. Население охотится за высокопоставленными лицами с пронемецкими симпатиями или немецкими именами.
Престарелый граф Фредерикс, чей дом был разграблен вчера, был обнаружен скрывающимся и доставлен в Думу.
Солдаты и обыватели давно охотились за княгиней Клейнмихель, которая подозревается в том, что она немецкая шпионка. Ее нашли укрывающейся в китайском посольстве.
Вчера из окна своей квартиры стрелял по солдатам барон Штакельберг. Его вытащили из дома, притащили на набережную и тотчас казнили... Благодаря решительной и организованной помощи Преображенского полка <командиром одного из батальонов которого в бытность свою Наследником Цесаревичем был Государь>, страна была освобождена от цепей старого режима, не будучи ввергнутой в пучину гражданской войны».

Глава семнадцатая
ОТКРОВЕНИЯ «ДОБРОХОТОВ»

Сидней Гиббс, всего несколько месяцев назад приобретший «Новую школу языков» Притчарда, расположенную в красивом, украшенном лепниной доме № 96 по Невскому проспекту, был занят по уши. Из-за поездок в Царскую Ставку, где он занимался английским языком с Наследником, в Питере у него накопился ряд неотложных дел. Хотя помощники англичанина были людьми надежными и порядочными, некоторые вопросы следовало решать ему самому. Уладить ли вопрос с преподавателями, решить ли вопрос о денежных компенсациях в связи с некоторым падением уровня жизни — все это ждало его попечения.
Но сердцем он рвался в Царское Село, где ему всегда были рады — и Великие Княжны, в особенности, шаловливая Анастасия Николаевна, и Наследник, с которым он особенно подружился во время пребывания на Царской Ставке, как, следом за Государем, любил говорить и Алексей Николаевич. Неизменно приветливо встречала англичанина и Государыня Императрица. В последнее время она немного сдала, в роскошных золотисто-рыжеватых волосах ее появились седые пряди. Подлое убийство Григория Ефимовича Распутина, к которому вся Семья, в том числе и Дети, были привязаны, нанесло Императрице ощутимый удар. Особенно же ее угнетало то обстоятельство, что в действительности удар был направлен на нее самое.
Английское общество Петрограда представляло собой сплоченный кружок, поэтому все его члены хорошо знали друг друга и информировали обо всем, что представляло общий для них интерес. Как к генералу Хенбери-Вильямсу, так и к Роберту Вильтону, корреспонденту «Таймс», Сидней Гиббс относился с должным уважением. Но как, оказывается, можно ошибиться в человеке. Гиббс был неприятно поражен, когда Вильтон, первым узнававший обо всех важных событиях, со злорадством в голосе сообщил по телефону: «Добрались, таки, до него». Гиббс понял, о ком идет речь. Новый, 1917 год, начался для него с разговоров о смерти Распутина. Вильтон успел обзвонить всех членов английского общества Петрограда.
Министр внутренних дел Царского правительства предупредил Императрицу о том, что раскрыт заговор против нее и Анны Вырубовой. Некий господин являлся во дворец 22 раза с целью увидеться с Государыней Императрицей. Ему, естественно, было отказано. Предложение госпожи Ден передать его прошение через нее господин отклонил.

В ту ночь был предательски убит Григорий Распутин. Сидней Гиббс не разделял отношения как светской черни, так и обывателей к Распутину, как представителю «темных сил». Для него это был простой русский крестьянин, очень умный, хотя и себе на уме, преданный Царю и Его Семье. Добрый и щедрый. Деньги, которые ему давали за разные услуги состоятельные люди, он отдавал беднякам, обращавшимся к нему за помощью. Без сомнения, Распутин был наделен даром прорицателя. Он предчувствовал и свою смерть. Проезжая на санях в обществе своих почитательниц мимо Петропавловской крепости, старец пророчествовал: «Я вижу много замученных. Не отдельных людей, а толпы. Я вижу тучи трупов; среди них несколько Великих Князей и сотни графов. Нева будет красна от крови». Неужели предсказание отца Григория сбудется?
Обстановка в Петрограде, еще недавно спокойная, накаляется. По всему городу остановились трамваи. Рабочие, видно, действовавшие по определенному плану, поднимались в вагоны, отбирали у вагоновожатых ключи. Но и интеллигенция, и состоятельные горожане были настроены враждебно по отношению к Царской власти. Этого Гиббс не мог понять. С плакатами «Долой самодержавие» по Невскому шли не только рабочие и солдаты, но и так называемая «чистая публика». Как человек, наблюдающий русскую жизнь как бы со стороны, так как он являлся подданным его величества Короля Георга V, Сидней Гиббс четко просматривал в действиях недовольных работу германской пропаганды. Без Царя армия развалится, и гуннам [немцам] будет очень просто захватить и Петроград и даже Москву. А затем — диктовать собственные условия мира. Напор германских войск на французов и англичан возрастет неимоверно. И неизвестно, чем дело кончится.
В понедельник 27 февраля по старому стилю, все еще принятому в России, происходит немыслимое ни в одном цивилизованном государстве, каковым намерена стать и Россия. Из тюрем освобождены как политические (их единицы), так и уголовные (их подавляющее большинство) преступники. Естественным следствием этой акции стал пожар в Окружном суде. Революционеры заметают следы. Стало известно, что многие из них, в том числе редактор большевицкой «Правды», были осведомителями Охранного отделения. Хрусталев-Носарь, уже с полгода просидевший в Петропавловской крепости, по всем сведениям, сумасшедший, после того, как его выпустили, воскликнул, обращаясь к своим освободителям: «Товарищи, идите в Окружной суд, сожгите их гадкие дела, там есть и мое». Сказано — сделано. В войсках, расквартированных в Петрограде, восстание. Убиты офицеры, командиры полков и генералы. Приняв японского посла за офицера, убили и его. Стало известно, что толпа матросов, приехавших из Кронштадта, идя по набережным, сбрасывала на лед всех, кто им не понравится или смело посмотрит в глаза.
Появился и «манифест» Цека эсдеков — явных агентов германского генштаба: «Надо войти в сношения с пролетариатом воюющих стран против своих угнетателей и поработителей... для немедленного прекращения человеческой бойни, которая навязана порабощенным народам». Копию «манифеста» Гиббс сохранил на память.
На Среднем проспекте Васильевского острова и на соседних с ним линиях вывешены красные флаги: белая и синяя полоса оторваны, остался узкий красный лоскуток. Зловещее предзнаменование: от русского общества и страны останется лишь одна треть. Дворник у ворот горюет: «Кругом одни солдаты, нет у них старших. Ни к чему хорошему это не приведет».
Из Ораниенбаума прибыли пулеметные полки — Первый пулеметный запасной, Второй пулеметный и другие части. К ним присоединились артиллерийские части и броневики — так называли команды бронемашин.
— Не туда едете, братцы! — крикнул им солдат на костыле. — Немец-то под Двинском!
В ответ солдаты тупо улыбались. Один, до которого дошел оскорбительный смысл реплики, ответил, зло щерясь:
— Молчи, дядя, в тряпочку, а то и вторую ногу сломаем!
Несколько рот Измайловского полка, конная артиллерия и часть правительства укрепились в зданиях Адмиралтейства. Однако гарнизон Петропавловской крепости, переметнувшийся на сторону мятежников, пригрозил обстрелять Адмиралтейство из крепостных орудий, и солдаты сдались. Министры сумели скрыться. Арестованы директор Морского Кадетского корпуса адмирал Карцев, министр Щегловитов. Немцы на Двине, у Риги, в каких-то двадцати переходах от Петрограда, а в столице — разговоры об изъятии земель у землевладельцев, об отмене всех чинов, привилегий, об отмене дисциплины в войсках.
Сидней Гиббс вспомнил цитату из Евангелия от Марка: «Если царство разделится само в себе, не может устоять дом тот» (Марк, 3, 24, 25). Учитель английского языка попытался восстановить ход событий.
Бунт начался с того, что лавочники припрятали хлеб. Самозваное Временное правительство прежде всего ввело карточки на хлеб. Страшные вести из Кронштадта. Офицеров убивают. Убит адмирал Вирен и ряд других начальствующих лиц. Накупив уйму газет, Гиббс стал искать сообщений о судьбе Государя, ехавшего к Своей Семье в Царское. Выяснилось, что у Наследника корь, температура поднялась до 390 С. Он заразился от кадет, приезжавших к нему, по обыкновению, в гости поиграть. Бедный ребенок! Вслед за ним захворали и три Великие Княжны. Лишь Мария Николаевна еще держится, помогает Государыне.
Запасные батальоны Павловского, Преображенского и других гвардейских полков примкнули к волынцам, поднявшим руку на своих офицеров. Затем сработал «принцип домино». Поезд Государя задержали. Он повелел повернуть поезд в сторону Пскова, полагая, что Рузский поддержит его. Рузский, как выяснилось, вместе с другими главнокомандующими фронтами готовил отречение Государя. «Почин» в этом недостойном деле, как и следовало ожидать, принадлежал Великому Князю Николаю Николаевичу. Увы, и другие Романовы оказались не на высоте. Великий Князь Кирилл дважды нарушил клятву Царю. Более того, в «Петроградской газете» от 9 марта 1917 года была опубликована беседа корреспондента газеты А. Тонского с Великим Князем Кириллом Владимировичем под заголовком «Характеристика свергнутого императора как монарха, главнокомандующего и семьянина»:

Экс-император в качестве семьянина.
Могу вам сказать, что бывший император был редкий в наши дни семьянин. Его отношение к Александре Феодоровне и детям носило чисто патриархальный характер. С этой точки зрения бывший монарх не заслужил никаких упреков. Его забота и любовь к семье не имели никаких границ. Вот почему, мне кажется, он так слепо доверял своей супруге. Совершенно неверны слухи, одно время довольно распространенные в обществе, относительно испортившихся отношений между Николаем Александровичем и Александрой Феодоровной. Они ни на чем не были основаны.
Наоборот, в качестве одного из ближайших их родственников, заявляю, что со дня их свадьбы его чувство любви к бывшей императрице росло. Также безгранично Николай любил своих детей.
Николай — император
Я уже сказал, что любовь к супруге вызвала слепое доверие к ней. Александра же Феодоровна, как человек сильной воли и определенного взгляда на Россию, буквально захватила всю власть в свои руки. Без ее ведома ни один план, ни одно намерение не получало санкции.
Мы, члены и ближайшие родственники этой семьи, подчас собирались и говорили между собой о растущем в стране недовольстве и неминуемой в государстве революции. Для нас она была вполне ясна. Но всякий раз, когда мы предупреждали Николая относительно грозящей родине и династии опасности, он нам, мило улыбаясь, говорил:
— Я лучше вас знаю народ и страну, где я царствую уже двадцать с лишком лет.
Недавние события, которые мы предвидели — говорю это без всякой рисовки — показали, кто из нас был дальновиднее. Желая быть точным, я, — продолжал Кирилл Владимирович, — сошлюсь на два события, мало известные широкой публике.
Во второй половине прошлого года, ценя высокие личные качества, широкий ум, знания и популярность бывшего главы морского ведомства адмирала И. К. Григоровича, Николай поручил ему составить список совета министров, а ему, адмиралу, самому занять пост председателя того же состава.
Адмирал Григорович привез в Могилев список, в состав которого вошли некоторые министры нынешнего правительства, как, например, князь Г. А. Львов и А. И. Гучков. Узнав об этом «ужасном» составе правительства, Александра Феодоровна сделала все, чтобы помешать его утверждению, и она добилась своей цели. Так рухнула в то время благая идея.
Между тем, получи этот проект тогда осуществление, страна бы избегла только что пережитого переворота, все без различия классы населения удовлетворились бы, а сам Николай приобрел бы популярность, которой ему так сильно недоставало.
Второй пример. После убийства Распутина, в котором, кстати, Дмитрий Павлович не принимал непосредственного участия, Александра Феодоровна, не имея на то никакого права, приказала арестовать и отправить Дмитрия Павловича на персидский фронт, зная наперед, что она со стороны мужа не встретит никаких к тому препятствий.
Казалось бы, раньше, чем применить к Дмитрию Павловичу такое ужасное наказание, следовало бы Николаю позвать обвиняемого, расспросить его обо всем и только тогда применить то либо иное наказание. Если Дмитрий Павлович в чем-нибудь и виноват, то разве в том, что он знал о покушении на того мужика, который везде и всюду ронял достоинство не только семьи бывшего императора, но и всех нас. С пьяных глаз Распутин распускал такие слухи, от которых мы все приходили в ужас.
И вот невинный молодой Дмитрий Павлович без допроса, без суда и следствия был схвачен у себя дома, на Невском, и по приказанию Александры Феодоровны отправлен в Персию.
Мы, видевшие все ужасное зло, не раз задавались вопросом: не является ли экс-императрица агентом и союзником Вильгельма? Но всякий раз старались от себя гнать такую ужасную мысль. Вот Распутин, тот, конечно, был способен предать себя немцам и сообщать им все, что здесь происходило.
Недаром же в Германии были великолепно осведомлены обо всем, включая даже и планы действий царствовавшей семьи. Все это заставляло думать, что власть всецело перешла в руки Александры Феодоровны, этого злого гения России и собственной семьи. За могучей спиной властолюбивой женщины совершенно стушевалась непривлекательная личность бывшего императора.
Теперь перейду к вопросу о том, почему и как Николай принял верховное командование в армии.
Николай — Верховный Главнокомандующий
Единственной причиной решения принять на себя обязанности бывшего верховного главнокомандующего была боязнь со стороны Николая популярности в действующей армии Николая Николаевича. Все мы знали и знаем, насколько бывший царь мог оказаться на высоте верховного главнокомандующего и исправлять все то, что привело к отступлению из Галиции, сдаче Варшавы и Литвы.
Но, повторяю, опасность перед лишением трона и растущей в армии популярности Николая Николаевича заставила бывшего царя против воли своего предшественника на посту главнокомандующего удалить Николая Николаевича и встать самому во главе действующей армии...»
Сиднея Гиббса возмутила явная ложь Великого Князя. И Варшаву, и Литву отдали при Николае Николаевиче. Именно сдача польской столицы заставила Императора сменить его на посту Верховного Главнокомандующего. «Мели Емеля — твоя неделя», — вслух произнес англичанин.

«...Николай полагал, что его «популярность» в армии подымет ее дух. Но напрасно... «Популярность» эта была подтверждена событиями, показавшими, на чьей стороне армия.
За последнее время упорно говорили, что Николая спаивают. Возможно, что это и было так, но во время одного из разговоров с экс-царем я услыхал от него следующую фразу:
— С началом войны я бросил пить».

Сидней Гиббс, только что пришедший с улицы, где стояла по-зимнему холодная погода, прихлебывал крепкий чай. При этих «откровениях» Великого Князя честный англичанин едва не поперхнулся. Уж он-то знал, что за обедом Государь Император выпивал рюмку портвейна, не более того. Для чего же потребовалось Великому Князю клеветать на своего двоюродного брата? Уж не затем ли, чтобы окончательно его скомпрометировать. Похоже, весь этот переворот — дело рук таких вот «скверноподданных». Но плодами своего предательства им едва ли придется воспользоваться.
Англичанин решил до конца дочитать «показания» Великого Князя:

«Новые перспективы
Но прочь недавнее мрачное прошлое. Забудем то, что принадлежит уже истории и перейдем к радостному и светлому будущему. Будем откровенны. Все, что произошло в последние дни, объясняется только тем, что все, начиная с нас, великих князей, и кончая дворниками, наглядно видели, куда Николай, подпавший под влияние супруги, в единении с ней, ведет Россию.
Вот почему, без всякого сговора, без всякой агитации, все добивались того, чтобы избавиться от подобных правителей.
Скажу без всякой лести, что нынешнее правительство заслуживает поддержку всех слоев общества, без различия их политических воззрений. С другой стороны, весь мир должен преклониться перед величием русского народа, сумевшего в одну неделю совершить почти бескровно величайший переворот, от которого можно ожидать самые благие последствия.
Не мы, русские, должны воздвигнуть памятник свободы, а весь мир должен, оценив все значение великого переворота, построить памятник неоцененной до сих пор России.
Арест Николая
— Как вы оцениваете арест Николая? — спросил А. Тонский Кирилла Владимировича. Тот ответил:
— Могу вам сказать, что исключительные обстоятельства требуют исключительных мероприятий. Вот почему лишение Николая и его супруги свободы оправдывается событиями, происходящими в России.
Наконец, правительство имело, по-видимому, достаточно поводов, чтобы решиться на эту меру.
Как бы то ни было, но мне кажется, что никто из нас, принадлежащих к семье бывшего Императора, не должен теперь оставаться на занимаемых ими постах».

Сидней Гиббс, последние десять лет живший бок о бок с Царской Семьей, знал, что Великий Князь не лукавил, когда говорил корреспонденту «Петроградской газеты» о той любви, которая царила между Августейшими супругами и детьми. Все же остальное — ложь и клевета.
Причем, клевета преступная. Недаром Морис Палеолог, французский посол, превосходно изучивший историю собственной страны, писал: «Кто знает, не послужит ли скоро эта коварная инсинуация основанием для страшного обвинения против несчастной царицы». Он имел в виду слова Кирилла: «Не является ли экс-императрица агентом и союзником Вильгельма».
Подобные мысли возникали и у графа Бенкендорфа и его пасынка князя Василия Долгорукова, хорошо изучивших благородные натуры своих Августейших хозяев. Единственной нитью, связывавшей узников с внешним миром, были, по существу, газеты, которые оба штудировали от начала до конца. В газетах было столько грязи, что граф готов был подвесить журналистов за их длинные и ядовитые языки.

* * *

С того времени, как Лили Ден, покинув Петроград, приехала в Александровский дворец, чтобы остаться с обожаемой Императрицей и ее Семьей, прошло всего лишь несколько дней. Арестованную вместе с Анной Вырубовой приближенную к Царской Семье повезли в дом предварительного заключения с вокзала. В окно закрытой кареты, в которую их поместили, обе женщины внимательно разглядывали улицы и людей. Лили пришла в ужас. Она не узнавала Петроград. Куда подевался его мирный, благовоспитанный облик! Теперь он походил на забулдыгу, только что вышедшего из запоя. Повсюду красные тряпки. Возле булочных — длинные хвосты явно раздраженных обывателей. Забыв о своем бедственном положении, Анна Александровна наивно обрадовалась:
— Видите, Лили? После революции стало ничуть не лучше.
Показав глазами на охранников, Лили Ден дала ей знак замолчать. Карета застряла в куче грязного снега. Едва выбравшись, застряла в другой: улицы давно не расчищались дворниками.
Ни одного городового на улицах. Закон и порядок перестали существовать. На углах улиц собирались группами странного вида личности, слонявшиеся без дела. Так вот почему Петроград приобрел местечковый вид! — догадалась Лили Ден.

«Народ Мой глуп — не знает Меня... Между народом Моим находятся нечестивые; сторожат, как птицеловы, припадают к земле, ставят ловушки и уловляют людей... И народ Мой любит это... Слушай, земля: вот Я приведу на народ сей пагубу, плод помыслов их; ибо они слов Моих не слушали и закон Мой отвергли. (Иер. 4, 22; 5, 26; 6, 19)».

Такого же мнения о столице, какое сложилось у Лили Ден, были и те, кто давно не бывал в Петрограде.
Получив отпуск, Эраст Николаевич Гиацинтов с фронта поехал в Москву, где повидал родных и откуда направился в Петроград. Боевой офицер свидетельствовал:

«На меня Петербург произвел в это посещение ужасающее впечатление. Невский, блистательный Невский проспект был заплеван семечками... Вместо бравых городовых в черных шинелях с красными шнурами для револьверов стояли какие-то «милостивые государи» в обмотках, распоясанные, нечесанные и производили удручающее впечатление».

* * *

О том, что происходит в стенах Александровского дворца, Сидней Гиббс мог узнавать лишь из газет. «Петроградская газета» сообщала:

«Бывшая резиденция бывшего царя превратилась в его почетную темницу. И не он один является узником в Александровском царскосельском дворце. Не говоря уже об Александре Феодоровне, и сын низложенного монарха Алексей, и все дочери его фактически лишены свободы. Правда, они в настоящее время больны, но по выздоровлении вряд ли представится возможным предоставить сейчас же полную свободу им, лицам, связанным столь близкими узами крови с низложенной царской четою. По крайней мере, граждане и военные в Царском Селе категорически заявляют:
— Мы считаем опасным для дела свободы и борьбы с внешними врагами беспрепятственное разгуливание по России и за границей членов семьи Николая Романова. Народ, столько вытерпевший от тирании, имеет право быть осторожным... Восставший народ отнесся к Николаю II великодушнее, чем он относился к народу.
Во дворце семье Романовых отведено несколько комнат, в которых они полные хозяева. Они лишены только права пользоваться телеграфом и телефоном, у которых поставлен караул. Точно так же запрещено царю и его жене выходить из отведенных им комнат в другие, посылать без особого контроля охраны письма и записки, а также принимать тех или иных лиц без разрешения. Глубокая тишина, изредка нарушаемая тихим говором или размеренными шагами Николая, стоит в занятой им половине. Низложенный царь целыми часами ходит взад и вперед в полной задумчивости. Два-три раза в день он выходит в сад, где под бдительным надзором часовых прогуливается по расчищенной от снега тропинке. Он очень бледен, брови нахмурены, но в общем заметно, что <он> освоился уже с своим положением и гораздо меньше нервничает, чем в первые дни своего пребывания в Александровском дворце.
Изредка Николай Романов пытается вступить в разговор с чинами караула. Он обратился к часовому с красной ленточкой в петлице:
— Что это за ленточка?
— Знак народной победы, господин полковник! — отчеканил солдат сводно-гвардейского батальона <который совсем недавно охранял Государя и его семью от злоумышленников>.
Низложенный монарх сжал губы и заметным усилием воли потушил сверкающий в глазах гневный огонек».

«Еще бы Государю было не гневаться: он желал помочь России избежать междоусобной войны, а его добрые намерения рассматривают, как капитуляцию перед противником», — подумал англичанин. Репортер продолжал:

«Александра Феодоровна с переворотом мирится менее, чем ее муж. Она часто громко рыдает, и врачу то и дело приходится принимать меры против сильных истерических припадков.
Изредка слышатся ее довольно резкие «выговоры» на английском языке супругу, которого, как говорят, она упрекает в слишком поспешном отречении от престола.
А между тем в день прибытия бывшего царя Александра Феодоровна с горьким плачем бросилась к нему на грудь и говорила:
— Прости меня! Я виновата в том, что случилось...
— Нет, это моя вина, — успокаивал ее Николай.
Теперь она, по-видимому, склонна во всем винить кого угодно, но только не себя. Сын Николая, как и дочери, поправляется от болезни. Алексей еще не отдает себе полного отчета в происшедшем, так как родители, щадя его слабое здоровье, стараются не огорчать сына заявлением, что царствовать ему уже не придется. Но многое его наводит на мысль, что случилось что-то непоправимо роковое. Он то и дело задает вопросы:
— Почему к нам не приезжают ни министры, ни генералы? Отчего у нас так тихо? Скоро ли мы опять поедем на войну?
Ответы его не удовлетворяют, и он часто раздражается. В юном бывшем цесаревиче чувствуется деспотическая жилка. Когда у Вырубовой нечаянно вырвалась в разговоре фраза: «Караульный начальник не разрешает», Алексей раздраженно крикнул:
— Пусть только посмеет! Я его прикажу расстрелять.
К счастью для России, юнец с такими многообещающими задатками на трон не сядет... Все население этой местности и весь гарнизон счастливы, как и вся Россия, одержанной над одряхлевшим самодержавием блестящей победой.
В Царском Селе хоронили одного преданного слугу Николая, гоф-курьера В. В. Шалберова. В день прибытия Николая Романова кто-то пришел к Шалберову и выпалил:
— Царя привезли арестованным, под конвоем!
Воспитанный в трепете и благоговении, он был так потрясен этой вестью, что тут же скончался от разрыва сердца.
Но великий русский народ, слава Богу, не мыслит, и не чувствует, как гоф-курьер!»

Увы вам бедные русские люди! Вам следовало бы позавидовать скоропостижной смерти Шалберова. Они еще не ведают, на какие беды они обрекли себя, отрекшись от своего Императора. Ибо не Император отрекся от престола, а изменники отреклись от Царя, клятвопреступно нарушив всенародную клятву 1613 года.
Обер-гофмейстер граф Бенкендорф, хорошо изучивший Наследника, был возмущен клеветой, воздвигнутой щелкопером на Царственного отрока. Он знал, что ребенок очень умен, наделен сильным характером и добрым, любящим сердцем. Если бы Господь даровал ему долгую жизнь и избавил его от недуга, который обычно проходит с возрастом, то Цесаревич сыграл бы важную роль в деле возрождения многострадальной Родины. Ведь он законный Наследник Престола, характер его сложился в горниле невзгод, выпавших на долю его родителей. Лишь бы удалось вырвать его из лап фанатиков. Но на все воля Божья.
— Валя, не следует передавать Государю все газеты, которые приносят во дворец, — обратился к князю Долгорукову престарелый обергофмаршал. На многое у них были общие взгляды, хотя в деталях они могли и расходиться.
— Ваше сиятельство, — согласился князь.— Я уже успел просмотреть газеты. Полагаю, что нужно передавать Государю те, в которых содержится информация, пусть даже не всегда ему приятная. А вот такие, с позволения сказать, «материалы» — видеть ни к чему ни Государю, ни Ее Величеству. Вы только взгляните, что позволяет себе «Петроградская газета»:
«...В один прекрасный день в Царскосельский дворец в покои Александры была доставлена большая бочка.
Гришка, находившийся в это время при Александре, объяснил ей, что бочка доставлена по его, Гришкину, приказу.
В том, что произошло дальше, Гришка не стеснялся сам под пьяную руку рассказывать своим друзьям.
Гришка сказал бывшей царице:
— В этом бочонке, Шурочка, понимаешь, вино, да такое, что ежели ты, значит, будешь давать его пить Николаю, то он все тебе будет делать. Ну, на манер, знаешь, приворотного камня. У нас на деревне и все так... Чтоб мил-дружка привязать, надо такого дурмана дать... Ен (Николай) не помрет, а так, знаешь, добрей станет: что ни скажешь, все сделает...
«Шурочка» с минуту подумала и сказала:
— Ладно, Гриша, дадим Николаю... Пусть попивает на здоровье.
Пил или не пил Николай II тот дурман, но факт тот, что он стал еще послушнее, и царица была бесконечно признательна милому Грише».
— Ваше сиятельство, — пожал плечами князь, — заметка настолько глупая, что никто не поверит. «Бочка доставлена в покои». Ну, что за глупость! Да еще и неостроумная!
— Так ведь и «революция» построена на лжи и глупости, — возразил граф Бенкендорф. — И еще — на преступлении. Против народа и армии.
После своего отречения Император стал официально называться «гражданин Романов». Часто его называли (особенно военные чины) полковником Романовым. Прежде избегавший бесед на политические темы, Государь теперь нередко обсуждал военную и политическую ситуацию с оставшимися во дворце графом Бенкендорфом и его пасынком князем Долгоруковым. Однако, по укоренившейся привычке, граф и князь часто беседовали одни. Так было и на этот раз.
Печать после переворота, по выражению князя, страдала «недержанием речи». При этом Василий Александрович ставил ударение на последний слог. Однако в паутине лжи и сплетен можно было найти и правду.
— Валя, вот свидетельство того, что русской армии больше не существует. Недаром Государыня Императрица, узнав об отречении Государя Императора, сказала: «Теперь для России все кончено».
— О чем вы, ваше сиятельство? — спросил князь Долгоруков у графа Бенкендорфа.
— Ты еще не читал «Декларацию прав солдата-гражданина»? Бывший военный министр Поливанов, говорят, ее составил.
— Поражаюсь проницательности Ее Величества, — прервал графа князь Долгоруков, по привычке грассируя. — Ведь она давно предостерегала Государя от того, чтобы доверять этому генералу.
— Да, — кивнул головой обергофмейстер. — Только предатель Государя и России способен на такое. «Общие права солдат» — гласит постановление общего собрания совета солдатских депутатов. Но мне доподлинно известно, что документ действительно разработан Поливановым. Солдаты пользуются всеми правами граждан. Каждый солдат имеет право быть членом любой политической, национальной, религиозной, экономической или профсоюзной организации общества или союза. Каждый солдат имеет право свободно и открыто высказывать и исповедовать устно, письменно или печатно свои политические, религиозные, социальные и прочие взгляды.
— Одни права и никаких обязанностей, — пожал плечами Долгоруков. — Впрочем, какие могут быть обязанности у тех, кто изменил присяге, изменил Государю.
— Напрасно ты, Валя осуждаешь солдата, — возразил старик. — Во всем виновны изменники-генералы. А солдат — это серая скотинка. Куда ему прикажут, туда и пойдет. Прикажут — в штыки, прикажут — на собрание.
— Генералы — генералами, — покачал головой князь, — но не обошлось и без солдат запасных батальонов, скопившихся в Петрограде. Разве не волынцы выступили против верных Государю частей? Неохота им было на фронт отправляться, вот они начали бузу.
— Вся беда в том, что эти солдаты давно были распропагандированы революционерами всех мастей — красной, черной и желтой. Да и какие это преображенцы? Какие это семеновцы? В эти полки всегда направляли крестьянских парней. А «поливановский» набор — из городского сброда, который давно развращен и распропагандирован.
— Увы, настоящая гвардия — цвет русского офицерства и нижние чины давно погибли на полях сражений Великой войны. И во многом в том повинна политика господ из Генерального штаба.
— Да, разыграно словно по нотам. Тут и союзники руку приложили. Мистер Бьюкенен давно вел подрывную работу против Государя. Его Величество даже пригрозил в свое время, что потребует от британского правительства отозвать посланника. Ты, знаешь, чем это пахло? Разрывом дипломатических отношений с Англией, то есть объявлением войны Англии.
— Даже так?
— Хотя Государь и в лайковых перчатках, но рука у него стальная. Он умеет быть жестким. Сэр Джордж мигом поджал хвост. Однако подлую свою работу не прекратил. В лице толстяка Родзянко он нашел верного союзника. На совещании союзников было решено закончить войну в нынешнем, 1917 году. Сам Родзянко признался, что если Россия победит с Государем во главе армии, то власть его станет настолько прочна, что ни о каком перевороте не может быть и речи.
— Вот оно что! — воскликнул Долгоруков. — Не быть тому! Вырвать победу из рук Государя? Из рук Помазанника Божия? Не будет им никакой победы! — с волнением в голосе продолжал князь.
— Эти клятвопреступники отвернулись и от Бога! — произнес граф Бенкендорф, которому передалось возбуждение пасынка. — В этой гнусной «Декларации» говорится, что обязательная общая молитва отменяется. Наравне с прочими ограничениями свободы религий.
— Какие еще ограничения? — продолжал возмущаться Долгоруков. — В армии большинство православных. Кто когда ограничивал свободу религий? Никто не мешал мусульманам отправлять свой намаз. Знаю, кто воду мутит. Знаю, кто желает всех обратить в свою веру.
— Кому же будут провозглашать на молитвах здравицу?
— Как кому? — невесело усмехнулся князь. — Известное дело, кому — «благоверному» временному правительству. Ведь так теперь звучит новая формула.
— Увы, иерархи церкви тоже предали Государя, — печально проговорил Бенкедорф. — Этого великого заступника Православной веры. Ведь его иждивением существовали церкви и в Сербии, и в Болгарии, и в Ливане, и в Палестине.
— Но разве арабы — не мусульмане? — невольно смутился князь.
— Большинство — да, мусульмане, — кивнул Бенкендорф. — Но много и православных арабов. Ведь в странах Ближнего Востока по указанию Государя были созданы школы для бедных арабских детей. Учили их, поили кормили на Государев счет. Единственное условие, чтобы дети изучали русский язык и православный катехизис. Многие по доброй воле принимали христианство. Увы, не православные, а католические священники пригрозили своей пастве отлучением от церкви тем, кто станет бунтовать против Государя.
— Какой стыд! А православные пастыри поддержали бунтовщиков! Да еще  и всенародно признались в своем предательстве. Ты это еще не видел?
И князь Долгоруков показал отчиму номер «Петроградской газеты» от 10 марта, где было опубликовано

«Послание Святейшего Синода»
Божией милостью Святейшего правительствующего Синода верным чадам Православной Российской Церкви
Благодать вам и мир да умножатся (2 Петр. 1, 2)
Свершилась воля Божия. Россия вступила на путь новой государственной жизни. Да благословит Господь нашу Великую Родину счастьем и славой на ее новом пути.
Возлюбленные чада святой Православной Церкви.
Временное правительство вступило в управление страной в тяжкую историческую минуту. Враг еще стоит на нашей земле, и славной нашей армии предстоят в ближайшем будущем великие усилия. В такое время все верные сыны Родины должны проникнуться общим воодушевлением.
Ради миллионов лучших жизней, сложенных на поле брани, ради бесчисленных денежных средств, затраченных Россиею на защиту от врага, ради многих жертв, принесенных для завоевания гражданской свободы, ради спасения ваших собственных семейств, ради счастья Родины оставьте в это великое историческое время всякие распри и несогласия, объединитесь в братской любви на благо Родины, доверьтесь Временному Правительству; все вместе и каждый в отдельности приложите все усилия, чтобы трудами и подвигами, молитвою и повиновением облегчить ему великое дело водворения новых начал государственной жизни и общим разумом вывести Россию на путь истинной свободы, счастья и славы.
Святейший Синод усердно молит Всемилостивого Господа, да благословит Он труды и начинания Временного Правительства, да дает ему силу, крепость и мудрость, а подчиненных ему сынов Великой Российской державы да управит на путь братской любви, славной защиты Родины от врага и безмятежного мирного устроения.
Смиренный Владимир митрополит киевский
Смиренный Макарий митрополит московский
Смиренный Сергий архиепископ финляндский
Смиренный Тихон архиепископ литовский
Смиренный Арсений архиепископ новгородский
Смиренный Михаил архиепископ гродненский
Смиренный Иоаким архиепископ нижегородский
Смиренный Василий архиепископ черниговский
Протопресвитер Александр Дернов».

— Теперь в молитвах поминают не «благочестивейшего, самодержавнейшего великого Государя нашего», а «благоверное Временное правительство», — заметил граф. — Тут уж ничего не попишешь.
— И вы, ваше сиятельство, их не осуждаете? — удивился князь Долгоруков, перескакивавший с «ты» на «вы».
— Сожалею, но не осуждаю. Зато осуждаю наших союзников. Разве не с одобрения английского посла появляются в печати корреспонденции мистера Вильтона. Послушай, что он пишет.
«Наконец-то пресса свободна. После недельного перерыва возобновился выход ежедневных газет. Продавцов газет осаждают. Свои газеты издают социалисты и солдаты. Тон новой, неподцензурной печати неизменно патриотичен. Характерной чертой основных газет является упор на необходимости продолжать войну, верности по отношению к союзникам».
— Ну, как же, им нужен «русский паровой каток»! — усмехнулся князь. — Да только пар-то из катка выпущен...
— Никак не оставят Государыню в покое, — возмущался старик. — Императрица, дескать, была настроена против союзников и прогермански. «Монархическая» Англия дышит ненавистью к русскому монарху. А вот республиканская Франция ведет себя лояльно. Надо показать это Государю. Ему будет любопытно узнать мнение французов о том, что произошло:

«Царское Село. 16 марта 1917 г. Из «Журналь де Деба» № 77 (18.03.17):
«...Нужно радоваться, что он <Государь> убедился в том, что сопротивляться не надо. Он уберег этим Россию от революционных беспорядков, последствий которых, в разгар общеевропейского кризиса, невозможно было бы учесть. Как ни больно ему было расстаться с властью, которой он считал себя как бы священным носителем и которую он проявлял по велениям своей совести, чтобы передать ее неподточенной своему преемнику, он должен был признать себя человеком другого века. Если у него сохранились еще иллюзии относительно чувств тех элементов, которые считались до сих пор столпами империи и самодержавия, он должен был потерять их в течение последних дней... Манифест, которым он слагает с себя верховную власть, являет собой благородство и высоту мысли, достойные восхищения. В нем нет ни тени горечи, ни упреков, ни сожаления. Николай II проявляет полное самопожертвование. В самых энергичных выражениях он желает России осуществления ее главных целей. Тем образом, каким он сходит с престола, Николай II оказывает своей стране последнюю услугу — самую большую, которую он мог оказать в настоящей критической обстановке. Очень жаль, что Государь, одаренный такой благородной душой, поставил себя в положение, которое не позволило ему продолжать править... О. Г. <Огюст Гавен>«

Ознакомившись с материалом, Император сказал Пьеру Жильяру, который дал газету Великой Княжне Татьяне Николаевне, что с удовольствием прочитал статью, автор которой старается быть справедливым по отношению к русскому Царю. Он добавил, что тон ее сильно расходится с тоном английских газет, обвиняющих Императора во всех грехах — мыслимых и немыслимых.

Глава восемнадцатая
БУДНИ ДВОРЦА

Хотя общий настрой печати был враждебным по отношению к Царю и Его Семье, находились и порядочные журналисты. Так, «Петроградская газета» писала:

«9-го марта в царскосельском Александровском дворце стало известно о прибытии бывшего императора с поездом в 11 часов 35 минут. Обер-гофмейстер граф Бенкендорф попросил дежурного офицера сделать распоряжение о присылке автомобиля к Царскому павильону Александровской ветки, куда в Царское Село должен прибыть бывший государь. У вокзала в ожидании стояла толпа. Царило гробовое молчание. Бывший государь был встречен на вокзале начальником царскосельского гарнизона и прапорщиком Вахнадзе. Бывший император вместе с князем Долгоруковым сел в автомобиль и отбыл в Александровский дворец. Бывший император был одет в черкеску Терского казачьего войска (дикая дивизия) с башлыком на плечах.
Энергично пожав руку встретившего его графа Бенкендорфа, Николай почти вбежал на ступеньки лестницы...
Во время прогулки низложенный император одиноко ходил по заснеженным дорожкам сада. Перед этим он послал в караульное помещение своего камердинера, который передал собственноручно написанную телеграмму своей матери, Марии Федоровне:
«Приехал благополучно. Не беспокойся. У Марии тоже корь. Всех нашел в хорошем состоянии. Мысленно с тобой. Николай».

* * *

Чуть ли не в каждом номере петроградских газет печатались и свидетельства «борцов против самодержавия». Одним из таких «борцов» был Великий Князь Николай Михайлович, двоюродный дядя Государя — либерал-историк, который за свой либерализм будет расстрелян большевиками менее чем через два года после отречения Царя. Его частное письмо к Государю стало достоянием «общественности»:

«Великий Князь Николай Михайлович — бывшему царю»
«Ты неоднократно выражал Твою волю «довести войну до победного конца». Уверен ли Ты, что при настоящих тыловых условиях это исполнимо? Осведомлен ли Ты о внутреннем положении не только внутри Империи, но и на окраинах (Сибирь, Туркестан, Кавказ)? Говорят ли Тебе всю правду или многое скрывают? Где кроется корень зла? Разреши в кратких словах разъяснить Тебе суть дела.
Пока производимый Тобою выбор министров при том же сотрудничестве был известен только ограниченному кругу лиц,— дела могли еще идти; но раз способ стал известен всем и каждому и об этих методах распространилось во всех слоях общества, так дальше управлять Россией немыслимо. Неоднократно Ты мне сказывал, что Тебе некому верить, что Тебя обманывают. Если это так, то то же явление должно повторяться и с Твоей супругой, горячо Тебя любящей, но заблуждающейся, благодаря злостному сплошному обману окружающей Ее среды. Ты веришь Александре Феодоровне. Оно и понятно. Но что исходит из Ее уст, есть результат ловких подтасовок, а не действительной правды. Если Ты не властен отстранить от Нее эти влияния, то, по крайней мере, огради Себя от постоянных систематических вмешательств этих нашептываний через любимую Тобой Супругу. Если Твои убеждения не действуют, а я уверен, что Ты уже неоднократно боролся с этими явлениями, постарайся изобрести другие способы, чтобы навсегда покончить с этой системой. Твои первые порывы и решения всегда замечательно верны и попадают в точку. Но, как только являются другие влияния, Ты начинаешь колебаться и последующие Твои решения уже не те. Если бы Тебе удалось устранить это постоянное вторгательство во все дела темных сил, сразу началось бы возрождение России и вернулось утраченное Тобой доверие громадного большинства Твоих подданных. Все последующее быстро наладится само собой; Ты найдешь людей, которые, при изменившихся условиях, согласятся работать под Твоим личным руководством. Когда время настанет, а оно уже не за горами, Ты сам с высоты Престола можешь даровать желанную ответственность министров перед Тобой и законодательными учреждениями. Это сделается просто, само собой, без напора извне и не так, как совершился достопамятный акт 17 октября 1905 года.
Я долго колебался открыть Тебе истину, но после того, как Твоя матушка и Твои обе сестры меня убедили это сделать, я решился. Ты находишься накануне эры новых волнений, скажу больше, накануне эры покушений. Поверь мне, если я так напираю на Твое собственное освобождение от создавшихся оков, то я это делаю не из личных побуждений, которых у меня нет, в чем Ты уже убедился и Ее Величество тоже, а только ради надежды и упования спасти Тебя, Твой престол и нашу дорогую Родину от самых тяжких и непоправимых последствий».

Письмо это в свое время попало в руки Государыни. Прочтя его, Императрица написала супругу, находившемуся в Ставке: «Я прочла письмо Николая с полным отвращением.. Это, выходит, почти государственная измена».
«Ответственность перед Императором и законодательными учреждениями» — это поведение слуги двух господ. Ничего более безответственного, чем так называемые законодательные учреждения, то есть Государственная Дума, трудно представить.
Каким контрастом по отношению к откровениям либерала-историка, о котором «Ильич» вскоре скажет: «Революция не нуждается в историках», является статья французского журналиста, перепечатанная «Петроградской газетой»:
«Жертва Царя»
Париж, (4) 17 марта 1917 г. Комментируя манифест об отречении, «Либерте» называет его посланием, исполненным несравненного чувства достоинства и благородства...»
Не только Сиднею Гиббсу было любопытно узнать о Царской Семье, пленниках Царского Села, но и ее друзьям. И они ловили каждую строчку о ней.
«Узник Царского Села». Такую статью поместила «Петроградская газета» в своем номере от 4 июня 1917 года:

«Пошел четвертый месяц, как бывший царь Николай Романов и его семья находятся под арестом в Александровском дворце в Царском Селе. Все они проживают в левом крыле. В помещениях, расположенных в правом крыле, находятся состоявший в свите бывшего царя князь Долгоруков, граф Бенкендорф, Нарышкина и Гендрикова, а также учитель бывшего наследника Деревенко...»

— Что за чепуха! — заметил князь Долгоруков, прочитав эти строки.— Уж не боцман ли Деревенько возведен этими горе-журналистами в ранг учителя?

«...Ежедневно царскосельских узников в Александровском дворце охраняет 178 человек солдат при трех офицерах. Караульные солдаты стоят у всех подъездов, ведущих в помещения бывшего царя, Александры Феодоровны и находящейся во дворце бывшей свиты царя.
Такая же охрана стоит также и у помещений, где находятся в заключении все слуги бывшего царя. Их несколько сот человек. Свидание с ними также не разрешается, и передача им вещей производится также с разрешения дежурного офицера. Через кухонный подъезд доставляется во дворец провизия и все необходимое. Здесь все время находится дежурный офицер. Телефонное сообщение с обитателями дворца прекращено и только оставлено несколько телефонов для нужд охраны.
Встает бывший царь в 9 часов утра и выходит в общую столовую, где пьет чай вместе с семьей. Все это происходит в присутствии караульных солдат. Ежедневно Николаю Романову, с разрешения караульного офицера, даются для прочтения газеты.
Обед бывшего царя и его семьи состоит из нескольких блюд, приготовляемых находящимся в заключении дворцовым поваром.
Ежедневно Николай Романов, Александра Феодоровна и их дети совершают прогулки по парку. За ними наблюдают дежурный офицер и солдаты. Большей частью прогулки происходят с 3 до 5 часов дня. Вместе с бывшим царем гуляют генерал Долгоруков и граф Бенкендорф.
Вместе с наследником находится всегда его постоянный спутник Деревенько. Бывший царь любит физический труд. Зимой он колет лед, [в] весенние месяцы поливает цветы и расчищает дорожки. Караульные солдаты поражаются, с каким прилежанием работает в саду дворцового парка бывший царь. Иногда в работах участвует Татиана. Александра Феодоровна сильно осунулась и во время прогулок ходит, опустив голову.
Мы покинули Царское Село, вынеся впечатление, что охрана бывшего царя находится в очень надежных руках и что члены бывшей царской семьи лишены возможности куда-либо скрыться».

Ознакомившись с корреспонденцией, подписанной псевдонимом «Б. Ц-к», граф Бенкендорф, привыкший к развязному тону «свободной прессы», не выдержал:
— Ну, и подлецы! В том числе и этот «Бецик». Да как они смеют писать о Государе, словно это уголовный преступник! Впрочем, это еще ягодки. На пятки эсерам, кадетам и прочим октябристам наседают откровенные ставленники немцев.
— Вы о эсдеках, ваше сиятельство? — спросил князь Долгоруков.
— Не вполне. Эсдеки грызутся между собой, и верх взяла наиболее радикальная их фракция. Они называют себя большевиками. Верховодит ими некто Ульянов-Ленин, еврей по материнской линии. Худо-бедно, но русская армия, оставшаяся без Державного вождя, все-таки воюет. Вильгельма это не устраивает. Его генштабисты убедили кайзера выделить круглую сумму из имперского банка, чтобы свалить нынешнее правительство Кирбиса-Керенского и на его место поставить Ульянова-Ленина. В запломбированном вагоне этого главного большевика вывезли из Швейцарии вместе с кагалом его сородичей. Он твердо обещает прекратить войну с Германией и Австрией и войну «империалистическую» превратить в гражданскую. Лозунги его лживы, но действенны. «Мир народам!» «Земля крестьянам!» «Фабрики рабочим!» И очень многие простаки попались на удочку. Они поддерживают большевиков с их погромными лозунгами.
— Неужели Керенский и его коллеги по временному правительству не понимают, что Ленин угроза для них же самих?
— Это одна шайка-лейка, поверь, Валя. Я, как ты знаешь, тертый калач и насмотрелся на таких молодчиков. Делают вид, будто у каждого своя программа, а на самом деле цель у них одна. Совдеп — вот кто их истинный хозяин. Ведь Кирбис-Керенский был выдвинут от совдепа. Цель у него с Ульяновым одна — окончательно развалить армию, разложить народ, и без того разложившийся после свержения «царизма», то есть единственного строя, который веками признавал русский народ — как дворяне, так и простолюдины.
— Да, ваше сиятельство. Я был свидетелем того, как боготворили Государя фронтовики — и офицеры, и генералы. Почему же он не оперся на народ, простого солдата?
— Мы еще не в состоянии оценить все величие шага, сделанного Императором. Конечно, стоило бы ему бросить клич, и десятки, сотни тысяч вступили бы на его защиту. Но тогда пролилась бы кровь. Кровь русских людей. Началась бы братоубийственная война. Государь решил пожертвовать собой, лишь бы спасти армию от междоусобицы.
— Но ведь междоусобицы разгораются повсюду, — возразил князь Долгоруков. — Разве Император Александр III не предупреждал о том, что может произойти, если рухнет самодержавие? Разве не говорил он Наследнику Цесаревичу: «Падение исконной русской власти откроет бесконечную эру смут и кровавых междоусобиц».
— То, что сейчас происходит — не вина Государя, — заявил обергофмаршал. — Не дай мне Бог осуждать покойного Государя-Миротворца. Но ведь многие узлы, которые приходилось распутывать Императору Николаю Александровичу, были завязаны в царствование покойного его родителя. Если сильно сжимать пружину, она в конце концов распрямится. Я старик и знаю подоплеку многого. Кстати, и Император Александр Александрович не обладал полнотой власти. Он даже не смог настоять на том, чтобы был поднят затонувший в Ревельской гавани броненосец «Русалка». Это было необходимо для проверки тяжелых обвинений в адрес морского министерства и судостроителей, допустивших якобы ряд грубых, даже преступных ошибок. Государь Николай Александрович никогда не кланялся иудеям. А его родитель это делал. Он узнал, что революционную подрывную деятельность проводят не кто иной, как иудеи. Через графа Витте, человека своего в иудейских кругах Европы и Америки, он попытался откупиться от них.
— И что, не удалось? — заинтересовался князь Долгоруков.
— Какое там! — махнул рукой Бенкендорф. — След привел от французских Ротшильдов к английским, а те заявили, что всем заправляет американский банкир Яков Шифф. Так тот и слушать не захотел посланца Витте. Заявил, что Романовы приговорены ихним кагалом. Этот самый Шифф, кстати сказать, финансировал и финансирует большевиков и прочую нечисть. Он уверен, что денежки его окупятся сторицей.
— Неужели нет надежды на спасение Государя и его семьи?
— Боюсь оказаться пророком, Валя, но пожалуй, что нет.
— Но ведь его величество Георг V — двоюродный брат нашего Государя! — с горячностью воскликнул князь. — Неужели он не окажет гостеприимства Их Величествам и Их Высочествам?
— Не посмеет, — грустно проронил старый придворный. — Да и не он хозяин в собственном доме. Хозяин в Англии — правительство. И даже не правительство. Масонские ложи.
— Неужели? А я-то думал, что масонство — это всего лишь фигура речи.
— Увы. Фигура довольно зловещая. Его цель — свержение тронов и разрушение алтарей. Что же касается Англии, то там никакие родственные узы не в счет. Мне доводилось общаться с господами из Лондона и я убедился, что у англичан нет ни родственников, ни союзников постоянных. Есть лишь постоянные интересы. Отсюда их политика — сталкивать лбами противников, с тем, чтобы оба обескровили друг друга. Недаром один умница-журналист, кажется, Булацель, заметил однажды: «Англичане готовы сражаться... до последнего русского солдата». Ты думаешь, они обрадовались бы, если бы Россия одержала победу и Проливы оказались в наших руках? Ведь тогда у нас был бы выход в Средиземное, а затем и в Атлантику. Разве они не предали нас в самом начале войны, пропустив в Черное море «Гебен» и «Бреслау»?
— Выходит, единственно, кто мог бы помочь Государю и Августейшей Семье — это Вильгельм? — спросил у графа Долгоруков.
— Одно дело — мочь, а другое хотеть. Хотя Государыня Александра Феодоровна и урожденная немецкая принцесса, но, зная подлый нрав кайзера, я почти уверен, что ничего для спасения «дражайшего Ники» и его семьи он пальцем о палец не ударит. Впрочем, он знает, что из его рук спасения не примут ни Его Величество, ни Государыня. К тому же, у него у самого забот хоть отбавляй. Хотя его генштабисты и якшаются с большевиками, но держат с ними ухо востро.
— Да уж, пожалуй, так оно и есть, — согласился князь. — Почему же Временное правительство так нерешительно ведет себя с этими молодчиками? Ведь в начале июля они предприняли было переворот. До самого вечера третьего июля на улицах Петрограда было спокойно. В начале девятого с Литейного на Невский неожиданно вылетел открытый автомобиль, в котором были установлены два пулемета. Вслед за ним появились еще три грузовика со множеством солдат и пулеметами. Большевички выкрикивали лозунги: «Долой Временное правительство!» «Смерть буржуям!» А слово у них с делом не расходится. В тот день было убито семьсот человек.
— Валя, ты всего не знаешь, — покачал головой граф. — Один из офицеров рассказал мне, что это восстание должно было сопровождаться диверсиями и убийствами крупных и мелких чинов — как военных, так и гражданских. А в это время на фронте должно было начаться отступление русских войск.
— Как русский народ, его «лучшие умы», дорвавшиеся наконец-то до власти, не понимают, что без решительной борьбы с явными лакеями германцев, повторяю, решительной... без крутых мер по отношению к Ульяновым, Бронштейнам, Нахамкесам, Рошалям и другим пассажирам пломбированного вагона — всех их ждет крах. Неминуемый крах. Они наглы, напористы, беспринципны, — горячился князь Долгоруков.
— Народ, ты говоришь, — невесело усмехнулся Бенкендорф. — Нет теперь никакого народа. Орда. Да, Валя. Орда. А если этой орде нечего бояться, если нет над нею кнута, то она себя покажет. Пугачевщину покажет. Она попыталась показать себя во время революции пятого года, да ее прижали. Потому что армия была за Государя. Один из думцев признался: «В девятьсот пятом мы ставили на солдата и проиграли, а во время нынешней — великой бескровной — мы сделали ставку на генералов и выиграли». А ведь сам пострадал во время революции пятого года. Ему нужно было делянки рубить. Его же собственные, кровные, как он выразился. «И вот здрасте, — рассказывал он. — Приходит толпа этаких зулусов и заявляет: «не моги!» — «Почему? На каком основании? Закон, что ли, какой вышел?» — «Ты, — говорят, — рощу вырубишь, а что нам останется? Хитрай!» А тут еще один «грамотей» встрял, стал объяснять барину: «Правов нет у мужика, барин. Ты пообожди, пока обзаконят, куда чье. А то вырубишь, закон будет ни к чему».
— Ну, а зачем же этот думец опять заигрывает с мужиками? — пожал плечами Долгоруков.
Граф Бенкендорф хотел было объяснить пасынку, что «прогрессист» давно успел выгодно продать и принадлежавший ему лес, и имение и перевести деньги за границу, но в этот момент постучался слуга:
— Ваше сиятельство, — поклонился он Бенкендорфу, — и вы, ваше сиятельство, — с поклоном обратился он к князю Долгорукову, — Их Величества приглашают к столу-с.
— Спасибо, голубчик, — произнес грузный Бенкендорф, большой любитель покушать.
Уже за трапезой проницательная Государыня по лицам обергофмаршала и его пасынка догадалась, что между ними только что шел оживленный разговор.
— Ну, господа, чьи косточки перемывали? — шутливо спросила Государыня. — Небось, во всем вините бедный русский народ, простого мужика?
— Был грех, Ваше Императорское Величество, — наклонил голову граф Бенкендорф.
— Я теперь бывшее Императорское Величество, — поправила графа Государыня, которая сегодня была в хорошем расположении духа.
— Для меня, как и для многих миллионов подданных Вы — Ваше Императорское Величество, — твердо возразил старик. — Императорский титул дарован Вам и Государю, как Помазаннику Божию, и никакая земная власть не вправе отнять его у Вас.
— Иного мнения придерживается многие, — продолжала Государыня. — Во всяком случае, петроградские журналисты. Один из них написал: «Бывший царь вместе со своей бывшей супругой и бывшими детьми надежно заключен в своем бывшем дворце».
— Надо же подобную чушь сморозить! — пожал плечами князь Долгоруков. — Дети и супруга никак не могут быть бывшими.
— Чего на свете не бывает, — вмешался в разговор супруги и своих приближенных Государь. — Вот, посмотрите, господа. — Он указал на тарелку, на которой лежал ломоть обветрившейся ветчины. — Возможно, когда-то это была ветчина. А теперь — всего лишь бывшая ветчина.
Все невольно улыбнулись, а графиня Анастасия Васильевна Гендрикова — еще совсем молодая фрейлина, которую Его Величество и Ее Величество звали «Настенькой», так и прыснула со смеху.
— Прошу прощения, Ваше Величество, — тотчас смутилась она.
— Раз уж на то пошло, я еще посплетничаю, — сделав вид, что ничего не заметил, проговорил князь. — Во время прогулки один солдат из студентов, кстати, родом из Риги, рассказал мне много интересного. Он латыш, но отец его учитель русской гимназии в Риге. И преподает русскую литературу. Кстати, любимый его русский писатель — Лесков.
— Хороший вкус у этого рижанина, — заметила Государыня.
— Видно, и у него самого есть вкус к русскому языку, — продолжал Василий Александрович. — Очень образный у него язык. Он точно подмечает особенности того или иного говора. Подражая волжанам, которых он слышал в своей части, он, нарочито окая, рассказывал: «Хорошо живут в заграницах, и мы так изделаем», — говорит мне один волжанин. А я ему: «Милой, везде хорошо, где нас нет». Моему рижанину довелось побывать у этого волжанина в деревне. Приходят в деревню, а она словно вымерла.
«Где народ весь, бабка?» — спрашивает рижанин у старухи, выглянувшей из калитки.
«Люцинера пошли слушать, — ответила старуха. — Во-он там, на взлобочке. Го-осподи, сколько народу к нам шляются! Все дела! От этих ваших делов работу забросили. Гыр ды гыр, гыр да гыр. Да Царя не надо, да этого не надо, да того не надо, а работать некому. Го-осподи!»
Обедающие внимательно слушали князя. Все знали, что он большой мастер читать и что его любимые писатели — Гоголь, Мельников-Печерский и Лесков. Сегодня «Валя» был в ударе и воспроизводил простонародную речь особенно точно. Но в его воспроизведении этой речи не было ни намека на иронию. Долгоруков часто беседовал с рядовыми солдатами и матросами, умел и любил их слушать и понимал бесхитростную душу простого крестьянина, еще не испорченного чахоточными «люцинерами».
Государыня вздохнула. Ей, видно, вспомнился убиенный раб Божий Григорий с его простодушными, но часто точными и верными замечаниями, с его привычкой давать безобидные прозвища министрам и вельможам. Графа Витте он звал «Витей», Протопопова — «Калининым», Анну Вырубову — «Коровой», видно, из-за ее полноты.

* * *

О том, как содержались Царскосельские узники, сообщали «Биржевые Ведомости» от 1 апреля 1917 года:

«...Бывшего царя, очевидно, связывает с князем Долгоруковым особая дружба. С ним он не расстается. Для царскосельских узников прогулки разрешены 2 раза в день: в 11 часов и в 3 часа. Длятся они полчаса, иногда час.
Дети по-прежнему больны; у Ольги Николаевны прошла корь, а теперь она заболела ангиной в острой форме. Мария Николаевна, после кори, заболела воспалением легких. Алексей оправился от кори, стал выходить, но нечаянно поскользнулся, упал и зашиб себе руку и снова слег. Кроме того, он страдал бронхитом. Вчера ему было лучше, и врачи разрешили ему встать с постели.
Успела оправиться после кори Анастасия Николаевна, но и она заболела воспалением легких. Кризис теперь уже миновал, и она находится на пути к выздоровлению. И только Татьяна все время чувствует себя хорошо и с отцом ходит на прогулки.
Как-то на днях она обратилась к караульному офицеру:
— Нельзя ли, господин офицер, снять вас с отцом?
Офицер согласился. Получился любопытный снимок: царскосельский узник оказался запечатленным на снимке рядом с караульным офицером, надзирающим, чтобы бывший царь не сбежал».

* * *

«С момента устранения бывшего коменданта дворца ротмистра Коцебу по распоряжению министра юстиции А. Ф. Керенского установлен строгий режим для всех царскосельских узников, содержащихся в дворце.
Прежде всего, Николаю и его супруге предложено при смене караулов показываться начальнику караула. После каждой смены караульный начальник сдает сменяющему караулу бывшего царя и царицу. Это сделано во избежание недоразумений и подозрений. Последнее распоряжение министра юстиции А. Ф. Керенского коснулось Александры Федоровны. Ей запрещено сообщаться с супругом.
Николаю Романову разрешается свободно ходить и бывать во всех помещениях, находящихся в верхнем этаже, бывать в комнатах, где помещаются дети, во всякое время дня и ночи, но при условии, чтобы в тот момент, когда он желает бывать в комнатах детей, супруга за это время должна выйти».

* * *

«Охрана Александровского дворца находится в надежных руках. Караульная служба несется беспрерывно днем и ночью поочередно всеми воинскими частями, квартирующими в Царском Селе. Каждый караул состоит из 120 солдат и 3 офицеров. Разговоры по телефону разрешаются членам бывшей царской семьи и арестованным членам свиты, но при всех разговорах должен присутствовать дежурный офицер. За все время ареста Николай и его супруга бесед по телефону не вели, прибегает лишь к частым телефонным разговорам князь Долгоруков. Особое внимание в последние дни обращено на поступающую во дворец почту. Все телеграммы и письма проходят через двойной просмотр дежурного караульного офицера, а затем дворцового коменданта.
Газеты Николаю разрешено получать, но каждый раз на собственные деньги. Обычно утром он пишет на клочке бумаги названия газет, которые он хотел бы приобрести. Эта записка через скорохода поступает к дежурному офицеру вместе с деньгами. Во дворец поступают почти все столичные газеты, как утренние, так и вечерние, в том числе одна московская газета.
Для сношений с дворцом оставлен лишь один пропускной пост, ведущий к кухонному зданию. Здесь отведена комната для офицера, который тщательно просматривает вместе с солдатами все поступающие во дворец продукты, предметы, а также все вещи, отправляемые из дворца.
Арестованными во дворце в настоящее время считаются только четыре человека: Николай, Александра Феодоровна, граф Бенкендорф и князь Долгоруков.
Многочисленные же лица свиты и прислуга, живущие во дворце, юридически арестованными не считаются, но, ввиду изъявленного ими желания оставаться во дворце, им запрещено всякое сношение с посторонней публикой, близкими, друзьями и населением Царского Села.
В Александровском дворце появилось еще шесть узников: священник, дьякон, четыре певчих. В течение последней недели в церкви Александровского дворца происходит два богослужения ежедневно, на которых аккуратно присутствуют Николай, Александра Феодоровна и дети. Приходит на богослужение и вся бывшая придворная челядь. В церкви приняты меры к недопущению общения между членами бывшей царской семьи и многочисленными служащими и прислугой».

* * *

«Бывшая царская семья помещается по-прежнему в покоях верхнего этажа дворца: на левом крыле комната Николая, на правом — комнаты Александры Федоровны и дочерей.
В нижнем этаже помещается кабинет, библиотека и другие комнаты для работы, но в них бывший царь теперь не бывает.
Вход и выход для царской семьи установлен только один по крыльцу, ведущему в покои дворца. Когда Николай Романов выходит на прогулку, часовые берут на караул. На приветствие бывшего царя часовые отвечают:
— Здравия желаем, господин полковник.
С такими же ответами обращаются к Николаю Романову и караульные офицеры. Бесед на политические темы во время прогулок он избегает. Говорит о погоде, интересуется судьбой той воинской части, к которой он принадлежит, как офицер.
Князь Долгоруков называет Николая Романова «бывший государь», «бывший царь» и т. д. Только один граф Бенкендорф по-прежнему продолжает называть Николая Романова «государь», «ваше величество».
Граф Бенкендорф ведет себя непринужденно, чувствует себя в роли обер-гофмаршала, делает выговоры служащим дворца за допускаемые ими вольности.
В Александровском дворце продолжает оставаться статс-дама Нарышкина и при ней две фрейлины: баронесса Буксгевден и графиня Гендрикова. Статс-дама Нарышкина из семьи князей Куракиных. Отец ее был послом во Франции. Нарышкина очень тяготится своим пребыванием в Александровском дворце и при приезде А. Ф. Керенского во дворец возбудила ходатайство о разрешении ей оставить Александровский дворец. Ответа пока не последовало.
Нарышкина с Буксгевден и графиней Гендриковой держится уединенно. Сношений с Александрой Федоровной не имеет. Нарышкина пишет мемуары, затрагивающие придворную жизнь, в частности, ее продолжительную жизнь во Франции. Мемуары доведены до кончины Александра III.
Шести дворцовым служащим разрешено оставить дворец. В течение ближайшей недели покидает дворец еще около пятидесяти служащих.

* * *

Бывший комендант Александровского дворца ротмистр Коцебу арестован. Когда граф Бенкендорф передал объемистый пакет для дворцового коменданта Коцебу, дежурный офицер вскрыл этот пакет. В нем находились два письма от графа Бенкендорфа и князя Долгорукова на имя графини Шуваловой. Тут же находился чек в один из петроградских банков. Бенкендорф и Долгоруков просили графиню Шувалову позаботиться о продаже их имений и переводе денег в американский банк. Они просили сообщить, когда уезжает за границу курьер, который должен будет заехать в Царское Село за получением важных документов от ротмистра Коцебу.
Дежурный офицер донес начальнику гарнизона Царского Села, тот — командующему войсками петроградского военного округа. Коцебу был арестован. После этого во дворец приехал А. Ф. Керенский, чтобы на месте ознакомиться с условиями содержания и ужесточения содержания».

Временное правительство бдительно охраняет «бывшего Императора» и Его Семью. Опасается, как бы они не сбежали.
И не видит подлинной опасности: в Россию в пломбированном вагоне въезжает целый десант германских агентов во главе с В. И. Ульяновым-Лениным. Текст телеграммы, приводимой на репродукции, гласит:

«Телеграмма
Штаб <Германского> Верховного Командования, 21 апреля 1917 г.
<Отправлена:> 5 час. 35 мин. пополудни
Получена: 6 « 35 « «
От советника Императорского посольства
в Министерство иностранных дел
№ 551
Верховное командование передает следующую информацию политическому отделу Генерального штаба в Берлине:
«Штейнвахс телеграфирует из Стокгольма 17 апреля 1917 г.: «Ленин благополучно прибыл в Россию. Он действует полностью в согласии с нашими пожеланиями. Из-за этого сердитые окрики со стороны Антанты в Стокгольме — социал-демократов. Платтен был возвращен британцами на границе, что вызвало здесь большой переполох».
Платтен является уважаемым швейцарским социалистическим лидером, который сопровождал русских революционеров из Швейцарии через Германию в Стокгольм и хотел сам поехать отсюда в Петроград».
Подпись: Грюнау»

«Биржевые ведомости», конечно, приукрашивали положение Царственных узников. В действительности, охрана дворца, хотя и состояла из «гвардейцев», вела себя вызывающе по отношению к Императору. Когда он приветствовал офицеров, те, как правило, не отвечали. После того, как один из прапорщиков демонстративно отказался пожать своему бывшему Верховному Главнокомандующему руку, Государь перестал здороваться с охраной за руку.
Но, разумеется, отношение к Царской Семье было еще не тем, каким оно станет в сибирской ссылке, в особенности, в Екатеринбурге, где узникам запрещалось заниматься любым физическим трудом, без которого Государь не мог жить. В Царском Селе Семья имела возможность кататься на байдарке, на велосипедах, заниматься огородом, возделывать который ей помогали не только слуги, но и солдаты охраны. Дворцовый комендант разрешал Семье посещать Феодоровский Государев собор, настоятелем которого был о. Беляев. Государь радовался успехам армии. 30 июня он записал: «Вчера был взят нами Галич и 3000 пленных и около 30 орудий. Слава Богу!» Но радость Государя оказалась преждевременной. «После нашего наступления у Галича многие части, насквозь зараженные подлым пораженческим учением, не только отказались идти вперед, но в некоторых местах отошли в тыл даже не под давлением противника»,— гласит запись в его дневнике 13 июля 1917 года. Куда девался бодрый дух союзной английской прессы. Вот перепечатка из «Тайм уикли»:
«Петроград, 26 июля 1917 г.
Причины русского развала
Утрата армией боевого духа является следствием приказа № 1, опубликованного Петроградским совдепом. Кроме того, что этот приказ указывает на то, что солдат является гражданином, наделенным всеми правами, но не имеющим никаких обязанностей, приказ ударил по принципу единоначалия».
О разложении «свободной и демократической» армии «Петроградская газета» от 16 июня 1917 года (с. 5) сообщала:
«Из Царского Села сообщается о возмутительном преступлении в местном парке. Около дерева были найдены три зверски замученные девушки, судя по одежде — служанки. Две из них, не вынесшие насилия, были найдены мертвыми. Третья оказалась жива, но с явными признаками умопомешательства. В преступлении подозреваются солдаты дезертиры».
Не то в шутку, не то всерьез один из журналистов пишет:
«Будущее русской армии, как и будущее русского народа, не может не быть великим». И тут же иллюстрация этого «великого будущего»:
«Одесса. 15 июня. Дезертиры совершили насилие над священником и разгромили его дом, а также ограбили жителей Рыбницкого сахарного завода. Они же изнасиловали там десять девушек. Одна умерла, другая сошла с ума».

* * *

— Вы скажете: на то они и дезертиры. Но вот еще одна иллюстрация развала, коснувшегося армии. Послушайте корреспонденцию, помещенную в том же номере «Петроградской газеты», граф, — сказал князь Долгоруков, обращаясь к обер-гофмейстеру:
«Выборные представители — офицеры и солдаты всех полковых, бригадных и солдатских комитетов № корпуса, рассмотрев преступное деяние группы офицеров и солдат пехотного Нешавского полка, выразившееся в истязании начальника пехотной дивизии генерала N, нашли, что преступление является вполне установленным.
Обсудив повторившийся трижды факт упорного отказа Нешанского полка исполнить приказ, телеграмму и приказ по дивизии о стратегической передвижке полка, которая должна была приведена на следующий день, нашли: приказы эти Нешавский полк не исполнил, причем мотивом неисполнения послужило исключительно нежелание полка идти на неизвестные, может быть, опасные позиции.
Выборные представители просят командира корпуса приказать в четвертый раз Нешавскому полку исполнить означенные приказы и в случае отказа просить командира корпуса и военного министра Керенского немедленно лишить всех чинов этого полка всех видов довольствия и немедленно расформировать его...»
Князь Василий Долгоруков, прочтя это постановление, вспомнил слова, сказанные Императрицей по поводу низложения Государя Юлии Александровне Ден: «С уходом Государя для России теперь все кончено». Пожалуй, она права. Развал армии, а затем и всей страны неизбежен. Вправе ли старшие армейские начальники требовать повиновения от своих подчиненных, если они сами изменили присяге Государю Императору. Какая же это армия, когда в ней нет единоначалия, когда решение идти в бой или оставаться на позиции принимает не начальник части, а комитет из нижних чинов и офицеров, выбранных туда солдатами — то есть командиров, наиболее поддающихся воздействию на них солдат.
Вся страна пожинает плоды клеветы, направленной против Государя и, особенно, Императрицы. Какие клеветы допускает молодой князь Юсупов — этот убийца, чьи руки обагрены кровью простого русского мужика! Действительно, эта светская чернь, стрелявшая в бедного Распутина, целила в Государыню. И не успокоится, пока не добьется своего.
— Что он себе позволяет! — горячился Василий Александрович, обращаясь к графине Анастасии Васильевне Гендриковой и прочитал:

«...Молодой князь Юсупов, участник убийства презренного Распутина, заявляет, что бывшего царя Николая II его жена с ее фаворитами и фаворитками систематически спаивали водкой и шампанским, настоенным на дурманящих мозг тибетских травах. Николая II десятками лет спаивали и дурманили. Удивительно ли, что все 23 года его правления были «режимом безумия», как характеризовали в свое время павший строй левые ораторы Государственной Думы, за что их Ваньки-Каины привлекали к суду по 102 статье.
Удивительно ли, что под эгидою Николая II Россия терпела много горя, много унижений, билась в кошмарных тисках.
Никто не решится поручить запойному пьянице вести простой автомобиль. Править же обширною Россией, надо думать, много труднее, чем управлять мотором. Однако царедворцы всевозможных рангов полагали, что лучше «самодержавца» и быть не может, чем одурманенный человек, готовый подписывать какие угодно указы, выгодные для распутинской шайки. Преступление их, впрочем, гораздо грандиознее...»

Знали бы юсуповы и журналисты, печатающие их клеветы, что не пройдет и восьми месяцев, как Россией станет править «гений», после смерти которого вскрытием будет установлено, что одно полушарие у него величиной всего в грецкий орех, — тот самый «гений», при котором Россия уменьшится до тех размеров, какие у нее были в 16 веке. Как, впрочем, и ее население.

* * *

Нужно сказать, что не все разделяли оптимизм Кирилла Владимировича, восторженно отзывавшегося о «новом правительстве». Об этом свидетельствовали «Биржевые Ведомости» от 1 апреля 1917 года:

«В ночь на 31 марта по распоряжению властей был арестован в своей квартире в доме № 16 по 7-ой Рождественской улице брат депутата Государственной Думы прапорщик артиллерии А. Г. Замысловский. Поводом к аресту послужило уклонение Замысловским от принятия присяги Временному Правительству. После допроса Замысловский был отправлен в главный штаб, где и передан в распоряжение коменданта».

Но не только из печати черпал сведения о происходящем в «свободном» Петрограде мистер Гиббс. Бывал он и на Петроградской стороне возле дворца Матильды Кшесинской. С балкона его выступали спутники «Ильича» по пломбированному вагону. Впечатление от от этих речей много лет спустя выразил В. В. Шульгин:
«С этого балкона стремились уничтожить русскую армию. Всеми средствами разлагали дисциплину, натравливали солдат на офицеров. И требовали подписания мира «бз аннексий и контрибуций»... Слово «мир» действовало как атомно-водородная бомба. Слово «мир» сыпало радиоактивные частицы на тысячи километров от особняка Кшесинской и отравляло солдатские души, маня их бросить фронт и вернуться по домам. Никому не хотелось воевать. Армия еще держалась в силу дисциплины и чувства долга. От того и другого освобождали солдатскую совесть ораторы с балкона Кшесинской.
Между тем Временное правительство объявило продолжение войны. Но каким образом можно было воевать и одновременно терпеть эту проповедь, проповедь из особняка Кшесинской».

Глава девятнадцатая
«ПОДАРОК КАЙЗЕРА»

Помимо перечисленных в докладе германского чиновника лиц, сопровождавших Ленина, Кубу Ганецкого, Рошаля и прочих пассажиров запломбированного вагона, направленного в Россию, с ними ехали другие «углубители русской революции», вернее, разрушители страны.
В первом вагоне ехал Сафаров (Вольдин), один из будущих организаторов зверского убийства Государя Николая II и Его Семьи, а также Зиновьев-Апфельбаум, постоянно требовавший «каленым железом прижечь всюду, где есть хотя бы намек на великодержавный шовинизм».
Один из деникинских агентов свидетельствовал:

«Еще три месяца тому назад [в июле 1918 г.] жизнь чувствовалась в северной столице, а теперь уже мерзость запустения. За это время Зиновьев превратил его в кладбище, населенное живыми мертвецами. На лице легла какая-то особая тень. Только в Совдепии я видел на лицах эти тени. На войне на лицах обреченных есть что-то спокойное и даже скорее светлое. А здесь заживо погребенные. Какая-то понурость. Из людей выбит человеческий дух».

В это время Зиновьев был председателем так называемой Северной Коммуны, т. е. бывшей Петроградской губернии. Зиновьеву принадлежат слова: «Мы должны увлечь за собой 70 миллионов из 100, населяющих Советскую Россию. С остальными нельзя говорить — их надо уничтожить...» Придет время, и Сталин уничтожит самого уничтожителя. То же произойдет и с Сафаровым. Сокольников-Бриллиант проводил в 1919 году политику «расказачивания» на Дону и предлагал использовать казаков на каторжных работах. Магаданский историк Сергей Наумов, ссылаясь на газету «Общее дело» от 14.10.1917 г., приводит список пассажиров первого запломбированного вагона:
1. Абрамович Майя Зеликовна.
2. Айзенбунд Меер Кивович.
3. Арманд Инесса Федоровна.
4. Гоберман Михаил Вульфович.
5. Гребельская Фаня.
6. Кон Елена Феликсовна.
7. Крупская Надежда Константиновна.
8. Константин Анна Евгеньевна.
9. Ленин (Ульянов-Бланк) Владимир Ильич.
10. Линде Иоган-Арнольд Иоганович.
11. Мирингоф Мария Ефимовна.
12. Мирингоф Илья Давыдович.
13. Морточкина Валентина Сергеевна.
14. Пейнесон Семен Гершевич.
15. Погосская Буня Хемовна (с сыном Рувимом).
16. Равич Сарра Нахумовна.
17. Радомысльская Злата Эвновна.
18. Радомысльский-Зиновьев (Апфельбаум) Евсей-Гершен Аронович.
19. Радомысльский Стефан Евсеевич.
20. Ривкин Залман-Бэрк Осерович.
21. Розенблюм Давид Мордухович.
22. Сафаров (Вольдин) Георгий Иванович.
23. Сковно Абрам Анчилович.
24. Слюсарева Надежда Михайловна.
25. Сокольников (Бриллиант) Гирш Янкелевич.
26. Сулишвили Давид Сократович.
27. Усиевич Григорий Александрович.
28. Харитонов Моисей Мотькович.
29. Цхакая Михаил Григорьевич.

Некоторое время спустя германское правительство отправило в Россию новый отряд «интернационалистов», иначе говоря, «Пятую колонну». С. Наумов приводит список интернационалистов, сгруппированных согласно их партийной принадлежности:
РСДРП
1. Авдеев Иван Ананьевич (с женой и сыном).
2. Аксельрод Товия Лейзерович (с женой).
3. Аптекман Иосиф Васильевич.
4. Асариани Сосипатр Самсонович.
5. Астров (Повес) Исаак Сергеевич.
6. Баугидзе Самуил Григорьевич.
7. Беленький.
8. Беленький Захарий Давыдович (с женой и ребенком).
9. Богрова Валентина Леонидовна.
10. Бронштейн Роза Абрамовна.
11. Ванадзе Александр Семенович.
12. Войков (Вайнер) Пинхус Лазаревич.
13. Геронимус Иосиф Борисович.
14. Герштен.
15. Гишвалинер Петр Иосифович.
16. Гогиашвили Поликарп Давыдович (с женой и ребенком).
17. Гохблитт Матвей Иосифович.
18. Гудович.
19. Дубровицкий Захарий Лейбович.
20. Доидзе Соломон Яссевич.
21. Жвиф (Макар) Семен Моисеевич.
22. Иоффе Давид Нахумович (с женой).
23. Коган Владимир Абрамович.
24. Коган Израиль Иремиевич (с женой и ребенком).
25. Копельман.
26. Кристи Михаил Петрович.
27. Лебедев (Полянский) Павел Иванович (с женой и ребенком).
28. Левина.
29. Левин Иохим Давыдович.
30. Левитман Либа Берковна.
31. Луначарский (Хаимов) Анатолий Васильевич.
32. Люднинская.
33. Маневич Абрам-Эвель Израилевич (с женой).
34. Мануильский Дмитрий Захарович.
35. Мартов (Цедербаум) Юлий Осипович.
36. Мартынлов (Пикер) Семен Юльевич (с женой и ребенком).
37. Мгеладзе Власа Джарисманович.
38. Мовшович Моисей Соломонович (с женой и ребенком).
39. Мунтян Сергей Федорович (с женой).
40. Назарьев Михаил Федорович.
41. Оржеровский Марк (с женой и ребенком).
42. Орлов (Мендер) Федор Иванович.
43. Осташинская Роза Гирш-Араповна.
44. Певзая Виктор Васильевич.
45. Пшиборовский Стефан Владиславович.
46. Пластилин Никанор Федорович (с женой и ребенком).
47. Позин Владимир Иванович.
48. Рабинович (Скенрер) Пиля Иосифовна.
49. Райтман (С женой и ребенком).
50. Розенблюм Герман Хаскелевич.
51. Рохлин Мордха Вульфович.
52. Рузер Леонид Исаакович (с женой).
53. Рязанов (Гольдендах) Давид Борисович.
54. Сагредо Николай Петрович (с женой).
55. Садокая Иосиф Бежанович.
56. Семковский (Бронштейн) Семен Юльевич (с женой).
57. Соколинская Гитля Лазаревна (с мужем).
58. Сокольникова (с ребенком).
59. Строева.
60. Туркин Михаил Павлович.
61. Финкель Моисей Адольфович.
62. Хаперия Константин Алексеевич.
63. Шейкман Аарон Лейбович.
64. Шифрин Натан Калманович.
65. Эренбург Илья Лазаревич.
БУНД
1. Абрамович (Рейн) Рафаил Абрамович (с женой и двумя детьми).
2. Альтер Эстера Израилевна (с ребенком).
3. Барак.
4. Болтер Лейзер Хаймович.
5. Вейнберг Маркус Аронович.
6. Гальперин.
7. Димент Лейзер Нахумович.
8. Дранкин Вульф Меерович (с женой и ребенком).
9. Драйзеншток Анна Мееровна.
10. Занин Майром Монашеевич.
11. Идельсон Марк Липманович.
12. Иоффе Пинкус Иоселевич.
13. Клавир Лев Соломонович.
14. Конторский Самуил-Сруль Давыдович.
15. Левит (Геллер-Левит) Эдель Мееровна (с ребенком).
16. Лернер Давид.
17. Липнин Иуда Лейбович.
18. Любинский Мечислав-Абрам Осипович (с женой и ребенком).
19. Люксембург Моисей Соломонович.
20. Махлин Тайва-Зелик Зельманович.
21. Меерович Мовша Гилелевич.
22. Нахимзон Меер Ицкович.
23. Пинлис Меер Ицкович.
24. Раков Моисей Ильич.
25. Розен Хаим Иудович (с женой).
26. Светлицкий А. А.
27. Скептор Яков Лейбинович.
28. Слободский Валентин Осипович.
29. Турсенев Исаак Яковлевич.
30. Хефель Абрам Яковлевич.
31. Цукерштейн Соломон Срулевич (с двумя детьми).
32. Шейнберг.
33. Шейнис Исер Хаимович.
СОЦИАЛИСТЫ-РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ (ЭСЕРЫ)
1. Безземельный (Устинов) Алексей Михайлович.
2. Беляева (Урес) Мария Александровна (с ребенком).
ПОЛЬСКАЯ СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ ПАРТИЯ
1. Кон Феликс Яковлевич (с дочерью и зятем).
2. Лапинский (Левинсон) Меер Абрамович.
3. Шпаковский Ян-Игнатий Александрович.
ПОАЛЕЙ — ЦИОН (РАБОТНИКИ СИОНА)
1. Воловина Аласса Овсеевна.
2. Кара.
СОЦИАЛИСТЫ-СИОНИСТЫ
1. Динес Ривка Хаимовна.
2. Розенберг Лев Иосифович.
СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИЧЕСКАЯ ПАРТИЯ ЛИТВЫ
1. Мартна Михаил Юрьевич.
АНАРХОКОММУНСТЫ
1. Буцевич Александр Станиславович.
2. Вьюгин Яков (с женой и двумя детьми).
3. Гитерман Абрам Моисеевич (с женой и ребенком).
4. Гольдшейн Абрам Борисович.
5. Лидциц Ольга (с ребенком).
6. Максимов (Ястржембовский) Тимофей Федорович.
7. Миллер Абрам Липович (с женой и двумя детьми).
8. Ривкин Абрам Яковлевич.
9. Рубинчик Эфраим-Абрам Аронович.
10. Сегалов Абрам Вульфович (с женой).
11. Скутельский Иосиф Исаакович.
12. Тойбисман Ветя Израилевна.
13. Шмулевич Эстер Исааковна.
14. Юстин Давид.
СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИЯ КОРОЛЕВСТВА ПОЛЬСКОГО И ЛИТВЫ
1. Гольдблюм Роза Маврикиевна.
2. Урбан Эрнст Иванович (с женой и ребенком).
3. Шустер Иван Германович.
ПРОЧИЕ
1. Авербух Шмуль-Лейба Иосифович.
2. Балабанова Анжелика Исааковна.
3. Брагинский Монус Осипович.
4. Гониондский Иосиф Абрамович.
5. Зифельд Артур Рудольфович.
6. Караджай Георгий Артемиевич (с женой).
7. Киммель Иоган Вольдемарович.
8. Мкарова Ольга Михайловна.
9. Марарам Эля Эвилечевна.
10. Мейснер Иван (с женой и двумя детьми).
11. Одоевский (Северов) Афанасий Семенович.
12. Окуджава Владимир Степанович.
13. Рашковский Хаим Пинхусович.
14. Слободский Соломон Мордкович.
15. Соколов Павел Яковлевич.
16. Стучевский Павел Владимирович.
17. Трояновский Константин Михайлович.
18. Шапиро Марк Леопольдович.

Во второй группе «запломбированных пассажиров» находился Пинхус Лазаревич Войков, активный участник подготовки к расправе над Царской Семьей. 7 июня 1927 года его убил в Варшаве, где пособник палачей работал советским посланником, 19-летний крестьянский юноша Борис Коверда.
Статья, в которой приводятся списки пассажиров пломбированных вагонов, называется «Запломбированный вагон, взорвавший Россию».
Мысль Сергея Наумова ясна, как апельсин. Дескать, инородцы взорвали Россию. Но когда же прибыл в Россию этот вагон? В апреле 1917 года или позднее? Основная работа была уже выполнена, увы, представителями русского народа. Кто убивал офицеров на кораблях и в окопах на фронте? Кто расправлялся с городовыми и полицейскими чинами? Кто кричал об измене Императрицы? Кто арестовал Царя?
Вы скажете, произошло это в результате революционной пропаганды. Да, ядовитые плевелы большевизма поразили русскую армию. Но они поразили и немецкую. Однако, когда немцы возвращались в Германию, там наблюдались совсем другие картины. Князь С. Е.Трубецкой видел, как толпа «шпаков», т. е. гражданских лиц набросилась было на своих же офицеров, не сумевших обеспечить этим шпакам непрерывный поток продовольствия из Украины. Но немецкие солдаты разогнали штатских, заступились за офицеров, с которыми вместе проливали кровь на фронте. Германский император благополучно уехал в Голландию и никто из немецких революционеров его не тронул. Судьба же русского Царя и Его Семьи, увы, оказалась совсем иной.
Последние месяцы жизни отравляли жизнь Их Величествам и Их Высочествам «свободные граждане» Российской республики, одетые в военную форму — распевали похабные песни, вырезали площадные слова там, где их могли заметить Великие Княжны и Цесаревич. Слова на «великом и могучем языке».
С приходом советской власти в ее органах, как и в карательных органах, действительно, было множество представителей «малого народа». Но и на стороне белых сражалось много представителей этого народа. И находились они между двух огней.
Были русские, умиравшие за Царя, и такие русские, как зверь в образе человеческом Ермаков, который штыком добивал Великих Княжон. А потом ходил по пионерским слетам и похвалялся своим «подвигом».
Так что и русский народ — он всякий. И не дело мазать его одним миром. (Как, впрочем, и любой другой народ.)
Мы приводим рассказ одной крестьянки, из которого явствует, что и русский русскому рознь.
Сосед у ней повесился. Жена его и прибежала к бабе Саше — героине рассказа. Историю эту поведал нам питерский поэт Алексей Любегин.
— Ой, баба Саша! Помогите обмыть!
Пришла баба Саша к вдове. Спрашивает:
— Иконка-то где? Как вы тут жили-то без иконки?
— Была, была иконка, — отвечает вдова. — Да я убрала: мужик партейной.
— Муж-то твой был крещеной?
— Как не крещеной? Крещеной.
— Дак чего иконку-то убрала? — спрашивает старуха.
— Отсталая ты, бабка! Бога-то нету! Не музей у нас — иконы держать.
Но не все были такого мнения. В этом можно убедиться из следующего эпизода.
Во время войны, вспоминала баба Саша, неподалеку от их деревни рубили лес заключенные. Время было голодное. Несет баба Саша лукошко лебеды. В дверях дома человек стоит. Сразу видно — лагерник.
— Есть хочешь?
— Хотелось бы, мамаша.
— Ну, так пойдем в избу.
Вошли. Старуха виду не подает, а боится: не стукнул бы по затылку.
— Садись, щи хлебай.
Лагерник куртку расстегнул, а под ней ничего нет. Дала ему баба Саша портянки сухие, штаны домотканные. Хлеба пополам с лебедой ломоть отрезала.
Обулся лагерник, надел штаны вместо рвани и заплакал:
— Говорят, Бога-то нету... Век вас, мамаша, помнить буду. Вы мне Бога показали.
А кто он — хохол ли, русский, татарин или еврей, баба Саша и спрашивать не стала. Все, чай, люди.
Однако следует признать: часто там, где начинается революция, появляются евреи. В 1918 году советское правительство издало декрет «О борьбе с антисемитизмом». Декрет предусматривал расстрел за слово «жид». Еврейский общественный деятель И. Бикерман так характеризовал ситуацию, сложившуюся в России в 1922 году:
«Русский человек никогда не видел еврея у власти; он не видел его ни губернатором, ни городовым, ни даже почтовым работником. Были и тогда, конечно, и лучшие и худшие времена, но русские люди жили, работали и распоряжались плодами трудов своих, русский народ рос и богател, имя русское было велко и грозно. Теперь еврей — во всех углах и на всех ступенях власти. Русский человек видит его и во главе первопрестольной Москвы, и во главе Невской столицы, и во главе Красной Армии — совершеннейшего механизма самоистребления. Он видит, что проспект Св. Владимира носит теперь «славное» имя Нахамкеса, исторический Литейный проспект переименован в проспект Володарского, а Павловск — в Слуцк. <До 1925 года Гатчина носила не менее «славное» имя — Троцк.— В. К..> Русский человек видит теперь еврея и судьей, и палачом... распоряжающихся, делающих дело советской власти... а власть эта такова, что поднимись она из последних глубин ада, она не могла бы быть ни более злобной, ни более бесстыдной».
О том, что в «новой России» мало что изменилось, читатель может судить сам. Русскому ежедневно внушают, что он — пьяница, лентяй и бездельник. И русский про себя же говорит: «русский дурак». Вспоминая русскую историю, в особенности, историю последнего столетия, убеждаешься, что это недалеко от истины. Император Николай I, которого либералы называют «Николай Палкин», считал, что образованный еврей не опасен русскому обществу. Однако, студенты евреи «под сению науки» вели самую злобную пропаганду среди молодежи. Роль евреев в революционизировании университетов, как отмечает В. В. Шульгин, была поистине примечательна и не соответствовала их численности в стране. Ограничительные меры следовало направить против тех евреев, которые делали революцию. «Этим делом занимались главным образом евреи образованные, а не местечковые и сельские; эти последние мирно зарабатывали свой «ковалек <кусок> хлиба».
В. А. Солоухин сетует в своей книге «Чаша», вышедшей уже после его смерти на то, что Москву, литературные журналы, издательства и пр. были заняты «периферийной массой» — эвфемизм вместо слова «евреи». Именно они-то и завоевали Россию в 1917 году, и началась вакханалия уничтожения, начался Красный террор, «чтобы ослабить или совсем погасить в нашей бывшей России чувство национального самосознания», — отмечает писатель. Но стало это возможно благодаря тому, что русские убивали своих родных отцов и следовали «предначертаниям» «приемных отцов» — Ленина, Троцкого и иже с ними.
Без малого сто лет спустя удалось то, к чему в 1825 году стремились декабристы. План их состоял в следующем. Государь Николай I был бы убит кинжалом, который Рылеев подал для этой цели Каховскому. Вся Императорская фамилия была бы истреблена «до корня», на что по предложению Пестеля с превеликой пылкостью соглашался «Голицын»; Петербург был бы реформирован при помощи «красного петуха», чернь грабила бы и убивала, о чем мечтал Якубович; а Щепин-Ростовский «рэзал бы и рэзал», согласно своему желанию. В этой катавасии, которую гвардейцы начала XIX века готовили России, конечно, погиб бы цвет нации: Жуковский, Пушкин, Грибоедов и Гоголь покончили бы свои дни на эшафоте, ничего не написав... Государь Николай I 14 декабря 1825 года спас русских от самих себя». Это пишет «февралист» В. В. Шульгин . Усилиями таких «монархистов», как он, и подрывался престиж Царской власти, которая пала, раздавив под своими обломками и своих разрушителей.
Когда «верные ленинцы» позволяют себе антисемитские высказывания, им следует вспомнить, кто стоял у истоков «партии нового типа» и государства «рабочих и крестьян», приехав в Россию, успевшую свергнуть своего законного Государя, в пломбированных вагонах.
Большой знаток национального вопроса В. В. Шульгин писал: «В России людей легко бросить друг на друга, как это и было сделано во время революции. Но можно бросить и на самого себя... Повернет ветер неожиданно, и огонь бросится на собственное жилище того, кто пустил красного петуха». Еврейские погромы 1905 года спустя 12 лет привели к русским погромам. И если во время «первой русской революции» жертвы погромов насчитывались сотнями, то во время «великой бескровной», а затем «великой социалистической» число русских жертв составляло миллионы. Но тот же Шульгин продолжает: «В России лозунг «смерть буржуям» [т.е. призыв к очередной революции] непременно по истечении положенных сроков превратится в грозное улюлюканье — «бей жидов».
Неужели же так будет продолжаться вечно? Ответ на этот вопрос существует без малого две тысячи лет: «Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга». Эти слова Иисуса Христа передал нам Апостол Иоанн (13, 34).
В нынешнее время все переменилось. Есть русские генералы (и более высокопоставленные лица) — предатели, и евреи–патриоты России. К примеру, тот же генерал Рохлин, убитый русскими наемниками.
Пришла одна женщина в храм, чтобы исповедаться. Да так и обмерла: стоит некрасивый, чуть обрюзгший священник-еврей. Однако, едва он начал ее исповедывать, как прихожанка почувствовала в нем бесконечную кротость и доброту. Бывает, приходишь на исповедь, а священник только и ждет, когда ты от него отстанешь со своими откровениями. «Каюсь, батюшка, в пост телевизор смотрела». — «Ты что, в геенне огненной гореть захотела?» — «Так ведь православных братьев сербов бомбят! Хотела узнать, что и как,» — стала оправдываться женщина. — «Да что тебе эта Сербия? Других забот, что ли, у тебя, матушка, нет? — отчитал ее исповедник. Совсем больная пришла в тот раз домой бедная.
Этот же священник-еврей внимательно ее слушал, кротко успокаивал: «Хоть по молитве, да каждый день, хоть по шажку, да к Богу. И на детей нельзя давить. Лучше сказать: «Хорошо бы в храм сходить да причаститься». А то, что они музыку свою слушают, так ведь в миру живут, не обособленно».
Окончательно покорил прихожанку этот священник своей проповедью:       

Глава двадцатая
БЕЗ ЦАРЯ...

Корреспондент лондонской «Таймс» Роберт Вильтон, еще совсем недавно радовавшийся успехам «новой России, освободившейся от уз рабства», стал все чаще задумываться. Нет, то были не «узы рабства», а узда, в которой и следовало держать неуравновешенный, как необъезженный конь, народ. Под словом «свобода» серая масса понимала свободу творить свою волю. Нет, как союзник в войне против «гуннов» русский «освобожденный» солдат стал ненадежен.
На одном из участков фронта солдаты отказались идти в атаку. 78 офицеров полка, взяв винтовки, пошли в наступление. За офицерами пошли только их вестовые. Большинство героев погибло в неравном бою. На другой день немцы с почестями похоронили павших. Все это наблюдали из своих окопов русские. Видна умелая рука большевицких и эсеровских пропагандистов, внушающих солдатам необходимость замириться с немцами. «Гунны» же и не собираются ни с кем мириться.
А 4-го августа произошло событие, невозможное, пожалуй, ни в одной армии мира. Вильтону довелось ознакомиться с донесением генерала Асташева и полковника Духова. Полк в полном боевом снаряжении, с пулеметами и фуражем, под влиянием агитаторов-большевиков, направился к «братьям-немцам». Офицеры тщетно пытались удержать солдат от предательского шага, но им это не удалось. Тогда офицеры вышли вперед и заявили, что не допустят такого позора, пока они живы.
— Только через наши трупы! — воскликнул командир одного из батальонов.
— Эт-та можна! — осклабился ражий детина с толстыми губами и белесыми бровями и выстрелил. Его примеру последовали и остальные «воины свободной России». Перешагивая через трупы своих офицеров, полк ушел к немцам.
Похожий эпизод произошел и на соседнем участке. Офицеры полка призывали к наступлению: теперь не приказывают, а «призывают».
— В ловушку заманить ахвицеры хотять, — закричал чернявый, похожий на цыгана солдат.— Не было метенга, а без метенга пущай сами воюють.
— Вперед, за мной! — воскликнул командир полка, вставая во весь рост с наганом в руке. Его примеру последовали остальные офицеры и несколько солдат-старослужащих. Загремели выстрелы. Но не со стороны австрийцев, а со своей. Один за другим попадали офицеры. Бородатый капитан обернулся к окопам:
— Что же вы, подлецы, делаете? Креста на вас нет!
— Говорять тебе, метенга не было! — упрямо твердил чернявый и выстрелил в капитана. На следующий день чернявый исчез: не то к австрийцам убежал, не то его убил кто-то из солдат.

* * *

Августейшие узники никак не хотели верить, что армия без Царя превращается в стадо. Пьер Жильяр, учитель французского языка, оставшийся с Царской Семьей во дворце, записал у себя в дневнике:
«Понедельник  2  июля. — Мы узнаем, что в районе Тарнополя началось наступление, которое развертывается с успехом». «Вторник 3 июля.— Молебен по случаю военных событий, предвещающих, как кажется, большую победу. Государь, сияющий, приносит Алексею Николаевичу вечерние газеты и читает ему официальные сообщения».
Но одно дело — одержать победу, другое — сохранить завоеванный плацдарм. Это азбучная истина. Между тем, как сообщила «Биржевая газета», в Калуше, расположенном западнее Станислава, «после захвата его русскими, началась пьяная оргия. Зная, с кем он имеет дело, противник оставил большие запасы вина и водки. Русские «свободные» солдаты откупоривали бочки и пили. Другие валялись на земле и лакали вино из разлившихся луж. Князь Багратион, начальник «Дикой дивизии», послал 80 кавалеристов, чтобы навести порядок. Но, окруженные четырьмя тысячами солдат, пьяных в дым и освободившихся от уз дисциплины, всадники не смогли ничего поделать с ними. Когда же противник начал контратаку, эскадронам князя Багратиона пришлось защищать город и пьяных российских воинов. Как и следовало ожидать, Калуш был снова взят австрийцами».
Узнав о февральской революции, английский премьер Ллойд Джордж заявил: «Одна из задач этой войны выполнена». Корреспондент еженедельника «Таймс уикли» успел поумнеть и 26 июля 1917 года в статье, озаглавленной «Причины русского развала», писал:
«Утрата «морального духа» русской армией является следствием приказа № 1, изданного советами. Кроме того, что этот приказ давал понять солдату, что он — гражданин, наделенный одними только правами, но не имеющий никаких обязанностей, он еще и ударил по принципу единоначалия».
Зачем и кому понадобился приказ № 1, ясно из интервью Иосифа Гольденберга, члена совета «рабочих и крестьянских» депутатов, французскому писателю Клоду Ане: «Приказ № 1 — не ошибка, а необходимость. Его редактировал не Соколов; он является единодушным выражением воли совета. В день, когда мы «сделали революцию», мы поняли, что, если не развалить старую армию, она раздавит революцию. Мы должны были выбирать между армией и революцией. Мы не колебались: мы приняли решение в пользу последней и употребили — я смело утверждаю это — надлежащее средство».
Развалить армию было необходимо, главным образом, большевикам, работавшим по указке германского генштаба. «Февралисты» еще воевали с немцами, и поэтому был затеян

«Суд над большевиками»
«Первая сессия реформенного суда Н-ской армии, с участием военных присяжных заседателей, разбирала дело о большевицкой пропаганде в *** Клеванском полку. Поручик этого полка Дроник убеждал солдат не наступать на неприятеля, не исполнять боевых приказов и силой оружия заставить артиллерию не открывать огня по врагу. Он же распространял среди солдат заведомо ложные слухи, будто нашей артиллерии приказано обстрелять наши же окопы. Пропаганду поручика Дроника поддерживали рядовые Дегтерев, Никулин и ефрейтор Масленник. Прапорщик того же полка Доброхотов, унтер-офицер Урбанский, рядовой Ассиев и ефрейтор Рабченко. вопреки категорическому приказанию своего ротного командира, пошли за проволочные заграждения и вступили в переговоры с неприятелем. По подговору поручика Дроника они обещали противнику содействовать в том, чтобы заставить угрозой батарею артиллерийской бригады прекратить огонь.
Поручик Дроник явился к начальнику дивизии с «раскаянием».
Из свидетельских показаний и объяснений самих обвиняемых на суде выяснилось, что идеи большевизма им дороги постольку, поскольку они спасают от опасности наступления. Выяснилось также, что поручик Дроник до поездки был горячим сторонником наступления и лишь вернувшись из отпуска 14 июня, неожиданно превратился в ярого большевика.
Решением суда поручику Дронику дано снисхождение, и он приговорен к отдаче в арестное отделение на 5 лет, с лишением чинов, воинского звания и всех особых прав и преимуществ. Прапорщик Доброхотов приговорен к содержанию на гауптвахте на 2 месяца, Урбанский и Ассиев — к одиночному содержанию в военной тюрьме на 2 месяца, с лишением Урбанского унтер-офицерского звания. Ефрейтор Рабченко, заявивший, что он никогда ранее не видел немца в глаза, и пошел лишь, чтобы «побачить» немцев, приговорен к простому аресту на 15 суток. Дегтерев, Никулин и Масленник оправданы».
(«Петроградский листок», 2 августа 1917 года)

Повинны в разложении армии были не только эсеры и большевики. «Демократические вожди» ничего не говорили о защите Отечества, зато много талдычили о «правах солдата и гражданина». Особенно выделялся своим краснобайством «Верховный Главноуговаривающий» А.Ф.Керенский.
«Революционная» армия, многажды превосходившая численностью противника, прекрасно вооруженная и имеющая в своем распоряжении боевые материалы, заготовленные еще при Государе Императоре для нанесения решительного удара по врагу, предпочитала бесчинствовать и грабить собственное мирное население.
К примеру, 46-я пехотная дивизия отказалась выступить на позицию, зато организовала фронт в собственном тылу. Она грабила обозы, которые подвозили боевым частям провиант и снаряжение. Было решено окружить мятежников и нанести по ним удар, если они не придут в сознание.
В сознание они не пришли, и по ним было выпущено 84 снаряда. Были убитые и раненые. Остальные сдались и выдали зачинщиков, но после военно-полевого суда были расстреляны лишь двое из них. Остальных помиловал А. Ф. Керенский. Смертная казнь была заменена каторгой, причем осужденные до окончания войны... возвращались в строй.
Дивизию следовало расформировать, но это не было сделано. Разложение армии шло полным ходом.

* * *

Царскосельский период заточения Царской Семьи походил к концу. Пьер Жильяр так описывает те дни:

«Воскресение 15 июля [2 июля по старому ст.].— Ничего нового в нашем заключении. Единственное развлечение составляют прогулки. Очень жарко, Алексей Николаевич уже несколько дней купается в пруду, среди которого находится детский островок. Это большая радость для него.
Среда 20 июля. — Неуспех на фронте принимает все более и боле значительные размеры. Выясняется отступление. Государь очень этим огорчен...
Четверг 9 августа. — Я узнал, что Временное правительство решило перевезти Царскую семью. Место назначения держится в тайне. Мы все надеемся, что это будет Крым.
Суббота 11 августа.— Нам дали знать, что мы должны захватить теплую одежду. Значит, нас отправляют не на юг. Крупное разочарование.
Воскресенье 12 августа (30 июля ст. ст.).— День рождения Алексея Николаевича (тринадцать лет). По просьбе Государыни приносили к обедне из Знаменской церкви чудотворную икону Божьей Матери. Наш отъезд назначен на завтра. Полковник Кобылинский под большим секретом передал мне, что нас переселяют в Тобольск.
Понедельник 13 августа.— Нам пришли сказать, что мы должны быть готовы к полуночи; поезд заказан в час ночи. Последние приготовления. Прощальное посещение детского острова, огорода и т. д. К часу ночи все собираются в полукруглой зале, заваленной багажом. Великий Князь Михаил Александрович приезжал с Керенским и имел свидание с Государем, который был счастлив увидать брата перед отъездом. Поезд, который должен нас увезти, еще не подошел. Оказывается, есть какие-то трения с петроградскими железнодорожниками, которые подозревают, что он предназначается для Царской Семьи...»

* * *

Молебен, о котором писал в дневнике швейцарец, служил священник Царскосельского Екатерининского собора о. Николай Беляев. В 1934 году собор был взорван большевиками. На его месте, на костях погребенных священнослужителей, стоит до сих пор памятник «вождю мирового пролетариата». В своем дневнике о. Николай Беляев вспоминал:

Глава двадцать первая
ИЗ РОДНОГО ГНЕЗДА

Царское Село словно оцепенело в ожидании роковых событий. В сквере рядом с церковью Знамения Божией Матери, в просторечии называемой Знаменкой, с печальным видом сидел бронзовый Пушкин. У решетки Александровского парка не было толпы, глазевшей на Государя, вместе с Великими Княжнами и слугами работавшего в парке, склонясь над грядками и клумбами. Не было слышно ни криков черни, норовившей оскорбить плененного Царя и Его Дочерей, ни возгласов караульных, пытавшихся отогнать от ограды наглецов.
Царскосельский гарнизон, опомнившись от «свободы безобразия», заметно отличался от петроградских солдат, щеголявших расстегнутыми рубахами, шапками на затылок, грязными сапогами — свидетельством их «демократизма».
Совсем недавно в Александровском дворце кипела работа: солдаты выносили и грузили на автомашины вещи Царской Семьи, отправлявшейся в ссылку. Процокали копыта драгунских коней и простучали колеса автомобилей. Вместо того, чтобы повернуть в сторону Императорского павильона, находившегося неподалеку от Феодоровского Государева собора, от которого обычно отходил Императорский поезд, кавалькада всадников и автомобилей двинулась мимо могилы жертв революции к дороге на станцию Александровская, пролегающей через парк. Как напоминание о Царственных Узницах, сквозь зелень деревьев пробивались белые, с черным орнаментом здания, похожие на старорусские терема, где располагался лазарет Ее Императорского Величества, в котором трудилась со старшими дочерьми Государыня. Хотя еще сверкали золотом двуглавые Императорские орлы, как бы пытавшиеся защитить Царскую Семью и все, созданное Ею, от недругов, и Государь, и Его близкие будут забыты, орлы будут сбиты, беда и запустение придут в дома и дворцы.
Из дворцовой прислуги Царских резиденций — в Царском Селе, Гатчине, Красном Селе — некогда насчитывавшей не один десяток тысяч, все окажутся без дела, без жалованья, а то и без угла.

* * *

Многие обитатели Царского Села от прислуги Александровского дворца знали о том, что ночью должен состояться отъезд Царской Семьи в ссылку. Но в городе царила тишина. Лишь кое-где бродили одинокие, точно в воду опущенные фигуры. Дворцовая челядь находилась в растерянности. Некоторые были уверены, что все вернутся к ноябрю. По словам барона Штейнгеля, коменданта Екатерининского дворца, то были слова Керенского, сказанные Императрице Александре Феодоровне. Царская Семья собралась в полукруглом бальном зале, выходящем окнами в парк. Проходит ночь. Слышны приглушенные рыдания. Начало светать. Запели птицы. Вершины деревьев осветились первыми лучами солнца. Но вот подают из бывшего Императорского гаража четыре автомобиля. Первый для Государя, Императрицы и Наследника. Второй — для Великих Княжон. Из дверей полукруглого зала выходит Император, поддерживая под руку Государыню. Покачиваясь от усталости (позади осталась полная ожидания и волнений ночь), оба спускаются по пологому пандусу в парк. Повернувшись к солдатам — их человек восемь — Государь берет под козырек:
— Здорово, молодцы!
— Здравия желаем, господин полковник! — негромко отвечают солдаты.
Весело, вприпрыжку, следом за родителями выбегает Цесаревич. За ним сестры. Худенькие, бледные, скромно одетые, с грустными лицами. Царская Семья усаживается в автомобили. В заднее стекло первого мотора видно залитое слезами печальное лицо Императрицы. Она крестит оставшихся на балконе. Великие Княжны, сидевшие во втором автомобиле, в последний раз оглянулись на родное гнездо — дворец, где прошли их детство и юность. При виде слез, сверкнувших в глазах Царевен, у пожилого шофера защемило сердце. В остальных автомобилях разместились сопровождающие. Утреннее солнце золотило кровлю дворца. Повернувшись в сторону «Знаменки», Великие Княжны перекрестились.
В стороне остались игрушечные, с изящно загнутыми крышами домики Китайской деревни. Миновали Китайский театр.
Гулко простучали по чугунному настилу мостика через канал колеса автомобилей.
Придя в себя после первых минут растерянности, чуть полноватая, пышущая здоровьем Мария Николаевна пожала плечами:
— Почему бы не поехать по улице? Дорога здесь узкая. К тому же — парк.
— Ах, Машка! Неужели непонятно? — отозвалась младшая сестра, Анастасия. — Чтоб из казарм не увидели. А то как солдатики выскочат, как освобождать нас вздумают.
— Еще неизвестно, что им взбредет в голову, — рассудительно произнесла Ольга. — Мсье Жильяр говорил: кто-то из газетчиков заявил, что, дескать, Царское Село теперь надо называть Солдатским Селом.
— Точнее, Дезертирским Селом! — язвительно поправила ее Анастасия.
— Перестаньте же пререкаться! — осадила сестер молчавшая все это время Татьяна. — Тем более, что солдаты тут не причем.
— Верно изволили заметить, Ваше Высочество, — произнес пожилой шофер. — Солдаты они что — что им приказано, то они и выполняют. А приказывает знамо кто. Не дело это — без Государя-то!..
Машины ехали уже по дороге на станцию Александровская, обгоняя молочниц, которые везли на ручных тележках бидоны молока, и мастеровых, направлявшихся на работу. Некоторые из них заглядывали в окна автомобилей и, узнавая Великих Княжен, низко им кланялись.

* * *

Оглянувшись назад, князь Василий Александрович увидел драгун: они появились при выезде моторов из парка.
— Экие молодцы! — едко заметил он.— Как они отважно выполняют свой революционный долг. Как лихо охраняют бывшего Царя, бывшую его супругу, бывших его дочерей и его бывшего Наследника!
Флегматичный лейб-медик, Евгений Сергеевич Боткин, несмотря на невеселое настроение, улыбнулся:
— Почему «бывшую супругу, бывших дочерей», Василий Александрович?
— Вы меня спрашиваете, любезный Евгений Сергеевич? Спросите ваших «единоверцев» — либералов и революционеров. Ведь вы всегда придерживались их взглядов. Так они пишут в своей «свободной» прессе.
— Когда это было! — добродушно махнул рукой лейб-медик. — Много их нынче развелось — этих партий. Нет одной партии — партии порядочных людей.
— Как нет! — удивился Долгоруков. — А разве вы не принадлежите к этой партии? Разве матрос Гвардейского Экипажа Климентий Григорьевич Нагорный, матрос Иван Седнев, граф Илья Леонидович, графиня Настенька Гендрикова, словом, все, кто остался с Царской Семьей — разве они не принадлежат к упомянутой вами партии?
— Полно вам! — смутился Боткин. — Я врач и не мог оставить своих пациентов. Кроме того, я благодарен Государю Императору и Государыне за то, что они удостоили меня своим вниманием и позволили сопровождать их. Да и моих детей разрешили взять с собой.
— А как обрадовался известию о том, что предстоит путешествие, Алексей Николаевич! — вмешался в разговор Татищев.
— Наследник очень подвижный ребенок, и пребывание в четырех стенах очень угнетало его, — отозвался Боткин. — А путешествие предстоит довольно продолжительное. Сначала поговаривали, будто Семью повезут в Ливадию, но затем выяснилось, что везут в Сибирь.
— Словно каторжников! — вырвалось у князя Долгорукова. — Почему же не в Ливадию?
— Полагаю, потому, что мусульманское население Крыма осталось верным Царю. Для татар Временное правительство в буквальном смысле временное. Законной властью они по-прежнему считают власть Государя Императора.
— Государь Император отрекся от Престола, — вмешался сидевший за рулем прапорщик.
— Ошибаетесь, милейший! — вспыхнул князь Долгоруков. — Не Государь отрекся, а «православный русский народ» отрекся от Государя.
— Мы, офицеры и солдаты, отреклись, что ли? — обиделся прапорщик, без году неделя офицер, недавний студент.
— И то верно, — согласился лейб-медик. — Царя предали его родственники, шесть  — Главнокомандующих фронтами и оба Командующих флотами — Непенин и Колчак. Один уже поплатился за свою измену. Поплатятся и остальные, — убежденно проговорил Евгений Сергеевич.
— И я о том же, — обрадовавшись поддержке, произнес прапорщик.
— Следили бы лучше за дорогой, милостивый государь! — произнес князь.
И в самом деле, их мотор едва не врезался в зад впереди идущего автомобиля, притормозившего, чтобы не сбить перебегавшую через дорогу чухонку-молочницу.
— При Государе Петре Алексеевиче баб и девок, перебегавших дорогу перед Царским возком, били плетьми, и пребольно, — заметил прапорщик.
— Русский народ еще дождется нового Петра Алексеевича, который рубил головы стрельцам, — изрек князь Долгоруков. — Он пропишет ему la mere de Kouzka!
— Скорее всего, придет не Романов, пусть и Петр Алексеевич, а Гогенцоллерн, — возразил граф Татищев. — Большевики и их союзники в Совдепе набирают силу и, пожалуй, скинут бесхребетное Временное правительство. А уж те готовы на мировую с немцами. Каждая немецкая победа для них — праздник. После взятия Риги германцами по Невскому проспекту шли толпы матросов с красными флагами и революционными песнями. И эти демагоги, впрочем, как и нынешние «временные» правители, еще смели обвинять Государыню Императрицу и Государя в стремлении заключить сепаратный мир с германцами!
— Так уж у них принято. С больной головы да на здоровую, — невесело усмехнулся князь Долгоруков. — А кончится тем, что они друг друга перегрызут.
— Ну, а пока солдатики грызут офицеров, — неожиданно вмешался прапорщик. — На станции Калинковичи толпа солдат нанесла побои троим офицерам, после чего они скончались.
— Чем же объяснить такую жестокость? — с трудом придя в себя, спросил граф Татищев.
— Солдатики вылезли из окопов, чтобы пойти брататься с германцами, а офицеры попытались их остановить. Вот служивенькие и обрушили свой гнев не на немецких, а на своих офицеров. Мешают, дескать, с немцем замириться да по домам разойтись. А то без них землю поделят.

* * *

Первый автомобиль остановился у станции Александровская. Первым выпрыгнул Цесаревич и принялся оживленно оглядываться вокруг. Он узнавал и будку стрелочника, куда захаживал с месье Жильяром, и переезд, где, бывало, со своим наставником наблюдал за работой ремонтников. С левой стороны мотора вышел Государь. Обойдя машину, открыл дверцу и помог выйти из автомобиля Императрице.
Стоявшие поодаль молочницы, собиравшиеся ехать в Питер — кто на базар, кто к своим постоянным покупателям — низко поклонилась Царской чете и перекрестились. Пожилая женщина с котомкой упала на колени.
— Ты чего, старая дура? — окликнул ее молодой мастеровой, лускавший семечки.— Жалеешь их, что ли? Ведь Царь-то был дурачок!
— Царь-то был дурачок, да вот ситный стоил пятачок, а теперича рупь двадцать, — заступилась за пожилую румяная молодуха.
— Контрреволюцию вздумала разводить, Манефа? — набросился на молодуху мастеровой. — Вот куда надо сообчу, будешь локоть кусать.
— Испугалась тебя, дезентир несчастный! — подбоченилась женщина, которую назвали Манефой. — Вон вас сколько, дезентиров-то! — добавила она, увидев драгун, окружавших станцию. — На фронте прыть свою показывайте.
Спор их прекратился: с запасного пути к платформе станции подали поезд. Железнодорожникам еще накануне было приказано Временным правительством приготовить два поезда по 11 вагонов для «американской миссии». На платформе выстроились две шеренги драгун. Мимо них прошел Государь, поднесший ладонь к козырьку фуражки, Императрица, Цесаревич и Великие Княжны. Комиссар Временного правительства, стоявший возле поезда, указывал Царской Семье, затем свите и прислуге, в какие вагоны те должны садиться. Государь и Его Семья встали у окон. Те, кто знал Царя и Царицу, нашли их значительно изменившимися. В волосах Государыни местами седина. Царь похудел, в бороде — как всегда, аккуратно расчесанной — серебряные нити. Седина и на висках. В глазах Императрицы — слезы. Печальны и Великие Княжны. Лишь Наследник, которому накануне исполнилось тринадцать лет, улыбается, вертит головой во все стороны: впереди долгая дорога, новые люди, новые места, свежие впечатления. Еще свежа в памяти вчерашняя обедня. К молебну из «Знаменки» приносили икону Знаменской Божией Матери. Затем Дети и Наследник ходили прощаться с Детским островом, с парком, с огородом, на разбивку которого было положено столько сил. Государь наказал оставшимся во дворце слугам разделить урожай поровну между собой.
Комиссар Временного правительства разрешил взять с собой детский автомобиль Наследника и его любимого ослика Ваньку — подарок цирка Чинизелли. Глаза Государя и Наследника сухи, Государыня и Великие Княжны вытирают слезы.
Бабы-молочницы, рабочие постарше низко кланяются Государю, Императрице и их Детям. Те приветливо кланяются в ответ. Но и у отъезжающих, и у невольных провожатых на сердце камень.
Суетливый, постоянно принимающий наполеоновскую позу Керенский то и дело посматривает на часы. Паровозные команды все еще возятся с локомотивами. Уже десять минут седьмого утра. Керенский дает знак машинисту. Поезд трогается с места и быстро набирает ход. Государыня крестит оставшихся на платформе. Император прикасается ладонью к козырьку фуражки, прощаясь с солдатами и офицерами, которые отдали честь — не «полковнику Романову», а своему Государю и Верховному Главнокомандующему...
Государыня Императрица и Великие Княжны с грустью смотрят на купола царскосельских храмов, золоченые кресты на маковках Феодоровского Государева собора, двуглавые орлы на теремах подворья. Удастся ли когда-нибудь вернуться в любимое Царское Село, где прошли их лучшие годы? Государыня поднесла к глазам платок.

* * *

Царица не могла забыть сцены, которую ей довелось наблюдать. Выйдя из автомобилей, доставивших их к станции Александровская, Царственные Узники по шпалам направились к поезду. Поддерживаемая Государем, Императрица, с трудом передвигая больные ноги, медленно шла вдоль насыпи. Словно онемев, толпа, не веря собственным глазам, смотрела на Императора, Государыню, Великих Княжон, Наследника Цесаревича, удалявшихся от них. Быть может, навсегда. И рядом — зачем-то броневик. Будто конвоир, сопровождающий преступников на каторгу...
Государь и один из офицеров охраны помогли Императрице забраться в вагон. Сам Государь поднялся легко и быстро. И оба тотчас исчезли.
Толпа так и застыла. Казалось, что Царь и Царица растворились во мраке. Неужели никто из них, царскоселов, больше не увидит ни ласковый, добрый взгляд Государя, ни прекрасные, с тенью грусти, глаза Государыни на бледном лице, обрамленном копной золотых, тронутых сединой волос? Почему журналисты называют их «бывшими»? Помазанник Божий, что бы ни говорили эти «временные», остается помазанником Божиим. Неужели не доведется им увидеть и Царских Детей — Великих Княжон, знакомых всем, кому довелось побывать в лазаретах? Наследника Цесаревича, которого совсем недавно называли «нашей надеждой»?
Но вот немного погодя в одном из окон появились лица Государя и Государыни. Государыня стояла слева от супруга, справа — Цесаревич. За Ним — Великая Княжна Татьяна Николаевна. Огромные глаза еще больше расширились, словно пытаясь запомнить лица оставшихся, зелень деревьев. Пахло травой, цветами, горелым маслом. В соседнем окне показались прелестные лица Великих Княжон Ольги, Марии и Анастасии.
Одним из военных, остававшихся на станции, был полковник Кушелев. Движимый непреодолимым порывом сердца, он взвился вверх по ступенькам. За ним поднялся полковник Артабалевский. По коридору на площадку вагона вышел Царь. Полковник бросился перед Ним на колени, но Государь тотчас поднял его и, обняв, поцеловал. Утешал своих офицеров Царь, уезжавший в ссылку, в неведомое, а не они, остававшиеся здесь, в России. Государь протянул руку Артабалевскому. Тот припал к теплой, сильной руке Императора. Царь привлек к себе полковника, обнял и поцеловал. Словно ребенок, ищущий защиты у отца, полковник приник к плечу Государя. Несколько мгновений спустя тот бережно отстранил офицера от себя.
— Идите, иначе может быть для вас обоих большая неприятность,— проговорил Царь. — Спасибо вам за службу, за преданность... За все. За любовь к нам... От меня, Императрицы, моих Детей... Служите России, как служили мне. Верная служба Родине ценнее в дни ее падения, чем в дни ее величия... Храни вас Бог.
Мастеровые, молочницы, солдаты смотрели на происходящее, как бы оцепенев. В окне снова показались Государь и Цесаревич. Сквозь слезы улыбалось лицо Государыни Императрицы. Приложив ладонь к козырьку защитной фуражки, Государь отдал честь. С радостным лицом Цесаревич кивал головой. Сгрудившиеся в соседнем окне Великие Княжны приветливо кивали хорошенькими головками.
Оставшиеся на станции офицеры отдали честь. Затем сняли фуражки и поклонились. Поезд тронулся. Простолюдины очнулись, замахали руками, шапками, платками. У многих в глазах стояли слезы. Люди сознавали, что остались без незримого покровительства своего Царя, Государыни и Царских Детей. Остались один на один с огромной бедой. Несмотря на безоблачное небо, им казалось, словно над ними нависла черная туча.

* * *

1 августа 1917 года. Поздние прохожие, поглядывавшие в сторону Александровского дворца, видели одинокий огонек в слуховом окне. Еще вчера дворец жил своей жизнью, слышались голоса. Теперь в парке ни души. На черном фоне неба и деревьев желтеет силуэт великолепного творения Кваренги. Тихо. Жутко, как на кладбище...
Пострадавший во время Великой Отечественной войны, дворец был отреставрирован. Но во время реставрации 1947—1951 гг. были утрачены многие детали внутренней отделки, еще сохранившиеся после войны. Так исчезла уцелевшая часть антресолей, лепной декор на стенах. двери Кленовой гостиной. В Мавританской уборной, где в пол был вмонтирован бассейн, о котором часто упоминается в письмах Императрицы, был некогда установлен турник, умывальник, стойка с винтовками тульского завода. На стенах были развешаны пистолеты, охотничьи ножи и шашки. Перед окном находилась ценная коллекция портсигаров, которые собирал Николай II. И здесь фрагменты отделки, еще сохранившиеся после войны, были уничтожены советскими реставраторами.
В первозданном виде сохранились лишь приемная и бильярдная. Слово «первозданный» не вполне точно. После перестройки в 1896—1898 гг., о которой писал матери молодой Император в 1898 году, в этом помещении находилась столовая Императорской Семьи. От ее убранства до 1998 года сохранились дубовые панели, камин и люстра фирмы Ф. Мельцера. В последние годы царствования Николая II здесь была приемная, где ожидали аудиенции лица, приехавшие к Государю на доклад. В центре находился большой стол (прямо под люстрой), рабочий стол, диван. Комната была украшена картинами, фотографиями, статуэтками, серебряными изделиями. Тут же стояли две подставки для ружей и знамен. На стене портрет Государыни Александры Феодоровны. Очевидно, копия. Было много журналов, которые могли почитать те, кто дожидался приема у Государя.
Главный хранитель царскосельских музеев Анатолий Кучумов часто работал по ночам в Александровском дворце. По его словам, у него не раз возникало ощущение, что в пустынном здании он не один. Однажды он заметил силуэт высокой дамы в черном, которая тотчас исчезла, едва ученый повернул голову в ее сторону. Все служащие дворца давно уехали в Питер. Силуэт, по его убеждению, мог принадлежать лишь хозяйке дворца, которая вернулась в тот дом, где была счастлива со своей Семьей. Это ее дух не находил покоя.
Возле одной из витрин, где выставлена одежда Царских Детей и их Августейших Родителей, стоит корзиночка с бессмертниками. Это дар двух пожилых дам, приехавших из-за рубежа, чтобы поклониться памяти невинно убиенных. Тут же письмо со следами влаги (слез?):

«Дорогие Николай и Александра и Дети!
Мы знаем, что души Ваши уже давно нашли вечного покоя у Отца. Благодарим Отца, что в конце концов после 80 лет Ваши прахи <очевидно, души> вернулись в Александровский Дворец, в то место, которое так любила Ваша семья.
Радуемся, что Ваша глубокая вера в Бога все Ваши страдания преодолела.
Клара Эттен <дальше неразборчиво> и Ксенья Сребрянская (чей отец служил у Вас).
8 марта [19] 98 г.
С. Петербург».
Дамы забыли русский язык, но не забыли любовь и преданность Царской Семье, которую завещал им их родитель.

* * *

Узнав, что им будет позволено заниматься благотворительностью там, куда они едут, Татьяна Николаевна приободрилась. Давно стало ясно, что ни о какой Ливадии не может быть и речи. Везут, похоже, в Сибирь.
— Когда мы приедем, то мы сможем построить на новом месте храм, Мама? — спросила Ольга.
— Ну, конечно, душка моя,— грустно улыбнулась Государыня. — Но, думаю, храм там будет. Лишь бы позволили посещать его.
Посещение церкви всегда было великим утешением для Царской Семьи. Накануне, 30 июля, по просьбе Государя, полковник Кобылинский пригласил во дворец священника, который отслужил благодарственный молебен по случаю дня рождения Цесаревича. Было отслужено и молебствие по случаю предстоящей поездки.
Чтобы попрощаться с Семьей брата и поздравить племянника с днем рождения, во дворец приехал Великий Князь Михаил Александрович, но Цесаревичу не позволили попрощаться с «дядей Мими».
Вскоре после отъезда Царской Семьи из Александровского дворца «революционеры» ограбили его. Многие предметы обстановки, картины и другие вещи оказались в домах сов- и партработников, попали за границу. Прекрасная царская библиотека была раскассирована, ее книги попали в различные организации и ведомства, а оттуда, благодаря усилиям нечистых на руку сотрудников, — в антикварные лавки и частные коллекции скупщиков краденого. Еще в 1970-х гг. в букинистических магазинах попадались книги из библиотеки Александровского дворца.
Все-таки ряд предметов, принадлежащих Царской Семье, каким-то образом сохранился. Несколько помещений, в свое время занятых Государем и Его Семьей, были приспособлены для выставки, получившей в 1994 г. название «Конец Монархии в России». Устроители выставки постарались создать впечатление, будто Императорская Семья только что покинула дворец и с минуты на минуту вернется. В лиловой гостиной Государыни на столах — фотографии, семейные памятки.
Кабинет Государя остался в том же виде, в каком он был в день отъезда Императорской Семьи в сибирскую ссылку. Дневник был открыт на записи:

«31-го июля. Понедельник. Последний день нашего пребывания в Царском Селе. Погода стояла чудная. Днем работали на том же месте; срубили три дерева и распилили вчерашние. После обеда ждали назначения часа отъезда, кот. все время откладывался. Неожиданно приехал Керенский и объявил, что Миша скоро явится. Действительно, около 10 1/2 милый Миша вошел в сопровождении Кер. и караульн[ого] нач[альника]. Очень приятно было встретиться, но разговаривать при посторонних было неудобно. Когда он уехал, стрелки из состава караула начали таскать наш багаж в круглую залу. Там же сидели Бенкендорфы, фрейлины, девушки и люди. Мы ходили взад и вперед, ожидая подачи грузовиков. Секрет о нашем отъезде соблюдался до того, что и моторы и поезд были заказаны после назначенного часа отъезда. Извод получился колоссальный! Алексею хотелось спать, — он то ложился, то вставал. Несколько раз происходила фальшивая тревога, надевали пальто, выходили на балкон и снова возвращались в залы. Совсем рассвело. Выпили чаю, и, наконец, в 5 1/4 появился Кер[енский] и сказал, что можно ехать. Сели в наши два мотора и поехали к Александ[ровской] станции. Вошли в поезд у переезда. Какая-то кавалер. часть скакала за нами от самого парка. У поезда встретили И. Татищев и двое комиссаров от прав-ва для сопровождения нас до Тобольска. Красив был восход солнца, при кот. мы тронулись в путь на Петроград и по соедин[ительной] ветке вышли на Северн. ж. д. линию. Покинули Ц. С. в 6.10 утра».

Под неубедительным предлогом Царскую Семью повезли не в Ливадию, как обещал Керенский, а в Сибирь. Видно, для того, чтобы усугубить и без того тяжелую участь Царственных Узников.
Зарубежные посетители, побывавшие на выставке и увидевшие детские с игрушками, простыми кроватями, акварелями, развешанными на стенах, которые были нарисованы Великими Княжнами, были растроганы до слез.
Впечатление, которое произвел Александровский дворец и Царское Село на приближенную Императрицы Юлию Александровну Ден летом 1917 года, нынче изменилось лишь в худшую сторону. Ю. А. Ден свидетельствовала: «Царское Село стало мертвым городом... Дворец походил на заброшенную усадьбу. Я ходила взад и вперед перед окнами дворца, но не смогла обнаружить там никаких признаков жизни».
После этой поездки в Царское Село госпожа Ден вернулась в Петроград, где прожила несколько недель. Начиналось голодное время. С разрешения Временного правительства, которое вскоре пало, верная Лили уехала с сыном в Южную Россию, оттуда — в Одессу. После долгих мытарств им удалось добраться до Англии, где, после трех лет разлуки, их ждал муж и отец.
С Августейшими Узниками Лили Ден так и не удалось больше увидеться.
Оторванные от родных мест, друзей, близких, и Государь, и Его Семья, конечно же, скучали.
Верный своей привычке вести дневник, Император имел возможность хоть как-то отвлечься от тяжелых раздумий. С тоской Государю помогала справиться твердая вера в Промысел Божий. Он знал правило: «Довлеет дневи злоба его» («Каждому дню хватает своих забот»). Тот, кто страшится завтрашнего дня, несет двойное бремя — и нынешнего дня, и грядущего.

«1-го августа <1917 г.> Поместились всей семьей в хорошем спальном вагоне международного общества. Залег в 7.45 и поспал до 9.15 час. Было очень душно и пыльно — в вагоне 26 ° Р. Гуляли днем с нашими стрелками, собирали цветы и ягоды. Едим в ресторане, кормит очень вкусно кухня Вост.-Китайской ж. д.»,— писал Царь.
«2-го августа. Гуляли до Вятки, та же погода и пыль. На всех станциях должны были по просьбе коменданта завешивать окна; глупо и скучно!»

Но уже через день, перевалив через Уральский хребет, пассажиры ощутили прохладу. Могильным холодом пахнуло от Екатеринбурга, который Царственные Узники проехали утром.
Все еще переживая разлуку с Царским Селом, не могли свыкнуться с новой обстановкой. Зато Государь лишний раз убедился в том, что существуют преданные Ему люди. Генерал-адъютант Татищев, не имевший никакой должности при дворе и не пользовавшийся никакими преимуществами, в отличие от многих царедворцев, отвернувшихся от Него в трудную минуту, охотно согласился сопровождать Царскую Семью вместо престарелого графа Бенкендорфа, у которого тяжело заболела жена.
«Все эти дни часто нагонял нас второй эшелон со стрелками — встречались, как со старыми знакомыми», — записал 4-го августа Государь.
Поезд с Государем и Его Семьей прибыл в Тюмень с опозданием. На станции Шаля произошло крушение товарного поезда. Кто-то пустил слух, что товарный поезд должен был столкнуться с Царским, но стрелочник вовремя перевел стрелки. В Тюмень Августейшие пленники приехали в 4 часа ночи. Их встретили дежурный по станции и представитель от Северо-Западного округа. После двухминутной остановки поезд двинулся по ветке на станцию Кура. На пристани Западно-Сибирского товарищества уже стоял мелкосидящий пароход «Тоболяк». Когда поезд подошел к пристани, его встретил тюменский ударный батальон. Как и полагалось «свободным гражданам России», солдаты были в фуражках, сдвинутых на затылок, в расстегнутых рубахах. У многих винтовки были с веревками вместо ремней.
Первым из вагона вышел Император, за ним — Государыня. Командир батальона отдал честь Императору, затем — полковнику Кобылинскому. Молча улыбаясь, последовав примеру отца, отдал честь и Наследник Цесаревич, одетый в солдатскую форму с погонами ефрейтора и Георгиевской медалью. Несмотря на ранний час, на берегу реки собралось множество горожан, желавших получше рассмотреть своего бывшего повелителя. Граф Татищев и князь Долгоруков, сопровождавшие Царскую Семью, обратились к Государю и Императрице:
— Ваши Императорские Величества, нижайшая просьба , пройдите в каюту.
Измученные дорогой Августейшие Узники и их дети прошли в отведенные им довольно чистые каюты: у Государя, Императрицы и Наследника было по каюте, у Великих Княжон — пятиместная каюта. Несмотря на усталость, уснуть удалось не скоро: мешал шум при погрузке багажа, продолжавшейся всю ночь.
Утром пароход отчалил. После плавания по реке Туре Тобол показался гораздо шире, берега — круче. Накануне, когда пароход проплывал мимо села Покровского, Государыня грустно заметила:
— Здесь жил незабвенной памяти отец Григорий. Здесь он ловил рыбу и присылал ее нам.
Ни Императрица, ни дети не удивились тому, что им довелось увидеть родное село Григория Ефимовича. Дом Г. Е. Распутина просуществовал до 1980 года. Через три года после сноса дома инженера Ипатьева был снесен и дом сибирского старца.
— Как отец Григорий предсказал, так оно и случилось, — проговорила Ольга Николаевна, перекрестившись на храм. Ее примеру последовали и остальные.
Оставшиеся в каюте граф Татищев и князь Долгоруков продолжали разговор, перескакивая с одного предмета на другой.
— Ну, что за страна! Еще год назад на Государя молились, а теперь его везут с Семьей под конвоем. За что? За то, что он любил Россию, желал ей величия и счастья? — произнес граф Илья Леонидович.
— Именно за это, — с горечью ответил Долгоруков. — В большинстве своем народ и солдаты любят Государя. А хулиганье не в счет. Как говорится, в семье не без урода. Беда в том, что мы, дворяне, не были опорой трона. Кто, как не мы, обязаны были стать образцом верности и преданности своему Царю? Кинуть камень, особенно, в Государыню, осудить правительство стало признаком хорошего тона. Нет, мы недостойны иной судьбы, недостойны такого Государя. Но что мы могли поделать, если члены Императорской фамилии предали Государя, если они плели заговор против главы Дома, а некоторые были прямо или косвенно замешаны в преступлении. Разве не Великий Князь Дмитрий и князь Юсупов — родственник одного из Великих Князей, преступив все законы гостеприимства, подлым образом убили бедного крестьянина? — негодовал князь.
— Отольются кошке мышкины слезки, — кивнул Татищев. — Думаю, причиной многих расправ над офицерами и знатью со стороны солдат было и чувство мести за убийство такого же, как они, простого мужика. А петроградская светская чернь радовалась «акту патриотизма»! Радовалась, не предполагая, что радуется собственной гибели.
— Увы, все это правда, Илья Леонидович, — невесело отозвался Долгоруков. — Попалась мне на глаза газетка с карикатурой. Уж очень злая, но верная картина на ней изображена. И подпись: «Россия похожа на мчащийся паровоз, управляемый толпой безумцев». Спереди — солдат с гармошкой. У трубы — Стеклов-Нахамкес со знаменем «Долой!». За ним матрос в клешах, перепоясанный лентами, держащий винтовку. Слева — Циммерфельд и хулиган с папироской в зубах и бомбой в руке.
— По-моему, вы сгущаете краски, — возразил Татищев. — Временное правительство владеет ситуацией.
— Полноте, граф, — поднял кверху ладонь Долгоруков. — Ничем оно не владеет. В начале июля его едва не сбросили банды распропагандированных солдат и матросов. На этот раз обошлось. Но обойдется ли на следующий — неизвестно. Государя обвиняли в излишней мягкости, но в армии была дисциплина. Ни палками, ни плетью, ни пулеметами солдат не гнали вперед. Существовало глубокое понимание долга, связь между солдатами и офицерами. Конечно, находились и дезертиры, но их были единицы. Был закон, который карал тех, кто не желал выполнять приказы и идти в наступление. А нынешние «временные правители» и правление-то свое начали с того, что принялись ломать устои, допустили образование всякого рода солдатских и матросских комитетов, которые указывают офицерам и генералам, где и когда наступать. С уходом Государя, на котором настаивали Главнокомандующие фронтами, а также Великий Князь Николай Николаевич, армия перестала существовать.
— Как это — перестала существовать? — попытался протестовать граф Татищев. — А наступление в Карпатах, а захват пленных, большого количества вооружения?
— Успехи эти временные и кажущиеся. Все будет отдано назад австрийцам, — продолжал Долгоруков. — Попалась мне как-то на глаза американская книга «Война Севера с Югом». На обложке — солдат армии Конфедератов. Он бежит вперед с винтовкой в руке. А голова оторвана снарядом, из шеи фонтаном бьет кровь. Так и русская армия. Она еще есть, но ее уже нет.
— Мрачную же картину вы нарисовали, Василий Александрович, — зябко поведя плечами, после паузы проговорил Татищев.
— Зато верную, — пожал плечами князь. — Как и нас. Мы еще живы, но нас уже нет.
— Ну, батенька, вы уж совсем того-с... — развел руками граф. — Разве господин Керенский не обещал освободить Государя, как только состоится Учредительное Собрание, которое решит образ правления в России и судьбу Государя и Его Семьи.
— Неужели вы в это верите? — искренне удивился Долгоруков. — Еще до прихода «временщиков» к власти господин Керенский грозился расправиться с Государем как с изменником.
— Но ведь комиссия Временного правительства установила, что никакой измены не было! — возражал Татищев.
— Тем более! Выходит, изменники они сами! Неужели вы думаете, что керенские, гучковы, милюковы и прочие «калифы на час» признаются в этом?

* * *

К приезду Царской Семьи местные власти готовились заранее.
В середине июля 1917 года в Тобольск приехал командующий войсками Омского военного округа, недавно назначенный, полковник М. П. Прединский. Он осмотрел наиболее видные здания города. Его внимание привлекли три дома, находившиеся неподалеку друг от друга.
Бывший дворец генерал-губернатора, после февраля получивший название «дома свободы», занятый местным совдепом, был освобожден по указанию полковника Прединского. Из дома купца Корнилова в другое здание был переведен Тобольский окружной суд. Еще один дом, находившийся ближе к пристани, как и первые два было приказано отремонтировать и привести в должный вид. Как впоследствии выяснилось, распоряжения эти выполнены не были.
1 августа 1917 года полковник Прединский получил телеграмму от А.Ф. Керенского:
«Омск. Командующему войсками. 31 июля вечером из Царского Села отправляется для следования через Тюмень в Тобольск эшелон особого назначения, чрезвычайной важности. Предлагаю безотлагательно принять все необходимые меры к благополучному следованию эшелона и размещению его на месте. Министр-председатель Керенский».
Полковник поручил своему помощнику, Сергею Михайловичу Немчинову, немедленно выехать в Тюмень, чтобы принять самые действенные меры к охране Царской Семьи (именно о ней шла речь в телеграмме) от покушений и эксцессов.
Вместо казенных пароходов С. М. Немчинов зафрахтовал два частных судна — «Русь» и «Кормилец», принадлежавших Западно-Сибирскому обществу пароходства. Пароходы оказались достаточно просторными и удобными. Была тотчас же произведена тщательная уборка и дезинфекция судов.
На одном из полустанков в нескольких десятках верстах от Тюмени помощник командующего округом встретил эшелон особого назначения. Сопровождавший Царскую Семью комиссар Временного правительства Павел Михайлович Макаров был высококультурным и гуманным человеком. Со вкусом одетый, с располагающей внешностью, он владел несколькими иностранными языками. Зато вошедший в купе гвардейский капитан, одетый в хорошо сшитый френч с пуговицами, обтянутыми красным сукном, был не таков.
Макаров возмущенно говорил о нем: «Этот господин говорит: «К чему это Временное правительство нянчится со всей этой сволочью — одним бы ударом покончить с ними, и делу конец». Вы сами видите, каким комфортом окружена Царская Семья, как мы их везем. В этом сказалось к ним и отношение Керенского. Все это можно объяснить исключительно их персональной чистотою. Этот офицер — делегат Центрального комитета совета рабочих и солдатских депутатов. Хорошо, что он сопровождает нас только до Тобольска».
Напрасно Немчинов пытается «сохранить хорошую мину при плохой игре». Он старается уверить потомков в благородстве намерений Временного правительства, которое якобы желало спасти Царскую Семью от большевиков, рвущихся к власти, как показали июльские события в Петрограде. Почему же не отвезли ее в Ливадию, как просил это сделать Керенского Государь? И если, по его мнению, Царская Семья находилась «в почетном плену», то, выходит, никакого преступления никто из них не совершал. К чему же было окружать ее такими «офицерами», которые посмели назвать Великих Княжон, Цесаревича и их родителей сволочью?
После того, как поезд прибыл в Тюмень, Царскую Семью и ее спутников решили разместить в 1-м классе парохода «Русь».
Первым из вагона вышел Император. На нем было военное пальто с погонами полковника гвардии Императорской фамилии и вензелями Императора Александра III. В петлице — Георгиевская лента. Наследник последовал за матерью, за ним — Великие Княжны. Алексей Николаевич был в военной шинели солдатского сукна, в погонах гвардии ефрейтора и с Георгиевской медалью 4-й степени на груди. На Императрице и Великих Княжнах были надеты дорожные пальто.
При разговоре с помощником Омского военного округа Государь проявил феноменальную память. Он помнил командный состав округа до переворота. Знал, какие полки стояли в мирное время в Омске. Назвал батальоны, из которых были образованы эти полки после русско-японской войны. Перечислил номера полков и запасных батальонов, которые были сформированы из кадров этих полков.
Во время поездки на станции Екатеринбург к литерному поезду подошел некий тип, назвавшийся «представителем революционной демократии» и потребовал разрешить ему осмотреть поезд, имея основания подозревать, что в нем находится спасающийся бегством бывший Император Николай II. Собралась толпа. Комиссар Макаров не впустил «революционного демократа», заявив, что в поезде едут члены американской миссии и осматривать поезд в их присутствии будет нарушением дипломатических норм.
После двадцатиминутной задержки поезд двинулся дальше. Случай этот дал Государю повод для шутки. Приоткрыв дверь купе, он спросил у комиссара Макарова:
— Павел Михайлович, а что, сейчас «американцам» уже можно пройти в столовую?
По прибытии поезда в Тюмень на станцию «Тюмень-пристань», после того, как багаж был погружен, а отряд охраны занял свои места на пароходах «Русь» и «Кормилец», суда двинулись в путь. Это произошло в ночь с 3 на 4 августа 1917 года.
Во время плавания на Государе неизменно была суконная рубаха защитного цвета с полковничьими погонами и Георгиевским крестом на груди, зеленые армейские шаровары со следами штопки и поношенные армейские сапоги. По свидетельству Немчинова, Царь охотно вступал в разговор с находившимися на палубе. Держался просто и естественно.
Князь Василий Александрович Долгоруков спросил у представителя военной власти, что, по его мнению, явилось причиной революции.
— Недовольство широких народных масс затянувшейся и неудачной для нас войной. Дороговизна и недостаток продовольствия. Крайне частая смена правительства, которую г-н Пуришкевич метко назвал «министерской чехардой». Главное же — пренебрежительное отношение к Государственной Думе, сумевшей сосредоточить на себе все надежды страны, — ответил Немчинов.
— Все, что вы говорите, батенька, внушили Вам господа газетчики и прочая шушера. Вы, по-моему, человек умный и должны понять, что все обстоит наоборот.
— Если бы своевременно было удовлетворено требование Государственной Думы об ответственном министерстве, быть может, удалось бы предупредить революцию.
— Полноте, любезный. Революция — это не спасение, а конец России. Затеяна она была на немецкие и английские денежки. Чтобы внести разлад в армию, а затем и в государство. Не случись революции, война была бы скоро окончена. Причем, в пользу России. А с ее окончанием потеряли бы значение и дороговизна, и недостаток продовольствия. Теперь же ни о каком окончании войны и речи быть не может. Война будет длиться несколько лет и закончится позорным разгромом. Низложив Императора, вы, революционеры, захотели удержать армию на фронте. А армия воевать не желает за «благоверное Временное правительство», солдатики бегут домой, по пути грабя своих же, русских. И продолжаться так будет долго. Пока Россия не распадется на удельные «княжества» со своим «царьком» во главе каждого из них.
Немчинов всплеснул руками:
— Да что вы такое говорите?
— Попомните мои слова. В затылок господину Керенскому уже дышат большевички. А уж те церемониться с вами, «временными», не станут. Насидевшись в тюрьмах и ссылках, они всю Россию превратят в тюрьму... Впрочем, я буду счастлив, если ошибусь.
Во время остановок парохода на пристанях Великие Княжны сходили на берег для прогулки в сопровождении офицера и нескольких стрелков. Все собирали полевые цветы, и Царевны возвращались на пароход с огромными букетами, которые они дарили родителям, брату и своим спутникам.
Каюта кочегара парохода «Русь», словно магнит, притягивала Великих Княжон. У кочегара был сын-младенец Гоша. Ольга и Татьяна Николаевна, в которых уже проснулась жажда материнства, нянчили и пеленали кроху. Подолгу развлекали его, словно предчувствуя, что своих детей иметь им не суждено. Однажды в каюту прямо с вахты вошел отец Гоши — весь в саже и копоти, не успев снять рабочую одежду. Остановившись в дверях каюты, глазами полными слез и счастья, кочегар смотрел то на сына, то на Великих Княжон. Растрогалась и мать младенца.
— Вот смотри, — обратилась она к мужу, — вырастет твой сын, плюнет в глаза матери, а не поверит, что ему выпало такое счастье.
Что-то сталось с этим младенцем? Ведь впереди были голод, гражданская война, коллективизация — та же самая война со своим народом, а затем и другие войны...
Посмотреть на Царскую Семью к пристани Тобольска приходили многие. Некоторые низко кланялись, крестили Царственных Узников. Казалось, в Тобольске ничего не изменилось. Правда, существовал «дом свободы», в который превратился бывший особняк генерал-губернатора, был и совдеп, зато не было праздно шатающейся солдатни. Государя по-прежнему почитали, и на его имя поступали разного рода прошения, которые принимал полковник Кобылинский. Однажды при появлении на палубе Императора целая семья татар со старыми и малыми благоговейно опустилась на колени...
Один крестьянин прибыл к пароходу на подводе. Увидев дежурного офицера, он обратился к нему:
— Ваше благородие, горе у меня случилось. Живу я верстах в двенадцати от города. Все было хорошо, да вот в последнее время медведь повадился. Зарезал корову, зарезал теленка, а вчерась и коня зарезал. Прослышал я, что Государь Император с солдатиками приехали в Тобольск. Так я и здесь. Ваше благородие, будьте милостивы, попросите Государя Императора дать двух солдатиков медведя убить. Я их сам и отвезу и накормлю, и обратно целенькими привезу, да еще и поблагодарю.
Узнав о просьбе крестьянина, Император заметил:
— В России общества правильной охоты платят большие деньги тем, кто выследит медведя, и после этого на медвежью охоту мобилизуются все охотничьи силы. А здесь, в Сибири, наоборот, человек приезжает и Христом Богом просит избавить его от непрошенного гостя, обещая за это избавление всевозможные земные блага.
Удовлетворил ли просьбу крестьянина полковник Кобылинский, начальник охраны, неизвестно. Едва ли.
Необходимо отметить, что Государь, видя промахи Временного правительства и хаос, который наступил в стране после его отрешения от власти, не злорадствовал. Узнав из газет, что на фронте спокойно, а кое-где достигнут какой-то успех, Государь сказал:
— Выбор и назначение Временным правительством на пост Верховного Главнокомандующего генерала Корнилова я считаю очень удачным. Мне кажется, ему, человеку необыкновенной энергии, удастся справиться с положением.
Увы, великодушный Государь ошибался. Иисус Христос сказал: «Без Мене не можете творити ничегосоже» («Без Меня не можете ничего делать»). Отрекшись от Царя, «революционные генералы» наподобие Корнилова, отреклись и от Бога. И были обречены на поражение.
Подобно тому, как Корнилов отступил от Государя, так и от него отступился Керенский, сначала соглашавшийся с тем, что с большевиками необходимо покончить, а затем обвинил Корнилова в желании стать диктатором и взял себе в союзники... большевиков, которые через считанные месяцы, если не недели свергнут его.
Именно с приходом большевиков к власти положение Царской Семьи изменится в худшую сторону (как, впрочем, и всей России). Царственным узникам придется оставить Тобольск, который Царь впервые посетил еще будучи Наследником престола. «У меня сохранились очень приятные воспоминания о необыкновенно теплом и сердечном приеме, который был мне оказан в Тобольске, — вспоминал Государь. — Так отчетливо и живо помню вечер в саду Ермака».
О том, как Царская Семья и ее спутники — прислуга и свита — устроились в Тобольске, Государь сообщал родным. Чаще всего он писал сестре, Великой Княгине Ксении Александровне.

* * *

Комиссар Временного правительства Макаров еще до отъезда в Тобольск посоветовал свитским взять с собой как можно больше книг, вещей, которые создавали бы уют, поскольку город небольшой, и Узникам будет скучно. Именно по настоянию Макарова был приобретен рояль для Великих Княжен. На смену Макарову в Тобольск был направлен комиссар Панкратов и его помощник Никольский. Если о последнем Узники отзывались, как о грубияне и притеснителе, то Панкратов, много лет сидевший в тюрьме, проникся сочувствием к Царской Семье. Много рассказывал о своих странствиях по Сибири, которую исходил с геологическими партиями. В этом революционере было много ума и такта. Он просматривал почту — не на предмет цензуры, а для того, чтобы изымать анонимные письма с угрозами в адрес Царской Семьи, с оскорблениями; были письма и из действующей армии, авторы которых обещали «прислать дивизию для расправы над комиссаром, отрядом и самой Царской Семьей».
Переписка с родными и знакомыми была единственной ниточкой, связывавшей Царскую Семью с внешним миром. Правда, письма, как и газеты, приходили с большой задержкой в Тобольск.
Мы приводим письмо Государя сестре Ксении Александровне.

«23 сентября 1917 г.
Дорогая моя Ксения.
Недавно получил я твое письмо из города от 23-го марта, ровно (далее неразборчиво). В нем было два образка, один от Тебя, другой от М. Труб. Благодарю за него сердечно и ее тоже. Давно, давно не видались мы с Тобой. Я тоже надеялся, что Тебе удастся заехать к нам из Крыма. А как мы надеялись, что нас отправят туда же и запрут в Ливадии, все-таки ближе к вам. Сколько раз я об этом просил Керенского. Мишу я видел 31-го июля вечером, он выглядел хорошо . А теперь бедный сидит тоже арестованный, надеюсь, не на долго . Мы слышали, что Ты себя неважно чувствовала и еще похудела летом.
Здесь мы устроились вполне удобно в губернаторском доме с нашими людьми и М. Gilliard [Жильяром] , а сопровождающие нас в другом доме напротив через улицу. Живем мы тихо и дружно. По вечерам один из нас читает вслух, пока другие играют в домино и безик.
Занятия с детьми налаживаются постепенно, также как в Ц. Селе.
За редкими исключениями осень стоит отличная; навигация обыкновенно кончается в середине октября, тогда мы будем более отрезаны от мира, но почта продолжает ходить на лошадях.
Мы постоянно думаем о вас всех и живем с вами одними чувствами и одними страданиями.
Да хранит вас всех Господь. Крепко обнимаю Тебя, милая Ксения, Сандро и деток.
Твой старый Ники».

Помнил о своих друзьях и Алексей Николаевич, скучавший по милому Царскому Селу, его паркам, озерам. Своему старому учителю Петру Васильевичу мальчик писал:

«Тобольск, 27 ноября 1917 г.
Дорогой Петр Васильевич.
Очень благодарю Вас за письмо, все читали. Я очень извиняюсь, что я Вам не писал раньше, но я в самом деле очень занят. У меня каждый день 5 уроков, кроме приготовлений, и как только я освобожусь, я бегу на улицу. День проходит незаметно. Как Вы знаете, я занимаюсь с Клавдией Михайловной, по русск., по ариф., по ист., по географ. Крепко обнимаю. Поклон всем. Часто вспоминаю вас.
Храни Вас Бог.
А.»

«Дорогой Петр Васильевич.
Поздравляю Вас с наступающим праздником и Новым Годом. Надеюсь, что Вы получили мое первое письмо. Как Ваше здоровье?
Пока у нас очень мало снегу и поэтому трудно выстроить гору. Джой толстеет с каждым днем, потому что он ест разные гадости из помойной ямы. Все его гонят палками.
У него много знакомых в городе и поэтому он всегда убегает. Я Вам пишу во время французского урока, потому что у меня почти нет свободного времени, но когда будут каникулы, я Вам буду писать чаще. Поклон и поздравления учителям. Храни Вас Господь.
Ваш пятый ученик.
Алексей».

Студеной зимой 1917—1918 года Великая Княжна Анастасия Николаевна так описывала переезд из Царского Села в Тобольск вместе с родными и сопровождающими их лицами:

«Мой дорогой друг! Я расскажу тебе, как мы ехали. Выехали мы рано утром, а после того, как сели в поезд, я легла спать, как все наши. Мы очень устали, потому что накануне ночью не спали всю ночь. В первый день было очень жарко и пыльно. На станциях приходилось закрывать шторы на окнах, чтобы никто не мог нас увидеть. Однажды вечером я смотрела из окна. Мы остановились возле маленького домика, но никакой станции мы не видели. К моему окну подошел маленький мальчик и спросил: «Дяденька, дай, пожалуйста, газету, если у тебя есть». Я ему ответила: «Во-первых, я не «дяденька», а «тетенька», а во-вторых, газеты у меня нет». Сначала я не поняла, почему он назвал меня «дяденькой», но потом вспомнила, что у меня коротко острижены волосы (после болезни), и мы с солдатами, которые стояли у окна, расхохотались. По пути происходило много забавных случаев, и если будет время, я напишу тебе о дальнейшем нашем путешествии. Прощай. Не забывай меня. Все мы тебя целуем. Твоя А<настасия>«.

Гулять Узники могли лишь на отгороженном от улицы участке. Большим утешением для них была возможность посещать храм.
Время коротали в чтении. 6-го октября (1917 г.) по доброй воле в Тобольск приехал мистер Гиббс, учитель английского языка Царских Детей, которому раньше не разрешали присоединиться к Семье.
Мистер Гиббс рассказывал о том, что творится в России, в Петрограде. Новости были не слишком утешительные. Правда, он привез и французскую газету L'Entente, издававшуюся в Петрограде. В ней была помещена статья, в которой автор поражался поразительным равнодушием к судьбе своего Монарха и его Семьи, находившейся в заточении, со стороны русского офицерства, придворных кругов и дворянства, не стесняясь, называя их изменниками. Русской знати и офицерству он противопоставлял своих соотечественников. Автор привел пример из Французской революции, когда за королем Франции и его королевой шли на эшафот с последним предсмертным возгласом Vive le Roi! («Да здравствует король!») его министры, свита и даже прислуга!...
Ощущая себя частным лицом, Государь изменил своей прежней привычке — избегать разговоров, касающихся политических вопросов. Узнав о провале наступления Корнилова на Петроград, он воскликнул:
— Теперь у Керенского нет никакой надежды удержаться у власти. И стоило ли мне отдавать власть этим временщикам?
— Ваше Величество, за Вами нет никакой вины, — проговорил князь Долгоруков. — Напрасно Вы себя казните. Конечно, было преступлением плести нити заговора у Вас за спиной. Я имею в виду генералов Рузского, Алексеева, Вашего начштаба, командующих фронтами... Но в тех условиях, когда присяга требовала отдать жизнь за Царя, а высшие начальники армии были готовы Царя предать, своим отречением от престола Вы, Ваше Величество, сохранили жизнь многим и многим офицерам, которые были готовы погибнуть за Вас в случае возникновения гражданской междоусобицы.
— И все-таки междоусобица эта началась, Валя. И жертва моя оказалась напрасной, — возразил Государь. — Но мог ли я и дальше оставаться в Ставке, зная, что в столице бунт, что моя семья осталась без защиты. Ведь Великий Князь Кирилл увел свой Гвардейский экипаж из дворца. Предать Ее Величество, которую открыто обвиняли в измене и называли немкой, предать Детей я не мог. Господа Родзянко, Гучков, Керенский, которые рвались к власти, уверенные, что они смогут привести Россию к победе, а русский народ к процветанию, не сумели удержать переданную им власть.
— Это уж не Ваша вина, Ваше Величество, — пожав плечами, повторил Василий Александрович. — Следовало разогнать все эти советы рабочих и солдатских депутатов, которые то и дело вставляли палки в колеса «благоверному» временному правительству. Своей мягкотелостью Временное правительство развратило и народ, и армию...
— Увы, это правда, — кивнул Император. — Но армию развалило не столько Временное правительство, сколько приказы № 1 и № 2, изданные петроградским совдепом. Говорят, их сочинил какой-то Нахамкес. Когда нужно было отдавать приказ идти в наступление, военные начальники должны были просить об этом комитеты. Отменив смертную казнь, стало невозможно приказывать солдатам идти в бой. Неужели господа Гучков и Керенский этого не понимали?
— Хотели всем угодить, — развел руками князь. — Необходимость смертной казни понимал Корнилов. И армию словно подменили. Но господин Керенский убоялся решительных мер, и когда Корнилов двинул войска на обольшевиченный Петроград, «Главноуговаривающий» назвал его мятежником и обратился за поддержкой к советам. А уж те, получив оружие «для обороны Петрограда», вернуть его назад и не подумали. Нужно сказать, что не только большевики и солдатские комитеты разрушали армию. Шло обсуждение об отдании чести. Один подполковник, военный юрист, встает и заявляет: «Давно бросить эту бессмыслицу, этот пережиток крепостного права». Дошло до того, что такие вот подполковники потребовали свободы политической пропаганды в войсках и ношения военными гражданского платья вне службы. Шли разговоры о правах солдата, но ни слова — о его обязанностях.
— Разрешив митинги в окопах, господин Керенский окончательно сдал свои позиции большевикам, — согласился Николай Александрович. — Мне доподлинно известно, что они располагают огромными суммами, предоставленными им германским генштабом для нужд пропаганды и разложения русской армии.
— Не только деньги сыграли тут свою роль, — возразил Долгоруков. — Из разговоров с офицерами и из газетных сообщений я установил, что Керенский вызывал в них большую ненависть, чем Ленин.
— Любопытное наблюдение, — оживился Государь. — И чем же это можно объяснить, скажите на милость, Валя?
— Ленин — явный и открытый враг России. А Керенский ввел всех в заблуждение, убаюкал красотами «великой и бескровной». Хотя известно, что ни великой, ни бескровной она не была, эта февральская революция. Трагедия офицерства состояла в том, что оно, сражаясь за Временное правительство и за Керенского, ненавидело и презирало «Главноуговаривающего». В те самые минуты, когда безусые юнкера и девушки-ударницы защищали Зимний дворец, господин Керенский находился далеко от Петрограда. Подстать ему оказались и его генералы. Неожиданно для всех оказалось, что они всегда были «левее кадетов», чуть ли не «левее левых». Доходило до смешного. Генерал Брусилов, назначенный вместо Алексеева Верховным, принимая на платформе станции Могилев рапорт от начштаба, генерала Деникина, вздумал здороваться за руку с караулом. Поздороваться за руку с офицером несложно, но с солдатом, который обеими руками держит винтовку, — другое дело...
Представив себе, каково пришлось беднягам рядовым, не знающим, как удержать одной рукой винтовку, чтобы пожать генеральскую руку другой, Николай Александрович невольно улыбнулся.
— В уверенности, что состав Ставки настроен монархически, — продолжал князь, — Брусилов, подлаживаясь под модные «демократические» настроения, решил наладить связь с местным совдепом. Председателем могилевского совета крестьянских, рабочих и солдатских депутатов сам себя назначил некто Гольдман, прапорщик военного времени. Ни к крестьянам, ни к рабочим отношения он не имел. Более того, даже к Могилеву не имел никакого отношения.
— То есть как — не имел отношения к Могилеву? — удивился Николай Александрович.
— Военные власти стали разбираться, откуда он тут взялся. Выяснилось, что после окончания школы прапорщиков Гольдман был направлен в войсковую часть, но поехал не на фронт, а в Могилев и занялся политикой. Более того, у него не было никаких полномочий и от совета депутатов, — закурив папиросу, предложенную ему Государем добавил Долгоруков.
— Обыкновенный дезертир, — презрительно бросил Царь.
— Вот именно, — согласился гофмаршал. — И что Вы думаете? Генерал Брусилов пригласил этого Гольдмана к себе на чашку чая и после беседы с ним пришел к выводу, что деятельность его не только безвредна, но даже полезна. Правда, откровенно проповедовать сепаратный мир он опасался: тогда за это можно было и по шапке получить, но призывал к «борьбе с империализмом и капиталом». Иначе говоря, ратовал за разрыв с союзниками. И Вы знаете, Ваше Величество, начштаба, генерал Лукомский заявил, что необходимы определенные компромиссы.
— От него я этого никак не ожидал, — покачал головой Царь. — Компромисс с врагом — это измена.
— Увы, такие воззрения разрушали армию, а с нею и Россию. Пришедший на смену Брусилову генерал Корнилов это понял и повел решительную борьбу с подобными воззрениями. Кстати, этого Гольдмана он велел арестовать. Но увы, было поздно: путь большевикам был расчищен.
— Стоит ли удивляться тому, что в большевицкой армии оказалось столько офицеров? — заметил Император.
— Не только офицеров, но и генералов, — добавил князь Долгоруков.— Большевики их принудили. Не мытьем, так катаньем.
— Каким же образом?
— Только дьявольский ум был способен догадаться до этого. Всем учреждениям и предприятиям, в которых бывшие офицеры работали, было предписано их уволить. У них оставалось два выхода: или идти в Белую армию, оставив своих близких, или же — на службу к большевикам. И в первом, и во втором случае их семьи становились заложниками. В первом — заложников уничтожали вплоть до малых детей, во втором — подобная же участь грозила в том случае, если офицер переходил на сторону белых. Продолжая служить большевикам, большинство офицеров в душе приветствуют каждую удачную операцию противника. Немаловажную роль в переходе кадровых офицеров на сторону большевиков играет и бытовая сторона. В России, отрезанной от Украины и Сибири, где всегда был избыток продовольствия, по существу, свирепствует голод. Офицерский же состав получает казенный паек и громадное жалованье. В одном из номеров «Известий» был помещен список лиц, занимающих высокие должности в красной армии...— Затянувшись папиросой, князь Долгоруков сделал паузу. Затем продолжал: — В этом списке, содержавшем свыше ста фамилий, я нашел много знакомых имен.
— Знаю, — нахмурился Николай Александрович. — Полковник Кобылинский мне об этом докладывал. Он назвал ряд имен бывших начальников дивизий, командиров бригад, офицеров Генерального Штаба. Один из списков возглавлял генерал-майор моей свиты... Что ж, человеку военному должна импонировать дисциплина, введенная в войска большевиками.
— Дисциплина непомерно жестокая, — не удержался от замечания князь Долгоруков. — Разве не было дисциплины в старой армии? Каждый солдат знал, что он воюет за веру, Царя и Отечество. А за что воюют красноармейцы? За мир? Вместо мира их бросили в ад братоубийственной войны. За землю? Землю им дали, но владеют ими новые паны. Своих помещиков перерезали, на их место пришли инородцы. Кстати, и жестокая дисциплина у большевиков объясняется тем, что командуют ими инородцы и евреи. Вот кто держит в страхе тех, кто вздумает не то что сопротивляться, но даже подумать о сопротивлении.
— По-моему, среди комиссаров хватает и русских. Не мадьяры же и не латыши расправились с Виреном, Курошем, Непениным... Да и на сухопутном фронте, увы! офицеры гибли от рук своих же, русских солдат, — возразил Царь.
— Осмелюсь возразить Вам, Ваше Величество. Среди матросов было немало каторжников, участвовавших в восстаниях 1905 и 1907 года. То же обстояло и с солдатами. Как правило, орудовала шпана, городское и деревенское хулиганье. Оно, как зловонная пена, всплывает при всякой смуте. Но шпана эта держится друг за друга и за большевицкую власть. Они заявляют: «Если мы остановимся, нас перевешают свои же красноармейцы». Простые солдаты очень часто переходят на сторону белых. И уж дерутся до последнего, чтобы не попасть в лапы «товарищей». Смелость, доходящая до отчаяния — вот что придает силу большевикам. Отчаяния людей, ждущих неминуемой кары за свои преступления.

* * *

«Перегибы» большевиков вызвали ответную реакцию не только со стороны крестьян, но и рабочих. Особенно выделялись враждебным отношением к большевикам ижевские, воткинские и сарапульские рабочие. В отличие от петроградских, московских и других рабочих Центральной России, это были потомственные, высокооплачиваемые рабочие, имевшие свои земельные участки, покосы, живность. Стремление защитить от грабежей и «продразверстки» большевиков свои дома и хозяйства вызвало ряд восстаний по всему Уралу в течение 1918 года. Самое крупное произошло в Ижевске в августе. Восстановив прежний состав совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, который большевики до этого разогнали, повстанцы сохранили и профсоюзы. На страницах печатных органов совета — «Телеграммо-газеты» и «Ижевского защитника» они выступали против зверств красной армии, продотрядов, смертной казни, за запрет торговли спиртным. Многие из рабочих отличились во время Великой войны, были Георгиевскими кавалерами, некоторые дослужились до офицерских чинов. В их числе штабскапитаны, ротмистр, капитан. Они-то и командовали ижевцами. Были и исключения. Командующим ижевской армии был сын потомственного военного полковник Федичкин; воткинцами и сарапульцами командовали дворяне — капитан Юрьев и корнет князь Ухтомский. Народная армия ижевцев и воткинцев в 1918 году разбила войска Антонова-Овсеенко, отбросила карателей Блюхера, которому чудом удалось спрятаться в лесу.
Боеприпасы повстанцы добывали у красных. После могучего рева гудка почти без выстрелов, с винтовками с примкнутыми штыками, но без патронов, с охотничьими ножами, под звуки гармошки, в рабочих куртках, на красноармейцев — «пушечное мясо» интернационала — шли в атаку за родные очаги мастеровые. На сторону восставших переходили целые полки красных, обманутых комиссарами: те говорили, будто в Ижевске восстали буржуи и дворяне.
Повстанцы разбили две армии красных. Троцкий бросил против них полки, состоявшие из китайцев, латышей, венгров и чекистов из Москвы, Тамбова, Смоленска, Рязани, Саратова и Нижнего Новгорода. Кроме того, против восставших рабочих действовала волжская флотилия Федора Раскольникова и бронепоезда. Но сломить сопротивление ижевцев красным не удавалось. Тогда на них бросили еще три армии. Оказавшись в безвыходном положении, ижевцы с семьями прорвались на восток, к белым. Сначала те отнеслись к постанцам настороженно: у них было красное знамя, офицеров называли «товарищами». Да они и были товарищами по работе. Однако, узнав от своих эмиссаров, что это превосходные бойцы, которые горят желанием воевать с красными, адмирал Колчак сформировал из ижевских рабочих бригаду. Ижевцы и воткинцы были лучше остальных вооружены и обмундированы, им предоставлялось право вернуться на свой завод после его освобождения. Лишь желающие могли остаться в рядах Ижевской дивизии. Монархистами они не были, по наивности веря в «идеалы революции», но выступали против засилья большевиков. 25 августа 1918 года «Ижевский защитник» писал: «Над рабочим классом и всей демократией большевицкой властью совершается насилие. За то, что мы отказались идти грабить крестьян, на нас, рабочих, шли с пушками и пулеметами те, которые называют себя «защитниками рабочих и крестьян». Не дадим погубить свои семьи, свои жилища и все те завоевания революции, за которые умерли тысячи лучших сынов народа!»
Кинозрители, смотревшие фильм «Чапаев», помнят эпизод психической атаки каппелевцев. Эпизод взят из жизни. Только в роли «каппелевцев» в действительности выступали рабочие-ижевцы!
Благодаря численному перевесу чапаевцам удалось разбить Ижевскую бригаду, но ее не расформировали, как это бывает, а отвели на отдых и в начале августа 1919 года превратили в дивизию. В сентябре от Верховного правителя, адмирала Колчака, она вместо ненавистного белым красного знамени получила Георгиевское знамя. Никто, даже белочехи, не вызывали у большевиков такой ненависти, как ижевцы и воткинцы. Троцкий истерически призывал уничтожать их всех подряд. Среди красных была распространена такая фраза: «Когда гражданская война кончится, все разойдутся по домам, а ижевцы и воткинцы — по гробам».
Фраза оказалась пророческой: те повстанцы, которые, поверив объявлению амнистии, вернулись домой, получили по 9 граммов свинца, в лучшем случае — попали в концлагерь. После падения Владивостока большинство ижевцев вместе с генералом Молчановым эмигрировали в Маньчжурию. В 20-е годы там проживало сто тысяч русских. Часть ижевцев уехали в Соединенные Штаты. В православных церквах Азии, Америки, Европы еще долго звучали слова:
«Во блаженном успении вечный покой подаждь, Господи, убиенным и погибшим рабам Твоим воинам ижевским и воткинским... и сотвори им вечную память».
За что сражались ижевские и воткинские повстанцы? По их словам — «за свободу и Учредительное собрание». Свобода означала для них панибратское отношение к своим офицерам, а каков был конец Учредительного собрания, заседавшего всего лишь один день, нам уже известно. Между тем «великая и бескровная» февральская революция одной из своих целей имела созыв этого собрания. Вслед за Тарасом Бульбой хочется воскликнуть: «Что, сынку, помогли тебе твои ляхи?» Что, господа (и товарищи) «февралисты», помогла вам «Учредилка»?
И в «новой России» много говорят о зверствах белых. Да, с их стороны были эксцессы, но как ответные меры на жестокости большевиков. А не планомерное, жестокое уничтожение целых «классов». Обратимся к свидетелю событий, А. И. Куприну.

«Красные солдаты сдавались и переходили <к белым> сотнями... Надежные бойцы вливались в состав белых полков и отлично дрались в их рядах... Злобности и мстивости не было у белых... Красные вожди... внедряли в солдат ужас к белым, которые, по их словам, не только не дают пощады ни одному пленному, а, напротив, прежде чем казнить, подвергают лютым мукам. Но и красные солдаты, а впоследствии курсанты и матросы в день плена, ...не слыша брани и насмешек от недавних врагов, быстро оттаивали от всех мерзостей большевицкой пропаганды и привитых рабских чувств... <Генерал> Пермикин говорил нередко стрелкам: «Война не страшна ни мне, ни вам. Ужасно то, что братьям довелось убивать братьев. Чем скорее мы ее покончим, тем меньше жертв... Жителей не обижать. Пленному первый кусок. Для большевиков всякий солдат — свой и чужой — ходячее пушечное мясо. Для нас он прежде всего человек, брат и русский».

Иным было отношение большевиков к тем, кого они считали своими противниками. Особенно бесчинствовали чекисты. Задача их состояла в том, чтобы в городах уничтожать представителей образованного класса. В деревнях — истреблять духовенство, помещиков и наиболее зажиточных крестьян.
«1-ую категорию» обреченных чрезвычайками на уничтожение составляли:
1)—лица, занимавшие в до-большевической России хотя бы сколько-нибудь заметное служебное положение — чиновники и военные, независимо от возраста, и их вдовы;
2)—семьи офицеров-добровольцев (были случаи расстрела 5-летних детей, а в Киеве разъяренные большевики гонялись даже за младенцами, прокалывая их насквозь штыками своих ружей);
3)—священнослужители;
4)—рабочие и крестьяне с заводов и деревень, подозреваемых в несочувствии советской власти;
5)—все лица, без различия пола и возраста, имущество коих, движимое или недвижимое, оценивалось свыше 10.000 рублей.
...Как ужасный вампир раскинула чрезвычайка свои сети на пространстве всей России и приступила к уничтожению христианского населения, начиная с богатых и знатных, выдающихся представителей культурного класса и кончая неграмотным крестьянином, которому вменялось в преступление только принадлежность к христианству... Террор был так велик, что ни о каком сопротивлении не могло быть и речи...» Это пишет князь Жевахов.

* * *

Смена либерального временного правительства временным рабоче-крестьянским правительством, которым руководили ставленники германского генштаба — об этом Императору было доподлинно известно — пока в Тобольске ощущалось слабо. Но было ясно, что когтистые лапы совдепов дотянутся и сюда.
Надежда была на монархическую организацию зятя покойного Григория Ефимовича Распутина — Соловьева. Он уверял, что в его руках находятся все нити и финансовые рычаги и что о Царственных Узниках помнят и в Москве, и в Петрограде.
Государя смущало то, что связь с монархистами осуществляется не через Татищева, князя Долгорукова или лейб-медика Е. С. Боткина, который имеет возможность часто выходить в город к больным, а через горничную Романову.
Дальнейшие события покажут, что опасения Государя оказались не беспочвенными.
Постепенно жизнь в Тобольске налаживалась. Возобновились занятия с Великими Княжнами и Цесаревичем. Уроки начинались в девять утра. В одиннадцать до часу — перерыв, прогулка. В час завтрак. От двух до четырех прогулка. Затем занятия продолжались до половины седьмого. Когда в доме стало холодно, Царская Семья и свита собирались в гостиной Государыни. Государь страдал от невозможности заняться физическим трудом. Все же Кобылинский приобрел пилы, топоры, привез березовые бревна. И Государь, и Великие княжны занялись заготовкой дров. Когда Царская Семья появлялась на улице, тоболяки низко кланялись ей. Некоторые опускались на колени. «Одним из наибольших наших лишений... было почти полное отсутствие известий»,— вспоминал Пьер Жильяр. Однако новости доходили и до Тобольска.

* * *

Германские хозяева недовольны тем, что большевики недостаточно активно помогают германским войскам. Как бы они от рук не отбились!

Документы, приведенные выше, стали доступны лишь после второй мировой войны.

№ 1645
Секретно.
г. Председателю Совета Народных Комиссаров
<В. И. Ульянову-Ленину>
12 февраля 1918 г.
Разведочное Отделение имеет честь сообщить, что найденные у арестованного кап. Коншина два германских документа с пометами и штемпелями Петербургскаго Охранного Отделения, представляют собою подлинные приказы Имперского Банка за № 7433 от 2 Марта 1917 года об открытии счетов гг. Ленину, Суменсон, Козловскому, Троцкому и другим деятелям за пропаганду мира, по ордеру Имперского Банка за № 2754.
Это открытие доказывает, что не были своевременно приняты меры для уничтожения означенных документов.
Начальник Отделения (подпись)
Адъютант (подпись)»

«В. Секретно.
Г. Председателю Совета Народных Комиссаров
25 февраля 1918 г.
По донесениям нашей тайной агентуры, в отрядах, действующих против Германских войск и против Австро-Украинского корпуса, наблюдается пропаганда национального восстания и борьбы с Немцами и их союзниками-Украинцами. Прошу сообщить, что предпринято Правительством для прекращения этой вредной агитации.
Начальник Отделения (подпись)
Адъютант (подпись)»

В письме от 7 февраля, адресованному «Господину Народному Комиссару по Иностранным Делам <Троцкому>« тот же окрик со стороны берлинского начальства.

* * *

Нам интересно знать все, что писали о Царской Семье. Бросается в глаза, как меняется язык газетчиков. Если до марта 1917 года он почтительный, подчас подобострастный, то теперь — все вспомнили, что они граждане «самой свободной страны в мире».
«Петроградский листок» наблюдал за каждым шагом Царской Семьи. А также тех, кто остался им верен. О преданном наставнике Царских Детей, швейцарце Пьере Жильяре, гражданине Швейцарской республики, который стал искренним сторонники монархии, корреспондент «Листка» писал, что он якобы не хотел ехать в Тобольск, боясь, что там «очень холодно». Но дело в том, что о пункте назначения стало известно как Царской Семье, так и ее слугам, лишь в последнюю минуту.

«Бывшая Императрица убеждала Жильяра поехать с ними, так как Наследник будет очень скучать. Убеждения бывшей Императрицы подействовали, и Жильяр согласился сопровождать бывшую Императорскую чету в Тобольск. Бывший Наследник — единственный из членов Императорской семьи, сохранивший спокойствие. Алексей Николаевич больше всего интересовался погрузкой своего автомобиля и ослика, на котором он совершал прогулки в Царском Селе. Это желание Наследника было исполнено. В особом специальном вагоне был помещен его детский автомобиль, которым Наследник в былые годы сам правил. В этом же вагоне был помещен ослик и карета двуколка».

«Петроградский листок» продолжает следить за тем, как устроилась Царская Семья в Тобольске. В номере от 19 августа помещена статья

«Романовы в Тобольске»
«...13 августа в 10 1/2 утра Романовы покинули пароход. С пристани они пошли пешком, бывшая Царица с дочерью Ольгой ехала в экипаже. По пути следования стояла цепь солдат. Когда Романовы вошли в дом, собралась толпа.
В 12 часов на улице показалась процессия, состоявшая из священника и четырех монахинь. Это настоятель Благовещенской церкви с монашками шли служить молебен и святить новоселье.
Помещения Романовых состоят из 14 комнат. Режим соблюдается царскосельский. Семья ехала 6 дней, задерживали поезд для прогулок Романовых.
— На прогулках, — говорили солдаты, — Николай ходит как мотор, за ним не угонишься. В разговорах называет жену «Их Величество».
Жизнь заключенных в «доме свободы» вступает в фазу повседневности, устраиваются надолго. Квартиранты расположились так: одна комната Николаю, одна — Алисе, одна — Алексею и две — дочерям с общей столовой и залой.
Распорядок дня таков: в 10 часов утра кофе, в 1 час завтрак, затем прогулка, в 5—6 вечера — обед. Под арестом находятся только Николай и Алиса, дети находятся под надзором. Романов обратился через начальника охраны, Кобылинского, к директору ветеринарной фельдшерской школы Благоволину с просьбой рекомендовать учителей для Алексея и младших дочерей. Занятия проводятся по программе мужских и женских гимназий, кроме Закона Божьего. Закон Божий Алиса будет преподавать сама. На днях в церкви Благовещения, по желанию Романовых, будет для них отслужена обедня».

Обращает на себя внимание развязный тон корреспондента: «Алиса» вместо «Императрица» или «Александра Феодоровна», «Николай» вместо «Император» или «Николай Александрович». Журналист не замечает иронии в сочетании «заключенные в «доме свободы»».
«На коне» лидер партии измены. Об этом можно судить по опубликованной 20 августа телеграмме Ленина:
«Срочно
Петроград. Тов. Каменеву.
Вчера приехал в Берлин и немедленно был принят Вильгельмом. Благодарит. Парвус высылает партию карандашей на предъявителя. Скоро надеюсь вернуться. Жалко, что опоздаю к выборам. Ваш список (№ 6) одобряю. Все наши — большевики. Агитируйте во-всю. Вернусь — похозяйничаем в Петрограде. Обещайте, что каждый, кто будет голосовать за большевиков, получит дачу Дурново, комнату в доме Кшесинской, словом, все, что захотите.
Auf Wiedersehen. Ленин».
Не правда ли, сколько презрения к русскому народу. А манера обещать «все, что захотите» — эта манера жива и поныне!
Газеты доходят и до Тобольска. Государь страдает от того, что происходит в стране. Недаром Керенский еще в Царском Селе, сразу после июльских беспорядков, затеянных большевиками в Петрограде, говорил ему: «Большевики нападают теперь на меня, потом будет Ваш черед». Неужели князь Долгоруков прав, утверждая, что нынешнее Временное правительство само виновато в собственном шатком положении. «Отменили смертную казнь, а рядом безнаказанно происходили расправы с офицерами, генералами, инженерами, бывшими чиновниками, епископами, помещиками, — возмущался князь. — Отпустили из тюрем осужденных убийц, мошенников, растлителей, святотатцев, в то же время провоцировали слухи о каких-то заговорах и расправлялись с мнимыми заговорщиками, как в старые времена не расправлялись с действительными преступниками. Многому господа «февралисты» научились у французской революции».
«Петроградский листок» от 22 августа 1917 г. с сочувствием писал:

«Романова находят постаревшим. Он кажется старше своих 49 лет; бородка поседела. От той выправки, к которой мы привыкли на фотографиях, не осталось и помина. Бывшая царица чувствует себя совершенно здоровой. Николай Романов бессменно с утра до ночи носит военную тужурку. Из драгоценностей взяты с собой те, которые принадлежат лично каждому. Бывший царь носит только золотые часы Эриксона и обручальное кольцо. Бывшая царица привезла с собою свою шкатулку с драгоценностями, подаренными ей отцом Людвигом и матерью, но ничего не надевает на себя.
Все драгоценности, имевшиеся в доме Романовых, как у царствующих особ, остались собственностью государства.
На какие же средства живут теперь Романовы? После отречения от престола у Николая Романова оказалось всего только около 470 тысяч рублей. Эти деньги в его распоряжении и положены им в тобольское отделение Государственного банка. Состояние его супруги, имевшееся у нее на руках, небольшое, а общее состояние детей не больше 8--9 миллионов. Бывший царь ведет работу над своими мемуарами, но, как говорят, рвет большую часть написанного. Так как бывшая великая княжна Татьяна недурно владеет «ремингтоном», то иногда отец диктует ей.
Главный царский повар, француз Оливье, отказался ехать в Тобольск. Он мастер своего дела и, помимо того, чуть ли не единственный из штата прислуги, не предъявивший никаких денежных претензий после того, как Романов перестал быть коронованной особой.
На местном рынке предметы продовольствия, хотя и вздорожали, но все же, по сравнению с Петроградом и Москвой, дешевы. Любимый ослик бывшего цесаревича, взятый Романовыми, заболел в дороге, и зимний климат Тобольска он едва ли вынесет. Отец его занят не придумыванием развлечений для сына, а вопросом о его образовании. Французский воспитатель Жильяр лишь выучил его говорить по-французски. Для преподавания решено пригласить двух преподавателей местных гимназий. Мать и дочери, в особенности, Ольга, настроены религиозно. Ольга часто посещает кафедральный собор св. Софии и Знаменский монастырь, где усердно молится.
В переднем углу столовой устроен киот во всю высоту комнаты, лампады горят круглые сутки, смотрят за этим бывшие великие княжны с Ольгой. Дочь Татьяна больше всего интересуется войной; она только потому уехала с родителями в Тобольск, что в желании ее отправиться [на фронт] сестрой милосердия встретились препятствия.
Романовым разрешено получать несколько газет и ежемесячные литературные журналы. Любимыми занятиями Николая Романова, как и в саду Царского Села, являются занятия во дворе разбивкой малого сада и огорода и распиловка дров. Все время члены царской семьи находятся под надзором караула, сопровождавшего его в пути. Письма от сестер, дядей и теток просматриваются предварительно начальником караула. Чаще всего они написаны на открытках.
Статс-дама Нарышкина и князь Долгоруков живут в Тобольске, имея собственную квартиру. Доступ их к Романовым беспрепятствен.
Только Учредительное собрание решит, оставаться ли Романовым в России или покинуть ее».

Хотя у Евгения Сергеевича Боткина, лейб-медика Царской Семьи, лечившего главным образом Государыню, и было не слишком много свободного времени: зная его доступность и бескорыстие, многие жители Тобольска обращались к нему за врачебной помощью, доктор следил за происходящим в России. Так следит врач за состоянием больного. А уж в том, что Россия больна, Евгений Сергеевич нисколько не сомневался. Пресловутая «великая, бескровная» произошла из-за нехватки хлеба, припрятанного булочниками. Ну, а теперь кто его прячет? Судя по сообщениям петроградской печати, с 15 августа хлебный паек уменьшается до половины фунта на человека. Только рабочие и лица, занятые физическим трудом, будут получать по фунту. Нежирно-с. Неменьшую тревогу честного доктора вызвало известие о том, как встретили большевики известие о падении Риги. Когда мальчишки-газетчики стали выкрикивать заголовки: «Рига пала!» «Взятие Риги германскими войсками!», большевики зааплодировали. Затем на Невском они устроили шествие с пением «Интернационала». Мыслимое ли дело! Временное правительство создало комиссию с целью выявить «изменническую» роль Императрицы в войне — комиссию, которая никаких признаков «измены» не обнаружила. А тут явные изменники устраивают побоище на улицах города, разлагают фронт, дефилируют по Невскому... И временному правительству — как с гуся вода!
Многие поняли, что совершена глупость! Сами же «революционеры» пишут о том, что простой народ требует восстановления монархии. Одна дама в очереди за маслом в Гвардейском экономическом обществе возмущенно говорила: «При Царе публика могла есть и не стоять в очереди, а при Керенском нас ожидает голод». Бдительные соседи по очереди (ведь при каждой революции доносы поощряются) возмутились и сдали домохозяйку милиционерам. Ее обвинили в усиленной агитации за восстановление Царской власти. Хотя, как можно догадаться, никакой агитации дама, назвавшаяся Александрой Чистяковой, и не вела. Агитировали сами за себя пустые полки лавок.

* * *

Находившиеся в Тобольске Царственные Узники следили за всем, что происходит по ту сторону Уральского хребта. Переписывались с друзьями, родными и знакомыми. 5/18 ноября Государь писал сестре Ксении Александровне, жившей в Крыму: «...Все, что ты пишешь о здоровье Мамы, теперь успокоило меня. Дай Бог, чтобы силы ее вполне восстановились... Тут <в Тобольске> мы живем, как в море на корабле, и дни похожи один на другой».

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история