Кук Д. Путешествия и странствия по Российской империи, Татарии и части Персидского царства

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава I. Отъезд автора и что произошло непосредственно перед тем, как он покинул Англию

Первого мая 1735 года я заболел в Челси жестокой лихорадкой, от которой был вылечен великими заботами д-ра Шарпа, однако она сменилась вялой перемежающейся лихорадкой, которая, казалось, с каждым днем усиливалась, несмотря на то, что сей достойный джентльмен употреблял все средства, коими располагает искусный врач. Затем он, проконсультировавшись относительно моего случая с покойным ныне д-ром Мидом, принял от него совет отправить меня в Шотландию — на мою родину, не сомневаясь в том, что воздух отечества в сочетании с необходимыми лекарствами изгонит лихорадку и завершит мое выздоровление.
Неукоснительно следуя этому совету, я около восьми месяцев прожил в Шотландии, но едва ли заметил какие-либо изменения к лучшему. В начале 1736 года я принял решение ехать в Россию, надеясь, что такое путешествие и перемена климата пойдут мне на пользу, или уж я умру; а если такое суждено, то мне безразлично, где это будет — за границей или дома.

386
И вот в июне я отправился морем в Лондон, а 5 июля отбыл из Блэкуолла с приливом в Грейвсенд на корабле, которым командовал мистер Томас Бельчер.
10 июля мы достигли Эльсинора1, а 29-го — Кронштадта. Этот переход многими был расценен как один из самых быстрых, когда-либо совершенных из Лондона.
Но задержу немного здесь читателя для рассказа о двух незначительных случаях, происшедших со мной до того, как я оставил свою счастливую страну свободы и здравого смысла.
Когда корабль спустился от Лондона до Блэкуолла, мы на ночь бросили якорь, и капитан уехал в Лондон. Мой брат, помощник капитана, два сельских жителя и я сошли на берег, чтобы провести там вечер. Часа через два, когда мы прощались с нашими селянами, помощник капитана стал меня уверять, что если у меня есть золото, то его надо разменять и оплатить наш счет. Так как, — сказал он, — а позднее я убедился в лживости его слов, — «британское серебро в России ценится дороже, чем наше золото». Тогда я попросил служанку (хозяин с женой уехали погостить в сельскую местность) разменять мне гинею. Служанка вскоре вернулась с гинеей, говоря, что за нее нет серебра. Я как раз расплачивался по счету, когда вошедший в комнату лодочник заявил, что может пойти обменять золото на серебро. В ответ на вопросы служанка заверила нас, что это человек честный и хорошо известный всей семье [хозяев]. Я и дал ему гинею, но никогда более его уже не увидел.
Решив, однако, добиться для меня справедливости следующим утром, мы оставались в этом доме до одиннадцати часов вечера, когда вдруг услышали женский вопль, который, казалось, выражал великое горе. Всегда готовый посильно помочь попавшему в беду, я побежал в комнату на выручку слабому полу. Она же раздраженно заявила мне, что ее дом пользуется доброй репутацией и ничего подобного прежде не случалось. Она — хозяйка дома, а этот мужчина в комнате — ее муж, и они надеются, что мы понесем наказание за причиненное ее дому бесчестье. Мой ответ был таков: «Ну-ну, добрая женщина, у меня выманили гинею, и я не сомневаюсь, что получу удовлетворение». С тем я вернулся к своей компании.
Вскоре после этого происшествия в нашу комнату вошел со своей длинной палкой сторож — то ли настоящий, то ли мнимый — и велел нам укладываться спать. Мы пожелали ему идти своей дорогой, поскольку мы — честные люди, никоим образом не нарушающие порядка. Наш мягкий ответ придал парню дерзости; тогда мы выставили его и спокойно оставались там до тех пор, пока не были подняты

387
криком корабельной команды, выбиравшей якорь. Поэтому нам пришлось расстаться с нашей честной хозяйкой, а мне — примириться с нелепой утратой гинеи.
Во время плавания в Россию я поведал нашему капитану всю эту историю. Он пожелал, чтобы я собственноручно записал сей рассказ, Я охотно передал ему написанное и подтвержденное моим братом и помощником капитана. В 1741 году капитан Бельчер, которого я повстречал на сей раз в Петербурге, сообщил мне, что его команда по своем возвращении в Лондон отправилась в тот дом, заказала выпивку на гинею и под конец в качестве уплаты по счету предъявила людям в том доме мое подтвержденное заявление. Хозяин гостиницы и его семья принялись им угрожать, тогда моряки, рассвирепев, переломали там все, что можно было сломать, не оставив в окнах ни единого стекла, и глубоко удовлетворенные вернулись в Лондон.

Глава II. Об Эльсиноре и Кронштадте

В Эльсиноре я сошел на берег на время, пока Капитан улаживал какие-то дела, на которые ему потребовалось меньше двух часов. Поэтому я мало что могу сказать о людях; разве только, что они выглядят весьма бедными, но счастливыми под управлением их короля. К нам они были чрезвычайно приветливы. Я вынес лишь одно общее впечатление относительно этого города, поскольку не побывал в других, — а именно, что тамошние животные очень маленькие, за исключением самих людей и их английских догов.
В Кронштадте капитан сказал мне, что я не теряя времени должен засвидетельствовать свое почтение командующему — адмиралу Гордону2, иначе это будет весьма плохо воспринято. Я и отправился с капитаном в большой дворец, где жил адмирал3. В дверях меня остановил человек, стоявший с соответствующими принадлежностями, и показал на мои запыленные ботинки. Он тут же их почистил столь искусно, словно обучался этому в Лондоне. Я было дал ему денег, но некий господин, входивший в вестибюль, не позволил мне этого сделать, на хорошем английском осведомившись, не думаю ли я, что их адмирал не в состоянии платить слугам за выполнение ими своих обязанностей. Извинившись перед ним, я заметил, что поскольку принял его за британца, то полагаю, ему известно, что в этой стране принято давать на чай слугам джентльменов. Улыбнувшись, он сказал, что это не принято в России, и хозяин слуг расценивает подобное как сильнейшее оскорбление. Дело еще и в том, что это портит слуг, ибо они

388
неразумно растрачивают деньги и пренебрегают своими обязанностями. Я не мог отрицать справедливости сего суждения, и он тут же в высшей степени любезно показал мне комнату, где находился адмирал.
Адмирал задал мне множество подходящих к случаю вопросов, и, коротко говоря, принял меня с изящной непринужденностью, присущей великим умам. Среди прочего он осведомился, есть ли у меня в России знакомые и был ли я рекомендован кому-либо, кто бы мог быть мне полезен. Мой ответ состоял в том, что я не знаю ни единого человека и не просил о рекомендациях кому бы то ни было. Он ответил, что в этой стране самой лучшей рекомендацией является знание дела, но вместе с тем знакомство с главными руководителями все облегчает. Он сказал, что хотя большинство отраслей искусства и наук в России находятся еще на ранней стадии развития, все же меня подвергнут экзамену столь же строгому, как в любой другой стране; однако он не сомневается, что со мной обойдутся справедливо. Потом, поговорив по-немецки с господином, находившимся в его обществе, он пожелал мне нанести завтра визит этому господину, и тот даст мне письмо к архиатру, президенту Медицинской канцелярии, или Коллегии медицины4, и, возможно, архиатр велит спустя считанные дни проэкзаменовать меня. И если меня сочтут компетентным, он, без сомнения, не теряя времени определит меня к делу. Наутро я получил письмо у этого господина, являвшегося врачом на флоте в Кронштадте5.
Краткость моего пребывания в Кронштадте и незнание фортификации не позволяют мне сделать точное или удовлетворительное описание этого места. Однако достаточно сказать, что это, учитывая весьма малый возраст, порт хорошо укрепленный, весьма надежно обеспечивающий безопасность флота и устроенный разумно. Порт представляет собой полукруг на южной стороне острова, построенный на камнях, уложенных с самого морского дна, и с прочной деревянной платформой наверху, на которой стоит много самых больших пушек. От середины полукрута прямо напротив ворот, или входа, построен большой мол, он так далеко вдается в гавань, что оставалось лишь место для ввода при помощи верпа6 самых больших кораблей. Военный флот стоит на мертвом якоре по восточную сторону мола, а торговые корабли всех стран — по западную. Прямо напротив ворот этой превосходной гавани на небольшом расстоянии стоит маленькая скала, хорошо укрепленная, и на ней установлены большие пушки; она называется Кроншлотом7.
Никому не дозволено зажигать на борту кораблей в гавани огонь или свечу; свеча в случае крайней необходимости дозволяется, но под-

390
свечник должен быть помещен в сосуд с водой. Весь пушечный порох вывозится с кораблей до того, как они войдут в гавань, и надежно хранится в императорских складах до тех пор, пока корабли не будут выверпованы из гавани и готовы к плаванию. Кухни построены на удалении от кораблей, ближе к городу, в гавани, так что вода со всех сторон окружает их, и там морякам разрешено готовить себе пищу.
Фасадами на гавань смотрит ряд красивых дворцов, выстроенных из кирпича для старших морских офицеров и разных их присутствий. Позади этих зданий — город, состоящий из множества деревянных домов и, возможно, одного из наилучших в мире сухих доков. За всем этим к северу — широкий оборонительный рубеж8 и канал, проходящие с востока на запад, и на валу рубежа много бастионов с пушками.
Весь остров имеет естественную защиту с востока, севера и запада благодаря мелководью и многочисленным скалам и камням, а город хорошо укреплен также искусственными сооружениями. Здешний императорский флот состоит из приблизительно тридцати кораблей; один из них, «Императрица Анна», несет 120 пушек9. Фортификации охраняются маринерами10 и моряками.
Когда какой-то корабль надо ввести в порт, на борт поднимается солдат для проверки, нет ли контрабанды, и чтобы обеспечить неукоснительное исполнение полицейских предписаний. Полномочия у охраны, если правильно себя ведет, немалые. Каждое утро и каждый вечер большой бот, полный солдат под командой офицера, обходит на веслах флот, и у каждого корабля офицер осведомляется, все ли в порядке.
За время моего пребывания там случились два происшествия, о которых я должен поведать читателю. В Эльсиноре я купил анкер11 бренди. Прежде чем мы бросили якорь в Кронштадте, мне сообщили, что таможенные чиновники тщательно обследуют каждый сундук и что мой бренди ждет худая судьба, хоть он и в бутылках. Когда я отправлялся с капитаном к адмиралу, помощник капитана настоятельно попросил меня оставить у него мой ключ. По возвращении я узнал, что восемь или десять человек из этого таможенного люда, увидев бутылки, тут же уселись вокруг с намерением выпить, говоря: «Бог дал» (Boch dal) — весьма распространенное у русских выражение, употребляемое, когда их посещает нежданная удача. Присутствовавший при этом помощник капитана заявил им, что бутылки принадлежат доктору и в некоторых из них яд, но поскольку доктор сошел на берег, невозможно сказать, какая бутылка хорошая, а какая опасна. При этих словах таможенники поднялись, сокрушаясь о своей неудаче.
Другое происшествие таково. Один пассажир имел для продажи несколько штук часов и дюжину новых шляп. Моряки, надоумившие

391
его [как пронести контрабанду], легко вынесли [с корабля] часы, но со шляпами вышло больше хлопот, ведь каждый моряк одновременно мог надеть на голову лишь одну. Наконец один таможенный солдат заметил со стоявшего рядом с нами корабля, что моряки сходят на берег в новых шляпах, а возвращаются в старых или с непокрытой головой. Случилось это как раз когда уже весь товар с корабля был накануне вечером выгружен на сушу. Назавтра после полудня, когда тот пассажир сходил на берег, сделанное солдатом открытие было предано гласности, и солдат, схватив пассажира, намеревался вытащить у него из кармана часы. А пассажир, вместо того чтобы отдать, съездил ему по уху. Люди на борту тут же разняли их, так что ни тот, ни другой не пострадали. Солдат жаждал мести, и помощник капитана — весьма остроумный и добрый малый, сказал мне, что наш молодой пассажир оказался в серьезной опасности — ему могут быть предъявлены суровые обвинения. Ибо, сказал помощник капитана, и как я потом нашел очень верным, — даже самый главный генерал не отважится ударить солдата, находящегося при исполнении служебных обязанностей. Незнание же языка было наилучшим и действительно хорошим оправданием. «Но, — сказал он, — если вы примете мой совет, я надеюсь спасти его при обходе вечернего бота»,
И вот мы с помощником капитана приказали приготовить квартовую кружку пунша, но столь крепкого, что это был по крайней мере наполовину спирт, и щедро добавили сахару. Мы сделали вид, что выпили за здоровье друг друга, оставили пунш на кабестане и ушли в каюту, притворившись, будто занимаемся делами. Солдат пожелал испробовать этого напитка. Отведав и найдя его приятным, он отведал еще и еще раз и так по глоточку осушил кружку, простодушно полагая напиток добрым и что мы о нем позабыли. Случилось именно то, чего ожидал помощник капитана. Ибо когда бот, совершив обход, возвратился, наш солдат уже крепко спал, он был мертвецки пьян; настолько, что будучи разбужен, не смог вымолвить ни единого осмысленного слова. Помощник капитана сказал офицеру, что не может взять на себя ответственность за происходящее на корабле, поскольку солдат — вор, он пьяный спал на палубе, упившись напитком, украденным, пока мы внизу были заняты делами. Он, пожалуй, был пьян и утром, когда без малейшей причины оскорбил одного из пассажиров, вознамерившись отнять у него часы. Офицер поднялся на борт и, найдя парня в состоянии полного беспамятства, немедленно заменил его другим, и наутро грустно было видеть, как его сурово секли розгами.
Солдат на борту другого корабля, как мне сказали, побоялся жало-

392
ваться своему офицеру, поскольку не исполнил собственного долга после того как впервые заметил нарушение. За такое пренебрежение обязанностями ему полагалось суровое наказание. Но тот, который был наказан, пострадал за два преступления сразу: первым было то, что взял ему не принадлежавшее, а вторым — пьянство, тем более при исполнении служебных обязанностей.

Глава III. Автор выезжает из Кронштадта u прибывает в С.-Петербург

Пробыв в Кронштадте три дня, я в длинной лодке отправился в С.-Петербург, расположенный приблизительно в двадцати милях от Кронштадта. Мы поднялись стороной Финского залива, ширина которого восточнее Кронштадта, должно быть, около девяти или десяти миль. Местность по обеим сторонам возвышенная, покрытая, как мы полагали, очень высокими деревьями, главным образом елью, и красиво смотрелась с воды. Но там много расчищенной земли, хотя мы могли видеть лишь небольшие ее участки. Дул сильный восточный ветер, сопровождаемый таким громом и дождем, каких я никогда прежде не видел, и шторм так усилился, что мы были счастливы завести нашу лодку под укрытие деревьев и пристали к западному берегу Васильевского острова, где совершенно промокшие укрылись парусами и простояли до утра близ гавани, называемой Галерным портом, или Галерной гаванью.
Воскресным утром мы поднялись северным рукавом Невы, имея Васильевский остров с юга, а крепость с севера; оба берега были густо уставлены барками и небольшими судами. Наконец мы прибыли в город и там поселились в единственной британской таверне, которую содержал некто Фрейзер, шотландец.

Глава IV. О С.-Петербурге

Здесь я не предполагаю описывать этот город, а лишь обращу внимание на более примечательные места — императорские дворцы, различные дворы, любопытные вещи, обычаи и полицию города, которая, кстати, является образцом для всех прочих российских городов. Хотя в городе имеется несколько различных дворцов, я скажу только о трех.
Наиболее старый и почитаемый — маленький дом, построенный основателем города и отцом величия Российской империи Петром Ве-

393
ликим. Дом выстроен из дерева, состоит из маленькой кухни, комнаты для работы и еды и маленькой спальни, чуть большей, чем широкая кровать. Вокруг дома идет крытая галерея, где великий император обычно прогуливался в дождливую погоду или же во время нестерпимой жары12.
Первая лодка, построенная им в Петербурге, поставлена у этого дворца; и дом, и лодка укрыты деревянным футляром для предохранения их от воздействия воздуха53. Дворец стоит на северном берегу реки Невы, рядом с цитаделью.
Следующий дворец расположен на южной стороне, он тоже деревянный и называется Летним дворцом . Говорят, что он тоже построен Великим Петром, но весьма отличается от первого; это очень большое здание, в котором довольно много просторных и богато отделанных комнат, хорошо обставленных богатейшей мебелью. С севера [от дворца] течет Нева, а с юга находится весьма обширный сад, в котором есть несколько увеселительных домов, павильонов, украшенных раковинами сооружений, водяных затей, изящных статуй и частный театр15; там есть также прелестное озеро16 со множеством рыбы, подплывающей к вам на звон колокола, укрепленного на помосте в том месте, где рыба обычно получает корм.
Перед этим дворцом есть очень маленький кораблик с шестью пушечками на борту; говорят, он был построен одним русским крестьянином и подарен Великому Петру, который назвал [кораблик] дедушкой и обязал каждый корабль, построенный в С.-Петербурге, приветствовать этот кораблик17.
Приблизительно в полумиле вниз по южному берегу Невы стоит огромное величественное каменное здание — очень большой квадрат с многочисленными просторными комнатами. Он называется Зимним дворцом1й. Это, вероятно, одно из прекраснейших зданий в Европе; однако внутреннее убранство далеко превосходит его наружный вид. Без сомнения, ни один дворец не имеет более благородной мебели, изготовленной из превосходнейших материалов и замечательно искусно выполненной. В этом здании располагаются не только царствующая фамилия, ее свита и служители, но также караульные гвардейцы, которых, говорят, 500 человек и которые меняются каждое утро.
Примерно в четверти мили южнее Невы стоит другой прекрасный дворец, деревянный, построенный на рукаве реки. Я никогда в нем не был, но мне говорили, что он превосходит все остальные [дворцы] своей позолотой, богатой отделкой и меблировкой и был построен покойной императрицей Елизаветой19. И это должно вполне соответствовать истине, так как она любила роскошь и в своем тщеславии никогда

394
не останавливалась перед расходами. Есть еще два [дворца], менее примечательные.
Верховный орган, полностью управляющий всей Российской империей и всеми другими более низкими учреждениями, называется Кабинетом. В нем государыня председательствует и при помощи двоих-троих главных сановников решает все тайные, сложные, сомнительные и важные дела. Они не уведомляют о ведении своих дел какое-либо другое учреждение, если не считают это необходимым, и подобное всегда делается в виде монаршего приказа, против которого уже нельзя возразить. Единственная возможность — почтительнейшее прошение, лишенное даже намека на малейшую ошибку [Кабинета], но униженно представляющее истинное положение дел и нижайше умоляющее о пересмотре дела. Это, однако, не может быть сделано прежде, чем государыне на словах и с осмотрительностью не сообщат о сути прошения и главные государственные министры не будут убеждены в необходимости искренне способствовать отмене [принятого решения]. Ибо действуй они менее осторожно, никого не удивит, если все члены более низкого учреждения будут покараны смертью, коль скоро даже сам Высокий Сенат от такого не избавлен.
Следующие два важных учреждения — коммерции и иностранных дел; в названиях заключена их суть.
Следующее учреждение — Высокий Сенат. Он состоит из многих или всего нескольких членов, как распорядится государыня; обычно их 24 или 36. Ими руководит президент, назначаемый Кабинетом. В этом учреждении (Сенате. — Ю.Б.) обсуждаются и обдумываются все внутренние дела, но жалобы могут быть направлены в Кабинет. Однако жалобщик должен быть уверен, что правда на его стороне, ибо окажись по-другому, наказанием станет не что иное, как смерть. Сенат — высший орган юстиции и полиции, в который должны входить и обращаться за содействием и предписаниями все российские учреждения и все провинции страны. Он постоянно находится там, где пребывает императрица, с тем чтобы в случае каких-либо затруднений без проволочки могли быть получены удовлетворение и распоряжения. Следующие два учреждения кажутся вполне равными по силе и значению — это военное ведомство и Адмиралтейство. Они решают все дела, относящиеся к армии и флоту и подчиняются только Кабинету. Когда нужны деньги, они обращаются в Сенат, если их требование является обоснованным; в случае же задержки или отказа лишь они могут, не опасаясь наказания, обращаться в Кабинет. Во всех этих учреждениях, состоящих из многочисленных членов, внесенное предложение сначала обсуждается, затем просят высказать свое мнение

395
самых младших членов, и если большинство с ними согласно, решение становится законом. Однако меньшинство вправе не подписать его. Тогда Кабинет должен без каких-либо споров отклонить это решение. Тех, кто не подписал, никогда не осуждают: каждый член имеет право подписать и должен это сделать, если решение не противоречит его убеждениям. Всякий сомнительный вопрос представляется в Кабинет для утверждения. Если они действуют в соответствии с постановлениями, принятыми Петром Великим, то никогда не могут быть признаны виновными; правда, порой, руководствуясь весомыми соображениями, Кабинет частично, а то и полностью изменяет эти постановления.
Последнее учреждение —  Полиция.  В каждой провинции есть главная провинциальная полиция, а каждый город имеет свою собственную. Подчиненные должны регулярно докладывать своим начальникам. Но все провинции в России должны докладывать С.-Петербургской полиции и подчиняться ее приказам. Полиция очень полезна, она надежно охраняет добропорядочных и трудолюбивых, поскольку без проволочки арестовывает и карает всех тех, кто повинен в небольших преступлениях; она задерживает, проверяет и наказывает всех праздношатающихся людей и бродяг, невзирая на их состояние и чин. Британцам могут показаться странными эти мои выражения, когда я говорю о бродягах любого состояния и чина, но все же это чрезвычайно совместимо с условиями сей абсолютной империи, ведь каждый дворянин и господин обязан служить государству на гражданской либо военной должности. Ну некоторые и скрываются, их-то я и называю бродягами. Ибо будучи обнаружены, они, даже если принадлежат к наилучшим фамилиям, будут схвачены полицией и отправлены в ведомство, к которому относятся, отданы под суд и понесут ответственность. Здесь надобно заметить, что ни одно учреждение не может допрашивать человека, относящегося к другому ведомству, за исключением преступлений, караемых смертной казнью. И в военном ведомстве, и в Адмиралтействе дела всегда разбираются трибуналом, о котором несколько ниже я кое-что скажу.
Ни один человек не может уехать из одного города в другой или из одной провинции в другую без паспорта из департамента, к которому он относится, с указанием количества сопровождающих его лиц. Всякий господин может даровать паспорт любому человеку из своей челяди, но он должен быть скреплен полицейской печатью. Петр Великий настолько заботился о предотвращении поездок людей без надлежащих паспортов, что и для себя постоянно их выправлял и должным образом регистрировал. И вот ныне даже посол или фельдмаршал,

396
стоящий во главе своих победоносных армий, должен иметь паспорт, а стало быть, и всем подчиненным надлежит следовать сему правилу.
Я счел бы явственным пережитком рабства необходимость иметь паспорт для путешествия из Эдинбурга в Лондон и то, что паспорт этот должен быть проверен в каждом проезжаемом городе. Не могу отрицать, что это так, однако в такой обширной стране, как Россия, это, думаю, весьма необходимо и на пользу народу. Похоже, эти правила рассчитаны не только на то, чтобы держать народ в сильной зависимости, но имеют целью предотвратить бродяжничество праздных людей с грабежом, воровством и мошенничеством по отношению к соседям и защитить добропорядочных, трудолюбивых и полезных подданных, а кроме того, получить в казну небольшой доход.
Предположим, некто, едущий с правильным паспортом из С.-Петербурга в Москву, на дороге ограблен и убит. Вскоре его родственники это заподозрили. Они обращаются непосредственно в полицию, та дает заметку в газеты, рассылает не теряя времени курьеров во все города, через которые путешественник предполагал ехать, и приказы нижестоящим полицейским службам сообщить, когда этот человек проехал через их дистрикты. Наконец определяют, скажем, что он проехал Новгород, но потом на всем пути до Москвы его уже никто не видел. Новгородский губернатор отдает своим драгунам приказ о поисках, велит поднять на ноги весь край, прочесать пустынные области и леса. В таких случаях жители края не преминут схватить всякую подозрительную личность и не посмеют предоставить кров человеку без паспорта, если им дорога жизнь. Отправляют также посыльных во все соседние провинции. Каждого человека строго проверяют. Итак, читатель видит, что мошеннику и грабителю почти невозможно ускользнуть, разве только за границу. И хотя грабителей вскоре ловят и карают пыткой и мучительной смертью, губернатору едва ли удастся избежать разжалования. И даже обладай он очень большим влиянием, все же он будет уверен, что получит весьма строгое взыскание с предостережением, что впредь ему следует лучше обеспечивать порядок и строгое наблюдение. Кроме того, он штрафуется — обязан возместить по крайней мере стоимость утраченного, если несчастный человек был убит. Губернатор должен снести все это, но и он взыскивает со своих подчиненных.
Словом, вы видите, что каждому приходится проявлять большую заботу о путешественнике, ведь если он, заболев какой-нибудь естественной болезнью, умер, то проводится строгое расследование всех обстоятельств его болезни — что за люди его сопровождали и что было предпринято для его лечения, с тем, чтобы дать удовлетворение его

397
родственникам и чтобы они могли получить стоимость имевшегося у него имущества, о котором должны поведать его записи или сопровождающие. Большая полезность полиции будет ясна из двух примечательных примеров, которые я здесь изложу.
Когда покойный великий фельдмаршал князь Михаил Голицын был ребенком, его мать20 (старый князь умер21) поехала со своим многочисленным семейством в сельскую местность, дабы провести летом жаркий месяц на полезном деревенском воздухе. Она отправилась из Москвы под вечер с многочисленной свитой, которая соответственно положению княгини была хорошо вооружена. Не проехав и пятнадцати миль, они подверглись нападению очень большой шайки грабителей. С княгиней было несколько дворян и офицеров, ободривших слуг и поведших себя столь храбро, что они убили и ранили немало разбойников, не без потерь и со своей стороны. Они, однако, не смогли взять пленных и даже были рады, что не вышло хуже.
В начале стычки экипаж, в котором были юный князь со своими братьями и сестрами22, находился сзади. Кучер еще в самом ее начале, повернув лошадей, полным ходом погнал их к Москве и без промедления известил о случившемся полицию. Она со всей возможной поспешностью отправила значительный отряд для преследования и поимки грабителей, которые устроили землянку в лесу, в самой середине густых колючих зарослей и так скрыли все следы, что отряд хоть и быстро нашел разбойничьих лошадей, но потратил некоторое время на поиск их самих. Так или иначе, грабители наконец были обнаружены, пойманы и отвезены в Москву, где предстали перед судом, были признаны виновными и приговорены к самой жестокой и позорной смертной казни, которой по заслугам и подверглись.
Следующий случай — разбой, я слышал о нем от одной благороднейшей знатной дамы. Ее родственница, старая незамужняя, но очень богатая дама держала в служанках девушку, к которой была весьма расположена. К дому часто приходил молодой парень, продававший ленты, бусы и прочие безделушки. За два или три месяца он отлично познакомился со всеми основными слугами, и, досконально изучив дом, принялся ухаживать за той служанкой, сделал ей много приятных подарков, говорил, что он сын богатого сибирского купца, но после своего приезда в Москву растратил деньги и поэтому умолял девушку никому в доме не говорить ни о его делах, ни об отце.
Получив ее согласие выйти за него замуж, он убедил ее также, хотя и вопреки ее склонностям, не только сбежать от доброй дамы, но и унести ее сейф, в котором помимо кругленькой суммы наличных денег были все драгоценности этой дамы. Дело происходило зимой; у парня

398
были наготове сани и пара добрых лошадей. Он вдруг увез девушку из Москвы к яме, куда сбрасывают тела всех преступников, самоубийц и тех, кто не имеет родственников. Там они лежат, и епископ раз в год совершает над ними погребальный обряд. Когда подъехали, злодей велел девушке готовиться к немедленной смерти, говоря, что это место — кладбище преступников, и коли уж он привез ее сюда, то, значит, решил умертвить.
Незадолго перед этим некий крестьянин возвращался навеселе из Москвы домой и, не будучи в состоянии выдержать холод и сильнейшую пургу, укрылся в этой яме и заснул. Но угрозами негодяя и мольбами бедной девушки он не только был разбужен, но и подслушал их разговор. Храбро и решительно представ перед ними, испуская ужасный вопль, он напугал негодяя и тот, потеряв от страха голову, вскочил в сани и тут же уехал, оставив девушку с ее пьяным, но благородным избавителем.
Сей случай оказался очень счастливым для них обоих — ведь не  произойди он, девушка наверняка была бы убита, а бедный мужчина, весьма вероятно, замерз бы насмерть. Девушка, когда пришла в себя, рассказала крестьянину про все сделанное ею и все, что знала об этом негодяе. Крестьянин поздравил ее, но отвел прямиком в полицию, где оба под присягой поведали все, что знали. Но поскольку они не были знакомы между собой, их продержали в полиции до следующего дня, когда даме [хозяйке девушки], было послано сообщение о происшедшем. Добрая старая дама употребила все свое влияние, дабы избавить служанку от полагавшегося наказания, выхлопотала ей прощение от императрицы, взяла домой и выдала замуж за хорошего человека.
Полиция же, без промедления принявшись за розыск негодяя, в считанные дни его поймала. Будучи осужден за свое преступление, он был переломан на колесе, а даме было возвращено почти все утраченное имущество. Спустя долгое время после этих событий даме случилось быть моей пациенткой, и она подтвердила вышеизложенный рассказ. Итак, из двух этих случаев с очевидностью для всякого явствует большая польза от полиции в деспотическом государстве.

Глава V. О деятельности Медицинской канцелярии и совета

Надеюсь, читатели не сочтут неуместным или скучным, если я, прежде чем продолжить мой журнал, сообщу кое-что о медицинском ведомстве с его полномочиями и правилами, к которому я относился на протяжении пятнадцати лет.

399
Высшие правила медицинских дел были введены Петром Великим, который находясь в Голландии познакомился с шотландским джентльменом д-ром Эрскином. Петр любил этого медика и уговорил его отправиться в Россию; очень поддерживал его, объявив главным медиком императора и генеральным директором всех медиков, хирургов, аптекарей и их подчиненных в пределах своей обширной империи, а также начальником учреждения, именуемого Медицинской канцелярией, к которому отнесено все, связанное с этими делами, и все их отрасли. Кроме того, Петр, как мне достоверно сообщили, потребовал, чтобы доктор стал одним из его личных советников. Однако он так никогда и не принял этой чести, ссылаясь на то, что хотя императору не составляет труда сделать так, что шотландец будет в таком качестве признан всей империей, все же он уверен, что подобный шаг наверняка принесет ему или другому иностранцу много врагов. Но все были уверены, что несмотря на это, император очень часто советовался с доктором.
Именно доктор Эрскин основал Медицинскую канцелярию и разработал ее основные правила, действующие и поныне. Доктор был президентом этой канцелярии и назначил одного медика (двух секретарей, много писцов и т.д.) вице-президентом; его обязанностью является приходить в канцелярию раз или два в день и быть там не менее двух часов до полудня, а при необходимости столько же и после полудня. Он получает все доклады из всех провинций России, из армий и с флота. Он обязан каждое утро и каждый вечер сообщать президенту обо всех событиях, получать его указания и соответствующим образом исполнять приказы.
Одна канцелярия находится в С.-Петербурге и одна в Москве. Одна подчинена другой23, поскольку двор находится в одном из этих городов. Канцелярия в каком-либо чрезвычайном случае сразу собирает столько врачей и хирургов, сколько сочтет нужным президент, и ни один из них не может отсутствовать, разве только по болезни.
Главной канцелярии полностью подчинены все области медицинского дела. Никто в России не смеет практиковать, не пройдя с положительным результатом экзамена, проводимого канцелярией или назначенными ею людьми, и не получив письменного свидетельства о своей квалификации. Этому правилу должны подчиняться все врачи, оно действенно препятствует всякого рода знахарству. Правда, есть несколько знахарей, однако не на императорской службе. Но если в их практике встречаются какие-либо любопытные, необычные или примечательные случаи, они должны немедля известить об этом Медицинскую канцелярию.

400
Канцелярия закупает все лекарственные средства и следит за тем, чтобы каждое соответствовало своему назначению. Их поставляют главным аптекарям, которые отчитываются за каждую унцию. Есть, конечно, и частные аптекари, но они подчинены правилам канцелярии в равной степени с теми, кто состоит на государственной службе.
В каждой армии, насчитывающей 40 тысяч человек, есть два врача и генерал-хирург. Для каждого полка предусмотрены один хирург и его помощник, а в каждой роте есть два молодых человека, умеющие пустить кровь, намазать и приложить пластырь и владеющие многими другими несложными приемами. Полковые хирурги должны слушаться указаний врачей и своего генерал-хирурга — и вместе, и порознь. Аптекари должны незамедлительно приготовлять и отпускать лекарства, требуемые хирургами для полков, когда запрос удостоверен генерал-хирургом или кем-нибудь из врачей.
Врачи и генерал-хирург должны посещать главный армейский госпиталь не реже двух раз в неделю, а летом — как можно чаще каждый полковой госпиталь. Хирурги должны посещать всех своих больных дважды в день, а при каком-нибудь чрезвычайном случае — незамедлительно докладывать о нем генерал-хирургу. Каждый полковой хирург должен ежемесячно докладывать генерал-хирургу о состоянии полка за предшествующий месяц. Генерал-хирург составляет общий доклад о больных во всей армии и отправляет его за подписью одного из врачей и своей собственной в Медицинскую канцелярию, благодаря чему императрица или Кабинет каждый месяц могут знать состояние армии в отношении числа здоровых и больных.
За исключением случаев, когда явно совершено тягчайшее преступление, ни один полковник не смеет арестовать хирурга либо как-то иначе досадить своим хирургам, ибо за свои действия они отвечают только перед медицинским ведомством. Если же они пренебрегают своими обязанностями, их сурово наказывают.
В случае, если командир выдвигает против хирурга обвинение, составляется записка с изложением фактов, которую направляют генерал-хирургу. Он обязан немедленно назначить судебное рассмотрение преступления. Если оно таково, что, по мнению генерал-хирурга, этому хирургу более нельзя доверить больных, он назначает другого, а этого сажает под арест и докладывает в канцелярию. Канцелярия с согласия и одобрения Военной коллегии назначает военный совет из пяти офицеров и двух старых хирургов для допросов обвиняемого. Подписанный и опечатанный документ направляется в канцелярию, которая полномочна привести приговор в исполнение или (как часто бывает) смягчить его.

401

Глава VI. О госпиталях в С.-Петербурге

Петр Великий основал в С.-Петербурге два больших императорских госпиталя. Их описания будет достаточно, чтобы всякий человек понял суть службы в каждом российском госпитале, поскольку различий в правилах не существует.
Один госпиталь для армии, другой — для флота. Они соединены, образуя три стороны очень большого двора. В середине стороны, выходящей на реку Неву, стоит красивая церковь для обоих госпиталей.
Палаты устроены очень хорошо, здание двухэтажное, вокруг обоих госпиталей идут крытые галереи, так что можно удобно ходить при любой погоде. В каждом углу каждого госпиталя есть превосходная операционная и палата для анатомирования. Я видел в ней сразу девять свежих тел, относящихся к морскому госпиталю. Операционная просторна достаточно, чтобы вместить 200—300 зрителей. Здесь держат множество редкостей, сосуды с заспиртованными препаратами и сохраняемыми иначе. Для любознательных было бы хорошо иметь исторический каталог и описание этих редкостей; думаю, там достойны быть помещенными некоторые из моих препаратов.
Караульные расположены так, чтобы не позволить никому, помимо имеющих на то право, выйти из госпиталя или войти в него. К таковым относятся несколько врачей, главный хирург и пять ординарных хирургов, десять помощников хирургов, или фельдшеров, а также по двадцать студентов при каждом из них. Студентов обоих госпиталей обучает некий профессор ботаники24. В каждом госпитале есть профессор медицины и [профессор] хирургии, а также профессор анатомии и рисовальщик для обучения студентов рисованию каждой части человеческого тела. Профессора медицины, хирургии и анатомии обязаны преподавать и делать осмотр дважды в неделю — каждый в своем госпитале, но так, чтобы студенты обоих госпиталей имели возможность посещать каждого профессора.
Профессор ботаники преподает по всем установленным дням на протяжении всего лета. Когда предстоит какая-то сложная хирургическая операция, то ее проводит профессор анатомии, если он не поручает это тому, кому может доверить; однако и врачи, и хирурги должны при ней присутствовать.
Если проводится обсуждение какой-то болезни, от которой пациент скончался, его нельзя похоронить, покуда анатомическим исследованием не будет установлена причина смерти, и профессор имеет право до погребения отсечь любую часть тела. Ибо в эти госпитали отправля-

402
ются тела всех преступников, самоубийц и всех тех, кто умер в тюрьме до приведения приговора в исполнение.
Каждое утро в шесть часов звонок оповещает хирургов, что они должны быть готовы; звонок в семь означает, что им надлежит незамедлительно прийти в палату, где содержатся раненые, больные с язвами, с переломами или вывихами, либо же вызывать больных из других палат. Тут же все работники принимаются за дело и трудятся, пока не перевязаны все легкие пациенты.
Затем следуют консультации относительно пациентов, страдающих более сложными болезнями. Первыми обычно высказывают свое мнение молодые хирурги, и так дальше до самого старшего, за которым высказываются самые старшие из врачей и оператор25. Каждый имеет право высказать свое мнение; большинство и осуществляет свой план, если он поддержан врачом или хирургом, известным своим искусством. После операции всегда определяется причина болезни, если речь идет о каком-то органе. Если же наступает смерть, ее причину часто таким же образом обнаруживают, но никому не ставят в вину, хотя бы его мнение и оказалось ошибочным. Но все же большая честь тому, кто предсказывал случившееся.
Не могу удержаться от рассказа об одном случае, происшедшем, когда я пришел в этот госпиталь. При показе большого фейерверка по случаю взятия у турок Азова26 хвост ракеты упал на голову одного матроса, проломив череп. Матроса тут же доставили в госпиталь. Доктор Маунси27 и я пришли, но не умели разговаривать ни на языке этой страны, ни на верхненемецком и говорили лишь с немногими, понимавшими латынь. Оператор спросил наше мнение. Мы оба откровенно сказали ему: несмотря на то, что они, как ни старались, не могли найти трещины, и хотя на черепе была большая рана, в которой они не смогли найти трещину, мы оба все же придерживаемся мнения, что рядом с этим местом трещина есть, и полагаем, что следует не теряя времени делать трепанацию. Остальные нас не поддержали, но профессор сказал: он подозревает, что наверняка мы правы.
Через день или два (а никто из нас [двоих] не мог лечить матроса, поскольку наш совет был отклонен) д-р Маунси и я, оба тогда весьма молодые, заметили, что пациент словно бы в дурмане, и это его состояние с каждым днем усугублялось. [Мы заметили], что его глаза были очень воспалены и не видели; изо рта постоянно течет слюна и он кажется совершенно не чувствительным к боли.
Когда мы разговаривали о нем и казались улыбавшимися, нас увидел главный хирург28 — человек надменный и невеликих познаний. Он пожелал, чтобы г-н Ханхарт, профессор анатомии29, осведомился у

403
нас «о причине нашего веселья». Мы оказались достаточно большими простаками и сообщили ему [причину нашей веселости], что вызвало большую ревность с тех пор и навсегда, и у меня нет сомнений относительно того, почему нам так быстренько приказали отправиться на службу в военно-морской флот.
Спустя несколько дней доктор и я вернулись в госпиталь. Я по обыкновению пошел в анатомическую палату (будучи незадолго до этого назначен ассистировать профессору при подготовке лекций по анатомии). Дверь была закрыта на кусок бечевки с печатью, что в России почитается более неприкосновенным, чем даже замок. Я, однако, предполагая, что это сделали какие-нибудь юнцы, не придал этому значения (поскольку, согласно приказу Медицинской канцелярии, я имел бесспорное право [войти], и даже профессор не мог лишить кого-либо этого права без приказа канцелярии, отменяющего данный приказ). А следовательно, я легко открыл дверь своим ножом и увидел новое тело, зашитое в наматрасник и готовое к захоронению. Я тотчас разрезал шов на наматраснике, узнал лицо и обнаружил, что они, распилив череп, нашли не только большую трещину, но и много малых; а весь объем левой доли мозга был вместо него заполнен гниющим веществом, и т.д. Я незамедлительно известил [об этом] д-ра Маунси и оставил тело, не стараясь скрыть следов нашего пребывания там.
Когда мы беседовали об этом деле, один молодой человек, хорошо говоривший на латыни, подошел и спросил нас, не знаем ли мы, кто заходил в анатомическую комнату. Я рассказал ему про все нами сделанное — что я не знал, что дверь была закрыта по приказу и что печать на двери в комнату, в которую я, собственно, имею свободный доступ, могла помешать мне войти, если только не были отменены приказы канцелярии, о чем, полагаю, меня следовало бы известить заранее; наконец, что я должен относительно этого случая обратиться с заявлением в канцелярию.
Когда он доложил о сказанном [мною] первому хирургу, был созван совет, и впоследствии меня уверяли, что это дело немало их напугало. Чтобы я не привел свои угрозы в исполнение, профессор пригласил нас с д-ром Маунси на ужин и обязал держать [дело] в секрете. Он сказал нам, что не может поступить по своему усмотрению с первым хирургом, имеющим могущественных друзей при дворе и кроме того, ему покровительствует архиатр; что это покровительство — главная причина того, что он [первый хирург] почти всегда имеет большинство голосов против него [профессора].
И хотя это дело выглядит очень скверно, все же за время моего

404
пребывания в этом госпитале там было проведено много превосходных операций и многих людей замечательно вылечили.
Из этой палаты хирурги следуют с врачами по всем остальным палатам. Помощники хирургов заносят в дневник все, что врачи предписывают каждому человеку; в начале дневника проставлены имена больных и названия болезней. По завершении обхода всех пациентов помощники хирургов идут со своими студентами к аптекарю, где находятся, пока не будут приготовлены лекарства, несут их в соответствующие палаты и дают согласно распоряжениям. Ординарные хирурги каждый день по очереди дежурят в госпитале (это называется dejour). Тому, кто на дежурстве, нельзя выходить из госпиталя, не подменив себя другим хирургом, причем оба они должны пойти к главному хирургу и известить его о своей договоренности. Остальные хирурги могут идти к своим частным пациентам, но должны вернуться в семь часов вечера. Помощникам, если они не допущены к практике, а также студентам нельзя никуда уходить из госпиталя без дозволения главного хирурга.
Доклады о количестве поступивших, вылеченных, умерших и остающихся больных еженедельно регулярно посылаются в канцелярию с названиями болезней. Во всякого рода обслуживающем персонале недостатка нет. По приказам врачей больные получают в изобилии лучшую еду, а также всевозможные напитки и лечебные отвары. При необходимости не жалеют и самых дорогих вин. Если на врачей, хирургов или на их помощников поступает жалоба за непоявление в один день, их лишают месячного жалованья, а те, кто не облечен никаким званием, подвергаются телесному наказанию.
При каждом госпитале есть назначенный к нему офицер, обязанностью которого является обеспечивать [госпиталь] всевозможной провизией и вести ее точный учет. Помогать ему назначено несколько писцов. Он командует также охраняющими госпиталь солдатами, но без позволения главного хирурга не имеет права кого-либо наказывать.
Президенты Адмиралтейства и Военного ведомства приезжают сами или присылают своих заместителей посмотреть, все ли здесь в добром порядке, и главные командиры меньших госпиталей, расположенных дальше от двора и посещаемых фискалом, еженедельно проверяют, получают ли больные добрую и полезную провизию и хорошо ли их перевязывают в соответствии с приказами врачей. Хотя врачи, хирурги и т.д. обеспечивают должный уход, все же в случае какой-либо жалобы, что, как я знаю, бывает, проводится строгое расследование. Но если жалоба окажется необоснованной, то пациента, от которого

405
она исходит, заботливо вылечат, а когда он выпишется, его сурово высекут перед всем строем.
Если недоволен человек, потерявший рассудок, то его жалобы не принимают во внимание.
По всей России действуют правила, согласно которым каждый хирург, находится он на службе или нет, в сложных случаях обязан пригласить для совета кого-нибудь из профессиональных врачей или старших хирургов — независимо от того, является ли случай терапевтическим или чисто хирургическим. И ни один хирург не осмелится сделать кому бы то ни было операцию, предварительно не посоветовавшись и не согласовав свои действия с таким [коллегой], если это возможно. Если пациент умрет или имеет основание для жалобы, то слишком самонадеянный хирург не избегнет наказания. В сложном или в опасном случае даже врачи обязаны обратиться к другим за советом, если есть к кому. Но если врач этим пренебрег и наступила смерть, ему не миновать наказания. Я знавал двоих врачей, которые за такое упущение и преступную небрежность были тотчас изгнаны со службы.
Ни один аптекарь не осмелится выдать лекарства без приказа от врача или хирурга. При каждой большой аптеке есть добрый хирург на достаточном жалованье, ежедневно принимающий два часа до полудня и два после полудня и дающий советы беднякам. Если такие люди не в состоянии оплатить лекарства, аптекарь тем не менее их приготовляет и отпускает, учитывая эти лекарства как помощь императрицы. Если кто-либо, не имея лицензии от Медицинской канцелярии, возьмет на себя смелость выдавать пациентам лекарства, кара будет не меньшей, чем битье кнутом, длительная ссылка на галеры и конфискация всего, что он имеет, — одна половина отходит императрице, а другая доносчику. Если посетитель или слуга дает больному какое-то лекарство, еду или напиток, не разрешенные врачом, то при обнаружении такого случая давший это не избегнет суровой порки.

Глава VII. О военных уставах

Относительно военных дел, боюсь, я для удовлетворения принадлежащих к сей почетной профессии господ могу сказать лишь немногое. Однако ниже последует беспристрастное известие о военных уставах в Российской империи. Вообще, всякий хоть сколько-нибудь не простой человек имеет на императорской службе какой-то ранг. Так, например, кораблестроитель является полковником, и ему повсюду оказывают

406
почести, соответствующие этому чину. Генералиссимус — самый высший в армии офицер. Фельдмаршал, генерал, генерал-лейтенант, генерал-майор, бригадир и так далее составляют несколько ступеней, которые завершаются прапорщиком.
Младший по чину должен ежедневно докладывать своему начальнику относительно исполнения возложенных на него обязанностей, и эти доклады должны быть правдивыми, в противном случае военный суд может понизить офицера в звании. Каждый подчиненный должен без проволочки исполнять приказы, получаемые от своего начальника, с какой бы опасностью это ни было сопряжено; а если младшему по званию прикажут выполнить [задание], не предусмотренное его обязанностями, он не смеет ослушаться, но имеет право пожаловаться на командира. И коли определят, что командир действовал вопреки уставу, то, если подчиненный не простил его до завершения военного суда, для начальника весьма реальна угроза, что его отстранят — по крайней мере на время, и в продолжение этого срока он не будет иметь ни ранга, ни жалованья.
Если начальник побил подчиненного, что порой случается в пьяных ссорах, и поступила жалоба — предположим, от прапорщика, то старший офицер (какого бы чина он ни был) обязан предстать перед всеми, кем он командует, и на коленях просить прощения у [оскорбленного] господина, получить от профоса30 те же удары и уплатить трехлетнее жалованье тому, кому он нанес повреждения.
Если начальник оскорбил подчиненного, обозвав его или употребив выражения, недостойные быть произнесенными или услышанными господином, он обязан перед всем строем просить на коленях прощения, признать свою вину и выплатить трехлетнее жалованье подчиненному, которого оскорбил.

Глава VIII. Различия в чинах во флоте и армии

Самый высший офицер на флоте — великий адмирал31, за ним следуют адмирал, вице-адмирал, контр-адмирал, командор, капитан и так далее до корабельного гардемарина, который соответствует армейскому лейтенанту.
Высшие офицеры флота и армии равны и имеют старшинство друг перед другом только по дате присвоения чина. Командор соответствует бригадиру; капитан военно-морского флота — полковнику, лейтенант — премьер-майору, а уставы относительно командования почти такие же, как в армии.

407
Если старший по чину офицер, будь то флота, армии, артиллерии или инженер прибывает в какой-то город, гарнизоном которого командует офицер младше чином, то командир тотчас отправляется к приехавшему, докладывает о состоянии гарнизона, просит о письменных приказаниях, пароле и т.д., таким образом слагая с себя командование на время, пока офицер более высокого чина живет в этом городе. Когда же в укрепленный город вступает офицер в генеральском ранге, то выстреливает определенное число пушек, обозначая достоинство приехавшего, с тем чтобы всякий об этом узнал и оказал ему должное уважение.
Покойная императрица Елизавета, однако, велела офицерам, которым оказывалась такая почесть, тотчас оплачивать издержки на салют. Они невелики, поскольку в России имеются все материалы и делают столь же добрый порох, как европейский.

Глава IX. Разные степени почетности в армии

В армии есть разные степени положения. Самые почетные — гвардейцы, затем кирасиры, за ними следуют драгуны, и пехота — последняя в регулярной армии, но каждый полк требует того или иного почета соответственно времени создания. Легкая иррегулярная конница, называемая гусарами, занимает следующее место. Перед казацкими гренадерскими полками, которые являются последними, за исключением варварских калмык, идет казацкая конница. Над этими — артиллерия, самая славная часть войск. Все пушки и мортиры — бронзовые. Инженеры тоже пользуются почетом, ранги их офицеров равны флотским.
В С.-Петербурге есть большой дворец и много зданий, принадлежащих армии, а также большой красивый сад; они прежде принадлежали князю Меншикову. Сей муж, я думаю, оказался в опале в правление императрицы Анны, когда все его имущество было конфисковано в ее пользу32.
Этот большой дворец был отведен для обучения военному делу детей бедных господ и детей иноземцев, служивших империи, и назван Кадетским корпусом. В мое время, как говорили, там были хорошие помещения для полутора тысяч [кадет] с их офицерами. Теперь, как мне сообщили, их численность две тысячи33.
Руководит корпусом главный командир с хорошим жалованьем и жильем. Кадеты поделены на роты, в каждой есть капитан, лейтенант и прапорщик в рангах, равных гвардейским. Все они живут в этом

408
доме, и в него есть только один большой вход. Детей принимают, начиная с семилетнего возраста. Здесь их обучают всем европейским языкам, письму, арифметике, математике и каждой отрасли натуральной философии, рисованию, танцам и фехтованию. Сотня [кадет] ежедневно несет караульную службу и выполняет все другие обязанности, как простые солдаты. Те, кто не в карауле, учатся. Наставникам не дозволено их наказывать, но лишь отмечать провинности. Кадет не секут розгой и не применяют никакого иного обычного телесного наказания, поскольку они господа. Но есть кусок превосходной стали, сделанный в форме шпаги, — очень тонкий, длинный, но не острый. За легкие проступки кадет сажают в караульню, за более серьезные они должны проехаться верхом на деревянной кобыле. За тяжкие преступления их секут этой шпагой. За несоблюдение порядка кадет сурово секут розгами, отнимают кадетскую форму; они лишаются титула господ и в будущем станут служить в армии простыми солдатами.
Если кадет достиг определенного возраста, благоразумен и прилежен, его повышают сначала в капралы, потом в капитаны армии и наконец в сержанты их собственного корпуса. Прослужив честно до семнадцати- или восемнадцатилетнего возраста, он направляется в армию капитаном, лейтенантом или прапорщиком. Никто не смеет уклониться от этого без запрошенного и полученного разрешения.
Кадеты смертельно ненавидят гвардию, а гвардия их, и последствия этой ненависти часто весьма ужасны, с той и другой стороны [бывает] много убитых. Все гвардейцы имеют широкие шпаги, а кадеты маленькие мечи. Если гвардейский солдат бьет первым, кадету конец; но очень часто кадет отклоняет удар, и прежде чем гвардеец изготовится для другого, пронзает его. С целью насколько возможно предотвратить такие беспорядки, императрица Елизавета запретила кадетам переходить с их мечами на южный берег Невы, а гвардейцам — появляться вооруженными на берегу кадет. И этот запрет возымел, как мне говорили, очень хорошее действие.

Глава X. Постановления о вдовах и сиротах офицеров и солдат и о религии

Каждый ребенок мужского пола после смерти отца — русского офицера получает до достижения десятилетнего возраста четверть его годового жалованья. Девочки получают столько же до пятнадцати лет. Предполагалось, что с названного возраста мальчики могут содержаться в Кадетском корпусе, а девочки быть выданными замуж. Вдо-

409
вы, если они молоды, получают жалованье за один год, а старые — пожизненно четвертую часть жалованья,  которую им выплачивают ежегодно.
Солдатским сыновьям, как только они родились, полагается небольшая плата до пятилетнего возраста, когда они должны пойти в военную школу. Они также получают продовольствие на одного человека, но девочкам никакого пособия не предусматривается. В каждом гарнизонном городе есть военная школа. Все мальчики получают единую форму. Капитан обеспечивает порядок. Мальчики также охраняют школу, и их учат читать, писать и считать. Поощряют тех из них, кто пожелает бить в барабан или играть на каком-то военном музыкальном инструменте. Однако олухов, не выказывающих никаких способностей, обучают лишь ружейным приемам. Если в школу прибывает высокий офицер, весь караул вызывается для оказания почестей их деревянными ружьями, музыкальными инструментами и барабанами, смотря по рангу офицера.
В России дозволено отправление любой веры, благодаря чему иностранцы не доставляют хлопот государственной религии, которая является греческой. Когда Петр Великий допустил иноземцев на свою службу, случалось много раздоров и часто происходили убийства, вследствие чего сей мудрый государь под страхом суровейшего наказания повелел, чтобы люди разных вероисповеданий не спорили и не оскорбляли друг друга на этой почве. Приказ возымел полное действие, предотвращая беспорядки и содействуя управлению.
Не стоит ожидать, что я много скажу о религии русских, ибо это составляет лишь малую часть моих познаний. Русские молятся каждый день, и духовенство на вид праведно и набожно, но все это — фарс и притворство, ибо обычаи у них дурацкие, а мораль далеко не совершенна. Впрочем, это замечание, боюсь, более или менее применимо ко всем на свете проповедующим и исповедующим религию — в том смысле, что дела у них расходятся с поучениями.

Глава XI
О русской религии, церквах и т.д.

У исповедующих греческое вероучение много церковных праздников. Полагаю, у них есть по крайней мере по одному святому на каждый день в году. Но вместе с тем много очень строгих долгих постов, которые, если их сложить, составят почти половину года. Есть также исповеди на ухо священнику, молебны и молитвы к святым.
Все стены их церквей увешаны изображениями святых, и некото-

410
рые церкви чрезвычайно богаты. Русские используют окуривание и святую воду, [есть] соборование, паспорта для мертвых и заупокойные молитвы для вызволения мертвых из чистилища. Есть много других церемоний, которых я не помню, но погребение Иисуса Христа и освящение воды наиболее примечательны. Русские совершают обряд крещения тремя раздельными погружениями, творя знак креста.
Однажды я присутствовал на празднестве погребения распятого Христа и, если верно помню, оно совершалось в митрополичьей церкви в Астрахани следующим образом.
Из алтаря, который всегда находится в восточном конце [храма], у самого святая святых и куда нет доступа мирянину, был построен большой помост высотой два фута от пола, покрытый коврами. На западном конце этого помоста стояло повернутое к алтарю кресло, а перед ним стол, покрытый чистым льняным полотном. На столе — большой серебряный сосуд с водой и гребень. По каждую сторону помоста было поставлено по шесть кресел. После долгой службы архиепископ появился в обычной атласной мантии, провел какую-то часть службы в алтаре и троекратно благословил народ, всякий раз делая знак крестом двумя канделябрами, в одном из которых было три восковых свечи, а в другом две. Мне сказали, что три восковых свечи — символ Святой Троицы, но значение двух свечей я позабыл.
На этом торжественное действо завершилось, архиепископ удалился, пройдя в святая святых. Двенадцать епископов, то есть первых прелатов епархии, в богатом облачении степенно прошествовали от алтаря, шестеро по каждую сторону от него, и уселись в кресла: они представляли двенадцать апостолов. Когда они заняли свои места, вновь появился архиепископ, сопровождаемый двумя дьяконами и прочими церковнослужителями и певчими, которые пели в высшей степени прелестно. Архиепископ величественно торжественной поступью прошел и сел на западном конце помоста. Певчие умолкли, и дьякон с глубоким поклоном передал архиепископу гребень, которым тот расчесал волосы на голове и бороду, а затем умыл свое лицо и руки и опоясался льняной тканью. Дьякон нес за ним чашу с водой, которой архиепископ омыл одну стопу у каждого из двенадцати епископов.
Один из них, представлявший св.Петра, возразил против омывания своих стоп. Беседа между ними была тем, что произошло между Христом и Петром, когда Спаситель рода человеческого омывал стопы своего последователя.
Потом дьяконы облачили архиепископа в богатейшую рясу, какую я когда-либо видел, и надели на него золотой венец, густо усыпанный

411
жемчугом, алмазами, рубинами и другими драгоценными камнями. Двенадцать епископов тоже были облачены в чрезвычайно богатые одеяния со множеством жемчужин на них. На голове каждого тоже был венец, но менее роскошный, чем у архиепископа. Когда это завершилось, все они возвратились в святая святых; вышел один священник и сообщил публике, что Христос скончался. После чего люди удалились, как было видно, в глубокой печали. Это происходило в пятницу. В субботу все горожане мало появлялись на улицах, и многие ничего не ели со времени церемонии в пятницу до воскресного утра. Но повара субботним днем повсюду принялись за работу, чтобы к воскресенью приготовить всевозможную самую изысканную еду.
Мне сказали — но сам я не видел, — что в пятницу действительно был захоронен гроб, а воскресным утром его выставили в церкви на обозрение пустым. В воскресенье утром, как только часы пробили 12, колокола зазвонили к службе. Правда, я решил не вставать, но говорили, что после того как прошла часть службы, архиепископ появился и, благословив народ, уверил его, что Христос восстал из мертвых. После этого была выпущена помещенная у дверей церкви ракета — то был сигнал, на который тотчас откликнулся круг всех пушек на крепости и в городе; им всегда удается обратить внимание всех не пришедших в церковь — не мертвых и не глухих — на окончание этого дела. И затем мужчины и женщины поздравляют друг друга с сим счастливым событием, даря яйцо и дружеский поцелуй.
Как мне говорили, эти последние обычаи считаются столь важными и им следуют столь строго, что если простой солдат повстречает императрицу и предложит яйцо, объявляя о своей вере, то будет иметь честь получить императорский поцелуй. Коротко говоря, по окончании последней службы все расходятся по домам и едят и пьют до отвала. Всеобщее празднество длится восемь дней; у некоторых и дольше, что, учитывая собственный интерес, я нахожу удобным, ведь излишества в пище и питье редко обходятся без помощи доктора.
Пост, и очень строгий, продолжается семь недель. Он сменяется ненасытным обжорством с обилием крепчайших напитков, что непременно укладывает многих в постель, а немало людей и в могилу.

Глава XII

Описание крещения воды

Ниже следует краткий рассказ о способе крещения воды, какой я наблюдал в С.-Петербурге и в других местах.
Во льду проделана квадратная прорубь, каждая сторона которой

412
длиной примерно шесть футов; около нее постлано много ковров наподобие пола, огороженных вокруг кольями, чтобы не подпускать толпу. Сверху устроен полог. По окончании службы духовенство выходит из главной церкви и образует процессию, следуя друг за другом соответственно сану, и идут по четыре или пять в ряд, всего числом в несколько сот человек. Идущие несут большую хоругвь, большой фонарь и большое изображение нашего Спасителя или какого-то святого. Они шествуют в таком порядке, сопровождаемые знатными и простыми людьми, и весь путь до реки поют молитвы. Священники вступают за ограду со всего несколькими знатными людьми и там совершают Другие части церемонии. Когда находят, что вода достаточно освящена, подается сигнал 1200 гвардейцам, которые окружают все это тремя рядами и тут же дают частые залпы, повторяемые трижды; затем вступают большие пушки с крепости и также троекратно салютуют около 300 орудий. Так заканчивается эта церемония, совершаемая почти одинаково по всей России. Много больных фанатиков приходят, чтобы окунуться в эту святую воду, стремясь избавиться от своих недугов, и действительно, многие из них достигают желаемого, но не так, как хотели. То есть их убивает сильный холод, ибо церемония совершается в середине зимы. Многие невежественные глупцы несут своих детей, в том числе новорожденных, чтобы их окунуть. Детей передают священникам, которые трижды погружают их в воду с головой. Некоторые захлебываются, некоторые выскальзывают из рук священника, и течением их затягивает под лед. Когда такое случается, говорят: «Бог взял их к себе». Но еще больше умирает от холода.

Глава XIII
О разных степенях духовенства u его обычаях

Российское духовенство имеет много различных степеней. Прежде в России был патриарх, но Петр Великий упразднил этот сан как обладавший слишком большой для подданного властью34. Вместо этого он учредил в С.-Петербурге Синод35, дабы тот был близ двора. Синод решает все духовные дела, но если какое-то дело считают очень важным или надо подготовить какой-то новый регламент, то мнения членов Синода сначала пересылаются Константинопольскому патриарху, от него — Иерусалимскому, дабы получить их согласие и одобрение. С получением таковых это становится твердым законом для всей греческой церкви.
У русских есть архиепископы, епископы, протопопы и попы, дьяконы и монахи. Я точно не знаю, но есть и еще степени. Архиепископы,

413
епископы и архимандриты всегда избираются из монахов, давших обет целомудрия. Протопопы и попы, поскольку им дозволено жениться один раз, никогда не могут надеяться подняться в церкви выше. Если о ком-то из духовенства стало известно, что он нарушил обет, такой подлежит смертной казни. Протопопы и попы, то есть обычные священники, могут один раз жениться, но если жена умрет, а он опасается, что не сможет жить без женщины, то должен оставить церковь и заняться каким-то другим делом, и тогда может жениться, как любой мирянин. В греческой церкви никому нельзя жениться более трех раз и потом уж, каково бы ни было его здоровье, он не может взять еще жену. Однако содержание любовницы здесь не считается таким смертным грехом, как в других странах, если только люди заботятся о своем потомстве. Супружеская измена считается очень тяжким преступлением, но, если об этом знает только поп, наказанием является обязанность ежедневно и на протяжении долгого времени по многу раз падать ниц перед каким-нибудь святым. Но если муж может доказать, что его жена согрешила с другим мужчиной, брак расторгается и изменницу наказывают.
За блуд наказывают не строго. Священник велит много раз в день молить Господа о прощении, стоя на коленях и кланяясь. Закон также повелевает, только если предстоит родиться ребенку, что мужчина должен купить своей любовнице молочную корову. За все время, пока я был в России, я лишь один раз слышал об убийстве ребенка.
Боюсь, что наш нелепый шотландский обычай принуждать посягнувшего на целомудрие к публичному покаянию — эта отрыжка папизма — является главной, если не единственной причиной убийства младенцев. Ведь у наших женщин столь же тонкие чувства и такое же человеколюбие, как у всякого на земле. Но ужас перед публичным позором и бесчестьем ввергает некоторых из них в отчаяние, заставляя руки делать то, что омерзительно сердцу. Блуд, без сомнения, — преступление против порядка, но убийство ребенка дело настолько отвратительное и в Шотландии настолько частое, что вопиет о поиске средств более сильных и действенных, нежели до сих пор применявшиеся для предотвращения подобных [преступлений]. И если бы духовенство отказалось от этого обычая и опрокинуло свою скамью для кающихся грешников, то, я уверен, спасло бы девятнадцать из каждых двадцати детей, которые теперь страдают как жертвы смертельного страха матерей перед позором. Человеколюбие послужит мне извинением за это нерадостное отступление, от которого я возвращаюсь к своему повествованию.
В России много прекраснейших монастырей, заполненных священ-

414
пиками и монахами. Главенствует в монастыре обычно архиепископ или архимандрит. Монастыри не только чрезвычайно богаты драгоценными камнями, серебром и золотом, но имеют также много приданных им для содержания обширных территорий. Однако я не без участия видел, что принадлежащие к церкви крестьяне пребывали в больших рабстве и бедности, чем те, которые принадлежат самым расточительным господам. Единственное объяснение этому, какое приходит мне в голову, состоит в том, что духовенство, вообще говоря, выходит из нижних слоев народа и не обладает ни столь широким образованием, как господа, ни таким благородным чувством человечности, прививаемым в младые годы; отсюда и почти полное его отсутствие, когда духовные лица поднимаются к высоким постам и известности.
Господа теперь весьма отличаются от тех, какими были прежде. Все они заняты тем или иным делом на императорской службе. Старики умерли, и со времени Великого Петра лишь очень немногие [из дворян] не совершили путешествий по Европе.
Их образованию уделяется величайшее внимание. Ныне они уже не находятся под безраздельным влиянием священников, как всегда было прежде, и если бы кто-то из них обходился со своими крестьянами, как священники со своими, остальные его не только бы осудили, но ни один честный или здравомыслящий человек не стал бы его уважать.
Теперешняя императрица, как мне говорили, освободила принадлежавших церкви сельских жителей от такого рабства36. Она мудро даровала им надлежащее жалованье, что заставляет радостно биться тысячи сердец. То был смелый шаг! Но кажется, по крайней мере по сю пору, что это было сделано весьма разумно. Намерение было добрым и божественным, и пятая часть всей империи ощутила его чудесное действие, ибо я убежден, что не меньше этой части людей были прежде подвластны духовенству.

Глава XIV

Об Академии, Адмиралтействе, крепости и Литейне

Есть Академия, основанная в С.-Петербурге Петром Великим. Она имеет достаточно профессоров всех искусств и наук. Великий Петр очень старался поощрять ученых всех стран к приезду туда. Он щедро назначал им огромные жалования и иные вознаграждения, но, к сожалению, до моего отъезда из России некоторые умерли, другие неудовлетворенными вернулись в свои отечества, а немногим оставшимся весьма не нравилось, что ими пренебрегают и во главе их поста-

415
вили президентом невежественную личность37. Он благодаря своим большим возможностям и покровительству при дворе сумел убедить императрицу, что некоторые из ее подданных достойны стать профессорами. Все, что могли иностранные профессора, в большинстве своем немцы, — это поделиться своими бедами с друзьями.
Здание [Академии] — превосходный большой двухэтажный дом с прекрасным куполом посередине и обсерваторией. В середине под куполом квадратное пространство футов по тридцать в длину и ширину, без пола, но на каждом этаже вокруг идет широкая галерея, так что с плит пола (pavement) в самом низу дома видно все до верха купола. В каждой из этих галерей содержатся всякого рода естественные и искусственные редкости, есть также хорошая библиотека.
В одной из галерей в застекленном шкафу хранится кожа некоего француза — выдубленная и набитая. Это был самый высокий человек, какого я когда-либо видел38. В другом шкафу был его скелет и штаны, изготовленные из кожи его жены, тоже выделанной; кожа выглядела естественно39.
Внизу, то есть на самом полу, стоит чучело гнедой английской лошади под седлом и взнузданное, а рядом ее скелет. На этой лошади обычно ездил Петр Великий40,
Среди редкостей очень много [человеческих] зародышей и самых разных уродов, а также вся коллекция Рюйша. Здесь я видел голову несчастной мисс Гамильтон — шведской дамы, потерявшей ее за убийство своего внебрачного ребенка; и это единственный случай подобного убийства, о каком я вообще слышал в России. Эта дама была фрейлиной императрицы Екатерины. Говорят, Петр пришел посмотреть на ее казнь41. Он горько плакал, но не мог заставить себя простить ее — будто бы из опасения, что Господь спросит с него за невинную кровь, которую она пролила. Император велел обезглавить даму, а голову заспиртовать. Лоб почти цел; лицо — самое прекрасное, какое когда-либо созерцали мои глаза; твердая мозговая оболочка и мозг целиком сохраняются в своем естественном положении. Это хранится в большом хрустальном сосуде со спиртом42.
Я видел три большие кабинета. В одном из них были всевозможные виды грунта, окаменелости, камни, руды и самородки, а также минералы. Во втором — всякого рода раковины, мхи, кораллы и т.д., а в третьем сидела в кресле с подлокотниками восковая фигура Великого Петра в натуральную величину, одетая в голубой кафтан и камзол, а также в штаны и белые чулки; ноги поставлены крест-накрест. Он с непокрытой головой, на которой короткие черные волосы; на боку кортик. Вокруг статуи в комнате были все превосходные механи-

416
ческие и математические инструменты, в работе с которыми император находил удовольствие, и много изделий, выполненных им собственноручно, без посторонней помощи.
В другой части дома мне показали очень большой глобус; я позабыл, небесный он или земной. С одной стороны он открывался, три или четыре человека могут войти в него и сесть на скамью вокруг стола. Глобус считали очень большой редкостью43.
Это величественное здание сгорело в 1745 или 1746 году, но большинство книг, бумаг и редкостей в нем спасли, и здание опять восстановили44.
Адмиралтейство расположено на южном берегу реки напротив Академии. Оно почти квадратное; одна сторона, обращенная к реке, укреплена только при помощи chevaux de frize45; с трех остальных сторон Адмиралтейство окружено высоким земляным валом на каменной стене высотой в 8—10 футов, стоящей над очень глубоким и широким рвом с водой. По бокам вала расположены добрые бастионы, и все хорошо вооружено многочисленными бронзовыми пушками. В Адмиралтейство есть три входа по подъемным мостам — по одному с каждой стороны.
Внутри этой фортификации стоят большие здания со службами для всего относящегося к императорскому военно-морскому флоту. Здесь строится много кораблей, шлюпок и малых судов. Я видел спуск «Императрицы Анны»46 — корабля о 120 бронзовых пушках. Есть башня, и на ее верху высокий, покрытый медью с двойной позолотой шпиль; все венчает корабль из того же металла и тоже с двойной позолотой.
На северном берегу реки, восточнее Адмиралтейства, стоит крепость, построенная на острове. В нее только два входа по подъемным мостам. Очень широкое и глубокое русло идет из Невы вокруг всей крепости, чтобы затем опять соединиться с Невой. Полагаю, крепость настолько прочна, насколько это возможно сделать наилучшим инженерам. Она вся каменная; стены очень высоки и защищены прочными бастионами, на которых установлены самые добрые бронзовые пушки. Однако от нее, подобно лондонскому Тауэру47, пользы мало, разве только в качестве государственной тюрьмы. Не имею понятия, каким образом она может защитить С.-Петербург, хотя и совершенно уверен, что она способна за короткое время обратить в прах весь город.
В этой крепости есть много больших складов, все не пробиваемые бомбами, и много необходимых построек, казарм и тюрем.
Посреди крепости стоит очень красивая церковь с набором музыкальных колоколов. На колокольне высокий шпиль, подобный адмирал-

417
тейскому и завершающийся богато позолоченным крестом. Великий Петр лежит погребенный в этой церкви, и, я полагаю, также вся императорская фамилия, начиная с его времени. У места погребения денно и нощно стоит караул. Здесь есть очень большая люстра из слоновой кости — на сто свечей, это искусное изделие Петра Великого.
Дальше к востоку, на другом берегу Невы, напротив императорских госпиталей, о которых говорилось выше, находится Литейня — очень величественное здание со шпилем, увенчанным горящей бомбой; и то, и другое покрыто двойной позолотой. В этой Литейне отливают наилучшие в мире пушки, мортиры и бомбы.
На западной оконечности С.-Петербурга расположена верфь для строительства судов малой грузоподъемности и машин, называемых камелями48; их применяют для переправы больших кораблей через бар к Кронштадту. Они представляют собой пустые ящики, сконструированные таким образом, что заполненными водой их по одному подводят к каждому борту корабля, погружая так низко, чтобы киль и днище корабля оказались между ними. Затем камели соединяют друг с другом и, когда они хорошо скреплены, из них многочисленными насосами выливают воду. Чем больше выкачивается воды, тем выше поднимается зажатый между ними корабль. Когда они несут на себе полный вес корабля, их осадка не превышает четырех футов, а глубина воды над баром не больше шести-семи футов. Когда это устройство прилажено и дует лишь несильный ветер, корабль буксируется через бар. Однажды я находился на борту 70-пушечного корабля, который именно таким образом провели над баром49. Когда поднялся и сильно задул ветер, я видел, что моряки очень встревожились, опасаясь, что якоря не удержат корабль. Но камели держали его очень крепко, и движение обеих едва ощущалось.
На западной оконечности Васильевского острова — самого западного острова С.-Петербурга Петр Великий построил превосходную и хорошо укрепленную гавань для своих галер. Я на протяжении примерно шести месяцев имел отношение к этому порту. Говорили, что в нем содержится 200 галер. Несколько из них каждое лето отправляют в море, в основном с целью практики морякам. Высокий офицер, именуемый галерным генералом, является главным командиром над ними50. Никому не дозволяется входить в эту фортификацию, если человек не знаком хорошо. Гавань расположена на расстоянии приблизительно английской мили к западу от С.-Петербурга и от нее вам открывается превосходный вид на Финский залив.

Глава XV

О бирже и рынках

На западной оконечности того же острова стоят дом таможни и биржа51, где, как и в Лондоне, встречаются купцы. Биржа — не что иное, как очень большой деревянный помост, половина его построена на том рукаве Невы, который омывает восточный берег острова. Помост примерно 300 шагов в длину и соразмерно в ширину. Рядом с биржей стоит в высшей степени величественный склад для хранения товаров. Он построен квадратом из кирпича и имеет только одни ворота, или вход. Здесь денно и нощно несет караул сотня солдат, дабы купеческим товарам не был причинен никакой ущерб. Купец может иметь [здесь] очень просторное помещение, платя 10 шиллингов в месяц. У ближней к реке стороны помоста на протяжении летнего сезона красиво стоят в ряд малые грузовые суда, обеспечивающие большее удобство в ведении дел.
Близ самой южной части города имеется рыночное место, где держат для продажи всевозможные товары — отечественные и иностранные. Это весьма обширное квадратное здание с четырьмя входами. На каждой его стороне есть ряд лавок — и внутри, и снаружи. Есть крытые галереи, выстроенные вокруг всего здания как снаружи, так и изнутри, дабы защитить людей от дождя52. Приезжему нет необходимости, как в других местах, рыскать по этому большому городу в поисках нужных товаров. Приятная прогулка вдоль этих галерей предоставит ему возможность увидеть многих из лучших людей С.-Петербурга и всяческие товары со всего света. Ночью купцы помоложе и их слуги сторожат здание, и в нем всегда неукоснительно соблюдаются порядок и благопристойность.

Глава XVI
Общее описание города и т.д.

Река Нева вытекает из большого озера, называемого Ладогой, милях в двадцати восточнее С.-Петербурга53. В истоке реки находится та прочная крепость под названием Шлиссельбург, которую Петр Великий взял у шведов. Князь Михаил Голицын взял этот город штурмом. Он высадил своих солдат на остров слодок и челноков; многие были убиты артиллерийским огнем. Князь маршал54 едва не был убит сброшенным со стен камнем. Петр с отдаления видел большие потери своих людей, и из шести курьеров, которых он послал, чтобы снять осаду, лишь один добрался благополучно. Однако князь не прекращал

419
штурмовать, пока не взял крепость55. Тогда он дал императору понять, что если бы отступил, то, без сомнения, потерял бы всех своих людей56. Этот князь был величайший генерал, какого Россия имела во время шведской войны57.
Озеро имеет примерно 250 миль в длину и почти столько же в ширину58.
Прежде из России и всех сопредельных стран вокруг Ладоги посылали много товаров в разные порты Финского залива и каждый год теряли много судов. Дабы предотвратить это, сей великий и великодушный монарх (когда взял Шлиссельбург, что означает «ключ-город», поскольку он являлся ключом либо в Россию, либо в Швецию) велел прорыть широкий канал между реками Волхов и Нева с двадцатью семью плотинами, или шлюзами, по которому между этими двумя реками суда могут перевозить [грузы] совершенно безопасно и за малую плату в один рубль. Этот канал находится у западного побережья Ладоги59.
Описывать топографию С.-Петербурга не входит в мои планы, а посему, сделав нижеследующие замечания, предоставлю это другим — тем, у кого больше досуга.
Численность гвардии считают около 12—13 тысяч; 15 тысяч полевых войск, именуемых Петербургским корпусом, держат, кроме того, постоянно в соседних селениях. На каждой улице, улочке или про-спекте есть много больших ворот, в ночное время закрытых. У каждых ворот стоит, как в Лондоне, сторож с длинной палкой и большой трещоткой. По всему городу есть удобные караульные будки, подобные тем, какими фермеры у нас отпугивают птиц от своих злаков. Эти сторожа должны предотвращать грабежи и кражи и оповещать в случае пожара и прочего тревожного, могущего случиться в тихую ночную пору. Никому не разрешается, будь то в экипаже, верхом или пешком, следовать по улице без фонаря. Если нарушителя замечают, его хватают и отправляют в полицию.
Северная часть Петербурга выстроена, как было сказано, на островах и имеет преимущество водного транспорта по рукавам прекрасной Невы, с которой не может соперничать прозрачностью и чистотой никакой хрусталь.
Южная часть, которая, собственно, и называется Петербургом , тоже хорошо обеспечена всеми удобствами благодаря многочисленным руслам, но главным образом двум большим, каждый из которых широк и глубок и берега которых облицованы тесаным камнем.
[По форме] эти русла — почти полуокружности. Они вытекают из Невы на востоке и, протекая через город, на западе опять впадают в

420
Неву61. Там, где улицы (они все широки, хорошо вымощены и, где это возможно, прямые) пересекают эти русла, построены большие подъемные мосты. А чтобы простой народ не имел предлога оставлять где-либо на улицах нечистоты, по берегам реки и ее русел поставлены укромные местечки. Кроме того, все дома, которые построены в два этажа и в линию, хорошо оборудованы всеми удобствами, дабы содержать город в свежести и чистоте.
Всякий человек, желающий улучшить свой двор или часть своей собственности, может попросить нужное число рабов из невольничьей тюрьмы. Много таких тут же присылают под солдатским караулом. Когда дело завершено, принято немного отблагодарить солдат за их заботу, но рабы не получают почти или совсем ничего. Эти рабы — преступники, заслуживающие смертной казни, но не совершившие убийства; они приговорены к пожизненному рабству. Другие же, за менее тяжкие преступления, — только на определенный срок. Работные люди, посыльные, водовозы и всякого рода общественные слуги имеют на спине номер. Они не смеют обмануть приезжего, чтобы не быть опознанными. Все они подвластны полиции, и если совершат какое-то мошенничество, то не только возместят взятое, но и будут сурово высечены по обнаженной спине. Если они не в состоянии возместить присвоенного, то их не только высекут, но и передадут на галеры, где им оставаться до тех пор, пока понесший ущерб человек не получит возмещения.

Глава XVII

Продолжение описания, а также о Петергофе

У императрицы в городе есть большой театр с немецкими и французскими актерами, а также труппа итальянских певцов. Никто не платит за посещение спектакля или концерта, но и вход дозволен только тем, кто имеет билеты от властей. У дверей стоит караул, и если кто-то вознамерился туда попасть, не имея на то права, такого сурово накажут. Здесь не может произойти никакого непорядка, поскольку в театре часто присутствует императорская фамилия. И любое глупое нарушение, совершенное в присутствии российской государыни, расценивалось бы как в высшей степени преступное и непростительное.
Западнее С.-Петербурга, примерно в двадцати милях, находится прекрасное имение императрицы, называемое Петергоф — по Петру Великому, который его создал. Здесь на вершине возвышенности стоят дворец и много необходимых домов для свиты. Сам дворец выстроен с востока на запад. Фасад выходит на юг. Дворец расположен в

421
середине большого сада, и в его центре, к югу от дворца, есть очень большой пруд с кристально чистой водой. Когда здесь пребывает императрица, гвардия располагается лагерем в саду к югу. Палатки и регулярность лагеря выглядят очень красиво.
Сад с северной стороны находится между дворцом и Финским заливом, охватывает много акров62 земли и имеет многочисленные увеселительные дома, каскады, струи и водяные затеи.
Большой каскад шириной 30—40 футов идет от основания дворца и, выйдя на поверхность, по большим ступеням из тесаного камня футов 20—30 падает вниз по склону. Затем вода перелетает через вход в большой грот, падая отвесно футов 16—18 на тесаные камни и наконец исчезает в очень большом круглом бассейне диаметром не меньше сорока футов и всегда полном воды, но никогда не переливающейся через край. Из середины бассейна бьет вверх на большую высоту сверкающая струя или столб воды; мне сказали, что она больше знаменитой струи во Франции63. Из воды, к моему великому и приятному удивлению, появились собака и три утки, сделанные из меди или железа и на вид совсем как живые. Утки, крякая, бьют по воде крыльями, а собака с лаем их преследует.
В подземелье есть чудесные куранты из хрустальных колоколов, играющих от воздействия воды.
Грот, о котором я говорил, спереди огражден каскадом и имеет два входа, по одному с каждой стороны. Входы охраняются статуями, которые, когда вы внутри, не дают выйти, пока смотритель, повернув ручку, не положит этому конец. Эти статуи извергают столько воды, изрыгая ее и стреляя ею из каменных пистолетов и пушек, что, как сказал смотритель, могут сбить с ног любого человека. Дно выстлано гравием, в котором проложено очень много маленьких трубок, незаметных для беспечного новичка. Смотритель поставил нас в известные ему ниши, откуда мы могли все видеть, и ни одна капля воды нас не коснулась. Потом он повернул ручку, отчего из этих трубок с большой силой забила вода, так что вертикальные струи почти достигали свода. Свод и стены были целиком выложены скальной породой и разными мхами64.
Описание различных увеселительных домов и растений в этом прекрасном саду заняло бы слишком много времени, а посему добавлю лишь, что помимо упомянутых выше занятных вещей там есть прекрасная галерея, полная тончайшего в мире фарфора65. В одном ее конце имеется последняя, но просторная комната с кроватью, куда императрица порой удаляется отдохнуть.

422

Глава XVIII

Об Ораниенбауме, русских законах, высшем и мелкопоместном дворянстве

Западнее на Финском заливе, примерно в четырех милях от Петергофа и прямо к югу от Кронштадта, стоит дворец Ораниенбаум. В мое время дворец был всего лишь весьма посредственным, но приятно смотрелся с залива и имел красивый причал для малых судов и лодок. Однако поскольку я не увидел там ничего заслуживающего внимания, то не стану более о нем говорить.
Хорошо известно, что государыня [в этой стране] обладает абсолютной властью над жизнью и состоянием своих подданных, какое бы положение они ни занимали; хотя можно привести мало примеров, по крайней мере в наши дни, ложных толкований этой неограниченной власти и злоупотребления ею.
Человек может безвинно пострадать; однако это случается редко и обычно причиной тому служат частные ссоры, в неверном свете представленные государыне кем-нибудь из ее фаворитов. Вообще же в нынешнее, как и в предшествовавшие царствования, обидчиков карают в высшей степени сурово, и невиновный, если остался жив, не только восстанавливается в прежнем положении, но и сияет особым блеском. Если он умирает, то его дети или [другие] ближайшие родственники наследуют все его состояние и часто являются фаворитами. Это в высшей степени естественно, как и будет в последующем ясно из некоторых примеров.
Древние роды весьма и весьма уважаемы, и всякий, кто имеет собственные заслуги, будет за это еще более уважаем, даже самой императрицей. Помимо титулов, я действительно не знаю никакого естественного различия между русским высшим и мелкопоместным дворянством, поскольку они обладают равными возможностями, и все почетные отличия — результат разницы в личных рангах в империи. Высший и мелкопоместный дворянин являются господами своих крестьян и по своему усмотрению могут наказывать их плетьми и конфискацией, никому ничего не объясняя. Но они не властны над жизнью крестьян, а следовательно, если кто-то от чрезмерно сурового наказания вдруг умрет, господину придется держать ответ перед правосудием и даже пойти на виселицу.
Крестьяне, как было сказано, — полные рабы своих господ и даже, сколь бы удивительным это ни казалось, довольны своим рабством. Обычно они живут в хороших теплых домах, имеют столько земли, сколько могут обработать, и столько пастбища, сколько им

423
нужно для их скота, не платя за это ни гроша. Они обязаны четыре дня из шести работать на своего господина и два дня в неделю имеют для себя. Но их господа часто пожинают плоды чужого труда: если кто-то из крестьян кажется преуспевающим и процветающим и состоятельнее своего соседа, то господин и повелитель быстренько его опять подравняет, взяв у него взаймы, чтобы никогда не вернуть долг. Господа могут переселять крестьян когда и куда пожелают или продать кому угодно с землей либо без земли. И часто бывает, что крестьяне покупают сами себя, то есть мужик просит какого-нибудь доброго друга или купца выкупить его у господина за определенную цену, а потом возмещает расходы и вступает в купеческое общество.
Господа всячески поощряют ранние браки. По закону господа не могут принуждать к браку силой, но если господин или его управляющий решают поженить двоих, то возражения бывают редко, и это неудивительно, потому что человека, отказавшегося от этого брака, потом ждет весьма нелегкая жизнь.
Я знавал молодых двадцатилетних женщин, выданных за мальчиков девяти-десяти лет. Причиной таких браков выдвигалось то, что мальчик был бедным сиротой, а девушка своим трудом может его поддержать, пока он не войдет в возраст. И если у них, когда они женятся, был какой-то скот, он, вероятно, достигнет доброго поголовья ко времени, когда мальчик станет совершеннолетним. Если у женщины появляется ребенок до той поры, когда для ее мужа кажется естественным быть его отцом, то, тем не менее, поскольку у нее есть муж, на это не обращают внимания; правда, священник может наложить на нее какую-то частную епитимью.
Церемония бракосочетания и осуществления брачных отношений теперь не так нелепа, как, говорят, была прежде. Невеста не вручает своему жениху плетку. Жениха и невесту венчают в церкви в присутствии друзей и родственников. Затем они возвращаются домой и веселятся с гостями, а в должный ночной час отправляются в постель, где друзья оставляют их до следующего дня. Короче говоря, все проходит с тем же приличием и скромностью, как у нас. И я ни разу не слышал, чтобы мужчины обращались со своими женами иначе, как с величайшей нежностью и любовью.
Одна из важных причин ранних браков заключается в том, что дети будут уже способны при необходимости поддержать родителей в старости. Я придерживаюсь мнения, что едва ли в России найдется много примеров тому, что живущие в достатке дети когда-либо оставляли своих родителей в нужде. Однако сообщу здесь один примечательный пример недостаточной сыновней любви.

424
Один крестьянин, простой солдат гвардии, так отличился во многих сражениях, порой на глазах Петра Великого, что невзирая на низкое происхождение и полное невежество его родителей был произведен в капитаны гвардии — чин, равный подполковнику в полевых полках. Его отец-крестьянин, живший на границе с Сибирью в большой нужде, получил паспорт для проезда в С.-Петербург. Надеясь, что сын будет содержать его в достатке, он продал свое скудное имущество и после утомительного путешествия приехал наконец в этот город. Он скоро узнал, где живет его сын и попросил караульного у ворот послать кого-нибудь известить сына (а тот был тогда дома с компанией гостей), что его желает видеть отец.
Собравшиеся солдаты подняли бедного старика на смех и принялись над ним потешаться, ведь капитан рассказывал о себе, что он дворянин по рождению. На дворе сделался шум, вскоре привлекший внимание слуг и наконец капитана с его компанией, пожелавших поглядеть, в чем дело.
Капитан велел своего старого отца высечь и выкинуть на улицу. Само собой, собралось много народа, среди которого случился один писец; он отвел старика в свой дом, и, немного поразмыслив, сочинил прошение с почтительным изложением этого дела. Писец посоветовал старику ждать на следующий день у дворца на определенном месте, мимо которого обычно проезжает император, и вручить это прошение его величеству.
Наутро император, проезжая мимо в двуколке в сопровождении одного только лакея, заметил старика, остановился, взял у него прошение, тут же прочитал и велел старику завтра утром быть в определенный час на параде; император сказал, что дежурные солдаты получат приказ не препятствовать ему.
Все вышло так, как велел император. Когда старик предстал перед императором, тот приказал гвардии образовать круг и вызвал капитана. Затем император спросил у него, не родился ли он в таком-то селении и от таких-то родителей. И приказал под страхом смерти говорить правду, так как решил узнать о его происхождении. Капитан, рассудив, что император наверняка ее узнает и что последствия притворства и доставления императору столь многих хлопот могут оказаться не только пагубными, но и, возможно, будут стоить ему, капитану, мучительной позорной смерти, повалился к ногам императора, во всем сознался и повинился.
На это сей мудрый и удивительный государь потребовал свою дубину (dubine) (это дубовая палка, завернутая в алую ткань и всегда носимая слугой), которой он имел обыкновение тотчас собственноруч-

425
но наказывать за незначительные проступки. Вручив дубину старику, он велел воспользоваться ею как надлежит отцу по отношению к непослушным и неблагодарным детям. Старик, помедлив, сказал императору, что не может бить своего сына, пока на нем гвардейский мундир. Императору было приятно такое услышать, и он приказал капитану снять эту помеху.
Тогда отец так сурово вздул своего бессердечного сына, что император наконец попросил сохранить ему капитана, велел половину его жалованья выделить на содержание старика и строго сказал свидетелям всего этого, что все виденное сейчас ими было угодно законам Божьим и империи и что он намерен применять их против всякого, кто посмеет их преступить, не разбирая ни чинов, ни знатности. Одновременно он признал, что капитан — храбрый офицер, и если будет хорошо себя вести, то он, император, постарается забыть о его бессердечии и будет продвигать его в армии по службе соответственно уставу и заслугам.

Глава XIX
Учреждение купеческих компаний и т.д.

В каждом из своих городов Петр учредил купеческие компании, подчиненные только бургомистрам, главам гильдий и их советникам. Но эти люди, в прошлом крестьяне, поднявшиеся из своего звания до облеченных властью и почетных постов, сами не могут удержаться в рамках умеренности, и посему в правление Петра или одного из его преемников это установление было отменено. Но затем оно было восстановлено, как будет видно ниже из настоящего труда.
Из сказанного легко видеть ясную систему порядка и регулярности в российском правлении, но поскольку оно абсолютное, то народ иногда подвергается ужасному гнету, ответственность за который, однако, не может быть возложена на общий план или мудрые установления великого отца этой обширной империи, но на слабых князей и безнравственных министров, которые обычно извращают власть, вводят в заблуждение государя и угнетают народ.
Русские, бывшие прежде варварами, но теперь цивилизованные, — смелый и добродетельный народ кроткого нрава и здравомыслящий; и на свете нет лучших офицеров и более храбрых солдат. В России заслуги — верный путь к продвижению по службе, и только [истинные] мужчины допускаются на почетные и значительные должности. Мальчики или тряпки, пусть бы и благородного происхождения, не имеют шансов в армии и флоте, и влиятельность семьи такого тоже не продвинет.

426
Ничто в России не порадовало меня так, как естественная и простая вежливость людей и учтивое отношение к приезжим — доброе качество, примечательное в людях всех званий. Кроме того, в России чрезвычайно прост и недорог доступ к правосудию, и понесшие ущерб лишь в редких случаях не получают возмещения.
Грубость в России почти не встречается, и этому не приходится удивляться, ведь Великий Петр одним из своих постановлений ясно предписал оказывать должное уважение людям всех званий; а посему всякий человек живет в мире, спокойствии и безопасности.
Британцы справедливо хвалятся устройством Британии, но грубым его оскорблением являются неуважительные отзывы об устройстве любой другой страны. На деле же, однако, подобное происходит слишком часто. Автор, неравнодушный к своей стране, вообще-то присоединяется к этим справедливым похвалам, но благосклонный читатель простит ему, как автор смиренно надеется, если он выскажет здесь сожаление по поводу прискорбного недостатка в нашей политике — недостатка, заслуживающего размышления.
У меня был младший брат, которого я воспитывал под собственным присмотром и который во время всех последних войн66 сражался в Америке и в Вест-Индии и пал смертью храбрых, выбивая противника с холма, прикрывавшего замок Моро, что и осуществил с немногочисленными своими храбрыми соотечественниками из Первого пехотного полка.
Командир полка, генерал, написал любезное письмо, которое теперь хранится у меня, с соболезнованиями его пожилым родителям; в письме есть такие примечательные слова: «Я от всей души соболезную пожилым родителям лейтенанта Кука, гибель сына — огромная потеря для них. Но и Первый пехотный полк тоже понес весьма большую потерю в лице храброго, доблестного офицера».
Ожидали и не без основании думали, что наследники лейтенанта Кука получат какую-то малую долю или скудное воспомоществование от трофеев, взятых в Хаваннахе, но его родственники были разочарованы, хотя и известно, что он погиб не по случайности и не в результате своих ошибочных действий, а храбро и точно выполняя приказы начальников. Конечно, если бы он выжил при взятии этого города, его доля трофеев не была бы большой, ведь всякому известно, что трофеи распределялись на удивление пристрастно и неравно, несовместимо с любыми должными и справедливыми правилами. Господа, которым доверено командование, заслуживают, без сомнения, первыми быть отмеченными почестями и вознаграждением, но будет трудно найти порядок или ловкую арифметику, которая была бы в состоянии оправ-

427
дать принцип распределения, при котором один или два человека получают все, а 20 тысяч участвовавших в деле солдат — ничего. Столь пристрастную и несправедливую практику надо должным образом исправить, ибо хотя офицеры, не желая нарушать общественный порядок, могут считать удобным для себя попустительствовать такому распределению, оно естественно способствует сдерживанию рвения и приглушает жажду соперничества. Следовательно, хотя господа всегда будут исполнять свой долг, все же не стоит ожидать ни больших усилий, ни славных подвигов.

Глава XX

О том, что произошло в Петергофе и в других местах

Сделав несколько общих замечаний о правлении, религии и полиции в России, я сообщу подробности, как они случались в ходе моих путешествий.
На следующее утро после прибытия в С.-Петербург я с моим домовладельцем отправился в Медицинскую канцелярию и предъявил письмо из Кронштадта к архиатру. Секретарь принял письмо, но сказал мне, что архиатр в Петергофе и не ожидается здесь до возвращения двора, а это очень неопределенно. Но он посоветовал мне ехать и нанести визит архиатру там.
И я, наняв лошадей, назавтра выехал с одним русским, с которым ни о чем не мог беседовать. По прибытии я отпустил моего русского и пешком пошел по направлению к дворцу в сад с южной стороны, где видел гвардейцев, стоявших лагерем на берегах прекрасного канала, с роскошными палатками их офицеров у самого дворца. Я со многими заговаривал, но никто меня не понимал.
Я ходил, пока совсем не устал и хорошенько не проголодался, и тогда вышел из этого приятного сада, не зная, куда идти и к кому обратиться. Наконец я на свое счастье заговорил с немцем — дворецким, очень хорошо одетым. Он сказал мне, что бывал в Англии, спросил, когда я приехал, задал еще много других вопросов и весьма любезно предложил пройти в его квартиру и откушать. Против этого я не имел ровным счетом ничего, и он, действительно, дал мне много чрезвычайно хорошо приготовленной снеди, а также бургундского — сколько я хотел и даже больше.
Он сказал мне, что совсем не знаком с архиатром, но что хирург ее величества, мой соотечественник, должен завтра быть в Петергофе и что он (дворецкий. — Ю.Б.) будет очень рад предоставить мне постель в его жилище, поскольку в соседнем селении я устроился бы очень плохо.

428
Он любезно ознакомил меня со многим и выразил удивление тому, что я ходил по саду с покрытой головой и не получил оскорбления. Он уверил меня, что никому не дозволяется идти мимо окон императрицы иначе как со шляпой подмышкой, и вывел отсюда предположение, что императрица, вероятно, видела меня и не велела трогать. Возможно, так оно и было, поскольку я уже видел многих кавалеров с их знаками отличия и других, ходивших так, как описал мне дворецкий, но я смотрел на них как на блестящих знатных и богатых господ, подобным манером приятно проводивших время.
Я искренне поблагодарил его за всю доброту и попросил принять некоторую сумму денег за гостеприимство. На это он с улыбкой сказал, мол, ничего не продавал, и никто из имеющих честь находиться на службе у императрицы не смеет ничего брать за какую-либо небольшую любезность, которую в состоянии оказать приезжему человеку.
Тогда я сказал ему, что хочу поехать в Кронштадт и вернусь на следующее утро, если смогу достать судно. Он тотчас пошел со мной через северный сад к причалу, от которого открывался морской залив, и получил для меня место на десятивесельной барке в обществе двоих господ, с которыми он поговорил.
Мы сразу отправились и вскоре достигли нашей гавани. Матросы гребли чрезвычайно хорошо. Как я понял, они были адмирала Гордона. Я попытался заговорить с господами, но мы не могли понять друг друга, поскольку они не знали ни латыни, ни английского. Они были, тем не менее, чрезвычайно учтивы, предложили мне кусок засахаренной мускусной дыни, очень вкусной, а также поделились со мной вином.
Назавтра рано утром я нанял бот и отправился в Ораниенбаум.
Этот дворец расположен в четырех-пяти милях к югу от Кронштадта, и его местоположение в высшей степени приятно. Из окон открывается вид на город Кронштадт со всем морским флотом и на очень широкую полосу воды в Финском заливе. Отсюда я пошел пешком в Петергоф, до которого было всего три-четыре мили. Петр Великий получал от Ораниенбаума большое удовольствие и если бы прожил дольше, сделал бы его еще более прекрасным, чем Петергоф67. Именно в Ораниенбауме Петр Третий был захвачен жестокими и вероломными подданными68.
Глава XXI

Продолжение о случившемся в Петергофе

Придя [в Петергоф], я пошел на квартиру мистера Льюиса Калдервуда, одного из придворных хирургов69, который прибыл из С.-Петербурга сменить другого хирурга, немца по имени Мензиес70.

429
После того как я ознакомил его (Л.Калдервуда, — Ю.Б.) с моим делом, мы вместе позавтракали, и он тут же представил меня архиат-ру — некоему доктору Фишеру, ливонцу. Легко было увидеть, что он очень важничал, и м-р Калдервуд посоветовал мне называть его с титулом превосходительства, о чем я не забывал. Архиатр очень изящно говорил на латыни и, задав мне множество вопросов, посоветовал преподавать хирургию, рассудив, что хотя мое образование по этой части, возможно, очень хорошее, он, принимая во внимание мою молодость, все же не думает, что мой опыт велик, и, коротко говоря, он назначит мне хорошее жалованье и предоставит лошадь, слуг и дрова.
Я в высшей степени почтительно выразил ему свою признательность за проявленное ко мне внимание и чистосердечно признал, что хотя мой опыт трудно назвать обширным, все же я старался употребить свое время с возможно большей пользой и что я готов произвести любую хирургическую операцию, какую он мне назначит. Я сказал ему, что продолжительная неотвязная болезнь сделала меня таким, каким он видит, и потому, должно быть, я кажусь более юным, чем на самом деле. Но я заверил его, что хотя приехал в Россию, дабы иметь честь служить императрице и готов ехать куда угодно, я все же полон решимости никогда не становиться учителем по двум главным причинам. Первая состоит в том, что сидячий образ жизни никогда не даст мне возможности полностью восстановить утраченное здоровье. Другая же та, что я питаю природное отвращение к подобному образу жизни и ни за что не смогу заставить себя покориться его однообразию.
На это он улыбнулся, проговорил что-то по-немецки м-ру Калдер-вуду и сказал мне, что немедленно распорядится относительно моего экзамена, а когда приедет в С.-Петербург — это будет через несколько дней — мы потолкуем на сей счет подробнее. Затем мы удалились. Я обедал с господами Калдервудом и Мензиесом и в тот же день вернулся в С.-Петербург с м-ром Мензиесом, который по дороге соблаговолил дать много превосходных советов, как мне следует себя вести.
Он по секрету сказал, чтобы я никогда не работал иначе, как по контракту, и не подписывал никаких бумаг, пока кто-нибудь из моих соотечественников не объяснит мне их содержания. Он сказал, что люди здесь говорят мало, и для разумного человека достаточно одного слова.
Спустя два или три дня после этого я предстал на экзамене перед девятью господами, но лишь двое из них умели говорить на латыни; правда, один переводил остальным, а сказанное ими — мне. По за-

430
вершении экзамена они сообщили, что им нечего возразить против моей подготовленности, но поскольку я выгляжу очень молодо, они не думают, чтобы мои опыт был большим. Они проэкзаменовали меня по анатомии, хирургии, терапии и фармации. Они называли различные болезни, предлагая мне выписать такие лекарства и проч., какие я счел бы нужными при соответствующих жалобах больных, и весьма вежливо отпустили, продержав около трех часов. Однако они дали мне несколько стаканов вина и позволили, даже упросили, сесть. Мой домохозяин, человек очень услужливый, сообщил мне, что экзаменаторы остались весьма удовлетворены моими ответами.

Глава XXII
 Автор поступает на русскую службу

Я сразу обратился к британскому резиденту м-ру Рондо относительно паспорта, и он послал меня с запиской в Коллегию иностранных дел. Там мне сказали прийти завтра. С того дня я всякий раз получал тот же самый ответ, и это продолжалось до тех пор, пока я не пошел к м-ру Беллу Антермонскому72, сказал ему, что все британские корабли уходят домой, мне придется остаться, если не смогу уехать немедленно, и в этом случае согласиться на любой договор, какой они сочтут нужным. Сей поистине достойный господин отправился со мной и столь действенно увещевал их, что они сообщили ему, что запиской из Медицинской канцелярии им запрещено выдавать паспорт. На это м-р Белл добыл послание м-ра Рондо в канцелярию, в котором, как мне сообщили, помимо прочего он определенно писал, что если канцелярия попытается воспрепятствовать моему возвращению домой, то на завтра назначена его аудиенция у императрицы, и он не преминет изложить ее величеству это дело. Записка возымела действие; канцелярия была столь смущена таким решительным заявлением, что придя

431
на свою квартиру, я уже застал там посланного за мной, и 30 сентября удовлетворили мою просьбу73.
Архиатр сказал мне, что позаботится обо мне и будет мне как отец при условии, что я не стану пренебрегать своим делом, но работать в соответствии с правилами. Я поклонился ему, однако почтительно заметил, что едва ли можно ожидать от меня знания правил, разве только по наитию, ведь я чужеземец, да к тому же не умею ни читать, ни говорить на их языке. На это он, рассмеявшись, сказал: все, что он сейчас разумел под правилами, — это дважды в день являться в госпиталь, куда меня определяют, и в сложных случаях спрашивать совета у врачей и хирургов.
Я признал это в высшей степени разумным и заверил его, что жизнью ручаюсь за добросовестное исполнение этого.
Он сказал, что послал приказ главному хирургу морского госпиталя, дабы тот распорядился о приготовлении для меня квартиры, и было бы правильно, если бы я пришел к нему (главному хирургу. — Ю,Б.) через день-два, но он (архиатр. — Ю.Б.) велел предоставить мне месячный отпуск для приведения в порядок всех своих дел. Так это дело завершилось к моему удовлетворению.
Глава XXIII

Автор принят на службу в генеральный госпиталь

Главного хирурга морского госпиталя г-на Энгбродта, шведского пленного, я посетил вместе с г-ном Селкирком, хирургом в гвардии. Г-н Энгбродт принял меня очень любезно и сказал нам, что получил относительно меня распоряжения. Он сказал, что я могу столоваться в семье садовника, где получают обед и ужин все господа холостяки при обоих госпиталях, и что он сам всегда будет рад видеть меня за своим столом, если это мне удобно. Он посоветовал мне непременно прийти в госпиталь точно в конце месяца, поскольку какое бы расположение он ко мне ни питал, будет не в его власти [скрыть мое отсутствие], так как он обязан регулярно, не реже чем раз в неделю составлять отчеты и посылать их в канцелярию. И хотя архиатр может и не заметить, все же на моей репутации не скажется положительно, если я начну службу с нерадивого отношения к обязанностям. Я ответил ему, что не намерен брать половину времени, благосклонно предоставленного мне ар-хиатром, а посему прошу распорядиться о том, чтобы поскорее привели в порядок мою квартиру. Затем я распрощался и спустя восемь или десять дней приступил к своей службе.

432
Отдавая справедливость господам в обоих госпиталях, должен здесь признать, что выслушал от них много замечательных любезностей.
Мне был также придан молодой господин, м-р Розен74, хорошо говоривший на латыни, чтобы ходил со мной в качестве переводчика, когда я посещаю больных. Я близко присутствовал на анатомических препарированиях и по завершении работы с моими пациентами почти никогда не выходил из секционной комнаты. Я прослужил недели две, когда в мою комнату зашел г-н профессор анатомии Ханхаст, швейцарец, всегда выказывавший по отношению ко мне большое дружелюбие и один из лучших анатомов в Европе. Он как о великом одолжении попросил меня подготовить к завтрашнему дню занятие, так как сам он сегодня должен уладить в городе некоторые весьма важные дела. Я ответил, что мало что может доставить мне большее удовольствие, чем услужить ему, ведь я получил от него столько знаков дружбы; я поистине горд тем, что он считает меня способным оказать такую услугу, и мне было бы в высшей степени приятно, если бы он часто оказывал мне подобную честь. Он передал мне задание, которое я выполнил задолго до ночи.
Назавтра я присутствовал, когда труп доставили в анатомический театр. Г-н Ханхаст очень тщательно осмотрел мою работу и, как мне сказал г-н Розен, много меня хвалил. В конце своей лекции г-н Ханхаст осведомился у меня, не желаю ли я готовить занятия с его помощью или без оной, если того потребуют обстоятельства. Я ответил: ничто не доставило бы мне большего удовольствия. После чего он зачитал распоряжение господам в госпитале, уведомляя их, что я освобожден от всех дел в нем, кроме случаев, когда мне захочется помочь, и что Медицинской канцелярией я назначен заниматься исключительно подготовкой лекций.
Но я никогда не пренебрегал посещениями больных, хотя и не был прикреплен к какой-либо палате; таким образом я мог по своему усмотрению посещать любую палату, постоянно не трудясь ни в одной. Вскоре затем архиатр приехал инспектировать госпитали; он послал за мной, сказал, что доволен мною и не забудет сделать для меня что-нибудь еще. Я выразил ему благодарность за сделанное для меня и удалился. Когда он уехал, профессор, сказав мне, что сын архиатра75 намерен изучать анатомию в нашем госпитале, посоветовал сделать для него несколько препарирований и когда он будет находиться в секционной комнате, показать ему все органы, о которых он пожелает осведомиться. Я очень положительно воспринял этот совет и, незамедлительно приступив к делу, заспиртовал и препарировал глаз со всеми его мышцами, артериями, венами и нервами, а также сердце и придал

433
этому должный вид. Я взял малые кости уха, соединенные в их естественном положении в раковине; аккуратно распилив, разъединил их, и несколько раз я показывал ему (сыну архиатра. — Ю.Б.) эти препараты.
Он часто приглашал меня навестить его, но я всякий раз с извинениями отказывался. Так я с чувством большого удовлетворения прожил до 15 марта 1737 года, когда совершенно неожиданно получил приказ отправиться в Галерную гавань ухаживать за находившимися там больными.
Дело в том, что один хирург умер, а у другого так развилась чахотка, что он едва мог служить. Г-н Ханхарт выразил, пожалуй, большее неудовольствие, чем я сам. Он сказал мне, что намеревался на год поехать в Лейден и получить свою степень врача, которой, вне всякого сомнения, совершенно заслуживал; что он давно уже говорил об этом архиатру и рекомендовал меня как преемника на своей должности, и все это архиатра, казалось, устраивало. Г-н Ханхарт сказал, что он не совсем отчаялся, но дело идет к этому, поскольку он был уверен, что канцелярия едва ли ведает, как быть со знающими хирургами, ведь они ежедневно гибнут в армиях. Он сказал, что надеется, что таково было намерение архиатра, поскольку меня отправляют недалеко и для службы в определенном месте.
Я с сожалением оставил этот госпиталь и в тот же день предстал в Галерной гавани перед тамошним главным командиром, который был греком76 и, что куда лучше, хорошим человеком. Ему было лет шестьдесят, он очень мне понравился и он каждый день приглашал меня к себе домой. Он был очень рассудителен и осмотрителен, у него была только одна дочь, милая дама лет семнадцати, столь же любезная, как ее отец, который души в ней не чаял. Я был так хорошо принят этим добрым стариком, что почти вовсе позабыл госпиталь и, конечно же, жил в доброй дружбе со всеми нижестоящими офицерами. Мне была предоставлена четырехвесельная лодка, которой я мог пользоваться по своему усмотрению. Многие офицеры и наш генерал жили в городе, но моей обязанностью было не реже раза в неделю посещать наших больных в генеральном морском госпитале, ибо хотя в Галерной гавани имелся маленький госпиталь, но, согласно правилам, мне было приказано отправлять в С.-Петербург всех пациентов, чьи болезни требовали долговременного лечения. Наш госпиталь рассматривался лишь как место для помощи при внезапных недомоганиях и несчастных случаях.
Назавтра я посетил нашего генерала, русского старика, которого звали Иван Головин. Он принял меня очень хорошо. Его адъютант пожелал, чтобы я выпил с ним стакан вина в его апартаментах, на что

434
я ответил согласием, и он сообщил мне, что наш командир (И.М.Головин. — Ю.Б.) — человек без заслуг и на удивление упрямый.
Он сказал, что командир, правда, из хорошей семьи, и это его единственное достоинство, ибо он вообще не совершил или просто не имел возможности совершить ни единого дела на благо империи, а кроме того, совсем не образован.
Этот адъютант был немцем и много знающим человеком. Он сообщил мне, что Петр Великий послал за нашим генералом, когда тот еще был молод, и услышав о его характере, пожелал, чтобы он жил во дворце или служил в его (царя. — Ю.Б.) армиях либо флоте. Ответ, который Головин дал императору, был таков, что он хочет, чтобы император знал его не лучше, чем покойный император, его (Петра. — Ю.Б.) отец77, знал отца Головина78. Тогда императору это понравилось, и он хотел иметь близ себя людей, которые бы без страха и лести высказывали ему, что думают.
Петр Великий назначил его офицером на галеры, которыми тот никогда не командовал лично, и вскоре затем произвел в генеральский чин, но постоянно держал при своей персоне. Адъютант рассказал, что когда император направлялся вести войну в Персии79, этот генерал в Царицыне на два-три дня исчез и император не мог дознаться, куда он подевался. Но поскольку Головин был очень привержен выпивке, император предположил, что он в каком-нибудь кабаке. Император, дабы отыскать его и покарать его гордыню, велел бить по городу в барабаны и глашатаям — в определенных местах оповещать жителей, что потерялся галерный генерал. А потому отдал приказ о том, что всякий, кто знает о генерале, должен тотчас не теряя времени донести об этом, и обещал доносителю вознаграждение в три фартинга80, но угрожал наказанием тому, кто осмелится генерала укрывать.
Это возымело свое действие. Генерал очнулся, тотчас покинул своих пьяных сотоварищей, отправился к императору и попытался пенять ему на такое публичное оскорбление офицера его ранга, одновременно грозя, что он будет отмщен. Это позабавило императора, поскольку он держал генерала как бы шутом и, следовательно, позволял ему полную свободу речей.
Император имел обыкновение поспать часок после обеда, что в этих странах в обычае. Он, как хорошо известно, чрезмерно любил флот.
В ту пору флот малых судов стоял у Царицына, и пока император спал на одном из них, Головин приказал звонить во все городские колокола и одновременно бить во все барабаны тревогу, а это в России — верный знак чего-то чрезвычайного. Разбуженный император

435
справился у бывших на борту офицеров относительно причины тревоги. Все они видели, что в городе нет пожара, но в чем дело, понять не могли. Тогда император пошел за разъяснением к коменданту. Тот знал об этом не больше императора, но сказал, что такой приказ отдал галерный генерал. Его повсюду искали, однако безуспешно.
А Головин, отлично знавший нрав императора и ждавший поры, когда, как он полагал, император будет рад снова его видеть, прятался в старой бочке, стоявшей в доме, где тогда император жил в этом городе. [Явившись], он сказал императору, что это была месть за нанесенное ему оскорбление. Гнев императора прошел, Головин избежал наказания, но получил серьезный совет никогда больше не отваживаться на столь дерзкие поступки, если не желает лишиться головы.
О Головине ходило много таких историй, но здесь достаточно показать, что сей муж вь[зывал восхищение лишь своим безрассудством и нахальством.
Императрица Анна находила удовольствие, досаждая Головину, и чем грубее он в ее адрес выражался, тем больше она его любила. Однако и самый высокий сановник не смел его оскорбить, ибо хотя он мало или вовсе ничего хорошего делать не умел, он все же был способен сильно навредить, что и делал81.
Галерная гавань — действительно приятная крепость. Она расположена на западной оконечности Васильевского острова у восточного побережья Финского залива и соединяется с С.-Петербургом перспективой, прорубленной через лес82. Мне говорили, что там держали 200 галер, и, я полагаю, их едва ли намного меньше. Я часто видел их, хотя и никогда не считал. Они вытащены из воды и зимой хранятся в сараях, но при необходимости их легко спустить на воду. Гарнизон бдителен и без приказа начальника караула не позволяет войти никому, даже людям, которые известны и знакомы всем офицерам.

Глава XXIV
Автор получает приказ выступать в поход. Большие пожары в С.-Петербурге и наказание преступников

Однажды профессор астрономии м-р Фаркинсон приехал из Академии83 попить со мной чаю, но, хотя все более молодые офицеры у него учились и в частности господа, которые в тот раз были в карауле и которых он хорошо знал, войти ему не позволили, пока об этом не распорядился командир. Капитан, конечно, подбежал к воротам и весьма почтительно проводил своего старого наставника к моему дому.
Усевшись, добрый старый профессор сказал ему, что он рад, что

436
прожил так долго и может видеть на флоте много отлично образованных господ, своих прежних учеников, которые могут предписывать ему правила. Взаимных любезностей было предостаточно.
В этом приятном месте я проводил время среди милых людей только до начала августа, когда однажды утром был удивлен приказом мне из Медицинской канцелярии прибыть в Адмиралтейство и приготовиться к походу в одно селение на реке Дон, называемое Кочолов, в 30—40 милях от Азова, которым теперь владела русская армия.
Признаю, что это меня немало удивило, но по размышлении я нашел, что не имею причин для сетований после того как год прожил в С.-Петербурге. Однако прежде чем начать описание своих путешествий, я должен повторить, что никогда не проводил года столь приятного, как в этом городе. Я за все это время не столкнулся ни с какими неудобствами, и ничто не могло побеспокоить кого-либо из моих милых соседей, за исключением двух ужасных пожаров в городе С.-Петербурге.
Первый случился в мае или июне, он спалил много прекрасных дворцов, помимо большой аптеки ее величества и Медицинской канцелярии на улице, называемой Миллионной. Другой сжег несколько сот домов, правда, В большинстве своем деревянных, в той части города, которая называется Малой Морской84.
Я был тогда там, и так вышло, что стоял на берегу одного русла близ большого кирпичного дома, принадлежавшего одному князю и целиком охваченного пламенем. Крыша провалилась, и мало кто из бывших тут людей обратил на это внимание, но она вдруг рухнула и так ударилась о землю, что земля под нами задрожала.
День был ясный, со слабым ветром, но очень жаркий, однако в одно мгновение всех нас окутал столь густой дым, что некоторое время не было видно солнца. Но через минуту или меньше после этого взрыва много стульев, столов и прочих предметов мебели, некоторые полусгоревшие, упало сверху в находившееся рядом русло, никому не причинив вреда. Истинное счастье, что ни один из предметов не упал на другой берег русла, где стояли очень большие и ценные склады пеньки, канатов, тросов, дегтя, смолы и т.д., принадлежавшие императрице, ибо достигни огонь этого склада, были бы уничтожены все дома английских купцов и Адмиралтейство.
Выяснили, что были одновременно подожжены дома на разных улицах, так что несчастные жители едва ли смогли что-нибудь спасти, и прежде чем подоспела какая-то помощь, вся Морская была в огне.
Были схвачены трое поджигателей — двое мужчин и одна женщина. Через несколько дней я видел, как их казнили на руинах Морской.

437
Каждый из мужчин был прикован цепью к вершине большой вкопанной в землю мачты; они стояли на маленьких эшафотах, а на земле вокруг каждой мачты было сложено в форме пирамиды много тысяч маленьких поленьев. Эти пирамиды были столь высоки, что не достигали лишь двух-трех саженей до маленьких помостов, на которых стояли мужчины в нижних рубашках и подштанниках. Они были осуждены на сожжение таким способом в прах.
Но прежде чем поджечь пирамиды, привели и поставили между этими мачтами женщину и зачитали объявление об их злодействе и приказ о каре. Мужчины громко кричали, что хотя они и виновны, женщина ни в чем не повинна. Тем не менее ей была отрублена голова. Ибо русские никогда не казнят женщин через повешение или сожжение, каким бы ни было преступление. Возможно, если бы императрица Анна находилась в Петербурге85, женщина получила бы помилование. Однако говорили, что ее вина была совершенно доказана, и о том, что злоумышленники были исполнены решимости совершить это отвратительное преступление, женщина знала еще за несколько дней до него.
Как только скатилась голова женщины, к пирамидам дров был поднесен факел, и поскольку древесина была очень сухой, пирамиды мгновенно обратились в ужасный костер. Мужчины умерли бы быстро, если бы ветер часто не отдувал от них пламя; так или иначе, оба они в жестоких муках испустили дух меньше чем через три четверти часа.
Во время этой казни случилось происшествие, многих позабавившее. Сразу после того как мужчины скончались, некий легкомысленный писец, одетый очень опрятно, бежал через руины поглядеть на казнь. Вся земля была покрыта головешками от последнего пожара, так что никто не мог безопасно ходить где-либо, кроме замощенных улиц, поскольку русские обязаны содержать свои улицы и дома свежими и чистыми. В каждом доме есть для этого удобство, и бедный писец, глазея на преступников, когда поспешал к месту казни, бултыхнулся в одну из этих [выгребных ям], погрузившись выше, чем по пояс.
Многие гвардейцы и прочие, которым мало показалось поиздеваться и посмеяться над несчастным писцом, бросали в нечистоты дрова, кирпичи и камни, стараясь всего его забрызгать. Такое обхождение обострило изобретательность отчаявшегося писца и воспламенило его негодование до последней степени.
Поскольку эти люди были близко от него, он принялся швырять бывшие вокруг зловонные нечистоты, заляпав ими многих и заставив

438
ретироваться на большее расстояние. Таким способом он без особенных помех выбрался, но его ярость была столь велика, что вместо того чтобы идти домой, он стал бегать среди гвардейцев, мня их причиной нелепого положения, в которое угодил. Многих из них он запачкал, хорошо зная, что они не избегнут наказания за испорченную одежду. Да уж, думаю, русских гвардейцев никогда не пытались обратить в столь позорное бегство.
Глава XXV
О случившемся за время пребывания автора в С.-Петербурге.
Монета, вес и меры.
Много очень занятных и великолепных фейерверков было представлено на реке Неве, а также величественных иллюминаций в честь успехов русского оружия против турок. И то, и другое было настолько дорого и грандиозно, что многие искушенные в таких делах люди говорили, что, по их мнению, ничего подобного этому никогда не видела Европа.
Ракеты были ужасны. Говорят, заряд каждой большой ракеты весил чрезвычайно много, и, поднявшись в воздух на огромную высоту, они взрывались с грохотом, равным грохоту большой пушки, и вылетало много разноцветных огненных шаров, которые падали на землю. Запускалось великое разнообразие колес и многих иных вещей, названий которых я не знаю, так что в полночь можно было видеть столь же ясно, как в полдень.
Грандиозные иллюминации размещались на большом сооружении из дерева высотой в два этажа и значительной длины, которое воздвигалось на северном берегу реки напротив Зимнего дворца86. Лампы горели разноцветными огнями, представляя последний город или крепость, взятый у турок, — такие как Азов, Перекоп, Кинбурн, Кинбам и т.д.
Перед тем как зажечь фейерверк, на реке поднимали высокую мачту, на которой висело белое полотнище шириной в парус самого большого военного корабля, но длиннее. Его зажигали как сигнал к началу. Пламя мгновенно взлетало по полотнищу подобно вспышке молнии, но оставляло на нем изображение города, которому был посвящен фейерверк, горевшее сильным и ровным огнем. Это продолжалось минут десять-двенадцать до уничтожения полотнища. В то время как зрители смотрели на эту фигуру, проворно зажигались все лампы; они, как говорили, представляли ту же фигуру, но на гораздо большем

439
пространстве, и продолжали гореть на протяжении всего фейерверка и даже дольше.
Когда воздвигали деревянные галереи длиной в две сотни футов, я, конечно же, был весьма удивлен правильностью и быстротой постройки этих замечательных сооружений, и почти такое же впечатление это произвело на людей, с ними лучше знакомых.
Так как я был чужеземцем, не знавшим ни нравов, ни языка этого народа, я составил план поведения, который заключался в том, чтобы обращать внимание на обычаи народа и использовать все добрые пути, какие были в моей власти, к тому, чтобы быть понятым. Я не имел никаких дурных намерений, никогда не выказывал раздражения или гнева, но претворяя в жизнь решение избегать насколько возможно опасностей и как можно реже выходить ночью на улицу, я, без сомнения, поначалу избежал многих тревог и оскорблений.
Я должен сделать два-три замечания относительно случившегося со мной во время пребывания в С.-Петербурге,
Я зашел на большую площадь перед Летним дворцом посмотреть на экзерциции первого гвардейского полка, называвшегося Преображенским87, который состоял из 500—600 человек88. Я шел к каналу, окружающему дворец и сад, чтобы оказаться позади гвардейцев и выбраться из толпы. Подняв глаза на канал, я на противоположной стороне увидел великолепный богатый шатер. Я впервые видел императрицу, сопровождаемую многочисленными дамами и господами85. Ее легко было узнать по почтительной дистанции, которую соблюдали дамы и господа; все господа были без головных уборов. Я подумал, что не будет худо воспринято, если я подойду немножко ближе посмотреть на императрицу и двор, но пошел со шляпой подмышкой очень осторожно.
Один вельможа крикнул и сделал рукой жест в моем направлении. Думая, что допустил нарушение, я пошел прочь, но не спуская с двора глаз. Я заметил, что императрица повернулась, и услышал ее голос, при котором тот же господин двинулся вниз берегом канала ближе ко мне, что-то говоря и делая жесты. Я принял это за знак приблизиться к месту, где был двор. Поначалу я на это не осмеливался, но он продолжал жестикулировать, и я решился пойти, хотя и медленно, вперед, и имел удовольствие наблюдать один из самых пышных дворов мира.
Императрица Анна не была красавицей, но обладала каким-то столь явным изяществом и была столь исполнена величия, что это оказало на меня странное воздействие: я одновременно испытывал благоговейный страх пред ней и глубоко почитал ее. Мужчины были в

440
богатейших одеждах, также и дамы, среди которых было много чрезвычайно изысканных красавиц. Я, однако, тихонько ускользнул — так незаметно и поспешно, как только смог.
Принцессы Елизавета и Анна90 выглядели весьма изящными и обе были очень красивы.
В другой раз я был приглашен на обед к м-ру Селкирку, он жил на северном берегу реки напротив Летнего дворца, Я пошел к общественному перевозу, мимо которого прежде мне многократно случалось проходить. Много людей зашли в судно, которое, как я полагал, должно было пересечь реку, но,  к моему разочарованию, оно повезло меня вверх по Неве восточнее дворца, где я никогда не бывал. Уплатив за проезд, я сошел на берег иг поскольку не мог переправиться на другую сторону, стал бродить в поисках дороги в город, но встречал препятствия в виде каналов, высоких стен и тупиков. Наконец я, совершенно изнуренный, увидел открытые ворота в сад и посыпанные гравием дорожки; это, как мне потом сообщили, были сад и летний дом императрицы91. У ворот стояли в карауле два гренадера, которые не пожелали меня впустить.
Тогда я вернулся к сходням, где высадился и стал ждать отхода судна. Русские, я уверен, лучше любого другого народа в мире умеют распознать и выручить из затруднительного положения иноземца. Я недолго простоял, когда подошел перевозчик и заговорил со мной, но, не понимая его, я показал на другой берег и предъявил ему горсть медных монет. Он указал на свое судно, взял меня за руку и отвез к нужной мне пристани. Он не взял столько денег, сколько, по моему разумению, заслужил, ибо они не смеют брать больше [установленной] платы.
В другой раз, когда уже начался мороз, я ходил под крышей большого рыночного здания, желая что-нибудь купить.  Вдруг какой-то русский купец схватил меня за руку, что-то говоря. Он взял пригоршню снега и намеревался приложить его к моему лицу, но я увернулся. Однако какая-то мягкость его манер и тревожное выражение лица заставили меня подчиниться, и он, снова схватив меня, стал тереть снегом одну щеку, пока она не запылала, Я не очень понимал, в чем дело, но по возвращении домой услышал, что отморозил щеку и что русские никогда не остаются к подобному безучастными, а тотчас хорошенько трут [пострадавшую] часть тела снегом, и я действительно после случившегося со мной считаю это надежным и безошибочным средством.
Когда я жил в Галерной гавани, моей обязанностью было ежедневно навещать больных офицеров, живших в городе, и порой мне дово-

441
дилось задерживаться там допоздна. Меня предостерегали, чтобы я был осторожен и не ходил по перспективе, так как в ночное время многие там были ограблены и убиты. Поэтому я обычно ходил проло^ женной между деревьями уединенной дорогой на отдалении от перспективы.
Со мной несколько недель жил один господин, лейтенант флота по имени Александр Гордон92, имевший в С.-Петербурге некоторое дело и пожелавший получить ночлег в моем доме.
Однажды мы оба до ночи задержались в городе и решили возвращаться домой по перспективе, тем более что ночь не была очень темной, Мы приближались к концу обсаженной деревьями улицы, когда из-за деревьев к нам кинулись четверо мужчин. Мы оба, решительно вытащив шпаги, вознамерились либо победить, либо пасть в сражении. Бродяги, видя, что это может стоить им жизни или свободы, тотчас ретировались обратно в лес, предоставив нам свободный путь к Галерной гавани.
Я должен был посетить Адмиралтейство, дабы получить мои официальные бумаги и деньги на путешествие, а также лошадей. Вот я и ходил туда каждый день на протяжении трех или четырех недель и всякий раз обращался к секретарю по имени Невлебов, великому плуту. Всякий раз, завидев меня, он отвечал: «Zaftra», то есть завтра. Не зная, что это означает, и думая, что мне могут поставить в вину, что не обращаюсь к другим, я пожаловался некоему Гордону, секретарю и переводчику для британцев, тоже служившему в Адмиралтействе. Он отказался посредничать в этом деле, опасаясь враждебного отношения со стороны русских секретарей, но сказал мне, что хотя под страхом смерти запрещено брать или принимать взятки, все же секретарь едва ли что-нибудь сделает, если его не заставят или если его как-то не отблагодарить. Гордон придерживался мнения, что мне следует ежедневно ходить в Адмиралтейство, обращаться к каждому встретившемуся господину и произносить слова, которым он меня научил.
Едва я получил это наставление, как отправился [туда] и на свое счастье увидел главного секретаря, к которому и обратился на своем ломаном языке. Пока я пытался объяснить ему свое дело, некий господин подошел из присутствия поговорить с этим секретарем. Ни тот, ни другой не могли меня понять, но этот господин, который, как я потом узнал, был управляющим делами, взял меня за руку и отвел в присутствие. Адмирал по имени Мишуков93 говорил со мной на хорошем английском.
Сей господин долго был в Англии и часто выказывал большое расположение к британским подданным. Я изложил ему все как было.

442
Попросив меня немного подождать, он отдал распоряжение на руо ском языке. Вскоре явился Нелевбов94. Увидев там меня, он изменился в лице и, без сомнения, произнес что-то в свое оправдание. Говоря, он часто поглядывал на меня со злым и пренебрежительным выраже-нием лица. Я предположил, что он меня обвиняет, и зная, что это должно быть ложью, сказал по-русски: «Те chudoi cheloveck», что означает, что он очень плохой человек. Я не знал, что зашел слишком далеко, сказав такое офицеру, но сановники Адмиралтейства зашлись в сильнейшем приступе смеха и без дальнейших проволочек отдали секретарю приказ.
Адмирал Мишуков пожелал, чтобы я ехал с ним и сказал мне, что, он надеется, у меня больше не будет никаких затруднений, а на случай, если появятся, велел мне зайти завтра в Адмиралтейство. Мы и вышли вместе.
В наружной комнате главный секретарь и писцы при виде нас зашлись в неумеренно сильном хохоте над Нелевбовым и мной, его явно расстроившем. А когда мы проходили через адмиралтейскую верфь, он остановился и с жаром заговорил, угрожая, на что я взялся за свою шпагу и хотел было вернуться. Он, тотчас сменив тон, заговорил мирно и в высшей степени униженно взял меня за руку, отвел на свою квартиру, послал за Гордоном и просил оставить всякую вражду, заверяя меня, что мое дело не может быть улажено сегодня, но будет готово завтра утром.
На сей раз он сдержал слово, и я был отправлен без дальнейших хлопот. Адмиралтейство без моих просьб назначило также сопровождать меня старого морского пехотинца, говорившего на смеси английского и голландского, которую я без труда понимал. Этот старый солдат немало поездил по стране во времена Петра Великого.
Прежде чем покинуть этот город, думаю, будет уместно сообщить кое-что о деньгах, весе и мерах.
Монеты — золотые дукаты, серебряные рубли, полурубли, или полтины, четверти рубля, или chetwerte rubleoff; гривны, или десятико-пеечники, и копейки; медные пять копеек, две копейки, полукопейка, или денежка, и четверть копейки, или полушка.
Русский дукат стоит два рубля. Рубль в наших деньгах — примерно четыре шиллинга и шесть пенсов; названия половина и четверть рубля выражают их стоимость. Гривна — десятая часть рубля, а коя> пейка — сотая часть. Русские считают также алтынами, но такой монеты теперь нет. Алтын составляют три копейки. Я никогда не видел, чтобы считали дукатами. Самые высокие достоинства денег в русском счете выражаются суммой рублей.

443
Русские меры веса — золотники, лоты, фунты, пуды и берковцы95. Золотник весит 2 английских пенни-вейта 17 гранов с четвертью96. Три золотника дают лот, 32 лота дают фунт. Русский фунт как раз является аптекарской мерой веса97. Сорок фунтов дают пуд, десять пудов — берковец, а шестьдесят три пуда — тонну.
Меры жидкости — кружки, ведра, стаканы, анкеры и бочки (hogs)98. Восемь кружек дают ведро, полтора ведра — стакан, два стакана — анкер, шесть анкеров — бочку, или, как это в нашем языке, хогзхед99   , что означает то же самое и является такой же мерой. Меры сыпучих тел —  восьмерики, четверики и четверти.  Один четверик содержит четыре восьмерика, а одна четверть — восемь четвериков100, что равняется английским 24 пекам, или шести бушелям101.
Глава XXVI

О русских мерах длины

Русские меры длины делятся и называются следующим образом: вершок, аршин — 28 дюймов, сажень, верста. Аршин делится на 16 равных частей, именуемых вершками; в сажени три аршина, а версту составляют 500 саженей. Поскольку семь английских футов почти равны сажени, то верста равна 3500 английским футам, или 1140 элям102. В одном градусе, согласно измерениям Пикарди103, примерно 104 версты.
В моих путешествиях по России я буду придерживаться измерения [расстояний] в верстах, кроме не измеренных пустынных областей, где считают только часами [пути], и этот способ не так уж ненадежен, если вы путешествуете на одних и тех же лошадях и с постоянной скоростью.
Глава XXVII

Автор покидает С.-Петербург. Известие о ямах

8 сентября 1737 года я покинул С.-Петербург и в четыре часа пополудни прибыл в селение под название Ямская104. Это предместье города, где путешественники получают лошадей, и все селения в России, обязанные законом держать [почтовых] лошадей, именуются ямами. Этим селениям предоставлено столько земли, сколько нужно для жизни, и за это крестьяне обязаны держать много лошадей, особенно для армии и флота, и за взятых на службу империи получают возмещение в виде маленькой платы.
На каждом яме есть надлежащий офицер, назначенный смотреть, чтобы лошади предоставлялись своевременно. В С.-Петербурге есть

444
также cantoin, который надзирает над всеми делами, относящимися к этим ямам, и заботится о том, чтобы господа из армии и флота не испытывали неудобств. Но если случается, что под каким-то предлогом происходит задержка с немедленным предоставлением лошадей, то нарочный, будь то офицер или простой охранник, вправе вразумить крестьян плеткой, не щадя их старост, то есть старших.
Замечательный пример такого рода имел место во время моего первого отъезда. Один сержант был отправлен в Кабинет из армии; он ехал день и ночь, пока не прибыл в С.-Петербург. Императрица призвала его к себе, дабы подробно расспросить об армии, и, заметив на его лице след от удара, изволила осведомиться, откуда это. Он сказал, что парень при почте, то есть ямщик, ехал недостаточно быстро; тогда сержант стегнул лошадь, а парень ударил его по лицу.
За это парень был взят под арест, и некоторому числу ямщиков, то есть этого почтового люда со всех ямов между Москвой и Петербургом, было велено в установленный день явиться в С.-Петербург.
В назначенный день упомянутый почтовый парень был повешен, и по всей России разослали императорский указ, отныне определяющий преступление и наказание и кроме того объявлявший, что никто, какое бы положение он ни занимал, ни под каким предлогом не должен досаждать, останавливать или задерживать любого курьера, отправленного из армии либо флота в С.-Петербург или же из верховного Кабинета в любую провинцию или город империи; и что если ямщики каким бы то ни было образом задержат или остановят нарочного, едущего по делам империи, то виновные будут покараны смертью.
Здесь приходит в голову два соображения, которыми я заключу эту главу. Первое: абсолютный характер русской власти; и второе: быстрое обслуживание, предоставляемое ее курьерам и гонцам из конца в конец этой обширной империи, более всего прочего способно принести пользу государственным делам, особенно в военное время и при иных важных обстоятельствах...