Крадин H., Скрынникова Т. Империя Чингис-хана

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава первая.
Сущность проблематики: кочевники и теории истории

1. Ранние теории: «бич божий»

Истоки дискуссии об общественном строе кочевников
уходят в глубокую древность. Кочевой мир был плохо известен
земледельческим народам. Он одновременно и пугал, и интриговал
оседлых жителей. Путешественники и торговцы редко проникали
в степь, а их свидетельства содержали множество преувеличений, до-
мыслов и фантастических измышлений. Образом степной цивилиза-
ции стал кентавр — загадочное существо, получеловек-полулошадь.
Однако именно в древности появляются первые труды, содержащие
научное описание нравов и обычаев номадов, территории их расселе-
ния, важнейших событий политической истории. Эти сведения явля-
ются важнейшим источником для современных исследователей. Что
касается общественного строя кочевников, то историки и географы
древности были, как правило, единодушны: номады — это дикие
и безжалостные варвары, не способные достичь цивилизационного
состояния. «Невиданный дотоле род людей, поднявшийся как снег из
укромного угла, — писал о гуннах в V в. Аммиан Марцеллин [XXXI,
2], — потрясает и уничтожает все, что покажется ему навстречу, по-
добно вихрю, несущемуся с высоких гор».
12
В средние века в ьвропе и на Востоке, когда все формы обществен-
ного сознания были пронизаны религиозным мировоззрением, продол-
жало господствовать мнение о кочевниках как о «биче божьем», несу-
щем смерть и разрушение земледельческим цивилизациям. Особенно
ярко описывались завоевания монголов: «Если бы кто сказал, что, с тех
пор как Аллах всемогущий и всевышний создал человека, по настоящее
время мир не испытывал ничего подобного, то он был бы прав... Может
быть, род людской не увидит ничего подобного этому событию по
представлению света и исчезновению мира, за исключением разве Гога
и Магога. Что касается антихриста, то он ведь сжалился над теми, кото-
рые станут сопротивляться ему; эти же [монголы] ни над кем ни сжали-
лись, а избивали женщин, мужчин, младенцев, распарывали утробы бе-
ременных и умерщвляли зародыши» [Тизенгаузен 1884: 2].
Однако уже в тот период очень близко к пониманию сущности эво-
люции кочевых обществ подошел выдающийся арабский историк и
философ Ибн-Хальдун, живший на рубеже XIV-XV вв. Поскольку его
теория имеет важное значение для понимания природы кочевого об-
щества, остановимся на ней несколько подробнее. Ибн-Хальдун рас-
сматривает две основные формы примитивного существования— об-
щина земледельцев и община кочевых скотоводов. Переход к государ-
ственному состоянию цивилизации у первых осуществлялся «орга-
нично», в силу внутренних факторов. Кочевники же— «самые дикие
из людей и по отношению к цивилизованным людям — занимают сту-
пень дикого, необузданного и хищного животного» [Ибн-Хальдун
1980: 133]. Они привычны к суровой, полной лишений жизни, активны
и подвижны, среди них нет неравенства и раздоров. Они хорошие
воины и составляют прочную группировку, способную завоевать из-
неженных, трусливых и разобщенных неравенством земледельцев.
Первоначальное условие завоевания — создание асабийи, т.е. груп-
повой солидарности кровнородственных коллективов, связанных об-
щими интересами. «Знай, что подготовка государства и его создание
осуществляются асабийей. Неизбежно должна существовать крупная
группировка, объединяющая и ведущая за собой другие группировки»
[Ибн-Хальдун 1980: 145]. После завоевания асабийя становится субъ-
ектом государственной власти, распространяемой на завоеванные тер-
ритории. «Дело государя осуществляется его людьми, т.е. его группи-
ровкой, его соратниками. С ними он одолевает выступающих против
его государства, из них он выбирает, кого облечь властью в своих вла-
дениях, в управлении государством, в сборе причитающихся ему де-
нег» [там же: 141-142].
Каждая кочевая держава существует не более 120 лет, т.е. не более
периода жизни трех-четырех поколений («закон Ибн-Хальдуна»).
Второе поколение, следующее за поколением завоевателей, живет уже
в состоянии цивилизации, в изнеженности и роскоши. Примитивная
демократия сменяется неравенством среди завоевателей, асабийя от-
слаивается, бывшие соратники, ставшие администраторами на местах,
обогащаются и начинают проводить сепаратистскую политику. Пра-
витель теперь «начинает нуждаться в близости кого-то другого, чужа-
ков, на которых он опирается в борьбе против бывших соратников,
отстраняя их от дел и от соучастия. Он наделяет чужаков властью над
теми. Они становятся ближе ему». Из чужаков и новых приспешников
складывается другая асабийя, но «это не та тесная связь, подобная уз-
де». В конечном счете, резюмирует Ибн-Хальдун, «держава — не тем,
кто ее создавал, а слава — не тем, кто ее добывал» [там же: 142, 145].
Третье поколение деградирует еще больше. Предвестником гибели
государства является роскошь. «Множатся траты и растут расходы
власти и государственных людей... Роскошь увеличивается, и податей
уже не хватает, и государство начинает чинить несправедливости и
насилие над теми подданными, что под его дланью». Энтропия власти
ощущается все сильнее, и если кто-нибудь не завоюет распадающееся
государство, с тем чтобы создать новый политический механизм, то
будет исчезать, «пока не пропадет, подобно огню в светильнике, когда
кончается масло и гаснет светильник» [там же: 146, 147].
Принципиальные изменения в изучении кочевых народов начина-
ются с эпохи Великих географических открытий. Расширились связи
между Востоком и Западом, в заморские страны в поисках денег, сла-
вы и приключений потянулся нескончаемый поток купцов, завоевате-
лей, миссионеров и авантюристов. Примерно к середине XVIII в. по-
являются первые сведения по истории Китая и соседних территорий,
основанные на переводах древнекитайских хроник. Кочевые народы
рассматриваются в них постольку, поскольку они связаны с Китаем. В
это же время выходит первое специальное сочинение по истории ко-
чевников— книга профессора Сорбонны и хранителя древностей в
Лувре Ж. де Гиня [de Guignes 1756-1758]. Этот момент можно считать
началом европейского кочевниковедения как науки.
В XVIII-XIX вв. в европейской науке сложилось несколько школ,
занимающихся изучением степных народов. В оборот вводились ис-
точники на китайском, арабском, персидском и других языках. В боль-
шинстве работ излагаются политические события. Что касается соци-
ального устройства, то обычно говорилось о дикой и неизменно вар-
варской природе кочевого образа жизни, статичном характере общест-
венных укладов. Впрочем, всего этого исследователи касались как бы
мимоходом [Бнчурин 1829; 1950аб; d'Osson 1834-1835; Howorth 1876-
1927;Cahun 1896;д'Оссон 1937; 1996, etc.].
14
Вместе с тем многие философы попытались создать всеобщую кон-
цепцию развития человечества. Просветители XVIII в. были склонны
идеализировать прошлое, рисовали первобытность как Золотой век,
создавая образ «благородного дикаря», не подверженного порокам
цивилизации. «Не изысканная, но обильная пища служит для них как
бы жалованьем, — писал о номадах Ш.Монтескье. — Их гораздо
труднее убедить обрабатывать землю и ждать жатвы, чем бросать вы-
зов и получать раны в бою». Он относил кочевников к «варварам».
Главное отличие варваров от дикарей он видел в том, что последние
не смогли объединиться в большие народы [Монтескье 1955: 597, 657,
658]. Нечто подобное писал о номадах, конкретно о татарах, Вольтер.
«Их постоянные передвижения, их вынужденно скудная жизнь с ко-
ротким отдыхом под шатром или на повозке, или на земле, превратили
их в поколения людей могучих, закаленных против усталости, кото-
рые, подобно слишком размножившимся диким зверям, бросаются
вдаль от своих логовищ» (цит. по [Залкинд 1977: 90]).
Несколько иначе, чем философы и просветители, смотрели на ко-
чевничество мыслители, видевшие в истории непрерывный прогресс
разума и культуры. Одни из них (А.Тюрго, Ж.Кондорсэ, А.Смит)
в своих концепциях использовали теорию эволюции стадий хозяйст-
ва— от охоты до земледелия (теория «трех стадий»). Другая точка
зрения предполагала выделение этапов дикости, варварства и цивили-
зации. Считается, что это деление было предложено шотландским фи-
лософом А.Фергюссоном. Впоследствии оно получило распростране-
ние среди этнологов-эволюционистов, в частности у Л.Г.Моргана. Тре-
тья точка зрения была сформулирована А.Сен-Симоном, который за-
имствовал келлеровское деление истории на древность, средневековье
и новое время (модерн), связав его с этапами эволюции угнетения че-
ловека — от рабства и крепостничества до капитализма и в конечном
счете до «всемирной ассоциации трудящихся». Для всех концепций
характерно отнесение кочевых обществ к доцивилизационному со-
стоянию. Тем не менее многие авторы фиксировали у скотоводов за-
чатки собственности, имущественного неравенства, начало социаль-
ной стратификации, рассматривали номадизм в рамках второй ступени
теории «трех стадий».
Особняком стоит концепция Г.Гегеля. В работе «Философия исто-
рии» он отнес кочевников ко второй доисторической стадии разви-
тия — варварство. «У этих обитателей плоскогорий не существует
правовых отношений, а поэтому у них можно найти такие крайности,
как гостеприимство и разбой, последний особенно тогда, когда они
окружены культурными странами... часто они собираются большими
массами и благодаря какому-нибудь импульсу приходят в движение.
и
Прежде мирно настроенные, они внезапно, как опустошительный по-
ток, нападают на культурные страны, и вызываемый ими переворот не
приводит ни к каким результатам, кроме разорений и опустошений.
Такие движения народов происходили под предводительством Чин-
гис-хана и Тамерлана: они все растаптывали, а затем опять исчезали,
как сбегает опустошительный лесной поток, так как нет в нем подлин-
ного жизненного начала» [Гегель 1935: 5].
Интерес к социальной истории номадизма начал возрастать с конца
XIX в. Важное влияние на развитие данной проблематики оказал,
в частности, марксизм, хотя сами его основоположники серьезно ис-
торией кочевых обществ не интересовались, У К.Маркса, правда, есть
целый ряд интересных замечаний относительно кочевого скотоводства
и пастушеских обществ. В «Grundrisse» (1857-1961) он рассматривал
номадов в рамках азиатской общинной формы, а Ф.Энгельс в работе
«Происхождение семьи, частной собственности и государства» (1884),
писал о рабовладельческих отношениях у кочевников. Тем не менее в
общей схеме способов производства номадизму в работах классиков
марксизма места не нашлось [Крадин 1987: 13-20]. Впрочем, К.Маркс
не оставил своим последователям и «единственно правильной» перио-
дизации исторического процесса. Как показал В.П.Илюшечкин, схема
пяти формаций не была изобретена непосредственно Марксом. Идея
деления истории на три стадии (античность-средневековье-модерн)
была широко распространена в европейской науке нового времени.
Мыслители XVIII-XIX вв. экстраполировали ее на весь мир, в частно-
сти истоки Марксовой периодизации истории можно найти в схемах
Сен-Симона и Гегеля [Илюшечкин 1996]. Если говорить о зрелых со-
чинениях К.Маркса, то он, скорее, придерживался деления на первич-
ную (первобытную) и вторичную (антагонистическо-классовую) фор-
мации, которые должны смениться третьей формацией — коммуни-
стической. Вторичная формация делилась им на стадию «личной зави-
симости» (азиатский, античный и феодальный способы производства)
и стадию «вещной зависимости» (капиталистический способ произ-
водства) [Бородай, Келле, Плимак 1972].
Большой вклад в изучение социальной организации кочевников
внесли русские ученые в конце XIX — начале XX в. Наиболее адек-
ватно к описанию обществ кочевников подошел В.В.Радлов. Он пока-
зал, что понятийный аппарат, разработанный на основе материалов
о земледельческих обществах, плохо применим при изучении кочев-
ников. «Социальный строй кочевников и их правовые воззрения со-
вершенно иные... — писал он. — Порядок, навязанный извне и осно-
ванный на пустом теоретизировании, может лишь помешать истинно-
му прогрессу. Большая часть степей по своим природным условиям

пригодна только для кочевой жизни, и, если вынудить кочевников пе-
рейти к оседлости, это, безусловно, явится причиной регресса и при-
ведет к обезлюдению степей» [Радлов 1989: 345). Неравенство по соб-
ственности, например, выражалось не в объявлении пастбищ своими,
а в том, что перекочевки богатых скотоводов были более продолжи-
тельными и занимали больше пространства. При этом богатым было
невыгодно кочевать с большими стадами, и они разделяли свои стада,
по частям отдавая скот на выпас беднякам (саун).
По его мнению, социальная организация номадов имела иерархиче-
скую структуру. Власть вождей и ханов держится до тех пор, пока в
ней заинтересованы различные группы номадов. Пока в этом есть вы-
года, кочевники подчиняются централизованной власти. Как только
выгода пропадает, созданные объединения распадаются. Только силь-
ная угроза или наличие постоянного источника доходов объединяет
номадов вокруг своего вождя. «Самые страшные из таких государств
исчезают бесследно, лишь только личность или род, создавший такое
государство, перестает соединять в себе всю государственную власть»
[Радлов 1893: 65-75; 1989: 250, 340-341].
Концепция В.В.Радлова была несколько модифицирована В.В.Бар-
тольдом. Он критиковал ту точку зрения, что все кочевые общества
имели родовой характер. По его мнению, в тюркском и монгольском
обществах существовали имущественное неравенство, борьба между
аристократией и сторонниками племенной демократии, что позволяет
говорить о сословном строе. Однако, по его мнению, в результате ак-
тивных действий отдельных лидеров «возникает не только сильная
государственная власть, но и представления о великодержавном мо-
гуществе... для сколько-нибудь прочного существования кочевой им-
перии необходимо, чтобы ее глава или путем набегов, или путем за-
воеваний давал своим подданным богатства культурных стран» [Бар-
тольд 1964: 27-28; 1968].
В исследованиях Н.Н.Харузина много места уделялось проблемам
государственности, в том числе у кочевых народов. Государство, по
его мнению, должно обладать тремя признаками: население, состоя-
щее из обособленных хозяйств, общая территория и верховная власть.
Государственность возникает, когда несколько экономических единиц
составляют общее целое для внеэкономических связей. Ранний этап
государственности — родовое государство, которое может возникнуть
двумя способами: путем разрастания отдельного клана и подчинения
ему других (у номадов — тюрки, монголы) или посредством завоева-
ния одних обществ другими (кочевники — туареги) [Харузин 1903].
В конце XIX — начале XX в. пользовалась популярностью так на-
зываемая завоевательная теория возникновения государства (Ф.Рат-
17
цель, Л.Гумплович, Ф.Оппенгаймер). Согласно ей, генезис политиче-
ской организации мог осуществляться только вследствие насильствен-
ного подчинения одних обществ другими. Кочевым народам в этой
теории было отведено одно из ключевых мест, поскольку завоевание
номадами земледельческих обществ с последующим обложением их
данью или налогами являлось излюбленной темой ее сторонников.
«Завоевательную теорию» поддержали некоторые марксистские тео-
ретики первой волны, которые попытались обосновать этот подход
с материалистических позиций (К.Каутский, Г.Кунов). При этом они
подчеркивали, что номады самостоятельно не способны достичь госу-
дарственности. Это объяснялось тем, что у номадов основой общества
является скот. Кочевник не в состоянии построить колоссальные заго-
ны для многочисленных животных и вынужден стеречь стада с ору-
жием в руках от голодных хищников. Кроме того, скот— «побуди-
тельный мотив» для угонщиков.
Но для возникновения государства необходим другой, более важный
компонент— земледельцы. С точки зрения К.Каутского, в процессе
завоеваний кочевники покидают свои степи и вступают на территорию
земледельцев: «две нации, два племени превращаются в одно общество,
одно государство». При этом «племя завоевателей должно научиться
понимать существо и потребности способа производства побежденных,
иначе оно скоро разорит их и вместо создания государства оставит
лишь пустыню». В созданном государстве господствующий класс полу-
чал функции ведения войны и управления. По словам Каутского, «госу-
дарство возникает на основе определенных экономических условий,
а именно из разделения труда между пастухами-номадами и оседлыми
земледельцами» [Каутский 1931: 95-135, 206-207, 251-253, 261]. Позд-
нее важную роль завоеваниям номадов в процессе формирования госу-
дарственности отводили этнолог Р.Турнвальд, исследовавший этот про-
цесс на материалах Восточной Африки, и ориенталист В.Эберхард, по-
строивший свою концепцию на примере истории Китая.
Таким образом, постепенно наметился переход от восприятия ко-
чевников только как «трутней человечества», или «саранчи», к более
взвешенным оценкам. С течением времени была сформирована основ-
ная проблематика номадизма: исследование темпов эволюции кочевых
обществ (в сравнении с оседлыми), связь политогенеза с набегами
и завоеваниями, специфика отношений между номадами и земледель-
цами, роль субъективного фактора в консолидации конфедераций
и империй кочевников, могут ли номадические общества самостоя-
тельно преодолеть барьер государственности.

2. Стадиализм: между первобытностью и феодализмом

Наиболее активно дискуссия о месте кочевников во
всемирно-историческом процессе велась в марксистской исторической
науке. В XX в. в европейских социалистических странах до середины
80-х годов ученые могли использовать только марксистские схемы
исторического процесса. Наибольшее распространение получила тео-
рия «пяти формаций». Ее суть заключается в том, что человечество
проходит в своем развитии пять последовательных этапов: первобыт-
но-общинный, рабовладельческий, феодальный, капиталистический
и коммунистический. Данная схема (так называемая «пятичленка»)
в форме непререкаемой догмы вошла во все учебные и справочные
марксистские издания. Однако применительно к неевропейскому миру
теория «пяти формаций» оказалась неприменимой— ни общества
Востока, ни кочевники не вписывались в «прокрустово ложе» орто-
доксальных догм. Несоответствие схемы фактическому материалу пе-
риодически приводило к различным дискуссиям по поводу «азиатско-
го способа производства», «кочевого феодализма», «горского феода-
лизма», «дофеодального периода» на Руси и т.п.
Дискуссия об общественном строе кочевников-скотоводов доста-
точно подробно рассматривалась в отечественной историографии [Фе-
доров-Давыдов 1973; Хазанов 1975; Марков 1976; 1998; Першиц 1976;
1994; Коган 1981; Халиль Исмаил 1983; Khazanov 1984; Gellner 1988;
Попов А.В. 1986; Крадин 1987; 1992; Масанов 1995; Васютин 1998,
и др.]. Поэтому имеет смысл остановиться только на самых общих
моментах дискуссии. Начальный период становления советской науки
(1920-е— начало 1930-х годов) характеризуется относительной сво-
бодой выбора различных подходов. Одни отрицали классовую приро-
ду обществ кочевников (С.А.Семенов-Зусер, А.Соколовский, К.М.Тах-
тарев, А.П.Чулошников и др.), другие высказывались за наличие у но-
мадов классов (В.С.Батраков, П.ПогорельскиЙ и др.), третьи выдвига-
ли тезис о «племенном государстве» — одной из переходных форм
к феодализму (П.И.Кушнер), четвертые отстаивали специфическую
природу кочевых обществ, основанную на внешнеэксплуататорских
отношениях (Ю.В.Готье).
Вопрос о кочевом феодализме был поставлен в советской науке
только в 1934 г. Именно в этот переломный для исторической науки
год появились новые учебники, в которых исторический процесс
укладывался в пятичленную формационную схему, после партийных
19
чисток были заново открыты исторические факультеты во многих уни-
верситетах. Дискуссия началась с опубликования трех работ, которые
легли в основу трех различных интерпретаций феодализма у номадов.
Первая — доклад С.П.Толстова «Генезис феодализма в кочевых ско-
товодческих обществах», прочитанный им в июне 1933 г. на пленуме
Государственной академии истории материальной культуры (ГАИМК).
Докладчик экстраполировал «пятичленку» на кочевой мир. В соответ-
ствии с его точкой зрения, кочевники прошли через рабовладельче-
скую и феодальную стадии. В эпоху рабовладения их труд использо-
вался в скотоводстве (следует признать, что впоследствии он отказал-
ся от этой точки зрения). При феодализме «основным зерном» являлся
саун. Эти отношения генетически происходили из первобытных пере-
житков коллективной взаимопомощи [Толстов 1934: 188-199].
Внедрение пятичленной схемы в историю кочевничества не оправ-
далось. Со временем на вооружение была взята менее идеологизиро-
ванная схема — деление на так называемых ранних и поздних кочев-
ников. Общества «ранних кочевников» (до середины I тыс. н.э.) рас-
сматривались как догосударственные, раннеклассовые или раннефео-
дальные. Сложение зрелой государственности в форме кочевого фео-
дализма произошло в период существования «поздних кочевников» —
в средневековье. В наиболее последовательном виде эта теория была
сформулирована в ряде крупных коллективных изданий: «Всемирная
история» (т. II, 1956), «Очерки истории СССР» (1956), «История Си-
бири» (т. I, 1968), «История Казахской ССР» (1977), «История МНР»
(выдержала несколько изданий) и т.д.
Другая точка зрения была высказана Н.Н.Козьминым в работе
«К вопросу о турецко-монгольском феодализме». Проводя многочис-
ленные параллели с классическим западноевропейским феодализмом,
автор практически не сомневается в сходстве феодальных порядков
у земледельческих и скотоводческих народов. «Это не какая-либо осо-
бая общественная формация...— пишет он,— а просто феодализм.
Можно даже не прибавлять термина „кочевой" или „азиатский"»
[Козьмин 1934: 73]. Через несколько лет после выхода книги автор
был репрессирован, а его имя на долгие годы вычеркнуто из истории
науки [Решетов 1999, и др.]. По иронии судьбы именно взгляд Козь-
мина на феодализм у номадов впоследствии стал господствующим
в советской историографии.
В соответствии с концепцией академика Б.Я.Владимирцова, пред-
ставленной в монографии «Общественный строй монголов. Монголь-
ский кочевой феодализм» (автор умер в 1931 г., работа была опубли-
кована три года спустя в незавершенном виде), сущность кочевого
феодализма выражается в том, что феодальные сеньоры (нойоны, ханы
20
и пр.) руководили кочеванием зависимых от них скотоводов, перерас-
пределяли пастбища и намечали стоянки. «Раз сеньор владел людьми,
то, естественно, должен был владеть и землею, на которой они могли
бы жить-кочевать» [Владимирцов 1934: 111—112]. Таким образом,
основой феодализма у кочевников, по его мнению, была власть нойо-
нов и ханов над массой кочевников.
Книга Б.Я.Владимирцова достаточно скоро стала считаться в оте-
чественной историографии классическим трудом по теории феодализ-
ма кочевников. С течением времени такая оценка стала аксиомой
[Якубовский 1936]. Между тем, на наш взгляд, прямой вклад Б.Я.Вла-
димирцова в создание теории кочевого феодализма был сильно пре-
увеличен. Владимирцов трактовал его в юридическом значении, как
Павлов-Сильванский (он цитирует Павлова-Сильванского в ряде важ-
ных мест, в отличие от Маркса и Энгельса), нежели как социально-
экономическую формацию, следующую за рабовладением. Вполне
можно допустить, что подзаголовок к книге «Монгольский кочевой
феодализм» был добавлен уже после смерти создателя книги его кол-
легами или супругой.
Почему же не кто иной, как Б.Я.Владимирцов, стал считаться соз-
дателем теории кочевого феодализма? Ответ на этот вопрос можно
найти, проследив некоторые параллели в оценке отечественной исто-
риографией имен Б.Я.Владимирцова и Г.Чайлда. Л.С.Клейн в своей
книге «Феномен советской археологии» утверждал, что при жизни
отношение к Чайлду было достаточно настороженным, тогда как по-
сле смерти его вклад в развитие марксистской археологии был канони-
зирован. «Это была обычная практика в Советском Союзе по отноше-
нию к иностранным левым интеллектуалам, — пишет Клейн. — Пока
он живет, держи ухо востро: бог его знает, какое коленце он выкинет,
и твои же теплые аттестации могут очень даже отозваться на тебе.
А вот мертвый марксист — хороший марксист: его взгляды останутся
марксистскими навечно» [Клейн 1993: 116]. Возможно, с книгой
Б.Я.Владимирцова произошло нечто подобное. Автор был авторитет-
ным ученым и скоропостижно умер. После этого ему совершенно
безопасно можно было приписывать любые идеи. Для одних он стал
иконой, и его вклад в монгольскую медиевистику был канонизирован
на полстолетия. Для других по этой же причине автор был мишенью
для критики. Именно в адрес Владимирцова направлены критические
стрелы главных оппонентов теории кочевого феодализма-— С.Е.То-
лыбекова и Г.Е.Маркова, хотя и тот и другой критиковали в основном
официальную, сталинскую интерпретацию феодализма.
Однако наука не может существовать в условиях монополизма
единственной точки зрения. Далеко не все авторы придерживались
21
сталинской трактовки феодализма у кочевников. К началу 50-х годов
XX в. семена сомнения проросли и вызвали целую дискуссию, развер-
нувшуюся, в частности, на конференции в Ташкенте в 1954 г. С.Е.То-
лыбеков и В.Ф.Шахматов выступили со смелыми идеями, согласно
которым основой феодализма у номадов являлась частная собствен-
ность на скот. Их оппоненты — С.З.Зиманов, И.Я.Златкин, С.И.Илья-
сов, Л.П.Потапов отстаивали ортодоксальную позицию, по которой
базисом кочевого феодализма являлась общинная собственность на
землю. Аргументация сторон была представлена на страницах акаде-
мического журнала «Вопросы истории» (1954-1956). Позднее участ-
ники дискуссии опубликовали объемные монографии, в которых они
отстаивали свое мнение.
Сейчас очевидна схоластичность и надуманность многих направ-
лений этой дискуссии. Не один десяток копий был сломан по поводу
того, что же является основой феодализма у кочевников — собствен-
ность на землю или на скот. Между тем исследователи, хорошо пред-
ставляющие себе особенности номадизма, понимают, что при под-
вижном образе жизни кочевников собственность на землю невозмож-
на. Неравенство выражается в том, что богатый кочевник располагает
большим количеством скота и передвигается быстрее (так как у него
больше лошадей), чтобы занять более обширные и удобные участки
пастбищ [Хазанов 1975: 254; Khazanov 1984: 123-125; Масанов 1995:
173-177].
Так же долго дебатировался вопрос, являются ли отношения между
богатыми скотовладельцами и берущими от них скот на выпас бедня-
ками эксплуатацией или это форма взаимопомощи в первобытном об-
ществе'. Можно утверждать, что неравенство и доминирование всегда
существовали и существуют в человеческой истории, а не возникли
с созданием государства. Кроме того, система сауна (как и другие по-
добные ей институты) у кочевников представляла собой особый меха-
низм, функционально обусловленный экологическими условиями и
особенностями организации выпаса животных [Дулов 1956: 234-235;
Khazanov 1984: 153-157; Калиновская, Марков 1987: 61-62; Крадин
1992: 111-117; Масанов 1995: 190-199, и др.]. Разрушение этой систе-
мы привело к кризису скотоводческой отрасли в советское время
[Абьшхожин 1991: 100, 109, 155-156].
С конца 60-х годов XX в. развернулись активные исследования
в области изучения генезиса государственности, которые продолжа-
лись и в последующие десятилетия. Был пересмотрен вопрос о соотно-
шении классогенеза и политогенеза. Выяснилось, что сложная иерар-
хия власти у кочевников возникла задолго до появления частной
собственности. Это потребовало разработки нового понятийного ап-
парата (дофеодальное общество, раннеклассовое общество и др.),
позднее из неоэволюционизма были заимствованы термины вождест-
во и раннее государство. Следствием этого стала выработка ряда но-
вых подходов в советской номадологии.
Особенно важное значение в этом плане имели работы Г.Е.Мар-
кова и А.М.Хазанова. В 1967г. Г.Е.Марков защитил докторскую дис-
сертацию, которая стала первой крупной работой, в которой делался
вывод о нефеодальной природе номадизма. Почти во всех разделах дис-
сертации содержится критический пересмотр уже известных (и интер-
претированных ранее как феодальные) фактов под принципиально но-
вым углом зрения. В 1976 г. эта работа была опубликована. Автор опре-
делил следующие черты, характерные для обществ кочевников: частная
собственность на скот и общинная на землю; племенная структура об-
щества; имущественная дифференциация; вооружение народа с целью
препятствования монополии на средства производства и установления
крепостной зависимости; типичная общинно-кочевая и военно-кочевая
организации; лишь эфемерные кочевые империи временно приобретали
характер государственных образований. Главный вывод Г.Е.Маркова:
кочевники не могли преодолеть барьера классообразования (в разные
годы он называл их дофеодальными, предклассовыми или использо-
вал термин номадный способ производства, входящий в первичную
формацию).
Основными методологическими предпосылками работ А.М.Хаза-
нова стали предположения об однотипности моделей эволюции нома-
дов в древности, средневековье и новое время, о схожести их социальной
организации, а также тезис о влиянии окружающего земледельческого
мира на процессы, происходившие в степи. В книге, посвященной соци-
альной истории скифской державы [1975], ему удалось показать глу-
бокие знания этнографии номадизма и интерпретировать античные ис-
точники в сравнительно-историческом контексте. Автор продемонстри-
ровал умение сопоставлять палеоэкономические данные и сведения о хо-
зяйстве номадов нового времени, показал сложный, многоуровневый
характер социальной структуры скифов, которая не сводится только
к трем социальным группам, выделил две тенденции в эволюции кочев-
ников Евразии, которые, по его мнению, могли достигать раннегосудар-
ственной стадии. Расширив объем сравнительно-исторических паралле-
лей, А.М.Хазанов написал еще одну книгу о более общих проблемах ис-
тории и этнографии кочевников Евразии [Khazanov 1984]. К сожалению,
эта работа оказалась труднодоступной для русскоязычных читателей,
однако была положительно встречена зарубежной научной общественно-
стью. Недавно книга была издана на русском языке [Хазанов 2000].
23
В целом период конца 1960-х — начала 1990-х годов отличался
значительным разнообразием высказанных точек зрения на характер
социального строя номадов: (1) предклассовое общество у кочевников
(С.И.Вайнштейн, К.П.Калиновская, Г.Е.Марков, В.А.Шнирельман и др.);
(2)раннее государство у номадов (Е.П.Бунятян, С.Г.Кляшторный,
Е.И.Кычанов, А.И.Мартынов, А.И.Першиц, А.М.Хазанов и др.); (3) фео-
дализм у кочевников: а) ортодоксальный вариант теории кочевого
феодализма (И.Я.Златкин, Л.П.Потапов и др.); б) «саунная» версия
кочевого феодализма (К.И.Петров, С.Е.Толыбеков и др.); в) власть над
номадами как основа феодализма (Н.Ц.Мункуев, А.В.Попов, В.С.Тас-
кин, Г.А.Федоров-Давыдов и др.); г) становление феодализма в ходе
седентеризации от кочевий к городам (С.А.Плетнева); (4) номадный
(Г.Е.Марков, Н.Э.Масанов) или экзополитарный (Н.Н.Крадин) способ
производства у кочевников.
Особое мнение о природе кочевых обществ было высказано фран-
цузскими антропологами. Находясь на позициях структурного мар-
ксизма, они выдвинули концепцию номадного способа производства.
Его основой была внутренняя стратификация, базирующаяся на част-
ной собственности на скот, но при отсутствии развитых политических
механизмов контроля (своего рода классы без государства). Под но-
мадным способом производства они понимают комплексное единство
экологических, экономических и социальных составляющих. При этом
важное место в концепции уделено Марксовой модели «германского»
способа производства: частное присвоение стада и индивидуальное
проживание семей, с одной стороны, и коллективное владение паст-
бищами — с другой [Bonte 1981; 1990; Дигар 1989, и др.].
Монгольские историки рассматривали эволюцию номадизма в рам-
ках пятичленной схемы, где древние кочевники интерпретировались
как племенные союзы или полурабовладельческие общества, а номады
средневековья и нового времени — как раннефеодальные и феодаль-
ные государства [Сэр-Оджав 1971; Ишжамц 1972; Гонгор 1974; Сан-
даг 1977; Далай 1983; История МНР 1983, и др.]. В το же время сущ-
ность феодального способа производства понималась ими своеобраз-
но. Возобладала точка зрения, выдвинутая Ш.Нацагдоржем, согласно
которой земля и скот одновременно являются основными средствами
производства.
Напротив, среди ученых-марксистов стран Восточной Европы не
было такого единодушия в характеристике общественного строя но-
мадов. Многие из них писали о предклассовой, или военно-демокра-
тической, природе кочевников, о том, что скотоводы самостоятельно
не могли преодолеть границу между первобытно-общинной и классо-
выми формациями [Hartwig 1974; König 1981 Seiwert 1984; Escedy
24
1989, etc.]· Другие марксистские исследователи из восточноевропей-
ских стран высказывали мнение о раннегосударственном характере
кочевых обществ. И только меньшая часть исследователей из них
склонна относить номадов к феодальной формации, оговаривая при
этом низкий уровень развития кочевых обществ [Woina 1983].
Подводя итоги дискуссии, длившейся почти три четверти XX в.,
следует отметить, что для марксистов кочевые общества представляют
столь же логически трудноразрешимую проблему, как и азиатский
способ производства. Социальную структуру кочевников трудно ин-
терпретировать в категориях ортодоксального исторического материа-
лизма. Почему при высокоразвитой частной собственности на средст-
ва производства (скот) номады по сравнению с земледельцами выгля-
дят более эгалитарными, чем это должно было быть теоретически?
С одной стороны, нельзя назвать первобытным общество, в котором
существует частная собственность и лица, аккумулировавшие ее в ог-
ромных размерах, а также определенные типы эксплуатации. С другой
стороны, такая форма социально-политической организации номадов,
как империя, вряд ли может быть классифицирована в качестве воен-
ной демократии или племенного союза.
Появились и более серьезные методологическое проблемы. Как ин-
терпретировать номадизм в рамках однолинейной пятичленной пе-
риодизации способов производства? Как, исходя из марксистского
принципа соответствия базиса и надстройки, объяснить возникнове-
ние, расцвет и гибель степных империй? Экономический базис коче-
вых скотоводческих обществ оставался почти неизменным: у совре-
менных пуштунов и арабов он такой же, как у древних хунну и ски-
фов. Однако если экономический базис не менялся, то теоретически
и надстройка должна оставаться неизменной. В реальности же над-
стройка кочевых обществ не сохраняла своего постоянства подобно
базису. Номады то создавали гигантские степные империи, то распа-
дались на отдельные ханства или акефальные линиджные образования
[Gelber 1988: 92-114].
В первое постмарксистское десятилетие фокус дискуссии несколь-
ко сместился. Наиболее актуальным стал вопрос, какому уровню
сложности соответствовали кочевые империи. Одни авторы поддер-
живают мнение о предгосударственном характере обществ номадов
[Крадин 1992; Скрынникова 1997, и др.]. Другие пишут о складывании
у кочевников ранней государственности [Трепавлов 1993; Кляштор-
ный, Савинов 1994; Кычанов 1997; Кляшторный, Султанов 2000]. Оп-
ределенную полемику вызвал вопрос о том, что является основой спе-
цифичности номадизма— внутренняя природа скотоводства, являю-
щаяся базой так называемого номадного способа производства, или
25
же особенности внешней адаптации кочевников к земледельческим
мир-империям [Масанов 1991; 1995; Крадин 1992; 2001; Калиновская
1996; Марков 1998, и др.]. При этом в отечественной науке появились
новые методологические парадигмы — теория «вождества» и «ранне-
го государства», цивилизационный и мир-системный подходы и др.
Их использование уже дало определенные результаты. Об этом —
в следующих разделах этой главы.

3. Неоэволюционизм: между вождеством и государством

Для зарубежного кочевниковедения характерна
большая пестрота взглядов. С одной стороны, это обусловлено отсут-
ствием если не общепризнанных, то хотя бы разделяемых большинст-
вом ученых концепций исторического процесса. С другой стороны,
в отличие от отечественной историографии для западной науки более
характерны культурный релятивизм и понимание истории как факто-
графической дисциплины, отражающий конкретный ход событий (ко-
рень термина «History» — новелла, рассказ). Неслучайно история вме-
сте с филологией и философией включена в разряд гуманитарных
дисциплин и противопоставляется социальным наукам — экономике,
социологии, психологии и антропологии. А в тех случаях, когда ис-
следователь выходит за рамки узкодисциплинарных штудий, он пере-
стает быть чистым историком. Трудно не согласиться с К.Клак-
хоном, который полагал, что «историк занимается, как правило, исто-
рией Англии, или Японии, или девятнадцатого века, или эпохи Возро-
ждения. Если же он занимается систематическим сравнением момен-
тов истории различных стран, периодов или направлений, он стано-
вится философом истории или антропологом» [Клакхон 1998: 332].
С нашей точки зрения, именно антропологами-кочевниковедами
(отчасти антропогеографами) выполнены многие весьма важные рабо-
ты в области номадистики и монголоведения [Lattimore 1940; Bacon
1958; Krader 1963; Barth 1964; Khazanov 1984; Scholz 1995; Humphrey,
Sneath 1999, etc.]. В то же время чистые историки-монголоведы созда-
ли многие важные и серьезные работы локального характера, которые
не затрагивают особенностей социального устройства и типологии
монгольского общества в целом. Обобщающие концептуальные исто-
рические работы, подобно книгам П.Голдена [Golden 1992; 2001;
2004], это скорее редкость, чем правило. Теоретические дискуссии по
26
проблемам периодизации исторического процесса велись в основном
в рамках таких теоретических направлений (неоэволюционизм β ан-
тропологии, теория модернизации), которые имели косвенное отно-
шение к монгольской истории. Только теоретики мир-системного под-
хода уделили большое внимание средневековой истории монголов.
Поэтому на этой парадигме в дальнейшем мы остановимся более под-
робно.
Ключевой вопрос истории номадизма: какие причины приводили
к созданию степных империй? Многие исследователи, следуя знаме-
нитой концепции Э.Хантингтона о влиянии климата на цивилизацион-
ные процессы, отводили значительное внимание климатическим изме-
нениям — высыханию степи, выталкивающей номадов за ее пределы
[Toynbee 1934; Grousset 1939; Вернадский 1996: 85]. С течением вре-
мени круг различных теорий, объяснявших возникновение степных
империй и их продвижение на территорию Китая и других земледель-
ческих стран, был существенно расширен. Дж.Флетчер, ссылаясь на
статью Сяо Цицина, свел эти причины к следующим семи: жадная
и хищническая природа степняков; климатические изменения; перена-
селение степи; нежелание земледельцев торговать с кочевниками; по-
требность кочевников в дополнительных источниках существования;
необходимость создания надплеменного объединения кочевников;
психология кочевников: с одной стороны, стремление номадов ощу-
щать себя равными с земледельцами, а с другой — вера кочевников
в данное им Небом божественное предназначение покорить весь мир
[Fletcher 1986: 32-33].
Нередко исследователи продолжают связывать процессы политоге-
неза у кочевников с личностным фактором. Действительно, удачливый
полководец и талантливый политик мог обеспечить номадам добычу
и служил объединяющим звеном для племенного союза номадов. «Как
возникала степная империя? — спрашивал Прицак и отвечал: — Когда
в степи появлялся талантливый организатор, он собирал вокруг себя
толпу могучих и надежных лиц, чтобы с их помощью подчинить свой
род и затем племя и, наконец, племенной союз, о котором идет речь.
Далее он совершал со своими людьми грабительские походы. Если
они протекали удачно, то это давало возможность присоединить дру-
гие племена... Обладание священными местами в степях давало осно-
вателю новой федерации харизму, которая придавала его державе ле-
гитимную силу» [Pritsak 1952: 51]. Однако, как только его сменял по-
средственный наследник, государственность разваливалась. Такие про-
цессы имели циклический характер в зависимости от личных способ-
ностей организаторов.
В ряде исследований развивался тезис о преемственности степных
империй кочевников, при этом отмечалось сходство основных черт
политической организации, системы наследования, власти и идеоло-
гии у хунну, тюрков и монголов. В частности, этот тезис подробно
обосновывался в работах известного турецкого историка Зеки Велиди
Тогана [Togan 1967; 1970, etc.]. Позднее схожие мысли высказывались
другими западными учеными, а также учеными отечественной [Тре-
павлов 1993] и монгольской [Сухбаатар 1973; 1975] историографии.
Некоторые авторы отводили первостепенную роль внутренним со-
циально-экономическим факторам. Подобного рода построения можно
назвать теорией автономного развития кочевников, или теорией авто-
номности. Один из наиболее последовательных сторонников этой точ-
ки зрения — Л.Крэдер в течение многих лет отстаивал мнение, со-
гласно которому номады могли самостоятельно создавать рудимен-
тарную государственность, их общество делится на классы — знать
и народ («белая» и «черная кость»). Власть степных предводителей
основывалась на клановой системе, генеалогической близости претен-
дента к линиджу правителя, на способности степной аристократии
контролировать внешнюю торговлю. Поскольку стратификация в об-
ществе кочевников основывается на родовых связях, трудно отделить
их от политических отношений. Такое государство, по мнению автора,
можно было бы назвать родовым. Для кочевой государственности ха-
рактерны слабая роль денег, отсутствие городов, вассалитет [Krader
1968: 83-103]. В более поздних работах Крэдер стал уделять еще
больше внимания значению внутренних факторов, приближаясь в этом
плане к позициям марксистских ученых [Krader 1978; 1979].
Большое значение для номадистики имели работы О.Латтимора.
В течение многих лет он совершал поездки по Монголии и Китаю. Это
дало богатый фактический материал, который лег в основу ряда пуб-
ликаций. Наибольшего внимания заслуживает его обобщающий труд,
посвященный культурной экологии и адаптации кочевников вдоль
китайской границы [Lattimore 1940]. Латтимор вскрыл зависимость
кочевников от природной среды и соседних земледельческих обществ.
По его мнению, это детерминировало социальную организацию и обу-
словило преобладание в степном мире циклических тенденций над
эволюционными. На его взгляд, каждое объединение кочевников
структурно копировало более ранние формирования. Даже империя
Чингис-хана была повторением более ранних степных образований.
Она отличалась от своих предшественников лишь большими размера-
ми. На примере хунну Латтимор воспроизвел цикличность истории
пасторального государства. На первом этапе держава состояла только
из кочевников. Затем она расширялась до смешанного скотоводческо-
28
земледельческого общества с разными функциями и возможностями
двух групп населения. На третьей стадии осевшие на юге гарнизоны
кочевого происхождения получали львиную долю добычи, поступаю-
щей из Китая, что приводило к конфликтам. Результатом (четвертая
фаза) был распад смешанного государства, часть общества возвраща-
лась к номадизму. Фактически Латтимор сформулировал основные
положения теории «внешней зависимости кочевников».
Все эти идеи получили развитие в работах других исследователей.
А.М.Хазанов показал, что внутренняя экологическая и экономическая
адаптация кочевников была далеко не полной, ее дополняла адаптация
кочевничества к внешнему миру [Khazanov I984: 84]. Такая адаптация
могла достигаться различными способами [там же: 157-158]. Наибо-
лее типичными из них были следующие: посредническое участие
в торговле между земледельческими цивилизациями; обменные и тор-
говые связи с соседними оседло-земледельческими обществами; пе-
риодические набеги, нерегулярные грабежи и разовые контрибуции
с земледельческих обществ; данническая эксплуатация и навязывание
вассальных связей земледельцам; военное покорение земледельческих
обществ; вхождение в состав земледельческих обществ в качестве за-
висимой, неполноправной части социума.
Схожие положения выдвигались в трудах других исследователей,
которые подробно разбирали специфику взаимоотношений кочевых
политий древности и средневековья и оседло-городских цивилизаций.
Войны кочевников против Китая имели, как правило, экономические
причины. Номады были вынуждены постоянно вторгаться на террито-
рию земледельцев, чтобы восполнять свои потребности в отсутствую-
щих ресурсах. Следовательно, политическая централизация кочевни-
ков в немалой степени была обусловлена характером взаимодействий
номадов с оседлым миром (см., например [Jagchid, Symons I989;
Jagchid 1991: 64-66; Golden 2001, 2004, etc.]).
Исходя из этого следует признать три важных положения. Во-
первых, как очень точно заметил Дж.Флетчер, кочевникам «с экологи-
ческой точки зрения не требовалось общественной организации выше
уровня племени. Всякий претендующий на место надплеменного вож-
дя должен был заставить подчиняться себе высокомобильное населе-
ние, которое могло просто откочевать, тем самым проигнорировав
претензии на власть. Племенные вожди не горели желанием потерять
свою автономность, так чтобы властелин всей кочевой федерации мог
править или облагать налогами их племена. В отличие от аграрных
обществ, которые могли копить богатство и хранить его, степное об-
щество покоилось на богатстве, состоящем из скота, которому были
необходимы обширные пастбища и которое нельзя было концентри-
29
ровать в едином центре власти. По той же самой причине надплемен-
ной правитель не мог содержать постоянную армию, которая была бы
в его полном распоряжении» [Fletcher 1986: 14].
Во-вторых, центральной причиной нашествий кочевников на зем-
ледельцев была их потребность в продукции, которую производили
оседлые общества. Чтобы военная операция была успешной, кочевни-
кам были необходимы большие человеческие ресурсы. В подобной си-
туации создание надплеменного объединения (конфедерации, государ-
ства, империи) и есть естественное следствие эволюции воинственно-
го и мобильного общества с нестабильной экономикой, вынуждавшей
скотоводов совершать набеги или вымогать дары у земледельцев.
В-третьих, кочевники для получения недостающей сельскохозяйст-
венной продукции имели два пути. По мнению одних исследователей,
номады предпочитали получать необходимые товары в процессе мир-
ной торговли [Jagchid, Symons 1989: 1]. По мнению других, не следует
переоценивать миролюбивость кочевников. Как правило, номады дей-
ствовали агрессивно [Wright 1995: 299-300].
Следующий важный этап развития теории «внешней зависимости
кочевников» связан с разработками американского антрополога Т.Бар-
филда [Barfield 1981; 1992; 2000; Барфилд 2002; 2004]. По его мнению,
этнографические исследования современных скотоводческих народов
Передней Азии и Африки показывают, что экстенсивная скотоводче-
ская экономика, кочевой образ жизни, низкая плотность населения не
вызывают необходимость развития сколько-нибудь институциализи-
рованной иерархии. Следовательно, потребность в государственности
для кочевников не была внутренне обоснованна [Irons 1979]. По мне-
нию Барфилда, государство у кочевников возникало только тогда
и там, где они были вынуждены вступать во взаимодействие с более
высокоорганизованными оседлыми обществами. Однако скотоводы не
«заимствовали» государство у своих соседей (автор против диффузио-
нистского подхода к изучению степной государственности), а создали
свою, оригинальную политическую систему, предназначенную для
эффективной адаптации к более крупным, социально-экономически
более высокоразвитым соседям. Номадная государственность, по
мнению Барфилда, была организована в форме «имперских конфе-
дераций», которые снаружи имели автократический и «государствен-
ноподобный» вид, но внутри оставались консультативными и племен-
ными.
Значительный интерес представляет разработка Т.Барфилдом прин-
ципов внешнеэксплуататорской политики кочевников по отношению
к Китаю. Сначала лидер номадов для набегов на Китай использовал
силу объединенных в империю племен. Захваченную добычу он раз-
давал своим сподвижникам. Последующие набеги были уже средством
политического давления на китайское правительство для вымогания
так называемых подарков или организации стабильной торговли с зем-
ледельцами. Будучи единственным посредником между Китаем и сте-
пью, правитель общества кочевников имел возможность контролиро-
вать перераспределение получаемой добычи и тем самым усиливал
свою собственную власть, поддерживал существование всей полити-
ческой системы, которая не могла существовать на основе только экс-
тенсивной скотоводческой экономики.
В последние годы XX в. сторонники теории автономности выска-
зали по этому поводу новые важные соображения. Так, Н. Ди Космо
полагает, что исходя из ограниченности пасторальной экономики кон-
цепция происхождения степных империй изначально ошибочна, по-
скольку кочевники в той или иной степени были знакомы с земледе-
лием [Di Cosmo 1999: 12, note 38]. В то же время, по его мнению, появ-
ление кочевых держав было бы неверно рассматривать как эволюци-
онный процесс. Это, скорее, процесс постепенного кумулятивного на-
копления политического опыта [там же: 38]. Отправной точкой явля-
ется структурный кризис внутри племенного общества, который мог
быть вызван различными экономическими, политическими и другими
причинами. Кризис приводил к милитаризации степного общества,
созданию постоянных воинских подразделений и специальных дру-
жин при степных ханах. С течением времени это приводило к усиле-
нию вождей, выполнявших военные функции, а с появлением хариз-
матических лидеров и ритуалов, объяснявших их сакральный статус,
складывались предпосылки для генезиса государственности. Центра-
лизация власти вела к территориальной экспансии и росту военных
доходов, появлению правительственного аппарата [там же: 15-26;
2002: 167-186].
Все изложенное не вызывает возражений. Такой сценарий был
вполне вероятен. Более того, история прихода к власти Чингис-хана
вполне вписывается в такую модель. (Оставим за скобками другой
распространенный вариант развития истории, когда кризис приводил
к развалу степной политии, — летописцы не фиксировали подобных
мелочей в своих анналах.) Вопрос только в том, почему кризис обяза-
тельно предполагал милитаризацию, а не интенсификацию развития
земледелия внутри номадного общества или активизацию торговли
с оседло-городскими цивилизациями. Значит, потенциал внутреннего
развития был все-таки ограничен, и чтобы сохранить единство импе-
рии, нужно было обрести внешние источники ресурсов.
Другой важный вопрос касается того, как классифицировать коче-
вые империи. Можно ли их называть государствами? В связи с этим
31
следует отметить, что в обобщающих исторических работах кочевни-
ки редко становятся объектом пристального внимания авторов (см.,
например [Sanderson 1999; Ciaessen 2000]). Так, в рамках теории мо-
дернизации как одного из весьма влиятельных теоретических направ-
лений на Западе, пожалуй, только Г.Ленски включил кочевые общест-
ва в свою типологическую схему в качестве, по сути, бокового, тупи-
кового варианта общественного развития [Lenski 1973: 132].
Взлет теоретических открытий в области политогенеза пришелся
на вторую половину XX столетия [Kristiansen 1998: 37, и др.] и связан
с работами антропологов неоэволюционистов (в археологии— так
называемых процессуалов). Возможно, многие из западных ученых не
согласились бы со столь высокой оценкой неоэволюционизма, по-
скольку сейчас, в период господства постмодернизма в антропологии
и критически настроенного к обобщающим построениям постпроцес-
суализма в археологии [Hodder 1986; Yoffee 2005], очень небольшой
круг исследователей открыто причисляют себя к сторонникам эволю-
ционной парадигмы. Однако на практике все пользуются набором по-
нятий и схем, разработанных именно неоэволюционистами. Чтобы
удостовериться в этом, достаточно взять любой учебник по культур-
ной антропологии, где такие элементы, как община, вождество, госу-
дарство и другие, — неотъемлемые атрибуты глав, посвященных по-
литическим системам.
При этом антропологи-неоэволюционисты, занимавшиеся типоло-
гией политических систем, также фактически упустили кочевников из
своих построений. Если обратиться к наиболее авторитетным работам
этого направления, то мы не найдем в них ни обсуждения места нома-
дизма в рамках их построений, ни тем более специальных типологий
собственно кочевых скотоводческих обществ. Концепция М.Фрида
включает четыре уровня: эгалитарное, ранжированное, стратифициро-
ванное общество, государство [Fried 1967]. По мнению Э.Сервиса
и МСалинза, таких уровней больше — локальная группа, община, вож-
дество, архаическое государство и государство-нация [Service 1971;
1975; Салинз 2000]. Последняя схема впоследствии неоднократно
уточнялась и дополнялась (см., например [Johnson, Earle 1987; 2000]).
Из нее, в частности, после нескольких дискуссий было исключено
племя как обязательный этап эволюции [Fried 1975]. Однако в целом
вопрос о специфике социальной эволюции обществ кочевников особо
не рассматривался. В лучшем случае номады фигурируют как пример
вторичного племени, или вождества, отмечается военизированность
их общества и создание пасторальной государственности на основе
завоевания земледельческих цивилизаций [Fried 1975: 139, 263-264,
294-301].
32
В некоторых работах исследователи предпочитают различать уже
сформировавшееся «индустриальное» государство («государство-
нация») и «доиндустриальное» государство. Нередко последнее делят
еще на два типа и кроме сложившегося «аграрного» (традиционного)
выявляют «раннее», «архаическое», «доисторическое» государства.
Разработка теории «раннего государства» велась под руководством
голландского политантрополога Х.Дж.М.Классена. В состав участни-
ков проекта входили ученые из различных стран Европы и Америки,
в том числе из Советского Союза [Ciaessen, Skalnik 1978; 1981;
Ciaessen, van de Velde 1987; 1991; Ciaessen, Dosten 1996 etc.]. Ряд сто-
ронников этой концепции пытались адаптировать ее к обществам но-
мадов [Khazanov 1981; 1984; Kürsat-Ahlers 1994; 1996].
А.М.Хазанов, например, отмечает, что «раннее государство» ко-
чевников отличает отсутствие частной собственности на основные
ресурсы, наличие социальной дифференциации, налогообложения
и других повинностей для масс [Khazanov 1984; 299]. Он выделяет три
типа «ранних государств» у кочевников, первый из которых основан
на взимании дани, второй — на завоевании и создании комплексного
общества, третий — на экономической и этнической специализации
внутри одной экологической зоны [там же: 231-233]. Другие исследо-
ватели согласны с выводом, что кочевники могли создавать «ранние
государства» [Di Cosmo 1999: 8; Golden 2001: 32; Голден 2004: 107].
Некоторые авторы при этом отмечают, что мобильность кочевни-
ков давала им большое военное преимущество, но в то же время явля-
лась потенциальным фактором сепаратизма. «Безгосударственность,
таким образом, предоставляет кочевнику больше свободы, чем госу-
дарство, и, с точки зрения кочевника, она во многом предпочтитель-
ней, чем государственность» [Голден 2004: 112-113]. Ни одно госу-
дарство кочевников не возникло вследствие действия внутренних фак-
торов. По этой причине в Западной Евразии для кочевников было ха-
рактерно безгосударственное (stateless) состояние, за исключением тех
случаев, когда они завоевывали земледельческое общество и пересе-
лялись на его территорию. В монгольских степях обстоятельства были
иными. Здесь номады вынуждены были вступать в отношения с могу-
щественной Китайской империей и создавать свои империи для набе-
гов или вымогательства дани и торговых привилегий. Такие кочевые
империи могут классифицироваться как государства [Голден 1993;
2004; Golden 2003].
Однако остается вопрос: когда конкретно номады подошли к барь-
еру государственности? Некоторые исследователи полагают, что ран-
ние империи, такие, как Хуннская, еще не были государством [Kwanten
1979: 8-26; Yamada 1982 etc.]. По мнению других, государствен-
2 — 3699 33
ность в обществе номадов принципиально отличалась от государст-
венности, возникавшей у оседлых земледельцев. Монгольский исто-
рик Бат-Очир Болд обоснованно утверждает, что война для кочевни-
ков была жизненно важным способом получения продукции земледе-
лия и ремесла (напрямую через грабеж или дань либо опосредованно
через требование открыть пограничные рынки). Такие войны отлича-
лись от войн земледельцев, которые велись не ради выживания,
а с другими целями. По этой причине автор предлагает именовать го-
сударства кочевников агрессивными [Bold 2001: 150]. Специфику по-
литогенеза кочевых обществ отмечает и японский археолог Н.Си-
раиси, который предлагает ввести термин раннее номадное государст-
во [ВЫтакЫ 2001; 2002].
Еще одна группа авторов отмечает, что формирование государст-
венных институтов, как правило, осуществлялось под большим влия-
нием оседло-земледельческих обществ. Политогенез в среде номадов
обязательно сопровождался завоеванием земледельческого общества,
седентеризацией элиты, заимствованием норм и ценностей земледель-
ческих господствующих классов. С течением времени это приводило
к расколу в стане завоевателей, который заканчивался либо внутрен-
ними конфликтами и гибелью династии, либо оттеснением кочевников
на периферию [Rachewiltz 1973; Saunders 1977; Franke 1987 etc.].
При этом необходимо иметь в виду, что в современной антрополо-
гии и археологии имеются две наиболее популярные точки зрения на
генезис государственности — интегративная и конфликтная. Согласно
первой, государство возникает как результат преобразования управ-
ленческих структур общества. Согласно второй, государство — это
организация, предназначенная для стабилизации отношений в слож-
ном, стратифицированном обществе [Fried 1967; Service 1975; Ciaessen
and Skalnik 1978; 1981; Cohen and Service 1978; Haas 1982; Gailey and
Patterson 1988; Павленко 1989; Годинер 1991; Альтернативные пути
1995, и др.]. Однако ни с той, ни с другой точки зрения государствен-
ность не была для кочевников внутренней необходимостью. С одной
стороны, все основные экономические процессы в скотоводческих
обществах осуществлялись в рамках отдельных домохозяйств. По этой
причине необходимость в специализированном «бюрократическом»
аппарате, занимающемся управленческо-редистрибутивной деятельно-
стью, не возникала. С другой стороны, все социальные противоре-
чия между номадами решались традиционными методами поддержа-
ния внутренней политической стабильности. Сильное давление на ко-
чевников могло привести к откочевыванию или применению ответно-
го насилия, поскольку каждый свободный номад одновременно был
воином.
34
Необходимость в объединении и создании централизованной ие-
рархии у кочевников возникала только в случае войны за источники
существования, для организации грабежей земледельцев или экспан-
сии на их территорию, установления контроля над торговыми путями.
В данной ситуации складывание сложной политической организации
кочевников в форме кочевых империй одновременно есть и продукт
интеграции, и следствие конфликта между номадами и земледельца-
ми. С этой точки зрения создание кочевых империй — это частный
случай «завоевательной теории» политогенеза.
Подобного рода дуальность при изучении кочевых империй выяв-
ляется и в процессе их структурного анализа. Снаружи они смотрятся
как настоящие завоевательные государства (наличие военно-иерар-
хической структуры, международного суверенитета, специфический
церемониал во внешнеполитических отношениях). Однако изнутри
они представляются как конфедерации (союзы), основанные на не-
прочном балансе племенных связей и редистрибуции внешних источ-
ников доходов без налогообложения скотоводов. Надплеменная власть
сохранялась в силу того, что участие в имперской конфедерации обес-
печивало племенам, с одной стороны, политическую независимость от
соседей и ряд других важных привилегий, а с другой — определенную
автономию в рамках империи. Но в то же время в кочевых империях
отсутствовал главный признак государственности— возможность
контролировать власть и осуществлять санкции с помощью легитими-
зированного насилия [Service 1975: 16, 296-307; Claessen and Skalnik
1978: 21-22, 630, 639^0 etc.]2.
Характер власти правителей степных империй более консенсуаль-
ный, лишенный монополии на легитимный аппарат принуждения.
Шаньюй, хан или каган — прежде всего редистрибутор, его мощь дер-
жится на личных способностях и умении получать извне престижные
товары и перераспределять их между подданными. Данное обсто-
ятельство сближает империи кочевников с такой предгосударственной
иерархической формой политической интеграции, как вождество.
Теория вождества (chiefdom) принадлежит к числу наиболее фун-
даментальных достижений западной политантропологии. В рамках
неоэволюционистской схемы социальной интеграции вождество по-
нимается как промежуточная стадия интеграции между акефальными
обществами и бюрократическими государственными структурами
[Sahlins 1968; Service 1971; 1975; Carneiro 1981; Claessen, Skalnik 1981;
Johnson, Earle 1987; Earle 1991; 1997 etc.]. Наиболее полно теория вож-
дества была сформулирована в трудах Э.Сервиса [Service 1971: 103,
132-169; 1975: 15-16, 151-152, 331-332]. Эта теория оказала большое
влияние и на отечественную науку. Впервые она была использована
2* 35
в работах А.М.Хачамова [1979] и особенно Л.С.Васильева [1980; 19811,
а после отхода от марксистской парадигмы получила широкое распро-
странение о российском ко'/евниковедеиии. И даже те авторы, которые
полагают, что кочевники могли преодолеть барьер государственности,
активно используют эту теорию в своих исследованиях.
Особое место в кочевниковедснии занимает проблема периодиза-
ции истории степного мира. Наиболее обстоятельно этот вопрос раз-
работан применительно к истории Восточной Евразии. К.Виттфогель
рассматривал двухтысячелетнюю историю Китая с точки зрения ак-
культурации, как результат взаимодействия коренного ханьского эт-
носа и различных завоевательных династий. Он считал, что результа-
том такого взаимодействия было образование некоей новой культур-
ной формы, что выразилось, в частности, у киданей в создании собст-
венной письменности, формировании своей системы политического
управления [Wittfogel, Feng 1949]. Сравнивая земледельческие и ско-
товодческие общества, Виттфогель отмечал, что при кочевом образе
жизни гораздо меньше условий для установления деспотизма. Теку-
честь степной экономики обусловливала диффузию и сепаратизм.
Сильная власть устанавливалась только после захвата орошаемых зе-
мель, но и в таком случае военные неудачи или природные бедствия
•мотай быстро ослабить пасторальный деспотизм предводителя нома-
дов [Wittfogel, Feng 1949: 4, 24-25; Wittfogel 1957: 204-207].
По мнению Виттфогеля, существовали три модели такого взаимо-
действия: при кочевых династиях Ляо (907-1125) и Юань (1206-1368),
когда масштабы культурного взаимопроникновения между номадами
и земледельцами были ограничены (такую модель можно назвать «со-
противляющейся культурным изменениям», culturally resistant); при
чжурчжэиьской династии Цзинь (1115-1234), когда возникла благо-
приятная ситуация для культурного симбиоза («поддающаяся куль-
турным влияниям», culturally yielding); при маньчжурской династии
Цин (1644-1911)— некая промежуточная (transitional) форма [Wittfoge!,
Feng 1949:24-25].
К сожалению, в этой фундаментальной работе по истории Ляо была
игнорирована роль собственно кочевых империй (хунну, тюрки, уйгу-
ры). Виттфогель не включил в свою классификацию империи номадов,
которые эксплуатировали Китай на расстоянии. Впоследствии этот
недостаток был исправлен японским историком Тамура Дзицудзо
[Таггшга 1974]. В отличие от Виттфогеля он включил в свою схему не
только завоевательные династии, но и более ранние политии номадов,
которые взаимодействовали с Китаем издали. Он указал также на важ-
ные отличия между династиями Ляо и Юань. Кидапьский этнос, по его
мнению, противостоял сунскому Китаю один к одному. У монголов
ситуация была более сложной. Им, как и северным и южным китай-
цам, структурно противостояла многочисленная группа сэму- гюрко-
и ираноязычных выходцев из Средней Азии. Тамура выделил два боль-
ших цикла в истории Северной Квразии (II в. до н.э. — IX в. н.·).) —
существование древних империй кочевников n засушливой зоне Ннут-
ренней Азии (хунну, сяньби, жужани, тюрки, уйгуры); (X — начало
XX в.)— существование средневековых завоевательных династий,
происходивших ич таежной (чжурчжчни, маньчжуры) или степной
(кидани, монголы) зон Ляо, Цзипь, Юань, Цин. На протяжении перво-
го цикла общества взаимодействовали с Китаем на расстоянии, в тече-
ние второго — завоевывали земледельческий Юг и создавали симбио-
тические государственные структуры с дуальной системой управле-
ния, своей культурой и идеологией.
Л.Квантеч предложил несколько иной принцип различения древ-
них и более поздних кочевников. «Ранние империи» (хунну, сяньби,
жужани) представляли, по его мнению, конфедерации племен, бази-
рующиеся па военных успехах и харизме предводителя. «Переходные
империи» (тюрки и уйгуры) установили контроль над шелковым пу-
тем, а кидани научились управлять смешанными оседло-кочевыми
обществами. Поздний период приходится на время господства монго-
лов. Создание Империи Чингис-хана было обусловлено сочетанием
разнообразных факторов. Падение династии Юань означало конец
степного фактора мировой истории [Kwanten 1979].
Возможно, одна из самых изящных концепций периодизации степ-
ных империй Внутренней Азии принадлежит Т.Барфилду. По его мне-
нию, можно установить синхронность процессов роста и упадка коче-
вых империй и аналогичных процессов в Китае. Кочевники не стреми-
лись к непосредственному завоеванию южного соседа, они предпочи-
тали дистанционную эксплуатацию. Развал централизованной власти
в Китае обусловил кризис степных обществ и освобождал народы
Маньчжурии от давления как со стороны кочевников, так и со стороны
китайцев. Освобожденные от внешнего давления, эти общества созда-
вали свои государственные образования и захватывали земледельче-
ские территории на юге. Особенно преуспели в завоеваниях кидани,
чжурчжэни и маньчжуры. Находясь в зените могущества, маньчжур-
ские династии направляли усилия на разъединение кочевников.
И только в периоды внутренних кризисов и восстаний, когда ино-
странные завоевательные династии были вынуждены уделять больше
внимания собственным проблемам, кочевники получали возможность
объединиться и возобновить вымогательство. Такая цикличность по-
литических связей между народами Китая, Центральной Азии и Даль-
него Востока, по мнению Барфилда, повторялась трижды в течение
37
двух тысяч лет: от хунну до жужаней, от тюрков до гибели династии
Юань и от династии Мин до Синьхайской революции [Barfield 1992:
8-16;Барфилд2002].
Еще одна точка зрения на периодизацию истории степных империй
Внутренней Азии была высказана не так давно Н. Ди Космо. Исходя
из способа получения внешних доходов, он выделил четыре этапа ис-
тории региона: период даннических империй — от хунну до жужаней
(209г. до н.э.— 551г. н.э.); период торгово-даннических империй
тюрков, хазар и уйгуров (551—907); период дуально-административ-
ных империй (907-1259), завоевания земледельческих цивилизаций
(кидани, чжурчжэни, монголы до Хубилая); период зрелых империй
(1260-1796), использование прямого налогообложения (монголы и их
западноазиатские наследники, маньчжуры) [Di Cosmo 1999: 26-39].
Несомненно, подобной периодизации трудно отказать в логической
обоснованности. Однако далеко не со всем можно согласиться. Во-
первых, «ранние» номады практиковали разные формы внешней экс-
плуатации, которые нельзя сводить только к данничеству. Во-вторых,
дуальная система складывалась еще на первом этапе (IV-V вв.), в пе-
риод так называемой эпохи 16 государств пяти варварских племен (на-
пример, Тоба Вэй). В-третьих, вызывает сомнение включение в третий
этап цивилизации чжурчжэней, которые не были кочевниками. В-чет-
вертых, при династии Ляо действительно существовала двойная сис-
тема управления номадами и земледельцами (кочевниками в первом
случае, возможно, номинально). У монголов официально был создан
только аппарат для управления китайскими территориями. В-пятых,
для династии Мин более характерен вариант эксплуатации Китая по-
средством набегов или вымогания дани.
Последняя периодизация истории кочевых империй была предло-
жена Н.Сираиси. Он рассматривает их эволюцию как движение по
спирали от раздробленности к централизации и к постепенной децен-
трализации. При этом каждый виток от хунну до монголов сопровож-
дался все большим расширением дуги власти, максимум которой при-
ходится на XIII в. [Shiraishi 2002].

4. Цивилизационная альтернатива: кочевники как цивилизация

В годы так называемой перестройки в СССР и по-
сле его распада многие исследователи из стран бывшего социалисти-
ческого лагеря посчитали, что формационная теория устарела, и обра-
тились к цивилизационному подходу [Барг 1991; Шемякин 1991, и др.],
а в некоторых странах эта парадигма фактически взята представите-
лями гуманитарных наук на вооружение как официальная методоло-
гия. Можно выделить несколько интерпретаций цивилизационного
подхода: цивилизация — это локальный, региональный вариант разви-
тия какой-либо формации (например, китайский феодализм и т.д.);
цивилизация — это послепервобытная стадия (или стадии) историче-
ского развития; цивилизация предполагает перемещение спектра ис-
следований с базиса (т.е. социально-экономические отношения, клас-
совая структура и пр.) на надстройку (ментальность, идеология, рели-
гия и т.д.); история цивилизаций — это история многих крупномас-
штабных локальных исторических паттернов. Разные авторы выделя-
ют от нескольких единиц до нескольких десятков цивилизаций.
Проблема усложняется тем,, что изначально существует много
трактовок понятия «цивилизация». Наиболее известные мнения могут
быть сведены к двум полярным дефинициям. Первая восходит к рабо-
там шотландского мыслителя XVIII в. А.Фергюссона, выделившего
стадии: дикость, варварство и цивилизованное состояние. Впослед-
ствии эта идея была развита в трудах Л.Моргана и Ф.Энгельса,
а Г.Чайлд попытался отыскать критерии цивилизации в результатах
археологических исследований. Такой подход представляет собой
лишь одну из интерпретаций стадиальности всемирной истории, рас-
сматривающих исторический процесс как последовательное развитие.
Понятие «цивилизация» при этом, по сути, тождественно термину
«стадия постпервобытного общества» (по марксистской терминологии
«формация»). Некоторые авторы предлагали просто переименовать
«формации» или «стадии» на «цивилизации» [Яковец 1994]. Тогда не
потребуется разрабатывать специальную методологию цивилизацион-
ных исследований. Интерпретация происходит в терминологии суще-
ствующих теоретических парадигм (различные версии теории мар-
ксизма, теории модернизации и пр.), причем с этически некорректным
делением всех народов на цивилизованные и нецивилизованные.
При такой постановке вопроса применительно к кочевничеству
главная проблема, как правило, сводится к тому, способны ли кочев-
ники самостоятельно миновать барьер варварства и шагнуть в цивили-
зацию. Особенно активно такой подход отстаивал кемеровский архео-
лог А.И.Мартынов. По его мнению, археологическим признаком степ-
ной цивилизации являются монументальные погребения представите-
лей элиты, что свидетельствует о значительной социальной стратифи-
кации в обществе, концентрации единоличной власти, высокой куль-
туре данных народов [Мартынов 1988; 1989; 2003, и др.]. Данная кон-
цепция вызвала целую дискуссию среди археологов, материалы кото-
рой были опубликованы в 1993 г. в «Кратких сообщениях Института
39
археологии« (вып. 207). Археологические критерии цивилизации Мар-
тынов заимствовал из знаменитой концепции «городской революции»
Чайлда. В свое время Чайлд выделил десять таких критериев:
1. Появление городских центров.
2. Возникновение классов, занятых вне производства пищи (ре-
месленники, торговцы, жрецы, чиновники и пр.).
3. Наличие монументальных культовых, дворцовых и обществен-
ных сооружений.
4. Создание прибавочного продукта, значительная часть которого
присваивается элитой.
5. Обособление правящих групп, наличие резкой социальной стра-
тификации.
6. Появление письменности и зачатков математики.
7. Возникновение изысканного художественного стиля.
8. Наличие торговли на дальние расстояния.
9. Образование государства.
10. Взимание налогов или дани [Childe 1950].
В дальнейшем список археологических признаков цивилизации не-
однократно уточнялся. В частности, Ч.Майзелс на основе современ-
ных достижений археологии проанализировал, насколько критерии
Ч^йуда TOpvw&WMYA ^ четырем древнейшим вдвншадциям Старого
Света (Египет, Месопотамия, Индия, Китай). Оказалось, что в них та-
кие признаки, как резкая социальная стратификация, появление пись-
менности, наличие торговли на дальние расстояния, монументальные
культовые сооружения, встречаются только в трех случаях из четырех
[Maisels 1999: 343]. В одной из наиболее авторитетных работ второй
половины XX в. по социальной археологии — книге К.Ренфрю список
критериев цивилизации в древнегреческом мире сокращен вдвое. Рен-
фрю полагает, что главным показателем цивилизации выступает на-
званный им многомерный критерий, в который он включил следующие
характерные, но не обязательно фиксируемые археологами признаки:
1. Социальная стратификация.
2. Высокоразвитая ремесленная специализация.
3. Появление городов.
4. Наличие письменности.
5. Строительство монументальных культовых сооружений.
При этом, как полагает Ренфрю, из трех последних признаков дос-
таточно хотя бы двух [Renfrew 1972: 3-7].
В отечественной археологии существует схожая тенденция. По
мнению, например, В.М.Массона, критерием цивилизации выступает
археологическая «триада» признаков: город, монументальная архитек-
тура и письменность [Массон 1989: 8-11].
40
А.И.Мартынов полагал, что кочевники Южной Сибири в середине
I тыс. до н.э. уже создали особую степную цивилизацию. Если подой-
ти к характеристике «ранних кочевников» объективно, то ни тагарцы,
ни пазырыкцы не набирают необходимого количества признаков, что-
бы считаться (согласно выработанным критериям) особой цивилиза-
цией (отсутствуют города и письменность). Такой же вывод следует
сделать и в отношении Хуннской державы. Только применительно
к Тюркскому (цивилизация без городов) и Уйгурскому каганатам
можно говорить о завершении цивилизационного процесса.
Еще более бесспорной является интерпретация монгольской дер-
жавы периода расцвета как цивилизации. В это время в монгольских
степях был выстроен громадный город — столица трансконтинен-
тальной империи — Каракорум (только культурный слой в центре го-
рода достигает нескольких метров). Иноземные мастера создали пре-
красные архитектурные сооружения: дворец хаана Угэдэя или дворец
племянника Чингис-хана Есункэ в Забайкалье [Киселев 1965]. Дос-
тойны восхищения и уникальные творения древнемонгольской сло-
весности, например написанный в 1240 г. анонимный трактат «Монго-
лын нууц тввчео». И хотя до сих пор не найдено ни одного элитарного
средневекового монгольского захоронения (включая погребения чле-
нов царствующего дома), из записей европейских путешественников
известно, что они отличались от обряда погребения простых номадов
особой пышностью. Однако вопрос заключается в том, что этот циви-
лизационный подход, по сути, ничем не отличается от стадиальных
интерпретаций, он также базируется на однолинейной схеме истори-
ческого развития.
Другая дефиниция исходит из того, что цивилизация — это круп-
ная локальная культурная общность, обладающая особыми, только ей
присущими чертами. Предполагается, что каждая цивилизация пред-
ставляет собой гигантский организм, который, подобно живому суще-
ству, в своей эволюции проходит все этапы развития — от рождения
до гибели. В отличие от стадиального цивилизационный подход рас-
сматривает исторический процесс в другой плоскости, не в диахрон-
ной «вертикали», а в «горизонтальном» измерении. Важным достиже-
нием является то, что цивилизационный подход позволяет преодоле-
вать недостатки ряда стадиальных интерпретаций истории, которые за
основу берут историю Запада. Здесь требуется более изощренный ме-
тодологический инструментарий.
Цивилизационный подход впервые был изложен в книге Н.Я.Дани-
левского «Россия и Европа» [Данилевский 1871]. В западной науке
безусловным приоритетом является книга О.Шпенглера «Закат Евро-
пы» [Spengler 1918]. Однако наиболее обстоятельно цивилизационная
теория была сформулирована в 12-томном сочинении А.Тойнби «Изу-
чение истории». Он выделяет около 30 цивилизаций, отличающихся
уникальными чертами. Причинами возникновения цивилизаций, по
его мнению, послужили вызовы внешней среды. Каждая из цивилиза-
ций в своем развитии проходила стадии возникновения, роста, надло-
ма и распада. Внутренняя структура цивилизаций основывалась на
функциональном членении: творческое меньшинство, массы, пролета-
риат [Toynbee 1934-1961 ;Тойнби 1991].
Ни Данилевский, ни Шпенглер не включали кочевников в перечень
цивилизаций. Н.Я.Данилевский относил номадов к отрицательным
актерам исторического театра, определяя им роль разрушителей куль-
турно-исторической среды. У Шпенглера номады поставлены на более
низкий уровень цивилизации и включены в разряд «роды», «племена»
и «народы». Только Тойнби среди множества цивилизаций выделяет
кочевую, которая, по его мнению, была застывшей, неразвившейся
[Toynbee 1934, Vol. Ill: 7-22, 391^154]. На его взгляд, номады являют-
ся вечными пленниками климатических и вегетационных циклов, их
жизнь полностью зависит от климата. Когда засуха выталкивает их из
степи, они становятся «пастухами человеческого стада». С течением
времени их завоевательный импульс иссякает. Поэтому все империи
кочевников эфемерны, обречены на гибель и забвение. Они соответст-
вуют библейской притче о семени (Матф., 13, 5-6), которое, попав
в неблагоприятную почву, «увяло и, как не имевшее корня, засохло».
«Во всемирном обществе с его динамичной экономикой, — пишет
он,— нет места для... застойной экономики кочевых орд, повторяю-
щих вечно и неизменно свое движение по замкнутому кругу», а зна-
чит, у них нет истории [Тойнби 1991: 16, 21].
В бывших социалистических странах до 90-х годов цивилизацион-
ный подход ассоциировался с так называемой буржуазной наукой.
В СССР единственным интерпретатором цивилизационного подхода
был Л.Н.Гумилев, который написал ряд книг по истории евразийских
кочевников. На примерах из истории степного мира он рассматривал
историю человечества как процесс взаимодействия отдельных круп-
номасштабных систем — «суперэтносов». Можно найти много общего
между его интерпретациями и концепцией А.Тойнби. По Гумилеву,
жизнь каждого «суперэтноса» продолжалась 1200-1500 лет, в течение
которых они переживали фазы рождения, расцвета и упадка. Динами-
ка этнических процессов обусловлена энергетическими толчками, ак-
тивностью наиболее деятельной части населения («пассионариев») [Гу-
милев 1989].
Интересно, что А.Тойнби оказался единственным из крупных тео-
ретиков цивилизационного подхода, кто придерживался мнения об
особой цивилизации кочевников (см. [Мелко 2001; Уэскотт 2001,
и др.])3. Тем не менее в постсоветской науке идея особой цивилизации
номадов получила очень большое распространение [Хабидулина 1997;
Сулейменов 1999; Enkhtuvshin, Tumurjav, Chuluunbaatar 2000; Абаев,
Фельдман 2003; Enkhtuvshin 2003; Кумеков 2003; Оразбаева 2005а;
20056 и др.].
Вне всякого сомнения, кочевничество— это особый мир, отлич-
ный от мира земледельческих обществ, что многократно подчеркивали
их представители, которые попадали в незнакомый и непривычный
для них мир степных скотоводов. Достаточно напомнить, например,
слова Г.Рубрука, который пересек границу Золотой Орды: «Когда
мы вступили в среду этих варваров, мне... показалось, что я вступаю
в другой мир» [Рубрук 1957: 103].
Однако встает вопрос: насколько правомерно выделять цивилиза-
цию кочевников? Во-первых, если признать эту правомерность, то не
менее резонно поставить вопрос о цивилизациях австралийских охот-
ников-собирателей, арктических охотников на морских зверей и по-
лярных рыболовов и т.д. Иными словами, получается, что все типы
человеческих культур могут быть охарактеризованы как цивилизации.
Но тут происходит подмена одного научного понятия другим.
Во-вторых, можно ли выделить признаки, специфические только
для номадной цивилизации? Большинство подобных признаков (от-
ношение к времени и пространству, гостеприимство, система родства,
неприхотливость, выносливость, милитаризированность, эпос и т.д.)
нередко имеют стадиальный характер и присущи тем или иным этапам
культурной или общественной эволюции. Пожалуй, только особое,
культовое отношение к скоту— главному источнику существования
номадов — отличает их от всех других обществ.
В-третьих, всякая цивилизация основана на определенном психо-
культурном единстве и, как уже отмечалось, переживает этапы рожде-
ния, расцвета и упадка. Номадизм— нечто иное, чем цивилизация.
Его расцвет приходится на очень длительный период с I тыс. до н.э. до
середины II тыс. н.э. В это время возникло и погибло немало оседло-
земледельческих цивилизаций. Такая же участь ждала и многие коче-
вые общества, все существовавшие степные империи номадов. Вряд
ли кочевники тогда осознавали себя как нечто единое, противостоящее
другим обществам. Гиксос и хунн, средневековый араб и монгол-ке-
реит, нуэр из Судана и оленевод из Арктики не только относились
к разным этносам, но и входили в разные культурные общности. При
этом одни номадические общества могли составлять ядро сущест-
вующей цивилизации (например, арабы), другие — входить в состав
варварской периферии какой-либо цивилизации как субцивилизаци-
4J
онные филиации (гиксосы до завоевания Египта), третьи — оказаться
практически вне цивилизационных процессов вплоть до начала перио-
да колониализма (нуэры, чукчи).
Представляется более правильным рассматривать номадизм не как
особую цивилизацию, а как некую квазицивилизационную общность
[Крадин 2002: 248; Павленко 2002: 312-321]. Такая общность в отли-
чие от цивилизации не имеет единого духовного ядра. Неслучайно
кочевники не создали ни одной мировой религии, но играли в мировой
истории важную роль транслятора религии [Khazanov 1993; 1994], бы-
ли причастны к той или иной классической цивилизации.
Более обоснован подход, который предполагает выделение не еди-
ной для всех кочевых обществ цивилизации, а отдельных крупных
локальных цивилизаций-культур. Это примерно то, что Л.Н.Гумилев
называл «суперэтносами», связанными с определенными географиче-
скими зонами. С этой точки зрения Аравийский полуостров был ареа-
лом, где в VII в. возникла арабская цивилизация. Внутренняя Азия
также представляла собой особую географическую зону. По мнению
ряда авторов, начиная с хуннского времени (или даже еще ранее), су-
ществовала единая степная цивилизация [Пэрлээ 1978; Урбанаева
1994, и др.]. Исследователи выделяли следующие характерные при-
знаки такой цивилизации: административное деление на крылья, ис-
пользование десятичной системы, особое представление о власти, об-
ряд интронизации, популярность скачек и верблюжьих бегов, особое
мировоззрение и пр. Главная проблема состоит в том, чтобы доказать
преемственность между кочевыми империями. Нередко должно было
пройти немало лет, прежде чем степь снова оказывалась объединенной
в рамках какой-либо империи.
Особого внимания заслуживает вопрос о монгольской цивилизации
[Железняков 2000 и др.]. В настоящее время назрела необходимость
перенести обсуждение этой идеи в русло более строгого логического
обоснования. В связи с этим представляется необходимым: обосновать
правомерность выделения монгольского общества как особой цивили-
зации (ведь ни в одной классической и современной цивилизационной
схеме таковой нет [По 1997; Мелко 2001; Уэскотт 2001, и др.]); опи-
сать специфические черты («генетический код») монгольской цивили-
зации; установить предпосылки и начальные фазы становления мон-
гольской цивилизации (во всяком случае, установить, откуда надо вес-
ти отсчет— с XI в., когда монголы расселились в восточной части
Центральной Азии, или с позднего средневековья, когда в Монголии
активно распространился буддизм); охарактеризовать основные этапы
истории монгольской цивилизации; проследить влияние монголов на
цивилизационные процессы в окружающем мире и на мир-системные
процессы в эпоху средневековья в целом.
Возникает еще одна проблема: насколько правомерно выделять
особую золотоордынскую цивилизацию [Кульпин 2004]? В связи
с этим обнаруживается ряд методологических неувязок, которые не-
обходимо более серьезно обосновать. Во-первых, может ли существо-
вать цивилизация всего 200 лет? Во-вторых, можно ли говорить о Зо-
лотой Орде как о единой цивилизации? Судя по археологическим рас-
копкам, на этой территории существовали два совершенно разных ми-
ра: тюрко-монгольский мир кочевников-скотоводов и синкретичный
мир нескольких крупных городов. В-третьих, был ли в Золотой Орде
свой особый культурный код, который должна иметь каждая цивили-
зация? Изучая археологические древности, можно найти элементы
самых разных цивилизаций и культур — китайской, среднеазиатской,
западноевропейской, древнерусской и пр. Среди них необходимо най-
ти «визитную карточку», или «генетический код», собственно золото-
ордынской цивилизации.
В настоящее время цивилизационный подход к истории в целом
переживает не самые лучшие времена. Если в последней четверти
XX в. многие исследователи развивающихся и постсоциалистических
стран рассчитывали, что цивилизационная методология позволит им
избежать отставания в теории от зарубежных коллег, то в XXI в. с по-
добными иллюзиями приходится расставаться. Ныне цивилизационная
теория находится в кризисном состоянии. Западные ученые предпочи-
тают изучать локальные сообщества, обращаются к исторической ан-
тропологии, истории повседневности (например [Ионов 1997]). На не-
сколько фундаментальных вопросов до сих пор нет ответа. Во-первых,
еще не удалось выявить объективные критерии, по которым выделя-
ются цивилизации. Поэтому их число сильно различается у разных
авторов (см. [Уэскотт 2001]). Кроме того, возможны всякие спекуляции
вплоть до сведения любого этноса к цивилизации. Во-вторых, неверно
отождествлять цивилизацию с живым организмом. Время существова-
ния цивилизаций неодинаково, периоды взлета и упадка могут случать-
ся неоднократно. В-третьих, причины возникновения и упадка разных
цивилизаций различны. В-четвертых, цивилизационная уникальность
не противоречит распространению на них универсальных общеисто-
рических закономерностей («осевое время», «глобализация» и др.).
Однако это не значит, что цивилизационное направление изучения
истории не имеет права на существование и его не нужно развивать.
Современные приверженцы такого подхода уделяют большое внима-
ние сравнительному исследованию цивилизаций. Дж.Хорд, например,
сконструировал генеалогическое древо цивилизаций, с тем чтобы про-
45
следить последовательность исторического развития [Хорд 2001]. Шун-
таро Ито [Ito 1997] создал схему с учетом пространственно-временных
особенностей жизни каждой из 23 основных цивилизаций, их взаимо-
влияния друг на друга, общеисторических глобальных сдвигов (город-
ская, осевая, научная революции). Большие перспективы скрываются
в изучении исторической компаративистики [Алаев, Коротаев 2000].

5. Кочевая альтернатива социальной эволюции

Как показал в своем блестящем обзоре неоэволю-
ционизма Х.Классен, современные представления о социальной эво-
люции значительно более гибки. Социальная эволюция, по его мне-
нию, не имеет заданного направления, многие эволюционные каналы
не ведут к росту сложности культурных форм, стагнация, упадок и да-
же гибель являются столь же обычными явлениями для эволюционно-
го процесса, как и поступательный рост сложности и развитие струк-
турной дифференциации. Можно согласиться с определением Классе-
на социальной эволюции как качественной реорганизации общества,
перехода из одного структурного состояния в другое. Не чужды ему
и идеи о многолинейности культурной эволюции [Классен 2000; Ciaessen
2002, и др.].
Классические неоднолинейные теории исходили из идеи проти-
воположности Запада и Востока, идеи, идущей еще от Ф.Бернье
и Ш.Монтескье. За этим последовало создание в рамках марксистской
теории концепции «азиатского способа производства», появление дос-
таточно прочной традиции билинейных теорий исторического процес-
са, которая наиболее солидно была разработана К.Виттфогелем в ра-
боте «Восточная деспотия» [Wittfogel 1957] и Л.С.Васильевым в двух-
томнике «История Востока» [1993]. В этом с ними отчасти солидарен
А.И.Фурсов, по мнению которого всемирно-исторический процесс
развертывается в двух плоскостях: тупиковой восточной, где система
доминирует над индивидом, и прогрессивной западной, где в каждой
более высокой социальной форме осуществляется последовательная
эмансипация субъекта [Фурсов 1987; 1995]4.
В последние два десятилетия XX в. вместо противопоставления За-
пада Востоку исследователи стали уделять больше внимания изуче-
нию альтернативных иерархии форм управления. Так, Ю.Е.Березкин
убедительно показал, что доисторические предгосударственные обще-
ства Передней Азии и Туркменистана не вписываются в теорию вож-
дества: вместо иерархической системы поселений — дисперсное рас-
46
селение общин; вместо резкой грани между элитой и простыми об-
щинниками — слабое проявление имущественного и/или социального
неравенства; вместо монументальных храмовых сооружений — мно-
жество небольших (семейных?) мест для отправления ритуалов. Автор
нашел этноисторические аналогии в обществе апатани Восточных Ги-
малаев [Березкин 1994; 1995; 1995а]. Его идеи отчасти оказались со-
звучными построениям ряда зарубежных исследователей [Maisels 1987;
1990; Stein 1994].
А.В.Коротаев привлек внимание к горским обществам в связи
с проблемой «греческого чуда». Он показал, что децентрализованные
политические системы горских обществ имеют принципиальное сход-
ство с греческими полисами. Демократический характер политической
организации горских обществ Коротаев считает закономерным. Не-
большие размеры обществ предполагали прямое участие всех их чле-
нов в политической жизни («закон Монтескье»). Пересеченный рельеф
греческой территории не способствовал объединению горцев в более
крупные иерархические структуры (например, вождества), но в то же
время препятствовал подчинению их равнинным государствам. По-
добную защитную роль могли выполнять не только горы, но и боло-
та, моря, пустыни, безжизненные территории, а также сочетание тех
и других (Карфаген, средневековая Исландия, Дубровник, Запорож-
ская Сечь и другие «вольные общества»). Разумеется, Коротаев при-
знает, что одна причина не может объяснить феномен «греческого чу-
да», как и то, что далеко не все горские общества были демократиче-
скими (например, Империя инков). Однако вне всякого сомнения, осо-
бенности демократического устройства ряда древнегреческих полисов
основываются именно на перечисленных выше закономерностях [Ко-
ротаев 1995].
Схожие закономерности следует распространить на более широ-
кий круг политий древнего Средиземноморья— Финикию, города-
государства Сирии и Палестины, Карфаген, ранний Израиль и др.
[Hymphreys 1978]. Следовательно, не только горские, но и другие по-
литии, защищенные естественными барьерами, могут создавать неие-
рархические формы правления. Это позволяет сделать вывод, что на-
ряду с созданием иерархических обществ (вождеств и государств) су-
ществует другая линия социальной эволюции — образование неиерар-
хических обществ. Иначе говоря, социальная эволюция является мно-
гопинейпои .
Одновременно в зарубежной археологии получила распростране-
ние концепция билинейности, когда выделяются иерархическая и ге-
терархическая линии социальной эволюции [Crunley 1995), или сете-
вая и корпоративная стратегии [Blanton et al. 1996; Blanton 1998;
,47
Feinman 1998]. Сетевая стратегия отличается широким распределени-
ем богатства, возведением монументальных ритуальных сооружений,
разделением власти, умеренным накоплением, корпоративной систе-
мой труда, сегментарной организацией, наличием культов плодоро-
дия. Для корпоративной стратегии характерны концентрация богатст-
ва, пышность жизни элиты, выражающаяся в роскошных погребениях,
концентрация власти, редистрибуция престижных товаров и их по-
требление, патронажно-клиентные отношения, линейная родовая сис-
тема, сакральные культы. Как отмечает С.Ковалевски, «это не общест-
венные типы, а виды стратегий, которые имеют структурные результа-
ты своего функционирования. В различных типах социумов — от бро-
дячих групп до государств и на всех уровнях интеграции — от домо-
хозяйств до современной мировой системы можно обнаружить оба
этих вида стратегий» [Ковалевски 2000: 176].
Важной чертой членов небольших обществ (в том числе горских)
является высокая степень политической активности (по Ш.Айзенштад-
ту, «протестности»), тогда как у подданных равнинных аграрных го-
сударств (в первую очередь крестьян) отмечается более пассивное по-
литическое поведение. Политическая активность горцев блокировала
развитие иерархической организации и бюрократии. В связи с этим
вполне резонно поставить вопрос: является ли полис государством?
Израильский антрополог Моше Берент считает, что классический гре-
ческий полис не может считаться государством. По его мнению, по-
лис — «безгосударственное общество», в доказательство чего он при-
водит разнообразные аргументы. В полисе не было государственного
аппарата, а управление осуществлялось всеми гражданами. «Грече-
ский полис и греческое общество, — писал он, — были одновременно
и цивилизованными и безгосударственными... цивилизованность гре-
ческого общества была иного рода, чем цивилизованность авторитар-
ных аграрных обществ. Тогда как в последних блага цивилизации
принадлежали только незначительному меньшинству, составлявшему
правящий класс, в греческом мире благами цивилизации пользовались
все» [Берент 2000: 255-256].
М.Берент не был одинок в своих выводах. Ряд других авторов вы-
сказывали схожее мнение на природу греческого полиса (см., напри-
мер [Feinman, Marcus 1998: 8]). Несколько раньше Берента к подобным
выводам на материале древнеримской истории пришла Е.М.Штаер-
ман. По ее мнению, классический римский полис периода республики
не может считаться государством. Аппарат исполнительной власти
там был ничтожно мал, не было ни прокуратуры, ни полиции, ни на-
логов, ни аппарата для их сбора. Все это, по ее мнению, свидетельст-
вует о том, что «в Риме того времени по существу не было органов,
48
способных принудить исполнять законы, да и сами законы не имели
санкции» [Штаерман 1989: 88]. Позднее выяснилось, что античный
мир не исключение: нет оснований говорить о формировании государ-
ственности также в хараппской Индии [Possehl 1998; Лелюхин 2000].
Признание греческого и римского обществ безгосударственными
заставляет совершенно по-иному посмотреть на многие понятия. Если
принять ту точку зрения, что полис не является государством, то сле-
дует признать, что безгосударственное общество совсем не обязатель-
но должно быть первобытным, а следовательно, и цивилизация не обя-
зательно предполагает государственность. С учетом этого Л.Е.Гринин
предложил называть политии, которые по степени культурной слож-
ности были сопоставимыми с раннегосударственными обществами, но
не имели бюрократического управления, аналогами раннего государ-
ства. Он выделил несколько типов подобных обществ: самоуправ-
ляющиеся макрообщины (викинги, казаки); сложные конфедерации
племен с иерархической властью (германцы, гунны); сложные пле-
менные конфедерации без иерархической власти (кельты, ирокезы)
[Grinin 2004].
Еще одним противоположным генезису государства вариантом яв-
ляется социальная эволюция обществ кочевников-скотоводов. Слож-
ная иерархическая организация власти в рамках кочевых империй
и подобных им политических образований развивалась только в тех
регионах, где номады вынуждены были иметь активные и длительные
контакты с более высокоорганизованными оседло-городскими обще-
ствами (скифы и древневосточные, античные государства, кочевники
и Центральная Азия и Китай, гунны и Римская Империя, арабы, хаза-
ры, турки и Византия и т.д.). Это предопределило двойственную при-
роду степных империй. Внешне они выглядели как деспотические за-
воевательные государства, поскольку были созданы для изъятия при-
бавочного продукта извне степи. Но изнутри империи номадов бази-
ровались на племенных связях без налогообложения и эксплуатации
массы скотоводов. Сила власти правителя степного общества зижди-
лась на его умении организовывать военные походы и перераспреде-
лять доходы от торговли, дань и имущество, захваченное в соседних
странах.
Кочевники-скотоводы в данной ситуации выступали как класс-
этнос и специфическая ксенократическая (от греч. ксено— наружу
и кратос — власть), или экзополитарная (от греч. экзо — вне и поли-
тия — общество, государство), политическая система. Образно можно
сказать, что они представляли собой нечто вроде надстройки над
оседло-земледельческим базисом. С этой точки зрения создание коче-
вых империй — это частный случай «завоевательной» теории полито-
49
генеза. В них кочевая элита выполняла функции высших звеньев во-
енной и гражданской администрации, а простые скотоводы составляли
костяк аппарата насилия — армии.
Вне всякого сомнения, такую политическую систему нельзя счи-
тать государством. Однако нельзя и утверждать, что подобная струк-
тура управления была примитивной. Как было показано выше, грече-
ский и римский полисы также не могут рассматриваться как государ-
ство. Но какой термин можно применить к определению политической
системы кочевников? Учитывая ее негосударственный характер при
развитой иерархической структуре, предлагается характеризовать ко-
чевые империи как суперсложные вождества [Крадин 1992:152; 2002:
244-246; Скрынникова 1997: 49, и др.]. Суперсложное вождество —
это не механическое объединение сложных вождеств. Здесь не коли-
чественный, а качественный признак отличия. При простом объедине-
нии нескольких сложных вождеств в более крупные политии послед-
ние без административного аппарата редко оказываются способными
справиться с сепаратизмом субвождей. Принципиальным отличием
суперсложных вождеств является наличие института наместников,
которых верховный вождь назначал в регионы. Это еще не аппарат,
поскольку число таких лиц невелико. Однако они дают импульс к по-
следующей структурной интеграции [Carneiro 2000].
Административно-иерархическая структура степной империи со-
стояла из нескольких уровней. На высшем уровне держава делилась на
две-три части: левое и правое крыло, либо центр и крылья. В свою
очередь, крылья могли делиться на подкрылья [Трепавлов 1993]. На
следующем уровне данные сегменты делились на тьмы — военно-
административные единицы, которые могли выставить примерно по
5-10 тыс. воинов. В этнополитическом плане данные единицы должны
были приблизительно соответствовать племенным объединениям или
сложным вождествам. Последние, в свою очередь, включали более
мелкие социальные единицы — вождества и племена, родоплеменные
и общинные структуры, которые в военном отношении соответствова-
ли тысячам, сотням и десяткам. Начиная с тьмы и выше, администра-
тивный и военный контроль доверялся специальным наместникам из
ближайших родственников правителя степной империи и лично пре-
данных ему лиц. В немалой степени именно от них зависело, насколь-
ко твердой будет власть метрополии над конфедерацией.
Суперсложное вождество в форме кочевых империй — это уже ре-
альный прообраз раннего государства. Для таких вождеств была ха-
рактерна система титулатуры вождей и функционеров, они вели ди-
пломатическую переписку с соседними странами, связывались дина-
стическими браками с земледельческими государствами и соседними
50
кочевыми империями. У них отмечались зачатки урбанистического
и монументального строительства и даже письменности. Соседями
такие кочевые общества воспринимались как самостоятельные субъ-
екты международных политических отношений.
Как правило, численность населения сложных вождеств измеряется
десятками тысяч человек и они обычно этнически гомогенны [Johnson,
Earle I987: 314]. Население же многонационального суперсложного
вождества насчитывает многие сотни тысяч человек и более (напри-
мер, кочевые империи Внутренней Азии — до 1-1,5 млн.). Территория
суперсложного вождества была на несколько порядков больше пло-
щади, необходимой для простых и сложных вождеств земледельцев
(для номадов характерна такая плотность населения, которая у земле-
дельцев чаще встречается в доиерархических типах общества и вожде-
ствах). На территории, сопоставимой с размерами любой кочевой им-
перии, могло бы проживать на несколько порядков больше земледель-
цев, но они вряд ли могли управлять ею догосударственными методами.
Управление таким большим пространством кочевникам облегчали,
с одной стороны, специфика степных ландшафтов и собственная мо-
бильность, достигаемая с помощью верховых животных. С другой
стороны, воинственность кочевников, их всеобщая вооруженность,
обусловленная отчасти их дисперсным (рассеянным) расселением, их
мобильность, экономическая автаркичность, а также ряд иных факто-
ров мешали установлению стабильного контроля со стороны высших
уровней власти кочевых обществ над скотоводческими племенами
и отдельными группами номадов.
Все это дает основание предположить, что суперсложное вождест-
во если и не являлось формой политической организации, характерной
исключительно для кочевников, то, во всяком случае, именно у нома-
дов получило наибольшее распространение как в виде могуществен-
ных кочевых империй, так и в форме подобных им кваизиимперских,
ксенократических политий меньшего размера.
Какая суть скрывается за понятием кочевая империя! На этот счет
существуют разные точки зрения (см. [Крадин 1992: 168; 2001; Ва-
сильев, Горелик, Кляшторный 1993: 33; Трепавлов 1993а: 17-18;
19936: 173-175; Кляшторный, Савинов 1994: 6; 2005: 9-10, и др.]).
Рассматривая данный вопрос, следует прежде всего разобраться с тер-
мином империя. В Древнем Риме слово Imperium изначально означало
право законотворчества, что-то наподобие суверенитета. В европей-
ские языки это понятие вошло как обозначение власти, контролирую-
щей большую территорию [Бейссингер 2005: 50-51]. В современном
научном лексиконе это слово обозначает такую форму политической
организации (как правило, государственного уровня), которой прису-
51
щи два главных признака: большая территория и наличие метрополии
и зависимых (колониальных) владений [Eisenstadt 1963: 6-22; 1968:
41;Каспэ 1997: 31-34; 2001: 24-25; Hove 2002: 14].
Р.Тапар со ссылкой на труды С.Айзенштадта предложила опреде-
лять империю как общество, состоящее из метрополии (ядро) — высо-
коразвитого экспансионистского государства, и территории, на кото-
рую распространяется ее влияние (периферия). Периферией могли
быть совершенно различные по уровню сложности типы социальных
подсистем: от локальной группы до государства. По степени интегри-
рованности этих подсистем автор выделяет раннюю и позднюю импе-
рии. В ранней империи, по ее мнению, метрополия и периферия не
были прочной взаимосвязанной единой системой и различались по
многим показателям, например экологии, уровню развития экономики,
политической и социальной сферы. К числу классических ранних им-
перий можно отнести Римскую державу, Инкское государство, евро-
пейское королевство Каролингов и др. В поздней империи инфра-
структура менее дифференцированна. В ней периферийные подсисте-
мы имеют ограниченные функции и выступают в форме сырьевых
придатков по отношению к развитым аграрной, промышленной и тор-
говой системам метрополии. В качестве примера можно сослаться на
Британскую, Германскую или Российскую империи начала XIX столе-
тия [Thapar 1981: 4 lOff].
По Барфилду, всем империям присущи следующие основные черты:
1. Империи, как правило, начинают свое развитие с гегемонии над
одной географической областью или этнической группой. Однако по
мере расширения экспансии они включают все большее число различ-
ных этнических, региональных, религиозных групп. Подавляя сопро-
тивление присоединенных народов, империи демонстрируют высокую
терпимость к локальным культурам и в конечном счете принимают
космополитический образ.
2. Поскольку империи имели большие размеры, они должны были
иметь хорошо обустроенные пути передвижения, чтобы быстро пере-
мещать войска, ресурсы и товары. В земледельческих империях это
дороги и ямские станции, в морских — портовые сооружения и кана-
лы, в степных и полупустынных — караванные пути и караван-сараи.
Подобная инфраструктура могла стимулировать развитие ремесел,
торговли, товарно-денежных отношений. При благоприятных услови-
ях в местах пересечения торговых путей возникали крупные города,
впоследствии ставшие центрами многонациональной культуры.
3. Для управления большими территориями империи должны были
иметь развитые средства информации. Если торговлю и налогообло-
жение можно сравнить с кровеносльши сосудами, то система комму-
52
никаций подобна центральной нервной системе в живом организме.
Оперативное получение информации позволяет быстро принимать ре-
шения. Наличие бюрократии, единого языка общения и системы запи-
сей событий дает возможность управлять информационными потоками.
4. Существование в империи постоянной армии необходимо для
новых завоеваний и отражения вторжений извне, а также подавления
бунтов и беспорядков внутри. С течением времени, когда империи
переставали территориально расти (по причине достижения границ
экологической зоны, другой империи или нецелесообразности расши-
рения по другим причинам), на первый план выходила задача защиты
границ, к ним постепенно перемещались основные военные силы.
5. Многие империи имели свой неповторимый стиль, который вы-
ражался в архитектуре, религии, искусстве и моде. Имперский стиль
имел космополитическую природу, он создавал ощущение единства
народов и распространялся не только на периферию империи, но не-
редко и за ее пределы [Barfield 2000].
Одним из вариантов ранней империи следует считать варварскую
империю. Принципиальное отличие последней заключалось в том, что
ее метрополия являлась условно высокоразвитой только в военном
отношении, тогда как ее социально-экономическая структура была
менее сложной и дифференцированной, чем на эксплуатируемых или
завоеванных территориях. С этой точки зрения метрополия кочевых
империй нередко сама представляла собой периферию и провинцию
(допускаем, что она могла не быть государством).
Все империи, основанные кочевниками, были варварскими. Однако
не все варварские империи основывались кочевниками. Поэтому коче-
вую империю следует рассматривать как вариант варварской. В таком
случае кочевую империю можно дефинировать как общество номадов,
организованное по военно-иерархическому принципу, занимающее
относительно большое пространство и получающее необходимые не-
скотоводческие ресурсы, как правило, посредством внешней эксплуа-
тации (грабежи, войны, контрибуции, вымогания, неэквивалентная
торговля, данничество и т.д.).
Таким образом, для кочевых империй, на наш взгляд, характерны
следующие признаки: многоступенчатый иерархический характер со-
циальной организации, на всех уровнях пронизанной племенными
и надплеменными генеалогическими связями; дуальный (левое и пра-
вое крыло) или триадный (центр и крылья) принцип административ-
ного деления империи; военно-иерархический характер общественной
организации метрополии, чаще всего по десятичному принципу; ям-
ская служба как особый способ организации административной ин-
фраструктуры; специфическая система наследования власти (импе-
53
рия —- достояние всего ханского рода, институт соправитсльстаа, ху-
рилтай); особым характер отношений с земледельческим миром |Кра-
дин JW2; 20021.
Необходимо также отличать классические кочевые империи от
смешанных чсмлсдсльческо-скотоводческих империй, где большую
роль играет кочсной -элемент (Арабский халифат, государство сель-
джуков, Дунайская Болгария, Османская империя), и от более мелких
кназиимиерских государствоподобных образований кочевников (кас-
СИТ1.1, ι иксосы, европейские гунны, авары, венгры, Приазовская Булга-
рия, карпкидани, татарские ханства после распада Золотой Орды).
Т.Ьарфилд предложил другой термин для создаваемых кочевника-
ми империй - - теневые империи. Он полагает, что данные политии
имели вторичный характер и возникали как бы в тени уже сущест-
вующих цивилизаций и империй (тем самым подчеркивается теневой
характер экономики подобных империй). Барфилд выделяет несколько
типов теневых империй: зеркальные, которые появились в ответ на
давление со стороны оседло-земледельческих империй (хунну, тюрков
и т.д.); морские торговые империи (Финикия, Крит); империи-хищни-
ки*, создаваемые периферийными группами после гибели центрально-
го общества (Нубия, народы маньчжурской «границы» — Ляо, Цзинь,
Цин). В эту классификацию можно добавить еще одну модель — нос-
тальгические империи, возникавшие на обломках крупных образова-
ний прошлого (государства в Китае IV-VI, Х-ХП вв., королевство Ка-
ролингов), однако имперская природа и вторичный, теневой характер
ряда взятых в качестве примера обществ вызывают сомнение.
Существуют большое количество различных типологий кочевых
империй и подобных им квазиимперских политии номадов [Хазанов
1975: 251-263; 2002: 50-52; Плетнева 1982; Khazanov 1984: 231-233,
295-302; Васютин 2002 и др.]. Мы предлагаем выделять три модели
(«идеальные типы») кочевых империй: типичные, когда кочевники
и земледельцы сосуществуют отдельно, а прибавочный продукт полу-
чают посредством дистанционной эксплуатации (набеги, вымогание
«подарков», в сущности рэкет, неэквивалентная торговля) (хунну,
сяньби, тюрки, уйгуры, Первое Скифское царство и пр.); даннические,
когда земледельцы зависят от кочевников, эксплуатация в форме дан-
ничества (Хазарский каганат, империя Ляо, Золотая Орда, Юань и пр.);
завоевательные, когда номады покоряют земледельческое общество
и переселяются на его территорию (Парфия, Кушанское царство, позд-
няя Скифия и пр.). На смену грабежам и данничеству приходит регуляр-
ное налогообложение земледельцев и горожан [Крадин 1992: 166-178].
Даннические кочевые империи были промежуточной моделью меж-
ду типичными и завоевательными. От типичных империй они отлича-
54
лись: более регулярным характером эксплуатации (данничество вме-
сто эпизодических грабежей, вымогательства «подарков» и т.д.); урба-
низацией и частичной седентеризацией; усилением антагонизма среди
кочевников и, возможно, трансформацией метрополии степной импе-
рии из сложного вождества в раннее государство; формированием бю-
рократического аппарата для управления завоеванными земледельче-
скими обществами.
В свою очередь, завоевательные империи отличались от данниче-
ских, во-первых, более тесным симбиозом экономических, социаль-
ных и культурных связей между номадами и подчиненными земле-
дельцами; во-вторых, в завоевательных империях кочевая аристокра-
тия осуществляла политику разоружения, седентеризации и ослабле-
ния вооруженных скотоводов, тогда как в даннических простые ското-
воды были опорой власти; в-третьих, для завоевательных империй
характерно регулярное налогообложение земледельцев, а не периоди-
ческое взимание дани. Последняя модель представляет собой не столь-
ко кочевую империю, сколько оседло-земледельческую, но с преобла-
данием кочевников-скотоводов в политической сфере и в военной ор-
ганизации.

6. Роль кочевников в мир-системных процессах

У истоков мир-системного подхода к историческо-
му процессу стоял французский историк Ф.Бродель. Он много писал
о торговых коммуникациях, которые связывали разные регионы и куль-
туры в единое макроэкономическое пространство. Его идеи были раз-
виты И.Валлерстайном [Wallerstein 1974, 1984]. Главной единицей
развития Валлерстайн избирает не национальное государство, а соци-
альную систему. Основным критерием классификации (и одновремен-
но периодизации) систем Валлерстайн берет способ распределения.
В этом он является последователем К.Поланьи. Выделяются три спо-
соба производства и соответственно три типа социальных систем: ре-
ципроктно-линиджные мини-системы, основанные на взаимообмене,
редистрибутивные мир-империи (в сущности цивилизации, по А.Тойн-
би); капиталистическая миросистема (мир-экономика), основанная на
товарно-денежных отношениях [Wallerstein 1984: 160ff]. Такова ста-
диальная составляющая мир-системной теории.
Мир-империи существуют за счет дани и налогов, взимаемых
с провинций и захваченных колоний, т.е. за счет ресурсов, перерас-
пределяемых бюрократическим аппаратом. Отличительным призна-
55
ком мир-империй является административная централизация, домини-
рование политики над экономикой. Мир-империи могут трансформи-
роваться в мир-экономики. Большинство мир-экономик оказались не-
прочными и погибли. Единственная выжившая — это капиталистиче-
ская мир-экономика. Она сформировалась в Европе в XVI-XVI1 вв.,
превратилась в гегемона мирового развития (мир-систему), подчинив
себе все другие социальные системы. Капиталистическая мир-система
состоит из ядра (наиболее высокоразвитые страны Запада), полупери-
ферии (в XX в. — страны социализма) и периферии (страны «третьего
мира»). Она основана на эксплуатации, неэквивалентном разделении
труда и между ядром и периферией. Полупериферия выполняет роль
амортизатора и нередко является источником различных иннованци-
онных изменений. На динамику экономических процессов в капитали-
стической мир-системе влияют геополитические процессы, экономи-
ческие тренды («тренды Кондратьева» и пр.) разной протяженности
[Wallerstein 1974].
Один из ключевых вопросов мир-системной теории — сколько
мир-систем существовало на протяжении человеческой истории? Со-
гласно Валлерстайну, подлинной мир-системой является только капи-
талистическая, существующая в течение нескольких сот лет. Однако
v«, ЧКА YopwwttMierc «то точ¥>) грения. ЖАб^-Л^ход выпустила книгу
«До европейской гегемонии» [Abu-Lughod 1989], в которой завоевания
монголов расцениваются как важнейший фактор создания первой
в Х111 столетии по-настоящему глобальной мир-системы, что впослед-
ствии дало возможность сравнить значение этого события с большим
взрывом в истории Вселенной [Ashed 1993: 53]. Эта система состояла
из пяти независимых ядер: Западная Европа; арабский мир; зона Ин-
дийского океана; Китай; Великая степь, объединенная монголами
в единое макроэкономическое пространство, что способствовало уста-
новлению стабильных торговых контактов между Европой и Азией.
Значимость работы Абу-Луход заключается в том, что она первая
обосновала единство мира до эпохи развитого капитализма.
По мнению И.Валлерстайна, о складывании мир-системы можно
говорить, когда начинается масштабный товарообмен. Однако иссле-
дования археологов и антропологов выявили, что для доиндустриаль-
ных обществ обмен престижными товарами играл более значимую
роль, одновременно став важным фактором усиления политической
власти [Webb 1975; Ekholm 1977; Schneider 1977; Peregrine 2000, etc.].
Впоследствии данные идеи были развиты К.Чейз-Данном и Т.Холлом.
На их взгляд, мир-системная методология применима к системам лю-
бого типа— от мини-систем охотников-собирателей до глобальной
системы современности. Мир-системные связи складываются из четы-
56
рех видов социальных сетей: массовые товары (BNG), престижные
товары (PGN), военно-политические союзы (PMN), информационные
сети (IN). Самыми широкими являются информационные сети и сети
обмена престижными товарами [Chase-Dunn, Hall 1997: 41-56; Чейз-
Данн, Холл 2001: 440-443, и др.]. Однако А.-Г.Франк и Д.Уилкинсон
полагают, что мир-система одна и изначально она зародилась на
Ближнем Востоке. По мере ее расширения смещался и центр [Gills,
Frank 1992; Frank, Gills 1994; Уилкинсон 2001, и др.].
Важнейшей чертой мир-систем является цикличный, пульсирую-
щий характер их жизнедеятельности [Нефедов 1999; 2003; Straussfogel
2000]. Любая система переживает периоды подъема, кризиса; многие
системы вследствие различных причин гибнут. Подтверждение по-
добной ритмики развития можно найти в экологии, где уже достаточ-
но давно выявлены циклы популяций животных (например, динамика
популяции канадской рыси, так называемый «эффект Морана»)
[Могап 1953; Ranta et all. 1997, и др.]. Однако необходимо отметить,
что ученые так и не пришли к единому мнению относительно причин
существования подобных циклов. Уже не одно десятилетие дискути-
руется вопрос, есть ли устойчивая корреляция между солнечной ак-
тивностью, изменением климата и популяций животных. Одни авторы
полагают, что подобную закономерность можно наблюдать в природе
[Максимов 1989 и др.], прочие категорически против этой точки зре-
ния [Макфедьен 1965: 286-387, 293, и др.].
Еще в первой половине XX в, была отмечена синхронность ритмов
роста/упадка империй и урбанизации Западной Европы и Китая
в древности [Teggart 1939]. Уже тогда стало ясно, что такая синхрон-
ность была обусловлена наличием определенных связей между раз-
личными частями мира, а также спецификой экологии, ресурсов и со-
циальной структуры обществ. А.-Г.Франк попытался связать указан-
ные ритмы с макроэкономическими «трендами Кондратьева». Для до-
индустриальной эпохи, по его мнению, тренд был более длинным —
от 200 до 500 лет. Франк и Гиллс выделили четыре больших цикла:
доклассический (1700 г. — 100/50 гг. до н.э.), классический (100/50 гг.
до н.э.— 200-500 гг. н.э.), средневековый (200-500— 1450/1500 гг.)
и современный (с XVI в.). Внутри каждого цикла выделены кондрать-
евские фазы подьема (А) и спада (В). Так, в рамках средневекового
цикла выделены: А-фаза (500-750/800 гг.)— расцвет Византии, араб-
ского мира, Китая (династии Суй и Тан), Тюркского каганата; В-фаза
(750/800-1000/1050 гг.)— упадок королевства Каролингов, Аббаси-
дов, династии Тан, гибель уйгурского каганата; А-фаза (1000/1050-
1250/1300 гг.) — завоевания монголов и создание досовременной мир-
системы (по Абу-Луход); В-фаза (1250/1300-1450/1500 гг.)— упадок
57
Афро-Евразии, связанный с распространением эпидемий [Gills, Frank,
1992; Frank, Gills 1994].
Наиболее значимую роль в этих процессах играли сети информа-
ционного обмена. В истории человечества обнаружено ряд совпаде-
ний, которые трудно объяснить только синхронностью исторических
процессов: появление в военном деле колесниц, в результате чего но-
мадизм стал важным фактором исторических процессов7; «железная
революция», вследствие которой черная металлургия распространи-
лась от Пасифики до Атлантики; "осевое время», ставшее интеллекту-
альным переворотом в последние века до Рождества Христова, и др.
[McNeil 2000; Коротаев и др. 2005: 102-104; Korotayev 2005: 84-86].
Вследствие этого необходимо коренным образом пересмотреть поня-
тие ядро мир-системы и центр-периферийные связи. Если И.Валлер-
стайн связывал эти отношения главным образом с хищнической экс-
плуатацией странами капитализма колоний, что, как показал Э.Вулф,
было большим преувеличением [Wolf 1982], то А.В.Коротаев в каче-
стве мир-системного ядра предлагает считать ту зону мир-системы,
которая выступает в качестве донора инноваций в несравненно боль-
шей степени, чем в качестве их реципиента [Коротаев и др. 2005: 104].
С этой точки зрения роль кочевников в мировой истории выглядит
принципиально по-иному. Если в классических работах по философии
им отводилась роль уничтожителей цивилизаций (в лучшем случае
«санитаров истории/)), то в контексте мир-системных процессов дли-
тельный период именно они являлись трансляторами информации ме-
жду оседлыми цивилизациями. Одомашнивание лошади, распростра-
нение колесного транспорта способствовали убыстрению темпов рас-
пространения информации и обмена товарами престижного спроса.
Несмотря на то что сами номады с течением времени изменились не
очень сильно, они способствовали развитию торговых контактов, рас-
пространению религий и географических знаний, развитию информа-
ционных сетей и товарных обменов между различными цивилизация-
ми [Мак-Нил 2004]. И хотя кочевники далеко не всегда были главны-
ми действующими лицами истории, несомненно, они были катализа-
торами этих процессов [Di Cosmo 1999: 4].
Т.Оллсон совершенно справедливо подметил, что в обмене роль
кочевников обычно сводится к простой посреднической деятельности.
Однако нередко номады выступали инициаторами тех или иных обме-
нов. Культурный обмен между мусульманской Средней Азией и кон-
фуцианским Дальним Востоком стал возможен не потому, что после
создания монгольской державы возникли устойчивые и безопасные
маршруты, а потому, что этого пожелала правящая элита степной им-
перии. На протяжении более чем столетия кочевники выступали глав-
ными инициаторами, покровителями и трансляторами культурного
обмена между цивилизациями Старого Света [ЛIlsen 2001: 2 1 0 2 1 1 ) .
Попробуем применить тги идеи к истории доиндустриалышй Внут-
ренней Ачии. Представляется продуктивным рассматривать отноше-
ния между кочевниками и оседло-городскими обществами как взаи-
моотношения центра и полупериферии. Понятие пппупериферия в
мир-системной теории было также разработано И.Валлеретайном,
главным обрачом для описания процессов в современной капитали-
стической мир-системе. Полупериферия эксплуатируется ядром, ио
и сама эксплуатирует периферию, а также является важным стабили-
зирующим фактором в мировом разделении труда (Wullcrstein 14X4].
Однако более поздние исследования показали, что взаимодействия
центра и полупериферии имеют более сложный характер (Chaze-Üunn,
1988; Chase-Dunn, Hall 1997: 78-98]. В доиндустриальный период
важные стабилизирующие функции полупериферии могли выполнять
древние и средневековые города-государства (Финикия, Карфаген,
Венеция и др.,), милитаристические государства-спутники, возникав-
шие рядом с высокоразвитыми центрами (Аккад и Шумер, Спарта,
Македония и Афины, Австразия и Нейстрия;, которые не подверга-
лись прямой эксплуатации со стороны центра.
Империи кочевников являлись милитаристическими «двойниками»
аграрных цивилизаций, поскольку зависели от поступаемой оттуда
продукции. При этом номады, как уже было сказано, выполняли важ-
ные посреднические функции между региональными мир-империями.
Как мореплаватели, они обеспечивали связь потоков товаров, финан-
сов, технологической и культурной информации между островами
оседлой экономики и урбанистической цивилизации [Kradin 2Ü02].
Степень централизации кочевников прямо пропорциональна размерам
соседней земледельческой цивилизации. Кочевники Северной Африки
и Передней Азии, для того чтобы торговать с оазисами оседлой циви-
лизации или нападать на них, объединялись в племенные конфедера-
ции или вождества. Номады восточноевропейских степей, существо-
вавшие на окраинах античных государств — Византии и Руси, созда-
вали квазиимперские государствоподобные структуры. Номады Внут-
ренней Азии являлись частью китайской (дальневосточной; мир-
системы [Seamon 1991: 4], поэтому там средством адаптации кочевни-
чества к внешнему миру стала кочевая империя.
Можно проследить устойчивую корреляцию между расцветом аг-
рарной мир-империи (мир-экономики), а также силой кочевых импе-
рий, которые существовали за счет выкачивания части ресурсов из
оседлых городов-государств [Barfield 1992: 8 16; Барфилд 2002. 75-
84]*. Динамичная биполярная система политических связей между
земледельческими цивилизациями и окружавшими их кочевниками
(варвары и Рим, скифы и государства Причерноморья, номады Цент-
ральной Азии и Китай и т.д.) циклически повторялась в истории доин-
дустриального мира. Эта система появилась в эпоху «осевого време-
ни» [Ясперс 1991], когда стали возникать могущественные земледель-
ческие империи (Цинь в Китае, Маурьев в Индии, эллинистические
государства в Малой Азии, Римская империя на Западе), и в тех ре-
гионах, где, во-первых, существовали достаточно большие простран-
ства, благоприятные для занятия кочевым скотоводством (Причерно-
морье, поволжские степи, Халха-Монголия и т.д.), и. во-вторых, где
номады были вынуждены поддерживать длительные и активные кон-
такты с более высокоорганизованными земледельческо-городскими об-
ществами (скифы и государства древнего мира, кочевники Централь-
ной Азии и Китай, гунны и Римская империя, арабы, хазары, тюрки и
Византия и пр.). Реакцией на появление земледельческих мир-империй
стало возникновение империй и квазиимперских политий номадов.
Во Внутренней Азии первыми биполярными элементами регио-
нальной системы стали Хуннская держава (209 г. до н.э. — 48 г. н.э.)
и династия Хань. В их взаимоотношениях можно выделить четыре
этапа. На первом этапе (200-133 гг. до н.э.) хуннский шаньюй после
опустошительного набега, как правило, направлял послов в Китай
с предложением замириться. После получения даров набеги на какое-
то время прекращались. Через определенный промежуток времени,
когда награбленная добыча заканчивалась или приходила в негод-
ность, скотоводы снова начинали требовать от вождей и шаньюя
удовлетворения их потребностей. В силу того что китайцы упорно не
шли на открытие рынков на границе, шаньюй был вынужден «выпус-
кать пар», приказывая возобновить набеги. Второй этап (129-58 гг.
до н.э.) — это главным образом время активных войн ханьцев с кочев-
никами. На третьем этапе (56 г. до н.э. — 9г. н.э.) часть хунну под
предводительством шаньюя Хуханье приняла официальный вассали-
тет от Хань. За это император обеспечивал небесное покровительство
шаньюю и дарил ему как вассалу ответные «подарки». Понятно, что
дань вассала имела лишь идеологическое значение. Однако ответные
благотворительные дары были даже намного больше, чем ранее. Кро-
ме того, по мере необходимости шаньюй получал от Китая продукты
земледелия для поддержки своих подданных. Четвертый, последний
этап (9-48 гг. н.э.) отношений между Хань и имперской конфедераци-
ей хунну по содержанию схож с первым. Отличие заключается только
в большей агрессивности номадов, что, возможно, было опосредовано
кризисом в Китае, ослаблением охраны границ, невозможностью по-
сылать, как прежде, богатые «подарки» в Халху [Крадин 2002].
После хунну место лидера в монгольских степях заняли сяньби
(примерно 155 — 180 г.), которые совершали грабительские набеги на
Северный Китай в течение несколько столетий. Но сяньби не додума-
лись до изощренного вымогательства и просто опустошали пригра-
ничные земли Китая [Крадин 1994; Дробышсв 2006], Поэтому конфе-
дерация сяньби ненадолго пережила своего основателя Таньшихуая.
Примерно в то же время произошло крупное восстание, которое яви-
лось началом конца династии Хань.
В эпоху классической древности окончательно сложился Великий
шелковый путь. Он имел значение для всех участников товарооборота:
римские модницы щеголяли в китайских шелках, китайцы получили
для своей армии знаменитых лошадей «с кровавым потом». Кочевники
зарабатывали на посреднических услугах и получали доступ к новым
технологиям и оружию. Торговый путь способствовал также распро-
странению религий, особенно буддизма и манихейства [Бентли 2001:
187-188]. Но помимо положительных результатов, установление кон-
тактов между цивилизациями Старого Света имело и отрицательные
последствия. Появление во II-III вв. патогенов привело к распростра-
нению эпидемических заболеваний, которые стали причиной резкого
сокращения численности населения и упадка цивилизаций древности
[McNeil 1976: 106-147].
В следующие полтора столетия после гибели Ханьской империи,
до тех пор пока в регионе не сформировалась новая биполярная сис-
тема международных отношений, народы Маньчжурии создали на
границе с Китаем свои государства. Наиболее удачливым из них (му-
жунам, тоба) удалось подчинить земледельческие территории в Се-
верном Китае. И только после этого кочевники смогли воссоздать
в монгольских степях централизованное объединение — Жужаньский
каганат (начало V в. — 555 г.). Однако жужаням не удалось устано-
вить полный контроль над степью, поскольку тоба также являлись
скотоводами по происхождению. Они были храбрыми воинами и в от-
личие от оседлых китайцев совершали успешные карательные рейды
в жужаньские тылы [Kradin 2005].
После разгрома жужаней тюрками и образования на юге династии
Суй, а затем Тан восстановилась биполярная структура во Внутренней
Азии. Это было обусловлено новым макроэкономическим ростом ве-
дущих мир-империй того времени (Α-фаза, по А.-Г.Франку)·, в Ки-
тае — династии Тан, на Ближнем Востоке — халифата Аббасидов,
в Малой Азии — Византии. Политическая стабильность обусловила
быстрое возобновление торговых потоков. Объем торговых операций
не поддается исчислению, однако очевидно, что он намного превышал
товарооборот древнего мира. Тюркские каганы (552-630 и 683-734 гг.)
61
продолжили хуннскую политику вымогательства на расстоянии. Они
вынуждали Китай посылать богатые «подарки», открывать на грани-
цах рынки и т.д. Важное место в экономике кочевников занимал кон-
троль над трансконтинентачьным шелковым маршрутом [Бичурин
1950: 268-269; Liu Mau-tsai 1958: 160, 214-215. 252]. Первый каганат
тюрков стал первой настоящей евразийской империей, которая связала
торговыми пхтями Китай. Византию и исламский мир.
Уйгурский вариант поведения (745-8401 выглядит несколько иначе.
но и он вписывается в генеральную модель. Доходы уйгуров складыва-
лись из нескольких частей. Во-первых, по ((договорам» с Китаем они
ползали ежегодные богатые «подарки» и, кроме того, выпрашивали
при каждом удобном случае (поминки, коронация и т.д.). Во-вторых,
китайцы вынуждены были нести обременительные расходы по приему
многочисленных уйгурских посольств. (.Однако китайцев больше раз-
дражали не затраты продуктов и денег, а то. что номады вели себя как
завоеватели, устраивали пьяные драки и погромы в городах, по дорог«
домой воровали китайских женщин [Бичурин 1950: 327]9.) В-третьнх,
уйгуры неоднократно предлагали свои услуги китайским императорам
для подавления сепаратистов в Китае. (Но участвуя в военных компани-
ях на территории Китая в 750-770 гг., они нередко забывали о своих
союзнических обязательствах и просто грабили мирное население, уго-
няли жителей в плен.) В-четвертых, в течение почти всего времени су-
ществования уйгурского каганата номады обменивали свой скот на ки-
тайские сельскохозяйственные и ремесленные товары. От такой торгов-
ли китайцы терпели убытки, а прибыль получали номады. Уйгуры хит-
рили и поставляли старых и слабых лошадей, но цену запрашивали за
них очень высокую [Бичурин 1950: 323]. Фактически торговля, как
и «подарки», являлась платой номадам за мир на границе. Наконец, если
согласиться с Дж.Бентли, уйгуры экспроприировали значительную
часть доходов от товарооборота между Китаем и Византией [Бентли
2001: 190]. Может быть, именно поэтому на пути караванов вырос ог-
ромный город — Карабалгасун, который мог быть перевалочной базой
для торговцев различных стран.
Итак, уйгуры почти не совершали набегов на Китай. Им достаточно
было продемонстрировать силу своего оружия. Только в 778 г. китай-
ский император выразил свое возмущение, так как приобретенные
лошади были совсем никудышными. Уйгуры сразу совершили разру-
шительный набег на приграничные провинции Китая, а потом стали
ожидать императорского посольства. Очень скоро снова заработала
налаженная машина выкачивания ресурсов из аграрного Китая. Так
продолжалось до полного уничтожения уйгурского города Карабалга-
суна кыргызами. После этого остатки уйгурских племен осели около
62
Великой китайской стены и продолжали грабить приграничные китай-
ские территории. Терпение китайцев истощилось, и они послали вой-
ска для их уничтожения.
После уничтожения Уйгурского каганата кыргызами погибла и им-
перия Тан, Народы Маньчжурии вновь получили шанс стать политиче-
скими лидерами в регионе. Это удалось киддням, которые создали им-
перию Ляо 1907-1125). С Хв. ядро китайской мир-экономики стало
смещаться к югу. Поскольку туда же смешались и товарные потоки,
центральноазиатские кочевники н их маньчжурские соседи были выну-
ждены создать буферные государства на территории Северного Китая
[Tabak 1996]. Кидани подчинили несколько небольших земледельче-
ских государств, образовавшихся на обломках Таиской империи, и соз-
дали дуальную систему управления китайцами н скотоводами. Северная
администрация контролировала номадов и другие северные народы
(.метрополия). Южная администрация, управляя земледельческими тер-
риториями, копировала бюрократическую систему Китая. По мере того
как степное варварство трансформировалось в цивилизацию, предста-
вители элиты завоевателей стали носить одежды побежденных, перени-
мали их этикет и письменность (.если не создавали свою).
Данничество и вымогательство приносили империи Ляо огромную
прибыль. После подписания мирного договора в 1005 г. династии Сун
согласилась выплачивать ежегодно 100 тыс. монет серебра и 200 тыс.
кусков шелка. После новой военной кампании 1042г. выплаты были
увеличены до 200 тыс. монет и 300 тыс. кусков шелка [Franke 1990:
409]. Кидани создавапи крупные города, в которых воздвигались пыш-
ные дворцы и храмы, размещались императорский двор н чиновники.
С расширением территории империи за счет новых земледельческих
областей Северного Китая процесс «китанзацни« кнданьской аристо-
кратии стал идти еще более быстрыми темпами — она все больше от-
рывалась от степных традиций.
Полностью повторили пример киданей чжурчжэнн, которые, сверг-
нув династию Ляо в начале XII в. и завоевав Северный Китай, создали
империю Цзинь (1115-1234). Находясь в зените своего могущества,
маньчжурские династии вели политику разъединения кочевников, ру-
ководствуясь старым правилом международной политики «разделяй
и властвуй». Длительное время им это удавалось, пока к власти в мон-
гольских степях не пришел Темучжин, которому удалось преодолеть
племенной сепаратизм и вновь объединить все народы, жившие «м
войлочными стенами«, в единую степную конфедерацию.
Рассмотренный исторический период прекрасно вписывается в гео-
политическую модель окраинного преимущества Р.Коллннза [2001].
Согласно этой модели, общество с меньшим числом противников на
прилегающих территориях имеет тенденцию побеждать в конфликтах
и увеличивать свое могущество. С течением времени окраинное пре-
имущество пропадает, периферия становится ядром и подвергается
военному давлению извне. Так, бохайцы создали свое раннее государ-
ство на обломках Когурё и вдали от Тан. Когда развалился танский
Китай и ушли в историю степные каганаты, Елюй Абаоцзи смог объе-
динить киданей. Чжурчжэни создали свою государственность на вос-
точных границах империи Ляо, которой пришлось вести войну на два
фронта. Монголы также имели окраинное преимущество перед Цзинь.
К тому же и Ляо, и Цзинь перед своей гибелью находились в упадке10.
Создание Империи Чингис-хана и монгольские завоевания в XIII в.
пришлись на новый период влажности в степях Внутренней Азии
и Восточной Европы [Иванов, Васильев 1995: 205, табл. 25], а также
совпали с демографическим и экономическим подъемом во всем Ста-
ром Свете. Монголы замкнули международную торговлю в единый
комплекс сухопутных и морских путей. Впервые все крупные регио-
нальные ядра (Европа, исламский мир, Индия, сунский Китай, Золотая
Орда) были объединены в первую доиндустриальную мир-систему.
В степи подобно фантастическим миражам возникли гигантские горо-
да— центры политической власти, транзитной торговли, многонацио-
нальной культуры и идеологии (Каракорум, Сарай-Бату). С этого вре-
мени границы ойкумены значительно раздвинулись, политические
и экономические изменения в одних частях света стали воздействовать
на другие регионы мира [Abu-Lughod 1989; 1990; McNeil 2000].
Чума, быстро распространившаяся по Старому Свету вследствие
развития системы торговых коммуникаций [McNeil 1976; Мак-Нил
2004], а также изгнание монголов из Китая, упадок Золотой Орды яви-
лись наиболее важными звеньями в цепи событий, приведших к гибе-
ли первой мир-системы. 1350-1450 годы отмечены синхронными эко-
номическим и демографическим кризисами во всех основных субцен-
трах афро-евразийской мир-системы. В начале XV в. она распалась.
Даже отчаянные попытки Тамерлана восстановить сухопутную транс-
континентальную торговлю в конечном счете закончились неудачей.
Мины вернулись к традиционной политике автаркизма и противосто-
яния с кочевниками, что вызвало регенерацию старой политики дис-
танционной эксплуатации монголами Китая [Покотилов 1899].
По иронии судьбы именно завоевания монголов способствовали
закату номадизма [Tabak 1996]. Развитие в эпоху Монгольской импе-
рии связей между Западом и Востоком привело к распространению
информации о взрывчатых веществах и примитивной артиллерии, ис-
пользуемых Китаем. Это стимулировало развитие аналогичных разра-
боток в европейских странах и со временем привело к отставанию ко-
чевников в военной области. Мощное огнестрельное вооружение мог-
ло производиться только в промышленно развитых странах [Мак-Нил
2004: 647]. Конечно, скотоводы могли выменивать или иными спосо-
бами получать огнестрельное оружие из индустриально развитых
стран, однако пулеметы, артиллерия, масштабные запасы боеприпасов
были им недоступны.
Когда начала складываться капиталистическая мир-система, суще-
ственные геополитические изменения произошли и на территории
Восточной Азии. Очередная волна завоевателей, хлынувшая из Мань-
чжурии, привела к созданию в Китае новой династии— Цин (1644-
1911). Маньчжуры, подобно чжурчжэням, были хорошими воинами
и существенно расширили территорию Срединного государства, тер-
ритория которого нечасто заходила за пределы Великой стены. Были
завоеваны и включены в состав империи на правах вассалов монголь-
ские кочевники. Победители взяли курс на умиротворение агрессив-
ной природы степняков посредством активного распространения сре-
ди завоеванных народов буддизма. Со временем это дало свои поло-
жительные результаты. С тех пор Север уже никогда не представлял
угрозу для Юга.
Впрочем, такова была участь всех кочевых народов. При новом
мировом порядке номадам уже не суждено было играть прежнюю
роль. Натуральное хозяйство скотоводов не могло конкурировать
с новыми формами организации труда— мануфактурой и фабрикой.
Изменился и политический статус степных обществ. Номады уже
в качестве периферии стали вовлекаться в орбиту интересов различ-
ных субцентров капиталистической мир-системы. Значительно де-
формировалась экономика и социальная организация номадов, нача-
лись болезненные аккультурационные процессы, которые сопровож-
дались ростом этнического самосознания, активизацией трибалист-
ских и антиколониальных движений.

Примечания
Вопрос об эксплуатации в первобытном обществе имел то-
гда не только теоретическое значение. Опираясь на выводы академических уче-
ных, партийное руководство проводило политику раскулачивания (см., например
[Абылхожин 1991: 74, 100, 179-180; Тишков 1993: 110-111; Марков 1998: 1 ΙΟ-
Ι I I , и др.]).
2 Подобные идеи восходят к концепции М.Вебера. «„Государство" — писал
он, — является таким союзом, который обладает монополией на легитимное наси-
лие, — иначе определить его нельзя. Заповеди Нагорной проповеди „Не противься
злу" он противопоставляет: „Ты должен содействовать осуществлению права да-
3 — 3699 65
же сипом и сам ответишь за неправовые действия". Там, где этого нет, нет и „госу-
дарства"» (Вебер 19W: 318].
Здесь опускается проблема особой евразийской цивилизации.
' В ряде других исследований предлагаются более сложные схемы, в которых
стадиальный принцип сочетается с многолинейностью. В одной из ранних работ
М.Годелье, который следовал типологии докапиталистических форм Gemeinwesen
К.Маркса, азиатская и античная формы являлись тупиковыми, поскольку вели
соответственно только к азиатскому и к рабовладельческому способам производ-
ства. Лишь германская форма Gemeinwesen привела к феодализму, а от него к ка-
питалистической формации [Godelier 1969]. Ф.Тёкеи рассматривал азиатскую»
античную и германскую общины не только как последовательно более развитые
формы Gemeinwesen, но и как самостоятельные линии исторического развития
[Tökci 1975, 1979].
' На русском языке эта концепция наиболее полно изложена в следующих
коллективных монографиях: «Альтернативные пути к цивилизации» (М., 2000)
и «Цивилизационные модели политогенеза» (М., 2002).
6 Т.Барфилд использует термин Vulture empires (от vulture — гриф, птица).
Данное понятие используется также для обозначения хищника, который питается
падалью.
7 «Новая тактика ведения войны способствовала нарушению всего социально-
го равновесия в Евразии. Ни один народ или государство цивилизованного мира
не мог устоять перед армией колесниц. Сокрушительные захватнические походы
и миграция народов на континенте были вызваны этой резкой переменой в равно-
весии сил... Социальный градиент больше не протекал гладко по старой схеме,
как это было в 111 тыс. до н.э., — от вершин цивилизации Среднего Востока к ее
земледельческим окраинам. Напротив, шел обратный процесс, когда полуцивили-
зованные завоеватели массово вторгались в древние центры цивилизации. Так, все
варвары-завоеватели: касситы в Месопотамии, гиксосы в Египте и митанни в Си-
рии — основывали свое господство на превосходстве в новой тактике ведения
войны [Мак-Нил 2004 167.]
8 Концепция Т.Барфилда вызвала немало нареканий со стороны историков. Его
обвиняли в некорректности выборки («модель с тремя примерами и двумя исклю-
чениям» [Wright 1995: 307]), в отсутствии жесткой корреляции между ритмами
подъема/упадка Китая и кочевых империй [Di Cosmo 1999: 13; Васютин 2002: 93-
94; Хазанов 2002: 49-50, и др.]. С этими аргументами трудно спорить. Действи-
тельно, если сопоставлять синхронность ритмов подъема/упадка кочевых империй
по годам, выявится много несоответствий. Однако если сравнивать не конкретные
цифры, а графики демографических циклов китайских династий (см., например
[Коротаев и др. 2005: Рис. V.1-7]) со временем существования кочевых империй
(за исключением монгольской), то и те и другие примерно укладываются в общий
хронологический цикл.
9 Монголы вели себя точно так же, как уйгуры в минское время [Покотилов
1893:64-65.88,99,100,138].
10 Продолжительность китайских династических демографических циклов со-
ставляла около 100-250 лет (см. [Коротаев и др. 2005: 209-211]). Начало войны
чжурчжэней под предводительством будущего первого цзиньского императора
Агуды против империи Ляо и начало кампании Чингис-хана против Цзинь совпа-
ли с периодом демографического кризиса (подробнее см. [Нефедов 1999; 2003;
Turchin 2003: 137-138; Малков A.C. 2005, и др.]) и соответственно с первым
66
и вторым кризисами династии Суй. Поскольку экономика кидаиьской и чжур-
чжэньской династий в немалой степени зависела от поставки престижных товаров
в виде контрибуции и дани из Сун, сунские кризисы могли усугубить кризисную
ситуацию в династиях на севере Китая. Ситуация усугублялась, по всей видимо-
сти, перепроизводством элиты, обусловленным так называемой удельно-
лествичной («танистриалыюй») системой наследования [Fletcher 1986; Флетчер
2004], которая, в соответствии с «законом Ибн-Хальдуна» (Turchin 2003: 38-40,
132-124], способствовала разрушению политической системы.

.

Комментарии (1)
Обратно в раздел история