Крадин H., Скрынникова Т. Империя Чингис-хана

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава вторая.
Мир монгольских кочевников в XII в

1. Экология степного номадизма

Наиболее общие сведения о скотоводческой экономике
монгольских кочевников содержатся в текстах южносунских
дипломатов Пэн Дая и Сюй Тина. Из их текстов следует, что у средне-
вековых монголов был классический состав стада кочевников-ското-
водов евразийских степей. «Их домашние животные: коровы, лошади,
собаки, овцы и верблюды. У овец северных племен шерсть пышная
и веерообразный курдюк» [Пэн Дая, Сюй Тин 1961: 137]. Наличие пя-
ти видов скота называется таван хошуу мал.
Из всех видов домашнего скота лошадь для монгола имела важ-
нейшее военное и экономическое значение. В «Сокровенном сказа-
нии» постоянно присутствуют сюжеты, касающиеся состояния коней,
от которых зависела судьба степного сообщества: «§ 193. Давайте же
широко развернемся и постоим в этой степи Саари-кеере, пока не вой-
дут в тело кони», — предлагает Додай-черби Чингис-хану накануне
решающих схваток с найманами [Козин 1941: 144—145]. Не случайно
именно там, где получило распространение так называемое всадниче-
ство (для афро-азиатского номадизма место лошади занимал верб-
люд), кочевники имели важное преимущество в мобильности перед
своими оседлыми соседями [Jettmar 1966: Iff; Хазанов 1975: 7; Пер-
шиц 1976: 289; 1994: 154-155, 161-163; Khazanov 1990: off. и яр.].
Известный авторитет в области кочевого скотоводства Н.Э.Маса-
нов отмечает другие важные качества лошади: рефлекс стадности, те-
беневка, скорость, сила и выносливость, терморегуляция, самовыпас
и т.д. В то же время он фиксирует ряд черт, осложнявших использова-
ние лошади в скотоводческом хозяйстве: необходимость большого
количества пастбищ и перекочевок, избирательность в отношении во-
ды и кормов, замедленный цикл воспроизводства: поздний возраст
полового (5-6 лет) и физического (6-7 лет) созревания, сезонность
размножения, беременность 48-50 недель, низкий (до 30%) уровень
выжеребки и пр. [Масанов 1995: 67-68].
Монгольские лошади были небольшого роста, однако неприхотли-
вость и выносливость позволили использовать их не только для верхо-
вой езды, но и для перевозки грузов [Алексеев В.П. 1990]. «Лошадей
у них на первом или втором году жизни усиленно объезжают в степи
и обучают. Затем растят в течение трех лет и после этого снова объез-
жают [их]. Ибо первое обучение производится [только] для того, что-
бы [они] не лягались и не кусались. Тысячи и сотни составляют табун,
[лошади] тихи и не ржут. Сойдя с коня, [татары] не привязывают [его]·.
и так не убежит. Нрав [у лошадей] очень хороший, В течение дня [их]
не кормят сеном. Только на ночь отпускают их на пастбище. Пасут их
в степи смотря по тому, где трава зелена или высохла. На рассвете сед-
лают [их] и едут» [Мэн-да бэй-лу 1975: 68-69]. Монголы использовали
специальную технологию нагуливания жира у лошадей, которая дела-
ла животных более выносливыми и позволяла им в течение 8-9 дней
обходится без питания и водопоя [Bold 2001: 38]. Монгольская лошадь
способна была преодолевать за неделю 320 км и за двадцать пять дней
до 1800 км [Хоанг 1997: 60].
Важную роль выполняла лошадь при зимнем выпасе скота. В слу-
чае образования плотного снежного покрова лошадей пускали на па-
стбище первыми, чтобы они копытами разбили его и обнажили траву
(тебеневка) [Плано Карпини 1957: 67]. Поэтому соотношение лошадей
и крупного рогатого скота или овец в стаде должно быть не менее 1:6.
«В их стране, у кого есть одна лошадь, непременно есть шесть-семь
овец. Следовательно, если [у человека] сто лошадей, то [у него] не-
пременно должно быть стадо из шестисот-семисот [голов] овец» [Мэн-
да бэй-лу 1975:69].
Роль и место лошади в хозяйственной и культурной жизни номадов
нашли отражение в фольклоре и обрядах. Не случайно богатство мон-
голов, как и других кочевых народов, определялось количеством ло-
шадей, а в глазах оседлых и городских жителей мифологизированный
69
образ воинственного кочевника ассоциировался со свирепым кентав-
ром — получеловеком-полулошадью.
Монгольский крупный рогатый скот хорошо приспособлен к суро-
вым местным природно-климатическим условиям. «Коровы все только
желтые, ростом с южнокитайского буйвола и самые выносливые»
[Пэн Дая, Сюй Тин 1961: 137]. Однако они давали гораздо меньше
молока, чем животные, содержащиеся в стойлах, и меньше весили.
Для крупного рогатого скота характерны весьма низкая скорость пе-
редвижения, неэкономное использование пастбищ, слабо выраженные
рефлексы тебеневки и стадности, замедленный цикл воспроизводства
(беременность 9 месяцев, рождаемость до 75 телят на 100 маток)
[Мурзаев 1952: 44-46; Наван-Чимид 1954; Шульженко 1954; Балков
1962; Масанов 1995: 71; Атлас 1999: 56-76, и др.]. Крупный рогатый
скот использовался и как тягловая сила. Хорошо известен сюжет из
«Сокровенного сказания» (§ 100-102), когда Борте попала в плен
к меркитам, потому что ей не хватило лошади, и она ехала в возке,
запряженном рябой коровой [Козин 1941: 96-97].
Большую часть поголовья стада составляли овцы. Пэн Дая и Сюй
Тин свидетельствовали: «[Татары] больше всего разводят овец и упо-
требляют [их мясо] в пищу» [Пэн Дая, Сюй Тин 1961: 139]. Они не
требовали особенного ухода, достаточно быстро размножались, легче,
чем другие животные, переносили бескормицу, неприхотливы к каче-
ству пастбищ. Монгольские овцы могут круглый год довольствоваться
подножным кормом, грязной водой с повышенной минерализацией,
а зимой и вовсе обходиться без воды, которую им заменяет снег, легче
переносят перекочевки, меньше теряют в весе и способны быстро на-
ращивать жир. Овцы гораздо быстрее восстанавливали свой вес после
зимних голодовок и за лето прибавляли почти 40% массы тела. Пло-
довитость овец составляла до 105 ягнят на 100 маток. Овцы являлись
для кочевников источником основной мясной и молочной пищи. Бара-
нина по своим вкусовым и питательным качествам считалась лучшим
мясом. Из овечьей кожи изготавливался основной ассортимент одеж-
ды, а из шерсти — незаменимый для номадов войлок [Эггенберг 1927;
Мурзаев 1952: 44-46; Шульженко 1954; Атлас 1999: 102-120, и др.].
Видимо, коз у монголов (как и у других азиатских номадов) было
немного (5-10% общего поголовья стада). Они еще более неприхотли-
вы к качеству пастбищ и в некоторых экологически неблагоприятных
районах Монголии фактически заменяли овец [Шульженко 1854; 38].
Хорошо ориентируясь на местности, они могут вести за собой стадо.
Козье молоко обладает повышенной жирностью, но оно не пользова-
лось популярностью у монголов. Разведение коз считалось менее пре-
стижным, чем содержание овец. По мнению монголов, коз держат
70
лишь бедняки [Тимковский 1824: 79]. Возможно, чтобы подчеркнуть
униженное положение Тоорила, в «Сокровенном сказании» (§ 152)
сказано, что после крушения конфедерации у него остался лишь верб-
люд и пять коз [Козин 1941: 122].
Одним из важнейших для монголов видов скота был также верб-
люд. Среди главных достоинств верблюда — способность длительное
время (до 10 суток) обходиться без воды и пищи, а также умение
употреблять воду с высокой степенью минерализации и раститель-
ность, непригодную для питания других домашних животных. Не ме-
нее важными достоинствами верблюда являлись огромная сила, высо-
кая скорость передвижения, большая масса тела (до 200 кг чистого
мяса и около 100 кг сала). В монгольских степях верблюды использо-
вались в основном для перевозки грузов. Вьюк, перевозимый верблю-
дом, мог достигать 300 кг, а на санях — 500-600 кг. Обычная длитель-
ность дневного перехода составляла 30-50 км.
Правда, по сравнению с лошадью или волом верблюд хуже перено-
сит гололедицу или грязь на дороге: через три-четыре часа передви-
жения по такой дороге ему нужно отдохнуть. Для верблюдов харак-
терны также отсутствие рефлекса тебеневки, необходимость больших
пастбищ, они плохо переносят холод и сырость, у них замедленный
цикл воспроизводства (половая зрелость наступает в 3^4 года, низкая
фертильность самок — примерно раз в 2-3 года, беременность — бо-
лее года, плодовитость — 35-45 верблюжат на 100 маток).
Верблюд давал монголам шерсть и молочную продукцию. На юге
Монголии верблюд имел такое же значение, как и крупный рогатый
скот. Верблюжье молоко очень жирное, из него делали подобие кумыса,
сыры и другие продукты. Кроме того, в Гоби высохшие экскременты
верблюда использовались как топливо [Шульженко 1954: 38; Вяткина
1960: 172-174; Хёфлинг 1986: 58-65; Масанов 1995: 70-71; Атлас 1999:
156-171, и др.]. Средневековые номады монгольских степей разводили
как дромедаров, так и бактрианов [Пэн Дая, Сюй Тин 1961:137].
В «Сокровенном сказании» (§ 234) перечисляются основные виды
выпасаемых монгольскими скотоводами животных [Козин 1941: 173-
174]. Однако в письменных источниках нигде не сообщается, как со-
относились между собой различные виды скота в процентном отно-
шении. С этой целью можно воспользоваться данными археологиче-
ских исследований средневековых памятников периода Монгольской
империи [Цалкин 1966; 1968], а также этнографическими параллеля-
ми, тем более что основные черты экстенсивного пасторального нома-
дизма мало изменились со времен средневековья. Специальные иссле-
дования по сопоставлению экономики древних и более поздних ко-
чевников показывают, что состав и процентное соотношение различ-
71
ных видов животных в стаде, протяженность и маршруты перекочевок
во многом детерминированы структурой и продуктивностью природ-
ной среды [Майский 1921; Певцов 1951; Руденко 1961; Krader 1963:
309-317; Вайнштейн 1972; Хазанов 1975; Марков 1976; Шилов 1975;
Железчиков 1984; Khazanov 1984; Гаврилюк 1989; 1999; Косарев 1989;
199J; Cribb 1991: 28-36; Таиров 1993; Тихонов 1993; Динесман, Болд
1992; Иванов, Васильев 1995; Масанов 1995; Bold 2001: 40-41; Торти-
ка и др. 1994; Акбулатов 1999; Шишлина 2000; Тортика, Михеев 2001;
Цыбиктаров 2003, и многие др.]. По этой причине с достаточным ос-
нованием можно предположить, что наиболее многочисленными в ста-
де средневековых монголов были овцы— 50-60%. Примерно 15-20%
стада составляли лошади и крупный рогатый скот. Оставшаяся часть
приходилась на коз и верблюдов.
Основываясь на примерном соотношении количества животных
у одной семьи (100-130 овец) и приблизительной численности мон-
гольских номадов в XHI-XIVBB. [Мункуев 1970: 14], Л.Г.Динесман
и Г.Болд предположили, что общее поголовье скота не превышало 28-
30 млн. голов [Динесман, Болд 1992: 179]. Нам эти данные представ-
ляются слишком завышенными. Они, скорее, отражают количество
скота в современной Монголии. Более тонкую методику расчетов
предложил Б.-О.Болд. Он опирался на известное количество лошадей
у монголов в начале XIII в. (1,4 млн. голов) и в соответствии с тради-
ционной структурой стада рассчитал общее поголовье домашних жи-
вотных. По его мнению, оно составляло 15,1 млн. голов [Bold 2001:
40-41]. Если исходить из его данных, то на одного человека приходи-
лось 17,7 головы скота (причем численность населения монголов здесь
включает и тех, кто находился на военной службе в Китае).
Последние приведенные расчеты больше согласуются с выводами
других исследователей, в частности Эгами Намио, по мнению которо-
го у древних хунну на человека приходилось около 19 голов животных
[Egami Naraio 1963], и И.М.Майского, согласно данным экспедиции
которого в 1918г. в Монголии на душу населения приходилось
17,8 головы всех видов скота [Майский 1921: 67, 124]. Все это под-
тверждает мысль И.М.Майского, многократно цитировавшуюся дру-
гими исследователями [Таскин 1968: 44; Хазанов 1975: 265-266],
о принципиально ограниченных возможностях развития экстенсивной
кочевой экономики: «Я не решаюсь высказать вполне категоричного
мнения, ибо в подтверждение его невозможно привести какие-либо
достоверные данные, но общее впечатление мое таково, что при сис-
теме первобытного скотоводства Автономная Монголия не в состо-
янии прокормить количество скота, значительно превышающее его
теперешнее число. Быть может, при строгой экономии ее травяных ре-
72
сурсов хватило бы для полуторного против нынешнего количества
скота... но не более» [Майский 1921: 134].
Много это или мало? Основываясь на многочисленных этнографи-
ческих данных А.А.Тортика, В.К.Михеев и Р.И.Куртиев подсчитали,
что для нормального жизнеобеспечения скотоводам необходимо иметь
стадо из расчета примерно 36 овец на 1 человека. Исходя из этого, они
предложили формулу индекса обеспеченности продуктами питания
(ИОП), которая рассчитывается посредством деления общего количе-
ства имеющихся животных на число людей и 36 условных овец. На-
пример, если семья из четырех человек имеет 200 овец, то ее ИОП со-
ставит 1,39 (200:4:36). Если индекс больше 1, то хозяйство имеет до-
статочно ресурсов для существования (правда, если намного больше 1,
то это грозит чрезмерной нагрузкой на пастбища), если индекс мень-
ше 1, то хозяйство находится в кризисном состоянии, что либо требует
привлечения дополнительных источников ресурсов (земледелие, охо-
та, война и пр.), либо вынуждает вступать в обменные отношения
с более обеспеченными скотовладельцами.
Используя данную формулу, можно, например, рассчитать ИОП
для монгольского общества. Поскольку вычисленные Болдом 17,7 жи-
вотного на 1 человека — это абсолютное поголовье животных, его
необходимо перевести в условные овцы. Поскольку у кочевников Ев-
разии 50-60% стада составляли овцы, 2/3 этого количества условно
составлял мелкий рогатый скот (12 голов на 1 человека). Тогда круп-
ный рогатый скот и лошади составляли около 6 голов на 1 человека.
Существуют различные варианты вычисления соотношения между
различными видами домашнего скота. В свое время С.И.Руденко
предложил эквивалент скота (300 условных овец или 25 лошадей на
1 человека), необходимого для самостоятельного проживания семьи из
пяти человек [Руденко 1961: 5]. По его данным, одной лошади соот-
ветствует 6/5 голов рогатого скота, 6 овец или коз. В Монголии приня-
та условная единица — бодо, которая равняется 1А верблюда, или од-
ной лошади, или одной голове крупного рогатого скота, или семи ов-
цам, или четырнадцати козам [Мурзаев 1952: 48]. Похожая система
расчетов стоимостного соотношения разных видов скота была принята
русской администрацией для Казахстана в XIX в. [Косарев 1991: 37].
Исходя из этой системы, нетрудно подсчитать, что на 1 монгола при-
ходилось около 50 (6 χ 6 + 12) условных овец. Даже при всей относи-
тельности таких подсчетов очевидно, что количество скота у средне-
вековых монголов превышало минимальный ИОП.
Структура питания средневековых монголов была традиционной для
номадов евразийских степей. Пэн Дая и Сюй Тин свидетельствуют, что
«они питаются мясом, а не хлебом. Они добывают на охоте зайцев, оле-
73
ней, кабаноп, сурков, диких баранов... дзеренов... и рыбу из рек (ее
можно ловить после наступления морозов)» [Пэн Дая, Сюй Тин 1961:
139]. Нечто подобное сообщает Марко Поло: «Едят они мясо, молоко
и дичь; едят они фараоновых крыс (т.е. тарбаганов. — авт.), много их
на равнине и повсюду. Едят они лошадиное мясо и собачье и пьют ко-
былье молоко [кумыс]» [Книга Марко Поло 1956: 88]. Похожие сведе-
ния приводит Джувейни, который добавляет, что любимым лакомством
монголов были кедровые орехи [Juvaini 1997: 21].
Все приведенные свидетельства требуют конкретизации. Излюблен-
ным лакомством для монголов была баранина. Однако простые ското-
воды и бедняки мясо мелкого рогатого скота ели нечасто. По необходи-
мости или в дорогу забивали мелкий рогатый скот. «Дома или вне дома
[татары] пьют лишь кобылье молоко или режут овцу на продовольст-
вие» [Мэн-да бэй-лу 1975: 69]. Основными продуктами питания у боль-
шинства скотоводов были различные продукты из кобыльего молока,
так называемая белая, чистая пища (цагаан идээ) [Вяткина 1960: 201-
202; Викторова 1980: 22-24; Жуковская 2002: 87-93, и др.]. «Осталь-
ному молоку, которое остается после масла, они дают киснуть, насколь-
ко только можно сильнее, и кипятят его; от кипения оно свертывается.
Это свернувшееся молоко они сушат на солнце, и оно становится твер-
дым, как выгарки железа; его они прячут в мешки на зиму. В зимнее
время, когда у них не хватает молока, они кладут в бурдюк это кислое
и свернувшееся молоко, которое называют гриут, наливают сверху
теплой воды и сильно трясут его, пока оно не распустится в воде, ко-
торая делается от этого вся кислая; эту воду они пьют вместо молока.
Они очень остерегаются, чтобы не пить чистой воды» [Рубрук 1957: 97].
Кобылье молоко — кумыс (айраг) пьют «таким, словно как бы бе-
лое вино, и очень оно вкусно» [Книга Марко Поло 1956: 90]. «Летом
они заботятся только о кумысе (cosmos). Кумыс стоит всегда внизу
у дома, пред входом в дверь... летом, пока у них тянется кумыс, то
есть кобылье молоко, они не заботятся о другой пище» [Рубрук 1957:
95]. «Кобылье молоко, если оно у них есть, они пьют в огромном ко-
личестве, пьют также овечье, коровье и верблюжье молоко. Вина, пива
и меду у них нет, если этого им не пришлют и не подарят другие на-
роды. Зимою у них нет даже и кобыльего молока, если они небогаты.
Они также варят просо с водою, размельчая его настолько, что могут
не есть, а пить. И каждый из них пьет поутру чашу или две, и днем
они больше ничего не едят, а вечером каждому дается немного мяса,
и они пьют мясную похлебку. Летом же, имея тогда достаточно ко-
быльего молока, они редко едят мясо, если им случайно не подарят его
или они не поймают на охоте какого-нибудь зверя или птицу» [Плано
Карпини 1957: 36].
74
Крупный рогатый скот забивали в основном поздней осенью, когда
он нагуляет жир и средняя атмосферная температура не превышает ну-
левую отметку, что дает возможность хранить мясо длительное время,
до ранней весны включительно. В весенне-летний период, когда зимние
запасы мяса заканчивались, а скот еще не нагулял жир, наступает пик
употребления молочной пищи. Возможно, вследствие нехватки мяса
некоторые малоимущие кочевники использовали в пищу павших жи-
вотных: «Лошадей, издохших накануне, просто или даже от болезни,
они охотно употребляют в пищу, вырезав только зараженное мясо»
[Меховский 1936: 59; Рубрук 1957: 96]. Это подтверждается сравни-
тельными историческими и этнографическими данными [Житецкий
1982: 192, 195;Хазанов 1975: 149]. «Если тогда доведется умереть у них
быку и лошади, — свидетельствует Г.Рубрук, — они сушат мясо, разре-
зывая его на тонкие куски и вешая на солнце и на ветер, и эти куски
тотчас сохнут без соли и не распространяют никакой вони. Из кишок
лошадей они делают колбасы, лучшие, чем из свинины, и едят их све-
жими. Остальное мясо сохраняют на зиму» [Рубрук 1957: 95-96].
Лошадей забивали, как правило, только на очень больших праздне-
ствах. «[Татары] не забивают лошадей, если не [устраивается] боль-
шой пир. [Мясо они] жарят на огне в девяти [случаях] их десяти,
а в двух-трех [случаях] из десяти варят его в чане о трех ногах» [Пэн
Дая, Сюй Тин 1961: 139]. При этом конина и баранина относятся к так
называемой горячей пище (халуун хошуутай мал). «От мяса одного
барана они дают есть 50 или 100 человекам, именно они разрезают
мясо на маленькие кусочки на блюдечке вместе с солью и водой —
другой приправы они не делают, — а затем острием ножика или ви-
лочки, сделанных нарочно для этого, наподобие тех, какими мы обыч-
но едим сваренные в вине груши и яблоки, они протягивают каждому
из окружающих один или два кусочка, сообразно с количеством вку-
шающих» [Рубрук 1957: 95-96].
Поскольку белковой пищи простым и бедным скотоводам обычно
не хватало, монголы пополняли ее посредством охоты. В «Сокровен-
ном сказании» (§ 12-13, 200) неоднократно упоминаются различные
виды охоты у монголов: на диких копытных животных и водопла-
вающих птиц [Козин 1941: 80, 154], грызунов [Рубрук 1957: 98]. Изы-
сканным лакомством считался тарбаган [Козин 1941: 94; Книга Марко
Поло 1956: 88], мясо которого монголы готовили, натолкав внутрь
тушки раскаленные камни (боодог). На шкурки пушных животных
(соболей и белок) можно было выменять нужные скотоводам товары
и продукты земледельческого хозяйства.
Одним из любимых способов добывания пропитания и развлечения
у кочевников была соколиная охота. Ею занимался легендарный Бо-
75
дончар [Козин 1941: 82], а позднее и сам Чингис-хан [там же: 173].
«У них есть в большом количестве соколы... всех их они носят на
правой руке и надевают соколу на шею небольшой ремень, который
висит у него до середины груди. При помощи этого ремня они накло-
няют левой рукой голову и грудь сокола, когда выпускают его на до-
бычу, чтобы он не получал встречных ударов от ветра или не уносился
ввысь. И так охотой они добывают себе значительную часть своего
пропитания» [Рубрук 1957: 98].
Ранним кочевникам было известно и рыболовство. После смерти
Есугэй-баатура его дети были вынуждены добывать себе пропитание
этим непрестижным для номадов способом.
«На крутом берегу матушки Онон-реки
Вместе усядутся, друг для друга крючья ладят,
На крючья рыбешку негожую притравливают,
Ленков да хайрюзов выуживают,
Невода ли сплетут, плотву неводят» [Козин 194 U 89].
Когда Чингис-хана тяжело ранили и он был вынужден некоторое
время скрываться, его нукеры пытались найти пропитание с помощью
имевшейся у них рыболовной сети [Рашид-ад-дин 1952а: 169]. Однако
в общем сведений об этом виде хозяйства немного. В «Сокровенном
сказании» упоминания о рыболовстве, если не считать известного
конфликта между Темучжином и Бектером, закончившегося гибелью
последнего, есть только в § 109, где речь идет о карательном набеге
Ван-хана, Джамухи и Темучжина на меркитов. В этом случае упоми-
нается бассейн р. Селенги, где были экологические условия, способст-
вовавшие ведению комплексного хозяйства. В целом рыболовство
обычно считалось непрестижным занятием для кочевников и не полу-
чило значительного распространения среди номадов Монголии.
Ранним монголам было известно также собирательство. Однако
оно считалось далеко не самым престижным занятием. В «Сокровен-
ном сказании» (§ 74) красочно описывается, как растила своих сыно-
вей оставшаяся без средств к существованию матушка Оэлун.
«Буденную шапочку покрепче приладит,
Поясом платье повыше подберет,
По Онон-реке вниз и вверх пробежит,
По зернышку с черемухи да яблонь-дичков сберег
И день и ночь своих деток пестует.
Смелой родилась наша мать — Учжин.
Чад своих благословенных вот как растила:
С лыковым лукошком в степь уйдет,
На варево деткам корней накопает,
Корней судун да корней кичигина.
76
Черемухой да луком вскормленные
Доросли до ханского величия» [Козий 1941: 88-89J1.
Что касается земледелия, то неверно полагать, что оно было неиз-
вестно монголам. В «Сокровенном сказании» (§ 152, 177) упоминается
о просе, ступах и хлебных запасах [Козин 1941: 122, 135] утех же мер-
китов. Вероятно, в местах их расселения были соответствующие усло-
вия для земледелия. Однако данный вид деятельности был возможен
только там, где количество годовых атмосферных осадков не менее
400 мм или имелась разветвленная речная сеть [Масанов 1995: 41].
Большая часть территории Монголии таких условий не имела [Мурза-
ев 1952: 192, 207, 220-233]. Там лишь 2,3% земель были пригодны для
земледелия [Юнатов 1946]. Только в период Монгольской империи
были приняты беспрецедентные меры для развития земледельческого
хозяйства, отчасти и среди самих монголов [Далай 1983: 94-95]. Од-
нако данные по более поздним периодам показывают, что политика
насильственной седентеризации кочевников обычно оказывалась не-
эффективной, в то время как основные факторы, поддерживающие
номадизм, оставались неизменными. Любая радикальная политика
интенсификации земледельческой экономики в среде скотоводов ре-
зультативна только до тех пор, пока эта система поддерживается
властью [Cribb 1991: 61].
Монголы были кочевниками-скотоводами, они передвигались со
своими стадами «с места на место, смотря по тому, где есть вода
и трава для пастбища» [Кафаров 1866: 288, 286]. Б.Я.Владимирцов
предполагал, что сначала у монголов господствовало таборное коче-
вание, а с установлением феодализма они перешли к кочеванию от-
дельными аилами [Владимирцов 1934: 37-38, 45^t6]. «Сборник лето-
писей» подтверждает, что у ранних монголов существовало кочевание
таборами, курениями: «В давние времена, когда какое-нибудь племя
останавливалось в какой-либо местности, оно [располагалось] наподо-
бие кольца, а его старейшина находился в середине [этого] круга по-
добно центральной точке; это и называли курень. И в настоящее вре-
мя, когда вблизи находится вражеское войско, они [монголы] тоже
располагаются в таком же виде для того, чтобы чужие не проникла
внутрь» [Рашид-ад-дин 19526: 86-87]. Однако многочисленные исто-
рические и этнографические данные показывают, что куренная и аиль-
ная системы не исключали друг друга и не могут рассматриваться как
стадии эволюции. Их бытование и преобладание в тот или иной пери-
од были опосредованы различными экологическими, социально-эко-
номическими и политическими факторами [Хазанов 1975: 10-13; Мар-
ков 1976: 57-58, 240-241; Марков, Масанов 1985; Крадин 1992: 48-49;
Масанов 1995: 114-130, и др.].
В Монголии даже сейчас нет единой схемы перекочевок. Одни но-
мады, например на Ононе, на зиму уходят в тихие предгорные долины
или даже в горы, а летом спускаются в плодородные долины рек. Ско-
товоды Гобийского Алтая, наоборот, летом кочуют на горных паст-
бищах, а зимой перемещаются в предгорья. В Халха-Монголии из-
вестно не менее десятка различных вариантов моделей сезонного ко-
чевания. Основная часть монголов перекочевывает в среднем 2—4 раза
в год. Однако количество перекочевок и радиус кочевания существен-
но разнятся в зависимости от продуктивности пастбищ. В плодород-
ных хангайских степях номады кочуют в пределах 2-15 км. В гобий-
ских полупустынных районах радиус намного больше — от 50 до 70 км.
Самые большие перекочевки — на 100-200 км — совершают монголы
Убур-хангайского и Баян-хонгорского аймаков. Количество перекоче-
вок в этих аймаках может достигать 50 и даже более [Мурзаев 1952:
48-49; Грайворонский 1979: 136; Динесман, Болд 1992: 193-194; Bold
2001:54-55].
В средние века передвижение монголов также было подчинено се-
зонным ритмам. «Зимой татары живут в равнинах и теплых местах,
где есть трава, пастбища для скота, а летом в местах прохладных,
в горах да равнинах, где вода, рощи и есть пастбища», — свидетельст-
вовал Марко Поло [Книга Марко Поло 1956: 88]. Его сведения под-
тверждают другие исследователи. «Монголы с наступлением лета ко-
чуют по высоким и прохладным местам, а к зиме перекочевывают
в места более теплые, открытые в полдень, где легко можно доставать
топливо и воду. По прошествии этих периодов они переходят с одного
места на другое; сегодня идут, завтра стоят, останавливаясь там, где
есть трава и вода. Таковы потребности и обычаи страны» [Кафаров
1867:586].
В восточноевропейских степях, по Рубруку [Рубрук 1957: 90, 118]
и Марко Поло [Книга Марко Поло 1956: 56], монголы использовали
широтное кочевание. Зимой они спускались к югу> где было теплее,
а летом перекочевывали туда, где было прохладнее, — на север. При
этом существовали более или менее твердо установленные маршруты
сезонных кочеваний. «Всякий начальник (capitaneus) знает, смотря по
тому, имеет ли он под своею властью большее или меньшее количест-
во людей, границы своих пастбищ, а также где он должен пасти свои
стада зимою, летом, весною и осенью» [Рубрук 1957: 90].
Сравнивая этнографические данные по поздним номадам, можно
предположить, что пастбища распределялись по принципу первоза-
хвата. Богатые скотовладельцы имели определенные преимущества,
поскольку в составе их стада было больше лошадей и они могли быст-
рее перегнать табуны, чтобы занять более выгодные для выпаса участ-
78
ки. Земельные конфликты в Монголии стали возникать только после
маньчжурского завоевания. При этом большинство споров возникало
в тех хошунах, где установленные цинскими императорами границы
нарушили маршруты традиционных сезонных перекочевок [Bold
20001:60].
Неприхотливый образ жизни, отсутствие недвижимого имущества
и непритязательный набор личных вещей, разборное жилище, наличие
транспортных средств и необходимое количество тягловых животных
обеспечивали номадам мобильность. От холода и жары, от ветра, дож-
дя и снега монголов защищала юрта·— гениальное архитектурное
изобретение кочевников. «Ставки у них круглые, изготовленные напо-
добие палатки и сделанные из прутьев и тонких палок, — пишет Ппа-
но Карпини. — Наверху же, в середине ставки, имеется круглое окно,
оттуда падает свет, а также для выхода дыма, потому что в середине
у них всегда разведен огонь. Стены же и крыши покрыты войлоком,
двери сделаны тоже из войлока» [Плано Карпини 1957: 27]. Средняя
юрта (без деревянных каркаса и пола) весит до 200 кг, У< веса прихо-
дится на войлок. Юрту можно поставить очень быстро — примерно за
час. Войлочные покрытия служили до 5 лет (сейчас гораздо дольше,
поскольку войлок накрывается брезентом и даже полиэтиленом). Де-
ревянный каркас может использоваться до 20 лет.
Для большей мобильности монголы устанавливали юрты на специ-
альные возки. «На повозках [устраиваются] комнаты, в которых мож-
но сидеть и лежать. Их называют „повозками-шатрами" (ger-tergen. —
авт.). В повозке по четырем углам втыкаются либо палки, либо же
доски и соединяются накрест наверху» [Пэн Дая, Сюй Тин 1961: 137-
138]. В свою очередь, Марко Поло высоко отзывался о защитных
свойствах монгольских возков: «Телеги у них покрыты черным войло-
ком, да так хорошо, что хоть бы целый день шел дождь, вода ничего
не подмочит в телеге; впрягают в них волов и верблюдов и перевозят
жен и детей» [Книга Марко Поло 1956: 88].
Наиболее полное описание «домов на колесах» монголов оставил
Г.Рубрук: «Дом, в котором они спят, они ставят на колеса из плетеных
прутьев; бревнами его служат прутья, сходящиеся вверху в виде ма-
ленького колеса, из которого поднимается ввысь шейка наподобие
печной трубы. Ее они покрывают белым войлоком, чаще пропитывают
войлок также известкой, белой землей и порошком из костей, чтобы
он сверкал ярче; а иногда они берут черный войлок. Этот войлок око-
ло верхней шейки они украшают красивой и разнообразной живопи-
сью. Перед входом они также вешают войлок, разнообразный от пест-
роты тканей. Именно они сшивают цветной войлок или какой-либо
другой, составляя виноградные лозы и деревья, птиц и зверей. И они
79
делают подобные жилища настолько большими, что те имеют иногда
тридцать футов в ширину... Я насчитал у одной повозки двадцать два
быка, тянущих дом. одиннадцать в один ряд вдоль ширины повозки
и еще одиннадцать перед ними. Ось повозки была величиной с мачту
корабля, и человек стоял на повозке при входе в дом, погоняя быков»
[Рубрук 1957:91].
Юрта ставилась выходом на юг. Внутреннее пространство дели-
лось на мужскую и женскую половины. Это отмечалось многими оче-
видцами [Книга Марко Поло 1956: 88, 111; Плано Карпини 1957: 71;
Juvaini 1997: 188]. Сидеть на мужской половине было наиболее почет-
но, самым почетным считалось место напротив входа. Обычно там
сидели хозяин и самые важные гости. Там же располагались ханский
трон и ложе. «Когда они поставят дома, обратив ворота к югу, то по-
мещают постель господина на северную сторону. — пишет Рубрук. —
Место женщин всегда с восточной стороны, то есть налево от хозяина
дома, когда он сидит на своей постели, повернув лицо к югу. Место же
мужчин с западной стороны, то есть направо. Мужчины, входя в дом,
никоим образом не могут повесить своего колчана на женской сторо-
не. И над головою господина бывает всегда изображение, как бы кукла
или статуэтка из войлока, именуемая братом хозяина; другое похожее
изображение находится над постелью госпожи и именуется братом
госпожи: эти изображения прибиты к стене; а выше, среди них, нахо-
дится еще одно изображение, маленькое и тонкое, являющееся, так
сказать, сторожем всего дома. Госпожа дома помещает у своего право-
го бока, у ножек постели, на высоком месте козлиную шкурку, напол-
ненную шерстью или другой материей, а возле нее маленькую стату-
этку, смотрящую в направлении к служанкам и женщинам. Возле вхо-
да, со стороны женщин, есть опять другое изображение, с коровьим
выменем, для женщин, которые доят коров; ибо доить коров принад-
лежит к обязанности женщин. С другой стороны входа, по направле-
нию к мужчинам, есть другая статуя, с выменем кобылы, для мужчин,
которые доят кобыл. И всякий раз, как они соберутся для питья, они
сперва обрызгивают напитком то изображение, которое находится над
головой господина, а затем другие изображения по порядку» [Рубрук
1957: 93-94].

2. Социальная организация

Монгольская социальная организация рассматри-
ваемого периода — это не только этнокультурная, но и социально-по-
литическая общность. Исследование социальной структуры монголь-
80
ского общества помогает понять потестарно-политическую культуру,
которая является специфическим условием ее существования. Вслед-
ствие синкретического характера культуры институты, выполняющие
потестарно-политические задачи на ранних этапах общественного раз-
вития, по мнению Л.Е.Куббеля, могли быть включены в число «объ-
ективных элементов потестарной культуры... именно понимание по-
тестарной или политической организации (речь в данном случае идет
преимущественно об относительно поздних стадиях потестарной ор-
ганизации) как системы культурно детерминированных ролей, прони-
зывающей всю структуру общества, позволяет рассматривать эту ор-
ганизацию в качестве концентрированного выражения потестарной
или политической культуры» [Куббель 1988: 57].
Исследование терминов социальной организации, обозначение
иерархии предводителей, их взаимоотношений и связей, наблюдение
за выборными и наследственными должностями, превращением одной
в другую, изучение характера хурилтая, где проходили выборы, — все
это позволяет точно определить характер монгольского общества. Вы-
явление внутреннего механизма развития Монгольского улуса также
может способствовать решению проблемы типологии средневековых
кочевых обществ. Наличие нативных источников периода Монголь-
ской империи позволяет через анализ терминов социальной организа-
ции реконструировать структуру кочевого ядра и опровергнуть мне-
ние Г.Е.Маркова о том, что «титулы у кочевых народов чаще всего не
были связаны с реальной властью» [Марков 1976: 48]. А. его мысль
о том, что «о социальной структуре древнего кочевничества в источ-
никах можно найти очень немногие данные», вызвана отрицанием то-
го, что в термины власти в отдельные исторические периоды вклады-
валось конкретное содержание [там же: 44].
Анализ практик показал актуальность разных уровней идентифи-
каций (гентильного, этнического, потестарно-политического), экспли-
кация которых определялась моделированием отношений власти
и властвования, когда подчеркивалась принадлежность к правящему
Золотому роду. Реконструкция затрудняется тем, что один и тот же
этноним зачастую использовался вместе с терминами разного иерар-
хического уровня, что отмечал еще Б.Я.Владимирцов, который рас-
сматривал XI-XIII вв. как первый этап феодализации монгольского
общества и в этой связи род с его структурой и функциями — как
основную единицу. «Роды... близки друг другу, составляли у древних
монголов племя или подплемя (поколение), которое называлось irgen...
Конечно, в некоторых случаях трудно провести строгое различие ме-
жду родом — obox, который сам являлся величиной сложной, притом
часто из разнокровных элементов... и племенем— irgen. Татары
81
И кереиты тоже были irgen, хотя в состав их входили отдельные пле-
мена (irgen), в свою очередь состоявшие из нескольких родов — obox»
[Владимирцов 1934: 79]. И еще: «В главных наших источниках, в „Со-
кровенном сказании" и в „Сборнике летописей" Рашид-ад-дина, име-
ется много указаний на то, что у древних монголов роды (obox) нахо-
дились постоянно в движении и представляли собою величины очень
непостоянные, благодаря непрестанным образованиям различных ро-
довых объединений. Действительно, в XII в., вероятно, то же самое
наблюдалось и раньше, монгольские роды живут отдельно, обособ-
ленно только в очень редких случаях; обычно же они образуют раз-
личные группы, которые монголы называли „irgen" и которые можно
передать словами „племя" и „подплемя", и „ulus", переводимое как
„государство, удел". Затем наблюдается постоянное отделение от ро-
дов отдельных ветвей и образование, таким образом, новых родовых
обществ. Следовательно, имеются налицо как будто прямо противопо-
ложные стремления» [там же: 59]. Смешение терминов, по мнению
Владимирцова, идет от основных источников, которыми он пользо-
вался. «Их (тайчжиутов. — авт.) называют многочисленными, назы-
вают их то родом, то племенем. Все это, конечно, происходит потому,
что в действительности тайчиуты не были ни „родом", ни „племенем"
в собственном смысле слова. Это был тоже род или целый ряд родов,
состоявших из владельцев — игах'ов тайчиут и их подчиненных,
unagan bogol, bogol, nökör и т.д. Подобные объединения можно, по-
видимому, назвать „кланами"» [там же: 73].
Многозначность нативных терминов социальной организации и по-
литической структуры монгольского общества, сложность передачи
понятий языка средневековой культуры, которые в науке до сих пор
остаются дискуссионными, не могут не отразиться на языке современ-
ном и на понимании социально-политических процессов Монгольской
империи. В этом контексте большой интерес представляет интерпре-
тация таких категорий социальной и политической антропологии, как
bone, lineage, clan (gens), tribe, nation, state, использование других слов
из европейских языков для передачи понятий социальной структуры
(seed, progeny, members of the same family, i.e. kinsmen, stem, stock,
branches), их значение в монгольском языке и определение связей ме-
жду группами, обозначенными такими монгольскими терминами, как
uruq,yasu[n], oboq, irgen, ulus.
У монголов существовали различные формы семьи. Согласно дан-
ным «Юань ши», в 1236г., когда создавалась система налогообложе-
ния китайских территорий, завоеватели хотели обложить налогом каж-
дого взрослого мужчину. Для них это выглядело вполне логичным,
поскольку у монголов «один совершеннолетний считается за дом»
82
[Бичурин 1829: 264]. Подобная характеристика, к сожалению, указы-
вает только на социальный статус мужчины, но не на форму семьи.
Для небогатых скотоводов, по-видимому, это была так называемая
малая нуклеарная семья, состоящая из родителей и малолетних детей.
Старшие сыновья при женитьбе получали свою долю скота и имуще-
ства. Младший сын (отчигин) оставался с родителями, чтобы забо-
титься о них в старости. Ему же впоследствии доставались родитель-
ская юрта (гэр], имущество и домашний скот [Рубрук 1957: 102; Ра-
шид-ад-дин 1960: 107].
Для более богатых монголов была характерна так называемая рас-
ширенная полигамная (полигиническая) семья. «Всякий берет столько
жен, сколько пожелает, хотя бы сотню, коли сможет их содержать», —
сообщает Марко Поло [Книга Марко Поло 1956: 88]. Он же приводит
сведения о левирате: «Умрет отец, старший сын женится на отцовой
жене, коли она ему не мать; по смерти брата — на его жене» [там же].
Эту информацию подтверждает Плано Карпини: «Жен же каждый
имеет столько, сколько может содержать: иной сто, иной пятьдесят,
иной десять, иной больше, иной меньше, и они могут сочетаться бра-
ком со всеми вообще родственницами, за исключением матери, дочери
и сестры от той же матери. На сестрах же только по отцу, а также на
женах отца после его смерти они могут жениться. А на жене брата
другой брат, младший, после смерти первого или иной младший из
родства обязан даже жениться. Всех остальных женщин они берут
в жены без всякого различия и покупают их у родителей очень дорого.
По смерти мужей жены нелегко вступают во второй брак, разве только
кто пожелает взять в жены свою мачеху» [Плано Карпини 1957: 26-27;
см. также: Рубрук 1957: 102]. Брак обязательно предполагал калым:
«Никто не имеет там жены, если не купит ее; отсюда, раньше чем вый-
ти замуж, девушки достигают иногда очень зрелого возраста. Ибо ро-
дители постоянно держат их, пока не продадут» [Рубрук 1957: 102].
В монгольском обществе существовало половозрастное разделение
труда и тендерное доминирование. Плано Карпини писал: «Мужчины
ничего вовсе не делают, за исключением стрел, а также имеют отчасти
попечение о стадах; но они охотятся и упражняются в стрельбе, ибо
все они от мала до велика суть хорошие стрелки, и дети их, когда им
два или три года от роду, сразу же начинают ездить верхом и управ-
ляют лошадьми и скачут на них, и им дается лук сообразно их возрас-
ту, и они учатся пускать стрелы, ибо они очень ловки, а также смелы.
Девушки и женщины ездят верхом и ловко скачут на конях, как муж-
чины. Мы также видели, как они носили колчаны и луки. И как муж-
чины, так и женщины могут ездить верхом долго и упорно. Стремена
у них очень короткие, лошадей они очень берегут, мало того, они уси-
83
ленно охраняют все имущество. Жены их все делают: полушубки,
платья, башмаки, сапоги и все изделия из кожи, также они правят по-
возками и чинят их, вьючат верблюдов и во всех своих делах очень
проворны и скоры. Все женщины носят штаны, а некоторые и стреля-
ют, как мужчины» [Плано Карпини 1957: 36-37].
Эти сведения подтверждает Г.Рубрук: «Обязанность женщин состо-
ит в том, чтобы править повозками, ставить на них жилища и снимать
их, доить коров, делать масло и грут, приготовлять шкуры и сшивать их,
а сшивают их они ниткой из жил. Именно они разделяют жилы на тон-
кие нитки и после сплетают их в одну длинную нить. Они шьют также
сандалии (sotulares), башмаки и другое платье... Они делают также вой-
лок и покрывают дома. Мужчины делают луки и стрелы, приготовляют
стремена и уздечки и делают седла, строят дома и повозки, караулят
лошадей и доят кобылиц, трясут самый кумыс, то есть кобылье молоко,
делают мешки, в которых его сохраняют, охраняют также верблюдов
и вьючат их. Овец и коз они караулят сообща, и доят иногда мужчины,
иногда женщины» [Рубрук 1957: 100-101]. Об этом сообщают и другие
источники [Книга Марко Поло 1956: 88; Мэн-да бэй-лу 1975: 79-80].
Как ни парадоксально, нечто подобное можно найти как в источниках
по истории древних кочевников [Бичурин 1950а: 58; Материалы 1968:
46; Материалы 1984: 64, Гмыря 1995:127-128], так и в описаниях путе-
шественников и этнографов-монголоведов нового и новейшего времени
[Пржевальский 1875: 141; Майский 1921: 33-35; Певцов 1951: 112-113;
Радлов 1989: 130, 153-162, 168,260, 335, и др.].
Из изложенного следует, что мужчины имели высокое социальное
положение. Однако роль женщины в монгольском обществе не своди-
лась к положению домашней рабыни. «Женщины имели большее
влияние и автономность, чем их сестры в соседних оседлых общест-
вах. Среди политической элиты обычным было многоженство, но ка-
ждая жена имела собственную юрту. Было невозможно практиковать
формы уединения, такие обычные во многих оседлых азиатских обще-
ствах. Повседневная жизнь требовала от женщин играть более пуб-
личную роль в экономической деятельности... Даже если формальная
(официальная) структура была сильно родственной по отцовской ли-
нии, женщины также участвовали в племенной политике. Структуры
взаимных союзов между кланами давали женщинам важную струк-
турную роль, связывающую племена друг с другом» [Barfield 1992:
25-26]. Особенно высокой могла быть роль старейшей женщины над
сыновьями, как правило, после смерти ее мужа. Достаточно напом-
нить, какое влияние на сыновей имели Оэлун — жена Есугэй-баатура
и мать Чингис-хана, Туракина — жена Угэдэя и мать Гуюка, Соркук-
тани — жена Толуя и мать Мункэ.
84
С глубокой древности ремесло у монгольских кочевников имело
домашний характер. Письменные источники сообщают, что у ухуаней
«женщины умеют вышивать по коже, делать узорчатые вышивки,
ткать шерстяные ткани; мужчины умеют делать луки, стрелы, седла
и уздечки, ковать оружие из металла и железа» [Материалы 1984: 64].
Средневековые монголы сами изготовляли «деревянные каркасы юрт,
седла, уздечки, путы, волосяные веревки и другие предметы, необхо-
димые в быту скотоводства, кувшины, ведра, корыта, ложки, бурдюки
для кумыса и другую столовую и кухонную посуду, луки и стрелы,
ножи, копья, щиты и другие предметы вооружения» [Далай 1983: 97;
ср.: Рубрук 1957: 101]. То же самое свидетельствует М.Меховский
о средневековых татарах восточноевропейских степей [Меховский
1936: 60]. Ситуация эта не изменилась включительно до рубежа но-
вейшего времени [Пржевальский 1875: 40; Певцов 1951: 120-121].
Разумеется, было бы неправильно отрицать наличие у кочевников
развитого ремесла. Этнографические исследования показывают, что
изделия их мастеров имели высокий художественный уровень. Однако
в сравнении с оседлыми земледельцами ремесло кочевников-скотово-
дов не стало специализированным. По словам И.М.Майского, побы-
вавшего в 1918г. в Монголии, каждая юрта являлась самостоятельной
мастерской, но ремесленная специализация не имела сколько-нибудь
четких рамок. «Кое-где в стране... имелись столяры, плотники, кузне-
цы, ювелиры, сапожники и т.д. Однако ремесленное производство бы-
ло настолько слабым, что о его народнохозяйственном значении гово-
рить трудно. Чрезвычайно характерно, что монгольский ремесленник
обычно бывал мастером на все руки: он и плотник, и кузнец, и баш-
мачник» [Майский 1921: 190]. К такому же выводу пришел Л.Б.Алаев,
который провел крупномасштабное сравнительно-типологическое ис-
следование средневековых обществ Востока: «По степени развития
ремесла среди шести регионов кочевники находятся на последнем
месте» [Алаев 1982: 27]. Не будем также забывать, что детство и отро-
чество Темучжина прошло далеко от мест, куда с большим трудом до-
ходили высококачественные ремесленные изделия из Северного Ки-
тая. Далеко не случайно Джувэйни указывает на бедность ранних мон-
голов, свидетельством чего, по его мнению, являлось отсутствие ме-
таллических стремян у большинства соплеменников будущего Завое-
вателя Мира. Ими обладали только знатные лица [Juvaini 1997: 22].
При более высоких уровнях социальной организации большинство
номадов Евразии обычно не кочевали отдельными семьями. Мини-
мальной общиной была группа из 5-10 семей (айн) [Krader 1963: 281-
283; Марков 1976: ПО, 172-173, 219, 246; Khazanov 1984: 132-138;
Cribb 1991: 50-51; Масанов 1995: 138-140; Bold 2001: 68-74, и др.].
85
При необходимости номады могли объединяться в более крупные
группы, но с экологической точки зрения это было нецелесообразно —
резко возрастала нагрузка на пастбища. Многие этнографы фиксиру-
ют, что на этих уровнях конфликты между членами группы были ред-
кими. При возникновении напряжения внутри коллектива недоволь-
ные сразу откочевывали [Cribb 1991: 44-45]. Самый часто упоминае-
мый случай откочевки в монгольской истории — происшествие в ста-
не борджигинов (правда, это более крупное объединение) с малолет-
ним Темучжином, когда его родственники бросили семью Оэлун поч-
ти сразу после кончины Есугэя [Козин 1941: 84]. Другой почти хре-
стоматийный пример — откочевка самого Темучжина от Чжамухи. Не
поняв намека анды2, Темучжин тем не менее по совету жены решил
первым покинуть лагерь. В «Сокровенном сказании» говорится:
«§ 118. Недаром про анду Чжамуху говорят, что он человек, которому
всё скоро приедается! Ясно, что давешние слова Чжамухи намекают
на нас. Теперь ему стало скучно с нами! Раз так, то нечего останавли-
ваться. Давайте ехать поскорее, отделимся от него и будем ехать всю
ночь напролет!» [Козин 1941: 106].
На более низких уровнях социальной организации существовала
максимальная община, линиджи, кланово-родовые объединения. Счет
может идти уже на сотни домохозяйств [Cribb 1991: 50-51]. Наимень-
шую группу (основу) социальной организации маркировали термина-
ми гентильного уровня (uruq, yasu[n]), ярчайшим примером синони-
мичности которых является сюжет о тайджиутах. После победы над
ними Чингис-хан уничтожает именно правящую элиту— tayici'utai
yasutu (они же: tayici'ud-i uruq-un uruq-a [Rachewiltz 1972: 66-67]),
т.е. людей кости тайджиут или потомков потомков тайджиут. Эти
термины подчеркивают патрилинейное кровное родство, что стано-
вится особенно актуальным в обществе, структура которого быстро
меняется и в котором требуется постоянное подтверждение границ
общности. Синонимичность монгольских терминов yasu[n] (кость)
и uruq (мужской потомок — член одной семьи, т.е. кровный родствен-
ник) объясняется тем, что лишь они обозначают группу, представ-
ляющую собой гомогенную структуру, и маркируют патрилинейную
группу кровных родственников (lineage),
Сначала остановимся на патрилинейном родстве, выраженном через
термин кость, поскольку он редко упоминается в «Сокровенном сказа-
нии». Кроме упомянутого случая с тайдижутами называется еще «некто
кости меркитов» (merkidei eleyasutu gü 'üri) [Rachewiltz 1972: 46].
Как правило, родство по отцу обозначается термином урук"'. Ис-
тинное значение данного термина не вызывает возражений, возможно,
стоило бы привести и термин социальной антропологии, передающий,
86
на наш взгляд, это понятие, а именно линидж (lineage), поскольку
главный смысл содержания этого отрывка состоит в том, что потомки
Добун-Мэргэна выводятся из группы кровных родственников. А ли-
ниджем, согласно теории родства, называется группа потомков, обра-
зованная на основе унилинейного десцента. Выведение из группы
кровных родственников (patrilineal kinship or blood relationship) озна-
чало изменение социальных связей (social bonding) и характера кол-
лективных действий (collective action), в частности отстранение от кол-
лективного ритуала.
Термин урук как часть рода, потомки по отцу, используется авто-
ром «Сокровенного сказания», когда он сообщает о сыновьях Хабул-
хана, которые не имели сыновей: «Ни Хадаан, ни Тодоё'н потомства не
имели» [Козин 1941: 84] (mong. qada'an tödö'en qoyar uruq üge'ün
büle'e [Рахевилц 1972: 22]). Синонимичность слов урук и сын под-
тверждается в § 135 (sayin gü'ün-ü kö'ün = Sayitu gü'ün-ü uruq [там же:
58]). Об этом же говорит парное слово had uruq, которое можно пере-
вести как потомок [там же: 88]. Автор «Сокровенного сказания»
(§ 255) упоминает уруки Чингис-хана, его братьев Хасара и Отчигина
[Рахевилц 1972: 153], уруки Мухули, Боорчу, Алчи, Илгутая, Чжурче-
дая [там же: 129, 266]. Причем, например, Чингис-хан разделяет свой
урук и урук Угэдэя, своего сына. Перед походом на сартулов в семье
Чингис-хана обсуждался вопрос о преемнике и был выбран Угэдэй,
который, обещая приложить все усилия для выполнения своего долга,
выразил сомнение в том, что после него в его роде найдется достой-
ный. На это Чингис-хан ответил: «Неужели в моем уруке не родится
ни одного хорошего [правителя]?» (mong. minu uruq-tur niken-ü'ü sayin
ülü töregü aju'u [Рахевилц 1972: 153]). В тексте часто встречается вы-
ражение «потомки потомков» (uruq-un uruq). Оно употреблялось и при
перечислении милостей, оказываемых Чингис-ханом потомкам потом-
ков; уничтожение людей тоже происходило до потомков потомков
[Рахевилц 1972: 40, 46, 88, 120, 66-67, 95, 96, 113, 116, 118, 125, 126,
133, 153, 130, 144]. Как правило, употребление этого выражения свя-
зано с чьим-либо именем: Шиги-Хутуху, Мухули, Мунлик-эчигэ и др.
Дважды в тексте «Сокровенного сказания» отмечается непризнание
за кем-либо права быть членом рода. Это уже упоминавшийся случай
с Добун-Мэргэном, когда его племянники откочевали от него после
смерти своего отца. Причем братья, родившиеся при жизни Добун-
Мэргэна, в сущности, дают объяснение этому: «Вот наша мать родила
троих сыновей, а между тем при ней нет ведь ни отцовских братьев,
родных или двоюродных, ни мужа» (mong. Ene eke bidan-u aqa de'ii
üye qaya gü'ün ügei ere üge-<i>üi bö'etele ede qurban kö'üt töre'ül bi [Ра-
хевилц 1972: 15]). Это и отношение братьев к Бодончару, когда они,
87
«не считая его уруком» (uruq-a ese to'afq]daju [там же: 17]), «не выде-
лили доли» (uruq-a ülü to'an qubi ese ökba [там же]). Хотя в этом тексте
упоминаются все четыре брата (два сына Добун-Мэргэна и два Алан-
Гоа, родившиеся после смерти мужа), можно предположить, что ре-
шение принимали Бельгунотай и Бугунотай, сыновья Добун-Мэргэна,
к роду которого Бодончар действительно не относился. Из содержания
§ 28-38, в которых рассказывается о присоединении Бугу-Хатаги
(старшего брата, родившегося у Алан-Гоа после смерти мужа) к Бо-
дончару, кочевавшему по Онону, и о подчинении народа, у которого
не было правителя, можно заключить, что Бугу-Хатаги и Бухату-
Сальджи тоже не наследовали ничего из владений Добун-Мэргэна.
Термин урук может использоваться в качестве механизма конст-
руирования общности не только по кровному родству. В современном
монгольском языке этот термин означает и свойственника по жене
[МРС 1957: 457]; можно было породниться, став уруком через брак
(ураг бололцох) [там же: 458], тогда как в X1-XIII вв. брачное родство
терминологически выражалось как анда-куда. Правда, урук — это не
только потомки, он включал и дядю при жизни отца (Дува-Сохор
и Добун-Мэргэн). Следовательно, можно предположить, что этот тер-
мин служил для обозначения границ определенного социума — круга
лиц, связанных соответствующими родственно-социальными отноше-
ниями.
Известно, что слова, выражавшие единство происхождения или
родственную близость, такие, как иранское токум или тухум (семя),
арабское насыл (поколение, потомство), урмат у мари (от урлык —
семя) и т.п., обозначали линидж (в 60-е годы XX в. в советской науке
они обозначали патронимию [Косвен 1963: 100, 104]). В связи с этим
хочется напомнить слова М.В.Крюкова: «Противопоставление „цзу
(род. — авт.) вана" и „цзу сыновей вана" говорит о том, что мы имеем
дело не с родовыми, а с патронимическими (линидж. — авт.) группа-
ми (так как род вана и род сыновей вана не могли противопоставлять-
ся)» [Крюков 1967: 97]. Можно предположить, что монгольский урук
в XI-X1I1 вв. означал линидж, хотя, конечно, «соотношение патрони-
мии или матронимии и рода остается спорным» [Свод 1986: 133].
М.О.Косвен отмечал еще один признак патронимии: «Патронимия
имела свои органы управления в виде общего собрания и общего гла-
вы. Последним был обычно глава старшей в патронимии семьи» [Кос-
вен 1963: 115]. Интересно, что внутри монгольского урука (в «Сокро-
венном сказании» — урука Чингис-хана) тоже существовал сход, на-
зываемый «Великий Мир» (Yeke Eye) (ср. рус. мир, миром), собирае-
мый из членов своего урука (uruq-iyar-iyan [Рахевилц 1972: 72]).
В данном контексте, поскольку речь идет о сходе, где решались обще-
монгольские дела (например, уничтожение пленных татар), наблюда-
ется закрепление власти уже не за коническим кланом потомков Бо-
дончара, а за уруком Чингис-хана, разветвившиеся линиджи которого
составили отдельный род.
Группа людей, обозначаемая термином урук, может быть в составе
рода (обок), а может и выделяться из него, образовывая новый род,
т.е. в данном контексте урук и обок выступают как синонимы. Дейст-
вительно, в самом тексте имеется параллельное употребление терми-
нов с одним и тем же этнонимом. Например, после отделения от До-
бун-Мэргэна племянников и после смерти их отца, Дува-Сохора, как
пишет автор «Сокровенного сказания», ((образовалось особое поколе-
ние Дорбен. Отсюда-то и пошли четвероплеменные Дорбен-ирген»
[Козин 1941: 80] (mong. Dörben oboqtan bolju Dörben irgen bolba [Paxe-
вилц 1972: 14]). В переводе Козина еще больше затемняется суть дела,
так как в отличие от Владимирцова он вводит термин обок (oboy)
в значении поколение. Если же выбрать из перевода Козина все случаи
перевода термина, то появится множество вариантов: «род», «фами-
лия», «племя», «поколение», «родовое подразделение» [Козин 1941:
79-80,82-83, 116, 157].
Не внесла полной ясности и Е.Бэкон, работа которой посвящена
исследованию феномена, обозначаемого термином обок, распростра-
ненным в Евразии. По отношению к монголам Бэкон различает содер-
жание понятий, подчеркивая кровнородственную связь членов обока,
тогда как иргэн включал и чужих по крови людей: «Ясно, что обок
относится к патрилинейной родственной группе. Иргэн, напротив, мо-
жет относиться к присоединенным, добровольно или путем завоева-
ния, к обоку» [Bacon 1958: 53]. Но в то же время Е.Бэкон считает, что
иргэн образуется путем перестройки обока: «Вероятно, в древние вре-
мена племя было обоком — группой патрилинейных потомков, но во
время борьбы за власть в Монголии произошла значительная пере-
стройка подгрупп обоков через их присоединение, добровольное или
завоеванием, к семьям, которые обеспечивали лидерство. Кажется,
„иргэн" могли быть результатом этой перестройки родственной груп-
пы» [там же: 53]. Таким образом, по мнению автора, иргэн образуется
вследствие разрушения, уничтожения обока, тогда как, судя по всему,
они существовали одновременно.
Нельзя согласиться и с выводом Е.Бэкон о слабости и неустойчиво-
сти рода в сравнении с кланом, структуру которого она считает более
жесткой [Bacon 1958: 184]. Но строго говоря, обок в английском языке
обозначается термином клан, поэтому их трудно противопоставлять.
Бэкон не совсем точно передавала содержание термина обок, о чем
свидетельствует и то, что она рассматривает в одном ряду с ним ки-
89
тайский феномен цзу. Как вытекает из работы М.В.Крюкова, послед-
ний представляет собой организацию патронимического типа, то, что
в современной этнографии называют «линидж», тогда как род обозна-
чается китайским термином «син» [Крюков 1967: 122, 124].
Л.Крэдер, изучая социальную организацию тюрков и монголов,
прежде всего обратился к родственным связям и их терминологиче-
скому обозначению. К тому же он анализировал преимущественно
общество нового времени (XVI1-XX вв.) и сделал несколько замеча-
ний о роде. «Старый монгольский клан (рмок) в Ордосе являлся род-
ственной группой потомков общего мужского предка. Он имел лидера,
внутреннюю структуру, имя, так же как набор специфических функ-
ций» [Kräder 1963: 35]. Считая обок кланом, Л.Крэдер пишет: «Клан
был лишь частично и необязательно идентичен единице экзогамии; эта
функция с самого начала целиком была принята лишь некоторыми
патрилиниджами, которые составили клан» [там же: 323-324]. Более
того. Крэдер приводит мнение Вл.Котвича, который, сравнивая поня-
тия «кость» и «клан», сделал вывод, что кость — это союз индивиду-
умов общего происхождения от одного предка с четко определенными
границами, тогда как клан — более свободное объединение, функцией
которого является осуществление социальных, политических и эконо-
мических связей. Кроме того, по его мнению, клан более восприимчив
к изменениям и может исчезнуть. Проблема соотношения кости и кла-
на, заключает Л.Крэдер, остается неразрешенной [там же: 324].
В плане типологического сходства кочевых обществ изучал соци-
альную организацию скифов и А.М.Хазанов. Это позволило ему сде-
лать следующий вывод. Называемая исследователями по-разному: «ге-
неалогический род» у С.М.Абрамзона, «обок» у Е.Бэкон, «конический
клан» у П.Киркхоффа, — это структура, основанная на представлении
о происхождения от общего предка, которая обеспечивает обществен-
ную интеграцию. Насколько сложно решение проблемы соотношения
форм социальной организации и у скифов, свидетельствует интерпре-
тация Хазановым двух разных терминов, употребляемых Геродотом,
в значении ethnos и gens [Хазанов 1975: 114, 115, 118] как племя, пле-
менной союз, племенная группа. Хазанов отмечал, что исследователи
нередко затрудняются, какой именно из них означает род, тем более
что он даже терминологически не всегда «отделяется от других под-
разделений» [там же: 105]. Что же касается рода у кочевников, то, по
мнению Хазанова, по сравнению с «классическим» родом, представ-
лявшим собой целостную структуру с четко определенными граница-
ми, «границы рода у кочевников значительно более расплывчаты и не-
определенны» [там же]. Кроме того, Хазанов отказывает роду кочев-
ников в выполнении религиозных функций [там же: с. 106]. И послед-
90
нее замечание, которое следует сделать, касается характеристики ко-
нического клана, в котором, по мнению Хазанова, «принцип генеало-
гического старшинства релко проводится у кочевников достаточно
последовательно» [Хазанов 1973а: 8].
Т.Барфилд отмечал, что в кочевых обществах «конический клан
был обширной родственной организацией по отцовской линии, в ко-
торой члены обшей наследственной группы были ранжированы и сег-
ментированы вдоль генеалогических линий. Более старшие поколения
превосходили по рангу более молодые поколения, точно так же как
более старшие братья были выше по рангу, чем младшие братья, При
расширении роды и кланы иерархически классифицировались на осно-
ве старшинства. Политическое лидерство во многих группах ограничи-
валось членами старших кланов, но от самого низкого до самого высо-
кого все члены племени имели общее происхождение. Генеалогиче-
ская привилегия имела важное значение, поскольку она подтверждала
права на пастбища, создавала социальные и военные обязательства на
родственные группы и устанавливала законность местной политиче-
ской власти. Когда номады теряли свою автономию и попадали под
власть правительств оседлых сообществ, политическое значение этой
обширной генеалогической системы пропадало, а родственные связи
оставались важными лишь на местном уровне» [Barfield 1992: 26].
Приведенные высказывания свидетельствуют, что у исследовате-
лей нет единого мнения о социальной организации кочевников, в ча-
стности монголов в XI-XIII вв., и проблема эта до сих пор остается
нерешенной. Исследователи монгольской истории видели сложность
в понимании разницы между обоком и иргэн из-за употребления авто-
ром «Сокровенного сказания» одних и тех же этнонимов как с обоими
терминами.
Начнем с термина, чаще других встречающегося в «Сокровенном
сказании», и интерпретации его исследователями для всех периодов
монгольской истории, а именно с обока*. Способ образования едини-
цы, обозначенной этим термином, описывался в источнике неодно-
кратно. Так, Хорилартай-Мэргэн, отец Алан-Гоа, откочевал с хори-
туматской земли, где происходили раздоры из-за угодий, и образовал
обок «хори[лар]>> (mong. qorilar oboqtu bolju [Рахевилц 1972: 14]).
Следующее упоминание об образовании обоков связано с даль-
нейшей судьбой Алан-Гоа, когда четыре сына Дува-Сохора, старшего
брата ее мужа Добун-Мэргэна, обозначавшиеся уругами, откочевали
от него и образовали четыре рода, которые стали четырьмя племенами
(raong. ...dobun mergen abaqa-yu'an uruq-a alii bolqan doromjilaju qaqacaju
gejü newüba dörben oboqtan bolju dörben irgen tede bolba [Рахевилц
1972: 14]), т.е. каждый из четырех братьев основал свой род. Сыновы
91
Добун-Мэргэна, Бельгунотай и Бугунотай, дали начало соответствен-
но родам бельгунот и бугунот (mong. belgünütei belgünüt oboqtan
bol<u>ba bügünütei bügünüt oboqtan bol<u>ba [там же: 20]). Но после
смерти Добун-Мэргэна у Алан-Гоа родилось трое сыновей — Буху-
Хатаги, Буху-Салчжи и Бодончар, которые, в свою очередь, стали
основателями новых обоков: хатагин, салчжиут и борчжигин (mong.
buqu-qatagi qatagin oboqtan bol<u>ba buqutu-sajji salji'ut obo<q>tan
bol<u>ba bodoncar borjigin oboqtan bol<u>ba [там же]).
Здесь мы впервые сталкиваемся с тем, что название рода не совпа-
дало с именем его основателя, конкретно указанного автором «Сокро-
венного сказания». Традиционно форма образования имени рода была
связана с конкретным лицом: Чжоуредай — род чжоуред, Бааридай —
род баарин, Чжадарадай — род чжадаран и т.д. [там же: 19, 20-21 ]. Это
наводит на мысль о том, что род борджигин, возникновение которого
источник связывает с Бодончаром, уже существовал до него. Следуя ло-
гике рассуждения, обнаруживаем, что предком в генеалогической таб-
лице является девятый потомок Бурте-Чино и Гоа-Марал — Борчжиги-
дай-Мэргэн, который, в свою очередь, был прадедом (элинчиг) Бодонча-
ра. Таким образом, по свидетельству «Сокровенного сказания», Бодон-
чар стал главой рода, который отмечался за три поколения до него.
Б.Я.Владимирцов так писал о сущности рода: «Монгольский род —
obox— являлся довольно типичным союзом кровных родственников,
основанным на агнатном принципе и экзогамии, союзом патриархаль-
ным с некоторыми только чертами переживания былых когнатных от-
ношений, с индивидуальным ведением хозяйства, но с общностью паст-
бищных территорий... союзом, связанным институтом мести и особым
культом». И продолжая свою мысль, он утверждает: «В XII-XIII вв. то,
что называлось obox — род, представляло собой сложное целое. Obox
состоял прежде всего из кровных родовичей-владельцев, затем шли
крепостные вассалы unagan bogol, затем „простые" прислужники ötöle
bogol, jala'u. Род состоял, следовательно, из нескольких социальных
групп. Можно говорить даже о двух классах, к высшему относились
владельцы игих'и и наиболее видные и состоятельные unagan bogol'bi,
к низшему — младшие крепостные вассалы и прислужники ötöle
bogol'bi и jala'u. Одни были noyad— „господа", другие xaraCu— „чер-
ные", bogolfud·— „рабы"» [Владимирцов 1934: 70]. В этих двух выска-
зываниях Владимирцова содержится понимание рода вообще и мон-
гольского в частности. С одной стороны, он определяет род как союз
кровных родственников, с другой— как этносоциальное образование,
объединенное именно по производственному признаку.
Согласно последним разработкам этнографов, родом считается
коллектив, «принадлежность к которому определяется унилинейно,
92
только по одной, материнской или отцовской, линии и внутри которо-
го нормами экзогамии запрещены брачные связи... Для ранней родо-
вой организации характерно горизонтальное, определяемое через то-
тем родство, которое только с развитием этой организации преврати-
лось в родство вертикальное, или предковое, то есть предполагающее
наличие общего родоначальника... При развитой родовой организации
отдельные роды обычно делились на линиджи, а совокупность взаи-
мобрачных родов из только этнической языково-культурной общности
превращалась также и в консолидированную социально-потестарную
организацию — племя как этносоциальную общность. Сами роды тоже
были не только унилинейными и экзогамными ячейками, но и субъек-
тами коллективной собственности на землю, организацией материаль-
ной взаимопомощи и физической взаимозащиты, могли иметь своих
предводителей, адаптировали в свой состав новых членов и обладали
развитым родовым культом, а также выраженным сознанием родовой
принадлежности, находившим отражение в общем самосознании... От-
цовская или материнская родовая организация широко сохранялась
и после утраты родовой общиной своих экономических функций в раз-
лагавшемся первобытнообщинном и даже раннеклассовом обществе
(например, у древних греков и римлян). В этих случаях она лишь регу-
лировала брачные отношения, обеспечивала взаимозащиту членов рода
и сохраняла свою культовую роль» [Свод 1986: 122-123].
В монгольской традиции кровнородственная связь была основным
признаком родового членства, что отразилось в описании ситуации,
сложившейся после смерти Бодончара у его сына Чжоуредая, которого
родила наложница, бывшая при пленении беременной, еще при жизни
его отца. Тогда Чжоуредай участвовал в родовом обряде дзугели, но
после смерти Бодончара был отстранен от участия в жертвоприноше-
нии «под тем предлогом, что-де некий Аданха-Урянхадаец был до-
машним завсегдатаем и что, должно быть, от него-то он и произошел»
[Козин 1941: 83] (mong. tere jewüredei-yi ger daru'a adangqa-uriangqadai
gü'ün alu'a te'ün-ü'ei bui-je ke'jü jügeli-dece qarqaju [Рахевилц
1972: 20]). Иначе говоря, требовалось быть кровным родственни-
ком — уруком, чтобы иметь право участвовать в жертвоприношении.
Проведение обряда в месте захоронения предков и участие в нем тай-
чжиутов, хонхотанцев, борчжигин (возможно, и других родов, но
в связи с происшедшим там конфликтом упоминаются только эти)
свидетельствуют о сохранении значения первоначального рода.
Выполнение родовых культовых обрядов, одним из которых было
жертвоприношение, только членами рода— одна из его функций.
Безусловно, второй функцией рода у монголов являлось соблюдение
экзогамии. Как уже говорилось, отец Алан-Гоа был родоначальником
93
рода хори, к которому, естественно, принадлежала и она как дочь сво-
его отца. Хори, баргут, тулас были близки друг другу, как и туматы,
ветвь баргутов [Рашид-ад-дин 1952а: 121, 122]. В свою очередь, как
отмечает Рашид-ад-дин, близкими и соединенными между собой пле-
менами были курлаут, кунгират, элджин и баргуг, «их тамга была од-
на, они выполняют требования родства и сохраняют между собой
[взятие] зятьев и невесток. Эти три-четыре племени никогда не воева-
ли с Чингис-ханом и не враждовали [с ним]... В его время все они сле-
довали путем побратимства и свойства [анда-кудаи]» [там же: 117]. От
кунгират ответвились инкирас, олкунут, каранут, кунклиут, так же как
куралас: «Корень [асл] кураласов тот, что они произошли от Алтан-
кудукэ, то есть Золотого Сосуда, ответвлялись от одного корня с кун-
гиратами и инкирасами и были по отношению друг к другу старшими
и младшими родичами [ака ва ини]». Этот, как мы видим, разветв-
ляющийся род был брачным родом (анда-куда)5 Чингис-хана и его
предков как по основной, так и по боковым ветвям. Жена Чингис-хана
Бортэ-уджин— унгиратка [Рашид-ад-дин: 162, 164, 165], так же как
и жена первого монгольского хана Хабул-хана — Кара-лику. У Есу-
гэй-багатура женой была Оэлун из рода олхонут [Козин 1941: 86], ко-
торый являлся ветвью рода унгират. Если Алан-Гоа принадлежала
к хори, то, например, жена Бартан-Багатура, Сунигул-фуджин, проис-
ходила из рода баргут [Рашид-ад-дин 1952а: 122], который, как гово-
рилось выше, был родственным хори. Во времена Чингис-хана пра-
праправнук Бодончара из рода мангуд (ветви монгольского рода) взял
в жены представительницу рода баргут [там же: 184].
Конечно, число примеров можно расширить, но и без того ясно,
что перед нами два четко выраженных брачующихся рода. Поскольку
род патрилинейный, а автору «Сокровенного сказания» и Рашид-ад-
дину важно было проследить происхождение правящего рода, то этот
род предков и потомков Чингис-хана по мужской линии, род борчжи-
гии, хоть и с некоторыми разночтениями даже в одном источнике,
восстанавливается, тогда как структуру второго рода (брачного) пись-
менная традиция не сохранила, ее, вероятно, можно восстановить по
генеалогическим таблицам родов. Кроме формы обязательного брака,
выражаемой формулой анда-куда и определяемой так: «Большинство
их (унгиратов. — авт.) и их детей брали девушек из рода Чингис-хана,
а в его [род] давали [своих]» [Рашид-ад-дин 1952а: 162]. Это было ха-
рактерно для дочингисовой эпохи, но появилась и новая тенденция,
нарушающая дуальность, когда жены берутся уже из других родов.
Например, дочь Чингис-хана предполагалось выдать за Сангума (сына
кереитского Ван-хана.— авт.), а Чжучи— женить на его младшей
сестре [Рахевилц 1972: 127]. Но нарушение дуальности, расширение
94
брачных связей не снимают требования родовой экзогамии — запре-
щение брака внутри рода. Глава баргутов Кадан-Айин говорит; «Мы
будем как один род [уруг] и братьями друг другу: подобно тому как
монголы не сватают девушек друг у друга, мы также не будем сва-
тать» [Рашид-ад-дин, 1952а: 166].
Кроме связи феноменов, обозначенных как обок и урук, в «Сокро-
венном сказании» отмечается взаимосвязь обока и иргэн. Упомянутые
выше четыре сына Дува-Сохора основали четыре рода, которые стали
четырьмя племенами, т.е. род становился основой иного социального
образования, которое принимает имя рода. Насколько важна термино-
логическая определенность, видно из разнообразных интерпретаций
С.А.Козиным термина иргэн: род, племя, юрта, подданные, крепост-
ные, холопы [Козин 1941: 79, 86, 140, 175-177]. А в § 187 — одновре-
менно по отношению к иргэн Козин употребляет в переводе термины:
кереитский народ, кереитское племя и кереитские пленники [там
же: 86]6.

Таким образом, термином иргэн обозначаются, например, татары
вообще и отдельные их группы — айриуд-буйриуды, чжуины; монго-
лы и кияты; вообще лесные народы и туматы, составлявшие их часть;
унгираты и олхонуты. В данном случае мы сталкиваемся с явлением
типологическим, подобный феномен характерен и для других народов.
Так, Е.П.Наумов отмечал, что термином этнос в разных византийских
95
источниках обозначалась общая масса гуннов и ее части, например
племя (этнос) гуннов, называемых аварами, или гунны-сабиры, кото-
рые считались племенем весьма воинственным [Наумов 1984: 205]. По
наблюдениям А.М.Хазанова, Геродот термин этнос применял к ски-
фам в целом и отдельным народам, проживавшим в Скифии [Хазанов
1975: 114-115]. Это же относится и к славянам, например жителям
Македонии, о которой Г.Г.Литаврин писал следующее: «Сплошь засе-
ленная славянами территория (славиния) была раздроблена между их
разными политическими союзами (славиниями), отчетливо обособ-
ленными друг от друга» [Литаврин 1984: 198]. Греческий термин эт-
нос исследователи используют в смысле народ, племя.

Надо сказать, что иргэн в монгольском языке имеет подобные зна-
чения, которые определяются контекстом. В приведенном выше пе-
речне этот термин, вероятно, передается словом «народ»: татарский
народ (татары), монгольский народ (монголы), лесной народ и т.д., что
не исключает и употребления слова «племя». Например, пассаж о че-
тырех сыновьях Дува-Сохора П.Пельо перевел на французский язык
следующим образом: «Ayant pris le nom clan de Dörbän ils devinrent la
tribu des Dörbän» [Пельо 1949: 117], употребив верный, по нашему
мнению, термин. В свою очередь, Л.Крэдер, который наряду с перево-
дом П.Пельо использовал работу Э.Хениша, дал свою интерпретацию:
«Establishing themselves as the Dörben clan (clan of the four), they became
the Dörben people» [Крэдер 1963: 334]. Даже при переводе одного пас-
сажа исследователи пользуются разными терминами, что не является
ни ошибкой переводчика, ни особенностью монгольской традиции.
Е.Бэкон в свое время отмечала, что в римской культуре латинское сло-
во tribus, означавшее племя, использовалось как синоним слову рори-
lus— народ [Бэкон 1958: 138], a civitas— одновременно и община,
и государство.
Во многих случаях термин иргэн употребляется с определениями,
простыми и развернутыми: urida elsekset irgen jici bulga bolju [Paxe-
вилц 1972: 138] — «покоренное прежде племя (речь идет о туматах. —
авт.) восстало» (здесь и далее в этом абзаце перевод Т.Д.Скрын-
никовой). Чингис-хан говорит о татарах: erte üdür-ece tatar irgen ebüges
eciges-i baraqaan Osten irgen büle'e [Рахевилц 1972: 56], т.е. «татарский
народ — это жестокий народ, который издревле уничтожал наших от-
цов и дедов». Чингис-хан, посылая Субэдэя против меркитов, говорит,
вспоминая о том, как они обложили его когда-то на горе Бурхан-
Халдун и полонили: bi teyimü öäten irgen-i edö'e basa aman kelen aldaju
otcu'ui [там же: 110], т.е. «я до сих пор проклинаю этот жестокий на-
род»; kece'ün irgen... ö'er-ün mese-düri-yan ükükün irgen [там же: 162-
163], т.е. «строгий народ... народ, который умирает на острие своих
мечей»; muqali-yiri uruq-un uruq-a gürtele gür irgen-ü gui-ong boltuqai
[там же: 118], т.е. «пусть Мухали и потомки потомков [его] носят ти-
тул го-ван державы»; jamuqa ö'er-iyen qa ergükset irgen-i dawuli'at [там
же: 63], т.е. «Чжамуха, разграбив его же возводивший в ханы народ»
[Козин 1941: 117].
Кроме этих развернутых определений в тексте встречается множе-
ство простых: «народы девяти языков» (yisün keleten irgen [Рахевилц
1972: 141]); «подданный народ», «подданные» (qariyatan irgen [там
же]); «[потребовать обратно] свой народ, ушедший [к Тэб-Тэнгри]»
(oduqsan irgen [там же]); «[требовали] своих людей» (irgen ben [там
же]); «столько народа» (edün irgen [там же: 55]); «те люди» (tede irgen
[там же: 81, 98]); «люди, привычные...» (daduqsan irgen [там же: 81]);
«бежавшие люди», «беженцы» (dürbejü ayisuqun irgen/dürbekün irgen
[там же: 44^45]); «осторожные люди» (serelten irgen [там же: 81]).
В описании борьбы Чингис-хана с тайчжиутами, союзником которых
выступил Чжамуха, автор рассказывает о событиях после боя, когда
побежденное войско тайчжиутов разбежалось. Мирных людей, кото-
рые были с этим войском, беженцев, которых пытался собрать Чин-
гис-хан, автор называет просто иргэн (народ) [Рахевилц 1972: 65].
Чжуркинцы, которых побеждает Чингис-хан, тоже иргэн (племя) (irgen
inu dawuliba [там же: 58]).
4 — 3699 97
Иргэн — это нечто целое, «весь народ» (bürün irgen) и дробное —
«некоторые народы» (jarimut irgen) [Рахевилц 1972:28, 75, 89]. Воз-
можно и другое значение термина иргзн — люди, т.е. целое, состоящее
из единиц. Именно поэтому в тексте «Сокровенного сказания» воз-
можна фраза, в которой присутствуют оба значения: «Найманцы хва-
стают, уповая на то, что улус (племя. — авт.) их велик и многолюден»
[Козин 1941: 143] (mong. irgen ulus yeketü irge oiotu ke'en yeke üge
ügülen [Рахевилц 1972: 99]). Множественностью иргэна (irgen olotu)
и объясняют его делимость на единицы. Так, Чингис-хан делит свой
народ между членами своей семьи и выделяет матери и младшему
брату отца 10 000 человек, другим членам семьи— по 5000 человек
и т.д. «Когда кереиты покорены окончательно, делят их» (mong. tedüi
kereyit irge dorayita'ulju jük jük qubiyaju [там же: 95]). Чжучи, Чагатай
и Угэдэй после завоевания Ургенча поделили между собой города и
народы (balagat irgen qubiyalduju [там же: 155]). С организацией воен-
ной десятичной системы людей иргэн присоединяли в случае, если не
набиралось нужного количества: «Потом недоставало людей для плот-
ника Гучугура. Тогда собрали по разверстке с разных концов и просто
присоединили их к Мулхалху из племени Чжадаран. „Пусть Гучугур
начальствует тысячей общим советом с Мулхалху", — приказал он»
[Козин 1941: 168] (mong. basa gücügür moci-da irge tutaqdaju endece
tendece qubciju jadaran-aca raulqaiqu jük-iyer nököcelü'e, gticügür mulqalqu
qoyar niken-e minqalaju eyetüldüjü atqun ke'eba [Рахевилц 1972: 127]).
Иргэн возглавлялся предводителем. Когда Чингис-хан победил
чжуркинцев, «тех, кто принадлежал роду чжуркин, уничтожил, а лю-
дей (или племя) Чингис-хан сделал своей собственностью» (перевод
Т.Д.Скрынниковой) (mong. jürkin oboqtu-yi ülitkeba irgen-i ulus-i inu
cinggis-qahan ö'er-ün emcü irgen bolqaba [Рахевилц 1972: 60]). После
окончательного покорения кереитов Чингис-хан позволяет Чжаха-
Гамбу, старшую дочь которого он сделал своей женой, а младшую
отдал в жены Толую, служить себе: «Поэтому пусть будет Чжаха-
Гамбу благодаря подведомственному ему его собственному народу
[моей] второй колесницей» (перевод Т.Д.Скрынниковой) (mong. tere
silta'an-iyar jaqa-gambu-yi imada qariyatan emeu irge ber tumda'a nökö'e
kilgün bol ke'ejü soyurqaju ese tala'ulba [Рахевилц 1972: 95]). Собствен-
ность иргэна стоит в одном ряду с имуществом — его также захваты-
вают и освобождают, при этом в тексте употребляются два слова: irge
orqa [там же: 69, 75-76, 89-90]. Иногда ряд выглядит таким образом:
«жена, дети, люди, имущество» (eme kö'ü irge orqa [там же: 75, 76]).
Такая поливалентность переводов (одновременно и интерпретация)
объясняется сложностью двух типов: с одной стороны, полисемантич-
ностью знаков исследуемой культуры, т.е. неопределенностью терми-
98
нов монгольской потестарно-политической культуры (emic), связан-
ной с нерасчлененностью сознания, а с другой — многозначностью
социально-политических терминов европейской современной науки
(ethic). «Слово „племя" имеет длинную и постыдную историю и оста-
ется одним из наиболее непостоянно используемых терминов внутри и
вне антропологии. Антропологи весьма часто используют это как все-
объемлющий заменитель термина „первобытный", избегая оскорби-
тельной характеристики „негосударственный". Но больше всего кто
использует этот термин, аналитически сужает смысл, чтобы обозна-
чить некоторую форму политической единицы, в отличие от „этноса"
(в оригинале „ethnie". — авт.) или „нации", которые предлагают куль-
турную идентичность. По крайней мере два вида политической едини-
цы могут быть представлены: племя как эволюционная стадия и племя
как реально существующая группа, фронтир государства» [The Dictionary
of Anthropology 1997: 475].
В приведенном отрывке в сжатой форме отражены длительные де-
баты между антропологами относительно термина племя. Без всякого
преувеличения можно сказать, что это понятие является одним из са-
мых неопределенных в антропологической науке. С легкой руки
М.Фрида, оно вообще было исключено из эволюционного ряда форм
социополитической организации [Fried 1967; 1975]. Не без влияния
Фрида, Э.Сервис исключил термин из своей типологии уровней поли-
тической интеграции [Service 1962/1971; 1963; 1975]. Когда говорят
о племенах у кочевников, обычно подчеркивают две важнейшие функ-
ции племенной организации: существование определенных механиз-
мов урегулирования внутренних конфликтов путем посредничества
[Эванс-Причард 1985; Sahlins 1961 etc.]; способность осуществлять
мобилизацию, чтобы контролировать и защищать территорию от чу-
жаков [Marx 1977; Tapper 1979; Cribb 1991 etc.].
Э.Геллнер предложил разграничивать «первобытный» и «марги-
нальный» трайбализм [Gellner 1969: 2-3]. Первая форма— весьма
аморфная, сегментарная структура без явного лидерства, которая
предназначена для урегулирования внутренних конфликтов и объеди-
нения против внешних врагов, подобно той, которую описал на при-
мере коровопасов нуэров Э.Эванс-Причард7. Маргинальный трайба-
лизм действительно имеет вторичный характер и вследствие противо-
стояния кочевников оседло-городским государствам представляет со-
бой более интегрированную политическую систему, как правило с за-
родышевыми органами общеплеменной власти, такими, как народное
собрание, совет старейшин и военных и/или гражданские вожди.
В несколько идеализированном виде подобный тип общества был об-
рисован в работах Л.Моргана на примере ирокезов.
4* 99
Этнографическими примерами «вторичных» племен могут счи-
таться также многие общества кочевников-скотоводов Северной Аф-
рики и Евразии (арабы, туареги, пуштуны и др.)· Эти племена дели-
лись на отдельные роды (кланы), которые, в свою очередь, дробились
на более мелкие родственные подразделения вплоть до небольших
общин или домохозяйств. Племенные вожди, как правило, избирались,
но из одного и того же рода. В обязанности вождей могли входить:
организация военных походов и распределение добычи, руководство
перекочевками, разрешение споров по поводу территорий, угона ско-
та, нарушения обычаев, членовредительства, убийств и пр. В одних
племенах номадов (белуджи, туареги) вожди выполняли все эти зада-
чи, в других (бедуины) — могло быть разделение на гражданские
и военные функции. Но власть вождей была невелика, они не могли
воздействовать на соплеменников, кроме как силой собственного убе-
ждения, авторитетом или, наконец, угрозой применения своих магиче-
ских способностей. Их власть зависела также от интересов отдельных
родов. Наконец, несогласные всегда могли покинуть чересчур жесто-
кого или неудачливого вождя [Lindner 1982].
Изложенное оправдывает перевод выражения — «tatar irgen», кото-
рое И. де Рахевилц интерпретирует как tribe в двух вариантах: «after
having completely ravaged the Tatars» и «after having completely the ravaging...
of the Tatar people» [Rachewiltz 2004: 73, 78, 577]. Оба варианта
лингвистически и семантически верны, потому что tribus синонимич-
но populus. Выбор Рахййшшд точед. ? к<жтекстуапъно. Несмотря на то
что речь идет о полном уничтожении политического противника,
т.е. политического союза, а именно племени татар (тогда возможен
вариант the tatar tribe), контекст подчеркивает этническую принад-
лежность — yasun/uruq. Это же подтверждает и случай с уничтоже-
нием тайджиутов, подданных которых Чингис-хан разделил: «Cinggis
Qa'an carried away the people of their tribe» [Rachewiltz 2004: 70] (mong.
ulus irgen-i ami gödölgejü [Rachewiltz 1972: 67]).
В приведенных переводах, которые в совокупности с комментари-
ем являются научной интерпретацией, совершенно справедливо отме-
чаются оба значения термина племя: как один из типов этнических
общностей (совокупность родственных родов) и как специфическая
форма социальной организации (надобщинная потестарно-политичес-
кая структура). С укрупнением общностей за счет покорения соседей
или их добровольного присоединения, что, как будет показано ниже,
происходило через маркировку новых членов категорией богол (в паре
с bagol часто употребляется термин етби), возрастала роль второго
значения термина иргэн (надобщинная структура-полития).
К двум уже выделенным выше чертам, характерным для монголь-
ского иргэна: выражение общего и частного, многозначность (племя,
народ, люди) — можно добавить третью, отмеченную нами в функ-
ционировании термина. Это связь термина иргэн с другим термином
этносоциальной организации — улус. Б.Я.Владимирцов объясняет это
следующим образом: «Например, тайчиуты, рассматриваемые как ряд
кровнородственных кланов-родов, представляют собой irgen, т.е. „по-
коление" или „племя". Но те же тайчиуты, даже часть их, объединен-
ная под предводительством, например, Таргутай-кирилтуха, являются
уже ulus, то есть „народом-уделом", „улусом" названного предводи-
теля... только монголов, как истых кочевников, в понятии этом
больше интересуют люди, а не территория: действительно, первона-
чальное значение слова ulus и есть именно „люди"» [Владимирцов
1934:97].
Прервем цитату, чтобы напомнить, что термин улус в монгольской
лексике заимствован из тюркских языков, где он означал народ, в ор-
хонских надписях — племя, а в других текстах — страну [Севортян
1974: 602-603]. Б.Я.Владимирцов прав, в тексте «Сокровенного сказа-
ния» улус может означать люди ([Рахевилц 1972: 25]), что синони-
мично иргэну и адекватно значению тюркского прототипа, например
в случае разделения упоминаемого выше тайджиутского ulus irgen. Од-
новременное употребление обоих терминов встречается в тексте наи-
более часто, как, например, в случае с племенем чжуркин, когда Чин-
гис-хан делает их народ (irgen-i ulus-i) своей собственностью. Оба сло-
ва, как нам кажется, надо переводить одним словом «народ». П.Пельо
передает их значение двумя разными словами: «Из их рода, из их на-
рода Чингис-хан сделал роды, которые стали его личной собственно-
стью» [Пельо 1949: 164]. Чингис-хан задает вопрос после победы над
татарами: «Как поступить с полоненным Татарским народом?» [Козин
1941: 123] (mong. ulus irgen-anu ker kikün [Рахевилц 1972: 71]). Здесь
автор употребил слово «народ», тогда как П.Пельо опять использовал
оба слова: «из их народа и из их родов» (de leur peuple et de leur gens
[Пельо 1949: 175]).
Наиболее часто в тексте «Сокровенного сказания» употребляется
именно эта форма— ulus irgen [Рахевилц 1972:25, 31, 67, 171, 173].
Только однажды слова поменялись местами: речь идет о найманском
народе (naiman irgen-ü ulus... muqutqaju quriyaba [там же: 106]), кото-
рый был разбит и завоеван Чингис-ханом. Последний пример позволя-
ет с уверенностью утверждать, что термин улус (улус иргэна, где вто-
рое слово в родительном падеже) обозначает людей, которых захватил
победитель.
101
Когда тайчжиуты после обряда жертвоприношения предкам, в ко-
тором участвовала и вдова Есугэя, Оэлун, с детьми, откочевали, при-
хватив значительную часть подданных, хонхотанский Чараха-эбугэн
(дед Тэб-Тэнгри) говорит Темучжину: «§ 73. Откочевали, захватив
с собою весь наш улус, улус, собранный твоим благородным родите-
лем» [Козин 1941: 88] (mong. sayin ecige-yin cinu guriyaqdaqsan ulus-i
manu bürin-ü ulus a[b]cu newükderün [Рахевилц 1972: 28]). Оэлун по-
пробовала их вернуть, «многих ей удалось воротить, однако и тот воз-
вращенный народ не устоял и снова ушел вслед за тайчиудцами» [Ко-
зин 1941: 88] (mong. jarimut irgen-i icuqaba tede ber icuqaqdaqsan irgen
ülü toqtan tayiji'ud-un qoyinaca newüjü'üi [Рахевилц 1972: 28]). Есугэй-
багатура можно считать таким же владельцем улуса, как и Амбагай-
хана.

При всей общности терминов улус и иргэнъ, о которой говорилось
выше, все-таки нельзя не заметить, что термином улус могло обозна-
чаться образование более цельное, чем то, что обозначалось термином
иргэн. Из этого пассажа можно также предположить, что улус Есугэй-
102
багатура имел самостоятельное значение и не входил в состав улуса
Амбагая . Дефиниции Амбагай-хана — «хан над всеми» и «владетель
улуса» — вовсе не синонимы. Требует объяснения и то, кто такие «все».
О Хабул-хане, как и об Амбагай-хане, говорится, что они «ведали всеми
монголами» (qamuq mongqol-i meden aba [Рахевилц 1972: 22]). «Все
монголы» — это, в сущности, объединение групп, возглавляемых по-
томками Бодончара (согласно генеалогии, действительной или мни-
мой); хан избирался на совете равных ему глав сообществ для органи-
зации облавных охот и проведения военных действий, что и было ого-
ворено при избрании Темучжина ханом в 1201 г. [Козин 1941: 198]. Он
также назывался «владетелем улуса» (ulus-un ejen [Рахевилц 1972: 50]).
В связи с этим важно показать, чем идеальная модель племени от-
личается от модели вождества. Племенное общество является менее
сложной формой управления и власти, чем вождество. В вождестве
народ отстранен от управления, тогда как в племенном обществе на-
родное собрание наряду с советом старейшин и институтом вождей
является важным инструментом выработки и принятия решений.
В вождестве существует иерархия власти, социальная стратификация,
редистрибутивная система, получает развитие культ вождей. Племя
характеризуется больше декларируемой, чем реальной иерархией, бо-
лее эгалитарной социальной структурой, отсутствием редистрибутив-
ной системы, зачатками института вождей.

3. Хамаг Монгол улус

Среди многих исследователей, касавшихся пробле-
мы Хамаг Монгол улуса, были высказаны две противоположные точки
зрения. Одни исследователи полагают, что в данном случае речь
должна идти о государстве, пусть даже в рудиментарной форме [Ко-
маи Ёситаки 1961: 331, 336; БНМАУ-ын τγγχ 1966: 172; История МНР
1983: 130; Ишжамц 1972: 11-12; Сандаг 1977: 25-26; Кычанов 1974:
169; 1986; 1997: 179-192; Krader 1978: 99; 1979: 27; Груссе 2000: 17,
и др.]. Другие полагают, что речь идет о предгосударственных обще-
ствах— союзах племен, вождествах и т.д. [Мункуев 1977: 379-382;
Khazanov 1980: 30, 36; 1984: 234; Таскин 1984: 30-31; Крадин 1992:
151; Rachewiltz 2004: 296, и др.].
Главное противоречие заключается в интерпретации двух разных
источников. В «Сокровенном сказании» (§ 52, 57) сообщается, что ко-
гда-то всех монголов возглавлял Хабул-хан, а после него Амбагай-
хаган. В 1161 г. при содействии татар Амбагай попал в плен к татарам,
и те передали его в Цзинь, где он и был умерщвлен. Разночтения ка-
103
саются перевода двух фрагментов, где встречается словосочетание
«Хамаг Монгол». В первом из них сказано: «Всеми монголами ведал
Хабул-хаган. После Хабул-кагана, по его же завету, несмотря на его
семь сыновей, всеми монголами стал править Амбагай-хаган, сын
Сэнгум билге» (mong. Qamuq Mongqol-i qabul-qahan meden aba...
qabul-qahan-nu üge-ber dolo'an kö'üd-iyen b kö'etele Senggüm-bilge-yin
kö'ün Ambaqai-qahan qamuq mongqol-i meden aba). Во втором отрывке,
касающемся завета плененного Амбагая и возведения на ханство Ху-
тулы, говорится: «Так как Амбагай-хаган назвал имена Хадаана и Ху-
тулы, все монголы-тайчиуты собрались в урочище Онона Хорхонах
чжубур и поставили Хутулу хаганом» (mong. Ambaqai-qahan-nu Qada'an
Qutula qoyar-i nereyitcü ilekse'er qamuq mongqo[l] tayici'ut Onan-nu
Qorqonaq-jubur quraju Qutula-yi qahan bolqaba).
Наиболее авторитетные переводчики данного источника переводят
«Qamuq Mongqol» как «все монголы» [Козин 1941: 84] (die ganzen
Mongolen [Haenisch 1941: 7], tous les Mongols [Pelliot 1949: 128], all the
Mongols [Onon 2001: 52; Rachewiltz 2004: 10]). Такой же точки зрения
придерживался Н.Ц.Мункуев, который подробно анализировал этот
вопрос и пришел к выводу, что «никакого государства „Хамаг Мон-
гол" или этнонима „хамаг-монгол" не было. В § 52 и 57 мы имеем де-
ло лишь с тем же названием „монгол", употребленным в первом слу-
чае детерминативом впереди („все") и во втором — в качестве детер-
минатива к этнониму „тайчиут" („монгол-тайчиут")» [Мункуев 1977:
381-382].
Второй фрагмент — из «Мэн-да бэй-лу» звучит следующим обра-
зом: «В старину существовало государство Монгус. В незаконный
[период правления] цзиньцев Тянь-хуй (1123-1134) [они, т.е. могнус,]
также тревожили цзиньских разбойников... Впоследствии же [цзинь-
ские разбойники] дали [им] много золота и шелковых тканей и поми-
рились с ними. Как говориться в Чжэн-мэн цзи Ли Ляна, „монголы не-
когда переменили период правления на Тянь-син и [их владетель] на-
звал себя „родоначальником династии и первым просвещенным авгу-
стейшим императором"» [Мэн-да бэй-лу 1975: 50].
В данном случае речь идет о событиях 1147 г., когда, согласно
«Тунвдянь ганьму», чжурчжэньской империи пришлось заключить
мир с монголами, «по которому уступлены монголам 27 укрепленных
селений по северную сторону реки Си-пьхин-хэ, и положили ежегодно
доставлять им [монголам] значительное количестао рогатого скота,
риса и быков. Сверх сего, монгольскому старейшине Холобо Цзинйе
предложен был титул мынфуского царя, Мынфу-ван (чжурчж. аоло
боцзиле. — прим. авт.); но он не принял сего титула, а дал своему цар-
ству наименование Да-мын-гу го, царство Великого монгола. Ныне
104
заключили мир и ежегодно отправляли значительное количество ве-
щей, после сего монгольский старейшина сам принял титул: Цзу-юань-
хуань-ди — праотец император; правление переименовано Тьхянь-хин»
[Бичурин 1950а: 379; см. также Васильев В.П. 1857: 79-80].
Большинство исследователей совершенно оправданно отождеств-
ляют монгольского «старейшину» Холобо с Хабул-ханом. Его кон-
фликты с чжурчжэнями начались за десять лет до того, как была со-
вершена неудачная попытка пленить его по приказу чжурчжэньского
императора Си-цзуна. Правда, есть большие сомнения, что и в данном
случае можно говорить о государстве, поскольку уже цитированный
источник сообщает: «При первом возникновении [государства] ны-
нешних татар [у них] совсем не было письменных документов. Во всех
случаях, когда рассылались приказы, повсюду отправлялись послы,
[при этом] вырезались только метки» [Мэн-да бэй-лу 1975: 52]. При-
нятие пышного титула и претенциозное провозглашение новой поли-
тии по аналогии с традициями могущественного южного соседа со-
всем не обязательно должны свидетельствовать, что государство уже
состоялось. В данном случае после смерти Хабал-хагана, гибели Ам-
багай-хагана и удачного набега на Цзинь Хутулу практически ничего
не известно о существовании в монгольских степях могущественной
имперской конфедерации.
Тем не менее Е.И.Кычанов совершенно справедливо указывает на
то, что Н.Ц.Мункуев, переведший «Мэн-да бэй-лу» на русский язык,
«несмотря на обильный комментарий к тексту, этого места не коммен-
тирует» [Кычанов 1980: 146]. Остается вопрос, почему в монголо-
язычных источниках ничего не говорится ни о государстве у ранних
монголов, ни о крупной конфедерации номадов, тогда как китайские
источники определенно свидетельствуют о наличии политического
объединения у своих северных кочевых соседей.
Ответ на этот вопрос, с нашей точки зрения, заключается в сле-
дующем. Все те исследователи, которые интерпретировали китайские
тексты как свидетельство существования у монголов в XII в. государ-
ства, по умолчанию исходили из того, что в тексте употребляется ки-
тайский термин го — государство. Однако китайские дипломаты, чи-
новники и хронисты не только имели весьма смутное представление
о реальных Процессах, происходивших далеко на севере. В данном
случае следует иметь в виду, что взгляд на одни и те же процессы из-
вне и изнутри исследуемого общества, как правило, отличается.
В культурной антропологии давно известно, что выводы исследовате-
ля о том или ином культурном явлении (etic) обычно не совпадают
с представлениями о том же явлении носителей данной культуры
(emic) [Pike 1967]. Именно по этой причине империи, созданные ко-
105
чевниками, казались мощными государствами снаружи, но являлись
племенными конфедерациями, основанными на консенсуальных свя-
зях, при рассмотрении изнутри.
Наиболее обстоятельно проблема интерпретации политической
системы монгольских улусов XI-XII вв. была рассмотрена Е.И.Кы-
чановым. С середины 70-х годов XX в. он развивал концепцию особой
формы государственности у народов, населявших территорию к севе-
ру от китайской цивилизации [Кычанов 1974; 1986; 1997: 181-192].
Аргументация автора сводится к следующему: в улусах существовало
социальное расслоение, деление на знатных и бедных, имелся инсти-
тут рабства; улусы могли иметь разноэтничный состав; они возглавля-
лись ханом, у которого были нукеры, ставка и администрация улуса,
власть передавалась по наследству; в улусах действовали нормы
обычного права. «Это была власть, стоявшая над народом, отражавшая
интересы господствующего класса, власть публичная, воплощенная
в государственном механизме определенного устройства», — резюми-
рует исследователь [Кычанов 1997: 192]. Более того, Кычанов полага-
ет, что «татаро-монгольский улус XII в. в этом мало отличался от улу-
са Чингис-хана 1206г. Мы присоединяемся к сторонникам той точ-
ки зрения, в соответствии с которой улусы татаро-монголов XII в. —
образования государственного характера с единой военно-администра-
тивной властью» [там же: 97].
С этим согласиться трудно прежде всего потому, что не существо-
вало единого монгольского улуса в форме государства, хотя бы даже
первоначального. В улусах не имелось института, способного сохра-
нять целостность образования и обладавшего средствами принужде-
ния. После смерти Есугэя его люди убегали к тайчжиутам, и их воз-
вращение не могли обеспечить ни Чарах-эбугэн, направленный к ним
для уговоров, ни Оэлун, совершивший военный подход с целью захва-
та сбежавших. Поэтому со смертью сильного лидера его объединение,
как правило, распадалось. Случай с тайчжиутами не единственный,
можно напомнить также, что после известия о смерти Амбагай-хана
состоявший в союзе с ним Хадан-тайши ушел к кереитскому Гурхану,
дяде Ван-хана, т.е. даже не к монголам [Рашид-ад-дин 19526: 45].
О том, что улус — это не государство монголов XI—XIII вв., свиде-
тельствует и следующее словосочетание: olon mongqol ulus [Козин
1941: 164], где первое слово означает «много». Конечно, речь не идет
о множестве монгольских государств. Но употребление термина улус
для обозначения людей или племен допустимо, как и термина иргэн.
Последний сохранился в тунгусо-маньчжурских, в маньчжурском язы-
ках в значении «народ вообще, простонародье, чернь, народ, поддан-
ные государства» [Захаров 1875: 117]. Таким образом, улус и иргэн
106
являются однозначными, а их парное употребление объясняется мно-
гокомпонентностью монгольского улуса, находящегося в стадии фор-
мирования, поэтому словосочетание ulus irgen представляется пра-
вильным переводить одним словом: люди, или народ, или племя. Ведь
именно люди наделяются кочевьями, водой и травой [Рахевилц
1972: 171, 173]. Что же касается империи, то в «Сокровенном сказа-
нии» ее обозначает термин гюр (gür), причем он сочетается и с улусом,
и с иргэн: gür ulus, gür irgen [там же: 115,118].
Е.И.Кычанов совершенно правильно характеризует типичные чер-
ты общественного строя монгольских улусов ΧΙ-ΧΙΠ вв. Действитель-
но, там было социальное неравенство, разноэтничный состав, наслед-
ственная власть и т.д. Однако все перечисленные характеристики пре-
красно подходят и для вождества. Как говорилось выше, под вождест-
вом принято понимать такой тип социально-политической организа-
ции, который имеет следующие признаки: социальный организм, со-
стоящий из группы общинных групп; иерархически они подчинены
центральной, как правило, наиболее крупной из них, в которой прожи-
вает правитель (вождь); опираясь на зачаточные органы власти, вождь
организует экономическую, редистрибутивную, судебно-медиативную
и религиозно-культовую деятельность общества.
Теория вождества принадлежит к числу наиболее фундаменталь-
ных достижений западной политантропологии. Историография вопро-
са была подробно освещена как в зарубежной [Cameiro 1981; Feinman,
Neitzel 1984; Spencer 1987, etc.], так и в отечественной [Васильев Л.С.
1980; 1981; Крадин 1995] литературе. Особенно ценен в этом отноше-
нии блестящий обзор Тимоти Эрла [Earle 1987], в котором рефериро-
вано около 250 исследований по данной проблематике. Наиболее об-
стоятельно характеристики вождества были раскрыты в неоэволюцио-
нистской концепции Э.Сервиса [Service 1962; 1963; 1975]. Он опреде-
лил вождество как форму социополитической организации с централи-
зованным управлением и наследственной клановой иерархией вождей
теократического характера и знати, где существует социальное иму-
щественное неравенство, однако нет формального и тем более легаль-
ного репрессивного и принудительного аппарата [Service 1975: 15].
Т.Эрл, один из авторитетнейших специалистов современности в об-
ласти теории вождества, выделяет следующие, на его взгляд наибо-
лее существенные, признаки данной формы социально-политической
организации: полития с численностью населения в несколько тысяч
(«простое» вождество) или в несколько десятков тысяч («сложное»
вождество); наличие региональной иерархии поселений; политическая
централизация и стратификация; зарождение политической экономии
для институализации финансовой системы [Earle 1997: 121].
107
В бывших социалистических странах, включая СССР, эти идеи до
70-80-х годов XX в. не получили существенного отзыва. Долгое время
развитие позднепервобытных обществ в марксистской археологии
и этнологии было принято рассматривать по Энгельсу и Моргану,
в рамках концепции военной демократии. С течением времени ряд
исследователей пришли к выводу, что военная демократия в классиче-
ском виде не являлась непосредственным предшественником государ-
ственности, впоследствии возникали более структурированные пред-
государственные формы, в которых большинство населения уже было
отстранено от управления, но еще отсутствовали признаки государст-
ва [Хазанов 1968]. По существу это означает, что марксистские иссле-
дователи самостоятельно пришли к открытию феномена вождества.
Вопрос был только в том, как его определить.
Одно время популярностью пользовался термин дофеодальное об-
щество [Неусыхин 1968]. В 1979 г. A.M.Хазанов предложил дефини-
цию вождество как вариант перевода с английского слова chiefdom
[1979: 161]. Позднее он же первым применил данную концепцию
к истории кочевников-скотоводов [Khazanov 1984: 164-169]. Затем
Л.С.Васильев подробно ознакомил отечественных специалистов с су-
тью концепции [Васильев Л.С. 1980; 1981], применив ее впоследствии
в своих работах по теории возникновения древнекитайской государст-
венности [1983] и к истории Востока в целом [1993]. Постепенно тер-
мин вождество (или чифдом) вошел в научный аппарат советских
и постсоветских исследователей, нашел отражение в вузовской и даже
школьной учебной литературе, в справочниках и энциклопедических
словарях.
Современные представления об основных характеристиках вожде-
ства базируются на гигантском количестве этнографического материа-
ла, собранного исследователями практически по всему земному шару
(за исключением, пожалуй, Европы). Если суммировать различные точ-
ки зрения на сущность вождества, выдвигавшиеся в разные годы иссле-
дователями, можно выделить следующие основные его признаки:
— политическая иерархия и централизация, наличие центра и зави-
симых от него групп (общин, племен и т.д.);
— социальная стратификация, ограниченный доступ к ключевым
ресурсам, наличие тенденции к отделению эндогамной элиты от про-
стых масс в замкнутое сословие;
— численность населения в несколько тысяч и десятков тысяч;
— перераспределение прибавочного продукта по вертикали (реди-
стрибуция);
— отсутствие узаконенной власти, обладающей монополией на
применение силы;
— общая идеология и/или общие культы и ритуалы;
— сакральный характер власти, иногда теократия [Крадин 1995].
С этой точки зрения не только Хамаг Монгол улус, но и другие
улусы монголов XI — начала XIII в. вполне отвечают признакам вож-
дества. Налицо неравенство (еще Бодончар образно говорил: «§ 33.
Добро человеку быть с головой, а шубе — с воротником» [Козин 1941:
82]) и социальная стратификация. Генеалогическое неравенство у мон-
голов, передача власти вождей по наследству подробно описаны
в «Сборнике сказаний». В обществе действовали нормы традиционно-
го права. Можно даже согласиться с мнением Е.И.Кычанова в том, что
власть ханов не отражала интересы народа. А какая власть отражает
его интересы? Н.Макиавелли в своем трактате «Государь» прекрасно
показал, что любая власть имеет внеморальный характер, существует
ради себя самой. Однако при этом властвующая элита, если она хочет
сохранить свои позиции, должна действовать не на разрушение обще-
ства, а способствовать сохранению его единства. В этом случае инте-
ресы власти могут совпадать с интересами тех или иных социальных
групп, в том числе широких народных масс. Все это полностью при-
менимо к обществам кочевников-скотоводов. В свое время, говоря
о степном хане, В.В.Радлов совершенно правильно отметил: «Чем
больше выгод доставляет он своим подданным, тем самостоятельнее
становится и его власть и тем значительнее собирается вокруг него
государство» [Радлов 1893: 65].
Наша точка зрения отличается от позиции Е.И.Кычанова только
тем, что мы не считаем данную политическую систему государством.
Государство предполагает наличие особого аппарата управления. По-
скольку вожди не имели в своем распоряжении специализированных
институтов принуждения (бюрократия, армия, полиция), их власть
основывалась на той пользе, которую они приносили обществу, меха-
низмах перераспределения и идеологическом воздействии. Это уни-
версальное правило, справедливое как в отношении оседло-земледель-
ческих, так и кочевых обществ. В интерпретации Рашид-ад-дина, Чин-
гис-хан выглядит как типичный степной хан, щедрый для своих со-
племенников и грозный для врагов. Он описывает случай, когда
джурьяты, ласково принятые Темучжином, распространили среди
степных племен мнение о его благородстве и доброте [Рашид-ад-дин
19526: 90]. В результате внутри джурьятов произошел раскол, часть из
них и некоторые представители иных групп перешли на сторону Те-
мучжина. В «Джамит ат-таварих» записаны слова клятвы, которую
дали обе стороны. «Мы остались подобно безмужним женам, табуну
без хозяина, стаду без пастуха! Сыновья, происходящие от великих
жен [хатун], нас истребляют и разоряют! Мы все будем вместе биться
109
мечом во [имя] твоей дружбы и перебьем твоих врагов!»— заявил
Улук-бахадур. «Я был подобен спящему, ты меня дернул за мой чуб
[какул] и разбудил меня. Я сидел [неподвижно], ты извлек [меня] из
тягот моих [и] поставил [на ноги]. Я выполню все, что только будет
возможным, ради взятого [мною] на себя обязательства в отношении
вас!»— отвечал ему Тумучжин [Рашид-ад-дин 19526: 89]. Похожие
обязательства сторон приведены в «Сокровенном сказании» (§ 123)
при описании эпизода, когда Темучжин был провозглашен ханом.
Нечто подобное было выбито на знаменитой стеле Кюльтегина:
«Я ради тюркского народа не спал ночей и не сидел [без дела] днем...
Я поднял (т.е. призвал к жизни) готовый погибнуть народ, снабдил
платьем нагой народ, сделал богатым неимущий народ, сделал много-
численным малочисленный народ» [Малов 1956: 40]. Тюргешский хан
Сулу (начало VIII в.) «хорошо управлял людьми; был внимателен
и бережлив. После каждого сражения добычу всю отдавал подчинен-
ным: почему роды были довольны и служили ему всеми силами...
В поздние годы он почувствовал скудность; посему награбленные до-
бычи начал мало-помалу удерживать без раздела. Тогда и подчинен-
ные начали отделяться от него» [Бичурин 1950а: 298-299].
Здесь необходимо сделать одно важное уточнение, которое имеет
особое значение в отношении кочевых обществ. Было бы ошибкой
отождествлять сильную личную власть вождя с существованием госу-
дарства. Известно немало случаев, когда правители вождеств могли
карать своих подданных, а некоторые из них выступали как единовла-
стные самодержцы. Однако хорошо известно и противоположное. Ес-
ли вождь не прислушивался к советам старейшин, пытался нарушить
традиции, табу, сильно притеснял своих подданных и совершал убий-
ства, то его могли заменить. Как правило, простые общинники при-
знавали права своих вождей на некоторую долю произведенного про-
дукта в рамках традиционных норм, однако настаивали на соблюде-
нии «справедливости» в подобных отношениях. Если же вожди и их
люди злоупотребляли своим положением, это могло вызвать возму-
щение [Салинз 1999: 137-141]. Поскольку вожди не имели специали-
зированного аппарата принуждения, их положение в такой ситуации
было незавидным. Поэтому принято считать, что правители вождеств
обладали лишь «консенсуальной властью», т.е. авторитетом. В госу-
дарстве правительство может прибегать к легитимизированному наси-
лию, опираясь на особый аппарат принуждения [Service 1975: 16, 296-
307; Ciaessen, Skalnik 1978: 21-22, 639-640; 1981: 490-492 etc.].
Довольно часто вождества не представляли собой устойчивых по-
литических и общественных систем. В ранних вождествах правитель
мог сохранять ненаследственный, личностный характер власти, ее ста-
110
бильность зависела от успешности политической и военной деятель-
ности, харизмы лидера. В более поздних и сложно стратифицирован-
ных вождествах верховные функции распределялись среди членов
правящего клана, вырабатывались механизмы их передачи, хотя это не
исключало междоусобных конфликтов. Но как в ранних, так и в позд-
них вождествах авторитет поддерживался с помощью престижной
экономики, раздачи материальных и морально значимых ресурсов.
В связи с этим можно напомнить обстоятельства, сопутствовавшие
смерти Есугэя. Стоило ему отойти в мир иной, как его вчерашние со-
ратники откочевали от его семьи: «Глубокое озеро уже пересохло;
крепкие камни уже раздробились» [Бичурин 1829: 9].
Несколько более ясно позволяет понять, что же представляли собой
монгольские улусы XI-XII вв., «Сокровенное сказание». В § 124 под-
робно описываются различные обязанности, которые были возложены
на нукеров молодого Темучжина. Крут его сподвижников состоял все-
го из 26 человек, 12 из них выполняли военные обязанности. Четыре
человека были назначены «лучниками», еще четверо— «мечниками»,
которые параллельно выполняли полицейско-карательные функции;
третья четверка получила назначения «разведчиками» и «гонцами».
Другой группе дружинников (11 человек) были доверены хозяйствен-
ные обязанности. Трое были назначены заведовать ханским столом.
Еще троим поручили следить за выпасом лошадей, а одному — за ов-
цами. Еще два человека выполняли обязанности конюших, один руко-
водил слугами и домашними рабами, и еще один — перекочевкой хан-
ской ставки. Во главе этих «органов управления» стояла тройка бли-
жайших сподвижников Чингис-хана— Боорчу, Чжэльмэ и Субутай
[Козин 1941: 108-110].
Основываясь на подобном распределении обязанностей, а также
с учетом различных иллюстраций повседневной жизни номадов, кото-
рые предоставляет героический эпос степных народов, В.В.Трепавлов
предполагает, что сподвижникам предводителя степной конфедерации
могли быть поручены: охрана вождя/хана и его родственников, нахо-
дившихся в ставке; выпас стад правителя; организация жизни в ставке
(питание правителя, его быт и развлечения, подготовка и проведение
периодических совещаний, встреча и размещение гостей, организация
сезонных перекочевок лагеря и охоты). Еще одна функция, которую
упоминает Трепавлов вне данного перечисления.— помощь хану
в организации управления полнтией (гонцы, послы и т.д.). При этом
было бы неправильно интерпретировать такие отношения как легити-
мизированный политический институт. За нукерами не закреплялись
определенные функции, они выполняли их по необходимости [Тре-
павлов 1989: 158-162].
in
Для подобного управления больше подходят характеристики тра-
диционного господства по М.Веберу. Отношения между правителем
и его помощниками строились не на служебном долге и деловой ком-
петенции, а на личной преданности. Господин рассматривает управле-
ние как свою личную функцию и использует имеющуюся у него
власть в соответствии с собственными стремлениями и интересами.
Сколько-нибудь существенное разделение компетентных обязанно-
стей между чиновниками отсутствует. «На месте твердой деловой
компетенции, — утверждает М.Вебер, — стоит конкуренция первона-
чально даваемых господином по свободному усмотрению, затем ста-
новящихся долгосрочными, наконец, часто стереотипизированных
поручений и полномочий, которыми создается конкуренция за причи-
тающиеся шансы на оплату приложенных усилий как порученцев, так
и самих господ» [Weber 1922: 131-132]. Господство в традиционном
обществе базируется не на формальном выполнении свода легитими-
зированных и предписанных всем без исключения законов и правил, а,
во-первых, на традиционных правовых нормах и, во-вторых, на лич-
ных решениях самого господина или облаченных этими обязанностя-
ми его приближенных (Вебер называет последнее явление в соответ-
ствии с германской традицией «княжьим правом»). Причем «лично
присутствующий господин выше всякой законности», он не связан
никакими формальными предписаниями [там же: 132].

4. Предпосылки создания империи

Причина образования Империи Чингис-хана — са-
мый интригующий вопрос монгольской истории. Представляется це-
лесообразным рассмотреть его через призму современных концепций
политогенеза. С этой точки зрения возникновение ранней государст-
венности и ее аналогов зависит от многих внутренних и внешних фак-
торов, к числу которых наиболее часто относят экологические усло-
вия, производящее (как правило) хозяйство, демографический фактор,
используемую технологию, ирригацию, войны, завоевания и внешнее
давление, культурное влияние, внешнюю торговлю, кастовую эндога-
мию и др. [Service 1975; Ciaessen & Skalnik 1978; 1981; Хазанов 1979;
Haas 1982; Васильев Л.С. 1983; Gailey & Patterson 1988; Шнирельман
1988; Павленко 1989; Коротаев 1991; 2003; Ciaessen 2000, и др.]. Как
весьма справедливо заметил по данному поводу Дж.Хаас, многие тео-
рии адекватно объясняют возникновение государственности примени-
тельно лишь к тем случаям, которые иллюстрируют и подтверждают
112
те или иные взгляды. В то же время ни одна теория как в прошлом, так
и ныне не является настолько полной, чтобы объяснить возникновение
государственности во всех случаях без исключения [Haas 1982:130].
Ни один из перечисленных выше факторов не является универсальным.
В настоящее время большинство историков, антропологов и археоло-
гов признают, что возникновение государственности является слож-
ным многовариантным процессом, зависимым от многочисленных
и разнообразных переменных.
Попытаемся рассмотреть роль наиболее значимых факторов поли-
тогенеза из приведенного перечня применительно к монгольской ис-
тории. Одна из достаточно популярных концепций связывает возник-
новение Империи Чингис-хана с глобальными изменениями климата.
Идея о том, что усыхание степи повлияло на нашествие кочевников,
высказывалась еще на рубеже XIX-XX вв. многими мыслителями,
в частности такими известными исследователями, как Э.Хантингтон
и М.А.Боголепов. Впоследствии ее активными сторонниками были
А.Тойнби [Toynbee 1934] и Г.Г.Грумм-Гржимайло [1926, 1933]. Схо-
жего мнения придерживался Л.Н.Гумилев, который, правда, полагал,
что причиной является не усыхание, а увлажнение степей. Голодным
кочевникам на тощих конях, полагал он, не под силу вести опустоши-
тельные войны против земледельческих цивилизаций. Эти идеи вы-
сказывались им с середины 60-х годов XX в. и были развиты им в до-
статочно стройную концепцию [1993]. Однако, несмотря на стройные
схемы, предложенные Л.Н.Гумилевым, современные палеогеографи-
ческие данные не позволяют сделать однозначный вывод о жесткой
корреляции между ритмами увлажнения/усыхания и периодами рас-
цвета/упадка обществ кочевников. Достаточно сопоставить схемы из
серии наиболее популярных статей Гумилева 1996-1970 гг. о гетеро-
хронности увлажнения в древности и средневековье [Гумилев 1993:
237-319] со сводными таблицами наиболее полных современных дан-
ных по ритмам влажности в различных частях евразийского континен-
та [Иванов, Васильев 1995, табл. 24, 25], чтобы убедиться в том, что
империя номадов могла возникнуть как в период увлажнения, так
и в период усыхания степей. Единственный бесспорный факт, это то,
что существование двух наиболее крупных по размерам кочевых им-
перий (Тюркский каганат и Монгольский улус) приходилось на пери-
од максимального увлажнения степей Внутренней Азии [Динесман
и др. 1989:204-205].
Другая точка зрения связывает генезис Монгольской империи
с глобальным похолоданием. Существует мнение, что в 1175-1260 гг.
наблюдалось резкое понижение температуры на территории Монголии
и в ряде других регионов мира. Это, по мнению Г.Дженкинса, могло
113
быть причиной объединения монголов [Jenkins 1974: 20-23]. Действи-
тельно, теоретически возможна определенная связь динамики разви-
тия цивилизаций с глобальными температурными ритмами: «По-види-
мому, глобальные потепления в целом по планете приводили к увели-
чению демографической емкости территорий (улучшая условия выжи-
вания при неизменных способах природопользования), что влекло за
собой увеличение плотности населения. При похолоданиях, напротив,
возникала относительная перенаселенность (повышенная демографи-
ческая нагрузка на территорию вследствие уменьшения продовольст-
венной базы из-за снижения урожайности выращиваемых сельскохо-
зяйственных культур), приводившая к массовым миграциям, социаль-
ным катаклизмам, войнам с последующим снижением плотности на-
селения» [Малков С.Ю. 2002: 297].
Однако реальный исторический процесс подвержен более сложным
флуктуациям. Сопоставление температурных кривых с данными эко-
номической и политической истории аграрных цивилизаций также
показывает отсутствие жестких корреляций. Расцвет одних цивилиза-
ций приходился на периоды максимального потепления, другие дости-
гали подъема в периоды похолодания [Turchin, Hall 2003: 50-52].
Кроме того, ученые далеко не всегда имеют общее мнение относи-
тельно датировки того или иного периода похолодания/потепления.
Согласно устоявшемуся мнению, XIII век, время создания Империи
Чингис-хана и период господства монголов в Евразии, был пиком по-
нижения атмосферной температуры [Монин, Шишков 1979; Ясаманов
1985]. Однако по другим данным, период 1120-1280 гг. пришелся на
так называемый средневековый максимум среднегодовой температуры
и солнечной активности [Turchin, Hall 2003: 50].
После средневекового максимума солнечная деятельность снизи-
лась, и наступило похолодание (так называемый Spoerer Minimum
пришелся на 1400-1510 гг.). Считается, что весь XIV век был доста-
точно холодным [Малков С.Ю. 2002: рис. 6]. По этому поводу между
исследователями особых разногласий нет. Выводы климатологов
подтверждают письменные источники. Изучение японских летописей
показало, что время цветения сакуры в XIV столетии приходилось
приблизительно на 18 апреля. Это на 11 дней позднее, чем в XX в.
[Крюков и др. 1987: 93]. Однако на это столетие пришлась вторая по-
ловина существования в Китае династии Юань, ее гибель, а также
начальный этап правления династии Мин. Поэтому было бы опасно
интерпретировать конкретные политические события исходя только
из температурных данных. Колебания температуры обычно охватыва-
ют более продолжительный период, чем жизнь отдельной степной по-
литии.
Пытаясь выявить связь между климатическими показателями и ак-
тивностью номадов, китайские исследователи проделали в историче-
ских хрониках скрупулезную работу по систематизации сведений
о природных катаклизмах, миграциях и набегах кочевников, измене-
ниях условной границы между степью и Китаем с 100 г. до н.э. до на-
чала XVIII в. [Fang, Liu 1992]. Анализ таблиц, приведенных китайски-
ми авторами, показывает, что есть четкая корреляция между снижени-
ем среднегодовых температур на один градус, увеличением случаев
наводнений, песчаных бурь и т.д., с одной стороны, и возрастанием
миграций и набегов кочевников — с другой. Однако не совсем понят-
но, чем непосредственно была обусловлена активизация военной дея-
тельности номадов. Это могло быть вызвано как ухудшением условий
существования скотоводов, так и сокращением поставок ремесленно-
земледельческой продукции из-за кризиса в Китае. Такие причины
могли действовать и параллельно.
Более важным представляется другое обстоятельство, которое не
заметили китайские исследователи. Активная военная деятельность
номадов не стала причиной создания крупных империй кочевников.
Как раз наоборот, в периоды похолодания номады перемещались бли-
же к Китаю и создавали на севере его территории либо небольшие бу-
ферные государства (IV-V вв.), либо большие империи (Тоба Вэй,
Ляо, Цзинь) со смешанной земледельческо-скотоводческой экономи-
кой. Можно также предположить, что средневековый маньчжурский
«выплеск» на юг был обусловлен тем, что с X в. ядро китайской мир-
системы постепенно сместилось в Южный Китай. Это привело к сме-
щению туда же товарных потоков, поэтому центральноазиатские ко-
чевники и их маньчжурские соседи (кидани, чжурчжэни) были выну-
ждены создать государства в Северном Китае [Tabak 1996].
Время существования типичных средневековых кочевых империй
(тюрков, уйгуров) пришлось как раз на время потепления (550-1100 гг.).
Данные о природных катастрофах в древности, возможно, недостаточ-
но полны, но можно предположить, что существование хуннской и
сяньбийской империй также не связано с масштабными климатически-
ми стрессами. Однако возникновение монгольской державы, по мнению
и этих авторов, пришлось на время резкого похолодания. В целом же
крупномасштабные изменения среднегодовой температуры не оказали
существенного влияния на динамику кочевых империй и доиндустри-
альные макроэкономические тренды. Фазы подъема и упадка крупных
мировых цивилизаций [Gills, Frank, 1992; Frank, Gills 1994] не соотно-
сятся напрямую с глобальными природно-климатическими измене-
ниями [Turchin, Hall 2003]. По всей видимости, существовала более
тонкая причинно-следственная связь между различными факторами.
115
При интерпретации конкретных политических событий представ-
ляется более оправданным учитывать не только крупномасштабные
климатические изменения, но и катаклизмы локального характера —
засухи, наводнения, землетрясения, эпизоотии и др. У нас мало дан-
ных применительно к рассматриваемому периоду, но известно, что
первые годы XIII в. совпали с резким похолоданием во всем мире
[Клименко 2003: 30]. Однако зимы 1200, 1213 и 1216 гг. были в Китае
сравнительно теплыми [Крюков и др. 1987: 91]. В этом случае нет ни-
каких данных о монгольских степях. Можно говорить только об эко-
номическом кризисе Цзиньской династии, поскольку в источниках
постоянно встречаются упоминания о неурожайных годах в этот пери-
од. В Π 80 г. в Шаньдуни «жители мэнань и моукэ из тщеславия вда-
лись в роскошь и не стараются о земледелии«. В 1192 г. «в сии годы
по всем губерниям было много неурожаев», поэтому много запасов
хлеба было роздано простому народу из государственных запасов.
В 1198г. кочевниками было совершено много набегов на империю
Цзинь и «земледельцы доведены до крайней бедности» [Розов Г.М.
1998:166,181,185].
Не совсем ясна и роль демографического фактора в средневековой
монгольской истории, хотя кросскультурные исследования показыва-
ют наличие достаточно прочной корреляции между плотностью насе-
ления и степенью политической централизации [Коротаев 1991: 152,
157]. Однако возникает вопрос, когда конкретно наступает пороговый
предел демографической плотности, ведущий к перестройке механиз-
мов управления обществом. В той же выборке Коротаева среди 29 го-
сударственных образований пять имели плотность от 1 до 25 человек
на 1 кв. милю, 10 — от 20 до 500 человек и 14 — еще более. Для нома-
дов более характерна такая плотность населения, которая у земледель-
цев чаще встречается в доиерархических типах общества и вождествах
разной степени сложности [Коротаев 1991: табл. VII, XI]. Тем не ме-
нее общая численность монгольских кочевников в эпоху средневеко-
вья была более типична для общества с государственностью, чем для
вождества [Далай 1983: 55-57]. Существует мнение, что в период гос-
подства чжурчжэней в Северном Китае монголы столкнулись с про-
блемой перенаселения [Khazanov 1984: 235-236; Хазанов 2004: 384].
Однако, к сожалению, прямых данных на этот счет нет. Необходимо
также иметь в виду мнение палеоэкологов, согласно которому при-
мерно на первое десятилетие XI11 в. пришлось начало масштабной па-
стбищной дигрессии в монгольских степях [Дипесман и др. 1989: 205;
Динесман, Болд 1992: 210-211]. К тому же нельзя забывать о том, что
номады могли беч больших последствия для собственной экономи-
ки мобилизовать в армию более половины взрослых мужчин, что уве-
116
личиоало их военную силу и способность подчинять своих оседлых
соседей.
Во многих теориях происхождения государства проводится прямая
параллель между ростом численности населения и увеличением коли-
чества войн [Carneiro 1970; 1978, 1981; Webster 1975; Ferguson 1990;
Johnson, Earle 1987: 16-18, etc.]. Впрочем, было бы неверным игнори-
ровать данные (Юго-Западный Иран, Корейский полуостров), соглас-
но которым политогснез сопровождался не увеличением, а уменьше-
нием плотности населения [Wright, Johnson 1975; Kang 2000]. Кросс-
культурные и клиометрические исследования последнего времени сви-
детельствуют, что прямая корреляция между плотностью населения
и частотой военной активности отсутствует [Keeley 1996: 117-121; ср.
Коротаев и др. 2005: 229], однако более изощренные модели фикси-
руют опосредованную, но достаточно устойчивую связь. Во-первых,
следует иметь в виду, что зависимость имела не прямой, а динамиче-
ский характер с определенной пошагопой задержкой. То же самое на-
блюдается в моделях «хищник-жертва» в природной среде [Коротаев
и др. 2005: 232-246]. Применительно к кочевникам монгольских сте-
пей необходимо учитывать еще одну переменную, которая усложняла
зависимость, поскольку увеличение поголовья скота происходило бы-
стрее роста народонаселения и, как правило, приводило к разрушению
травостоя и кризису экосистемы в целом.
В связи с этим важно напомнить, что только земледелие обеспечи-
вало прочную экономическую основу для возникновения государ-
ственности. Этот тезис был подвергнут проверке А.В.Коротаевым
[1991]. Его исследование, основанное на этнографической базе данных
Дж.Мёрдока, показало, что среди обществ, достигших уровня государ-
ственности, не оказалось ни одного с присваивающим типом экономи-
ки и ни одного пасторального. Можно отметить тесную корреляцию
типа хозяйства (земледелие), плотности населения, размеров общины
с развитием внутренней стратификации и политической централиза-
ции [Коротаев и др. 2005: 251; Kradin 2006].
Чем это было обусловлено? Существенный фактор, который влиял
на адаптивные способности общества в эволюционном процессе,—
способность общества запасать и хранить большое количество продо-
вольствия. Было отмечено, что наличие технологии хранения запасов,
позволявшей справиться с периодическими голодовками, имело важные
структурные последствия для стратификации и формирования постоян-
ных органов управления [Testart 1982; цит. по: Ciaessen 1989: 233].
Кросскультуриые исследования показывают, что если общества с про-
изводящим хозяйством умеют запасать продовольствие впрок, то они
быстрее достигают внутренней стратификации и обладают более разви-
117
той политической системой управления [Коротаев 1991: 166-178,
табл. XVIII-XXVIII]. Такой вывод представляется вполне обоснован-
ным. Системный подход позволяет сделать вывод, что повышение жиз-
неспособности любого общества зависит от того, насколько максималь-
но оно способно получать энергию из внешней среды, хранить ее и пре-
дельно полезно расходовать [Одум Г., Одум Э. 1978: 72-73, 75, 81].
Все это неприменимо к монгольским номадам. Кочевое скотовод-
ство отличается значительной нестабильностью, сильно зависит от
природно-климатических колебаний. По этому признаку древние,
средневековые и более поздние номады не особенно разнятся [Хаза-
нов 1975: 149-150; Крадин 1987: 39-41; 1992: 52-53]. Вырисовывается
тенденция, согласно которой у кочевников примерно каждые 10-12 лет
вследствие морозов, снежных бурь, засух и т.д. случался массовый
падеж скота, гибло до половины поголовья. На его восстановление
требовалось примерно 10-13 лет. Исходя из этого можно предполо-
жить, что численность скота после освоения экологической зоны тео-
ретически должна была циклически колебаться около определенной
отметки. Стадо то увеличивалось в результате благоприятных усло-
вий, то сокращалось вследствие необлагоприятных факторов.
Кочевое скотоводство не могло обеспечить стабильных излишков
продуктов, чтобы содержать большие труппы лиц, не участвующих
в производстве пищи, — правящую элиту, чиновников, воинов, жре-
цов и др. По этой причине можно согласиться с теми исследователями
[Lattimore 1940; Марков 1967; Хазанов 1975; Irons 1979; Khazanov
1984/1994; Fletcher 19&6; Batftdd 1991; Масанов 1995, и др.], которые
полагают, что с экологической точки зрения кочевники не нуждались
в государстве. Скот нельзя было накапливать до бесконечности, его
максимальное количество детерминировалось продуктивностью степ-
ного ландшафта. К тому же независимо от знатности скотовладельца
его стада могли быть уничтожены вследствие джута, засухи или эпи-
зоотии. Поэтому его было выгоднее передавать на выпас малообеспе-
ченным сородичам или раздавать в виде «подарков», повышая тем са-
мым свой социальный статус.
Таким образом, вся производственная деятельность скотоводов
осуществлялась внутри семейно-родственных и линиджных групп
лишь при эпизодической необходимости трудовой кооперации сег-
ментов подплеменного и племенного уровня [Толыбеков 1971; Марков
1976; Khazanov 1984; Масанов 1995, и др.]. В силу этого власть пред-
водителей степных обществ не могла достичь формализованного
уровня на основе регулярного налогообложения скотоводов, а элита
была вынуждена довольствоваться «подарками» и нерегулярными
подношениями. К тому же значительное притеснение мобильных ско-
118
товодов со стороны племенного вождя или другого лица, претендую-
щего на личную власть, могло привести к массовой откочевке.
Так как же и по какой причине возникали империи кочевников?
Выдающийся американский социоантрополог О.Латтимор, долго про-
живший среди скотоводов Монголии, писал, что номад вполне мог
обойтись только животноводческими продуктами, но чистый кочев-
ник — бедный кочевник (poor nomad who is the pure nomad) [Lattimore
1940: 522]. Для того чтобы вести более комфортное существование,
номадам нужна была пища земледельцев, богатая протеином, они нуж-
дались в изделиях ремесленников — шелке, оружии, изысканных ук-
рашениях для своих вождей, их жен и наложниц. Н.Ди Космо полага-
ет, что теория зависимости кочевников от внешнего мира ошибочна по
своей сути, поскольку кочевники в той или иной степени занимались
земледелием [Di Cosmo 1999: 12 note 38]. Не отрицая этого факта, не-
обходимо заметить, что развивать земледельческий сектор внутри
степного общества в значительных масштабах было невозможно, по-
скольку большая часть территории Монголии не пригодна для подоб-
ных занятий [Юннатов 1946]. К тому же сами кочевники относились
к земледельческому труду и оседлой жизни с презрением. Чаще они
предпочитали перекладывать земледельческую деятельность на миг-
рантов или пленников. Однако производимая пленниками продукция
в целом была незначительна и не могла обеспечить потребности всего
степного общества.
Недостающие продукты земледелия и изделия ремесленников мож-
но было получать от соседних оседло-земледельческих цивилизаций
или другими способами: торговлей, грабежом, чередованием набегов
и поборов, данничеством, непосредственной экспансией и переселени-
ем в завоеванную страну. Кочевники использовали все перечисленные
варианты. В одних случаях, когда чувствовали свое превосходство или
неуязвимость, они без раздумий организовывали набег. В других си-
туациях, например, когда соседом было могущественное государство,
скотоводы предпочитали вести с ним мирную торговлю. Однако не-
редко сами правители оседлых обществ препятствовали свободной
торговле между номадами и земледельцами, так как она выходила из-
под налогового контроля. И тогда кочевникам приходилось отстаивать
право на торговлю вооруженным путем, что было распространенной
для различных регионов и эпох закономерностью [Lattimore 1940:
478-480; Мартынов A.C. 1970: 234-249; Jagchid 1977: 177-204;
Khazanov 1984: 198-302; Jagchid, Simons 1989: 36; Крадин 1992: 59-64;
2002: 95-137; Матвеев 1993: 101-108; Першнц 1994; 171-172, и др.].
Относительно способов решения вопросов экономической неста-
бильности степных обществ — мирных или военных — существует
119
большое количество разных точек зрения. Виновниками конфликтов
могли быть как номады, так и их оседлые соседи. С одной стороны,
при природных катаклизмах война могла быть для них единственно
возможным методом преодоления внутреннего кризиса. С другой сто-
роны, земледельцы экономически были более сбалансированными,
поэтому они не очень стремились к установлению тесных связей с во-
инственными соседями. Хорошо известны отношения между чжур-
чжэиями (цзиньцами) и северными кочевниками. Цзиньцы старались
вести традиционную для китайских династий политику автаркии. Еще
с конца 30-х годов XII в. началось строительство пограничных укреп-
лений в Тайчжоу общей протяженностью 1,5 тыс. км. Эти укрепления
состояли из системы насыпных глиняных валов и рва перед ним, по-
граничных фортов и крепостей, в которых размещались гарнизоны
солдат. Тем не менее, для того чтобы периодически «выпускать пар»
на границе, цзиньцам приходилось открывать приграничные рынки
для торговли с монголами и татарами [Мэн-да бэй-лу 1975: 45].
В отличие от традиционных китайских династий чжурчжэни (как
и позднее маньчжуры) обладали сильной, хорошо вооруженной и мо-
бильной армией. Поэтому они могли проводить не только пассивную
политику обороны от кочевников, но и наносить превентивные удары
по степнякам. В 60-80-е годы XII столетия чжурчжэньские императо-
ры проводили целенаправленную политику уничтожения монголов.
«Каждые три года посылались войска на север для истребления
и уничтожения [татар], и это назвали „сокращением совершеннолет-
них"... в Шаньдуне и Хэбэе, в чьем бы доме ни были татарские [дети],
купленные и превращенные в маленьких рабов, — все они были за-
хвачены и приведены войсками» [Мэн-да бэй-лу 1975: 70].
Следует напомнить, что в этот период попал в плен и был казнен
как простой преступник один из предводителей монгольской конфеде-
рации Амбагай-хаган [Рашид-ад-дин 19526: 42-43]. Перед смертью
хаган потребовал от родственников и соплеменников отмщения: «§ 53.
Отомстите за меня, который самолично провожал свою дочь, как все-
народный каган и государь народа. Мстите и неустанно воздавайте за
меня не только до той поры, что с пяти пальцев ногти потеряете, но
и пока всех десяти пальцев не станет» [Козин 1941: 84]. По данным
«Сборника летописей», акт возмездия состоялся — монголы поживи-
лись награбленной добычей [Рашид-ад-дин 19526: 42-43]. Однако
проявленное чжурчжэньским императором коварство не стало основа-
нием для тотального противостояния с кочевниками монгольских сте-
пей. Они участвовали в совместных военных кампаниях, вожди степ-
няков (Тоорил и Чингис-хан) получали чжурчжэньские титулы, при-
езжали на ipaimuy для обмена подарками [Мэн-да бэй-лу 1975: 70-71].
120
После 1190 г., вслед за вступлением на цзиньский престол Чжан-цзуна
давление на степь ослабло. Начались обратные откочевки монголов
и татар в степь, а также увеличилось население номадов. Чтобы вос-
препятствовать этому, чжурчжэни стали восстановливать систему обо-
ронительных укреплений на границе [Мэн-да бэй-лу 1975: 72; Воробь-
ев 1975: 123].
Однако не следует недооценивать милитаризированный характер
обществ кочевников. Еще Геродот (II, 167) дал яркое описание этой
стороны их жизни. Он писал, что скифы и подобные им варварские
народы «меньше всех ценят тех граждан и их потомков, которые за-
нимаются ремеслом, напротив, считают благородными тех, которым
совершенно чужд ручной труд и которые ведают только военное де-
ло». «Как же такому народу не быть непобедимым и неприступ-
ным?» — вопрошает он (IV, 46). Подобные высказывания можно най-
ти и в отношении других номадов древности, средневековья и даже
более позднего времени [Крадин 2002: 101-103]. Нечто подобное на-
ходили в записях китайских авторов и о монголах: «Татары рождают-
ся и вырастают в седле. Сами собой они выучиваются сражаться.
С весны до зимы [они] каждый день гонятся и охотятся. [Это] и есть
их средство к существованию. Поэтому [у них] нет пеших солдат,
а все — конные воины» [Мэн-да бэй-лу 1975: 66].
Применительно к рассматриваемому нами времени нельзя не
вспомнить также знаменитую сентенцию Чингис-хана: «Величайшее
наслаждение и удовольствие для мужа состоит в том, чтобы подавить
возмутившегося и победить врага, вырвать его с корнем и захватить
все, что тот имеет; заставить его замужних женщин рыдать и обли-
ваться слезами, [в том, чтобы] сесть на его хорошего хода с гладкими
крупами меринов, [в том, чтобы] превратить животы его прекрасных
супруг в новое платье для сна и подстилку, смотреть на их розово-
цветные ланиты и целовать их, а их сладкие губы цвета грудной ягоды
сосать!» [Рашид-ад-дин 19526: 265].
Естественно, для успешного ведения войн кочевникам была необ-
ходима мощная военная организация. Исследователям удалось подме-
тить интересное обстоятельство: степень централизации кочевников
прямо пропорциональна величине соседней земледельческой цивили-
зации. С мир-системной точки зрения кочевники всегда составляли
полупериферию [Hall 1991; Chase-Dunn, Hall 1997; Kradin 2002], кото-
рая объединяла на едином пространстве различные региональные эко-
номики. В каждой локальной региональной зоне политическая струк-
турированность кочевой полупериферии была прямо пропорциональна
размерам ядра. Именно поэтому кочевники Северной Африки и Пе-
редней Азии, чтобы торговать с жителями оазисов или нападать на
них, объединялись в племенные конфедерации или вождества, номады
Восточноевропейских степей, существовавшие на окраинах античных
государств, Византии и Руси, создавали квазиимперские государство-
подобные структуры, а во Внутренней Азии, например, таким средст-
вом адаптации стала кочевая империя. По аналогии с законом Ньюто-
на, исходя из этого можно вывести мир-системный закон тяготения,
согласно которому величина кочевых обществ и их могущество прямо
пропорциональны размерам и силе оседло-земледельческих обществ,
входящих с номадами в общую региональную систему [Barfield 1981;
1992; Фурсов 1988; Hall 1991; Крадин 1992; 2002; Kradin 2002; Холл
2004, и др.].
В главе первой уже упоминалась модель синхронных ритмов роста
и упадка китайских династий и империй кочевников Т.Барфилда. Им-
перия Хань и держава Хунну появились в течение одного десятилетия.
Тюркский каганат возник как раз в то время, когда Китай был объеди-
нен под властью династий Суй и Тан. Аналогичным образом, по мне-
нию Барфилда, и степь, и Китай вступали в анархию в пределах не-
большого промежутка времени один за другим. Когда в Китае начина-
лись смуты и экономический кризис, система дистанционной эксплуа-
тации кочевников переставала работать и имперская конфедерация
разваливалась на отдельные племена до тех пор, пока не восстанавли-
вались мир и порядок на юге [Barfield 1992: 8-16; Барфилд 2002: 75-84].
Однако модель Барфилда неприменима к монгольской истории, по-
скольку создание Империи Чингис-хана пришлось не на период подъ-
ема, а на годы кризиса чжурчжэньской государственности. Барфилд
интерпретирует данное обстоятельство следующим образом: «Победа
Чингис-хана демонстрирует, что модель, которую мы представили,
является вероятностной, а не детерминистской. Всегда существовали
племенные вожди типа Чингис-хана во времена беспорядка, но их
шансы на объединение степи против определенной оппозиции (врага)
из учрежденных маньчжурских государств, которые черпали богатства
Китая, были низкими... Монголия не была объединена со времени
падений уйгуров более, чем три столетия назад, и монголы были од-
ним из наиболее слабых племен в степи» [Barfield 1992: 15].
С этой точки зрения можно признать, что модель создания степной
империи Н.Ди Космо, одного из наиболее последовательных критиков
Барфилда, более эвристична для интерпретации истории средневеко-
вых монголов. Предпосылкой создания степной империи, по его мне-
нию, является структурный кризис общества номадов. Его красочно
описывает анонимный создатель «Сокровенного сказания»: «§ 254.
Звездное небо поворачивалось — была всенародная распря. В постель
свою не ложились — все друг друга грабили (забирали добычу). Вся
122
поверхность земли содрогалась — всесветная бронь шла. Не прилечь
под свое одеяло — до того шла общая вражда» [Кочин 1941: 185].
Первым шагом по выходу из кризиса является милитаризация,
следствием которой было создание военно-иерархической структуры
степного общества. Чингис, провозглашенный ханом, с течением вре-
мени создает дружину (кешик), вводит десятичную систему. Милита-
ризация параллельно дополняется появлением харизматического ли-
дера и его сакральной легитимизацией в качестве правителя. Иноска-
зательно это отражено в знаменитом пророчестве Хорчи: «§ 121. Небо
с землей сговорились, нарекли Темучжина царем царства. Пусть, го-
ворит, возьмет в управление царство!» [Козин 1941: 107]. Все это при-
водит к концентрации им власти, а затем посредством организации
экспансии и получения доходов создаются условия для создания госу-
дарственности [Di Cosmo 1999: 15-26; 2002: 167-186].
Свою модель Ди Космо разработал на примере хуннского шаньюя
Модэ, но она вполне соответствует монгольской истории на рубеже
XI1-XIII вв. При этом необходимо заметить, что непосредственными
причинами создания кочевых империй могли быть рачные факторы.
В одном случае именно объединение Китая в единую централизован-
ную династию могло стимулировать складывание кочевой империи во
Внутренней Азии (Хуннская держава, Тюркский каганат), с тем чтобы
организовать набеги или осуществлять вымогание «подарков». Доба-
вим, что при неблагоприятном стечении обстоятельств степная импе-
рия могла и не возникнуть. В других случаях именно структурный
кризис китайской династии мог стать стимулом для создания коали-
ции племен и вождеств кочевников, с тем чтобы обеспечить беспере-
бойный приток товаров престижного потребления из Китая. Однако
и в первом, и во втором варианте главной причиной создания надпле-
менных конфедераций являлась необходимость адаптацми кочевников
к внешнему оседло-земледельческому миру.
По этой причине мы не отвергаем точку зрения Т.Барфилда о су-
ществовании определенной корреляции между периодами расцвета
и упадка кочевых империй Внутренней Азии и демографическими
циклами китайских династий. Такая корреляция характера для древ-
них (ханьский цикл) и раннесредневековых (танский цикл) династий.
В то же время нельзя отрицать, что важную роль в создании кочевых
империй играл личностный фактор. Одно не исключает другое. Пола-
гаем, что можно выделить четыре варианта образования империй ко-
чевников.
Первый вариант (монгольский) представляет собой классический
путь внутренней интеграции племенного номадного этноса в центра-
лизованную империю. Как правило, зто было обусловлено появлением
121
в среде кочевников талантливого политического и военного деятеля,
которому удавалось объединить все племена и ханства, «живущие за
войлочными стенами», в единое государство (Модэ у хунну, Тань-
шихуай у сяньби, Абаоцзи у киданей, Чингис-хан у монголов). После
объединения кочевников для поддержания единства империи прави-
тель должен был обеспечить поступление ресурсов извне. Если ему
это не удавалось, империя разваливалась. Данный вариант образова-
ния степной империи ассоциируется с именем Чингис-хана.
Второй вариант (тюркский) был связан с образованием империи на
периферии уже сложившейся степной державы. Данный путь можно
проследить на примере взаимоотношений тюрков и жужаней, уйгуров
и тюрков.
Третий вариант (гуннский) был связан с миграцией номадов на
территорию земледельческого государства с последующим подчине-
нием оседлых жителей (аварская, болгарская и венгерская державы
в Европе, эпоха смуты IV-VI вв. в Северном Китае, каракидани в Вос-
точном Туркестане).
Наконец, четвертый вариант (хазарский) был связан с образовани-
ем кочевых империй из сегментов уже существовавших более круп-
ных империй номадов — тюркской и монгольской. В первом случае
империя разделилась на восточнотюркский и западнотюркский кага-
наты (на основе западного каганата позже возникли хазарский каганат
и другие квазиимперские образования номадов). Во втором случае
империя Чингис-хана была разделена между его наследниками на улус
Джучидов (Золотая Орда), улус Чагатаидов, улус Хулагуидов (госу-
дарство ильхачов), империю Юань (собственно Халха-Монголия и Ки-
тай). Впоследствии Золотая Орда распалась на несколько независимых
друг от друга ханств.
Во всех перечисленных вариантах образования степной империи
важная роль принадлежала личности создателя (или его наследника).
Значение личностного фактора в создании кочевых империй неодно-
кратно подчеркивалось многими исследователями [Toynbee 1934: 415;
McGowcrn 1939: 116-117; Lattimore 1940: 513; Kwanten 1979: 44, 208,
267 etc.]. Однако при этом хотелось бы несколько изменить акценты.
К.Флэннери [Flannery 1999] отмечал, что антропологи обычно интер-
претируют процессы политогенеза, исходя из тех или иных системных
моделей, забывая при этом, что личные способности надплеменных
лидеров играли в этих процессах весьма значительную роль. Как бы
ни сложились условия для возникновения государственности, если во
главе общества находился человек, неспособный правильно распоря-
диться доставшейся ему властью, качественного преобразования струк-
туры не происходило. По всей видимости, такое многократно случа-
124
лось в истории. Количество вождеств, существовавших в далеком
прошлом, на несколько порядков было больше, чем государств. Одна-
ко лишь немногие из них преодолели данный барьер. Подобные факты
не стали достоянием историков, поскольку история создается победи-
телями и в ней обычно не бывает места для неудачников.
В связи с этим следует отметить, что личные качества правителя
являются важным структурным фактором возникновения степной
империи. Только при складывании различных внешнеполитических
предпосылок (подъем соседней земледельческой цивилизации или ее
распад, расширение международной торговли, экологические стрессы
и т.д.) кочевники были способны объединиться в единую надплемен-
ную конфедерацию. Данный фактор обычно считается ненаучным для
объяснения исторических процессов. Однако все известные основате-
ли крупных держав номадов (Атей у скифов, Модэ у хунну, Тань-
шихуай у сяньби, Аттила у гуннов, Шэлунь у жужаней, Бумын и Капа-
ган у тюрков, Моянчур у уйгуров, Абаоцзи у киданей, Темучжин у
монголов и т.д.) описываются в источниках как правители с жестким,
автократическим стилем правления.
Трудно в этой связи не согласиться с Т.Барфилдом, который пи-
шет: «Чем больше я изучал истоки Монгольской империи, тем больше
у меня складывалось мнение, что Чингис-хан играл более великую
персональную роль, чем любой другой лидер в Монголии до или по-
сле. Я готов зайти дальше, утверждая, что если бы Чингис-хан был бы
уничтожен или убит до 1206 г., в Монголии не появилась бы такая ми-
ровая кочевая империя... Когда большой дуб возвышается на земле,
легко забыть, что он начинал свое существование желудем, желудем,
который могла съесть любая белка. И когда родился Чингис-хан, было
очень мало желудей, но много голодных белок. Так как больше вни-
мания обычно уделяется великим монгольским завоеваниям после
1206 г., обычно недооценивают, какими значительными были приход
Чингис-хана к власти, объединение Монголии и создание могущест-
венной империи» [Барфилд 2004: 268].
В связи с этим необходимо напомнить о роли случайности в миро-
вой истории. В биографии Чингис-хана слишком много было брошено
на ветер фортуны. Но судьба, и правда, благоволила к своему герою.
Разве не случайно, что Есугэя отравили татары, а смерть отца и распад
вождества на глазах Темучжина нанесли подростку глубокую психо-
логическую травму. Этот комплекс неполноценности он преодолевал
всю жизнь и всегда больше доверял друзьям, чем родственникам. Раз-
ве не случайно, что он не был казнен тайджиутами или не потерял
свою харизму после одного из поражений от врагов. Мы не можем
знать, какой стала бы история мира в XIII в., если бы Чингис-хан, на-
125
пример, погиб от меткой стрелы своего будущего верного нукера
Джебе [Fletcher 1986: 35-36]. Многие подобные события происходят
случайно, а потом историки интерпретируют их как объективную за-
кономерность.
И хотя И.Тоган вполне в духе рассуждений Г.В.Плеханова «о роли
личности в истории» полагает, что, если бы не появился Чингис-хан,
на его месте оказался бы какой-то другой вождь из татар, кереитов,
найманов и яр, [Togan 1998], рискнем предположить, что это слишком
смелое утверждение. Несомненно, история не знает сослагательного
наклонения, но нельзя отрицать выдающихся способностей самого
Чингис-хана. Если бы на его месте оказался Тоорил или Чжамуха,
скорее всего, не было бы и кочевой империи. Поскольку Чингис не
имел желания завоевать весь мир, теоретически он мог бы ограни-
читься созданием степной, а не трансконтинентальной державы. От-
сутствие Pax Mongolica никак не повлияло на расцвет региональных
мир-систем, а номады выполняли бы те же торгово-транзитные функ-
ции, что и раньше, только более масштабно и эффективно, чем
в тюркско-уйгурское время, но менее объемно, чем при хаганах Чин-
гисидах. Раньше или позже (возможно, не напрямую, а опосредован-
но), информация о порохе, книгопечатании и компасе все равно попа-
ла бы в Европу. Северный Китай продолжал бы оставаться под кон-
тролем чжурчжэней до естественной гибели династии, а сунская эко-
номика достигла бы еще больших масштабов. Однако могло бы не
быть монгольских походов в Среднюю Азию и на Русь (позднее, воз-
можно, на Индию), и поэтому конкретная расстановка геополитиче-
ских сил могла бы быть несколько иной. Не будем гадать, куда могла
бы повернуть мировая история. Если бы все случилось по-другому,
«имя Чингис-хана было бы известно историкам, но не Истории, как
можно видеть на примере Тамерлана, который завоевал большую тер-
риторию, чем Чингис-хан, но большая ее часть была утрачена после
его смерти» [Fletcher 1986: 35-36].

Примечания

1 Б.И.Панкратов дает очень жесткий комментарий к перево-
ду этого параграфа касательно «рабочей вдовьей шапочки» (в стихотворном вари-
анте «буденная шапочка» — и это в XII веке!). «Здесь для историка культуры
Центральной Азии на основании перевода С.А. (Сергей Александрович Козин. —
авт.) можно писать целую диссертацию о том, что монголки имели специальные
вдовьи головные уборы, делившиеся на рабочие и парадные. На самом же деле
в тексте CKajano: „укитала бохталацу" — нахлобучивала бохтог, т.е. шапку. Бох-
тог — название женского головного убора во времена Юаньской династии. Это
126
тот же самый [головной убор], который китайцами назывался гу-гу Мао-иза
и который Рубруквис называет покка. Здесь нет ни рабочей, ни вдовьей, а только
шапка, и это ясно из китайского перевода. Далее в этом же параграфе... (§ 74):
брала с собой лыковое лукошко, копала хоренья судуна и кичигинэ и кормила. На
самомо деле: взяв можжевеловый колышек, копала коренья судун и чичигинэ
и кормила. Чигзрсун по-монгольски никогда не было лыко (и в Монголии лыка
никогда не драли), а это просто название можжевельника. Широ никогда не было
лукошком, а всегда только колышком. Кичигинэ никогда и никем в пищу не упо-
треблялся. Это (Echinops) мордовник. На самом деле в тексте чичигинэ— расте-
ние, корни которого до сих пор употребляются в пищу» [Панкратов 1998: 91].
Перевод С.А.Козина слова бохтог как буденновка вызвал недоумение и у
Н.Ц.Мункуева, поскольку существует достаточно описаний этого головного убора
[Мэн-да бэй-лу 1975: 191, примеч. 432].
2 В словах Чжамухи: «Или в горы покочуем? Там будет нашим конюхам даро-
вой приют! Или станем у реки? Тут овечьи пастухи вдоволь корм найдут!» [Козин
1941: 106] — не только скрыт намек на предложение разойтись миром, но и, воз-
можно, тонко подчеркивается его более родовитое происхождение: табунщик ча-
бану не пара.
3 Только однажды в тексте «Сокровенного сказания» указывается на родство
по женской линии— «родство по печени» (heligen-U uruq [Рахевнлц 1972: 41]).
Именно так говорит о себе и Чингис-хане Чжамуха (о родстве по печени как о
родстве по женской линии автору сообщила Г.Р.Галданова), поскольку их далекий
общий предок — урянхайка Аданхан, жена Бодончара.
4 «Каждая ветвь стала известной под определенным именем и названием и ста-
ла отдельным обаком, а под [термином] обак [имеются в виду] те, кон принадле-
жат к определенной кости и роду. Эти обаки еще раз разветвлялись)) [Рашид-ад-
дин, 1952а: 153-154]. «Убаг (или обог, обок) — род... Между прочим, в рукописи
В. и у Березина вместо слова убаг употреблено тюркское умаг также в значении
рода. Слово это то же, что и уймак, иногда произносимое и пишущееся как аймак»
[там же, с. 153].
5 «Сыновьям Кабул-хана вследствие [их] побратимства и свойства с Сайн-
тегином (братунгиратки Кара-Лику, жены Кабул-хана. — авт.) по необходимости
и нужде пришлось помогать его племени» [Рашид-ад-дин 1952а: 104]. «В тек-
сте — анда-кудаи. В отношении первого слова следует отметить, что у монголов
„два лица, обычно принадлежащие к разным родам, хотя бы и близким, заключа-
ют между собой союз дружбы и непременно обмениваются подарками, после это-
го они становятся anda „назваными братьями" — таков древний монгольский обы-
чай"» [Владимирцов 1934: 60, 61]. Второе слово— производное от монгольского
худа (тат. куда) — «сват», с персидским окончанием для выражения существи-
тельного. Оба вместе взятые слова поэтому можно перевести на русский выраже-
нием «побратимство-сватовство» или, лучше, «свойство». Происхождение второго
слова у древних монголов было тесно связано с тем, что чужеродцы у них имено-
вались джадами, но среди чужеродцев существовали родственники по жене (тбр-
кяд); членов таких родов можно было рассматривать уже не как чужеродцев,
и потому их величали худа-сват [там же: 59, 60].
6 Примеров сочетания иргэн с этническим именем в «Сокровенном сказании»
можно найти много: ayiri'ut-buyiru'ut tatar irgen [Рахевнлц 1972: 22], tatar jüyin
irgen [там же]; qoyar tatar irgen (c. 24); tatar irgen (c. 26-27, 56, 72, 73, 74, 117, 123);
olqunu'ut irgen (c. 24, 25); onggirat irgen (c. 25, 86); merkit irgen (c. 45, 70, 74, 186,
127
107, 108); jürkin-ü irgen (с. 59, 60); kereyit irgen (с. 37, 69, 95, 96, 1 1 1 , 118); uru'ut
mangqut ke'en irgen (c. 81); kiyal irgen (c. 25); mongol irgen (c. 98); naiman irgen
(c. 100, 101, 112); hoi-yin irgen (c. 114, 118, 136, 137); tumat irgen (c. 137, 138); qori
tumat irgen (c. 137); kitad irgen (c. 56, 144, 147); tang'ut irgen (c. 146); qasin irgen
(c, 146); sarta'ul irgen (c. 149, 153, 156); Hindus irgen (c. 157); orosut irgen (c. 167)
и т.п.
Мы не склонны отрицать вслед за М.Фридом первобытного трайбализма.
А.В.Коротаев убедительно показал, что понятие племя может быть применимо
при характеристике определенных форм социально-политической организации.
Более того, его исследования показывают, что процесс социальной эволюции не
обязательно происходил по линии нарастания структурной сложности (от локаль-
ных групп к вождеству минуя племя). Коротаевым было зафиксировано, как
в Северо-Восточном Йемене примерно с середины I тыс. до н.э. система вождеств
постепенно трансформировалась в разветвленную племенную организацию [1997;
1998].
8 По этому поводу можно сделать следующее замечание: более частое (при-
близительно 250 случаев) употребление термина иргэн, принадлежащего также
группе тунгусо-маньчжурских языков, по сравнению с термином улус (приблизи-
тельно 110 случаев) в одном и том же контексте подтверждает близость супер-
страта монгольского этноса того периода тунгусо-маньчжурской языковой группе
и служит дополнительным доказательством точки зрения о выходе данного супер-
страта с северо-востока Китая, региона обитания населения тунгусо-маньчжур-
ской языковой группы. Можно также вспомнить слова В.И.Рассадина о том, что
«сравнительно-исторический анализ монгольской охотничье-рыболовческой лек-
стаж, щ!& мы акжзчи™. не только кгшання орудий, оружия, приспособлений
и приемов охоты и рыбной ловли, но и названия объектов промысла — диких жи-
вотных и рыб, показал, что все основные термины, относящиеся к этой семантиче-
ской группе, являются общемонгольскими и восходят к некогда единому прамон-
гольскому языку, свидетельствуя, что прамонголы были искони не степняками-
скотоводами, а таежными охотниками и рыболовами, использовавшими для добы-
чи зверей копья, лук, самострелы, ловушки, а рыбы — сети, крючки, остроги.
Скотоводами же они стали позднее, когда переселились в степи. Среди основных
общемонгольских названий таежных копытных и пушных зверей, хищников, как
правило, нет тюркских параллелей, а только тунгусо-маньчжурские. Тюркские
параллели выявились лишь к названиям диких степных и некоторых горных жи-
вотных. Общеалтайскими же оказались лишь названия, связанные с изюбром (ма-
ралом).,. В этой семантической группе (охотничье-рыболовной. — авт.) выяви-
лись в основном монголо-тунгусо-маньчжурские параллели, тюрко-монголь-
ских — „единицы"» [Рассадин 1992а: 146-147].
9 Прямых указаний на это нет ни в «Сокровенном сказании», ни в «Сборнике
летописей». Но на основании сведений «Сокровенного сказания» можно предпо-
ложить, что, поскольку Есугэй-баатур, так же как Хутула-хаган, преемник Амба-
гай-хана, и Хадаан-тайши, принимал участие в кровной мести татарам за смерть
Амбагай-хана [Козин 1941; 85], он состоял в союзе монгольских племен, избрав-
ших ханом Хутулу по завещанию Амбагая для ведения совместных войн. Кроме
того, вероятно, Есугэй был главой левого крыла территории Бартан-баатура.

Комментарии (1)
Обратно в раздел история